Be mine forever

***

      Осень. Жёлтые листья усыпали тротуары, размывая их границы. Облака уже давно застилали небо черной пеленой, не позволяя увидеть даже одну звезду. И только яркая луна освещала небольшой кусочек ночного небосвода. Чёрные туфли на каблуке звонко хлюпали по лужам, разбрызгивая воду в разные стороны.       Тёмный переулок. Где-то сзади послышалось такое же звонкое хлюпанье, только в ускоренном темпе, и девушка рефлекторно обернулась на звук. Сворачивая в тот же переулок, за ней шёл мужчина в чёрной одежде. Последний фонарь угрюмо освещал его силуэт со спины.       Пытаясь избежать незнакомца, она ускорила темп, однако шаги позади слышались всё отчётливее. Ещё один оборот. Желтые глаза сверкнули своей похотью, рассматривая её тело.       Бежать. Сердце тревожно забилось в груди, разгоняя кровь по всему телу и учащая дыхание. Прилив адреналина. Ком в горле. Отчаянный бег. На каблуках это получается из рук вон плохо.       Догнавший её мужчина резко схватил за хрупкие плечи девушку, прижимая тело к себе и зажимая рот. Испуганный визг пронзил улицу. — Тихо-тихо, малышка. Немножко поиграем и отпущу, — слащаво, с ноткой похоти проговорил насильник.       Сердце отбивало быстрый неровный ритм, олицетворяя настоящую панику, которая плясала в блестящих от слёз карих глазах.       От неистового страха тело будто парализовало. Девушка не могла пошевелиться ни тогда, когда он отвёл её в самый укромный уголок между домами, ни тогда, когда он, хватаясь за её хрупкое тело своими сильными руками, начал снимать с нее пальто и расстёгивать свою ширинку. Очнулась она только тогда, когда насильник резким движением поднял вечернее платье и стал стягивать чёрные колготки вместе с нижним бельем. Девушка стала отчаянно вырываться, однако обе её руки тут же оказались в жёсткой хватке одной из рук мужчины, а обе ноги больно вжаты в стену его массивными коленями. — Не вырвешься, сучка, — урод больно шлёпнул девушку по ягодицам и мерзко усмехнулся.       Она не хотела оставлять надежд выбраться из лап насилия, однако вскоре поняла, что это бессмысленно. Всё это время мужчина просто ждал, когда прекратится истерика, а после спустил колготки ещё ниже, безжалостно их разрывая. По стройным ногам побежали стрелки, уже не скрывая белоснежную кожу.       Парень вынул набухший член из брюк и, обхватив его одной рукой, судорожно выдохнул. Нагнув этой же рукой девушку, ещё раз звонко ударил её по ягодицам. После, сжав одну в ладони, чуть отодвинул в сторону. Не забив на смазку члена, грубо пихнув ей в рот три пальца, смочил слюной, а затем, обтерев жидкостью орган, приставил головку ко входу во влагалище и, крепко зажав рот жертвы, в два резких толчка вошёл в неё, сопровождая действия гортанными стонами. Пронзительный крик боли прорывался сквозь потные ладони. Слёзы катились на них градом. Ноги жертвы подкосились и их держали только ноги насильника.       Он грубыми толчками вдалбливался в женское тельце, заставляя глаза ещё больше слезиться. Мужчина тихо постанывал, каждый раз входя в девушку и вздернув голову вверх, закатывал глаза от наслаждения. В процессе, когда жертва перестала кричать, полностью смирившись со всем происходящим, он поднял лёгкое платье выше и ухватился за незащищенную лифчиком грудь, сжимая её до боли и похотливо улыбаясь. — Терпи, малая, скоро кончу, — тяжело дыша, прошептал он и начал вбиваться ещё сильнее.       Вскоре он, вскрикнув от пришедшего оргазма, сделал последние толчки, кончая внутрь. Девушка горько заплакала, громко взвывая, и за это сразу же получила удар кулаком.       Застегнув ширинку, урод отпустил тельце, от чего оно сразу же рухнуло на земь, обдирая нежную кожу коленей. — Пока, красавица. Спасибо за сегодняшний вечер. Было весело и, надеюсь, ещё встретимся, — усмехаясь, бросил насильник и скрылся.       А девушка тем временем лежала уже без сознания, ударившись головой об асфальт после падения. Последняя слеза скатилась по горячим щекам, а после высохла, оставив за собой солёную дорожку.

***

      Ритмичное пищание кардиомонитора. Лежачее положение на спине. Пахнет больницей.       Ру попыталась разлепить веки, однако сейчас они казались в разы тяжелее, чем раньше. Пересилив себя, она всё же открыла глаза, но тут же сощурилась от яркого света. Сбоку висела капельница, вливающая медикаменты в вену девушке. Медсестра, сидевшая возле неё, поспешно приблизилась к Оде, услышав, как пищание ускорилось. — Ода Ру, вы меня слышите? Как вы себя чувствуете? — противным писклявым голосом спросила женщина. — Я-я... — голос был совсем осипший и тихий. — Дайте попить.       Медсестра послушно налила воды в пластиковый стаканчик, помогла девушке приподняться и вручила ей стакан. Та осушила его за раз. — Как вы себя чувствуете? — повторила свой вопрос женщина. — Нормально, но я ощущаю сильную слабость. — Хорошо. Что последнее перед больницей вы помните? — Хм-м... кажется, я возвращалась домой с корпоратива... а потом... я очень смутно помню... За мной шёл какой-то мужчина... Я свернула за угол. Там, кажись, были жилые дома... А дальше всё как в тумане. — Вас нашли в переулке. Вы лежали без сознания. Есть подозрения, что вы были изнасилованы... Ничего такого не припоминаете?       Глаза Оды округлились. В голове всплывали ужасные картинки. Пусть она и не хотела верить, что это была не игра её воображения, слова медсестры давали чётко понять, что это было наяву. — Твою мать... — на лице зияла паника. Девушка стала прерывисто дышать. — Ода, вам надо успокоиться, это сейчас очень важно. Иначе мне придется вколоть успокоительное. — Этот урод кончил в меня! — Ру начала плакать, — Мне нужны противозачаточные! — Боюсь, вы опоздали. Вы пролежали в коме четыре дня. Никогда не знаешь, куда придется удар в голову при потере сознания. Бывает и такое. — Ч-что?.. Как поздно? Я... я не хочу ребёнка от насильника... — её глаза стали совсем безумные. Руками она схватилась за голову. Слёзы всё катились из глаз, а губы дрожали. — Подождите, не надо разводить панику. Скажите, пожалуйста. Когда у вас закончилась последняя менструация? Это нужно для того, чтобы определить в какой промежуток цикла был половой акт.        — Где-то неделю назад. — Тогда дела плохи. Остается надеяться на удачу. Я принесу вам тест, постарайтесь успокоиться. — Хорошо...

***

      Ожидание. Минуты тянутся мучительно долго. Нервы на пределе.       Девушка сидит на полу уборной в ожидании результата теста. Она молится всем богам, чтобы была одна полоска.       У неё уже есть пятнадцатилетний сын, и ей нелегко даётся его воспитание. Особенно в переходном возрасте. Сакуноске в последнее время часто стал на неё срываться и огрызаться. Хотя и сама Ру частенько на него кричала, когда приходила уставшая с работы. Однако она его любила и желала добра, во что сын, кажись, не верил.       И вот, сейчас она даже не знает, где шляется её дитя. Неужели ему абсолютно всё равно на мать? А если бы Ру умерла? Нет, об этом думать не надо. И всё же. На какую же дорожку он свернул? Какую жизнь выбрал? Ру никогда не лезла в его личную жизнь и считала это правильным. Однако, не привело ли отсутствие контроля на ту самую грязную дорожку, где подростки не боятся просить взрослых купить им сигареты и алкоголь, потому что ломка гораздо сильнее чувства стыда и страха? Не привело ли это к той дорожке, где на какой-то вписке тебе предложат попробовать наркотики, что станет потом огромной проблемой? Мать очень боялась за своего сына, зная, как он поддается чужому мнению.       Три минуты прошло. Остался самый ответственный момент: посмотреть результат.       Горячие пальцы судорожно дрожат, но медленно и верно тянутся за тестом. Вдох. Выдох. Перевернуть. Две полоски... Внезапно в горле встал ком, глаза заслезились, а нос зажгло. Руки затряслись ещё сильнее. От безудержного плача невозможно было взять контроль над дыханием. Ода осела на пол, чувствуя, как её покидает способность стоять на ногах. Громкий всхлип. Крик отчаяния. Осознание.

***

      По пути в ресторан Гин всячески пыталась ещё больше оголить свои идеально гладкие белоснежные бёдра, и так слабо прикрытые коротким вызывающе-красным платьем. И Дазай всё же заглядывался на них, хоть и возбуждение они не особо то и вызывали. Ему нравилось её совершенство, и он упивался им вдоволь, пожирая карими глазами. Гин тоже не отставала, прожигая шатена своими серыми.       И... во всей этой спешке Осаму забыл надеть линзы... Свои карие он ненавидел всей душой. Сейчас он чувствовал себя уродом. Похоже, спутница тоже заметила различие. — Что ж, с голубыми глазками ты был чуточку красивее, — девушка ехидно ухмыльнулась. — Да-а, никогда не любил свои карие. Потому и стал носить линзы, — Осаму пробрала легкая дрожь от её слов. — Ничего. Мне тоже свои серые не очень то нравятся. Они совершенно не выделяются. — Твои глаза прекрасны! Ты красива абсолютно во всём, Гин... — тут он понял, что позволил себе сказать лишнего. Хоть это и свидание, так откровенничать не стоило. — Спасибо. А ты секси. Даже с карими глазами, — Осаму тут же залился краской. Эти слова отозвались где-то глубоко внизу живота. Чертовски приятное ощущение. — Спасибо, — он пытался сдержать смущенную улыбку, но это плохо получалось.       Вскоре они доехали до ресторана, где заказали дорогие блюда и многолетнее красное вино. Обратно они поедут на такси.       Дазай сильно нервничал. Это его первое в жизни свидание, и он не знал, что делать. Гин же, как могла, заигрывала с ним, заставляя краснеть.       Под действием алкоголя он, наконец, расслабился, позволяя себе говорить больше, не пересекая грань слишком личного. По его рассказу можно было сказать, что он абсолютно счастливый человек, у которого нет проблем. Но, это всё, конечно, было не так. Он никогда не выворачивал наизнанку свой внутренний мир тому, с кем знаком совсем немного. Даже Одасаку пришлось ждать почти два года, пока Дазай начал ему понемногу открывать завесу тёмного прошлого. И то, даже сейчас друг знает совсем мало. Осаму не из тех, кто любит жаловаться на своё прошлое, выплёскивая всё дерьмо на собеседника, с которым знакомы два дня. Он хочет остаться в глазах своих друзей и знакомых счастливым человеком. Однако сам себя он долго обманывать не сможет.       Время шло к восьми вечера. Дазай и Акутагава, наконец, вышли из ресторана и направились к стоянке, откуда парень собирался заказать такси. — Может, к тебе? — решила спросить девушка. — Ко мне? — Осаму не ожидал, что девушка захочет продолжить вечер с ним. — Ну да. Можно фильм посмотреть, например. — Ну-у, что ж, давай. Тогда давай зайдём за попкорном, пока такси не приедет. — Я только за, — хитро улыбнулась Гин. Её план пока идёт гладко.       Дазай заказал такси и они направились в супермаркет. — Может, ещё вина? Я давно уже не употребляла алкоголь, а в ресторане выпила лишь пару-тройку бокалов, — наблюдая за Осаму, предложила девушка. — Хах, хочешь напиться на первом же свидании? — с чуть саркастической улыбкой съехидничал парень, — давай, — Акутагава победно улыбнулась и взяла парня под руку.       Дазай взял несколько пакетиков попкорна, который готовится в микроволновке и пару бутылок вина. Он оплатил покупку и пошёл вместе с девушкой на стоянку. Такси подъехало буквально через минуту, и они отправились домой.

***

      Зима. Белые крупные хлопья не спеша опускались на землю, словно пух в жарком июле. Настроение было новогоднее. Школьный класс уже давно украсили разноцветными шариками, мишурой и мигающими огоньками. В уголке поставили небольшую ёлочку, которую, по традиции, наряжал самый активный ученик класса. В этом году повезло Юан. Она часто участвовала в различных олимпиадах и закончила год почти на отлично. Что ж, через два года придётся подтянуть историю, чтобы получить красный аттестат.       А вот Чуя был среднячком. Пожалуй, его можно было бы назвать самым непримечательным в классе, если бы не компания мальчишек из его класса, обращающих на него уж слишком много внимания. Главой этой шайки был Ширасэ. Парень чуть выше Чуи, с пепельными волосами и серыми глазами. У него были резкие черты лица и гаденькая ухмылка.       Вот и сейчас эта шайка прицепилась к нему. Чуя был самым низким и слабым в своём восьмом классе, и более крупные одноклассники решили самоутвердиться за счёт него.       Толчок в спину. Мужской туалет. Сырость и вонь. Ехидные насмешки. Чую снова загнали в угол. А из-за чего же? Из-за того, что не дал списать на контрольной. Он не был лучшим учеником, но поскольку все отличники могли постоять за себя, списывать решили у тех, кто слабее. Заядлым двоечникам достаточно было и помощи хорошиста. Однако сегодня он отказался помогать. Решил не следовать их воле. — Ты чё, педик, повыёбываться решил? — со злостью спросил Ширасэ, толкая одноклассника в грудь к стене.        — У меня не было времени на твой вариант. Эта контрольная для меня решающая, — с раздражением и страхом, скаля зубы, ответил Накахара. — Ты думаешь, меня ебёт, насколько она для тебя решающая? — с иронией проговорил обидчик. Он с силой подбил своей ногой ногу Чуи, чтобы тот не удержал равновесие и упал. Так и произошло. — Эй, Ширасэ, мне кажется, он скалит зубы на тебя, — вмешался другой член компании, — пора бы проучить его. — Верно мыслишь, Кадзи, — эта демоническая улыбка Буичиро Ширасэ нагоняла ужас на рыжего, ведь он понимал, что сейчас ему предстоит.       Но, лёжа на холодном мокром полу и получая пинки ботинками, Чуя думал лишь об одном. Он думал о том, насколько Ширасэ красивый. Хоть и избивает Накахару до потери сознания, этот обидчик — его первая любовь. И с этим ему чертовски сильно не повезло. Пидором ведь его называли не просто так. Однажды Чуя набрался смелости закинуть валентинку с признанием в ящик, и когда Ширасэ прочёл его, громко рассмеялся на весь класс. С этого момента и начался буллинг. Иногда признание — не самое лучшее решение. Особенно, когда твоя любовь пиздит тех, кто слабее, а ты и есть тот, кто слабее.       Как-то, после этого признания, когда было распределение на "тайного Санту", Ширасэ как раз попался Чуя. Не долго думая, он перед всеми в день обмена подарками вручил ему радужный свитер. Конечно, одноклассники не смогли сдержать своих мерзких шуточек, однако парень до сих пор носит тот свитер, ведь он - подарок от Ширасэ.       И вот, сейчас этот свитер валяется на полу в грязи. Торс Чуи открыт, но он не так красив, как ему самому хотелось бы. Дело в том, что чтобы были видны кубики пресса, нужно усердно заниматься спортом. А Чуя совершенно не любил спорт. Ему по душе были творческие занятия. Он очень любил музыку. Его старенькая акустическая гитара сыграла уже сотни самых разных песен. Чуя был меломаном. А ещё ему нравилось петь под ту же гитару. От всех своих немногих друзей он скрывал это занятие, потому что стеснялся своего пения. Об этом знали только родные.       Впрочем... его радужный свитер беспощадно истоптан. Носок ботинка Ширасэ летит прямо в лоб рыжему. Отключка. — Ой, походу отрубился. Хах... чао, пидорас! — крикнул обидчик уже спящему Накахаре и скрылся вместе со своей шайкой.

*спустя 9 месяцев, сентябрь*

— Эй, Ширасэ! Смотри, это же тот педик! — крикнул удивлённо кто-то парню. — Чего?.. — светловолосый нашёл взглядом и уставился на одноклассника, уже совсем не такого, как в прошлом учебном году.       Чуя в ответ уставился на Ширасэ, с ненавистью смотря прямо в глаза. За это лето он многое переосмыслил и, наконец, разлюбил своего обидчика. Его тело так же не осталось прежним. Три месяца усердных тренировок и коротко остриженные волосы, как знак окончания любви к Ширасэ. Сквозь белую свободную рубашку были видны накаченные руки и более широкие плечи. Былой страх и беспомощное выражение лица сменились на безразличие и уверенность в себе. Он даже стал более симпатичным.       Тем временем Ширасэ за это лето перетерпел множество унижений от своих же дружков. Как оказалось, один авторитетный парень из его банды тоже оказался "педиком". Недолго думая, Ширасэ подверг его таким же издёвкам, за что отхватил люлей от других членов банды. Всё это время настоящую неприязнь к геям испытывал только он сам. Другим же было по барабану на ориентацию. И когда один из них "открылся", все, кроме белобрысого, поддержали друга. Друзья на то и друзья, что принимают друг друга такими, какие они есть. Бывший глава шайки был повержен остальными её участниками. Он остался совершенно один.       В этом учебном году Чуя стал даже довольно популярным в классе. Девочки уже не насмехались над ним, а парни нашли общий язык. А с тем парнем из компании, которого высмеял Ширасэ, они даже сдружились. И вкусы в парнях у них были разные, поэтому это было не более чем дружба.       А вот Ширасэ стал изгоем.       

*наши дни*

"Джеймс, я ведь всё еще люблю тебя, ты знал?!" — сквозь слёзы кричала девушка в телевизоре. "Т-ты?.. Как ты можешь любить меня после всего того дерьма между нами?!" — отвечал главный герой.       Гин удобно устроилась рядом с Дазаем и поедала попкорн. Сейчас она решила начать действовать. Положив голову на плечо парня, стала двигаться ближе. — Осаму... ты такой... м-м-м...       Дазай понял, что сейчас между ними что-то произойдет. Заглянув в глаза девушке, он увидел в них огонёк страсти. Что-то в груди ёкнуло. Осаму знал, что это оно.       Наклонившись к лицу Гин ближе, почувствовал, что та тоже тянется к нему. Облизнув сухие губы, Осаму припал ими к губам Гин. Осторожно, мягко, не настойчиво. Девушка ответила на это, сминая его губы своими и углубляя поцелуй. А ведь Дазай совсем не умеет целоваться. Осознание этого пришло только сейчас, когда Гин страстно целовала его. Осаму отстранился первым. Он тепло улыбнулся девушке, ожидая той же улыбки и от неё. Но в её глазах читалось лишь желание. Парень не успел это осознать, прежде чем оказался прикован спиной к дивану. Акутагава нависла сверху, похотливо осматривая его. Она наклонилась совсем близко и прошептала прямо в ухо, ошпаривая его горячим дыханием: — Ты ведь девственник, да?       Глаза округлились от удивления, слова встали комом в горле. Дазай обречённо отвел взгляд в сторону. — Прости, я не могу. Я пока не готов к этому, — в груди щемило чувство стыда. — Боишься? Это совсем не страшно, Осаму, — с легкой иронией и страстью проговорила Гин и накрыла его губы своими.       Обычный поцелуй перешёл в глубокий, с языком. Тонкие женские руки беспорядочно блуждали по телу парня, возбуждая. Худые длинные пальцы ловко расстёгивали каждую пуговку на рубашке. Они же и расстёгивали ширинку, доставая возбужденный орган.       Девушка взяла член у основания, сжимая. В ответ последовал шумный вдох и прерывистый выдох. Осаму откинул голову назад, думая о том, как же влип. Гин же накрыла горячими губами головку и стала медленно двигаться, беря глубже, заставляя этим самым издавать Дазая сдавленные стоны и сжимать плед длинными пальцами. Она опускала голову всё ниже, захватывая больше. Парень всё же не выдержал и мягко, дрожащей кистью взял её за голову и стал подталкивать, что только больше заводило Гин. Она и сама стала тихо постанывать. Из стоны переплетались, образовывая мелодию страсти и любви. Любви ведь?..

      

***

      Тишину позднего вечера нарушал лишь шум изредка проезжающих машин. Темнота, так любимая Одой, теперь создавала лишь мрачную атмосферу горя. Сигаретный дым мягко обволакивает комнату, растворяясь в тусклом жёлтом свете уличных фонарей.       Голова гудит. Лицо обтянуто липкой солёной плёнкой былых слёз и пота. Мягкие сухие губы нежно обхватывают фильтр сигареты, чтобы сделать последнюю затяжку. Однако сил не хватает даже на это, и сигарета так и остаётся в объятиях губ. Глаза застилает пелена. Последние силы покидают парня, и табачный свёрток безвольно падает на ещё сырую от пота футболку. От этого Ода вздрагивает, и пелена перед глазами исчезает. Окурок тушится о половицы, и обессиленное тело стекает еще ниже по стенке, укладываясь на пол. Стеклянная люстра отблескивает всё тем же желтоватым светом. Прозрачная занавеска слегка вздымается и опускается от лёгкого дуновения прохладного майского ветерка. — Чёрная полоса. Опять. — Произносит Сакуноске хриплым тихим голосом, почти шёпотом.       Сухие глаза неприятно жжёт, будто в них сыпанули песка. Вскоре они закрываются. Тело проваливается куда-то вниз, закручиваясь и вызывая головокружение. Как же он устал.

***

      Тревога пульсировала в голове, делая её невыносимо тяжелой. "Казалось, что ещё совсем немного, и она просто взорвётся, разбрызгав мозги по всей машине...". Кхм... — Ну ответь же, пожалуйста... — нервно бормотал Дазай себе под нос, наворачивая круги по комнате с телефоном в руке, — ай... к чёрту...       Осаму в спешке накинул на тело серую кофту-зипку, выбежал из дома и завёл машину.       Как только он выехал, телефон завибрировал от входящего вызова. Парень дёрнулся к телефону, надеясь, что ему звонит тот, к кому он прямо сейчас, глубокой ночью, мчит по полупустой дороге. Однако звонил ему Чуя Накахара. — Да, — коротко ответил шатен, принимая вызов. — Знаешь, Дазай... я думал, ты не из тех ёбарей, которые только и ищут момент, когда бы присунуть, — со злобой процедил Накахара. — Чего?! — так же злобно и нервно крикнул Дазай. — Во-первых, мы не спали, а во-вторых, мне сейчас пиздец как некогда. — Некогда?! А трахать мою сестру на первом свидании тебе есть когда?! — орал в трубку парень. — Я ещё раз тебе, блять, говорю! Мы. Не. Трахались. Она мне отсосала, хотя я сразу ей сказал, что не готов, — он уставше громко выдохнул, — что она тебе сказала?.. — Что вы всё же потрахались... так вот что это был за взгляд... Вот сука... Извини, — былой пыл умерился, и он так же уставше выдохнул. — Ничего... Ладно, давай поговорим об этом завтра. Ну, точнее, сегодня, но утром или днём. У меня, походу, большие проблемы... — Оу... хорошо. Тогда напиши мне, когда освободишься. Надеюсь, у тебя ничего серьёзного... — Я тоже очень надеюсь... Ладно, пока, — ответил он, подъезжая к дому Оды. — Пока.       2:36. Дазай судорожно открывает дверь подъезда дрожащими руками. Дверь в квартиру друга не заперта. Внутри давящая темнота и тишина. Паника плещется в карих глазах, когда он заходит в комнату, где на полу лежит Ода. Спит. Как же Осаму рад, что он просто спит...       Облегчённый выдох срывается с его губ, и он ложится на кровать, рядом с которой на твёрдых половицах лежит друг.       За весь вечер былого дня от него был лишь один кружочек в мессенджере, примерно в пол восьмого. Там он был помятый и слегка красный, но утверждал, что в полном порядке.       Усталость накатила внезапной волной, и шатен так и уснул, свесив с кровати обутые ноги.

***

      Дазаю снился сон. Он повторялся много раз, и всегда был кошмаром. Это было напоминание о сложных подростковых годах. И нет, они были сложные далеко не из-за переходного возраста. Если бы это было так. Но сложные они были из-за отцовского давления, которое в это время было гораздо сильнее, чем в детстве.       Один и тот же день каждый раз воспроизводился во сне. Это событие — одно из самых травмирующих в его жизни.

      

*6 лет назад*

       —Caroline est toute heureuse... — прочитал Доппо в тесте французского, который выполнил Осаму, — объясни мне, Дазай. Почему toute, а не tout? Это наречие! Ты должен их знать на отлично! Как ты мог допустить такую простейшую ошибку?! — Прости, пап. Я понял свой промах, — опустив глаза в пол, равнодушно проговорил подросток. — Меня совершенно не интересует то, что ты осознал это сейчас. У тебя ещё две подобные глупые ошибки. Нужно делать правильно сразу, тогда и проблем не будет. А на сегодня ты наказан! Я поеду к семье Фицджеральдов один. Ты мог бы познакомиться со своим ровесником. — Это был мой единственный шанс, да? — обречённо спросил сын, не поднимая глаз. — Именно. И теперь время, которое предполагалось на периодическое общение с тем Френсисом, уйдёт в дополнительные уроки французского. Этот мальчик знает данный язык на отлично, в отличае от тебя. Позорище. Ты не достоин общения с ним. А теперь у тебя есть пол часа отдыха. Свободен.       У Дазая с самого детства и до этого момента не было ни одного друга. Соседских детишек он не мог назвать друзьями. В пять-шесть лет они хоть и звали его гулять, но всегда делали лишним. Давали ему самые унизительные роли в играх и частенько насмехались. А Осаму было достаточно хоть даже и такого общения с ребятами. А после того, как отец поссорился с Коллинзом, общение и вовсе прекратилось.       Сейчас же, в пятнадцать лет, он был вовсе одинок. Ему критически не хватало общения со сверстниками. Френсис — его единственный шанс, который он потерял.       Небольшое подсобное помещение с садовыми принадлежностями, как всегда, было открыто. Туда Дазай и отправился.       Яркий солнечный свет пробивался сквозь небольшие щелочки в стенах. Дазай удобно устроился прямо на бетонном полу сарая.       Лезвие канцелярского ножа поблёскивало на свету. Отец уехал, но скоро вернётся. Лилит занимается готовкой. Стив задремал на лавочке в кованой беседке. Никто не помешает ему сделать это. И это единственный способ избавиться от всех проблем разом. Все подростковые года Осаму убеждал себя, что ему осталось потерпеть до восемнадцатилетия, и все страдания закончатся. Однако сил терпеть это всё уже нет. Отец нанимал кучу учителей и репетиторов для сына, но не смог позаботиться о его психическом состоянии. За что и поплатится. Дазай настроен решительно.       По горячей щеке скатывается слеза, когда мальчик с силой проводит лезвием ножа вдоль по руке и пытается сдержать истошный крик боли. Руки судорожно трясутся, дыхание учащённое, а кровь рекой стекает по руке, заливая всё, что только можно. Дазай тихо постанывает от пульсирующей боли. В глазах всё начинает плыть. Он чувствует, как его постепенно покидают силы.       Прямо над ним мирно вил паутину крупный паук. Дазай всегда боялся их. Они казались ему страшными, хотя все и говорят, мол: да они сами тебя боятся, не кусаются же. Однако их восемь изломанных конечностей внушали Осаму страх.       Сейчас же он не испытывал этого страха. Он невольно засмотрелся на изящные движения лапок. В голове промелькнула мысль, что то, что он при жизни считал страшным, на самом деле не стоило бояться. Паук, вьющий над ним паутину, прекрасен. Его паутина так же прекрасна. Это ведь настоящее искусство.       Перед глазами мелькают все прекрасные моменты его короткой жизни, однако он всё равно не жалеет, что решил умереть сейчас. В конце концов, в последнее время он потерял смысл жизни и не мог представить её после совершеннолетия.       Вскоре он чувствует приближение самой смерти. Она стоит прямо за спиной, точа свою длинную косу. Силы совсем покидают мальчика, и глаза слипаются.       Но тут помещение кто-то открывает. Женский крик ужаса пронзает всю округу. Лилит подбегает к Осаму и своими трясущимися руками берет его окровавленную руку. Наспех схватив какую-то более-менее чистую ткань, она судорожно затягивает ей рану. Дазай всё ещё в сознании. Кто же знал, что умирать так долго? — Не... надо... — сдавленно хрипит он, пытаясь разлепить глаза и в последний раз взглянуть в глаза любимой няни, — дай... мне умереть... — Ос-саму... ты не должен умирать! Нет. Ты не можешь умереть сейчас! Ты должен ещё пожить. Пожалуйста, не отключайся. Пожалуйста, живи, Саму, умоляю... — судорожно бормотала Лилит.       На шум прибежал Стив. Он остановился в проходе и уставился на окровавленное тельце. — Т-твою мать... Осаму... — его голос дрогнул.       Охранник вызвал скорую. Она приехала совсем скоро. Дазай встретил глазами растерянных врачей и отключился. Перед смертью он молился лишь о том, чтобы всё-таки сдох в этот день.

***

      Голову пульсирующе прорезало где-то изнутри. Стабильный писк кардиомонитора звучит приглушённо. Голова гудит, уши наполняют слишком громкие звуки. Дазай издаёт болезненный стон и жмурится от заполняющего его гула и головной боли. Сил нет совсем. В горле чрезмерно сухо. Разлепив глаза, он встретился с чересчур ярким светом. Разговоры, громкие звуки, слишком яркий свет... Всё это было неважно, когда в голове крутилось лишь одна мысль: "я не успел".       Сидевший рядом отец молча встал и подошёл к мальчику. Сердце ушло в пятки. — Пришёл в себя? — спросил он подозрительно спокойным, даже чуть мягким тоном. — Да... — это слово далось ему с трудом. И то это больше было похоже на сип. — Принести воды? — Мг.       Куникида вышел из палаты и вскоре вернулся со стаканом воды. Подошёл к сыну и, помогая принять сидячее положение, вручил долгожданный напиток. Парень медленно осушил весь стакан полностью. Отец же взял стул и, поставив рядом с кушеткой, сел. — А теперь послушай меня, — тон всё ещё был спокойный, — пару дней ты ещё проведёшь здесь, в клинике. А потом отправишься в психиатрическую больницу. Скажи мне, почему ты наложил на себя руки? Чего тебе в этой жизни так не хватало? М? — Я... я просто хотел быть таким, как все дети. Мне не нужны знания французского и ещё нескольких языков. И мне не нуж... — перебили. — Тебе не нужен статус в обществе? Тебе не нужна хорошая профессия? Тебе не нужны деньги и связи? — Да, не нужны! Мне нужно нормальное детство и друзья. — Ты ещё юн и неопытен. Когда вырастешь, поймёшь, что без денег ты не нужен будешь ни своим друзьям, ни кому-либо ещё. А деньги не берутся из неоткуда. И основу надо закладывать с самого детства. — Тогда почему Коллинзы всю жизнь живут в богатстве, но при этом без этого вот всего? Они счастливы, — Дазай понял, что это единственный раз, когда он может высказать отцу всё, что копилось годами. — Потому что им досталось хорошее наследство от покойных родственников. А я добился всего сам. И ты добьешься всего сам. И твои дети добьются всего сами, потому что чужой труд обесценивается. И когда оставленное наследство истратится, ты не будешь способен построить собственную карьеру. — Да я и сейчас не знаю, как её построить! Спустя пятнадцать лет жизни взаперти, спустя пятнадцать лет усиленных занятий на это твоё умственное развитие! Я ничего не знаю о финансовой грамотности! Я только знаю пять языков, ядерную физику, химию, биологию и еще кучу всего ненужного! Зачем мне это всё?! — Осаму боялся кричать на отца, но сейчас это был неконтролируемый поток отчаяния и агрессии. — Это всё нужно, Дазай. Ты ещё слишком юн, чтобы понять все тонкости жизни. — Мне уже пятнадцать! Не думаю, что за три года я всё это осознаю. Точнее, я и не собираюсь терпеть всё это до совершеннолетия. — В каком смысле, Дазай? — Я не останусь в этой жизни надолго. Я знаю, что теперь всё станет ещё строже и жёстче. — Да, всё будет строже. Ты этого заслужил. И я не позволю тебе опятнать мою репутацию своей грязной смертью. Ты меня очень разочаровал. Я бы мог применить свои связи для того, чтобы после попытки суицида ты просто отправился домой. Но я этого делать не стану. Психиатрическая больница вправит тебе мозги получше меня. И пусть тебе это послужит уроком, что каждый твой необдуманный шаг имеет свои плоды. И чем он импульсивнее, тем хуже будут последствия. — Он глубоко вздохнул. — Знаешь, у твоей матери тоже были такие наклонности. Наверное, она была рада умереть во время родов, не оклеймив свою смерть суицидом... Что ж... Учти. Если будешь вести себя в психиатричке нормально, то пролежишь, в лучшем случае, три месяца. Если начнешь показывать характер — дольше, пока лечащему врачу не понравится твоё поведение. Всё зависит от тебя. Так что уж постарайся. Тогда мы увидимся через три месяца, Осаму.       Доппо встал со стула и вышел из палаты. В голове у Дазая проносились тысячи мыслей, и все они сводились к тому, что покончить с жизнью всё же придётся. И свой шанс он нашёл в стеклянном стакане.       Сил всё ещё было чертовски мало. Однако второй раз умирать он не боялся. Испытывать боль ещё раз не хотелось. Однако, если он не сделает это сейчас, то испытает куда больше боли.       Он с силой бросил стакан на пол, и он разлетелся осколками в разные стороны. Поспешно подхватив один из них, тот, что побольше, Осаму приставил заострённую часть уже к другой руке и, не колеблясь ни секунды, с нажимом провёл вдоль. Крик боли сдержать не удалось. Красная кровь брызнула во все стороны и начала стремительно вытекать, окрашивая кушетку в красный. Дазай лёг на кровать, потому что голова сразу начала кружиться. Перед смертью он подумал о маме. Как бы она отреагировала, если бы узнала, что умерла ради сына, который не прожил и двадцати лет? При жизни он много думал о том, что было бы лучше, если бы Рицука выжила, сохранив жизнь себе, а не Дазаю. Она умерла почти сразу после того, как родила. Она умерла с Осаму на руках. Наверное, в конце она была счастлива. — Прости, мама... — тихо проговорил Дазай и потерял сознание.

***

      Всё то же пищание кардиомонитора. Они дадут ему спокойно умереть? Похоже, что нет. У врачей это долг — спасать жизни. А отец не хочет опятнать свою репутацию самоубийством сынка. Что ж. Может быть, получится в следующий раз. А пока... ему предстоит пробыть как минимум три месяца в психушке. Печально. А ведь многим это место ещё больше расшатывает психику. С Осаму будет так же. У всех подростков в психушке едет крыша, как бы иронично это не звучало. Такова политика этой жизни.       От уголка глаза к виску катится слеза. Как же он устал... В палату заходит отец. Наверное, это пиздец. — Резать вторую руку было не лучшим решением. Ну, давай тогда ещё немного поговорим, — Куникида взял всё тот же стул и сел на него рядом с сыном. — О чём же? — Дазай всё ещё неотрывно смотрел в потолок. — А ты... правда совсем не боишься смерти? Того, что тебя ждёт после неё. Знаешь, самоубийцы ведь попадают в ад. Возможно, ты считаешь свою нынешнюю жизнь настоящим адом. Но в тот ад лучше не попадать. Потому что... — перебили. — Я не верю во всё это. Просто не верю. Мне не нужно всё это. — Кхм... допустим. Тогда... ты ведь в курсе, что ты умер на чуть больше чем пол минуты? И... что там? Что ты ощущал? — Ничего. Абсолютно. Я как будто просто заснул. И лучше бы навсегда... — Сын. Я знаю, что ты меня ненавидишь. Я не умею проявлять отцовскую любовь, но... я люблю тебя.       Дазай сдавленно засмеялся. Это было не наигранно. Он долго смеялся. Смеялся до тех пор, пока смех не перешёл на плач. Он плакал почти навзрыд. — Да в каком месте ты меня любишь?.. Я не верю тебе, отец.       Доппо лишь шумно выдохнул и зарыл лицо в ладони, упёршись локтями в колени. Ему было совсем непривычно видеть такого откровенного с ним Дазая. И он понимал, что подросток хочет лишь высказаться ему перед очередной предстоящей попыткой. — Прекрати... — Что прекратить? Не нравится правду слышать?!       Пощёчина. В голове пульсацией отдалась боль. Щека горела огнём. Снова злой взгляд отца. Как раньше. — Да пошёл ты, Осаму. Я искренне жалею, что ты мой сын. — Дверь палаты громко хлопнула. — Что и требовалось доказать...

***

— Пустите меня к Осаму! Прошу! — умоляла Лилит. — К нему на данный момент можно входить только родственникам, — сухо ответила медсестра. — Я ему как мать! Рядом с ним с самого его рождения. — Он не твой сын, Лилит. Успокойся. Этот сопляк не заслужил посещений, — вмешался Доппо. — Я хочу поговорить с ним. Пожалуйста, Куникида. Если ты скажешь, меня пустят к нему. Прошу тебя. — Зачем тебе это? Неужели так беспокоишься за чужого ребенка? — Он мне роднее покойного брата. Пусти. Или я уйду навсегда, — она была серьёзна. — Пустите её к нему, — обратился он к медсестре, которая, чуть погодя, провела Лилит к палате и открыла ей дверь, пропуская.       Дазай так и лежал на кушетке с забинтованными руками и смотрел в потолок. — Осаму?.. — Лилит тихо позвала его. — Лилит... — мальчик удивлённо взглянул и улыбнулся няне. — Осаму, я так рада, что ты жив... — женщина подбежала к мальчику и осторожно обняла его. — Лилит... — внутри были смешанные чувства. — Осаму, дорогой... ответь, почему ты это сделал? Я могу тебе помочь? — ... Прости, боюсь, что нет. Ты совершенно не связанна с этим и повлиять на отца никак не сможешь. — Так значит, это из-за него... Я не смогла тебе заменить мать... Это меня очень печалит... — Но ты всегда была лучшей няней, — парень мягко улыбнулся. — Спасибо... Я попробую поговорить с Куникидой. — Не стоит. Это уже ничего не решит. Он отправит меня в психушку. А когда я вернусь домой, всё станет только хуже. Я уже принял решение. И сдаваться не собираюсь. — Осаму, прошу, не надо! Да, я знаю, у тебя не самое лучшее детство. Но у тебя будет прекрасная взрослая жизнь, я в этом уверенна! Покажи своему отцу, что ты стоишь гораздо большего в этой жизни, чем он! — глаза няни были полны слёз, но Осаму не мог сделать ничего больше, чем просто вытереть их. — Я не вижу своего будущего. Я не вижу в нём счастливого себя. У меня полный ноль в социализации, а с этим будет очень непросто. Кроме того, отец не сможет меня научить тому, как строить деловые отношения и развиваться в каком-либо бизнесе. И я не смогу определиться, кем хочу быть и чем заниматься по жизни. А это всегда провал. Даже если я выберу ту профессию, которую мне посоветует отец, я не буду счастлив.       Вместо ответа Лилит просто горько заплакала и уткнулась Дазаю в плечо. Осаму только крепче прижал её к себе и начал мягко поглаживать по спине. Эта жизнь просто не для него.

*наши дни*

— Осаму! Осаму-у! Проснись! — кричал чей-то голос сквозь сон. Казалось, будто Осаму сейчас под водой, а этот голос пытался докричаться до него где-то снаружи.       Кто-то слабо толкал его, пытаясь разбудить. Голос становился всё громче, смешиваясь с гулом в голове. Дазай разлепил глаза. Перед ним навис обеспокоенный, заспанный Ода. — Одасаку? — Осаму. Тебе снился кошмар? Ты весь в холодном поту. И что-то бормотал во сне. — А-а... да забей. Кошмары иногда снятся. Бывает. — Осаму... что тебе снилось? Расскажи. — А-а-а, я уже не помню! Хах... всё время забываю сны... — Я вижу тебя насквозь. Выкладывай.