Враг по соседству

Фёдор вообще никогда Новый год не любил. С детства догадался, что деда мороза не существует, а дешёвые подарки под хлюпенькую ёлку кладёт небезразличная матушка, желающая обрадовать детишек. Достоевский, конечно, действительно радовался и ценил старания родительницы, но такого волшебства, как, например, его сестра, не испытывал. Особенно праздничный настрой портило неумение отца знать меру. Напивался Михаил Андреевич до посинения, а потом своими выходками весь праздник затмевал. Гости ему только поддакивали, сами становились неадекватными, и самое главное событие мира в доме превращалось в очередную бессмысленную пьянку. Школьные мероприятия в честь грядущего года Фёдор тоже не терпел. Бессюжетные и совершенно нелепые постановки, невкусные конфеты в качестве подарка и постоянная необходимость придерживаться коллектива, а то не дай бог какой малыш останется без дозы психологических травм от алкаша, играющего доброго дедушку мороза. Бесконечные сладости тоже не были для Достоевского причиной смягчиться к празднику. Сладкое он ну вообще не любил, максимум тёмный шоколад с чаем без сахара погрызёт, но вот эти химические конфеты... Нет уж, спасибо. Пестрящие огоньки, конечно, красивые и правда хоть как-то уменьшают давление в основном серого мира, но это не сильно помогает. А через некоторое время от миганий гирлянд тут и там даже голова болеть начинает. Единственное радует — сессия сдана, и можно забыть о ней на несколько месяцев. Хотя, если Фёдор будет честен, каникулы ему раньше совсем не нравились. В универе, конечно, много идиотов, но там можно хоть с кем-то поразговаривать, преподов осудить, с Дазаем побраниться... Но сейчас, когда последний пункт в квартире напротив, наверное, слюни на диване пускает, на каникулах стало не так скучно. Правда пока тревожить Осаму смысла нет. Пускай спит себе, они ещё успеют побраниться.

***

А Дазай уже совсем не спит. Для него тридцать первое декабря на календаре словно глоток свежего воздуха, последняя искра надежды на нормальную жизнь. Такое не стоит просто прохрапывать. Осаму всегда любил этот, казалось бы, детский праздник. Даже будучи невероятно умным ребёнком, что, конечно, оставило свой след на восприятии детства, Дазай оставался преданным всем этим традициям. Он никогда не верил в каких-нибудь Сегацу-сана или Одзи-сана, хотя сказки слушать и рассказывать другим любил. Когда его отец принаряжался в кого-то из зимних волшебников, Осаму мог только подыгрывать и посмеиваться в кулак. Еду Дазай-ребёнок тоже любил. Вот что-что, а готовить его мать умела хорошо. Традиционные новогодние моти всех вкусов и цветов Осаму уплетал за обе щёки, а потом запивал травяным чаем и бежал играться с небольшим количеством снега. Когда отец трагично погиб, а мать с головой ударилась в алкоголь, Дазай не переставал быть преданным своей любви к детскому празднику. Только теперь ему никто не готовил, никто не наряжался в новогодних стариков. Конечно, голова стала подводить, мысли о смерти, терзавшие и ранее, подступили ближе, но праздник ведь остался праздником, верно? Приходилось самому создавать себе настроение, пытаться хоть что-то приготовить, часами лежать в снегу, наблюдая за снежинками, и просто обматываться гирляндами в попытках разбудить юношескую невинность и спрятанную глубоко любовь. Не слишком быстро, но Осаму отпустило. Он просто уходил из дома, проводил праздничную неделю с кем-то из товарищей и так веселился. Да, уже не тот детский интерес и не та искренняя радость, но зато повод выпить. В хорошем смысле. В России Дазаю новый год понравился будто бы заново по-настоящему. Все эти смешные до жути украшения на каждом окне, практически настоящий культ, при котором на полках магазина все продукты становятся красно-белыми и с ёлками, да просто слегка другие традиции, незнакомые, но такие ведомые за собой, вызвали неподдельное желание разузнать всё получше. Уже второй год подряд Осаму не боится приготовить оливье, накупить мандаринов и украсить маленькую игрушку ёлки. На более яркое празднование денег студента не хватало, но ему и не надо.

***

Вот и сегодня Дазай чуть ли не с семи утра на ногах. Квартиру попытался привести в благоприятный вид, повырезал снежинки, сделал из бумаги импровизированные шары и повесил на ту самую игрушечную ёлку, составил список нужных ингредиентов для настоящего новогоднего стола и даже придумал подарки для своих драгоценных друзей! — Ну, Сане я спайку пива подарю, — Осаму в воображении зачеркнул галочку в пункте «Саня», — Попуску еды и игрушек. В целом всё. Тащи зад в магазин, Дазай Осаму! Поход по магазину пролетел быстро, но подниматься с кучей пакетов на пятый этаж Дазаю не понравилось. Сев отдохнуть на подоконник, Осаму невольно бросил взгляд на дверь Достоевского. «Интересно, он сейчас тоже парится? А что он мне подарит...» — подобные мысли посетили Дазая, как вдруг мозг прошибло кое-чем поважнее. Подарок. Фёдору. Блять. Как ужаленный, Осаму помчался на улицу, оставив пакеты так и лежать в подъезде. Сейчас главной задачей не было ни пиво, ни кошачья еда или игрушки. Главная задача была в разы хуже. Опять надо разгадывать, что подарить Достоевскому! В прошлый раз Дазай знатно помучился, но всё-таки намёк из друга вытащил, а сейчас оставались считанные часы, и спрашивать как-то совсем постыдно было бы. Остаётся надеяться на свою память, которая уже начала лихорадочно проектировать различные брошенные невзначай фразы. «Ненавижу бессмысленные подарки. Особенно сладости. Детское идиотство.» Грубо, но действенно. Сладости не дарить, пометили. «Тебе серьёзно подарили одежду? Бред. Я сам купить могу, так и легче, и полезнее, а то подарят мне уродство какое-то.» Конечно, одежда в планах и не была, но на всякий случай её можно ещё раз вычеркнуть. «Хочешь, открою секрет? Самый постыдный. Я не могу заснуть без освещения. У меня есть лампа-цветок, но она скоро падёт смертью храбрых, ха-ха.» Вроде бы случайно всплывший на поверхность момент из недавнего разговора, но, чёрт, Дазая озарило. Ноги сами понесли тело в отдел электроники, глаза прошарили все полки и нашли её. Недорогую, но вполне красивую лампу-ночник. Глупая фигура кота, смотрящего чёрными точками-глазами, в нежно-голубом цвете, выделялась из толпы одинаковых безвкусных торшеров. Фёдор, кажется, ненавидел котов, но сейчас-то он очень неплохо с Попуском ладит, верно? Тем более, главное внимание, а не подарок! Деньги безвозвратно улетели, котика засунули в картонную тюрьму, а Осаму вновь поднимался по ступенькам. Пакеты не украли, слава Богу. Дазай знал, что вечером определённо пойдёт напиваться с Саней и его друзьями, поэтому готовить шведский стол не было смысла. Он просто вместо обычного обеда, состоящего в основном из слипшихся макарон, решил сварганить тарелку оливье и крабового салата. Да, весь праздничный рацион у него состоит из двух салатов и бутылок пива, и что? Провести почти десять часов за пересмотром всех новогодних фильмов и сериалов в компании уже давно пустых тарелок салата и Попуска, который, поддавшись кошачьим инстинктам, безжалостно игрался с игрушечной ёлкой, было славно, но довольно скучно. В девять вечера уже начали запускать салюты. Осаму бы тоже очень этого хотел, но, увы, денег хватило только на пару петард, которые он уже давно с Саней за гаражами взорвал. Поэтому, закрыв окно во избежание мешающих хлопков, он продолжил марафон зимних серий мультфильмов. Саня в беседе писал, что собираться у него на квартире надо ближе к одиннадцати, соответственно у Дазая ещё чуть больше часа. Ехать до этого придурка около двадцати минут, и, казалось бы, можно уже собираться, но Осаму решил провести время с пользой и забежать к Фёдору. Обменяться подарками, заценить его подготовку к празднику, спросить, будет ли он звать девочек, или опять начнёт мастурбировать на физику, да просто приятностей пожелать. Для такого случая Дазай даже не постыдился привести себя в порядок. На вечеринку к Сане он, конечно, оденется по-клоунски, но забежать к Достоевскому надо в максимально солидном виде. Бежевые прямые брюки, в которые была заправлена рубашка, на удивление даже глаженая, чёрная жилетка и пиджак в цвет брюк. Ну жених! Осаму даже носки новенькие белые надел и волосы расчесал, что последний раз случалось лет пять назад. Духи, хоть и дешёвые, с карамелью на край открытых от бинтов запястьев брызнул, и чарующий образ готов. Коробку с подарком в руки, розовые тапочки, явно к основному виду неподходящие, на ноги, и вот уже дверь дражайшего соседа предстала перед взором. Три привычных стука, тихий звук шлепков ног в тапочках по полу, открывшаяся дверь, Фёдор. Фёдор, максимально не праздничный. Волосы растрёпанные, глаза расфокусированные, пижама с единорогами выглядит ещё нелепее, чем когда-либо ещё, и старые, дедовские тапки, помученные жизнью. — Мм... С новым годом? — Дазай нетерпеливо топал ногой, держа подарок за спиной, — Ты спал? — Догадливый, — Достоевский зевнул, небрежно потянувшись. И только спустя пару мгновений пелена недавнего сна спала с фиолетовых глаз, и Фёдор заметил, в каком виде Осаму тут перед ним распинается. Зрачки предательски расширились, губы приоткрылись в немом удивлении, в мозгу будто что-то переклинило. За все два года хождения в универ, Дазай ни разу не выглядел настолько официально. Рубашки пару раз носил, но неаккуратно выправленные и неглаженые. А тут... Ему определённо шло. Достоевский не успел опередить странную мысль, и в мозгах пронеслось «хочу видеть его таким чаще». Обычно в такие моменты он тут же отнекивался от этого и недовольно мотал головой, но сейчас так быстро прийти в себя не получилось. Взгляд даже спустя минуту скользил по Осаму, впитывая каждую деталь, подмечая что-то новое, и даже глупые розовенькие тапочки выглядели, по мнению Фёдора, вполне гармонично. Только спустя полторы минуты напряжённого молчания Достоевский смог сглотнуть и неловко сказать: — Это в честь чего такой праздник?.. Дазай постарался сдержать смех, не желая смутить Фёдора сильнее, но довольная улыбка всё равно показалась на тонких губах. — Новый год же. Ты ещё не видел, в какие костюмы я в Японии наряжался... Но не суть! Я тебе подарок подготовил. — Подарок? А я про подарки даже не вспоминал... — Достоевский неловко отвёл взгляд. Насчёт подарков он никогда и не переживал особо, но сейчас стало почти стыдно. — Я буду благодарен, если ты просто не убьёшь меня за мой подарок, — Осаму посмеялся и достал из-за спины ту самую роковую коробку. — Через порог не передают. Фёдор только хотел выйти в подъезд, как вдруг рука Дазая оказалась у него на груди и подтолкнула назад. — Слушай, в подъезде холодно, а ты в этой грёбанной пижаме все яйца себе отморозишь. Может, в квартиру уже пустишь? Осаму не звучал слишком назойливо, но нотки нетерпения можно было расслышать. Вообще, он имел на это полное право. Уже около четырёх месяцев эти два идиота общаются достаточно тесно, Достоевский в квартире Дазая и мылся, и ел, и спал, и даже еду готовил, а сам в свою квартиру ни разу не пустил! Фёдор оглянулся вглубь квартиры, слегка нахмурил тёмные брови и тихо выдохнул. Осаму успел стать ему вполне близким человеком, но он всё ещё чувствовал себя некомфортно при мысли, что надо пускать кого-то в свою крепость. У него с детства не было ни своей комнаты, ни в целом хотя бы малейшего намёка на личное пространство, поэтому во взрослой жизни он воздвигул вполне себе ощутимые стены. — Ну, там не прибрано ещё... — Блять, Фёдор, ты мою квартиру видел? — Дазай покачал головой и положил ладонь на плечо Достоевского, — Давай, ну? Как там у вас говорят? «Как новый год встретишь, так его и проведёшь», да? Неужто хочешь тухнуть в своей квартире сегодня и всю оставшуюся жизнь? Фёдор нервно кусал губу и заметно боролся с тараканами в голове. Рука на плече будто сняла бо́льшую часть напряжения, поэтому через пару мгновений сомнения развеялись, и Достоевский сделал шаг назад, давая Осаму пройти. Дазай улыбнулся и специально медленно вошёл в квартиру, закрывая за собой дверь. Прихожая у Фёдора у́же, зато светлее, из-за чего выглядит просторнее. Шкаф с вешалками, подставка для обуви, куда Осаму уже поставил свои тапочки, и небольшое зеркало. — Прикольно тут, — Дазай провёл пальцем по раме зеркала и прошёлся по коридору вперёд. Прямо напротив двери был вход в большую гостиную. Тёмно-синие обои, большое окно со шторами и выходом на балкон, достаточно большая люстра на потолке, не самый новый, но вполне презентабельный диван, телевизор на стене, ковёр на полу, неподходящий к интерьеру, но, наверное, нёсший в себе какую-то необходимую функцию, и кучу шкафов с книгами. — Воу, — Осаму пробежался глазами по корешкам в основном старых книг, даже не скрывая восхищения, — А я думал, у меня коллекция большая. Достоевский улыбнулся, продолжая внимательно наблюдать за Дазаем. Он заметил слегка неаккуратный воротник рубашки и без задней мысли потянулся, чтобы поправить. Осаму дёрнулся от неожиданного прикосновения холодных пальцев к кусочку шеи без бинтов, но промолчал, не заостряя особого внимания. После гостиной нога Дазая впервые ступила на небольшую кухоньку. Холодильник, газовая плита, стол, нормальные стулья, микроволновка... В целом, всё необходимое есть. Даже тостер! — О, Федя любит тосты? — Не фанатею, но в моём понимании это самый простой завтрак. Не люблю запариваться с утра, — Фёдор пожал плечами, пропуская Осаму дальше. Ванная комната оказалась не ванной, а душевой, что Дазая удивило, но он не высказал ничего. Просто поверхностно осмотрел маленькую комнатушку, заметив, что Достоевский вполне чистоплотный, раз на батарее не висят его постиранные трусы. Последним пунктом путешествия Осаму стала, собственно, комната Фёдора. Тёмная, но довольно уютная. Кровать, очевидно, одноместная, заправлена аккуратно чёрным пледом. Впритык к ней стоит письменный стол с довольно-таки хорошеньким ноутбуком, несколькими кружками, явно здесь прижившимися, той самой лампой-цветочком, несколькими книгами на краю и кучей тетрадок и листов. Около стены Достоевский поставил вешалку со всей своей немногочисленной одеждой, на той же стене висят часы, календарь и несколько стикеров с важными заметками. Самым удивительным здесь был красный угол прямо над кроватью. Несколько икон своими реалистично нарисованными глазами смотрели, как Фёдор спал, учился и всё другое, что он там делал. Жутко... — Так, не считая этих стрёмных икон, у тебя очень уютно. Но почему я не вижу намёка на новогоднее оформление? — Дазай сел на кровать, вопросительно наклонив голову. — Потому что я не праздную новый год, — Достоевский присел рядом, но на некоторое расстояние, чтобы уж совсем не коснуться Осаму своим плечом. Дазай вылупился на Фёдора так, будто только что услышал самый мерзкий факт. Хотя, по его мнению, так и было! — Не празднуешь?! Ты что! — Осаму схватил Достоевского за плечи и стал трясти, пытаясь привести в чувства, — То есть ты реально не будешь праздновать? Реально тухнуть здесь? Я ведь в шутку сказал! Я думал, ты там с кем-нибудь хотя бы соберёшься, хотя бы фильмы посмотришь! — Осаму, это не конец света. — Давай я с тобой отмечу? Фёдор замер, не веря своим ушам. Это предложение вызывало непонимание, зачем это вообще Дазаю, но, с другой стороны, что-то тёплое заполнило внутренние органы. Осаму хочет отметить с Достоевским свой любимый праздник... Об этом даже мечтать нельзя. — Подожди, ты уверен? Ты, вроде, говорил, что с Саней собраться хотел... — Фёдор чувствовал себя более чем неловко, поэтому опустил взгляд, не желая встречаться с уверенными глазами Дазая. — Пф, обойдётся. Ща, напишу ему и скажу, что меня ждать не надо. Осаму стал судорожно искать телефон в карманах, но вдруг заметил свой подарок, который везде носил с собой. — Ой, точно! Сначала подарок, — Он подхватил коробку и с довольной улыбкой протянул Достоевскому. Фёдор неуверенно взял подарок, не ожидая ничего хорошего. В прошлый раз ему вручили кружку с лицом, что будет сейчас? Дилдо? Достоевский, как мог, аккуратно снял слой блестящей упаковки и увидел настоящую коробку от товара. Лампа в виде кота? Недоумение в глазах пронеслось заметно, но пока Фёдор не решился что-то высказывать. Он избавился от лишнего скотча и вынул действительно настоящую лампу-кота. Непонятливо покрутив подарок в руках, он молча вылупился на Дазая. — Ты говорил, что не засыпаешь в темноте, но твой светильник потихоньку подыхает, и я подумал... — Осаму был выбит из колеи таким взглядом Достоевского и совсем растерялся, — Тебе не нравится? Фёдор внимательно посмотрел на лампу, после ещё внимательнее на Дазая, и только спустя минуту уж слишком оценивающего взгляда его глаза совсем слабо блеснули, а кончики губ незаметно поднялись. — Нравится. Спасибо. Осаму чуть за сердце не схватился от нахлынувшего расслабления. Боже, он сегодня не умрёт, какое счастье! — Но мне всё ещё стыдно, что я не могу подарить что-то в ответ, — Достоевский уже размещал кота на столе, подбирая идеальное место. — О, серьёзно, брось это дело. Я обрадуюсь, если ты разрешишь мне отметить с тобой новый год. — Давно тебе понадобилось разрешение на что-то? — Когда я перестал быть заносчивым ублюдком. — Ну, раз теперь Дазай Осаму не заносчивый ублюдок, а порядочный молодой человек, то я буду премного благодарен его приятной компании, — Фёдор и сам не знал, зачем настолько сильно облюбовал компанию Дазая, но понимал, что не может отрицать чего-то странно-тёплого в груди, когда проводит время с этим придурком. Осаму широко улыбнулся и погнал Достоевского в свою квартиру, приказав ему взять все крутецкие новогодние украшения, а сам уселся на кровати и достал телефон.

«Эй, Сань, я сегодня никуда не пойду, без обид:)»

Ответ не заставил себя долго ждать, и уже через пару мгновений телефон завибрировал от уведомления. «ЧТОО?! чувак, ты в курсе, что я как бы уже на тебя кучу пива взял?

Прости, дорогой, прости. Просто я решил посидеть с Фёдором.

... оу. оууу...))

Захлопни ебальник, Сань. Просто он тут один, и я подумал, что могу составить ему неплохую компанию

я тебя понял! но ты уверен, что он ничем не болен? если ты подхватишь какое-то заболевание... поэтому обязательно резинка, Дазай, даже с мужиками!» Дазай закатил глаза и выключил интернет для своего же блага. Пусть Саня додумывает сюжет сам...

***

— Так? — Осаму стоял на стуле, пытаясь ровно повесить гирлянду на окно в гостиной. — Чуть выше, — Фёдор своим практически орлиным взглядом внимательно контролировал работу Дазая с пола, одновременно с этим поддерживая тушку парня, чтобы он совсем со стула не грохнулся. Осаму недовольно фыркнул и встал на носочки, чтобы дотянуться ещё повыше, но стул, видимо, не смог этого выдержать и слегка пошатнулся. Благо Достоевский как-то удержал Дазая, но не без потерь для своей психики. — Осаму, твой зад утыкается мне в лицо. — Ой! — Осаму посмеялся и быстро спрыгнул со стула, — Ну, в целом, неплохо, да? — Да, — Фёдор улыбнулся и подбадривающе похлопал Дазая по спине, — Но больше не падай. Так как до двенадцати часов ещё ждать и ждать, было принято решение просто полежать и пообсуждать всякие насущные и не очень темы. — Ты никогда не испытывал ко мне ненависти, да? — Осаму так буднично это сказал, будто просто обсуждал свой любимый цвет, — Раздражение, может зависть, интерес, но не ненависть. Каждое твоё действие и слово в мою сторону было обусловлено лишь упёртой натурой и азартом узнать, что я из себя представляю, а вот я искренне ненавидел тебя. Почему же ты не просто не показывал ответной ненависти, но и вовсе пытался навязать её самому себе? — Ты слишком наблюдательный, для твоего же блага, — Достоевский закатил глаза, но не мог отрицать веселья от всей этой ситуации. Конечно, для Дазая он слишком очевидный, — Знаешь, я не буду разглагольствовать. «Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас.» Осаму глупо хлопнул ресницами, пытаясь переварить услышанное. Так, сказано больно замудрённо, значит это цитата откуда-то. Откуда Фёдор может брать цитаты? Из святых писаний, очевидно. — Цитируешь мне Библию? Это меня не осветит, хаха, — Дазай издевательски подмигнул, а после продолжил дразнить, — Значит, ты меня любил? — Я люблю весь мир, друг мой, каждого человека в этой бренной вселенной, — Достоевский сразу понял правила игры и тут же подключился, — Но ты, несомненно, являешься довольно важной персоной в моей жалкой жизни. И тогда, и сейчас. — Засчитано. Осаму внезапно похлопал себя по коленям и подпрыгнул, одним резким движением вставая с пола. — Идём на улицу? Не хочу сидеть здесь и слушать монотонное поздравление. А на улице красота: снежок, огоньки, фейерверки, люди, которых можно добродушно поздравить! — Ты ни часа на месте посидеть не можешь? Невыносим. Идём уже. Дазай радостно заулыбался и побежал в свою квартиру под предлогом того, что в этом слащавом костюме на улицу не выйдет, вызывав этим странный досадный вдох со стороны Фёдора. Уже через пять минут (быстрый же Осаму) парни выходили из подъезда на встречу с новогодней атмосферой и радостными детьми, которым только дай возможность, так они сразу куда надо и не надо запустят петарды. — Здрасте, дяденьки! — Какая-то девочка лет одиннадцати смело подошла к нашим непонимающим героям и тут же протянула им два бенгальских огня, — С наступающим! Пусть эти огоньки будут гореть так же ярко, как звёзды на небе и освещать вам путь! Дазай и Достоевский взяли импровизированные подарки и не успели даже поблагодарить незнакомку, как от неё и след простыл. — Ух ты, — Осаму покрутил в руках новую диковинку и улыбнулся, подталкивая Фёдора локтём, — Хорошая девчушка. Идём, сядем куда-нибудь и зажжём! Дазай подхватил Достоевского за руку и повёл его к ближайшей заснеженной беседке, пробираясь по высоким сугробам, в которых с лёгкостью можно затеряться. Наплевав на холод, Осаму устроился на лавочке внутри беседки, снял купленные под наставлением Фёдора варежки и потянулся в карман за зажигалкой. Спустя пару характерных щелчков и тихих матов себе под нос огонь вспыхнул, и Дазай аккуратно поднёс пламя к концу бенгальского огня, вызвав искрящиеся звуки. Его лицо тут же приобрело тёплый жёлтый оттенок, что выглядело практически волшебно на фоне абсолютно белого заснеженного города, а в бездонных карих глазах заплясали маленькие подружки-искорки. Осаму одним лишь жестом подозвал Достоевского ближе и протянул ему свой бенгальский огонь, намекая соприкоснуться для зажигания второго. Фёдор, до этого заворожённо смотревший не на волшебный огонь, а на не менее волшебное лицо Дазая (что, конечно, было исключительно в эстетическом ключе), так же заворожённо сел рядом и дотронулся своим бенгальским огнём до уже давно сверкающего, передавая искры себе. Теперь их лица освещало сразу два пламени, и, если Осаму смотрел исключительно на них, Достоевский продолжал с каким-то затаившимся во взгляде сомнением смотреть на самого Осаму, так похорошевшего в этом моменте. — Красиво, да? — Дазай, очевидно, имел в виду бегающие искорки-огоньки, от которых совсем не мог отвести взгляд. — Волшебно, — Фёдор же, как бы он ни хотел этого признавать, всем своим существом намекал на вид Осаму. Поняв своё непростительное поведение, он тут же перевёл взгляд на бенгальские огни, — Кхм, очень красиво. Неизвестно, сколько они сидели здесь. Огоньки давно потухли, фейерверки загремели со всех сторон, из домов повыходили радостные люди, крича всем поздравления, но для них обоих мир будто совсем остановился. Дазай всегда испытывал странную эйфорию в этот день, поэтому его расслабленное поведение не кажется таким странным, но вот Достоевский чувствует себя очень непривычно. Его больше не раздражает шум вокруг, яркие цвета, запах выпивки и еды. Ему хорошо. Правда хорошо. Когда же температура стала напоминать о себе, а метель усилилась, было решено всё-таки пойти в квартиру Фёдора. Осаму, почти как кот, устроился около батареи, а Достоевский безучастно переключал каналы, натыкаясь на одинаковые песни. — Слушай, у меня в квартире есть шампанское и пиво, — Дазай, кажется, слишком заскучал, поэтому подполз к дивану и ткнул Фёдора в острое колено, — Может... — Нет. — Да брось! Совсем чуть-чуть. Всё-таки как новый год встретишь... — Так его и проведёшь. Ты это уже говорил, — Достоевский закатывает глаза, но натыкается на практически щенячий взгляд и побеждённо вздыхает, — Ты меня споить хочешь? — Я хочу, чтобы ты расслабился. Можешь не пить пиво, только шампанское. Или наоборот. — Неси. В отличие от Осаму, поглощающего всю бутылку шампанского и запивающего это несколькими бокалами пива, Фёдор остановился только на последним, культурно попивая новый для себя напиток маленькими глотками. Было непривычно и поначалу невкусно, но спустя пару глотков удалось что-то распробовать. — Идём в подъезд? — Внезапно предложил более пьяный Осаму, убирая пустую бутылку шампанского. — В футболке не замёрзнешь? — Получив в ответ резкое мотание головой, Фёдор лишь кивнул.

***

Достоевский сидел на подоконнике, Дазай стоял напротив. В руках у обоих парней была бутылка пива — отличное начало нового года. Не то чтобы Фёдор был прямо пьян, нет, но Осаму, абсолютно спокойно стоящий перед ним, имел слегка нечёткий контур. И разум у Достоевского был почему-то таким лёгким-лёгким, будто все мысли, терзающие его до этого, испарились, исчезли, осталась лишь пустота, не угнетающая, наоборот, пустота такая приятная, такая родная, нужная ему сейчас. — Напиться с одной бутылки пива, да ты герой, Фёдор, — Дазай был в примерно таком же состоянии, только опыт в распитии спиртного помогал ему держать лицо. А ещё, в отличии от соседа, в его организме было не только пиво. Достоевский хотел ответить чем-то оригинальным, как делал это всегда, но слова покинули его голову. Сейчас были только он, бутылка в его руке и Осаму, резко ставший слишком привлекательным даже с размытами чертами. Фёдор хмыкнул, поднёс горлышко бутылки к губам и сделал несколько глотков. Думал ли он пару месяцев назад, что будет так спокойно пить, да ещё и в компании некогда злейшего врага, самого надоедливого соперника и просто идиота-соседа? Да никогда. — Эй, давай не так увлекайся, я не буду держать твои волосы, если тебе резко подкатит ответочка организма, — Дазай звучал почти издевательски, но на самом деле твердил достаточно умные вещи даже на пьяную голову, — Ты как бы не профессионал в алкоголе, тебе не стоит так резко даже простое пиво пить. Последствия плохие будут, родной ты мой. Достоевский вновь пропустил исповедь товарища мимо ушей. Оторвавшись от бутылки, он устремил свой полупьяный взгляд на Осаму. Его лохматые волосы небольшими кудрями спадали на желтоватое лицо, миндалевой формы глаза, смотрящие прямо в душу, смешали в себе цвет коньяка и золота, тонкие бледные губы, которые Дазай так любил кусать, от чего на них виднелись красные жилки, мягкие черты лица, шея, плотно покрытая слоями бинтов, сквозь которых проглядывался аккуратный кадык, тонкие руки с длинными костлявыми пальцами на них... Чёрт, да этот парень грёбанная модель, если не сын Афродиты. — Ты всегда был таким дьявольски красивым, или это просто свет так падает? — Фёдор давно не контролирует позывы своего мозга, поэтому когда с его языка слетает что-то непривычно искреннее, он даже осознать это не успевает. Сначала Осаму не верит своим ушам. Потом его такой же пьяный мозг думает, что это очередная колкость от Достоевского, подводка к какому-то каламбуру. — Ну, девочки за мной с самого садика бегают, — Усмехается он, не вкладывая в свои слова особого смысла. Всё-таки они оба были пьяными идиотами, — Уж не знаю, почему ты изначально считал меня стрёмным. По-моему, я просто богема. Достоевский хмурится, будто он ожидал адекватный ответ на свой неадекватный вопрос. Его свободная от бутылки пива рука тянется к Дазаю, медленно заправляет прядь его непослушных, но до безумия мягких волос за ухо, открывая полный вид на контур скулы. — Будь я девушкой, я бы тоже бегал за тобой, — И вновь мозг не успевает анализировать, остановить странные мысли Фёдора, — Я бы, наверное, посвящал тебе все страницы личного дневника, всегда бы искал твой взгляд на себе и кокетничал, когда ты рядом. Я бы хотел поцеловать тебя. Если бы я был девушкой. Осаму смеётся, смеётся громко и искренне, что услышать можно редко. Бархатный смех эхом раздаётся по подъезду, взгляд Осаму, не самый сфокусированный и трезвый, сосредочен на Достоевском. — А что тебе сейчас мешает это сделать? Парни за мной тоже бегают, — Дазай на самом деле ничего против поцелуя с Фёдором не имеет не из-за каких-либо тёплых чувств, а просто из-за своей натуры, которая уж больно любит внимание вокруг себя. — Тогда они богохульники, — Достоевский внезапно хватает Осаму за воротник его старой футболки и притягивает ближе, ноги почти на автомате обхватывают торс. Дазай ухмыляется, ждёт, сделает ли что-нибудь такой правильный и чистый Фёдор. Для него всё это — глупое развлечение на пьяную голову, шутка, участником которой он невольно стал, но отказаться не хотелось. Для Фёдора же, всё ещё преданного христианина, пусть и на нетрезвую голову, то, что сейчас происходит, является буквально перечёркиванием всех его принципов, с которыми он уже двадцать лет жил и планировал жить. Только Осаму своим обычным присутствием стёр все границы этих долго выстраиваемых стен. Достоевский ставит бутылку на край подоконника, обхватывает ныне свободной второй рукой щёку Дазая, пока другая ладонь продолжает держать парня за воротник. Он целовался раньше, дважды или трижды, но не с парнем. И точно не с таким парнем. Благо Фёдор пьян и не может в полной мере ощутить, как трясутся его конечности, когда он сокращает расстояние и касается своими сухими губами губ Осаму, которые уж точно не лучше. Дазай, как можно было догадаться, не отстраняется, но и особой инициативы не проявляет. Продолжая в одной руке держать алкоголь, вторую он кладёт на спину Достоевского и начинает медленно, будто подбадривающе похлопывать его. Фёдор забывает обо всём на свете. О себе, о новом годе, о фейерверках за окном, о подъезде вокруг, о Боге и своих принципах, в конце-то концов. Сейчас для него важен лишь Осаму, текстура и вкус его губ, ощущение его руки на спине, его запах, его присутствие совсем рядом, что, кажется, они вот-вот сольются во что-то единое. Не углубить поцелуй было невозможно. Достоевский совсем неумело, как неопытный подросток, толкается языком меж губ Дазая, проникая в самую глубь его влажного и тёплого рта. Господи, Фёдор готов поклясться, что его сердце сделало тройное сальто назад, когда языки двух парней неожиданно встретились, настолько это было хорошо. Поддавшись порыву страсти и желания, Достоевский хочет встать, чтобы быть ближе к Осаму, и случайно задевает свою бутылку пива, которая спокойно стояла на краю подоконника. И это стало ошибкой. По всему подъезду раздался звук падения, а после и звук разливающегося по полу пива не заставил себя долго ждать. Это пронзило Фёдора лучше любого электрошокера. Достоевский шокированно открыл глаза, оттолкнул от себя Дазая и метнулся взглядом к луже на полу. Чёрт возьми, да что он творит?! — Ты... — Фёдор заикается, смотря на Осаму, последствия поцелуя всё ещё не проходят, — Ты почему не остановил меня?! Дазай трёт спину, которой ударился, когда Достоевский так жестоко оттолкнул его. В его голове творится полный сумбур. Как это понимать? Сам поцеловал, сам оттолкнул, а обвиняет ни в чём не повинного Осаму! — Извини? А я должен был? — Конечно! Это же.. Это просто ужасно! — Взгляд Фёдора метался от Дазая до бутылки пива на полу, от своих дрожащих рук до того же Дазая. Осаму, слегка протрезвевший от такой активности, с нескрываемым непониманием смотрел на Достоевского. Да что он несёт? Сам же про поцелуй заговорил, а звучит так, будто Дазай главный богохульник. — Слушай, Федь, мы, чёрт возьми, тупые пьяные идиоты. Я под алкашкой много с кем целовался, и, поверь, поцелуй с тобой явно лучше, чем с мамой своего друга... Кхм, в общем, что я имею в виду. Ты не переживай так, завтра забудешь уже. Расслабь булки, мужик, а если так противно, то помой рот с мылом, — Осаму подходит ближе, кладёт руки на острые плечи Фёдора и слегка сжимает. Не понимает он, пытается ли привести в порядок его, или свои дрожащие ладони. Однако Достоевского трясёт слишком сильно, чтобы обычная хватка Дазая помогла. Тело предательски горит, руки на плечах ощущаются стотонным грузом, сердце сжимается так сильно, что, кажется, скоро схлопнется в чёрную дыру, лёгкие наполняются той самой давно сдерживаемой слякотью, которая всё прибавлялась и прибавлялась после каждого даже мимолётного взаимодействия с Осаму. Вроде бы у неё в людском мире даже имя было, но сейчас Фёдору не до этого. Хочется забыть всё, что произошло за последние минуты, но мозг назло проектирует всё по кадрам. Одна загвоздка — разум переломал фрагменты воспоминаний, изломал в угоду самому себе, лишь бы Достоевский помучился. Тёплые руки Дазая покрываются окровавленными шипами, желающими расцарапать тело беззащитного и невинного мученика-Феди до костей. Полупьяный, но такой живой взгляд коньячных глаз превращается во взгляд одичавшего волка, который приметил святую овечку. Губы, такие мягкие, горячие, на вкус как черника в шоколаде, расползаются в зловещей иудовой улыбке, обнажая острые клыки, готовые вот-вот вонзиться в плоть страдающего Иисуса. И все эти искажённые воспоминания истошно кричат в пьяной голове, что виновник Дазай, что он совершил неисправимое, это он, он чёрт в красивом одеянии человека, он совратил такого праведного Феденьку, он сделал его нечестивым, противным Господу и просто неправильным. Эти крики не способно сдержать даже сознание, понимающее, что виноват так-то сам Достоевский, именно он собственноручно закопал себя в пучину греха, начав так вести себя рядом с Осаму. Каждая его мысль об этом человеке, каждое слово, каждое действие за километры несло запахом божьего осуждения, но он продолжал, усердно игнорируя маячевшую на затворках сознания желчь от всего этого. Продолжал впускать Дазая в свою испорченную душу, продолжал разрешать ему вытаскивать из этой души интересующие фрагменты, продолжал привязываться к тому, кого изначально считал погибелью. Продолжал... Влюбляться? Нет, что за бред! От этой мысли Фёдора словно кипятком ошпарило. Как он может влюбиться, да не в абы кого, а в парня, блядского Дазая Осаму?! Нет-нет, точно нет, это как так... — Фёдор? Достоевский, наверное, впервые в жизни не откликнулся на голос Дазая. Любой звук сейчас для него был лишь белым шумом на затворках сознания. — Фёдор. Пустота. В голове ничего, кроме перекати-поля. Даже осуждающие голоса в голове затихли. Фёдор будто схлопнулся, принял неизбежное. — Идём домой, Фёдор. Достоевский чувствует, как тёплые ладони аккуратно тянут его, чтобы спустить с подоконника, а потом ведут по лестнице, в квартиру. Достоевский слышит, как включается кран. Достоевский ощущает ледяную воду на лице и только сейчас приходит в сознание. — Блять, ты что творишь?! — О, извини, нежный ты мой, — Дазай закатывает глаза и берёт полотенце, вытирая лицо Фёдора, — но я не собирался просто ждать, когда у тебя сознание догрузится. Голова не болит? Достоевский замолкает, прислушивается к себе. Слышит только настойчивый шёпот, твердящий выгонять Осаму к чертям собачьим. — Нормально, но спать хочу. Давай расходиться уже. — Ага, оставлять тебя? Нет уж, — Дазай только было схватил Фёдора за руку, но получил лишь шлёпок по ладони, — Ау. — Иди к себе. — Не надейся. Я могу поспать в гостиной. — Ты меня раздражаешь, — Достоевский тяжело вздохнул и потёр пальцами виски, — Без разницы. Я просто не хочу видеть тебя. Фёдор тут же умчался, оставляя Осаму одного в ванной комнате. Супер. Дазай повернулся к зеркало, ущипнул себя за щёку, подумав, вдруг всё это глупый сон, но, к сожалению, почувствовал лишь колкую боль. — Я что, урод? — Совсем невесло усмехнулся он. А как ещё всё это объяснить? — Хотя он говорил, что я красивый. Это так странно. Фёдор комплименты мне говорит? Смотрит странно, целует. И если последнее было на пьяную голову, то его взгляды я давно замечал! Влюблён? Ха. В меня? Быть того не может.

***

Маленькая комната давила, но ещё сильнее давил взгляд икон. Осуждающий, с презрением. Конечно, они имеют право осуждать. Достоевский ведь совершил непростительный грех. — Я такой идиот! — Фёдор лежал лицом в подушках, чтобы скрыться от преследующего чувства стыда и отвращения, — Делать мне нечего, напиваться и нести чушь! Но я и трезвым такое делал, чёрт возьми... Засматривался на него слишком сильно, да? Даже сегодня! Как я могу вообще быть таким? Я должен был найти жену, сделать детей и жить счастливую жизнь пенсионера, но вместо этого я пялюсь, думаю, целую какого-то грёбанного японца-гения! Подушка яростно полетела в ближайшую стену, а Достоевский перевернулся на спину и опустошённо начал сверлить взглядом потолок. Невыносимо. Эта ночь будет невыносимой.

***

Проснулся Дазай действительно в гостиной у Фёдора, прямо на твёрдом диване. Голова болела, спина ныла, а не выключенный с самой ночи телевизор капал на мозги. — О, да завали ебальник, Вов, — Осаму будто в замедленной съёмке дотянулся до пульта и наконец выключил эту бесполезную болтовню. Похмелье давало о себе знать, горло стянула жажда, поэтому Дазай практически пополз на кухню, столкнувшись с, кажется, застывшим на месте Достоевским. — Воды... — Приукрашено драматично промямлил Осаму, потянувшись за штанину Фёдора, как за последний якорь, — О. Ты тоже не в лучшем состоянии, ха? Ну, конечно, похмелье впервые, понимаю... Тебе сначала надо помыться, потом посрать, как бы грубо не звучало, а потом поесть. Давай, держу кулачки за тебя! Мастерски спровадив всё ещё ничего не понимающего Достоевского, Дазай плюхнулся на его место и сам потерял нить повествования. Так, вчера они поцеловались, да? Господи, как странно... Тут одной водой не обойтись. Пока в одной руке был стакан пива, второй Осаму держал телефон. Саня написал практически только что, вот удача. «эй, ловелас, как ночка? заснули в одной кровати, м?)

Ты удивишься, но нет, я спал на диване. Спина щас сдохнет.

оо, это скучно!

Да, но...

но?!?!?! не томи!

Я вчера предложил ему выпить, потом мы пошли в подъезд и...

пьяный Федя??? хаха, лол, что он натворил???

Поцеловал меня.

.......... бля. ЧТО?!»