Очень плохая затея

Сэдди чувствовал, как его голова раскалывается надвое, но пламени, того огненного хаоса, затянувшего его в пучину беспамятства, он уже не ощущал. — Мистер Бланк! — скрипучий знакомый голос заставил его прижмуренно открыть один глаз. — Вы слышите меня? Старик и звучал, и выглядел знакомо, и все же Сэдди понадобилось несколько добрых мгновений, чтобы, наконец, осознать происходящее: он валялся в медицинском кабинете, на одной из древнейших кушеток, небось заставших первую ампутацию одной из конечностей какой-нибудь коронованной особы, и глядел на сморщенное лицо главного врача Тринити-колледжа. — Блядь… — прошептал он одними губами, чувствуя, как собственные пальцы в тщетной надежде унять эту странную тянущую боль оглаживают непонятный синяк на лбу. — Вот уж никогда бы не подумал, что соглашусь с такой низменной, нецензурной лексикой. И как вас угораздило? Хотя, — продолжал скрипеть, как старые петли в его особняке, доктор, — это все ваша вина, мистер Дженкинс. И мода! Посмотрите, во что вы одеты. Эти джинсы вам велики! — Это… — попытался оправдаться тоненький, нежненький голосочек, Сэдди даже поначалу решил, что у него слуховые галлюцинации. Не мог же он принадлежать альфе! — А вы, мистер Фэрфакс, уже мне надоели. Вон! Сэдди оцепенел. Мало того, что этого павлина не узнал, так еще и писк Дженкинсу приписал. Ему срочно требовался сеанс у семейного психотерапевта, он совершенно точно медленно, но верно сходил с ума. — Но он прав — я просто споткнулся о ступеньки. Когда их в последний раз ремонтировали? — Невиданное кощунство! — взвизгнул доктор. — Эту аудиторию ни в коем случае нельзя подвергать нереставрационному ремонту. Это наследие короля! Наша жемчужина! — Вряд ли королевские особы ходят, спотыкаясь в Букингемском дворце. — Мы, — в голосе старика явственно читалась глухая ярость, — относимся к уважению к нашим традициям. — Ну-ну, — без энтузиазма проговорил Дженкинс. — Молодежь! Да что вы понимаете! — доктор фыркнул и вновь переключил все свое внимание на Сэдди, кое-как пытавшегося сесть, ведь лежа было невозможно рассмотреть худощавую фигуру Дженкинса с неизменной кепкой, скрывающей змеиные глазища. — Осторожнее, вот так, да… Мистер Бланк, вы можете говорить? — Язык не откусил, — его хватило даже на простую шутку. — Что произошло? — Мистер Дженкинс споткнулся и, упав на вас, потянул за собой. Ему-то что будет, — махнул в закатившего глаза Рори старик, передернув плечами, — а вот вы заработали такую рану… — Рану? Да шишка простая! — подавшись вперед, попытался возмутиться Дженкинс. — От такого и до сотрясения недалеко, — фыркнув, доктор, наконец, поднялся. — Что вы будете делать, если мистер Бланк пострадал? Дженкинс сдаваться был не намерен: — Он же альфа! — смерил он его с головы до пят каким-то брезгливым взглядом. — К тому же доминантный! — Не значит, что бессмертный. — Вы издеваетесь?... — Это вы издеваетесь над медициной, мистер Дженкинс. А теперь — идите. Ваше счастье, что мистер Бланк чувствует себя приемлемо. Вообще-то Сэдди чувствовал себя отлично, однако это странное желание покрасоваться перед нищебродом заставляло мученически кривить лицо и глубоко вздыхать, рассматривая в поданном доктором зеркале налившийся кроваво-фиолетовым синяк на лбу. — Если так, — Дженкинс наклонился за потертым рюкзаком, — то я пошел. Сэдди, прости меня, пожалуйста. Я не специально. Если что… — на мгновение он запнулся, словно решал говорить или все-таки промолчать, — пришли мне счет из больницы за рентген. И, даже не дожидаясь очередных воплей старика, резко развернувшись, вылетел в дверь под протяжный писк Рори: — Я с тобой! Подожди! Но все, что Сэдди почувствовал, было ничем иным, как пустотой и разочарованием.

***

Что ни говори, а Чарльз был доволен всем: и сатиновым небом, и ярким по-летнему теплым солнцем, пробивающимся сквозь кроны столетних деревьев, в которых утопал Бишоп, и магистерской диссертацией, и собственной выходкой на лекции, общей для всех курсов в Тринити-колледже, и даже искрящимся от гнева глазищам Дженкинса, потому что теперь Сэдди нет-нет, а возвращался к нему взглядом, стоило Гарри появиться в пределах досягаемости. Дженкинс аккуратно очищал сваренные вкрутую яйца в столовой, а Сэдди внимательно следил за тем, как по-омежьему тонкие пальцы поддевают скорлупу. Недо-альфа сидел на свежем воздухе, перешучиваясь с Рори, влюбленно заглядывающему ему в рот, а шотландская свинья разглядывала его бледноватую узкую шею, видимо представляя, как берет его сзади, прикусывая гусиную кожу и выцеловывая острые прямые плечи. Гарри сдержанно кивал ему по утрам в Бишопе, а Сэдди отводил взгляд, не в силах контролировать расширение зрачков. И несмотря на то, что вся его сущность будто бы вопила о том, как он хочет засадить в тесную узкую задницу, спрятанную под широкими джинсами, узел, как хочет распробовать на вкус гибкое тонкое тело, скрытое худи и рубашками-оверсайз, Сэдди все равно оставался в стороне. Знал? Чарльз помотал головой, рассматривая сгорбленного над учебниками Гарри. Вряд ли Сэдди даже о чем-то подозревал — с него сталось бы устроить дичайший скандал. — Ты, — хлопнул он учебником по антропологии, и Дженкинс повернулся, выгнув бровь и положив правую руку на резную спинку деревяного стула. — Не думаешь о том, что все идет не так, как мы договаривались? — Я не виноват, что он не клюет. — Ты активно соблазняешь Рори? Это был лишний вопрос. Все в кампусе давно шептались о том, как Рори любит проводить любую свободную минуту рядом с Барри Дженкинсом, заливисто хохоча над его совсем несмешными шутками. — В постель я его не потяну, — отсек Дженкинс совершенно спокойно. — А Сэдди? Это почти можно было назвать судьбой: стоило Сэдди появиться хоть где-то, одному или в гогочущей компании своих товарищей по команде, как Барри-Гарри моментально начинал мозолить ему глаза. — Я же говорил — не получится. Дженкинс не горел идеей соблазнять кого бы то ни было, и это как раз и было проблемой. — Ты недостаточно стараешься, — ткнул в него корешком книги Чарльз. — Помни, что я ждать, пока Темза льдом покроет… о! — щелкнул он пальцами под брезгливо скривленными губами Дженкинса. — Ты заполнил анкету? — Какую? — На рулевого. — Бля… Делать мне больше нечего. — Почему? Ты лучше всех подходишь. Ты легче любого альфы — омега же. К тому же там особо работать руками не надо, только темп держать, и все. К тому же, Сэдди — капитан. И я буду рядом. — Что за… Даже комментировать это сил нет. У меня дохера учебы. — Не делай вид, что тебя хоть как-то заботит линейная алгебра. Я видел, что ты прорешал весь учебник наперед. Все-таки Дженкинс никогда не умел что-либо хорошо прятать.

***

Гарри чувствовал себя игровым персонажем, которым управлял Чарльз: он каждый раз одевался под его присмотром, правда, все равно настаивая на балахонах брата, чтобы никто не смел задавать вопросов насчет того, почему у альфы такая узкая талия, он бежал туда, куда ему присылали смс-ку бежать, потому что в обязательном порядке следовало маячить перед Сэдди каждый день, несмотря на общую лекцию раз в неделю, и теперь он стоял перед тренером с таким подбородком, который обычно бывает у боевых генералов. Если Барри вернется живым, он сам закопает его на заднем дворе. — Мистер… — не выразив ни радости, ни разочарованности, альфа, а кем мог быть человек с генеральским, гладко выбритым подбородком, как не альфой, — Дженкинс? — Да, — Гарри едва не ляпнул по-армейски «сэр». Но позади кожаного кресла висел герб Тринити-Колледжа, Кембриджский флаг и парочка спортивных наградных листков, а вовсе не национальный флаг и чучела оленей. — Чарльз, — он кивнул на Гордон-Леннока, подпиравшего стену, — рассказывал о вас. Что же… Взвесимся и я посмотрю на вашу реакцию. Рулевой — мой помощник, в первую очередь. К сожалению, Касандр у нас отправился писать диссертацию в Арктику, оставив нас без своего… заряда. Правда, Чарльз? — Кэсси был поистине отличным рулевым, тренер. — Ты единственный альфа, из тех, кто подал заявку, который на вид весит не более ста тридцати фунтов. Но тебе стоит знать… вернее, не так, — в голосе альфы чувствовалась усталость. — Для парней и меня предстоящая гонка — последняя. Я ухожу на пенсию, а парни выпускаются. Мы надирали зад Оксфорду пять раз, и если надерем в шестой — войдем в историю, как самая стабильная команда. Гарри почувствовал легкий укол совести. Легкий — потому что с недавнего времени всячески собственную совесть игнорировал. — Понимаете… — И если ты преуспеешь, я обязательно рекомендую тебя следующему тренеру. Это хороший старт для… как его, новомодное слово… для нетворкинга. И очищает мозги, — тренер постучал по виску указательным пальцем. — Физическая активность всегда должна уравновешивать умственную. Говорю, как выпускник педагогического в Кембридже. Что ж, — он встал, схватив легонькую папку с личным делом Гарри. — Пойдем. Знал бы Гарри, что его вес ровно в сто тридцать фунтов станет когда-нибудь не проблемой, а, наоборот, подарком небес, точно бы съел все эклеры из лавки напротив их цветочного магазина.

***

Сэдди почувствовал неладное загривком. Обернулся резко, замедлившись на гребном тренажере, сощурился и едва не поперхнулся: весы в углу под строгим зорким надзором тренера обтирали этот английский вампир с Барри Дженкинсом. А англикашка так по-лисьи улыбался, что Сэдди, зная, что сулит такая его улыбка, не выдержал и, схватив полотенце с бутылкой воды, в три шага оказался рядом. — Удивительно! Сто двадцать девять фунтов даже в одежде, — тренер аж просиял, радостно выписывая цифры в графе. — О! Сэдрик, я, кажется, нашел нам рулевого. — А мы знакомы, — Сэдди с усмешкой подметил, как быстро Дженкинс отвел глаза. До сих пор себя простить за его уже давно зажившую шишку не может? Стыдно в глаза смотреть? Он хмыкнул, выпрямляясь и с удовольствием отмечая, как Барри скользит глазами по его майке, трещащей на широких крепких плечах. Или, может, от него несло? Конечно, на тренировке-то взмок, и пот градом катился по мускулистой шее. Сэдди повел носом. Нет, вонять было не должно. — В Бишопе живем все вместе. — Только не собачься с ним, — тренер по-отечески хлопнул его между лопаток, а он даже не поморщился. — Чарльз, и на твое благоразумие надеюсь. Помните оба, что вы мне обещали. — Но, тренер, — Сэдди оскалился, вспоминая, как поклялся на гербе Тринити-колледжа блюсти товарищеский дух, — он же ничего о гребле не знает. — Так я же не грести буду. Похоже, Дженкинсу в рот даже палец класть не следовало, чего уж об узлах в его глотке думать, — дай только причину на пререкания. — Рулевой должен уметь все, — подался вперед Сэдди, и Дженкинс трусливо отступил назад. То-то же, в отличие от этой худощавой тростинки, ему на последнем осмотре весы показали двести фунтов. — А тренера не играют. Сэдди моргнул. Ему не послышалось? — Ха! — а вот этому старику-альфе, бывшему чемпиону в лохматых годах, очень даже понравилось. — Амбиции — это я люблю! Он радостно сжал его худые предплечья. — Добро пожаловать в команду, мистер Дженкинс! Тренировки — три раза в неделю, одна в субботу, в среду и понедельник. Сегодня же… — тренер закусил губу, раздумывая. — Сэдрик, если его привел Чарльз, то будь добр, покажи ему здесь все… — Я? — удивленно показал на себя пальцем Сэдди. — Чарльз и без того решил сегодня избежать тренажера, — легонько отвесив улыбающемуся англикашке подзатыльник нетяжелой папкой, альфа улыбнулся. — Все, Сэдди, он весь твой. Странно, что от этих слов едва не стало тесно в штанах.

***

— Короче, — Сэдди рассматривал его и из любопытства, и из вредности: как бы ни пытался Барри Дженкинс игнорировать его внимательный взгляд, все равно чувствовал себя неловко. Стеснялся непонятно чего, хотя вид имел едва ли не самый целомудренный: толстенная (и это при таком-то солнце, пусть и типично кембриджском) худи с капюшоном, который он мгновенно натянул на себя, стоило тренеру скрыться из маленького лодочного клуба, широкие, давно вышедшие из моды, джинсы и кеды, потертые и старые. — Это состязание — старейшее и престижнейшее… — Даже Олимпиада не в счет? — встрял он тут же, оглядывая спортивный станок. — Олимпиада — один раз в четыре года, а мы каждый год защищаем честь нашего университета, — Сэдди помассировал переносицу. В конце концов, Дженкинс жил с этой английской змеей и общался со змеенышем помельче, Рори, конечно, было бы странно, отличайся он от них. — Так что имей уважение. Впрочем, он не выглядел впечатленным, да и благоговения в его глазах не читалось. — И? — Работаем восьмеркой, я — капитан. Следующий — Чарльз, — он махнул в сторону тренажера, на котором альфа, судя по мученическому выражению лица, тянул по меньшей мере лайнер. — Если выиграем… — Станете самой стабильной командой, — вздохнул безразлично Дженкинс, продолжая оглядывать аскетичную мебелировку лодочного клуба. Здесь тренировалось не больше двадцати человек каждый сезон — восемь голов основного костяка и где-то от восьми до двенадцати резервных. Им не требовалось большого пространства или многопрофильных тренажеров, и поэтому в светлой комнате с высокими потолками было всегда чем дышать.— Да-да. — Ты зачем сюда пришел, если тебе это не всралось? Меня позлить? Удивительно, но это привело его в чувство. — Я? С чего бы мне тебя злить? — А чего ты тогда ухлестываешь за Рори? Вообще-то Сэдди хотел спросить совершенно иное: почему этот чертов Дженкинс продолжает маячить перед глазами — но это бы рассматривалось в качестве капитуляции, значило бы одно-единственное, то самое, что он старался скрыть. Что он заинтересован. А Сэдди по какой-то совсем неведомой причине заинтересованным в Барри Дженкинсе быть не хотел. Что-то пугало в нем даже его, альфу, которого невозможно было напугать с самого рождения, потому что такие, как он, герцоги стольких поколений, не знали страха по праву фамилии. А как иначе было объяснить самый загадочный выбор Сэдди последних нескольких лет — избегать того, кого хотелось время от времени, особенно перед сном, завалить к себе в кровать. — Мы просто дружим. Почему-то хотелось верить в эту сопливую чушь. — Альфа и омега? Ты, блядь, меня за идиота держишь? Думаешь, что я тупой, раз шестьсот гребков делаю на регате? Дженкинс фыркнул, наконец, впервые глядя ему в глаза: — Если тебе не о чем с омегами говорить, кроме как о своем узле, то это не значит, что у всех такие проблемы по жизни. Я, например, Шекспира люблю. И Рори тоже. Бам. Бам. Бам. Сердце колотилось у Сэдди где-то в горле. Он с трудом сглотнул вставший ком, проскрежетав сквозь зубы: — Только попробуй что-нибудь выкинуть, я тебе глаза на задницу натяну. И прежде, чем непонятное чувство, от которого подкашивались колени и потели ладони, охватило его полностью, он вышел, так громко хлопнув дверью, что даже Чарльз дернулся, сбившись с ритма.

***

— Он меня ненавидит, — заключил Гарри, стоило Чарльзу выйти из ванной в одном полотенце на бедрах. Голым телом альфы его было почти не смутить — он настолько привык к брату под боком, что порой воспринимал родственниками даже тех, кто родственником ему не являлся. — Терпеть не может. Тактика не сработала. Мы даже поговорить нормально не можем. — Хм. Может, тебе поактивнее его пособлазнять? М? — И как? Отсосать? — Вряд ли он откажется, — от тихого, сдержанного смеха Чарльз запрокинул голову назад, потянувшись. Гарри этого странного веселья не разделял: — Он мне зубы выбьет. А у меня нет стоматологической страховки. — Даже если это и случится, я все-е-е-е-е оплачу. — Не хочу виниры. — Виниры? — усмехнулся вновь Чарльз, присаживаясь на кровать и вытирая вторым полотенцем, маленьким, но на вид таким же дорогим, как и вся коллекция его механических часов. — Играешь по-крупному. — Это не смешно. Что мне делать? — Уже вошел во вкус? — Хочу поскорее закончить с этим, и больше ни о чем не думать. — Предоставь это мне, — Чарльз тепло улыбнулся. — У меня есть парочка идей. К тому же, ненависть — чувство. Хуже всего, как тебе известно, безразличие. — Ни одна твоя идея до сих пор не выстрелила. — Прошло всего каких-то три недели, прошу пощады. Сэдди у нас крепкий орешек. Шотландская колючка, я бы так выразился.