Враг по соседству

Когда снег уже полностью остался на земле, и с каждым днём его слой только увеличивался, пришлось уговаривать Дазая купить хоть какую-нибудь шапку. Кто ж знал, что этот идиот купил шапку для плавания. — Что это, мать твою?! — Фёдор тряхнул розовенькую плавательную шапку, которая, кажется, была сшита на девочек лет десяти. — Шапочка, — Очень невинным, детским и ужасно раздражающим тоном промурлыкал Осаму, — Тебе не нравится? Достоевский не понимал, как Дазай, такой, казалось бы, переживающий за других (пусть и незаметно), мог абсолютно не переживать за себя. Куртку зимнюю достал только тогда, когда отметка на градуснике снизилась до минус пятнадцати, вместо нормальной обуви носил поношенные кроссовки, оправдывая такой лёгкий выбор тёплыми носками, а на шапку, по его же словам, лет с тринадцати «хуй положил». Он, конечно, имеет очень даже неплохой иммунитет, умеет себя лечить и всё такое, но давайте по-честному, Осаму не будет хоть что-то предпринимать к себе, если заболеет. А с таким отношением он заболеет, рано или поздно. Фёдор покачал головой, всунул эту дурацкую покупку обратно хозяину и внезапно вышел из его квартиры. Дазай мог бы посчитать, что полностью довёл бедного Достоевского, но, конечно, ничего плохого в его уходе не было. Заботливый Феденька просто поковылял к себе за шапкой для товарища. — Ну, Федь, не буду я это носить! — Новая вещь не заставила себя долго ждать, и через пару мгновений Осаму гневно боролся против вязаной шапки, — Она мне большая, я как гном! И чёлка торчит глупо! — Это лучше, чем розовый презерватив на голову. Не спорь, — Фёдор закатил глаза, очень стараясь не засмеяться. Шапка Дазаю и правда очень не подходит. И Осаму сдаётся. Шапку, конечно, снимает недовольно, но на полку кладёт послушно, выделяя местечко рядом с тем самым белым шарфом. Очень непривычно думать, что Достоевский практически полностью содержит твой гардероб, но от этого становится как-то теплее на душе. Как будто кто-то даже заботится о самочувствии идиота-самоубийцы.

***

Маленькая площадь квартиры давила. Причём физически тоже, потому что дико сильно затопленная батарея давала о себе знать, а за окном самая настоящая пурга, и открывать его не вариант. Дазай стекает с дивана в полурастопленном состоянии, ударяется коленками, спугивает кота и в целом ведёт себя, как оживший труп, или алкаш с бодуна, что, впрочем, почти одно и то же. Прошло уже две недели после не самой удачной попытки суицида, но состояние всё ещё расквашенное. На парах глазами хлопал, мимо ушей всё пропускал, даже с Саней не так сильно болтал. Дома в основном бездвижно гнил на диване, кресле, в ванне и даже на полу, насильно впихивал в себя хоть какую-нибудь еду, чтобы функционировать на уровне примата, ну и спал часа по три. С Достоевским же, который выработал привычку прибегать к соседу каждый вечер, чувствовалось легче. Свободнее, живее. Дышать от желчи внутри всё ещё тяжело, но парочку исключительно бытовых фраз удавалось сказать. Вопросы о самочувствии, неловкие попытки продолжить беседу, которая наверняка не выльется в умственное изнасилование, ведь обоим сейчас не до этого. Потихоньку, помаленьку, но неумелые способы Фёдора вытащить своего соседа помогали. Только сейчас Достоевского не было. На дворе воскресенье, на пары не надо, но сил хоть куда-нибудь выйти у Дазая не было в целом. Он надеялся, что Фёдор придёт к нему раньше и посидит дольше, но уже пять вечера, а сосед будто испарился. Хоть Осаму и менее гордый, чем его одногруппник, но лично приходить к Достоевскому или даже писать ему было уж слишком стыдно. Стыдно показывать слабость, которую и так уже много раз видели, трудно просить помощи, которую и без спроса давали, пусть и неумелую. Всё ещё стыдно быть перед кем-то более собой, что ли. Бред, да? Фёдор старается быть максимально терпимым ко всем тюкам Дазая, а самому Дазаю всё ещё стыдно. Глупый. — Вдруг ему надоело со мной нянчиться? — Мысли всё плотнее сжимались вокруг уставшего тела, заставляли дыхание утяжеляться, — Он ведь не обязан. Я не стою и гроша его внимания. Глупый неудачник. А он странный такой, как будто пытается обо мне заботиться. На кой ему? Нет, мне, конечно, легче от этого становится, но меня очень смущает его поведение! Хотя мы же друзья, вроде. Другой мой друг тоже так парился, хотя много времени прошло, я отвык. Осаму накрыл глаза руками и стал массировать веки. Главное прийти в себя. Только как это сделать в маленькой душной квартирке, где мысли зажимают в угол, руки сами тянутся к лезвию, а единственное «спасение» почему-то не приходит? — Да к чёрту! Когда я стал так чертовски зависим от Достоевского?! Это нелепо! Раньше я справлялся один и сейчас смогу! Дазай рывком поднялся с пола и тут же упал на диван. Конечно, ни черта он раньше не справлялся. Порезать руки в мясо, биться головой об стену до гематом и вечно спорить с Фёдором до посинения, как отдельный вид мазохизма, вряд ли считаются здоровыми способами. Так, подожди, Фёдор. И он тут? То есть, состояние Осаму раньше тоже не напрямую, но немного зависело от его угрюмого одногруппника? Твою мать. Осознание, на самом деле, очень даже болезненно обжигает. Странную связь с Достоевским Дазай всегда замечал (ну не могут нормальные люди до пены у рта спорить по поводу обычных вещей, а потом как настоящие близнецы повторять действия и слова друг друга), но думать, что эта максимально загадочная личность всегда на него влияла, было предательски больно для гордости. Даже если её Осаму похоронил уже лет десять назад. Взгляд метнулся к окну, где слишком соблазнительно шёл снег. Такой спокойный, умиротворяющий, наверное прохладный... Хотелось просто выбежать и плюхнуться лицом в сугроб, но даже так один Дазай всё равно долго не протянет. Нужен Фёдор. Ноги сами по себе прыгнули в тапочки, повели к квартире напротив. Рука сама по себе поднялась и ритмично постучала три раза. Звонок, как и всегда, остался проигнорирован. Достоевский только вышел из ванной, и сразу услышал три стука. Никто, кроме оригинального Дазая не стучится, поэтому даже гадать не пришлось. Наплевав на необходимость надевать футболку, ведь «у меня не пятый размер груди», Фёдор в одних штанах поплёлся открывать дверь и тут же об этом пожалел. Холодно в подъезде, сука. — Привет, — Прикрываясь больше от сквозняка, нежели от смущения, Достоевский старался растереть руками свою тонкую кожу и не окоченеть в первую секунду. О чём он думал, когда открыл дверь мокрым и полуголым? — Привет, — Осаму пытался выглядеть беспечно, будто не кричал на кресло пару минут назад, но вид Фёдора выбил его из колеи, — Ты себе соски не отморозишь? — Извини, что не пришёл. Закружился сильно, хотел позже заглянуть, — Достоевскому даже не нужно было высматривать в Дазае признаки тревоги, всё и так было на поверхности. Он просто решил сразу попытаться исправить ситуацию, — Сейчас, голову посушу и прибегу. Или у тебя фен есть? Осаму совсем забыл, что притворяться с Фёдором смысла нет, поэтому такой точный ответ его почти удивил. Он глубоко вздохнул, принимая поражение, и отвёл взгляд к окну в подъезде, за которым всё ещё шёл снег. — На самом деле я хотел куда-нибудь выйти. Мне тошно в квартире сидеть, а на улице красиво. Можем не на пруд, где-нибудь поближе, — Дазаю всё ещё было неловко говорить это всё Достоевскому, поэтому он продолжал избегать его взгляда, — Если тебе удобно, конечно. — Тут парк близко, туда пойдём. Собирайся. Осаму даже пискнуть не успевает, как дверь перед ним закрывается, и он остаётся в пустом подъезде один. Ну, долго шок не продлился, и он тут же залетает к себе в квартиру, чтобы послушно собраться.

***

— Ты назло мне шапку криво надел? — Фёдор качает головой, когда Дазай предстаёт пред ним в образе достаточно комичном. Его, кажется, вечная курточка, которая тоньше тряпки для пола, старые зимние кроссовки, у которых весь тёплый слой уже на нет сошёл, и невероятно тёплые шарф и шапка Достоевского, уж очень к образу неподходящие, — Поправь, дурак. Осаму на самом-то деле и не планировал пакостить, просто так забегался, пока собирался, что всё вышло криво. Шапку он тут же поправил, хотя всё ещё не был пропитан к ней тёплыми чувствами, шарф потуже затянул и руки в карманы всунул. По его мнению, он как на северный полюс собрался, но для Фёдора это всё ещё крайне мало. Для Фёдора Дазаю не хватает длинной шубы, утеплённых брюк, сапог до колен, меховых перчаток и заодно кружки горячего чая. Хотя он не может отрицать, что данный набор одежды соседа выглядит достаточно... мило. Да, нелепо, будто подростка-бунтаря мама заставила шапочку надеть, но очень даже мило. Осаму идёт белый цвет шарфа и шапки, Осаму идёт вот эта пушистость, воздушность. В этом всём он выглядит чуть менее оборванным котёнком. Скорее приручённым и глупеньким. Достоевский тут же покачал головой. Как он к этому пришёл? Нет, конечно Фёдор не слепой, замечает, что Дазай довольно красивый, но чтобы прям смотреть, разглядывать, подмечать... Как-то совсем неправильно. — Ладно, идём. Ты ведь был в парке? — Достоевский, сбегая то ли от своих мыслей, то ли от всё ещё красивого Осаму, почти как ужаленный помчался вниз по лестнице. Дазаю осталось лишь догонять, изредка спотыкаясь об ступеньки. Чёрт, не подъезд, а камера пыток. — Парк? Да, был. Пару раз гулять туда ходил с одногруппниками. Говорят, там сейчас к новому году всё украсили, красиво должно быть. — О, неужели. Наш городок даже это не спасёт. Болото, ей Богу. — Ты слишком категоричен! Да, возможно это не самое лучшее место для жизни, и Петербург, который совсем рядом, явно будет получше, но, брось, не всё так плохо. Да, дороги ужасные, да, дома старые, да, на детских площадках во всю торчат палки, и дети кучами на них натыкаются, но... — Уже вышедший из подъезда Осаму осёкся. Ну да, вид на улице так себе, — Ладно, возможно ты наполовину прав. Но новогодние украшения всё равно придают настроение. — Тебе девятнадцать или девять? — На самом деле Фёдору нравилось это состояние Дазая. Такое полурасслабленное, будто действительно счастливое. Под новый год ему, кажется, правда становится лучше. — Нашёлся тут старик. Я всего на пол года младше! Достоевский лишь слабо улыбнулся. Спорить про возраст в данный момент было бессмысленно. Настроение слишком хорошее. А Осаму всё дорогу доказывал, что ему действительно девять, а не девятнадцать. Снег ногами пинал, за редкими птицами гонялся, на льду поскальзывался и чуть не падал, благо Фёдор был рядом, по бордюрам ходил, бедного снеговика, наверняка построенного радостными детишками, чуть не сломал, но всё-таки избавился от этой идеи из-за больно недовольного взгляда Достоевского. — Ну, Федь, я хочу его сломать! — Дазай надулся словно избалованный ребёнок, когда его извращённая мысль не нашла поддержки. — Построй своего и сломай его, — Фёдор держал Осаму за воротник, как какого-то бешеного щенка за поводок, лишь бы тот не накинулся на бедного снеговика. Дазай посмотрел на Достоевского, после на гигантские сугробы снега вокруг и широко улыбнулся. — Гений, чёрт возьми! Давай реально построим снеговика? Только ломать не будем, своего жалко, — Осаму вырвался из не самой сильной хватки Фёдора, опустился на колени и стал воодушевленно сгребать снег в голые руки, — Можем два построить, некое соревнование устроить. Ну или без соревнований, просто два построим, и будут они тут стоять всю зиму, а мы будем выходить и гордиться своими созданиями! Достоевский покачал головой, выдохнул и опустился рядом. Он достал из карманов две белых варежки и одну благородно отдал Дазаю. — Не порть свои ручки. Хотя бы одну. Осаму повернул голову, непонимающе глядя на варежку в руке Фёдора. При его выдохах образовывались небольшие облачка пара, доходящие до лица Достоевского. Они были близко. Слишком близко. Фёдор с лёгкостью разглядел тающие снежинки на ресницах Дазая, его сухую и красную от холода кожу, слегка мокрую из-за снега чёлку и игривый блеск в глазах при мыслях о снеговиках. Пока взгляд Осаму был привязан к варежкам, Достоевский в наглую пялился, как, впрочем, с самого начала их знакомства. Только теперь это приобрело какой-то слишком интимный смысл, и осознание этого липкой грязью заполонило разум Фёдора. — Бери уже, идиот, — Достоевский прямо-таки швырнул в лицо Дазаю одну из варежек и отвернулся от него, натягивая вторую. — Жестоко, — Только и смог промямлить Осаму. Хотя в душе было в какой-то степени приятно, что добрейший Феденька опять подарил ему часть своего гардероба. Фёдор слишком напряжённо строил этого грёбанного снеговика. Мысль, что что-то не так, уже давненько преследовала его, но он умело это игнорировал. Сейчас же что-то неприятное, склизкое заполонило всё его тело, подкатило горьким комом к горло и не давало вздохнуть. Страшно. Дазай же, в свою очередь, выглядел расслабленно. Напевал какую-то песенку, выделывал явно натренированными руками замысловатые фигуры, соединял это всё в отчётливый контур снежного человека. — Варежка и правда тёплая. И мягкая. Спасибо, — Осаму будто почувствовал напряжение Достоевского (хотя это бы заметил и маленький ребёнок) и постарался разбавить нависшую пелену не самого комфортного молчания. — Не за что, — Фёдор глубоко вздохнул и вроде бы пришёл в себя, глядя на Дазая уже более свежим взглядом, — Но вот её ты мне вернёшь. Осаму улыбнулся и молча кивнул. Из-за этой чёртовой улыбки Достоевский совсем оттаял и улыбнулся в ответ.

***

— Ты что, никогда снеговиков не делал? — Дазай, закончив своего почти двухметрового монстра уже минут пять назад, наблюдал за Фёдором, который всё ещё не разобрался даже с третью снеговика. — Заткнись, отвлекаешь, — Достоевский пыхтел над самой большой частью, которая, кажется, уже весила больше него самого, — Делал, конечно. В глубоком детстве. А потом мне это наскучило, и я надеялся никогда к этому не вернуться. — Ты мог бы отказаться, я не заставлял. «У тебя просто так мило глаза горели, когда ты предложил сделать двух снеговиков...» — подумал Фёдор и тут же нахмурился. Идиотская причина, которую не стоит озвучивать. — А я подумал, вдруг мне понравится. — Лаадно, ты странный, — Осаму подполз к Достоевскому поближе и положил руки на его снежный шар, — Давай вместе? — Давай. Но ты перестаёшь быть таким. — Каким? — Дазай усмехнулся, очевидно понимая, что имеет в виду Фёдор. — Слащавым, — Достоевский закатывает глаза, но не имеет сил скрыть улыбку. Этот идиот его когда-нибудь точно доведёт. Общими усилиями рядом со снеговиком Осаму появляется второй, чуть ниже. — Ну, смотри, прямо как мы! — Дазай смахивает со лба надоедливый пот в перемешку со снегом и радостно смотрит то на снеговиков, то на Фёдора. Щёки у него ещё краснее, чем раньше, — Твой ниже моего, и ты ниже меня. — Хаха, допустим, — Достоевский запыхался, но выглядел таким же довольным. Замёрз, правда, сильно, но это того стоило, — Ладно, идём уже в парк. Или нагулялся? — Никаких нагулялся, в парк! Видимо подуспокоенный Осаму остальную часть дороги шёл вполне адекватно, без попыток проверить свои кроссовки на неуязвимость ко льду. Лишь изредка останавливался и на закутанных снегом машинах рисовал разные непристойности. Пурга, между тем, тоже, кажется, успокоилась, и на замену ей пришёл маленький, спокойный снег. Ветер исчез, поэтому держатся за любые выступы, чтобы не улететь, перестало быть нужным, и наши вдоволь уставшие от подобной погоды герои наконец смогли насладиться зимним вечером с редкими снежинками. Парк, представший спустя минут десять ходьбы, действительно выглядел волшебно, если сравнивать с его обычным состоянием. Фонари тёплыми светом освещали прибранные от снега дорожки, деревья вместо листьев на свои ветки приобрели сверкающие гирлянды, фонтан тоже не забыли приукрасить разного рода лампочками. В самом центре парка была незамысловатая выставка фигур изо льда, а небольшое количество детей добавляли в коллекцию свои творения. На секунду Дазаю захотелось подбежать и тоже что-нибудь снова слепить, член, например, но это желание быстро пропало, стоило ему услышать усталый вздох рядом. — Правда красиво, — Фёдор глазами, которые стали ещё волшебнее из-за кажущихся бесконечными лампочек, пробегался по ближайшей территории, примечая старания администрации города, — Но тут людей много. Идём к беседкам? Осаму кивнул, и сам желая посидеть где-нибудь вдали, и направился в нужное место. До беседок он, правда, не дошёл. Упал в снег в двух шагах от них. — Эй, ты чего? — Достоевский удивился, когда тушка Дазая в одно мгновение оказалась в сугробе, — Всё хорошо? Тебе поплохело? — Успокойся, мамочка, — Дазай усмехнулся, стряхнув лишний снег с лица, — Так удобнее. Ложись со мной. Фёдор не понимал, как лежать на снегу может быть удобнее обычной лавочки, но Осаму выглядел вполне довольно, когда полностью растянулся на белом сугробе, что даже проверить захотелось. — У меня плохой иммунитет, лежать на снегу не моё. Вдруг я заболею? — Я вылечу. Дазай сказал так уверенно, не раздумывая ни секунды, что Достоевский просто не смог бы отказать, даже если бы очень захотел. Он лишь вздохнул и аккуратно опустился рядом, морщась от холода, тут же проникнувшего под куртку. Однако лежать вот так, глядя на небо, с которого всё продолжаются падать снежинки, действительно оказалось расслабляюще. Фёдор прикрыл глаза, наслаждаясь ненастойчивым холодком на коже, как тут же услышал привычный, но менее звонкий голос. — Я люблю так бессмысленно в небо смотреть. Особенно во время снегопада. Или когда звёзды видно. Снежинки и звёзды ведь правда похожи, маленькие такие, незначительные. И я лежу, смотрю на них, и тоже становлюсь маленьким и незначительным. Всё вокруг становится маленьким и незначительным, — Дазай поднял одну руку, сквозь пальцы поглядывая темноту неба. Достоевский повернул голову и встретился с профилем Осаму. С его глубокими глазами, в которых чётко виднелась каждая снежинка. Он хотел что-то сказать, но Дазай продолжил. — Иногда я не знаю, зачем пытался умереть. Я не хочу умирать, кажется. Хочу просто вот так лежать и ничего не делать. Хотя это, наверное, полноценной жизнью тоже не назовёшь, — Дазай повернул голову, встречаясь со внимательным взглядом Фёдора, — Извини, что-то я разговорился. Достоевский тут же отвернулся. Опять они были слишком близко. Успокаивая вновь появляющуюся склизкую жидкость в сердце, он глубоко вздохнул. — Всё нормально. Я не против тебя послушать. — Я... Очень ценю это, правда. Меня мало кто в жизни хотел слушать, — Осаму хмыкнул носом и тоже отвёл от Фёдора взгляд, устремив его во всё то же снежное небо. Фёдор поймал себя на мысли, что всегда любил слушать Дазая. Хотя «любил» слово громкое. Раньше эти вечные споры и разговоры о всяком бессмысленном, лишь бы задеть, вызывали у него странное удовлетворение, а сейчас, когда вырывать друг другу сонные артерии необязательно, стало ещё легче. О, Господи, да что происходит? Ещё минут пять прошло в кромешный тишине. Достоевский не мог найти темы для разговора, а Осаму как будто и не хотел. Но спустя время именно он заговорил первым. — Я в детстве на танцы ходил, прикинь? Фёдор вскинул брови и удивлённо посмотрел на собеседника. В груди вновь появился воздух. Тема, которая не требует слишком затратных ресурсов, прелесть. — Подожди, серьёзно? Так вот почему ты такой страшно гибкий, — Достоевский усмехнулся, вспоминая многочисленные «пируэты» Дазая. — Я вполне честен! Года два ходил. Даже доказать смогу. — Удиви. Фёдор заметил огонёк азарта в глазах Осаму, и вспомнил их давние споры «до первой крови». Ах, какая ностальгия. Дазай вскочил с сугроба, помог встать Достоевскому, а после отошёл на небольшое расстояние. Ноги поставил в первую позицию, а руками будто обхватил невидимого партнёра. — Вальс! Но сольный. Осаму подождал пару секунд для большей интриги и внезапно стал так уверенно переставлять ноги, что ни одна кучка снега не мешала ему. Он действительно танцевал будто под слышимый только ему счёт. Осанка у Дазая внезапно стала максимально прямой, лицо сосредоточенным, он точно знал, что делает. С необычайно грацией, которую до этого абсолютно не было заметно, Осаму кружился между такими же танцующими снежинками. Выглядел он в этот момент необыкновенно великолепным. Завораживающим. Фёдор чувствовал, как в горле пересохло. Он никогда себя так странно не ощущал. Оторвать взгляд от Дазая совсем не мог, метался к каждому его движению и изредка моргал. Боже, он сейчас либо в обморок упадёт, либо просто на атомы расщепляться начнёт, ужасно противоречивые эмоции. И Осаму ведь сумел сделать хуже. Бесшумно подплыл к Достоевскому и многозначительно подал ему руку, молча приглашая на танец. Фёдор бессознательно поднял ладонь и вложил её во всегда горячую ладонь Дазая, и тут же был утянут в продолжение танца. Вторая рука так сказать партнёра быстро приземлилась к Достоевскому на талию, а хитрые карие глаза напротив совсем ярко засверкали. — Можешь взять меня за плечо, кстати, — О, конечно Осаму будет издеваться, видя состояние Фёдора. Храни его господь. Достоевский хотел съязвить, но ничего в его мозгах не нашлось, поэтому он послушно следовал инструкции. Ноги у него, правда, заплетались, из-за чего Дазай пару раз матерился. По итогу из-за слишком неумелого Фёдора оба парня полетели в ближайшую кучу снега. — Ты совсем танцевать не умеешь? — Сквозь частые вздохи и громкий смех прошептал Осаму, еле как встав на уставшие ноги. Достоевский желания встать не подал, остался лежать на снегу полностью поражённый. В мозгах сумбур, воздуха не хватает, а сердце сейчас сломает хрупкие рёбра. Он только что танцевал вальс. С парнем. Два года назад, когда Фёдор выпускался из школы, вальс с девушкой казался ему максимально бесполезным, а сейчас он взял и станцевал с блядским парнем! — Фёдор? — Беззаботное лицо Дазая показалось перед глазами, а его слегка запыхавшийся и незаметно беспокойный голос вытащил из мыслей. — Нет, не умею я танцевать, — Достоевский отрезал и поспешил встать, чтобы не отморозиться полностью. Мысли всё ещё неприятно скреблись, но надо было как-то игнорировать, — Идём домой.

***

Дорога прошла молча, зато в подъезде на подоконнике привычные шутки вернулись. Фёдор слегка развеялся и отложил в сторону все свои ненужные мысли. — Ты правда профессионально занимался танцами? — У Достоевского, конечно, сомнений не было, особенно после увиденного, но спросить решил. — М? Нет конечно. Я по пьяни туториал на вальс выучил.