Ожерелье из медиаторов

— Перестань обновлять почту, Ликс, они же ясно сказали, что к вечеру выложат окончательные списки. А Феликс словно не слышит: только перекладывает телефон в новом ярком чехле в другую руку, чтобы продолжить перезапускать приложение и пролистывать вверх. — Уже пятый час, самое время, — выдаёт он и откидывается назад на подушку, развалившись на кровати Джисона. Сам же Джисон находится у него в ногах с гитарой, безмятежно разучивая новые аккорды и повторяя старые, напевает что-то себе тихонько и перебирает тонкие струны жёлтым плектром в белую полоску. Приглаживает наклейку щекастой белки на корпусе, получше обхватывает цветной медиатор и с прищуром и высунутым кончиком языка смотрит в экран своего доисторического ноутбука, повидавшего жизнь, на правильную последовательность движений пальцев левой руки. А за ноутбуком на столе как Мамай прошёл. Крису лучше не видеть своё рабочее место. Пока Хан бегал за Хёнджином, чтобы вернуть ему его кепку, которую таскал весь день с собой, Феликс на обратном пути свернул в супермаркет и оставил там приличную сумму, выходя оттуда с пакетом, доверху наполненным всякими снеками, разного уровня вредности и концентрации усиливающих вкус добавок, приторными сладостями, начиная от фруктового драже с кислой пудрой и заканчивая банкой шоколадной пасты с пачкой кукурузных палочек. Из всего этого безобразия выглядывала внушительная пластиковая полторашка с тёмной шипящей жидкостью, которая, если сильно потрясёшь, улетит прямиком в стратосферу как ракета. Колой его раздразнил ещё Уён в день своего прибытия, и вот он наконец на неё раскошелился. Ли тянется за тубусом чипсов с беконом, в стрессе сгрызая за раз три штуки, но вдруг вместо обещанного от деканата письма на почту ему приходит личное сообщение от старосты, и даже не группы, а секции. И что же мисс Хван Йеджи из 182-ой потребовалось такого срочного именно в этот напряжённый момент? Он с недовольным вздохом встаёт, сметая мелкие крошки на пол со своей белой футболки, небрежно мотает светлой густой головой и, бросив Хану, что скоро вернётся, выходит в коридор. Идя с другого угла, блондин хмурится при виде девушки, обивающей порог его закрытой комнаты чуть ли не в буквальном смысле этого фразеологизма и требовательно складывающей руки на груди в ожидании, словно каждая её секунда на счету. Он окликает её сзади, и та вздрагивает, прижимая к себе серебристый айфон, а после копирует его выражение лица. — Где вас всех носит? — начинает Йеджи с претензии, которая, видимо, не последняя в её списке нареканий. — Когда надо, так никого нет и тишина, а когда не надо, так вас не заткнёшь. — В чём дело? — Феликс морщится и глядит куда угодно, только не на старосту. Кстати, на дверной ручке комнаты 188 висит табличка, но надпись на ней он разобрать не может, зато анархистский знак во всей красе. Будто самый что ни на есть знак отличия Чхве Сана. — Не прикидывайся, что не в курсе. В беседу почаще заглядывай, — девушка делает шаг вперёд, и этого достаточно, чтобы снова столкнуться с ней взглядом. — Хватит орать по ночам. Две ночи подряд! Ждёте, когда отправитесь на ковёр к заведующей? Ли несколько раз моргает на её угрозы, будто они не имеют под собой особого веса, но всё же послушно и сочувственно кивает. Не очень-то приятно отдуваться аж за пятерых. — Даже эти неразлучники наутро после клубов тише вас будут, — Хван укоризненно показывает на комнату Феликса, а сама смотрит на дверь за ним, вынуждая его обернуться, и он пользуется моментом и поближе рассматривает размашистый почерк здешнего политолога. «Входить нельзя!!!!! п.с. Уёну можно)))))» — Вот так! В нашей секции не шумят, особенно ночью! А ещё напомни своему дежурному приятелю вынести из кухни мусор, — заявляет Йеджи и, слегка задев юношу плечом, идёт к себе, откуда уже Хан услышит девчачий смех и активный галдёж. Что ж, двойные стандарты. Сильным мира сего всё разрешено, возможно, даже входить в 188-ую, несмотря на предупреждающую табличку. Забавно, но в первый свой день в общежитии Ли довелось увидеть и её жильца (пока что единственного известного), и небольшой кусок комнаты, которая выглядела ещё более пустынной, нежели у его одногруппника. Чхве Сана он мог спокойно причислить к представителям поколения NEET или типичным затворникам, если бы не знал о его «анархистской душе», бунтарских настроениях и увлечении панк-роком. Правда, это всё, что Феликс в силах про него сказать. Но то, что он, судя по всему, довольно близко общается с Уёном, его немного удивило. Ли возвращается к Джисону, и первое, что его встречает, это восторженное лицо друга, экран его телефона перед своим носом и ликующее восклицание: — Мы в одной группе!

***

Утром в комнате 188 обычно холодно даже летом. Не из-за продуваемого северными буранами и штормами окна, не из-за неисправного отопления, не из-за оставленного на ночь включённого вентилятора и даже не из-за таза с холодной водой и льдом на полу. Тут просто живёт один человек, тело которого всегда тёплое, а щёки вечно красные. Формально один. На деле же, помимо Сана, тут поселились щенок Шибер, медведь Кума, Нана, Чон Уён, Гол-гол, Мококо, Пики, и их количество только растёт. Нелегальнее всех здесь прописался Уён, захаживающий сюда по сто раз на дню, как к себе домой, потому что Сан для него и есть самый настоящий дом. А для Сана дом — это его коллекция мягких игрушек, некоторые из которых ему в почтовых посылках в подарок передавала старшая сестра из столицы. Они живут у него наверху двухъярусной кровати и частенько оказываются внизу по воле случая. Или же сами спускаются, а потом видят в этих стенах шумного и чрезвычайно громкого Уёна, и снова сбегают по лестнице вверх. Сам Чхве не знает точного ответа. За каждым плюшевым другом стоит своя история. Шибер был первым и навсегда любимым, ходил с нерешительным и стеснительным Саном-первокурсником везде, в том числе и на пары, — в рюкзак влезал и в нём сидел, пока его большой человеческий товарищ грыз гранит теории политики и запивал яблочным соком, купленным из торгового автомата на первом этаже третьего корпуса. Вторым стал Кума. С ним он познакомился, впервые спустившись на пролёт ниже и придя в гости к другу, которого часто видел в своём корпусе из-за схожих пар и лекций и к которому часто мотались Хонджун и Чан. Его отдал МО-шник Юнхо с седьмого этажа, когда готовился к поездке домой на Новый год перед сессией, наслышанный о его любви к плюшу. «Он будет тебя охранять. Гляди, он даже немного похож на меня!», — говорил тогда Чон, трепля игрушку за короткие уши, и погладил смущённого Сана по плечу мягкой лапой. Он спал с ним несколько месяцев, и Юнхо был очень счастлив, что Кума попал в надёжные и заботливые руки. С Мококо и Пики юноша до сих пор любит делать домашку, посадив их около тетрадей и обсуждая с ними политическую философию. Но главным своим плюшевым другом он считает Чон Уёна. Ещё пару лет назад Сана окружали ещё два соседа, и в итоге с обоими отношения у него не заладились: в любое время дня и ночи за ним часто приходили Минги, Чан, Хонджун, поднимался Юнхо, даже пробирался Сонхва, и галдели они дружно, бывало, едва ли не до рассвета в 184-ой. Впоследствии из-за раскола вместо зарубежноведов из 181-ой и биолога из соседней общаги к нему стал забегать Уён по-соседски, и всё это приводило к неразрешимым спорам и стычкам, что доходили до членовредительства и оскорблений. Какая же была ирония, а для Чхве так вообще облегчение, когда одного из хулиганов выперли за девять долгов по учёбе и обман, а другой и вовсе отчислился по неизвестной причине в начале третьего курса. И больше к нему никого не подселяли. Это он стал по большей части выбираться в путь до комнаты Минги и жить там, чтоб не было скучно и одиноко. Причём в свою никого не пускал, потому что его маленькие друзья настолько боятся всяких посторонних личностей, и неважно, давно знакомых или нет, что кого-то, кроме Уёна, не принимают. Сону, конечно, ещё с самого начала понравился другой вид из окна 188-ой, но теперь он его увидеть мог только в коридоре около лифта. В комнате 184 жильцов по бумагам двое, но второй уехал на квартиру к любви всей своей жизни почти сразу же и оставил Минги одного прожигать оставшееся до выпуска время, из-за чего большинство всех сборищ, попоек и тусовок проходили именно у него. А сейчас к нему Сан приходит по зову сердца, с Шибером или Наной, пачкой красного Мальборо или очередной перекликающейся с темой его диплома «Роль современных СМИ в формировании политической культуры» статьёй, со светлым пивом или тетрапаком дешёвого яблочного сока.

***

Именно Сан был рядом с Минги, когда Хонджун на их глазах спешно собирал вещи, стоял в дверях, держа за руку, и ещё не понимал, в какую пропасть всё свалится после ночного перформанса, о котором в красках поведал им Ким. Уже где-то на второй минуте рассказа у Сона появилось неукротимое желание начистить щичло глубокоуважаемому тирану Бану, забрать Хонджуна жить к себе в комнату и стоять широкой грудью за него со всей самоотверженностью. Но бездействовал, тупо подпирая косяк, сжимая пальцы в кулаки по бокам, потому что предпринимать что-то надо было раньше. Уже слишком поздно, слишком поздно. — Не уезжай, всё образумится, — пытался достучаться до него Сан, расставив руки, вставая между наполовину полным чемоданом и взвинченным до предела юношей. На его шее и под ухом виднелись свежие засосы, которые отчаянно старались спрятать под высоким воротом чёрной кофты, несмотря на последние числа мая и высокие градусы за окном. — Это не человек, а монстр. Ничего уже не образумится! — Ким раздражённо и шумно ставит ноутбук, что ему не дали заложить вещами, и нависает над ним, упираясь ладонями в стол. — Я подписал заявление на отчисление. Пауза была почти бесконечной, и Хонджун ею воспользовался, продолжая разгребать вещи из шкафа и паковать сумки. У Чхве в голове просто-напросто не укладывалось, что ещё какие-то недели две назад они все дружно и радостно сидели в этих четырёх стенах в полном составе и обсуждали, как Юнхо удалось попасть на университетскую модель ООН — традиционную забаву международников, стать её участником и отыгрывать за президента США на Потсдамской конференции. И Крис с Хонджуном были не разлей вода, сидели вместе, как обычно, и между ними не чувствовалось никакой ненависти и напряжения, и в комнате царила благоприятная и дружеская атмосфера. А сейчас Ким мрачнее самой тёмной тучи, грозящей в любой момент выплеснуть всё накопившееся на заваленный чем только можно пол. Послезавтра его очередь мыть пол… — Как же ты теперь будешь? — Сан боролся с желанием покинуть это место, чтобы никогда сюда больше не заходить, и порывисто обнять нервного Хонджуна. — Поеду домой к родителям, пока поживу с ними, — выдал тот, что надумал ночью, будучи в руках Сонхва в одной лишь пижаме. — Что ты им скажешь? — низко спросил Сон, наконец подав просевший от долгого молчания, но ещё не прокуренный голос. Вторая пауза была ещё невыносимей, а Ким сделал вид, что даже не услышал вопроса, хотя Минги трудно не услышать. Но труднее оказалось выдержать его взгляд, пойманный случайно. Взгляд, что был прикован к Хонджуну едва ли не с первого дня их встречи, что молча осуждал и громко поддерживал, что буквально умолял простить за бездействие и отсутствие помощи в нужный момент. Он ведь догадывался. — Скажу, что ошибся, — бесцветно произнёс Хонджун, опустив глаза на стоящие неподалёку от Сона жёлтые тапочки, подаренные Чаном. Он навсегда запомнит вкус суховатого медовика из магазина за углом, игривое «Миньхон» над ухом и обаятельную улыбку, выжженную на хрупком сердце. — Досадно ошибся.

***

Сан вертит в пальцах ручку, иногда прикусывая синий колпачок, и нервно теребит край потёртой страницы явно старой книги, которая не один десяток лет простояла на полке в солидной библиотеке университета. Может, он и читает второй том «Забытого Интернационала» господина Дамье, а на языке уже второй день крутится прилипчивое и бессмысленное «Шер, лайк, кот» из рекламы. Неужели Уён на самом деле посчитал, что этот никак не связанный друг с другом ни логически, ни грамматически набор слов жизненно необходим Чхве именно в данный момент времени, и решил о нём напомнить? Это надоело почти так же быстро, как и появилось на экранах. Вот так и сводят с ума нынешние СМИ. Сан вновь невольно напоминает себе о дипломе и хочет вылететь в окно. Благо, дверь вовремя распахивается, быстрее окна, и её щелчок служит для юного анархиста несомненным и безусловным сигналом — Чон Уён здесь. Потому что больше некому. — Виват революцион! — второкурсник в широких клетчатых штанах вмиг пересекает комнату, шаркая комнатными тапочками и останавливаясь позади Сана, и обнимает его за шею, пряча лицо в его тёмной шевелюре. — Я скучал. — Мы виделись девять часов назад, и то ты не ушёл, пока я не лёг в кровать, — Чхве кладёт прохладные руки на горячие ладони Уёна, сцеплённые на груди. Уж к кому — к кому, а за объятиями Сан побежит к нему в первую очередь. Что-то зацепило его в этом никогда не унывающем, жизнерадостном и беззаботном существе, которое половину своей жизни проводит в интернете, всегда в курсе последних новостей и событий мировой сети, оповещает обо всех новинках и снабжает популярным контентом едва ли не каждый день. Не так давно, в мае, он целую неделю следил за нашумевшим песенным конкурсом Евровидение и ещё дольше напевал «You're my only one», тяп-ляп готовясь к своей второй сессии. — Ты бы ещё дольше у Минги сидел. Скажи же, что тоже скучал! — Нет от слова совсем, — за что получает ощутимый укус в плечо, а после быстро шлёпает по рукам Чона, который разражается высоким, почти писклявым смехом прямо над ухом и ловит ещё один шлепок посильнее. Сидящий неподалёку от раскрытой и практически забытой книги Мококо уже явно готовится улизнуть в кровать наверху и не выползать оттуда до тех пор, пока дверь снова не щёлкнет замком. — Опять своего Маркса читаешь? — выгибает бровь Уён, бесцеремонно переворачивая половину книги, чтобы взглянуть на обложку. — И так всем давно ясно, что капитализм не стабилен как система, — в «Капитале» так и написано, но он его не читал. Потому что это аксиома, которую они рассматривали вчера на лекции по экономической теории. Та ещё муть, по его мнению, но получше будет, чем экономика и предпринимательство у политологов в их время второго курса. — Вообще не суть, я знаю только улицу Маркса, куда мы часто катаемся, — продолжает он с намёком, и Сан с обречённым вздохом поворачивается к нему полностью вместе со стулом. — Ну нет, давайте без меня, — юноша делает своеобразный жест, перекрещивая руки, и мотает головой. — Я пас. — И так каждый раз без тебя! Ты мне обещал, что если не завалишь сессию, то мы все идём тусить. В итоге ты слился, — Чон хмурится и опирается одной ладонью о край стола. — Погнали сегодня ночью? Прекращай вечно искать оправдания, сейчас ты более-менее свободен по учёбе! Завтра суббота, отоспишься! — Вам не хватило днюх первашей? — И их возьмём! Они классные, жаль, что ты не пришёл тогда с Юнхо. — Точно! Юнхо! — Сан подрывается с места, будто вспомнил что-то чрезвычайно важное, что не терпит отлагательств. — Мне нужно его спросить по поводу мирпола! — и начинает спешно печатать упомянутому международнику, у которого эта дисциплина в основополагающих и тянется уже не первый год. — Опять слился, — то ли наиграно, то ли по-настоящему огорчается Уён и, взявшись за своё предплечье, отходит назад. — Я когда-нибудь увижу тебя пьяным? — Тебе это не нужно, — смеётся Чхве и посылает ему воздушный поцелуй, строча наиподробнейшее сообщение Юнхо, чтобы тот точно его прочитал, а не посчитал за спам. Чон выходит в коридор с тяжёлым грузом на душе и мыслью о том, что всё же Сану намного интереснее и веселее проводить время с Минги и тем более с Юнхо, поскольку со вторым у него больше всего общего и в плане занятий, и в плане жизненной позиции, и шутят они свои околополитические шутейки одинаково, и обоих не заткнёшь при разговоре об их сферах деятельности или увлечениях. А что, если им предложить поехать в клуб и заодно прихватить с собой первокурсных журналистов, которые должны заиметь представление о таких местах, как один из самых крутых ночных клубов во всём городе? Может быть, тогда, оставшись в меньшинстве, Чхве подключится к ним? Какой хитроумный план, сам Паулюс позавидовал бы. Главное, чтобы он не накрылся медным тазом. Уён хлопает пару раз в ладоши, поражаясь своей гениальной идее, и торопится поделиться мыслью с Чанбином, которого хлебом не корми — лишь дай смотаться туда, где об учёбе даже думать зазорно. Он презентабельно открывает дверь в свою комнату, и его чуть звуковой волной не сносит громоподобная строчка «When the winged hussars arrived!». И спрашивать не приходится, Чанбин сразу отвечает: — А всё-таки Сабатон бомбезный альбом релизнули! — а ведь Уён уже успевает подумать, что это снова «Ромстейн», как он называет группу Рамштайн.

***

На раздавшийся где-то в глубине комнаты писк уведомления о пришедшем сообщении Юнхо ещё глубоко плевать. Но становится не плевать на заоравший спустя десять минут будильник. Он, свесив руку с верхнего яруса, вслепую ориентируется в пространстве и следует за гулом мелодии, разгребая завалы на столе, что-то скидывая на пол по неосторожности и до сих пор не осознавая, где он, собственно, находится. Вовсе отключив у надоедающего телефона звук, он падает лицом в примятую подушку и оставляет правую руку безжизненно болтаться, пока его длинные пальцы кто-то не захватывает с нижней кровати и тянет за три. — Встаём, — слышится оттуда же хриплый низкий голос. Этот голос он узнает если не из миллиона, то из тысячи точно. Юнхо и Минги друзья едва ли не с пелёнок. С самого начала их жизни они всегда были вместе. Один прибрежный город, один дом на трудновыговариваемой улице и один подъезд с осыпающимися персиковыми стенами. Детский сад, школа и в итоге университет. Юнхо как был озорным и проворным мальцом, для желаний и амбиций которого мир тесен, так и остался им. Минги же был тихим, тревожным и сентиментальным, и ему на протяжении всей жизни очень трудно делать тот или иной выбор ввиду своей врождённой мнительности и нерешительности. А потом за ним прицепился Чон, и уже рядом с ним хотелось не выглядеть мямлей, размазнёй и просто стать лучше. Вскоре по прошествии времени и в ходе долгой и упорной работы над собой он стал меняться в выносливого, немного напыщенного и грозного юношу. На первый взгляд казалось, что таким он был всегда, но всегда он только старался держать эту марку. Лишь Юнхо знал его настоящего. Минги и по сей день бывает невыносимо сложно без личного проводника и наставника, который бы активировал его к действию, но довольно мягко и при этом подробно, а не с ноги в обрыв, чтобы привёл за ручку, показал, что и как надо делать, в идеале ещё проследил, чтобы всё было правильно и какой ожидать исход событий, и под конец похвалил за правильное решение. Таким человеком для Минги стал Чон Юнхо. Не услышав ни ответа, ни какого-либо шевеления со стороны Юнхо, Сон протискивает два кулака промеж деревянных перекладин верхней кровати и прикладывает все силы в затёкших после сна мышцах, чтобы это почувствовал Чон. От этого действа тот немного приподнимается не по своей воле, ощущая под спиной твёрдые бугры, и хихикает, когда его ноги всколыхнулись вместе с матрасом — это его пытается поднять Минги уже пятками. Всё-таки Юнхо легче, чем он думает. — Ты меня сейчас скинешь, — сдавленно бормочет Юнхо, надув губы и глядя открытым глазом куда-то перед собой, потому что второй прижат к подушке. Предупреждение не срабатывает, и он решает подступиться с другого ракурса. — Не будь таким агрессивным, я же знаю, что ты не такой, — вот оно, тут Минги затихает и с обомлевшим выражением опускает свои конечности, оставляя их лежать разметавшимися по кровати. — Где мой милый, ранимый трусишка Ги? — Всё ты про меня знаешь, Юно, — выдыхает Сон, закрывая на мгновение отчего-то внезапно намокшие глаза, пряча их в сгиб локтя, и широко улыбается. Как же давно он этого не слышал, думал, что совсем позабыл это тёплое ощущение чего-то родного и знакомого рядом с собой, пускай это и выражается в детском прозвище и помятом лице, которое, словно святой лик, снизоходит сверху. — Я знаю тебя лучше, чем себя, — уверяет лохматая голова Юнхо, больше похожая на копну сена. Чон смотрит на него вверх тормашками прищуренным взором, держась за железный бортик кровати, и, заметив на долю секунды покрасневшие щёки и уши, выдаёт: — Всё хорошо? — он уже думает, что ненароком прижал Минги руку или ногу, пока ворочался на матрасе, но тут они пересекаются удивлёнными взглядами. — Я тебе не часто это говорю, — неуверенно начинает младший, стараясь не засмеяться от столь заинтригованного вида Юнхо, что даже слегка наклоняется ниже, чтобы лучше слышать и особенно видеть. — Но спасибо, что ты у меня есть, Юно. Чон ожидает чего угодно: шутки про то, что он спит с открытым ртом, и за ночь вся его подушка пропитывается слюной, констатации факта того, что вчера они съели всё наготовленное, и теперь на завтрак им пить лишь чай, серьёзное предостережение, что к ним стучались опера и сделали очередной выговор по любому поводу, но никак не этого. Неужели это всё ещё сон? У него остался год, чтобы всё привести в порядок и со всем разобраться между ними. — Не вопрос, Минги, — Юнхо подмигивает другу и свешивает ногу, спрыгивая на пол с одной-единственной мыслью. «Ты говоришь это часто, просто я появляюсь редко». — Живу в 272-ой, а просыпаюсь в 184-ой, — он потирает глаза, перед которыми до сих пор отпечатался образ смущённого Минги, и ищет на заваленном чёрт-те чем столе свой телефон, что швырнул не так давно. — Как будто в первый раз. Это классика, — подмечает Сон, переворачиваясь на левый бок, и наблюдает за взъерошенным Юнхо, подбирающим фантики от шоколадных конфет, две красные пачки сигарет и несколько тетрадей, что столь любезно скинул во время поисков своего телефона. К слову, о телефоне. — Сан что, за голову взялся? Чего он так рано? — недоумевает под нос Чон, маломальски поймав фокус на буквах, пробегается по его сообщению и пишет ответ, мол, если у него есть, что поесть, то пусть тащит всё в 184-ую, и только тогда он посвятит его в наиувлекательнейший мир курса мировой политики с наидолбанутейшим преподавателем в придачу. — Я хотел этот мирпол забыть, как страшный сон, а он у политологов вылез с какого-то перепугу. — За еду любой вопрос. У меня всё равно ничего долго теперь хранится не может. Минги небрежно машет на холодильник, которому явно не посчастливилось дожить целым до момента выселения рыжего жильца, и теперь он стоит открытым и пустым с отломанной дверью неподалёку. Главный запалит и уже голову отломает. Приделать, вроде как, легко и просто, вот только нет никакущего желания сейчас с этим париться. Потом, когда в беседе секции появится громогласное «Сайгак в общежитии! Прячем заточки, водку и женщин лёгкого поведения!», вот тогда и стоит зашевелиться. А пока, считай, он заимел ещё один свободный шкаф. Помимо прибитого холодильника, на сто раз пропахшая перегаром комната забита всем, чем только может студент четвёртого курса забить своё жилище. Здесь и горы грязной посуды, которая живёт своей жизнью в разных частях данной местности и моется, только когда уже есть не из чего, и множество пустых и не очень бутылок из-под минералки или газировки, и переполненная пепельница, чью роль потом пришлось исполнять то чудом не заплесневевшему стаканчику из-под кофе, то тетрадному листу в клетку с конспектом по тележурналистике, и разбросанный там и тут шмот, например, носки под кроватью, галстуки на углу настенного зеркала, распахнутый настежь шифоньер, откуда вываливаются не только зимние вещи, но и припрятанный вентилятор, и какие-то спутанные провода и USB кабеля, и вечно закрытые тёмные шторы, ведь кто-то однажды закрыл их, а открыть впадлу, и тяжёлый горшок со сдохшей ещё на первом курсе геранью, её иногда заходил поливать Хонджун. И апогеем в этом сумасшедшем царстве содома и гоморры является железная лестница от двухъярусной кровати прямо у входа — зачастую она ни с того ни с сего падает с чудовищным грохотом, чем доводит Сона до нервного тика, а убрать её куда подальше для него всё никак не представляется возможным. Причём во всём этом бедламе вполне возможно найти что-нибудь необходимое, поскольку Минги всегда знает, где, что и в каком состоянии у него лежит. В этих четырёх стенах проводится уборка для слабых духом раз в несколько недель, и то, если сюда заявится или коменда, или Чон Юнхо в моднявом пиджачке. Потому что перед Чон Юнхо не хочется выглядеть, как разлагающийся кусок дерьма на помойке. Так что Минги поднимается, потягиваясь до хруста в плечах, и поправляет мятую чёрную майку и шорты, в которых улёгся спать. Не будь тут Юнхо, он бы спал без них, как привык. Не с первого раза попав в шлёпки, он топает к шкафу, берёт с полки расчёску-гребень с деревянными зубчиками и гравировкой и зачёсывает назад роскошную шевелюру, отвернувшись к зеркалу. А Чон в это время смотрит на него во все глаза и думает, насколько сильно отрасли его волосы. И на какую-то долю секунды Минги замечает в отражении этот зачарованный взгляд, от которого ему становится не по себе и внутри всё настороженно замирает. Благо, Сан с остатками своего вчерашнего плова стучится как раз вовремя.

***

На удивление, преддипломная практика оказывается куда интереснее работы в баре среди литров горьких и сладких напитков и надоедающей музыки. Хотя в его пятом классе атмосфера немного бурная и даже переменчивая, ему куда приятнее видеть школьников с набитыми цветастыми рюкзаками и детской гиперактивностью, нежели взрослых людей за барной стойкой с проблемами и стаканами спиртного в руке. Пока Минхо разрабатывал план, костяк для отчёта и программу, сам чуть не впал в депрессию. Всю эту неделю в первой половине дня он знакомился с предоставленной ему общеобразовательной школой, разбирал нужные документы, привыкал к кабинету психолога, подбирал кучу материалов для тренинговых занятий, составлял собственное расписание, а во второй половине дня добирался до «излюбленного» ресторана, смешивал янтарный виски с кислотным энергетиком, выслушивал очередного одиночку с хронической дизморалью и под шумок целовался с Чаном около подъезда своего дома. Так он жил четыре дня (в один из которых из-за припадка пришлось на дому работать с теоретическим исследованием дипломной проблемы), и вот наконец в пятницу состоится его первое долгожданное занятие. Его задача на ближайшие три недели провести ряд диагностических методик, попытаться добиться определённых изменений в психике детей и сравнить, какими они были в начале эксперимента и в конце, то есть результат влияния тренингов. Заумно говоря, изучение уровня и характера тревожности, связанной со школой, у детей младшего подросткового возраста. Полдень, пятый класс и сорок пять минут. Зайдя с кипой бумаг в кабинет географии, урок которой у них будет после его занятия, Минхо замечает, что оставшиеся тут на время длинной перемены ребята кучкуются около одной парты, обступив мальчика и что-то ему крича. Юноша напрягается, стараясь не подавать виду, но внутренне шокируется, что его первый день ознаменуется случаем травли. Но его же предупреждали, что класс неконфликтный и весьма дружный… И только услышав их шумные разговоры насчёт какой-то игры и разглядев довольно громоздкий чехол и, собственно, планшет у сидящего подростка, который он старается удержать в маленьких дрожащих руках, Ли понимает, что они полностью погружены в действо на экране. Из гаджета доносится искажённый механический вопль и статическое шипение, дети резко дёргаются и вскрикивают, и Минхо взволнованно отрывает глаза от распечатанного плана. — Долбанная Марионетка! — Ты забыл про шкатулку! — Да там Бон-Бон лез из вентиляции! — А я дома все ночи проходил на компьютере. — Скоро новая пятая часть выйдет. И звонок прерывает их галдёж, рассаживая по местам, приводя в класс остальных учеников и оставляя Минхо в лёгком недоумении. Не сказать, что он совсем уж далёк от трендов или, как модно сейчас выражаться, «в танке», он знаком с феноменом «Five Nights at Freddy's», продолжающимся не первый год, и тем, какую шумиху навела игра в сети интернет. Миллионы часов летсплеев, видео-теорий и обзоров, разгадки сюжета, тайн и пасхалок, буквальная одержимость контентом и неутолимое желание стать частью популярного явления, просочившееся в массовую культуру и нашедшее отклик даже у самого далёкого от сферы видеоигр индивида. Одетый в самое приличное, что только смог отыскать у себя в шкафу, Минхо поначалу неуверенно потирает между пальцами край серого галстука, который месяц назад служил превосходным и действенным инструментом во время их с Крисом постельных игрищ, но уже спустя каких-то пару минут, когда он открывает рот и представляется группе из пятнадцати учеников, вливается в нужное русло так, словно вёл тренинги каждый день. С детьми действительно куда проще, чем со взрослыми, не так ли? Практикант начинает занятие с речи о страхах и беспокойствах из-за домашних заданий, оценок, реакции одноклассников и учителей и показывает новомодную игрушку-антистресс — сквиш в виде белого зайчика, имя для которого берёт с потолка. — Это Либит! Он будет сопровождать вас на нашем с вами пути и наблюдать, как честно вы отвечаете! — мысленно Минхо признаёт, что ещё никогда в жизни так нежно и спокойно не разговаривал. — Либит очень похож на Вас! — раздаётся со второго ряда, и юноша округляет глаза, глядя на игрушку на ладони. — А у меня тоже есть такая мялка, но лиса! Может, в силу возраста и молодости Минхо, или может, за счёт его открытости и благосклонности, ребята охотно идут на контакт и выполняют инструкции, проходя довольно простой опросник школьной тревожности Филлипса с ответами да-нет. Лишь у некоторых возникают трудности, с которыми вместе удаётся справится. Именно их Ли и запоминает в первый день. Хан Хёнджун, как потом Минхо сверит с классным журналом, кажется осторожным и неуверенным, а вопросы, вогнавшие его в ступор, звучат так: «Похоже ли на то, что большинство твоих одноклассников не обращают на тебя внимание?» и «Как ты думаешь, теряют ли расположение те из учеников, которые не справляются с учёбой?». А вот на вопрос по поводу действий и отношения учителей затрудняются ответить Чон Юджин и Ли Хеин. Объясняя всё максимально простым языком и со всей теплотой в голосе, Минхо помогает детям представить ту или иную ситуацию с той стороны, с которой они могут себя ассоциировать. Говоря об ассоциациях. Ребята справляются с предложенным заданием минут за пятнадцать, и в запасе ещё остаётся необходимое для рефлексии и релаксации время. Аккуратно и неспеша расхаживая промеж рядов, дабы не наступить на стоящие около ножек парт портфели и сумки, Минхо с Либитом на ладони предлагает отложить ручки и расслабиться. Дети в своей привычной манере с видом полностью вымотавшегося работяги откидываются на спинки скрипящих стульев и вжикают молнией на пеналах, обращая всё внимание на старшего. В руке Минхо внезапно вместо мягкого зайчика появляется веер из небольших и ярких картинок, скрывая лицо юноши, что вызывает восторженные восклицания. Знаменитое арт-терапевтическое средство — ассоциативные спектрокарты. — Давайте вместе подумаем, как мы сейчас себя чувствуем, — Минхо немного выглядывает из-за карт, явно улыбаясь, что видно по его сощурившимся глазам, и просит назвать любое число от одного до десяти. Звучит цифра пять, и на всеобщее обозрение переворачивают картинку с изображением разрезанного пополам яблока на зелёном фоне. — Посмотрите, пожалуйста, внимательно на эту карту и поработайте с ней. Какие чувства она у вас вызывает, какие эмоции и впечатления? Что вы испытываете, глядя на неё, о чём вам говорит ваше внутреннее я? Минхо продолжает ходить по кабинету, к каждому приближая иллюстрацию фрукта. Ребята щурятся, инициативно подаются вперёд, чтобы получше рассмотреть карту, начинают тихо перешёптываться друг с другом, и первым поднимает руку Чхве Хёну с готовым ответом. — Я вспомнил, что у моей бабушки есть яблоня, но яблоки на ней очень мелкие и кислые! — рассказывает мальчик, который как раз таки и играл всю перемену в планшет. — Я жил у неё всё лето. — А я просто захотел есть, — смеётся сидящий сбоку от него Ли Йечан, поймав заинтересованный взгляд кивающего молодого психолога. Ему нравится слушать различные мысли детей, их истории и догадки. Они активно реагируют на просьбу назвать по одному чувству, что сидит у них внутри при виде этой картинки, а также, что ещё она может напоминать. Кто-то отвечает тепло, кто-то — аппетит, кто-то — разделение, здесь не бывает неверного ответа. И когда Хёну вдруг выкрикивает «макбук», класс заходится в громком смехе, а Минхо снова берёт десять карточек на выбор, надеясь оставить минут семь на рефлексию. Первое занятие проходит в очень дружной, весёлой и комфортной как для практиканта, так и для детей атмосфере. Ребята смело проговаривают свои страхи, волнения и ощущения и остаются в восторге от занятия. По окончании отведённых минут после звонка, пока Минхо складывал карты в бежево-коричневатый шершавый конверт, к нему подходит невысокая девочка с длинными светлыми волосами по имени Кан Хэрин. — А Вы ещё к нам придёте? — и от её заискивающего выражения лица и больших глаз Минхо на мгновение теряется, переваривая в голове сказанное. К вопросу подключаются ещё несколько ребятишек, что уже готовились выйти в коридор на перемену к остальным. Им действительно понравилось? Им хочется снова с ним увидеться? Даже не будет никаких недовольных гримас, возмущённых возгласов и протяжных вздохов? Юноша откашливается, застёгивая свой чёрный рюкзак с одним невзрачным значком «I'm Оk» с лицемерно улыбающимся смайликом вместо «О», и смущённо улыбается. — Да, — уверенно произносит он и видит замеревших в ожидании его ответа знакомых школьников. — Если будете хорошо учиться, я буду работать с вами целый месяц. Под напутственные обещания обрадовавшейся детворы Минхо покидает кабинет географии, а уже после всех формальностей и встречи с администрацией школы выходит за железные ворота с лёгкостью на душе и мыслью, как же сильно со временем всё поменялось. Он вынимает из кармана наполовину пустую пачку мятной жвачки и всю дорогу до остановки пытается дозвониться до Чана, который по каким-то причинам, видимо, забыл о существовании своего телефона до тех пор, пока вернувшийся с пар Джисон не подносит его, когда старшекурсник стоит над раковиной около уборных и душа. — Тебе некий МЛ звонит! — Хан подбегает со страхом в широко распахнутых глазах, что его чуть не заносит на повороте, цепляясь за угол. С лица Криса неумолимо стекает холодная вода, призванная освежить его после долгого сна — как же хорошо, когда единственную пару на сегодня отменяют, а сам согнувшийся Крис вообще ещё не осознаёт эту жизнь, нынешнее местонахождение и щекастого паникёра, размахивающего светящейся музыкальной колонкой. — Кто? — хрипло отзывается Чан, морщась из-за осевших на ресницы капель, и Джисон уже раздражённо берёт трубку и прислоняет её к его уху, чтоб тот подпёр плечом, ведь руки же мокрые и в мыльной пене. — Алё? Если быть честным, Хану хочется подслушать его разговор, не впервой уже, но всё-таки надо соблюдать рамки морали и уважения, и он возвращается в комнату, потому что нужно разобрать пакет из магазина, а то в холодильнике скоро по-настоящему мышь повесится. Джисон перекусывает слойкой с сыром и запивает молоком. Чан с счастливой улыбкой смотрит в своё отражение в заляпанном зеркале над раковиной и внимает подробному рассказу из динамика про дружелюбных детей, похвалу от директора и хорошее настроение на весь оставшийся день. Минхо без всякого стеснения выкладывает по телефону всё и едет в автобусе на работу. Проглядывающееся через кучевые облака солнце отражается в окнах многоэтажных домов и бьёт в слезящиеся карие глаза.

***

Сегодня свершится кое-что очень важное — новый этап и исполнение мечты. Хёнджин уже точно должен прийти из университета. Хан в этом убеждается, провожая Чана на работу и падая на кровать с телефоном в руках. Лежит так буквально минут пять, чтобы потом подняться и начать собираться к другу через дорогу. Да, формально Джинни всё ещё его самый лучший друг и для всех он таковым и останется, но только не для Джисона, с которым они уже несколько раз переступили судьбоносную черту. Но, по мнению самого Хана, им через многое предстоит пройти вместе. Ещё больше он боится, что дела могут зайти куда дальше сладостных поцелуев. Юноша печатает Крису насчёт того, что уходит в соседнюю общагу неизвестно насколько, но засиживаться и ночевать не думает, на что получает в ответ сообщение, гласящее: «Кот из дома — мыши в пляс». Закрыв комнату, он спешит к лифту, который, как он отчаянно надеется, не придётся ждать по сто лет, и благо, он оказывается не так далеко, как могло показаться. Зато, когда Феликс надумывает заглянуть к своему одногруппнику для важного разговора, тот уже находится далеко отсюда, вынуждая поцеловать замок. — Хани? — блондин несколько раз стучит в деревянную дверь, дёргает ручку вниз, но безуспешно. А ведь обсудить действительно есть что. Их только что пригласили поехать вместе со старшекурсниками в роскошный ночной клуб, что славится хорошим алкоголем, отменно мощной системой звука и вполне приемлемым контингентом чуть ли не на весь город. Особенно Чанбин его расхвалил, мол, лучше места для тусовок не найти. По всей видимости, для их компании обоснованного повода не нужно. Феликс печатает Хану по поводу намечающейся движухи, выражаясь именно так, но почему-то сообщение сразу не прочитывают. Возможно, Джисон правда занят на этот вечер. Ли не шибко хочется ехать туда без лучшего друга и уж тем более не хочется сидеть в углу с самым дешёвым и безалкогольным коктейлем и смотреть на развлекающихся старших. Учитывая, что, вдобавок к Чанбину и Уёну, типичным клабберам, с ним покатятся Минги и Юнхо, которые зарекомендовали себя как парочка неугомонных и причём кардинально непохожих друг на друга, Феликсу уже интересно, что из этого может вылиться. Это будет первая в его жизни поездка в клуб. Хан без проблем проходит через турникет на входе седьмого общежития с гитарой за спиной и направляется снова к лифту, только теперь на пятый этаж, где прописана его любовь. И вдруг спустя минуту томительного ожидания его дверцы распахиваются, и оттуда на всей скорости вылетает Хёнджин с длинной и лезущей на глаза чёлкой, чудом не сбивая Джисона с ног и явно торопясь. — Господи, бельчонок! — Хван прикладывает ладони ко рту, обомлевая от крайней степени удивления и неожиданности. — Прости, я боялся не успеть и в итоге не успел. Юноша, в которого так внезапно врезались, стоит некоторое время съёжившись, двумя руками сжимая ремень гитары за собой, но услышав знакомый голос, открывает глаза, встречая обеспокоенного Хёнджина. Тот держит его за плечи, осматривая со всех сторон, и тянет обратно в лифт, пока он не ушёл. Хан по выработавшейся привычке жмёт на кнопку с цифрой 8, а после смеётся вместе с Хваном под его «к биологам захотел?». — Сынмин дома? — уже в секции спрашивает он и идёт вслед за Хёнджином к его комнате. — У него пары до шести вечера, сказал, что поздно вернётся, так что никто не будет нам мешать. В планах у них на сегодня то, о чём никто другой никогда бы не догадался, глянув на этих двоих. Пришло время для синей краски. — Я даже по такому случаю отыскал, куда всё разводить! — выставив всё необходимое для покраски на стол, Хван, мотнув головой, показывает полупрозрачную пластиковую ёмкость и специальную кисточку. — Будешь меня раскрашивать? — шутит Джисон, закончив разглядывать комнату, что уже явно выглядит в разы более обжитой, чем в его первый визит. Всё распаковано, расставлено и задекорировано. Сразу видно, где территория и вещи Сынмина и Хёнджина. У первого полки забиты рядом книг, словарей и тетрадей с невзрачными обложками, в отличие от ярких и броских комиксов Чана, виднеются пачки цитрамона и пустырника, что могут намекать на тревожность, над его верхней кроватью весит плакат в стиле статьи из американской газеты The New York Times о высадке американцев на луну, красивое лиловое покрывало и тарелка цитрусов на подоконнике. У второго же невообразимое множество палитр, гуаши и красок на тумбах, сохнущие в стакане с белым налётом от городской воды тонкие кисти, использованные и ещё чистые полотна за кроватью, упакованные в скрипучий целлофан, заряжающийся на кровати фотоаппарат, который непонятно когда успевает разряжаться, на шкафу толпятся две шеренги пустых разноцветных банок из-под энергетиков. — Буду делать покрас, но как умею, не обессудь, — улыбается Хван, готовя рабочее место, и усаживает Хана перед распахнутым окном, накидывая ему на плечи и спину ненужную рубашку. Тот это тотчас замечает, узнавая стойкий шлейф парфюма. Этими духами Хёнджин пользовался все школьные годы. Лёгкий, прохладный запах со свежестью морского бриза и нотками грейпфрута. Джисон мысленно снова переносится в их старшую школу, за вторую парту в третьем ряду у стены, в тот самый день, когда перестал быть один. — Это твоя рубашка… — ему отчего-то совсем не нравятся промелькнувшие в памяти неприятные воспоминания прошлой жизни. Почему момент истины, от которого требуется лишь задать новый ориентир без озирания назад, наоборот наталкивает на былые события? — Я её чем-то безнадёжно замарал, с таким же успехом мог тебе дать половую тряпку, — воркует над ним Джинни, застёгивая пару пуговиц, принимается размешивать краску с белёсой эмульсией и удивляется её цвету. — И как из этого получится синий? Ляжет ли он вообще на твой каштановый? — Крась быстрее! Хёнджин аж дёргается, отшатываясь назад с расчёской в руке. — Тебя что-то волнует? — он медленно зачёсывает мягкую тёмную чёлку назад и берёт широкой кисточкой немного смеси, шурша из полиэтиленовыми перчатками за головой Хана, насупившегося на собственные размышления. — Лучше расскажи, как у вас с английским обстоят дела? Процесс длится довольно долго из-за неопытности Хвана, ворочания и стенаний Джисона, мол, холодно, щиплет, всё затекло, на что ему неустанно говорят: «терпи, казак, — атаманом будешь!», из-за чего Джисон вспоминает про маму и что за целый день ей не отправил ни одной весточки. Это ещё Сынмина тут нет, а то и его наставления и поучения пришлось бы выслушивать. Сидя со странной кашей на волосах у кровати Джинни, Хан встречает разливающийся по комнате закат с гитарой на ногах и понимает, что не взял с собой плектр. Просто чудесно. Он смотрит на свои пальцы и думает попробовать сыграть что-нибудь без него, как вдруг назад приходит Хёнджин с мокрыми руками и вымытыми инструментами и хмурится. — Ты так весь лак на ногтях быстро облупишь, — он смело берёт его пальцы, до этого проходящиеся по звенящим струнам. — Уже слезло. Я для чего тебе эти штуки делаю? — убирает мешающиеся тощие ноги от тумбочки и достаёт оттуда чёрный пузырёк, а также новый медиатор, протягивая последний разинувшему рот для оправданий Джисону. — Вот тебе новый — тёмно-синий, как твои волосы, — а сам открывает лак и просит подать руку, приговаривая: — Будешь у меня самым красивым. Хан чуть ли не плачет от такой заботы. Каждый раз думая, что наконец-то он свыкся с такими любезными жестами, беспричинной чуткостью и простой человеческой добротой, особенно от Хёнджина, он каждый раз ошибается и сходится на мысли, что что-то обязательно нужно предоставить взамен. Приняв очередной аккуратный плектр, он рассматривает его на ладони и поднимает благодарный взгляд на старающегося и сосредоточенного Хвана с прищуренными глазами и с уже другой кисточкой в руке. А когда он уйдёт, Джинни возьмётся за те, которые сушатся в гранённом стакане. — Спасибо, — с застенчивой улыбкой благодарит юноша и слышит уверенный ответ: — Я тебе хоть сто, хоть тысячу таких сделаю, — Хёнджин замечает, насколько неаккуратно он орудовал кисточкой с синей краской, потому, заканчивая с маникюром, соскакивает с кровати в поисках салфеток и растительного масла. — Повернись. Джисон недоумённо моргает на стоящего с жёлтой бутылкой Хвана, но повинуется и задерживает дыхание. Подавшись вперёд, тот немного наклоняется, сдувая свою чёлку вбок, кропотливо стирает со лба синие мазки и капли, переходит к шее и за ушами, а под конец и вовсе берёт свободной рукой за подбородок, на мгновение замирая. Как долго ему отведено смотреть в эти большие мерцающие глаза так близко? Сколько ещё будет это длится? Будет ли на их совместном пути финальная, победная черта? Или один споткнётся о свои же ноги, а второй натолкнётся на полосатый шлагбаум? Хан в смятении, часто дышит, пальцы, окрашенные в подсыхающий чёрный лак, впиваются в корпус гитары между ними, но его взгляд полон решимости и готовности. Поэтому Хёнджин потирает под его нижней губой, слегка сжимая, приближаясь, и осторожно целует. А Джисон действует по-другому — пылко, чувственно, тягуче, пытаясь донести, что они уже друг в друга вросли, не разорвёшь. Но всё-таки первым отстраняется Хван и произносит: — Идём смывать. Синей краской перекрашивается всё: душ, их руки, немного даже лицо, — кроме самих волос Джисона. Ну, по крайней мере, он так сперва думает, что его постигла сокрушительная неудача и идея с переходом из натурального каштанового в ярко-синий изначально была обречена на полный провал. Его успокаивает Хёнджин словами о том, что они и так достаточно времени ждали, и вообще остаётся лишь высушить и уложить. Только после всего этого можно делать какие-то выводы — получилось или нет и необходим профессионал. В секции находится фен из комнаты девчонок, и с ним Хван снова возвращается к уже норовившему пустить далеко не скупую слезу Хану. — Не хнычь, смурфик, — но дальше Джисон не слышит из-за шумящего аппарата и морщится от горячего воздуха. Он по-настоящему боится смотреться в зеркало, несмотря на то, как активно восторгается Хёнджин, треплет его за надутые щёки и умоляет выйти в коридор, чтобы оценить всё то, к чему лично Хан стремился несколько лет. Юноша закрывает лицо руками, как ребёнок, который верит, что если он ничего не видит, то и его никто не видит, но увы и ах. Джинни приглаживает его переливающиеся на закатном свете тёмно-синие волосы, отдающие самую малость чёрным в местах, где ему не удалось тщательно прокрасить, но всё равно выглядит эффектно. Он даже делает с десяток снимков на фотоаппарат, чтобы запечатлеть столь знаменательное событие. Джисона удаётся выманить из комнаты обещанием, что в холодильнике его ждёт сюрприз, и уверениями, что он точно не пожалеет. Перед зеркалом он роняет челюсть, буквально не узнавая человека в отражении, касается пушистых волос, дабы убедиться, что они полностью принадлежат ему, и это не жестокий обман зрения. Всё это не может быть правдой. — А представь, если бы у тебя была электрогитара? Настоящий панк-рокер, — позади Хёнджин держит его за плечи и улыбается. И только спустя бесконечно долгую минуту шокированного молчания юноша бросается на Хвана с объятиями, наплевав на снимающую их в углу камеру видеонаблюдения. Раньше Хёнджин помог ему измениться морально, сейчас Хёнджин помог ему измениться физически. И, кажется, у него появляется новая мечта. — Почти восемь часов, а Сынмина всё нет, — замечает на все сто осчастливленный Джисон и удерживает плоскую тарелку у себя на животе с остатками своей части торта, поделённого на троих. Собирающий на завтрашние занятия сумку Джинни ещё раз перепроверяет, всё ли положил, и вскоре присоединяется к Хану на кровати с графическим планшетом, положив к стене под спины большую подушку и притянув ноги. — Вам повезло не учиться в субботу! — Лузеры, — ехидничает Джисон, доедая последний кусок, и едва им не давится от тычка в бок. Секунду погодя, он хватает телефон Хёнджина и включает фонарик с многозначительной ухмылкой, и его намёк предельно ясен. Тут заходит Сынмин с пакетом всякой съедобной и не очень всячины, поскольку после пар он был занят выполнением дел по городу и хождением по магазинам. Он быстро здоровается, но когда он принимается вытаскивать всё из пакета, скрываясь за дверцей холодильника, до него доходит. — Хёнджин, у тебя есть ещё один друг? — доносится невозмутимый голос Кима, на что Хан подскакивает первым, а за ним и его цветные волосы. — В рот мне ноги…

***

Примерно так должен отреагировать и Чан, и в принципе все знакомые Джисона. Данный шаг однозначно был рисковым, тем более беря в расчёт странную ситуацию в секции. Как бы ещё больших дров здесь не наломать и не обречь себя на боль и страдания. А ведь именно в этом и был смысл — поменять себя окончательно, чтобы раз и навсегда покончить с прошлым собой — нытиком, трусом и слабаком. Мама явно будет в шоке, но пока что ей об этом знать не стоит. Уже по пути в своё общежитие, Хан вытаскивает телефон с десятками сообщений от разных людей. По-видимому, нельзя даже на шесть часов выйти из сети и не думать об интернете, потому что прямо в этот момент решается чья-то судьба. Например, судьба Феликса, который умотал с новыми знакомыми в клубешник, но притом заваливал сообщениями о его мнении на этот счёт, а сам уже как час не онлайн. Может быть, Джисон был бы и не против поехать с ними, заодно увидел бы этого двухметрового Сон Минги во всём его великолепии и узнал бы причину их конфликта с Крисом из его уст и экспозиции. В итоге он пожелал Ли удачной и весёлой ночи и добраться до дома целыми и невредимыми. Скоро уже придёт Чан, поэтому стоит хотя бы чай или кофе сделать, поэтому юноша выходит в коридор наполнить чайник. В коридорах почему-то отключён свет и горит только около душа и туалетов, а на кухне совсем мрак. Там Хан поначалу даже не видит сидящего впотьмах на стуле у окна человека, полулежащего на подоконнике на одной руке, и очень пугается, прижимая к себе чайник и будто готовясь в любую секунду его швырнуть в обидчика. Мало ли, как его теперь воспримут в этой бежевой коробке на двадцать с лишним человек. — П-привет, — из вежливости кивает Джисон и набирает воду, привыкая к темноте. Обернувшись через плечо, он негромко спрашивает: — С тобой всё хорошо? Тот никак не отзывается, даже не шевелится и не моргает, а смотрит в тускло освещённый проём, ведущий в коридор. Не имея дурной привычки нарываться на проблемы, хотя это как ещё посмотреть, Хан вздыхает, надеясь привлечь внимание молчащего юноши, но шаркает к себе в комнату, на ходу закрывая чайник с характерным щелчком, что гулко отражается от стен. Тело на подоконнике дёргается, только когда слышит грохот двери из секции, уведомляющий о чьём-то прибытии. Сан уже лишь по шагам может определить, что это Бан Чан.