Mon chéri

      Трясущимися пальцами Чуя нащупал пульс Осаму на шее.       Ещё бился… — Он жив! Надо… перевязать ему руки как можно скорее.       В ушах Чуи повторялся неизменный пульс Дазая, и, вторя его сердцу, внутри бились отчаяние и лихорадочная паника; он усиленно пытался думать и, что было важнее, действовать. Только разбираться в подобных вещах ему ещё не приходилось, и он путался в мыслях и правильности своих догадок… — Нам нужно вызвать скорую? И где у него в этом доме аптечка? — тараторил Чуя, теряя ориентиры, но понимая, что время уходит. — Пару секунд. Зажми пока раны полотенцами, только вон теми, — быстро сказал Ода, указав на чистую стопку, и выбежал из помещения.       Принеся бинты, Ода указал Чуе, что делать, и, развернувшись обратно к двери, сказал: — Я заведу машину, и нам нужно будет максимально быстро перенести его туда. Скорая может не успеть приехать.       Он оставил Чую одного, и тот старался крайне быстро разобраться с Дазаем.       Чуя наскоро помыл свои руки, но их чистота уже через несколько секунд растворилась в крови дорогого ему человека. Он старался об этом не задумываться, нужно было зажать раны и перевязать руки Осаму, не отвлекаясь — Чуя наложил повязку и закрепил её бинтом, как объяснил Ода (он был уверен, что в обычной ситуации не запомнил бы все инструкции, но именно сейчас мозг работал на полную и выручал его), тут же поискал хоть что-нибудь, что можно было использовать в качестве жгута, шарил взглядом по комнате, открывал ящики, но зацепился только за подхваты для штор. В горькой безысходности он почти был готов плакать, но сдерживался до последнего, опираясь на самоконтроль и холодный ум. Вспомнив про ножницы, которые видел в одной из секций стеллажа над раковиной, кинулся к ним, молясь, чтобы тонкие спортивные полотенца можно было использовать для его задачи. На скорую руку он отрезал от ткани два длинных куска и каждым из них создал подобие жгута на предплечьях Осаму.       Проверив дыхание Дазая и убедившись в хотя бы сносном его состоянии, Чуя, ударяясь об дверь и тяжело дыша, вывалился из ванной и криком позвал Сакуноске. — Я уже рядом! — ответил тот издалека.       Ода забежал обратно к Дазаю, командуя: — Ты бери под руки, я — под ноги!       Чуя не возражал, хотя если б и хотел — драгоценное время утекало бы стремительно. Медлить было глупо. У Чуи физическая подготовка определённо была лучше, в сравнении с недавно вышедшим из заточения Сакуноске, поэтому он перенял бóльшую часть веса на себя и смог выволочь Осаму из ванной даже без сильных проблем. Да даже пусть они бы и были — Чуя готов был надорваться, но сделать, что от него требовалось.       Они понесли Осаму к лифту и, спустившись на первый этаж, с трудом, но дотащили Дазая до заднего сидения машины. — Сядь с ним, контролируй его состояние, а я поведу.       Чуя резко кивнул, не смея возражать, и ещё до того, как он закрыл дверь машины Сакуноске, автомобиль стартовал, закручиваясь и оставляя на асфальте следы от стёртых шин. Накахара резко откинулся на сидение, устремляя взгляд на природу за окном — он боялся снова видеть Дазая, лежащего головой на его бедрах, и себя, перепачканного в крови, — подавляя рыдания, он жадно надеялся, что тьма их жизней останется позади так же, как и черные полосы на асфальте у особняка Осаму. Пусть это и было маловероятно… Впереди ждало только худшее, Чуя это чувствовал.       Гоня на красный свет, нарушая любые существующие правила дорожного движения, при свете дня было невозможно избежать полиции. Чуино сердце и так колотилось от паники, лишние тревоги только дожимали его до боли. Он смежил веки, меж бровей залегла морщина — он пытался принять и проигнорировать боль в сердце, чтобы перекинуть внимание на другое. — Только не останавливайся! — на всякий случай прикрикнул Чуя, молясь, чтобы полиция не перекрыла им дорогу. — И не планировал, — мрачно ответил Ода.       Сакуноске несколько раз «поморгал» полицейским, хоть какими-нибудь способами силясь донести до них, что останавливаться не планирует — в машине «неприятности». Но по улицам разнеслись их требования через громкоговоритель, они не планировали их отпускать. — Высунись в окно, — попросил Сакуноске, — скажи им хоть что-нибудь, только цензурное. Лишние проблемы создают.       Они переглянулись в зеркале заднего вида, Чуя кивнул. Он кое-как обтёр одну руку о брюки и, высунувшись в окно, дал знак, чтобы кто-нибудь из служителей закона последовал его примеру. Когда одна полицейская из сидящих в машине опустила стекло и была готова слушать, он, думая на ходу, крикнул: — Мы не пытаемся от вас уйти, у нас в машине раненый, и нам нужно как можно скорее в больницу! Лучше расчистите дорогу, мы не хотим никаких случайных жертв, прошу вас!       Полицейская машина набрала скорость, обгоняя Оду, и теперь ехала впереди, разгоняя сигналом другие автомобили. — Без лишних вопросов, как хорошо, — пробурчал Ода.       Через пару минут, видимо, отследив сигналы телефонов, Чуе поступил звонок от полиции. Он очень боялся потревожить Осаму, но ему пришлось привстать, чтобы ответить. После быстрого перебора должностей и имён, которые, к сожалению, они не могли опустить, прозвучало: — Дальше по прямой пробка, лучше объехать… — Полицейская продиктовывала варианты улиц при предположении, в какую больницу они направлялись, и Ода, отвечающий через телефон Чуи, быстро решал, как лучше поступить.       Они свернули, до больницы оставались считанные минуты. — Насколько срочно вам нужна помощь? — спрашивала девушка.       В течение разговора она явно проверяла их на ложь, и лучше было бы не вести себя подозрительно или хамовато, но Ода не выдерживал: — Вы меня простите, но мы не какие-то паникёры, которые не могли бы дождаться скорой помощи и так рисковали бы на дороге просто из-за какой-то царапины, — резко высказал Сакуноске прежде чем ответить на вопрос. — Как можно скорее! — Опишите проблему, я свяжусь с больницей, чтобы они могли подготовиться.       Чуя был благодарен такому содействию и смог немного выдохнуть.       Осмелившись посмотреть на Дазая, он с сожалением погладил его по голове, в очередной раз проверяя пульс, и, прислушиваясь к биению, он закрыл глаза, невольно выпуская одну слезу. — Что же ты наделал, Осаму… — прошептал Чуя.       Внутренняя дрожь накатила сильнее, как только они подъехали к больнице. Треморными руками Чуя резко открыл дверь и выскочил к Оде. — Эй, помогите! — крикнул Сакуноске полиции, видно, не боясь наглости, обращённой людям в форме. — Я сейчас возьму его за ноги, ты придержи ему руки и потом чуть приподними спину, хорошо? — обратился он уже к Чуе. — Да.       Чуя сделал, как было велено — схватился за кисти Осаму, зафиксировав их, чтобы предплечья не пострадали в движении, и когда Ода вытянул ноги Дазая за пределы автомобиля, подлез к спине и поддержал её, пока полицейская подхватывала ноги на пару с Одой; мужчина, бывший за рулём полицейской машины, склонился, чтобы притянуть Осаму к себе, и вместе с Чуей они подхватили его корпус. Адреналин немного спадал, и тело ощущалось тяжелее, но в четыре пары рук они смогли весьма быстро донести Дазая до подоспевшей носилки и передать его на попечение врачей.       Чуя глубоко прерывисто вдохнул, как от подкатывающей истерики, но выдохнул, стараясь держаться. Он оглянулся на полицейских — они звонили начальству, уточняя, что должны делать в подобной ситуации. Оба были молодыми, видимо, с подобным ещё не сталкивались, и Чуя мог понять, что все инструкции в голове запомнить было тяжко, но тут же отогнал мысли о ситуации, в которую все попали, сосредотачиваясь исключительно на Осаму. Он побежал за врачами, желая быть ближе к другу как можно дольше.

***

      Ода дал все показания, за Чую взялись только тогда, когда доступ к Осаму закрыли на время зашивания вен. Полиции было необходимо выяснить, не были ли Сакуноске с Накахарой причастны к случившемуся с Дазаем, позже отпустили с миром до того времени, как сам Дазай очнётся.       Всё, что бы ни происходило вокруг, выматывало нещадно, не отпускало и давило. После череды трат стольких нервов даже стены больницы и сам потолок, казалось, желали сомкнуться вокруг одного только Чуи, оставляя с неведением и собственными мыслями наедине. Он ритмично измерял шагами каждый квадратный метр коридора — сначала в одну сторону, потом в другую, а потом и вовсе начал двигаться наискось, сбивая свой порядок в голове. — Сядь ты уже, Чуя…       Ода тоже устал — Чуя ясно слышал это в его голосе. Сдавшись, чтобы не нервировать мужчину больше, он присел рядом с ним на скамью. — Сколько мы будем ещё ждать новостей? — нервно буркнул Накахара. — Ты хочешь домой? — резко ответил Ода. — Нет! — тут же спохватился Чуя. Ему стало страшно, что из-за нытья его выпроводят из клиники. — Я готов сидеть до последнего. Просто… — Сил не осталось, понимаю. Прости, — выдохнул он. — Знаю, ты дрянной кофе не пьёшь, но может, я куплю нам пару стаканов из автомата? — Откуда деньги? — удивился Чуя. — Огай дал на бензин, но я так и не пополнил бак до завязки. — Ладно. — Чуя кивнул. — Сейчас уже что угодно сгодится, был бы благодарен.       Когда Сакуноске отошёл, Чуя снова поднялся и вернулся к изучению пола. Он не знал куда себя деть, мышцы гудели от напряжения, взгляд то и дело возвращался к испорченной кровью одежде.       К нему подошла медсестра. — Здравствуйте. — Она неловко посмотрела на футболку Чуи. — У нас есть здесь химчистка, могу забрать вашу одежду, пока ещё можно отстирать кровь. Хотите? Принесу вам комплект из одежды персонала.       Чуя жуть как не хотел нагружать дополнительными делами девушку, но носить своё было уже невыносимо. Он с готовность согласился, поблагодарив медсестру раз пять точно, удивляясь в сотню раз больше сегодняшней внезапной отзывчивости людей.       Ода вернулся с кофе за несколько секунд до того, как медсестра принесла временную одежду и попросила пройти в отдельную комнату. Коротко всё объяснив, он отошёл переодеться, сдергивая футболку с брюками с таким желанием, с которым ещё никогда не раздевался. Когда он поглядел на вещи последний раз, в голове возник образ из детства — визит в ресторан с отцом, где позже в памяти насильно запечатлелся образ убитой женщины. События коррелировали, сходясь на Мафии. И как отец планировал брать его как преемника, если знал, что сын не захочет быть причастным к страданиям других людей?.. Каким образом он планировал изменить его мнение?       Было неважно. Раздумья стёрлись, оставляя место более важным вопросам и задачам. Чуя вернулся в коридор, отдав одежду медсестре и, поклонившись, поблагодарил её в очередной раз.       Осаму пробивался сквозь смутное сознание и разрываемый голову шум. Первые секунды было столь невыносимо громко, что он не хотел просыпаться, не хотел раскрывать веки, но когда подпривык и пришёл в себя — решился. В глаза ударил яркий свет, и он тут же зажмурился. — Он приходит в себя, — сообщил кто-то со стороны.       Дазай уловил чей-то стон, и тут же захотелось попросить человека быть потише. Не сразу дошло, что протянул этот звук он сам. Он повернул голову вбок, более аккуратно открывая глаза. В щёлочке прищура размывались движущиеся и статичные тени; раскрывая глаза чуть шире, он различил медицинский персонал. Кто-то делал записи, кто-то усиленно наблюдал за самим Дазаем, пару раз кидая взгляд куда-то вбок. Осаму направил зрачки вслед и застал тот самый аппарат, который отдавал свой шум напрямую в его мозг, минуя черепную коробку. Конечно, он понял, что в больнице — далеко не первый раз, в конце концов. Только пока что не осознавал, по какой причине здесь — память ещё не сформировала ясность. — Что произошло? — просипел Дазай. — Вы пытались уйти из жизни, — аккуратно ввел его в курс дело врач — серьёзный, статный мужчина средних лет.       Мужчина задвигался, но не сильно поменял своё положение — перевёл руки из положения вытянутых спереди, сцепленных друг с другом только пальцами рук в ровно такое же, только за спиной. Дазай не понял почему, но доктор его насторожил. — Как вы себя чувствуете? — Нормально, — неприветливо ответил Дазай. Он хотел пить, тело слегка ломило, предплечья начинали зудяще покалывать, но говорить он этого не планировал. Да и в принципе вести диалог с подобными людьми ему не хотелось. — Показатели у Вас хорошие, — доктор снова посмотрел на монитор, — несмотря на то, что вы потеряли много крови и были на грани смерти. Мы за Вами некоторое время понаблюдаем и потом переведём в обычную палату, — он запустил поток информации, которую Осаму предпочёл бы пропустить. — Хочу сообщить, что вас ожидают ваши друзья, очень беспокоятся. Я пока не могу пустить их, поскольку вы ещё в реанимации, но не волнуйтесь… — Почему меня нельзя перевести сейчас в обычную палату, если состояние стабильное? — резко спросил Дазай. — Я не сказал «стабильное», я сказал «хорошие показатели», господин Дазай, — поправил тот мягко. — Нам нужно ещё за вами понаблюдать хотя бы пару часов. У вас было переливание крови, тем более после таких ран, которые вы себе нанесли, может начаться инфекция, пусть риск и невелик… — А если личная палата? Я могу заплатить за неё и, допустим, личного врача? — лихорадочно прикидывал Дазай. Он мало смыслил в обычных городских больницах, был в такой впервые в жизни, но хотя бы пытался выторговать себе желаемое положение дел. — Можем попробовать организовать, если это так важно… — неуверенно произнёс врач. — Но знайте, что в таком случае к вам будут наведываться каждые десять-пятнадцать минут.       Осаму был согласен на всё, лишь бы ему дали увидеться с Чуей, прояснить ситуацию — пусть и сам он мало понимал, зачем так поступил, — извиниться. Дазай не хотел представлять, как тот мог переживать, ожидая в коридоре, но разум уже подкидывал ненужные картинки. Сам Осаму был уверен, что о нём волноваться было глупо и бессмысленно, но помнил, как Чуя реагировал на того же Курокаву, даже когда знал его недолго. Тот точно беспокоился, к сожалению Осаму.       В добавок, Дазаю ещё и очень хотелось покинуть это место просто ради факта. Лежать здесь одному было нестерпимо.       Помощница врача вышла из отделения реанимации, подходя к Чуе с Одой. — Он пришёл в себя, примерно через полчаса вы сможете его навестить. — Женщина прошлась учтивым взглядом по обоим парням и поддерживающе улыбнулась. — Можете не тревожиться, у господина Дазая сильное тело, физически он в порядке — его жизни ничего не угрожает на данный момент.       Чуя резко поклонился. — Благодарю за ваш труд!       Прежде ответив поклоном, помощница удалилась, оставляя Чую с зудящим облегчением. Он не мог перестать нервничать полноценно, но, как минимум, груз беспокойства за жизнь близкого он оставил позади.       Радостно обернувшись к Сакуноске, Чуя чуть ли не запрыгал от счастья, но в момент эмоции резко переменились. От ясности, окончания главных переживаний и притуплённой расслабленности границы эмоций стёрлись; моральная выносливость и стены, которые он возводил вокруг своих чувств, рухнули — Чуя просто расплакался. Он мог держать себя в руках до этого, но как только всё более-менее разрешилось — Дазай выжил, и теперь Чуя знал об этом, — надобность в личном контроле ушла, уступив взрыву гормонов, подобному извержению подводного вулкана.       Он зажал рот рукой, давя рыдания, и чуть отошёл от Оды, стараясь скрыть себя. Он не хотел вызывать в Оде презрение или сочувствие, брезгливость, отвращение или жалость. Чуя не мог знать, что испытает Сакуноске — давнишний служитель Мафии, привыкший к жестокости, силе и, явно, отсутствию проявления лишних эмоций, — но он очень надеялся, что его проигнорируют, никак не комментируя состояние.       Ода встал. Чуя развернулся к нему спиной, стараясь прикрыть лицо второй рукой, скрывая слёзы от других посетителей больницы; своими действиями пытался донести, что хотел побыть один. Сакуноске мягко развернул Чую — на удивление податливого, как куклу — к себе и обнял, с силой прижимая крепче к груди.       Накахару такое брало наповал. Он разрыдался ещё хлестче, конвульсивно дрожа и по максимуму сжимая зубы, до сведения челюсти — он не хотел выпускать из себя ни звука, но в горле клокотала его печаль, настырно находя выходы. Ода гладил Чую по спине, шепча, что всё уже почти окончилось, что он хорошо держался, он молодец. Чуе странно было слышать такие тёплые речи от мафиози, пусть в них и проскальзывал лёгкий мороз и явная вымотанность. По-хорошему, Сакуноске нужен был бы отдых на пару недель, а то и месяцев — просто нормальная обстановка, несущая в себе спокойствие и моральное расслабление, — а не то, что окружало его в последние дни и годы. Чуя был уверен, что Ода был напряжён куда больше него самого, но успокоиться, несмотря на свои мысли, не мог. Он не привык переживать подобное, не привык испытывать панический страх за близких и тем более переживать их самые извращённые предательства. Но попытка суицида Осаму отодвинула мысли об отце на второй план. Это пусть и не стало казаться мелочью, но Дазай будто был приоритетом, и за него Чуя волновался куда больше, чем за себя и свои обстоятельства в жизни.       Ода усадил Чую на скамью и налил ему прохладной воды. Выпив, он сказал: — Прости, что доставляю столько проблем. У тебя самого куча заморочек, ещё и со мной приходится возиться. — Хватит, Чуя, — не грубо потребовал Сакуноске. — Я знаю, что такое потеря близких, знаю, что такое страх за них. Я разделяю твои чувства и не виню за них — твоя реакция более чем нормальна. Поэтому не извиняйся. Мне бы не хотелось оставаться безучастным, когда могу если не помочь, то хотя бы немного успокоить и поддержать.       Ода был абсолютно серьёзен, и Чуя не мог противиться его словам. — Я начинаю понимать, почему ты понравился Осаму.       Ода хмыкнул, слегка улыбнувшись одной стороной губ. Чуя начал отходить.       Медсестра пригласила их к Дазаю не многим позже. Тогда Чуя уже мог ровно дышать, но заходил к другу он всё равно на негнущихся ногах. Голова закружилась, когда открывали дверь, ему казалось, что он вот-вот упадёт в обморок. Ода, видимо, на всякий случай, заметив состояние Чуи, подхватил его под плечо, и они вместе вошли в палату. — Привет, — просипел Чуя. — Меня не было всего ничего, а ты уже успел доктором заделаться? Молодец, везде поспеваешь! — весело прогорланил Дазай, осматривая Чую снизу вверх. — Ещё и упоролся чем-то, да и без меня… Не дождался?       Чуе было больно видеть около-весёлого Осаму в подобной ситуации. Он будто не предавал значения своему поступку, не видел в нём ничего плохого, будто даже не задумывался, как больно сделал остальным. Разумеется, Чуя не винил его за пренебрежение чувствами другим — раз ему было настолько плохо, что мозг Дазая склонил его к такому выходу, — но сейчас он как будто издевался… Любые шутки после такого пиздеца резали на живую. — Прости? — уточнил Чуя, не совсем беря в толк, про что говорил Дазай. — Ну глаза красные, шатаешься. — Осаму пожал плечами. — О чём мне думать, если не о наркотиках? — Тебе надо было подумать о том, кто из ванной тебя вытаскивал, пачкаясь в крови, и страшно беспокоился всё время, пока тебя тут спасали! — злостно осадил Ода. — Вот о чём ты, блять, должен был поразмыслить в первую очередь, Дазай.       Чуя отвернул голову и закрыл глаза. Дазай заметил, как у того мелко задрожали губы, и Осаму мгновенно прожёг стыд. Он возвратился к давнишнему поведению, более привычному механизму действий в стрессовой обстановке — нахождение в больнице, коих он не любил, и прежде бессознательное, беззащитное состояние, когда он не мог знать, что с ним происходило, отдавало в нервы — и Осаму знал, что ему нужно было прекратить. Чуя не был ему врагом, защищаться не было надобности. Но поймать это помог лишь Ода, сам Дазай за собой не уследил. — Извини, Чуя, — попросил он со всей искренностью.       Осаму почти подорвался обнять Чую, ему захотелось того успокоить, сказать, что с ним всё хорошо, но в голове жутко зазвенело, что Накахара слишком на него обижен и зол, чтобы принять. Глаза опустились к своим рукам. Стало жаль, что умереть не получилось. Возможно, Чуя смог бы его простить, если бы он поплатился жизнью за свои грехи. — Я оставлю вас ненадолго, — объявил Ода. — Думаю, вам есть о чём поговорить.       Дазай не поднимал взгляда и даже не услышал, как закрылась за Сакуноске дверь — обратил внимание на обстановку он, только когда заметил приблизившуюся тень.       Чуя смотрел на него глазами, полными слёз, требующих большой силы, чтобы не пролить их. Было видно, что Чуя старался.       Несмотря на это, ни капли не анализируя его поведение, Дазай выдал, едва дыша: — Прости, что выжил.       Чуя резко закачал головой. — Что?.. — Накахара панически вгляделся в глаза Осаму, не понимая.       Грудь спёрло, и вдох, который был так необходим Чуе, застрял где-то в горле. Глаза заволокло влажностью настолько, что он с трудом различал очертания лица Дазая. Чуя присел у больничной койки Осаму, придерживаясь рукой за её край, не поднимая головы. — Осаму… Осаму, спасибо, что выжил.       Чуя тут же прижался лбом к металическому ограждению кровати и вновь заткнул себе рот ладонью, заглушая истерику. Он не мог выдержать таких слов Дазая, они его добивали, сводили с ума, вырывали из Чуи неистовые эмоции, которые он не смог бы сдержать, даже если бы приложил все силы мира — ему хотелось вопить, надрывая горло. Чуя не хотел бы слышать подобного ни от одного своего близкого человека, но они уже были озвучены и разбивали Чую в щепки. — Одуванчик… — с запинками тихо послышалось сверху.       Осаму словно приложили тяжёлой бутылкой виски по голове. Он перестал понимать, как связывать слова, комната вдруг стала расплываться от головокружения, Дазай даже перестал контролировать свои действия — они не закреплялись у него в голове, не были обдуманными и взвешенными. Как сел и накрыл спину Чуи ладонью он не запомнил, осознал только когда уже совершил это. — Прости.       Дазай робко повернул лицо Чуи к себе. Накахара впервые увидел в глазах Осаму настолько безудержное беспокойство и вину. — Чуя, умоляю, прости меня, — шептал он. — За всё, что я сделал.       Дазай на мгновение скривился, поражаясь, как искусно умудрялся портить всё в своей жизни, как издевался над всем, что ему дорого, и терял это каждый раз. За Чую ему хотелось зацепиться, но было ли у него такое право — он не понимал.       Неуверенно приподняв Накахару, Дазай почти силком заставил его присесть к нему на постель. И, несмотря на непонимающий взгляд, Осаму позволил себе дерзость сделать то, чего так хотел.       Он резко притянул Чую к себе. Зарываясь носом в его кудрях, вдыхая их натуральный запах, Осаму прошерстил руками по спине Накахары, успокаивая сразу обоих.       Чуя не сопротивлялся. Он и против не был. Но замер, будто не совсем понимая или осознавая момент. Его разрывало на части и казалось, будто кости крошились, мышцы, обливаемые кровью изнутри, перемалывались до вязкой субстанции — тело превращалось в бесформенную кучу. Он чувствовал только всепоглощающую боль и онемение, дикую слабость, от которой было тяжко пошевелить и пальцем. Чуя плакал в плечо Осаму, почти вгрызаясь в него зубами, уже наплевав на все ограничения и произошедшие события — он мыслил только о том, что Осаму жив, и это было главным для него в настоящий момент.       Дазая же пробирал нескончаемый тремор. То ли от холода больницы, то ли от нервов, но Осаму пытался перебарывать, не фокусироваться на этом, чтобы дрожь не была так сильно выражена и не мешала Чуе. Он жаждал впустить в себя все негативные эмоции, весь пережитый ужас Накахары, прижимая его грудью к себе, и крайне сильно жалел, что не обладал такой властью. Как же сильно он напортачил, как же сильно его подвёл… Осаму не хотел, он вообще не мыслил здраво, когда делал с собой такое, его попытка суицида не была плодом давних мечтаний, скорее попросту импульсивным побегом от реальности и надеждой сбросить тяжелейший груз с плеч, все его «логические» доводы, приведшие к такому результату, были лишь пустышкой, не имеющей никакой связи с реальностью. И Дазай мог винить только себя в том, что не смог справиться с этой проблемой, как делал сотни раз до этого.       Как объяснить это Чуе, он не знал… Но старался для начала сосредоточиться на хоть каком-то подобии благополучия Накахары.       Чуя смог найти в себе силы обнять Дазая в ответ — он стиснул его со всей той энергией, которая ещё теплилась и бурлила в организме. А возможно, её и не было. Просто полноту своего горя, отчаяния и боли он сумел преобразовать в такое чудо. Но правды никто знать не мог: мозг и психика человека была слишком сложной и неоднозначной, чтобы гадать и попадать прямиком в правду. Чуя в себе копаться не решился и сфокусировал свой внутренний взор исключительно на Осаму. — Зачем ты это сделал? — судорожно спросил Чуя.       В его голосе не звучало упрёка или гнева, только искренняя заинтересованность. Чуе не хватало воздуха, но он старался хвататься за него, чтобы продолжать говорить. Ему было крайне важно получить ответы и понять Дазая. — Почему ты ничего не сказал, почему проходил через дерьмо сам, когда я был рядом и мог поддержать? — Он случайно всхлипнул и сразу закусил губу, сжав больничную рубашку Осаму в кулаках. — Прости, Чуя… — Дазай с силой скрепил веки, желая сжаться от смешанных, размытых чувств стыда, несчастья и своей ничтожности. Он смолчал о том, что Чуя и сам тогда нуждался в поддержке и у него бы не хватило сил на заботу о ком-то другом. — Мой разум тогда будто схлопнулся… В какой-то момент я начал думать о том, что и без меня вы со всем справитесь, особенно ты. Да и зачем я был бы тебе в принципе нужен после такого предательства? Мысли закрутились, и я не заметил, к чему всё идёт, не уследил за собой, не успел остановить… Это произошло как по щелчку пальцев, мне просто пришла уверенность, что так и должно быть, а когда я шёл в ванную ни думал ни о чём вовсе, просто делал, что мне казалось… должным. Знаю, звучит бредово и не думаю, что это можно понять… — Я тебе верю, — постарался убедить Чуя, чуть успокоившись после тщательного вслушивания в монолог Осаму. — Мне, наверное, невозможно в полной мере представить, что ты чувствовал, ведь я не проходил через это, но я просто верю тебе, искренне. Может, во мне до сих пор играет чёртова наивность, но я не хочу думать о том, что ты мог бы по какой-то причине специально вскрыться, что, возможно, это какая-то часть задания и ты просто выполняешь самые беспощадные приказы моего отца, или…       Осаму схватил Чую за плечи и вытянул его перед собой, вглядываясь его глаза с неприкрытой серьёзностью.       Предплечья отдали болью, но заглушились обезболивающими. Дазай лишь на миг задумался о будущей аккуратности, чтобы не разошлись швы, но сразу вернул основное внимание на Накахару. — Чуя, не вздумай уходить в паранойю, прошу тебя. Я осознаю, насколько большой вред мы с Мори нанесли твоей психике, и это логично, что ты можешь видеть во всём подвох, но уверяю тебя, я всё тебе расскажу; если хочешь, можешь прочитать полностью нашу переписку с твоим отцом, мои отчёты ему, можешь задать любые вопросы Оде, главное только поверь, что я на твоей стороне! Я больше не хочу тебе врать…       Они искали друг друга и находили в глазах — впечатывались в них, не отпускали. Возможно, даже оставляли частицы своих душ них. — Хорошо, Осаму, — мягко обронил Чуя. Он шмыгнул забитым носом и чуть улыбнулся, накрыв руку Дазая своей.       Он вглядывался в такого измождённого Чую: его более бледное, чем обычно, лицо, проявляющее тёмную синеву под глазами куда ярче; растрёпанные пушистые кудри, повязанные в хвост. Дазая поистине цепляла только сапфировая радужка, поглощающая в себя все его эмоции и тьму в сердце, открывающая нечто совершенно иное в Осаму. Он всматривался в глаза Чуи беспрерывно, его словно затягивало в их водоворот и не отпускало. На душе стало гадко — он позволил этим прекрасным глазам налиться красным. — Почему ты плакал из-за меня? — как заворожённый спросил Дазай, до сих пор не найдя выхода с глубины океана. — Ты серьёзно? — Чуя нахмурился, удивлённо раскрыв глаза. — Осаму, ты правда не понимаешь? — Мне говорили, что ты беспокоился, но… Чтобы до такой степени, да и обо мне? В голове не укладывается, клянусь.       Чуя пересел в более удобное положение, чтобы больше вида открывалось на Дазая — он чуть отсел от него, закинув согнутую в колене ногу на постель. — Осаму, я очень надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь принять, что тебя любят. Я уверен, что и Ода очень ждёт, когда сможет зайти. — Он едва-едва склонил голову перед Дазаем и тут же поднял обратно, чтобы тот не решил, что Чуя утаивает правду и не желает смотреть на него. — Твоя… смерть стала бы действительно большим ударом. — Но я врал тебе. — Осаму искал аргументы в свою пользу, не желая принимать то, что говорил ему Чуя. — Предал, использовал, всё время наше общение и близость происходили не на той почве, где можно было бы вырастить что-то нормальное. Да, ты можешь чувствовать ко мне привязанность, но не столь сильную, ведь ты не знаешь меня настоящего, да и в целом она родилась от маскарада! Это не по-настоящему… — Ты правда так считаешь? — Чуя не знал, хотел ли он доказать Дазаю обратное, потому что был уверен в своих чувствах и желал донести их и до него, или потому что защищался, страшась, что тот говорил верно… — Вообще ничего не чувствуешь ко мне? Если для тебя это был просто цирк, то ты и не должен что-то ощущать. Так ответь честно, я приму любой вариант, — Чуя сжал пальцами свою ногу, копя силы, — я для тебя просто предмет для достижения денег или твой друг? Или если не друг, хотя бы приятель?       Чую почти трясло от страха, а Дазай молчал.       Он просто хотел поцеловать Накахару без лишних слов. Сам не понимал, почему губы того так манили в данный момент, в таком тяжелом разговоре, но Дазай не мог спрятаться от своих желаний сейчас и закрыть на них глаза, что было для него обыденностью.       Но Дазай сдержался. — Ты мне дорог, Чуя, — выдохнул он, сглотнув.       Чуя же набрал полные легкие воздуха. — Тогда скажи мне, почему ты не можешь быть дорог мне? Предпочитаешь не видеть, что хоть каплю открывался? Забываешь, в каких состояниях я тебя видел и что мы проживали вместе? Не говори, что абсолютно каждый твой шаг был выверенным, обдуманным действием, это невозможно.       Дазай отклонился на мягкую подушку на приподнятой спинке кровати, вдруг устав. — Я действительно не смог бы контролировать каждую свою эмоцию и действие на протяжение месяцев…       Осаму чувствовал, что Чуя прав. Он знал, что тот не лжёт. — Но каким образом ты смог привязаться к чему-то столь отвратительному? — прошептал Дазай.       Дазай не поднимал глаз до тех пор, пока Чуя не приблизился. — Ты не «что-то», Осаму, ты человек, — произнёс Накахара, аккуратно сжав кисть друга. — Неполноценный, — перебил Дазай, прежде чем тот продолжил. — Нет. — Чуя уверенно покачал головой. — У тебя дохрена проблем, тебе безумно тяжело, и ты прошел через множество совершенно бесчеловечных, дьявольских обстоятельств в жизни, но это не делает из тебя неправильного человека и тем более вещь. — Завидев, что Осаму хотел что-то вставить, Чуя сказал: — Позволь мне продолжить.       Когда Дазай едва заметно сжался в плечах и закрыл рот, Чуя благодарно кивнул. — Из-за каких бы обстоятельств не началось наше общение, я рад, что наша встреча состоялась. Не знаю, пройдёт ли обида за произошедшее, но тем не менее я не отрекаюсь от своих слов. Я встретил человека, пусть и до боли закрытого, страшащегося близости, даже опасного, я вижу в нём остатки доброты, которую из него чудом не успели выбить, элементы заботливости, — Чуя улыбнулся, — того, кто умеет повеселиться, насколько это позволяет его разум, человека сильного духом, умного и смелого. Ты замечательный, Дазай. Я хочу узнать тебя лучше, даже если на это потребуется время. — Он подумал секунду и, отведя глаза вбок, продолжил с непонятной смесью серьёзности и иронии. — Хотя, на самом деле, я бы тебе въебал разок или два за этот спектакль.       Чуя хмыкнул и улыбнулся, посмотрев на Дазая без злобы. Осаму нашёл в себе силы ответить тем же. — Хватит я говорю! — донеслось за дверью.       Всклоченный врач ворвался в помещение, источая ярость и желание кого-нибудь «убрать». — Слава богу, что с вами всё хорошо, господин Дазай, — выдохнул он. — Это правда ваши друзья?       Удивлённый вопросом, он ответил, вскинув брови: — Да, кто ж ещё… — Господин Дазай, полиция так и не выяснила обстоятельства дела, к тому же я говорил, что к вам будет наведываться персонал, а тот человек за дверью очень усердно не хотел меня пускать. — Доктор тяжело вздохнул, пригладив волосы. Вся былая статность и спокойствие растворились в зыбучих песках, оставив после себя только суетившегося, боязливого человека — пахло от него униженностью. — Прошу простить Одасаку, он, видимо, хотел дать нам побольше времени, чтобы пообщаться, — послышалось от Осаму. Он надел милую улыбку, но глазами стрелял во врача иглами недоверия. — И, если честно, я не сказал ему о ваших посещениях. — Понятно, — выплюнул врач. — Совсем скоро тут будет полиция для беседы с вами, так что готовьтесь. Всем гостям нужно будет покинуть палату на время разговора.       Он вылетел за дверь, видно, ущемлённый тем, что его ни во что не ставят — да и неизвестно было, что говорил или как действовал Ода, пока Чуя с Осаму попросту общались, ни о чём не подозревая.       По пришествии полицейских, Сакуноске с Чуей прошли в зал ожидания. Ода так и не успел нормально поговорить с Дазаем, лишь справился о его самочувствии, подошёл дать подзатыльник, отметив, что ничего не изменилось за время его многолетнего отсутствия, и перемолвился с ним парой аккуратных шуток, не задевающих, но подкалывающих — как понял Чуя, это было у них в порядке вещей. Накахара взял для себя и Оды кофе, они молча переглянулись, и оба затерялись в своих мыслях, высиживая время пребывание полицейских у Осаму. — Господин Дазай, — спросил мужчина в форме, — можете ли вы сказать, не совершалось ли на вас давление, что подразумевало под собой доведение до самоубийства, или же нападение, то есть вы сделали это не самостоятельно? — Нет. Я действовал сам, у меня не всё в порядке с головой, — спокойно ответил Осаму.       Последнее, что он хотел бы делать — подставлять близких. Да и тем более он не врал, скрывать было нечего, но пусть было бы и так, он бы принял удар на себя. — Вы уверены, что не даёте ложных показаний? Может, вас заставили ответствовать перед нами именно так? — Нет, я с вами откровенен.       Дазай отвечал коротко и ясно, особо не распростронялся, лишь бы побыстрее отвязались. — То есть, вы признаёте, что совершили попытку самоубийства по собственной воле?       Дазая начало подбешивать количество вопросов и уточнений, он торопливо и раздражённо выдал, закатывая глаза: — Да, я сделал это сам, меня никто не подстрекал, не давил, не резал меня самостоятельно, это не была какая-нибудь попытка провакации, желание внимания или что угодно ещё, что вы могли бы подумать, я просто хотел себя убить, всё. Достаточно?       Полицейский посмотрел на него исподлобья, записывая выдиктованное Осаму на бумагу. — Думаю, да. В подтверждение у нас также имеется мнение доктора и ваших спутников. Прочитайте и подпишите это, пожалуйста, если не нужно вносить никаких правок. — Мужчина протянул ему лист, Дазай всё сверил и поставил свою подпись, с огромным наслаждением отдавая документ обратно. — Благополучного вам лечения, господин Дазай. — Полицейский поклонился. — Всего хорошего. — До свидания. — Дазай даже не склонил головы.       Через минуту в палату подтянулись Чуя и Одасаку.       Сделав глоток ещё недопитого кофе, Накахара уточнил: — Мне нужно выйти, чтобы вы могли пообщаться?       Ода махнул рукой. — Да нет, не стоит. Тут и сказать-то нечего, мы столько раз с ним проходили какие-то его ранения, последствия почти смертельных миссий, что я несколько подпривык. Волнуюсь, разумеется, до сих пор, но принимаю уже как данность такую особенность его жизни — в любом случае, он живучий. — Сакуноске посмотрел на Осаму, присаживаясь в кресло неподалёку. — Меня интересует только причина этого поступка, Дазай. Что произошло? — Произошла заминка, но он повёл подбородком и продолжил. — Я понимаю, что, возможно, ты не захочешь говорить, как обычно, но просто надеюсь, что что-то изменилось за годы и ты стал более открытым.       Дазая сковывала подобная атмосфера. Несколько пар глаз смотрели на него с надеждой, а ему было сложно признаваться в своей слабости, делиться чувствами и мыслями. Подводить их было мерзко на вкус. Словно желчь застревала в горле, прожигала его, не позволяя открыть рот и вымолвить хоть слово. Он пытался, правда. Но каждый раз терялся в себе и своей подавленности. Ломать замки ему раньше не приходилось. Разве что буквально.       Все сидели и молчали, ожидая и стараясь не напрягать, не мешать сосредоточиться. — Одно условие. — Внимание приковалось к нему ещё более жадно. — Никаких жалостливых взглядов, слов поддержки и подобного. Я просто попробую рассказать, а вы просто попробуете выслушать.       Чуя неуверенно кивнул, а Ода принял это со всей готовностью. — После тех сообщений Огая, — он выдохнул, цепляясь за простынь, пытался найти в себе силы продолжать, — мне стало как будто всё равно. Я знал, что меня ждёт Ад, знал, что не смогу его пройти.       Дазай устремил свои зрачки к лицу Чуи. А тот в свою очередь думал о том, что Осаму соврал, когда говорил, что за себя беспокоиться не будет. Холод прошёлся по телу, когда пришла мысль, что уже тогда, ещё не отложив телефон, Осаму планировал умереть. — Ты показал мне частицу той жизни, что я мог бы иметь, не будучи в Мафии. И теперь я не готов вернуться к Мори, чтобы сдохнуть под его руками. — Осаму, — бережно подхватил Чуя. — Нет. Молчи, — не дал ему что-либо сказать Дазай. Он перевёл дыхание, стараясь выдержать нарастающую боль в солнечном сплетении, родившуюся из-за тревоги от своей речи. — Я понял, насколько ты силён, Чуя. Мне казалось, что ты справишься и без меня, сможешь помочь Одасаку, и вы вместе как-нибудь выкарабкаетесь.       Дазай опустил глаза, сосредоточившись на своей мимике, чтобы не выдать невыносимого дискомфорта. Боль нарастала, но он к ней привык и полюбил, пусть и говорил всем, что не выносит — так он легче распознавал «не своих» людей, готовых его предать и, возможно, даже пытать; почти каждый человек в Мафии хоть раз задумывался о том, что мог бы кого-то сломать, зная их слабости, а Дазаю казалось забавным обламывать чей-то кайф. — Тогда я ещё не помыслял о самоубийстве в скором времени. Думал, помогу, чем смогу, а дальше вы сами. Когда заметил вовлечённость Чуи, что-то щёлкнуло в голове. Решил, раз он сильный и готов впрягаться, то я могу быть не нужен уже сейчас. И меня просто повело в ванную, как под гипнозом. Не мог остановиться.       Дазай умолчал лишь об одной вещи, которая сыграла значимую роль в его поступке. Узнав, что у Одасаку есть приёмная дочь, ему показалось, что теперь он вовсе не важен для Оды. Дазай слишком долго цеплялся за Одасаку, был слишком сильно привязан к нему в прошлом и знал, что эти чувства были ответными. Курс будто должен был резко измениться с появлением ребёнка, Дазай должен был стереться для Оды и перестать быть приоритетом. Частично так и случилось. И ударило это слишком сильно. — Понял, — коротко изрёк Сакуноске, завершив утверждение лёгким кивком головы.       Чуя ошеломлённо взглянул на Оду, который раз поражаясь спокойным реакциям что одного мафиози, что другого. И пусть не осудил, скорее не понимал — сам не знал, что ещё можно было сказать, учитывая указ Дазая. Поэтому просто промолчал.       Не зная куда деть руки, да и себя в целом, Чуя встал налить воды. — Кому-нибудь ещё надо? — зябко уточнил он. Ода покачал головой, и Чуя посмотрел на Дазая. — Осаму? — Давай.       Кувшин подрагивал от мелко трясущихся рук Чуи, и Дазай обратил на это внимание. Привстал, чтобы дотянуться до Накахары, стоящего в полутора метрах от него, и слегка неуверенно наклонил его к себе поближе. — Не волнуйся ты так, прошу тебя. Уже всё прошло, меня отпустило, — прошептал он.       Чуя кивнул, но не собрался. Так сильно бороться с собой ему ещё не приходилось.       Он подал стакан Осаму и уже был на обратном пути к креслу, когда в дверь постучали. — Сука, очередная проверка, — выплюнул Дазай. — Как же надоели. — Насколько понял, ты сам на это подписался, — напомнил Ода.       Осаму неопределённо мотнул рукой в воздухе, вздыхая.       В палату вошёл врач. Дазай ожидал медсестру и удивился — одно дело, когда доктор приходит выяснять, почему проходу к пациенту препятствует посторонний и к этому сообщает о приходе полиции, и другое дело, когда на проверку заходит он же, будучи занятым важными делами и должный посылать кого-то другого для данной задачи. — После всех проверок принято решение перенаправить вас, господин Дазай, в психиатрическую лечебницу, — равнодушно осведомил доктор, возвратив себе изначальную властность. — Вы можете собираться уже сейчас.       Глаза Дазая округлились от страха, дыхание перехватило. Он ненавидел свой опыт с прошлой психиатрической больницей, надеялся никогда больше там не оказаться.       Врач вышел, и Чуя сразу подобрался к Осаму, присев рядом. — Что такое?       Дазай проклял себя за то, что выдал эмоции. Когда рядом был Чуя, контролировать себя становилось сложнее, его власть над собой смягчалась, её края расплывались, как песок у берега с приливными волнами моря. — Ненавижу больницы и врачей, особенно психиатров, — вполголоса, как в трансе, ответил Дазай. — Ненавижу быть в неизвестности и не управлять ситуацией. Если меня чем-то накачают, я даже не смогу сопротивляться… — добавил он на грани звука.       Чуя знал, что после подобного тона Осаму часто забирала паника. Он резко обнял его, слегка встряхнув, и медленно провёл ладонью по спине парня. Приняв кое-какую идею, Чуя обернулся к Оде и попросил его выйти. — Зачем? — едва говоря, выдавил Дазай. — Дыши, Осаму.       Чуя старался говорить и действовать очень мягко, лишний раз не напрягая. Он огладил плечо Осаму последний раз, перед тем как встать и обойти его сзади.       Дазай повернулся вполоборота, не понимая замысла Чуи, и тот постарался молча его успокоить, зарывшись пальцами в его волосах, как бы передавая немое: «Тише, я не причиню вреда». На удивление, Дазай доверился, открыв Чуе свою спину.       Чуя не подвёл даже после предательства, отставил в сторону злопамятство и надавил большими пальцами на плечи Осаму. Послышался тонкий вдох, Чуя тихо попросил его попытаться расслабиться.       И Дазай был бы рад выполнить просьбу, если бы его мысли каждый раз после правильных, приятных нажатий, не возвращались к его будущему заточению, обречению на пусть и временное, но одиночество и отсутствие безопасности. — Не пойми неправильно, я не считаю себя колдуном, который был бы способен массажем избавить от всех тревог. Но может быть, так твой разум станет чище, и мы сможем обсудить варианты решения проблемы. — Спасибо, Чуя… — Дазай почти про себя простонал и чуть выгнулся, переводя дыхание, чтобы появилась возможность говорить. — Правда, я не вижу никаких вариантов. — Ты мафиози, неужели никто из твоих знакомых, подчинённых или приближённых не может вмешаться в дела больницы и вызволить тебя оттуда? Хотя я и не понимаю зачем… Если бы ты смог объяснить, было бы лучше. — Никто не пойдёт против твоего отца, даже ради меня. — Дазай автоматически изогнул брови полумесяцами, когда Чуя надавил под лопатками. Он и правда начал чувствовать себя чуть лучше. — Что насчёт твоего интереса… — Он был не уверен говорить или нет, морально ещё не отошёл от предыдущих тяжёлых откровений и был вымотан… И всё-таки желание искупить вину перед Чуей встало выше его слабости. — После Огая я ненавижу оставаться наедине с кем-то. В палате, с докторами, любом кабинете, если говорить о больницах, тут без разницы. Можешь перенести это на любые условия. К слову, это главная причина, по которой я жил один в квартире общежития. — Нельзя чувствовать себя в безопасности в месте, где ты не один, — перефразировал слова Осаму Чуя, размышляя. — Могу понять…       Осаму не поправил его и не уточнил, что полноту картины тот не осознал. В своём объяснении Дазай не имел в виду, что наедине с кем-то обязательно нужно было быть на постоянной основе. Гораздо страшнее было как раз оставаться совершенно одному. Но только потому, что в какой-то момент эти условия должны были измениться. И тоже по вине его отца. — Именно, — чуть более раздражённо, чем хотел, резанул Дазай. Он слишком привык за всю свою жизнь скрываться, чтобы впредь реагировать спокойно.       Чуя без проблем уловил изменения в голосе Осаму и протянул плавное «тшш», успокаивая. Своим весом он навалился на одну ладонь, передавая напор на мышцы Дазая. Тот дальше говорить ничего не стал. — Я достану тебя оттуда, Осаму. — Не нужно. Я переживу. — Дазай понизил голос, вспоминая о возможных прослушках со стороны Мори. Он знал, что если Босс что-то хотел — он это получал любыми способами. Если ему маниакально хотелось знать всё, что сейчас связано с Дазаем, он уже мог успеть узнать, в какой он больнице, и дать указания врачам поставить диктофон или скрытую камеру со звукозаписью. А может, Осаму просто брала паранойя, но перестраховка лишней не была никогда. — Ты лучше направь свои силы на мысль о том, что нам нужно сделать что-то с Огаем. Если не сможешь, нам придётся разбираться на пару с Одасаку, но тогда подумай, как это принять. Какие-то изменения в любом случае должны последовать. — Не волнуйся, — ответил он в тон Осаму. — Это будет тяжело… Но это необходимо. Я до сих пор хочу увидеть больше доказательств, чтобы на сто процентов убедиться в том, что всё правда, но если уже говорить о том, что да, то с ним нужно справиться. Он отравлял и отравляет жизни слишком многим, — подавленно завершил Чуя, пока что не в силах смириться. Слишком мало времени прошло. — Я не хочу быть человеком, который защищает своего родителя просто по праву родства, без какой-либо человечности отрицая его вину и обеляя. Это глупо.       Осаму положил свою ладонь на руку Чуи, как будто поддерживая и останавливая одновременно. — Так было бы проще. Но я рад, что ты способен идти по тяжелому пути. Главное помни, что ты на нём не один… — Осаму засомневался говорить дальше или нет, но, проанализировав, решился. — Ты поддерживал меня много раз за этот короткий период нашего знакомства. И я тебя не брошу, когда будет трудно. Прости только, что половина из этого происходит по моей вине. — Не твоей. — Чуя мотнул головой и обошёл Дазая. — Это вина моего отца. И мы с этим разберёмся.       В дверь коротко постучали, врач вернулся. — Господин Дазай, вы решили оказать сопротивление? — Мужчина скептически выгнул бровь. — Нет. Подождите пару секунд, и я готов.       Перед тем как выйти, доктор закатил глаза — показалось Чуе. — Теперь я понял, почему тебя это бесит. Ходит туда-сюда, как комар назойливый. — Именно!       Организм призывно требовал кислорода, лишь бы иметь больше возможностей успокоиться — Дазай вновь вздохнул, а Чуя обнял его. — Постарайся извлечь максимум пользы из этого дерьма… И надеюсь, ты не пробудешь там долго. — Чуя записал на бумажке, лежащей на тумбочке, свой номер на случай, если Дазаю не дадут возможности пользоваться своим телефоном, и передал ему. — Звони почаще.       Врач в этот раз решил не бегать — ожидал за дверью. Как только Осаму вышел за пределы палаты, его увели.

…

      Чуя с Одой вернулись обратно в особняк Дазая. Сакуноске проверил всю систему сигнализации на недееспособность или какие-либо возможные признаки вмешательства; перешагнув порог дома, он тщательно осмотрел всё на наличие камер и прослушки — подключил устройство, срабатывающее на подобных вещах, кое было припасено в кабинете Дазая. На удивление Оды, было чисто. Почему-то Мори не спешил забирать власть над ситуацией себе.       Чуя наблюдал за ним несколько наплевательски. Единственное, что его сейчас волновало — переодеться, а лучше сжечь то, в чём сейчас ходил. Да, его одежду постирали, высушили, отдали владельцу весьма быстро, но в глазах Чуи эти ткани навсегда были испачканы кровью.       Переодеться ему не дали так быстро. — Что будем делать? — спросил Ода, с явной готовностью выслушать. — Дазай же точно сказал о том, что Огая надо убрать. — Он не говорил о его убийстве. — Его передёрнуло. Думать о подобном было страшно. В воспоминаниях ещё теплилась забота и хорошее отношение отца к нему… — Я готов рассматривать любую стратегию, если она будет выполнима и логична. — Говоришь так, будто главный я. Предлагай сам, у тебя больше опыта и, на удивление, куда больше знаний насчёт моего отца.       Ода пригласил Чую за уже ставшее в некой мере «их» место. Барная стойка на кухне первого этажа была самой превалирующей по сборам мужчин.       Накахара опустился, почувствовав блаженство только на миг. Показалось, будто они вернулись в дом, можно было отдохнуть — о чём Чуя уже начал мечтать, — но череда ужаса продолжалась. — Я не любитель стратегий, в результате которых могут умереть или пострадать люди. Несмотря на то, какой Огай подонок, я бы предпочёл видеть его за решёткой, а не в гробу. Но ничего из этого не в праве решать я. Он твой отец. И план должен быть тоже твой.       У Чуи немного закружилась голова. Вспомнив, что давно не курил для усмирения тревожности, он поискал в одном из шкафов припрятанную пачку, обнаруженную им ещё прошедшим днём. Закурил, стараясь «протрезветь». — Я не знаю, с чего начать, — признался Чуя.       Сакуноске медленно постучал указательным пальцем по столешнице, засмотревшись куда-то в угол — очевидно, задумался. — Пока я сидел взаперти, долго размышлял, что можно сделать с Мори. На ум ничего не приходило, все идеи взаимоисключались, у Огая словно не было слабостей. Он море времени потратил на утверждение своего места Главы, затыкание недовольных голов, налаживание отношений с партнёрами. Уверен, он просчитал почти все возможные варианты, как его могли попытаться убить, и придумал, как отразить каждый из них. В какой-то степени я могу назвать Огая гением в мире мафиози. Долгое время он умудрялся делать так, что не получал вообще ни единой царапинки, а он даже не прятался по углам для достижения этого. — Как вышло, что начал получать? — Ослабил бдительность спустя пару лет. Думал, уже всё схвачено, против него никто не пойдёт. Но мир устроен так, что недовольные будут всегда. И когда это до него дошло, он не переставал расслабляться вообще никогда. Если были какие-то риски, он всегда расчитывал пути отхода, спасения или просто предотвращения любой гадости. Если он когда-то и получал ранения, то так было по его плану.       Чуя вспомнил приём в ресторане с застреленной женщиной. Отец повёл его туда, зная, что будет? — Сидя в ловушке, я не знал, что у Огая есть сын. Это меняет ход вещей. — Хочешь действовать через меня? — наконец подхватил тему Чуя. — Именно. Варианты могут быть разные. Со стороны сына ты должен знать его хотя бы относительно хорошо.       Чуя задумался аж на несколько минут. Ода смиренно ждал. — Он ведь не знает, насколько глубоко вы меня во всё посвятили. Если убедить его, что я на его стороне, как он и хотел, поговорить с ним, возможно, даже согласиться вступить в Мафию и принести бутылочку хорошего вина, дабы отпраздновать, и прежде вколоть туда яд — какова вероятность, что всё сработает, если вы вдвоём с Дазаем сможете его вынести куда-нибудь, откуда не сбежит, дать нам с ним противоядие, а дальше уже разбираться, как пойдёт?       Ода обдумал его версию, они обсудили доработки, а потом набросали ещё несколько. Записав их, дабы не забыть, оба решили дождаться возможности связаться с Дазаем. — Он — единственный человек, кто действительно может продумывать всё до таких же безумных мелочей, как и Мори, и он единственный, кто знает его настолько хорошо. Никто, кроме Дазая, не справится с задачей свергнуть нашу «власть».       Чуя задумался: а нужно ли это самому Осаму? Не в плане, что он не хотел бы сдвинуть отца Чуи с места Босса, а перенёс ли бы он это нормально? С его психикой, пережитыми ужасами, стоило ли ему разгребать проблемы подобных масштабов? Чуе казалось, что нет. По-хорошему, ему и в Мафии бы не быть. Загрузившись мыслями, Чуя на время отошёл в комнату, где они ночевали с Осаму. Принятие решения давалось непросто — он взвешивал все «за» и «против», но в итоге разуму приоритет не отдал.       С бешено колотящимся сердцем Чуя позвонил отцу.       Тот взял трубку так, словно сидел перед телефоном и ждал, когда же объявится сын. — Да, Чуя? — Мне нужно с тобой кое-что обсудить. Лично. — Я сейчас на работе… — Никакого предвкушения или радости, простое спокойствие, которое, Чуя был почти уверен, тот наигрывал. — Где конкретно?       Чуя, в отличии от отца, делал всё возможное, чтобы вести речь прямо, без заиканий и придыханий. Было адски тяжело. — В офисе. Ты хочешь подъехать сюда? — Да, — с готовностью ответил Чуя. — Один? — Тут-то и проскочила нота настороженности и злобы. Отец постарался это скрыть. — Не в плане того, что я плохо отношусь к кому-то из тех, с кем ты дружишь, просто, сам понимаешь, Мафия…       Отец настолько метался от волнения, как показалось Чуе, что он даже засомневался, а точно ли с ним разговаривает тот устрашающий и гениальный Босс Портовой Мафии. Хотелось засмеяться. — Да, один, пап. — Я тебя жду, сынок.       В душе Чуи что-то рухнуло после этих слов, и сердце покрылось ледяной коркой. Как такой человек — который, как минимум, убивал без разбора, насиловал самыми извращёнными методами, пытал людей и которого так ненавидели Ода и Осаму — может говорить настолько душевные вещи столь тёплым тоном? В голове Чуи заборолись мысли, находящиеся по разные стороны шахматной доски.       У них была ничья — Чуе было плевать на рассуждения. Он собирался ехать к отцу не для того, чтобы его судить. А чтобы вытащить Осаму из Мафии.