Ascolta il cuore

Накахара и Дазай благополучно добирались до нужной им станции метро, а затем и домой. На часах было что-то в районе десяти вечера, да и оба были жутко голодные, но уставшие. Поэтому делать что-то никто, разумеется, не собирался. Также упоминать о ситуации на переходе никому не хотелось. — Достоевский очень... непредсказуем. — Первым произнес Чуя, все еще прокручивал в голове встречу, ковыряясь в лапше, которая еще не заварилась. — Он всегда таким был, никогда не можешь знать, что он выкинет в следующий раз. — Кивнул Осаму, продолжая. — Поэтому с ним почти никто на курсе не общается из-за скрытной натуры — это раз, а еще из-за того, что он никогда не раскрывает своих мыслей. Предпочитает все держать при себе, если так можно сказать. — Пояснил Шатен, уставившись на Рыжеволосого. Не то чтобы этот Брюнет ему не нравится, но он вызывает некоторое отторжение. Возможно, ему так только кажется. Хотя эта личность и раньше доверия не внушала, признаться честно. — Я заметил. Такую персону крайне редко встретить можно. — Продолжил Голубоглазый, замолкая по окончанию фразы. Накахара первым пошел в душ, ложась спать сразу после. Кареглазый же остался сидеть у себя, включив тусклое освещение. Он закрыл дверь, чтобы в случае чего не мешать Чуе спать, а затем сел за ноутбук. Третьекурсник достал ноты из сумки, кладя их перед собой на стол, включив себе на прослушивание своей же баллады видео с игрой популярного пианиста. Юноша внимательно смотрел в ноты, совмещая то, что он слышит, с тем, что он видит в нотах, делая себе недостающие пометки карандашом. Дазай пытался, правда пытался понять, что хочет от него Фукудзава, он предпринимал попытки "войти" в ту атмосферу, которая должна передаваться в игре. Шатен анализировал отрывки произведения, совмещая их с подобранными эпиграфами к каждому из них, но, как бы он ни хотел, у него не получалось представить что-то настолько живо и правдоподобно, чтобы понять: "это то, что мне нужно!" , нет. Такого не было. Если у Пианиста не допускается возможности понять это изнутри, остается копнуть не так глубоко, а лишь попытаться в очередной раз скопировать исполнение, которое является для всех примером для подражания. Но и это было не так просто. Ничего в этой жизни не просто, уж тем более когда ты являешься музыкантом, пробираешься сквозь тернистый путь, взбираясь выше по мнимой иерархической лестнице среди музыкантов, свысока взирая на весь вздор, грязь, лицемерие и ложь, которые находятся в самом низу. И чем выше ты взбираешься, тем больше возможность упасть ниже, а все перечисленное выше растет в геометрической прогрессии, маняще стараясь заманить тебя в эту бездну, чтобы ты увяз в ней по уши, не в силах более выбраться вверх. Кто бы что ни говорил, а противных людей хватает везде. Тем паче среди музыкантов, которые опускаются до того, чтобы делать различные подлые поступки, пытаясь нечестным путем превознести свое никчемное эго, раздутое до невероятных размеров, как можно выше, чтобы потом повторить все содеянное еще десятки раз. Это нормально. Все прекрасно понимают, что не каждому дано воспитание, понимание личных границ, безусловное уважение к сопернику и здоровое желание конкуренции, но легче от этого никогда не становилось, к огромному сожалению, ничего не меняется со временем, сколько бы его не проходило. Кто-то из кожи вон лезет, чтобы сыграть на пределе своих возможностей, а какой-то самовлюбленный эгоист, решивший провернуть свой низкий трюк, ставит отвратительную подножку тому, кто действительно работал и старался ради победы, а не сидел сложа руки, как это чаще всего делают виновники. В этом вся проблема: подноготная каждого человека буквально просачивается сквозь его поступки в подобные моменты, в особенности когда от этого зависит чья-то репутация. Но Кареглазый старался. Он шел вперед и продолжает это делать, зная каждого поголовно, кто не желает ему добра. Таких людей особенно много, потому, как бы он ни старался завоевать их расположение своим поведением, как бы он ни подстраивался, прогибался под них, они остаются при своих мерзких качествах, продолжая говорить если не в лицо, так за спиной. Лицемерие. Само собой разумеется, что мир музыки поистине прекрасен, в нем есть огромное множество возможностей и часто в нем приятно крутиться, отдавая всего себя этому делу. Но такой весомый противовес может испортить впечатление о нем. Кто-то боится соперничества, кто-то боится остаться никем. Кому-то важно взять гран-при на конкурсе, а кому-то всего лишь сыграть так, как хочет он. Для кого-то остается желанным сыграть какое-то произведение, которое не позволяют взять обстоятельства, а кто-то играет все, что ему дадут. Кто-то работает не покладая рук, а кто-то эти же руки даже не поднимает к клавиатуре, а хочет хороших результатов. Или не хочет. А кто-то просто Дазай, который исписал себе почти все ноты в своеобразных пометках, что ему нужно сделать, переслушав исполнение пианиста более 10 раз. Третьекурсник расписал все, что возможно было. До мельчайших подробностей. Разумеется, у него были еще и другие произведения помимо Шопена, но их он будет учить позже, так как ноты лежат у него еще с давних времен. Обычно у него не было таких внезапных перемен в программах, а сама программа составлялась грамотно, задолго до сессий. Ему не имело значения, что играть. Но сейчас эта фраза не может быть применимой. Иначе бы он не сидел до двух часов ночи, предпринимая попытки услышать что-то еще, зацепиться за то, что позволит ему усовершенствоваться. Когда текст в глазах потерял свои четкие очертания, даже несмотря на то, что Юноша был в очках, он понял — сегодня более ничего путного не выйдет. Пришлось отложить его занятие, выключив свет окончательно, ставя будильник на 9:30 утра. Завтра у него три пары, да и пятница уже. Кареглазый так и не спросил у Чуи, что у него завтра, но это, впрочем, неважно. Потом разберутся. Сейчас Шатен лишь отложил мобильный телефон, укладываясь на кровати, слыша тихий шум автомобилей, проезжающих по перекрестку около их дома крайне редко из-за позднего времени, уставившись в потолок. Затем он все же заснул, фактически полностью ни о чем не думая, попытавшись отпустить ситуацию. Так ему всегда советовала мама. Просто отпустить ситуацию. Проснувшись от привычного звона будильника, Кареглазый выполз из своей комнаты, обнаруживая, что Накахара еще спит. Значит, пары у него сегодня вечерние. Кофе привычно красовался на столе спустя пару мгновений, намереваясь стать частью завтрака. Шатен понемногу сбрасывал с себя остатки сна, находясь в квартире, где было сейчас безумно тихо. Утром этого так не хватает на самом деле. Затем Осаму отправился в консерваторию, закрывая квартиру. Там он встретился с Достоевским, который почти сразу ему заявил. — Николай выдвинул мне предположение, что вы ближе, чем чисто студент-учитель и студент-ученик. — С усмешкой произнес Брюнет, сложив свои листы с проектом в стопку, а затем в сумку. Дазай же вздохнул, отвечая. — Он сказал что-то конкретное? — Поинтересовался Шатен, будучи отчасти удивленным тем, что Гоголь сделал подобный вывод. Другой пианист отрицательно покачал головой. — Просто такую размытую догадку выдвинул. — Уведомил Федор, пожимая плечами. — В любом случае я ему не говорил. — Посмотрим, что он скажет потом. Все равно мы исключительно друзья-знакомые, не более того. — Подчеркнул Осаму, встречаясь с неоднозначной реакцией Достоевского. Как же он ему дорог... — А с твоим проектом там что? — Проигнорировал собственное недовольство Кареглазый, переключив тему. — В форточке подойду, ему все разъясню. Мы уже договорились, в общем.— Товарищ кивнул, заходя в аудиторию, из которой высыпали студенты. Парни сели на их привычные места, раскладывая вещи. Осаму написал Накахаре для уточнения времени его пар. Затем стали подбираться остальные, а после началась привычная пара. У них было две подряд, я затем одна с форточкой в час. Ничего нового. У Накахары же была одна пара, да и та стояла в два часа дня с копейками, так что торопиться было некуда. Хороша жизнь с парами во вторую смену: проснулся в 11, радуешься жизни. Он взял телефон в руки, открывая свои социальные сети. Раньше он выкладывал намного больше фотографий. И был как-то ближе к общественности. Сейчас же он занят. Слишком. Не до того. В уведомлениях высветился один новый подписчик, заставляя с интересом заглянуть на аккаунт, обнаруживая, что это страничка Гоголя. Он не особо что-то выкладывал, а потому было всего пара постов и сборников с историями. Накахара, как добрый мальчик, подписался в ответ, просматривая истории Беловолосого. Тот буквально вечером выложил фотографию, где мелькнул лишь кусок Чуи. По чистой случайности. Было это перед началом их игры на компьютерах, потому там, в углу фото, попал в кадр и Дазай. Правда, он был размытый из-за фокусировки, но это не так важно. Все равно видно и понятно, кто там. Остается лишь надеяться, что никого из однокурсников Рыжеволосого не подписан на Николая, или же этот кто-то, кто подписан, не видел историю. Но ладно, потеря репутации среди студентов не такая уже и плохая вещь... И все равно Чуя никому ничего не должен. Он всегда был своенравным и своевольным, что хотел — то и делал, просто за это он часто получал не совсем приятные выговоры и слова. Но его это не особо волнует. Тем более от сверстников. Пришедши на пары, Голубоглазый разложил вещи, но затем к нему подошел Ширасэ, который тоже сегодня пришел почему-то слишком рано, оставив сумку и обратившись к Чуе. — Можем выйти на минуту?— Накахара кивнул, вставая со своего места, выходя из аудитории по направлению к повороту к лестнице, обычно не пользующаяся популярностью у студентов. К чему была такая секретность, спросите вы? А просто потому что. — Так что у тебя за вопрос, Ширасэ? — Первым спросил Пианист, засунув руки в карманы своих штанов, облокотившись спиной на стену. Разговор не обещал быть приятным, оно было и ясно. — Это ведь ты вчера был вместе с Дазаем и Гоголем? — Голубоглазый закатил глаза с улыбкой, оповещая о том, что он предсказал этот вопрос, будучи абсолютно уверенным в собственных словах и действиях, он слегка отодвинулся от стены, выпрямившись. Буичиро был лишь немного выше Чуи, потому не составило труда заглянуть ему в лицо. — Вау, да ты Шерлок Холмс. — Он с неким пренебрежением произносил эти слова, ожидая дальнейших фраз. — Чуя, но почему? — С долей обиды спросил Светловолосый, разглядывая самоуверенного Накахару. — Что "почему" ?— Сделал из себя дурака Голубоглазый, словно он совершенно не понимает, о чем сейчас идет речь. — Ты и сам все прекрасно знаешь. Почему ты отказываешься от того, чтобы проводить время с нами? — Напрямую спросил Народник с подозрением. В его голосе были еще и нотки обиды с примесью обвинения и осуждения. — То есть ты на полном серьезе променял нас на какого-то Дазая и этого Первокурсника, которого знаешь от силы пару недель? Мы с тобой уже второй год общаемся, мы побывали с тобой невесть знает где... — Продолжил жаловаться Буичиро, видя, как Накахара его остановил жестом, усмехаясь. — О, если тебе станет легче, то там еще и Пианист с курса Дазая был. — Вставил Рыжеволосый, вновь стоя у стены с безразличным выражением лица, на котором красовалась легкая ухмылка. — А что, приревновал? И "мы" ? Ты серьезно? — Пианист негромко посмеялся, отвечая за Буичиро, абсолютно не соответствуя раздраженному Однокурснику. — Если я ходил везде с вами, это еще не значит, что я ходил с вами из великого желания. — Ширасэ был на взводе. Какой же он глупый. Накахара даже не предпринял попыток что-то ему объяснить, а зачем? Во-первых, его не поймут совсем. Во-вторых, тратить свои нервы и время? А в чем смысл? Коротко обойтись с ним стало наилучшим решением. — То есть с ними ты ходишь потому, что тебе с ними нравится, а от нас отказываешься, я так понимаю? — Спросил Буичиро с долей агрессии, скрестив руки на груди, открыто заявляя о вынужденной защите. Накахара кивнул, все еще держа на лице ухмылку, слегка провокационно взглянув на Ширасэ. — И? В прошлый раз у меня были дела. Я не пошел с вами. Если бы был свободен, составил бы вам компанию. — Продолжал Рыжий без всякой доли намека на раскаяние. Ширасэ стоял довольно близко, потому он схватил Накахару за одежду одной рукой, угрожающе глядя на него. Накахара же продолжал не давать агрессивной реакции на все происходящее, так как смысла в ней не было. Типа, серьезно? Это похоже на детскую игру. — И где же твоя гарантия, что ты обязательно пошел бы с нами? — Не уступал Буичиро, глядя с гневом в Голубые глаза, которые лишь насмехались. — Её нет. Если бы хотел, пошел бы. Не захотел бы, не пошел бы. — Коротко ответил Чуя, чувствуя подступающую злость у Ширасэ, которую он до этого сдерживал очень хорошо для него. — Не зря говорят, что ты ведешь себя как ублюдок. — Сказал Ширасэ, словно плюнув ядом. Он рассчитывал на то, что Пианиста это заденет? О нет, ему сугубо все равно. Его больше волнует вопрос, почему Однокурсник так взъелся, когда никто другой этого не сделал. — Да неужели? Подтверждаю свое звание в очередной раз. — Все так же самоуверенно ответил Накахара, когда хватка ослабла, а Ширасэ отступил, собираясь уйти в сторону двери. — Я верил, что ты не такой. — Бросил напоследок Буичиро, уходя в коридор, закрывая дверь к лестнице. Чуе стало до боли смешно, потому он не смог сдержать свой смех. — Ну и ебись со своим Дазаем. — Наверное, это был максимум Балалаечника, которые он только мог сказать или сделать. Тем временем Накахару пробирало смехом от всех этих слов. — Как ребенок малый. — Сам себе сказал Голубоглазый, изрядно посмеявшись с облегчением, собираясь уходить. Но по лестнице поднялся Николай с извиняющейся улыбкой. — Прости, я не знал, что простое фото может так сильно... — Он не договорил, равняясь с Накахарой. — Ничего. Зато я понял, что с ними мне лучше больше не связываться. — Ответил Голубоглазый с легким безразличием, первым проходя в коридор. Гоголь ничего не произнес. Так они и разошлись. На лице Накахары осталась будто бы прощальная ухмылка. Когда он зашел в аудиторию, Ширасэ отсел от него, потому теперь Рыжеволосый сидел в гордом одиночестве. Никто не мешает. В этом плюс. Вся эта ситуация выглядела для Пианиста на уровне комедии. Наверное, слова Буичиро должны были прозвучать очень драматично, заставив Его извиниться, поменять свое мнение, или что там еще делают люди в таких ситуациях? Но в любом случае на него это никак не распространялось. Пара по гармонии прошла крайне тихо и спокойно для Чуи. Ничего плохого в этом нет. А избавился от еще одной преграды. Казалось бы, уже Юноши, а ведут себя хуже детей в детском саду. Не хватает только привести матерей и заставить их поругаться, потому что один у другого попросил самокат, а тот не дал. Потому, вышедши из аудитории, Чуя спустился вниз, взяв себе аудиторию, уведомляя Осаму. На душе было как-то непривычно радостно и легко, что было странным. Наверное, стоило бы грустить или злиться, но у Пианиста не получалось даже подумать о чем-то гневном в сторону своих Однокурсников. Накахара не ожидал, что Шатен придет почти сразу после сообщения. — Я у тебя вещи оставлю? — Скорее утвердительно произнес Дазай, кладя свою верхнюю одежду на стул, туда же он поставил и сумку, замечая настроение Голубоглазого. — Какой-то праздник сегодня? — С интересом уточнил Кареглазый, разглядывая Чую. — Однозначно. Боже, сейчас расскажу. Меня смех берет. Актеры погорелого театра... — Он в подробностях все пересказал Кареглазому, слушающему его с неподдельным интересом, тоже посмеиваясь над словами Рыжего. — Короче теперь я для них "Одинокий волк, который кинул их на произвол судьбы, подло променяв их на каких-то Третьекурсников", прикинь? Я не могу, меня распирает просто. Я удивляюсь, как я гармонию досидел. — Но ты ведь не жалеешь, что это произошло, правильно? — Слегка серьезнее спросил Третьекурсник, глядя на время. У него еще целых шесть минут до пары. Накахара тут же энергично помотал головой. — Конечно нет, зато теперь доставать не будут. Наверное. — Ответил Накахара, глядя на Осаму, отчасти нелепо улыбаясь с явной радостью за Ученика. — Тогда отлично. Ты занимайся, а я побегу на свою пару. — Бросил Дазай, взяв необходимые вещи, уже собираясь уходить. — Кстати, Гоголь сказал, что мы непохожи на обычных студентов. Ставим ставки, когда он выдаст заключение о том, что мы живем в одной квартире. — Поддерживая атмосферу, заявил Шатен, закрывая первую дверь. — Ну что за день... — Усмехнулся Чуя, начиная с приподнятым настроением разыгрываться. — Что Фукудзава сказал? — Поинтересовался сразу Дазай, садясь на место. — Он одобрил весь проект, сказал, что подробности: где, куда и когда — скажет позже. — С облегчением поделился Достоевский, будучи довольным своей работой. — Ну и хорошо. — Произнес Шатен с привычной улыбкой, как сразу в аудиторию зашла преподавательница, начиная занятие. В консерватории всегда теряется счет времени, особенно когда день такой насыщенный. Потому пара пролетела незаметно для всех. Осаму распрощался с Федором уходя в аудиторию, где занимался Накахара. Чуя же уже занимался с Листом, понемногу его выучивая наизусть, чтобы было четкое понимание того, где, что и когда вступает в разных руках. Чтобы это было крепко вбито в пальцы, требуется время. И его нужно немало. Но оно не всегда есть у пианистов, которые учатся в консерватории. Да и у музыкантов в общем. Порой даже сказать, что сложнее, проблематично: быть каким-нибудь струнно-смычковым, читать одну строчку всю свою жизнь, но иметь вечные проблемы с чистотой игры и концертмейстером, или быть пианистом или другим инструментом, где читать нужно от двух строчек, выучивая пассажи на всю клавиатуру, но играть без этих проблем. Потому Шатен вернулся, глядя на то, как Чуя упорно занимается. Всем бы такое рвение и страсть к своему делу, как у Накахары. Рыжеволосый был всецело погружен в свое дело, а потому даже не повернулся, когда Кареглазый зашел. Впрочем, оно было и не нужно. Пришлось обратить внимание, что световой день начинает понемногу увеличиваться, потому что сейчас на часах начало шестого, но на улице все еще светло. Почти середина февраля, как ни крути. 13 февраля. Шатен умиротворенно занял место у окна, наблюдая за тем, как остальные студенты расходятся по домам. Все же сегодня пятница, а первая неделя всегда самая сложная. Спустя какое-то время Чуя стал играть произведение полностью, захватывая внимание Дазая. Даже в медленном темпе он умудрялся сделать так, будто играет все как написано. Он почти перестал цеплять лишние ноты, а потому все звучало еще лучше. Осаму подошел к Рыжеволосому, забирая ноты с пульта. Тот ожидал это, потому лишь улыбнулся, полноценно уходя в воспроизведение музыки. Кареглазый лишь стоял рядом, поглощенный звуками фортепиано. Да, у Второкурсника не было стабильного темпа, ему еще не совсем хватало техники на то, чтобы выигрывать каждую ноту, но даже несмотря на эти факты, его исполнение было хорошим. И это скажет любой, у кого ни спроси. Он понимал, как нужно играть Листа. Откуда, остается спросить. Неужели он слушал исполнение других людей, набираясь опыта? Но для этого нужно время, а сколько Третьекурсник помнит, он ни разу этого не сделал за всю неделю. Приходится сделать неосознанный вывод, гласящий о природной предрасположенности Чуи к восприятию всякой музыки больше, чем у кого-то обыденного. И чем больше он сам играет, тем совершенней становится его исполнение в музыкальном плане. Казалось, что Студент проживает каждую ноту, каждый звук более чем полностью. Его игра на самом деле способна тронуть людей до глубины души, потому что он всегда сам открывается тем, кто его слушает. И он получает от этого свое удовольствие, которое не может понять никто. И вот звучат последние, гремящие аккорды, провозглашающие о конце произведения. Рыжеволосый ставит последний аккорд на фортиссимо, изящно сняв его, оставляя после себя крайне приятную атмосферу. Дазай несколько мгновений стоял молча, впечатленный тем, как из простых нот, написанных на листе, этот Второкурсник делает настоящий шедевр своим видением. Да, возможно не везде его игра была оправдана и верна со стороны теоретической части, но это не мешало ему играть хорошо. Голубоглазый молча встряхнул руки, так как те успели заболеть за довольно длительное время игры, ставя другое произведение, Рахманинова, на пюпитр фортепиано. Кареглазый так ничего и не сказал, лишь отложил ноты, которые он держал в руках, на стол, вновь возвращаясь на свое прежнее место. Накахара стал отрабатывать произведение дальше, аккуратно проходя каждый момент, чтобы не возникало ошибок. Как-никак играл он уже около трех часов, а потому изрядно вымотался, точно так же, как и руки. Он перестал все выговаривать, а потому стал чаще снимать руки с клавиатуры, встряхивая их. — Ты за сегодня много сделал, не нужно себя мучать. Посиди лучше. — Сказал Дазай, положив руку на плечо Голубоглазого, как бы прося его уступить место за фортепиано. Чуя не стал возражать, севши на стул около стены. Осаму быстро разыгрался, еще раз в медленном темпе прогоняя каждое произведение. Они были настолько сильно отточены, что он играл до такой степени автоматически, что ритенуто у него получалось каждый раз совершенно одинаковые, сколько бы ни смотреть. Да, различия в исполнениях были, но они были почти незначительными. Поэтому он играл "скучно" . Потом наступила его боль душевная — Шопен. Юноша стал в среднем темпе играть балладу, вспоминая все то, что он писал себе в нотах, пытаясь все это выполнить с первого раза. Но такие вещи не получаются ни с первого, ни со второго и даже не с третьего раза. Разумеется, были запинки. — Можешь мне ноты из моей сумки подать? — Попросил Осаму, понимая, что не вспомнит всего того, что где понаписывал. Рыжеволосый быстро отдал ноты, достав их из сумки, пока взгляд зацепился за полностью исписанную первую страницу. Дальше, разумеется, было не лучше. Потом Шатен понял, что ни черта не видит, потому попросил подать ему уже полностью всю сумку. Он порылся в ней, достав футляр с очками. Первый он откинул на крышку фортепиано, сумку вновь бросил на стул, а очки водрузил на себя. Он стал читать все, что написал, пытаясь это сделать. Приходилось каждый такт делать отдельно, проходя по нескольку раз. То же самое и с фразами. Поэтому он не дошел и до половины, как время перевалило за восемь вечера. Не хотелось зависать в консерватории допоздна, но Дазай хотел работать. Потому он продолжил, не замечая того, что Голубоглазый тоже рассматривает то, что написано в его нотах. В отличии от Третьекурсника-учителя, его Ученик видит очень хорошо. Нужно было уловить то удивление, которое испытал Чуя, когда он стал читать, что написано Осаму. То есть, сразу возникает вопрос, неужели он совершенно ничего не смыслит в музыке? Помечать себе такие вещи кажется смешным. А то, как он пытается достичь того, что написал, и того смешнее. Но Накахаре не смешно почему-то. Наверное, будь он в музыкальной школе, посмеялся бы. Но он в консерватории, он старше и умнее. И он испытывает, глядя на это, сугубо сочувствие. Ведь не понимать таких вещей сродни быть школьником. Да даже школьник так не играет. Здесь Голубоглазому открывается вся плачевность ситуации, которая возникает. Теперь он может полностью оценить уровень того, насколько все плохо. А затем в мыслях возникает вот что, а ведь все свои исполнения он достигает таким неимоверным объемом трудов. Он работает наступая себе на горло, не покладая рук продолжает играть, закрывая глаза на все сложности. Вот что восхищает. Из полной непробиваемости и черствости он умудряется сделать даже стильное исполнение, только неживое. В этом его единственный минус. Хотя, наверное, будь он кем-то вроде Рыжего, чувствуй он все так же тонко, был бы он тогда таким трудоголиком? Вот, наверное, нет. Все в этой жизни для чего-то нужно, а для чего — выяснится позже. А пока Чуе остается лишь наблюдать за тем, как Дазай мучает себя, вдалбливая внутрь своего сознания то, Как надо сыграть. Он вдолбит это до дыр, так, чтобы, когда его поднимали в три часа ночи, он мог играть. Он так, наверняка, привык уже. Нет смысла за него переживать и пытаться что-то изменить. Накахара сидел, слушая то, как Кареглазый пытается выточить все идеально. Как любят говорить, чтобы комар носа не подточил. Так он и играет, в общем-то. Донельзя идеально, правильно. Это очень сложно, Накахара прекрасно понимает, что все эти вложенные труды имеют огромный вес, а за спиной у Осаму стоит огромное множество часов, проведенных за фортепиано. Рыжий заметил, что уже стемнело, а этот факт уже заставил его взглянуть на часы. Время медленно шло, длинная стрелка часов уже была на цифре "9". Не сказать чтобы Голубоглазый устал, просто видеть то, как механически Шатен старается все выполнить, нагоняет сон. Да и не только сон. Кареглазый дошел до последней четверти произведения, когда услышал из динамиков, что консерватория закроется через час. Третьекурсник понял, что пора бы уже и домой идти. Но он еще имеет непреодолимую тягу заниматься дальше, играть и делать все дальше и дальше. Впрочем, желудок тоже дал о себе знать, так как он ничего не ел с самого утра. — Пойдем домой. — Сказал Осаму, собирая свои ноты, приводя всю аудиторию в надлежащий ей порядок, в котором они ее получили. Накахара сонно кивнул, начиная собираться и одеваться. Парни быстро спустились, отдавая ключ Вахтеру. Затем они покинули здание, идя к метро. — Ты бы мог и без меня домой ездить, чтобы попусту не сидеть. — Предложил Дазай, не глядя на Накахару. Второй молчал, ничего не говоря и не делая, что означало, что он категорически против этой идеи. Почему? Сам не знает. Не сказать чтобы возвращаться одному было так уж непривычно, или же его угнетало то, что он возвращается в непосредственно как бы чужую квартиру. Просто он не хотел. Вот и всего. В пустой квартире как-то слишком скучно. Слишком пусто. Человек быстро привыкает к тем условиям, что ему создают, а потому и Чуя успел привыкнуть к тому, что в квартире всегда, ну или почти всегда, есть Третьекурсник. Так просто спокойнее. — Не хочешь? —Не горю желанием. — Коротко отозвался Накахара, не давая никаких пояснений. Оба замолкли, ожидая на перроне поезд. В метро было, на удивление, пусто. Что совершенно странно. Все же пятница. Навряд ли кто-то уехал из города... А, они будут возвращаться ночью просто. Парни спокойно доехали домой, заваливаясь в квартиру. Студенты были вымотанными после такой насыщенной недели, уж тем более с учетом того, что квартира всегда навевает приятное тепло, которое расслабляет и заставляет выпустить все то, что было подавлено в течение дня. Но поужинать все же нужно было. Да и отзвониться родителям Дазаю тоже надо было... Но это потом. — Что будешь? — Задал почти риторический вопрос из кухни Осаму, выбирая, что приготовить. Через минуту на кухню вышел Чуя, который уже переоделся в домашнюю одежду. — Вообще не принципиально. — На что Дазай достал из морозильной камеры пельмени, потому что они, как у истинного Студента, всегда есть в холодильнике. Шатену не хотелось возиться с жаркой, следовательно, колесо выбора остановилось на варианте бросить изделия в кипяченую воду, оставляя их вариться. У самого еще энергия била через край, несмотря на возникающую усталость. Одно другому не мешало, если быть точнее. Кареглазый сел на табурет, наблюдая за залипшим в одну точку Второкурсником. Шатен не трогал Накахару, так как тот не нуждался в каком-либо внимании к нему прямо сейчас. Было сложно сказать, о чем он думал, но нельзя сделать прогноз, что это что-то печальное. Просто в голове он решал возникшую дилемму прямо сейчас, что выглядело крайне смешно. Оба сидели в тишине, не произнося ни слова. Наверное, им просто не хотелось говорить по вечерам. Общение с людьми всегда высасывает слишком много энергии. Парни подождали, пока приготовится их еда на сегодняшний вечер и ночь, а потом уже принялись ужинать. В темпе andante они закончили, Осаму забрал тарелки, глядя на возмущенного Голубоглазого, но тот решил промолчать, ограничившись злобным взглядом. Неужели они так и будут продолжать упрекать друг друга за то, что один моет всю посуду? Это смешно. Парни в очередной раз разошлись по комнатам, включая не слишком яркий свет. Накахара заглянул в свой телефон, обнаруживая огромное множество непрочитанных сообщений от разных людей. Были и от однокурсников, разумеется. Нет, они не вели себя чересчур уж гневно, но большинство спрашивало про случай с Ширасэ. Видимо, он им рассказал далеко не все. Боится, значит. Не все так плохо с репутацией у Рыжеволосого, раз уж кто-то держит язык за зубами по его указке. Сон понемногу продолжал окутывать Второкурсника, из-за чего он решил, что ответит на все сообщения уже завтра. Или послезавтра. Или никогда вообще. Юноша отложил телефон в сторону, выключая свет. Как же ему повезло, что у его группы нет занятий по субботам. А, если быть точнее, там стоит одна лишь физкультура, да и та во второй половине дня. У Шатена тем временем все горел свет, потому Чуя просто повернулся, чтобы не видеть просачивающиеся лучи, погружаясь в сон. Дазай вновь задумался о балладе. А все его размышления приводят к одному: что он не может быть нормальным пианистом. Он не может играть так, как играет Накахара. Сколько бы он ни пытался, как бы он ни тянулся к той светлой двери, что открывается где-то вдали, как бы он ни старался — все без толку. Он давно еще стал ловить себя на мысли, что эмоции и чувства — Это вообще не для него. У Третьекурсника еще с давних времен сложилось такое впечатление, что он какой-то другой. Не такой. Совсем. Такое чувство, что его не пустили в полноценную жизнь со всеми ее красками. Ему дали выбор: либо ты пытаешься жить так, как остальные, но продолжаешь косячить, либо ты отказываешься от одной неотъемлемой составляющей тебя как личности, но достигаешь высот в исполнении технического плана. Однако у Кареглазого мало кто спрашивал, чего он хочет. Он однажды наступил себе на горло, задавив все то, что имел в самом начале, сравняв с землей все ростки, так старающиеся пробиться наружу изнутри, а теперь уже как третий год пожинает свои же плоды. Даже несмотря на то, что у него есть родители, с которыми он мог бы тогда посоветоваться, он не сделал этого. Принял выбор на свои плечи, а потому продолжает нести это бремя и клеймо. А смысл в том, чтобы пытаться делиться с кем-то этим? Какой прок? Ничего не изменится от того, что Осаму расскажет о себе частью больше или частью меньше. Исход один. И заключение одно. Он технарь, но не музыкант. Обидно ли от этого? Нет. Больно ли это признавать? Нет. Сожалеешь ли? И здесь тоже нет. Хотя, сознаться честно, он уже сам не уверен. Порой кажется, что все это вокруг фальшивое, нереальное. Иногда хочется просто спрятаться в какой-нибудь угол, дабы не смотреть на себя в зеркало. Потому эта наигранность, с которой Дазай ко всему очень тщательно подходит, заставляет что-то внутри него сжиматься с отвращением, заставляя себя лицезреть то, насколько он мерзок. Вся эта лесть, улыбки, слова — все без исключения является необъяснимой ложью. Но эта игра переросла уже в то, что со временем укоренилось, стало обычным. Но время от времени случаются такие своеобразные "просветления" , когда Третьекурсник вновь переворачивает все с ног на голову, копаясь в этих несчастных опилках, осколках того, что он постоянно собирает. И с каждым разом это омерзительное чувство накрывает сильнее. Но Шатен не может злиться. Он в общем не злится. Он априори ничего не может почувствовать, что было бы чем-то хоть на долю грамма большим, чем простое раздражение, которое даже сложно охарактеризовать этим словом. Он безразличен ко всему этому. Эти слова Фукудзаве, стоят ли они чего-то? Было ли это то, что действительно хотел сказать Осаму? Нет. Он бы молчал. Просто молчал. Ничего не говорил. Стоял в тишине. Студент не знал, что нужно говорить, потому что говорить то, что хочет он, возможным не представляется. Это было лишь элементарное проявление уважения к Педагогу. Безусловное уважение, которое должно присутствовать совершенно всегда и совершенно везде. Где бы ты ни был, ты не в праве забывать то, чему тебя учили годами. Манерность. Это качество выработано настолько автоматически, что Кареглазому уже не нужно даже задумываться о том, что следует ответить или сказать. Пока у обычных людей присутствует чувство стыда, вероятно, какие-то колебания или сомнения, Осаму далек от всего этого. Поэтому можно сделать вывод, что он всегда говорит все "искренне" : все извинения и предупреждения, все пожелания. Этим он завоевывает доверие педагогов и студентов. На это они клюют и попадаются. А Кареглазый, в свою очередь, не дает совершенно никаких сомнений в правдивости мыслей на его счет. Потому что и нечего дать. Никаких опровержений нет. Есть лишь пустота, которую могут иные принять за надменность и самоконтроль. Но она ведь никому не нужна, не так ли? Никто не станет иметь дело с человеком, кто выглядит так, словно его в этом мире вообще ничего не касается. Осаму отнюдь не раз слышал, что равнодушие — самое худшее в этом мире. И это утверждение въелось в него, лишь больше утверждая ему об отсутствии должного "процента человечности" в нем. Здесь в голове всплывает ситуация с Накахарой. Она изначально была слишком странной по своей природе, да и разобраться с ней Дазай оказывается не в силах. С Чуей все было по-другому. Казалось, что его слова были острее лезвия ножа, а потому они не смогли обогнуть тело Осаму. Дазай никогда не ощущал обиды или вины настолько глубоко. Для него это было удивительным... Скорее, нет, новым. Неожиданным. Смешанным. А почему? Дело в Чуе или дело в нем самом? Сложно сказать наверняка. Обычно Дазая совершенно никоим образом не корежит стороннее мнение, даже собственных родителей. Но в тот раз что-то сломалось. Система дала сбой, что вылилось в тот конфликт. И он от неожиданности, испугавшись собственных эмоций, пошел прочь. Ушел от Накахары, сказав, что больше не собирается преподавать у него. Хотел отгородить себя, учуяв потенциальную опасность? И все же, точно ли он так упорно старается играть, проявляя хотя бы малейшие чувства? Что-то все больше это перестает походить на правду, размывая свои границы четкого "да" и склоняясь все ближе к огромному полю "нет" . А в чем опасность-то? Сорваться на Накахаре? Его это не особо волновало. Или все же опасность в том, чтобы его барьер, выстраиваемый годами, был разрушен? Тогда мысль вновь уперлась в то, с чего начали. А точно ли он старается? Или это еще одно пустомелие? Почему он просто не может дышать вместе с музыкой? Почему он продолжает играть сугубо технические произведения? Почему он не может испытывать хотя бы что-то, когда играет музыку? Испытывать этот азарт на конкурсе, легкое переживание перед выступлением: тремор в руках, сбившееся дыхание, легкое покалывание в кончиках пальцев в преддверии своего выхода —, чувствовать, как он отходит от рациональной части себя, когда звучит его игра? Просто почему? Третьекурснику не было тяжело. Ему было никак. Сколько бы Кареглазый ни пытался копаться в себе, сколько бы не предпринимал попыток, каждый раз он наступает на те же грабли. Только сейчас появился еще один пункт, в котором фигурирует Второкурсник. А если так подумать, то что им двигало, когда он оттянул собственную мать от Чуи, заставив его собрать вещи и уйти с ним? Неужто это было "простое желание помочь" или "вежливость" , как он объяснял это Достоевскому? И ведь не хочется признавать, что это тоже не совсем так. Очередная отговорка, чтобы не лезть в это еще раз. Но тогда что? Сложный вопрос. Все упирается в один и тот же вопрос, который висит огромной меткой у него над головой, принуждая каждый раз на него смотреть, как только Юноша хочет поднять голову, запирая его в бесконечную петлю размышлений. "А точно ли я стараюсь?" Осаму сидел на своей кровати, уставившись в белую стену, на которую падал желтоватый свет от лампы. Парень был оторван полностью от внешнего мира, продолжая погружаться в свои мысли, то и дело переходя от одной к другой, стараясь выстроить хоть малейшую логическую цепочку, которая могла бы ему помочь. А нужна ли ему эта помощь? Может, лучше все просто оставить так, как есть? И этим он загоняет себя в еще больший тупик, уже в который раз попадая на этот вопрос. И каждый раз он откладывал. Каждый. Чертов. Раз. И становится все невыносимее. Он сидит час, два. Совершенно неподвижно. Он не знал, который сейчас час, но он знал, что ближайшее время сон не будет его спутником. Наверное, обычный человек бы захотел поговорить с кем-то, но не он. Даже если это могло бы помочь, ему все равно. Он продолжит вязнуть в своем болоте в одиночестве. Не нужно впутывать в это других. Вообще никого. Потому что никто не сможет ему помочь до тех пор, пока он сам себе не поможет. Ему не нужна помощь. — Ты еще не ложился? — Спросил Накахара, проходя мимо комнаты Дазая. Тот, разумеется, ничего не ответил. Он вообще его не заметил. Чуя проснулся от жажды, потому пошел на кухню. Затем он вновь проходил к своей комнате, видя, что у Осаму реакции совершенный ноль. — Эй, я с тобой разговариваю. — Рыжеволосый Второкурсник подошел к Шатену, становясь рядом с кроватью. Осаму сидел ближе к краю, стопы слегка свисали с края кровати, колени были согнуты ближе к груди, а руки замком висели на них. Затем Он понял пользу от ожидания ответа, потому осторожно сел рядом на кровать, разглядывая Кареглазого. Он смотрел куда-то в пустоту, выглядел крайне потерянным, словно его душа покинула тело и блуждает далеко не здесь. Он вполне самостоятельный, чтобы разобраться со всем этим. — Уже почти три часа ночи, Дазай. — Произнес Голубоглазый хриплым ото сна голосом, не понимая, что нужно делать в таких ситуациях. Состояние, в котором тот находился, совершенно не внушало никакого доверия, а лишь сеяло легкое переживание на этот счет. Накахара провел рукой около глаз Осаму, пытаясь забрать фокус, но так и не вышло. Он точно хочет играть так, как играет Чуя? — Дазай, что с тобой вообще происходит в последнее время? — Спросил Рыжий в пустоту, рассекая гробовую тишину квартиры своим голосом с легким упреком. Тот не реагировал. Второкурсник посмотрел на Осаму, кладя свою руку ему на плечо. Это лишь самообман. Накахара сел перед Шатеном на корточки, заглядывая тому в лицо и взяв его за несвойственно холодные руки, ненавязчиво расцепляя своеобразный "замок", давая знак о своем присутствии. Дазай, ты всегда был трусом. Признайся уже хотя бы сам себе. — Что ты от меня хочешь?! — Наконец возвратился в реальность Дазай, не рассчитав свою громкость, он прорычал на Чую, небрежно выдергивая свои руки, глядя тому в глаза с расплывчатыми очертаниями ненависти. Слова сорвались с уст без должного разрешения хозяина. Накахара не был испуган, но спустя мгновение Шатен понял, что сделал совершенно не то, что должен был. Он тотчас переменился, сделав виноватый вдох. Третьекурсник поставил оба локтя на колени, зарываясь пальцами в собственные волосы, опустив голову. — Черт, прошу простить. Не знаю, что на меня нашло. — Автоматически промолвил Кареглазый извиняющимся тоном, не глядя на Его Ученика. Тот остался сидеть на месте, глядя на Осаму, выглядевшего не лучшим образом. — Я пытался до тебя достучаться несколько минут. — Констатировал факт Чуя железным голосом, не выражающим ровным счетом ничего, кроме как своеобразного упрека. — Сейчас три часа ночи. — Иди спать, Чуя. — Произнес Дазай, пытаясь от него отмахнуться, сделав глубокий вдох-выдох, так как его раздражение сейчас начинало переходить границы дозволенного. Накахара ответил в прежней манере. — Я жду объяснений. — Настойчиво продолжал Рыжий, добиваясь обратной реакции от Шатена. Тот продолжал сидеть, не поднимая головы. — Чуя, я очень прошу. — Продолжил Кареглазый, пытаясь унять нарастающий гнев. — Нет, Дазай, я... — Второкурсник вновь стал говорить, но он не успел сказать то, что хотел, так как его относительно тихий тон вновь прорезал острый голос Педагога, разрывая ночную тишину окончательно. — Просто уйди, не лезь туда, куда тебя не просят! — Шатен не выдержал, увы, он не смог просто проглотить то, что продолжало нарастать. Он снял руки с колен, поднимая голову и с нескрываемым гневом глядя на Накахару, в чьих глазах читалось беспокойство, что шло вразрез его тону. Тот не был испуган, совершенно нет. Кареглазый не смог держать зрительный контакт, поверженный осознанием свершения необдуманно-импульсивных действий. Как ему все это дорого. Юноша вновь принял позу, в которой был до этого, говоря тихим голосом, понимая, что он и без того допустил много ошибок. — Это не твое дело. — Если ты успокоился, то можем продолжить. — Сказал Чуя раздраженным тоном Осаму, вероятно, разделяя его состояние в какой-то мере. — Если ты сейчас не отойдешь, я могу тебя ударить. — Предупредил Дазай, чувствуя то, как его захлестнуло этим. Отвратительное чувство. Настолько редкое, но до тошноты омерзительное. — И не собирался. — Продолжал провоцировать Накахара своим тоном. Кареглазый предупреждающе снял руки с колен, сжав их в кулаки, впиваясь короткими ногтями себе в кожу. Он не хочет этого делать. — Продолжишь молчать? — Голубоглазый произнес это, получая мгновенную реакцию от Шатена, ощущая пылающее от удара место в районе скулы. Дазай, вновь собрав руки в кулаки, отвернулся, не в силах смотреть на Чую. Он клялся сам себе никогда и никому не вредить, насколько бы тяжелой не была ситуация. И прямо сейчас он не сдержал свое же обещание, потому его переполняло отвращение к самому себе. Какой же он ублюдок. Юноша встал с кровати, желая уйти, но Накахара не дал это сделать. — Полегчало? — Аккуратно произнес Рыжеволосый, глядя на фигуру Шатена, вперившего взгляд в пол. Его волосы закрывали лицо, потому не было видно ровным счетом ничего. Рука Осаму была холодной, наверняка он испытывал сильный стресс. — Дазай, ты, разумеется, можешь продолжать убегать, но от этого лучше точно не станет. — Рыжеволосый крепко держал руку Кареглазого, чтобы тот никуда не ушел и не заперся. — Ты не заметил, что едет мотоцикл, и тебя чуть не сбило, сейчас это. Осаму, совершенно очевидно, что с тобой что-то не в порядке. — С долей заботы обратил на себя внимание Голубоглазый, глядя на Юношу. Тот находился в душевных метаниях, явно будучи разбросанным везде. Он стоял неподвижно, собирая себя в более приемлемый вид. — Это не нормально. — Добавил Накахара искренне, зацепив этим внимание Осаму. Третьекурсник поднял голову, заглядывая в глаза Накахаре с нечитаемым выражением лица. — Почему? — Спросил он растерянным голосом, отчасти недоверчиво глядя в Голубые глаза. — Я тебе буквально никто. Простой Третьекурсник, который по чистой случайности оказался твоим Преподавателем. — Накахара слегка ядовито усмехнулся, все еще держа Дазая за запястье. — Какой же ты идиот. Я имею право о тебе беспокоиться даже просто потому, что мы оба люди. — Это не был упрек, просто Чуе было действительно смешно с того, что Дазай не понимает таких элементарных вещей. Хотя он не понимает явно многого в этой жизни. Накахара вновь стал более серьезным, но взгляд был мягким. — Ясно. — Коротко обошелся Шатен, чувствуя укор совести, глядя на лицо Голубоглазого, на котором остался след от удара. Он стал говорить однотонно, словно совершенно бесцветно. — Я не хотел тебе навредить. Прости. Я не знаю, это просто... — Осаму вновь смотрел куда-то в пол, слегка отвернувшись. Рыжий осторожно протянул свою свободную руку, аккуратно взяв подбородок Дазая, заставляя его взглянуть на себя. — Ничего. Я прекрасно понимаю. Я не виню тебя. — Произнес Накахара нужные слова, попав в точку. Шатен пришел в замешательство. Несмотря на все, что произошло, Второкурсник оставался при своем мнении, твердо упираясь в него всем. А ведь он должен был развернуться и уйти. По крайней мере так думал Третьекурсник. — Осаму, от твоего молчания ничего не изменится. — Настаивал на своем Рыжий, продолжая держать хватку на запястье Кареглазого. Тот был в раздумьях. Затем Голубоглазый жестом предложил сесть обратно, Второй не сопротивлялся. Осаму придвинулся к стене, в очередной раз подгибая слегка колени, обхватив их руками. Дазай не мог придумать, как ему стоит начать и что вообще говорить. Он никогда не пытался открыться кому-то. Даже чему-то. Он сделал вдох, предпринимая попытку говорить. — Просто все это... Странная тема. — Юноша взял паузу, зарываясь одной рукой в свои волосы, кладя на нее голову. — Будучи ещё последнем классе музыкальной школы, я понял, что игра эмоциональная и эффектная никому не будет нужна, если я буду играть текст неосторожно. Перед выходом на сцену у меня постоянно тряслись руки, я не мог себя успокоить. Было никак. Из всего того я сделал вывод, что отказаться от подобного способа игры было бы лучшим решением, отдав предпочтение рациональности. Тогда я словно отключился. — Юноша говорил тихо, пытаясь сформулировать свою мысль хотя бы немного более конкретно. — Смутно сейчас помню тот год и первый курс колледжа. Я делал упор на технику, всячески развивая ее, выучивал тексты до автоматизма, стабилизировал темп, пренебрегая восприятием произведения и тем, что я должен в него вложить. — Стал понемногу выстраивать свой рассказ он, в то время как Накахара сидел рядом, внимательно слушая его. Он понимал, что прямо сейчас Осаму пытается быть честным в какой-то степени, потому не смел перебивать. — Тогда я довел свою технику до такого уровня, чтобы быть на голову выше всех остальных. С ней я перешел в консерваторию. В колледже меня не особо волновало то, что я играю, как тогда выражались, без души. У меня была цель, потому я к ней шел, теряя все, что можно было. Когда я перешел в консу, Фукудзава тут же сделал на этом акцент, попытавшись что-то изменить. — Парень хотел было добавить: "но было уже поздно", однако воздержался. — Я стал лучшим учеником в консерватории по классу фортепиано с моей техникой, поначалу всех это впечатляло, но со временем этот эффект просто утерялся и все увидели, что я играю чисто ноты. И до этого момента меня никто не трогал. Но затем Он решил дать мне эту чертову балладу, отважившись, мол, ты же сыграешь. А проблема вся в чем... — Он слегка усмехнулся, продолжая говорить так, будто это вообще сущий пустяк. — Меня не пронизывает никакое произведение, сколько себя помню, меня не тронуло ни одно исполнение музыканта, ни одно произведение, что музыкальное, что литературное. Я не могу передать совершенно ничего, потому что сам попросту этого не ощущаю. Я не умею ненавидеть людей, я не умею им сочувствовать, их мнение меня никогда не задевало и не волновало, я далек от них. Будто не живу вовсе. — Парень говорил это с самоиронией, стараясь скрыть, что эта тема для него слишком огромная и сложная. Сейчас он чувствовал себя обнаженным, словно на нем отсутствовала всякая одежда. Быть уязвимым никогда не было чем-то простым для него. — Все эти манеры, улыбки, пожелания... Тошнит уже от них. Сколько бы я ни пытался, я так и не смог что-то с этим сделать. Смерти близких меня не тронули. И часто я наталкиваюсь на мысль о том, что все это лживо. Это сложно объяснить, но у меня впечатление, что все то, во что я поверил, лишь иллюзия, которую я сам построил, и на самом деле мне лишь кажется, что я отличаюсь от остальных людей своим равнодушием, а по правде я точно так же имею возможность испытывать что бы то ни было при прочтении книг или прослушивании музыки. — Пытался продолжать Шатен, но затем он замолк на какое-то время, предпринимая попытки говорить то, что он на самом деле думал. — Или же мне лишь кажется, что я стараюсь, а на самом деле я ничего не делаю ради этого...Я не знаю.Все это так запутанно. И с каждым днем этот клубок все больше и больше. — Он сделал выдох, не зная, стоит ли что-то говорить дальше. Ему было чуждо так откровенничать с кем-то. Накахара видел это, потому крайне аккуратно положил руку на плечо, которое было дальше от него, чтобы предложить Дазаю облокотиться на него, не настаивая на этом. Чуя чувствовал, как в голове Третьекурсника все еще крутились весь рой мыслей, поглаживая Осаму по плечу. — Создается такое ощущение, что он совершенно никогда не распутается. Сколько бы я ни пытался прийти к чему-то, я так и не смог. Все размышления вновь сходятся к одному вопросу: а точно ли я стараюсь? И.. Та ситуация, когда мы разругались. Она загоняет меня в еще больший тупик. Тогда я был действительно задет. И все это.. — Кареглазый издал слегка нервный смешок, — прости, я не знаю, как нужно говорить о подобном. — Безысходно сдался Дазай, чувствуя прикосновения Голубоглазого, которые действовали так, как планировалось. С целью успокоить и сделать атмосферу более комфортной, заставляя Шатена ощущать некоторую безопасность. Второкурсник подождал, прежде чем начал говорить, удостоверяясь, что Осаму закончил. — Ты через многое прошел. И пройдет еще много времени, прежде чем ты окончательно разберешься со всем тем, что тебя тревожит. Сомнения могут возникнуть у всех, для человека это совершенно нормально. К тому же ты прав, мы действительно склонны принимать иллюзию за действительную вещь. — Накахара мог понять Осаму, но подобрать нужные слова было непросто. — Мы никогда не можем быть ни в чем уверенными, потому что мы вынуждены делать ошибки. Когда-то давно ты сделал такой выбор, но сейчас ты живешь здесь, а не там. Ты видишь только последствия и предпринимаешь попытки их исправить, как и любой другой человек сделал бы это. Ты испытываешь трудности, когда пытаешься об этом рассказать, а это значит, что ты все еще имеешь право на эмоции, как и все остальные. Я же видел то, как ты отреагировал на мои слова. Ты испытал дискомфорт, потому что в тебе засомневались, а затем решил уйти, чтобы спрятаться от этого. Ты абсолютно такой же человек, как и все остальные, Осаму. Просто ты привык от всего закрываться и отталкивать все вокруг, держа дистанцию. В этом вся проблема. — В голосе Чуи была толика мягкости, обычно проявляющейся в нем только во время игры за фортепиано. Но сейчас это вызывало более теплые ощущения. — Проходить через все в одиночестве, утягивая все на себя. Если бы ты не был один, тебе бы не пришлось наступать себе на горло. В этом нет только твоей вины, обстоятельства так сложились. Тогда ты видел лишь такое решение. И ты всегда продолжаешь держаться одиночества, потому что когда-то нечто пошло не так. В мире хватает злых людей, но не все будут желать тебе зла. — Шатен прекрасно понимал все это, но признавать, что ему об этом рассказывает другой человек, который знает его от силы месяц, было сложно. Точно так же как и признать, что хоть Дазай и не был слишком тактильным человеком, сейчас ему было комфортно. Почему-то Накахара действовал на него слегка иначе, отличаясь от других людей. Осаму отчетливо видел каждый посыл, каждую эмоцию Второкурсника в его голосе. И, казалось, с ним он становился более уязвимым, хоть это и не было чем-то слишком заметным. Было сложно сказать, почему именно так произошло, Дазай и сам не в курсе, но сейчас он об этом думать не будет. — Я понимаю это, но крайне сложно понять, кто на самом деле замышляет что-то плохое. Это как лотерейный билет, в котором выиграть почти невозможно. — Произнес Третьекурсник, ощущая спокойствие от их беседы, а от былого напряжения не осталось и следа. Это было в новинку для него. Между Парнями воцарилось необъяснимое доверие, которое прослеживается красной нитью среди фраз. — Люди делают больно, да. Они бывают разные. Приходят и уходят, просто кто-то оставляет после себя след, а кто-то нет. Но у каждого на то свои причины и каждого можно понять. Иногда от этого становится легче. Тебя настигает понимание, что ты не один с такой проблемой, а, может, у кого-то было и похуже, а потом тебе кажется, что все это не так уж и плохо. Бывает, что такой подход помогает. — Дазай кивнул, слегка прикрывая глаза. Прямо сейчас он чувствовал, словно находится на ладони у Рыжего, но тот вместо того, чтобы выкинуть его, как ожидал Осаму, продолжал на него смотреть. Действия Чуи были размеренными и спокойными, нагоняющими легкую сонливость. Он выдержал паузу, понимая, что больше никто говорить по этой теме не собирается, добавил. — Что бы было, если бы я не подошел, или ты бы вовсе был один вчера? — Спросил сам у себя Голубоглазый, но ответа так и не последовало у него в мыслях. — Прости. Я правда не хотел что-то подобное сделать. — Произнес Осаму тихо, продолжая сидеть, прикрывши глаза, положив голову на плечо Накахары. — Поэтому, прошу, рассказывай мне о том, что тебя тревожит. Иначе будет нечестно, что делаю это один только я. — С теплотой в голосе подметил Второкурсник, чувствуя, что Дазай позволил себе опустить защиту на какую-то достаточно значительную долю. Человек не может быть сильным все время. Иногда ему нужно плечо, которое станет опорой, чтобы затем он мог вновь покорять вершины. Осаму нуждался в этом пристанище, постоянно давая его остальным. Поэтому теперь Рыжеволосый выступил в роли этого пристанища для него. — Я попытаюсь. — Негромко произнес Шатен, продолжая растворяться в этой меланхоличной атмосфере, которая была необходима ему прямо сейчас. От этой мысли тепло разливалось по всему телу, вытесняя все то, что было прежде. Больше Юноши ничего не говорили. Накахара сидел, продолжая гладить Дазая по плечу. У него на лице была мягкая улыбка, которая возникла от ответа Дазая. Чуя был рад, что Осаму поделился с ним тем, что его тревожило(даже если это было недобровольно). Потому что это было действительно очень важно. Голубоглазый хотел спросить об этом еще вчера, но не стал этого делать. Сегодня же возможность подвернулась сама. Видеть, как Кареглазый пытается что-то понять, выбирает нужные слова, варится в своем котле, было тяжело. Увидев то, в каком состоянии был Осаму, у Чуи сжималось сердце. Сколько Он себя помнит, когда его близким плохо, он всегда перенимает это. Ему всегда больно смотреть на то, как кто-то насилует себя. Такой вот он, грубый, агрессивный и самовлюбленный Чуя Накахара. И такой вот он, самоуверенный, добрый и понимающий Осаму Дазай. Оба студенты консерватории и пианисты. Люди, живущие своим делом, которым музыка заменила кислород. Стрелка на часах медленно двигалась к пяти утра, а Юноши понемногу стали засыпать, даже не пытаясь сменить положение. В этом никто не находил ничего постыдного или неправильного, потому что в данном случае это был жест искренности и поддержки. Накахара выключил и без того приглушенный свет, так как был ближе к пульту, погружая комнату во тьму. Было так непривычно понимать, что прямо сейчас Дазай доверился ему, закрыв глаза на весь свой опыт, который накопился за его долгие годы. Это было сродни тому, чтобы прыгать в бездонную пропасть, не зная, что тебя в ней ждет. Но он не испугался. И ведь несмотря на всю неприкосновенность натуры этого Пианиста с третьего курса, он сейчас находился рядом, будучи убаюканным атмосферой и позволившим подойти Накахаре так близко, как он мог. Вот в чем вся прелесть. Поэтому Чуя тоже понемногу засыпал, оставаясь рядом с Осаму . Накахара проснулся на кровати Дазая, будучи укрытым его пледом. Дверь в комнату была прикрыта, но было слышно, как Шатен что-то делал по дому. В частности, он сидел на кухне, делая себе кофе. Рыжий не хотел прощаться с теплой кроватью, однако все же решил выбраться из нее, вслушиваясь в посторонние звуки, исходящие с улицы. Прохладно. Чуя вышел из комнаты, сонно шествуя на свою привычную табуретку. — Утро. — Привычно сказал Осаму, обратив внимание на выползшего Второкурсника, который ещё не успел оправиться ото сна. Тот лишь кивнул. — Чай? — Очередной кивок в ответ. Дазай предусмотрел вопрос, который произнесет Чуя, потому опередил. — 11 утра. — Спасибо. — Накахара все ещё был сонный, а потому слегка хрипел и говорил тихо. Поспать 6 часов. Не все так плачевно, как подумалось изначально. Погода была ни к черту, на самом деле. Солнце даже не думало пытаться выглянуть, все небо было затянуто. Дазай в скором времени поставил чашку на стол, доставая что-то, чтобы можно было перекусить. Между Парнями висела тишина, так как они ни о чем не говорили. Пока что они ещё не соображали, чтобы взять какую-то тему за основу для диалога. Затем Осаму взял телефон в руки, читая сообщение. Так как Федор сдал проект Фукудзаве, то он может вернуть учебники Дазаю. Как раз может привезти их. Шатен напечатал ответ, мол, хорошо, пусть привозит тогда, когда ему удобно. Напомнил ему ещё раз этаж и квартиру, убрав телефон. Чуя неторопливо пил горячий чай, вновь согреваясь. Не было какой-то неловкости или сожаления о произошедшем ночью, хотя Кареглазый продолжал чувствовать укор совести, так как он не сдержался. Он все ещё не может рассказать всего Накахаре, потому что нет точного мнения на счет того, как он мог бы отреагировать на подобные слова. Сначала Осаму разберется во всем сам, а потом уже может быть поделится с Чуей. — Предлагаю не сидеть весь день без дела, а заняться чем-нибудь. — Произнес Дазай, прокручивая в голове идеи. Вообще, он хотел посмотреть какой-то фильм, да все никак руки у него не доходили, увы. Да и смотреть в одиночестве не очень охота. — Заниматься. — Ответил Рыжеволосый серьезно, будто это было очень важно. Но затем он слегка усмехнулся, говоря. — Шучу я. Но заниматься тоже надо. — Но не будешь же ты вечером заниматься. Соседи за такое голову открутят. — Возразил Осаму, который не шибко переживал, если вдруг не позанимается один день. Его техника никуда не денется. А рукам тоже отдыхать иногда надо. Голубоглазый кивнул. — Можем посмотреть что-то. В такую погоду гулять — не лучшая идея. — Соглашусь. — Ответил Накахара, продолжая слегка мерзнуть из-за холода в квартире. — Надо увеличить отопление. — Прокомментировал Шатен, разделяя чувства поежившегося Накахары. Он встал со стула, уходя в ванную, где находился регулятор. Сейчас он был почти что на минимуме. Почему? Потому что когда Дазай живет один, он не запаривается на счет отопления, так как редко бывает дома больше двух часов в будние дни. Но сейчас времена другие, он живет не один, а позволить себе увеличить температуру он может. Все равно не такие большие счета за это. Он вспомнил, что ему нужно сделать задание по гармонии и дописать конспекты. Ой, ну только не это. Сегодня у него день-хандра. Сделает, значит, завтра. —Вообще, не помешало бы в магазин сходить. — Прокомментировал Шатен, закрывая холодильник, выбрасывая заплесневевший сыр в мусорку, лениво зевая. — Но как же лень. — Недовольно простонал Дазай, выглянув за окно. В такую погодку-то вообще лучше из дома не выходить. Лежать, читать книгу и ровным счетом ничего не делать. Так нельзя? Кто сказал? Кареглазый сам себе может разрешить это сделать, потому что у него сложилось ощущение, что из него последние соки выжали. — Я могу сходить позднее. — Предложил Накахара, задумавшись. — Да? Какой же ты хороший! — Сказал тут же Осаму воодушевленно. Казалось, что он был похож на щенка, у которого светятся глазки. — Лучше помалкивай, а то сейчас передумаю. — Предупредил Чуя угрюмо, заставляя Дазая замолчать. Тот лишь сделал вид, что ничего больше не произнесет. Рыжий лишь улыбнулся, мол, поделом. — Как ты в таком холоде вообще жил? — Поинтересовался Накахара, тотчас съеживаясь от прохлады. Шатен усмехнулся. — Дома я только ночевал, в большинстве своем. Так что было не принципиально. — Ответил Кареглазый, глядя на Второкурсника, которому явно было холодно. — И как ты только не заболевал такими темпами? — Поинтересовался Голубоглазый с некоторым упреком, слыша очередной смешок в ответ. — Первое время заболевал, потом привык. Скажем, закалился. — В очередной раз пояснил Шатен, глядя на Второкурсника. Тот презрительно на него посмотрел, вздыхая. — Как таких еще только земля носит. — С упреком произнес Накахара, который имел в виду то, что Дазай себя совершенно не бережет. И еще лучший пианист в консерватории. Как он вообще со своим подходом дожил до его возраста? Только гадать и остается. — Мало ей недо-Шопенов просто. Понимаешь, разбавлять надо. — Наигранно, но по-серьезному ответил Осаму, ловя очередной косой взгляд со стороны. — И мини-Рахманинов тоже. — Добавил Третьекурсник с улыбкой, замечая то, как Чуя удовлетворенно кивнул. — Чтобы все подумали, что мы поехавшие, остается лишь ходить и рассказывать всем ту шутку про Баха. — Подметил Рыжий, глядя на Дазая, который не совсем понял, о чем говорил Накахара. Второкурсник вздохнул, говоря. — Про то, как ученик на конкурсе играет Баха. Он сыграл, а его попросили сыграть еще раз, под предлогом того, чтобы Бах обратно перевернулся. — Кареглазый усмехнулся, отвечая. — А, эта... Классика жанра. — Юноша задумался на секунду, вспоминая какой-то анекдот, который подошел бы под данную ситуацию. Он должен быть максимально глупым. — Знаешь, как называются люди, которым все равно на музыку Генделя? — Парень выдержал паузу, давая ответ. — Гендельно-нейтральные. — Это гениально. — Согласился Чуя, прилагая все усилия, сдерживая смех от абсурдности шутки. Все же юмора у музыкантов не занимать. — Ещё классические шутки про басистов надо упомянуть. — Вспомнил он же, собирая в голове список самых тупых шуток у музыкантов. По-другому они не умеют, все в их игру ушло. Ноты выпихнули весь здравый смысл и чувство юмора из их голов. Такова их участь. Играть на музыкальных инструментах и шутить про голубизну глаз Чайковского. — И доминанту. — Вставил Дазай. — И про альтов. — Нашелся, что ответить, Накахара. — Даже нет идей, чем можно сделать контратаку. — Задумался Шатен, почесывая подбородок. — Барабанщики. — Предложил Рыжий, видя, что Осаму не припоминает никакого глупого анекдота по ним. — Как поставить в ступор пианиста? Убрать ноты. Как поставить в ступор барабанщика? — Он замолчал, понимая, что Дазай может продолжить. Тот усмехнулся, заканчивая. — Поставить их перед ним! —Бинго! — Щелкнул пальцами Голубоглазый в ответ. — Итак, что мы имеем? Шутки про Баха, Генделя, альтистов и альтов, барабанщиков и басистов. Прекрасный набор. — Заключил Кареглазый, вздохнув. Вроде как и день был не настолько паршивым. — У Баха ведь было 20 детей, еще и про это можно пошутить. — Очень увесисто вклинился Чуя, ставя такое завершение к их списку. Осаму деловито кивнул, соглашаясь. Этого им и не хватало. Определенно. — Отлично, на этом список пока что закончим. — Согласился Дазай, смеясь. Действительно весьма комичная ситуация. Рассуждать о самых тупых музыкальных анекдотах, которые они будут рассказывать кому-нибудь, чтобы показать, насколько у них все плохо с головой. Парни удалились в свои комнаты, занимаясь чем-то своим. Осаму, как и хотел, сел читать книгу под тишину. Казалось, что в скором времени должен пойти дождь. Но оно было бы к лучшему. Накахара тем временем переоделся, выходя в прихожую, взяв с собой карточку, телефон и ключи, позвякивая ими, он оделся. — Напиши мне, что купить надо. — Отозвался Чуя, собираясь выходить. — Возьми мою карточку! — Предложил Осаму, отправляя сообщение с нужными продуктами, но Рыжий машинально вышел, закрывая за собой дверь. Шатен усмехнулся, говоря себе под нос. — Какие мы независимые и самостоятельные. — Третьекурсник лишь покачал головой, продолжая читать книгу. Чуя неторопливо спустился, выходя из подъезда, встречаясь с холодным воздухом на улице. 11 градусов, а лучше не становится. Витая в своих мыслях, Юноша зашел в продуктовый, проверяя у себя в мессенджере сообщения. Он усмехнулся себе под нос, видя, как все подробно расписывает Дазай. Принципиальный он явно. Голубоглазый быстро прошелся, взяв все нужное, положив это в корзину. Так же Второкурсник забросил в корзину кофе в баночке из-под газировки, вспоминая, что частенько видел такие у Кареглазого на различных фото, мелькающих в его профиле. Накахара купил несколько батончиков, которые он обычно берет на какие-то перекусы, предположим. Все же никто ему не запрещает это сделать, так как он живет у Дазая, то совершенно нормально, что он будет пользоваться его кухней. Парень расплатился с карточки, унося продукты в пакете домой. Вышло совсем немного по сумме, к тому же Чуя не бомж, чтобы оплачивал все Осаму. Ничего не знает он. Отец ему высылает приличное количество денег, чтобы он мог жить себе припеваючи. Да и не транжир он. Совсем. Когда Рыжий поднимался обратно, он понял, что кроме его пальто у него нет верхней одежды. Так что в скором времени придется поехать домой и забрать какие-то вещи полегче. Желательно, чтобы Отец был дома. Иначе он и ногой не ступит в квартиру, где будет только Мать. Накахара завалился домой, чувствуя свежую голову на плечах после улицы. Ибо до этого все было каким-то смутным, словно за пеленой. Все же свежий воздух отрезвляет очень хорошо. — Я дома. — Произнес Накахара, уже привыкнув к тому, как звучит эта фраза в стенах этой квартиры. Он довольно давно разучился говорить это, так как уведомлять о своем приходе ту же Фуку он не хотел. Потому оставался тихим. А теперь было намного приятнее давать знать, что ты вернулся, чтобы Дазай привычно вышел из комнаты, забирая пакет на кухню. Сам Голубоглазый переоделся, ложась на кровать. Домашняя прохлада теперь не была такой уж угнетающей, как было до его похода на улицу. Поэтому Чуя все же решил, что ему нужно позаниматься. Он взял партитуру, водружая ее на пульт, включив свет. Осаму пока что был на кухне, что-то готовил, судя по звукам. Рыжий разыгрался, приступив к произведениям, в очередной раз играя их в медленном темпе, так как надо было достичь уверенности в тексте. Затем Дазай тоже подошел, садясь рядом, наблюдая за Чуей. — Кстати, тебе ведь играть, получается, в следующий понедельник. Или я забылся уже? — Спросил Кареглазый, когда Студент остановился с игрой. Он тут же попытался вспомнить, когда ему надо было играть. А затем он понял, что у него действительно осталась одна неделя. Это... Знаете, страшно. — Да, в понедельник.. — Ответил Накахара, слегка напрягшись от этого факта. Вдруг он недостаточно все сделал и он не сыграет? Но его мысли перебил Шатен. — Тогда давай так, мы начнем ускорять темп в воскресенье, чтобы привести все в нужный вид, в понедельник мы это все закрепляем. Во вторник ты покажешь все это Фукудзаве, нужно с ним договориться о том, чтобы поиграть тебе где-нибудь, но это по возможности. В среду... Будем смотреть, потому что я даже не в курсе, когда я играю. Не будем загадывать на будущее. — Пояснил Дазай, задумчиво пытаясь грамотно построить всю их дальнейшую работу. Ему и самому-то надо работать на самом деле, но он-то еще успеет все сделать, а вот Чуе нужна будет помощь. Тот кивнул, потому Осаму продолжил. — Вообще, если бы в идеале, тебе надо было бы поиграть в четверг, чтобы в пятницу мы все еще раз прошли, в субботу закрепили. В воскресенье лучше будет не играть вообще, чтобы в понедельник быть свежим. — Накахара внимательно слушал весь этот план, стараясь запомнить его. — Спроси в понедельник тогда, пожалуйста, у Фукудзавы, есть ли у него во вторник форточка в первой половине дня. — Попросил Чуя, прослушивая у себя в голове все мысли. Осаму был прав. В воскресенье заниматься не хотелось бы, точнее, это нежелательно. Негласное правило такое. Шатен кивнул, позволяя Чуе играть дальше. Тот продолжил заниматься, а Кареглазый вновь ушел на кухню, чтобы проверить готовность. Накахара был очень терпелив в плане темпов и всего подобного, потому крайне старался держать себя в руках, акцентируя внимание именно на ровности темпа. Даже если отклонения и были, то они не настолько значительные. Дазай слышал все это, гордясь Рыжим Второкурсником. Он действительно сделал огромный скачок вперед за эти три недели, ничего не сказать, он действительно огромный молодец, так как не жалеет сил и времени на занятия. Но иногда ему надо научиться жалеть себя. Тут Шатену стало интересно, а смог ли бы он научить ребенка, который вообще ничего в фортепиано не смыслит? Ему бы хватило терпения, но вспомнить то, как начинал он сам, было бы трудно. Хотя он часто слышал, что объясняет очень понятно, доступно и доходчиво, что-то ему слабо верилось в то, что дети будут настолько же понятливы и хорошо реагировать на его объяснения и слова. Все же дети — это дети. В какой-то из моментов Дазаю написал Достоевский, что будет у него через 10 минут. Так он и приехал. Пока Чуя занимался, Федор отдал Осаму весь пакет с учебниками. — Благодарю тебя, мне они очень помогли. — Произнес Брюнет с благодарностью, слушая игру Чуи. Он понизил тон, спрашивая. — Занимается? — Да. Ему же играть через неделю. — Ответил Осаму, приняв пакет. Достоевский лишь кивнул, распрощавшись с Кареглазым. Время тихо близилось к пяти вечера, а Накахара все занимался. Уже пятый час. Целеустремленно, однако. Дазай может понять его порыв, потому что когда к тебе приходит это осознание, что скоро играть, ты начинаешь браться за все с неимоверной энергией и дотошностью, возможно, не так щепетильно относясь к этому, но факт остается фактом. Чуя научился сбрасывать напряжение с рук, потому они ему болели намного меньше и не так сильно. Рыжий все же решил отступить, понимая, что у него почти не осталось работы. Он по-быстрому ее доделал, собрав партитуры. Осаму позвал ужинать. Как же ему было непривычно слышать эти слова, которые были произнесены не членом его семьи, а Студентом, который не старше него самого. Наверное, он начал привыкать к тому, что теперь это и его дом тоже. Потому Накахара спокойно поужинал на пару с Шатеном, разговаривая ни о чем. В доме становилось тепло, или так только казалось? Впрочем, неважно. — Нам надо составлять график, когда и кто моет посуду. — Заметил Накахара, будучи вновь поверженным в схватке за эту долю, которая перепала Дазаю после пары пререканий. — Разбежался. — Ответил Осаму самодовольно, чувствуя пинок по ноге. — Эй! — Чтобы не распинался мне тут. — Скептически произнес Рыжий, демонстративно скрестив руки на груди. — Ладно, не буду. — Согласился Кареглазый, вытирая руки полотенцем. — Может посмотрим фильм, как я предлагал? — Какой жанр хочешь? — Поинтересовался Второкурсник в ответ, глядя на Шатена. Тот на секунду задумался. — Комедию хочу. Или что-то связанное с музыкой. И без того день какой-то странный. — Объяснился Дазай, глядя на ухмыльнувшегося Накахару. — А что, ужастиков Дазай боится? — Спросил тот специально, Третьекурсник вздохнул. — Если бы здесь было что-то, чем можно в тебя кинуть, я бы обязательно это сделал. — Констатировал факт Осаму, обреченно выдыхая, а затем вспомнил про полотенце в его руках, сию же секунду запуская его в Чую. Он попал прямо в лицо. — Опа! Точно в цель! — По-детски стал радоваться Шатен, уворачиваясь в сторону от полотенца, которое Голубоглазый решил вернуть владельцу. — Вот блин, хитрожопый. У тебя место для отступления есть! — Возмутился Рыжий, недовольно цыкнув. Дазай усмехнулся. — Ну так что? Тебе же все равно нечем заняться. — Вернул к вопросу Владелец квартиры. — Согласен, нечем. Тогда пойдем. — Согласился наконец тот, встав с табуретки, следуя в комнату Кареглазого вместе с ним. Дазай взял ноутбук со стола, перемещая его на кровать, садясь вместе с Чуей. Осаму заметил, что Накахара демонстративно не смотрел в экран до тех пор, пока он не зашел в браузер и не стал искать нужный фильм. Шатен улыбнулся сам себе, ловя себя на забавной мысли. Несмотря на все предрассудки, Рыжий очень хорошо воспитан, кто бы что ни говорил. Голубоглазый понимает границы и сохраняет конфиденциальность. Таких людей крайне мало, потому удивительно встретить кого-то с подобными повадками. На самом деле это был не фильм, а небольшой сериал-трилогия. Даже сложно дать этому какое-то конкретное название или определение. Всего три серии по часу. Лично Кареглазому было не принципиально то, где снят фильм. Индия, Корея, Австралия, Африка, Россия, Афганистан — Все равно. Главное, чтобы сам сюжет был неплохим. Потому выбор пал на дораму "листмейстер" . Впрочем, Накахара придерживался того же. Он вообще редко смотрел какие-то фильмы, его не привлекал кинематограф в общем. Так почему-то сложилось. Обычно сценаристы всегда успевают поставить какую-нибудь романтическую драму, вклинить ее в сюжет. А Чуе это не приходилось по душе, как и любому другому Парню, у которого нет девушки, или вообще априори всем Парням. А, может быть, его просто слишком трогали всякие сюжеты, отличающиеся от сплошных побоев. В любом случае сознаваться он и не собирается. Юноши молча стали смотреть, пытаясь вникнуть в курс дела. Намного интереснее, когда фильм начинается уже с какого-то момента, а не просто делают своеобразное "представление" персонажей. Второе звучит как-то скучно и сухо, такое уже давным-давно не используется. А вот когда зрителя забрасывают прямо в гущу событий— это совершенно другое дело! — Могу сделать ставку, что их сейчас собьют. —Предложил Накахара, глядя на то, как персонажи явно опаздывают куда-то. — Я думаю, что все произойдет попозже. Ну сам посуди, зачем убивать впервые появившихся героев? — Произнес Дазай, задумавшись. — Вдруг они были кем-то не очень важным, потому с ними расправится кто-то специально? — Выдвинул еще одно предположение Чуя, видя посмеивающегося Дазая. —Не путай жанры, здесь тебе не криминал. — Сказал Осаму, ожидая дальнейшего развития событий. Оба внимательно смотрели, анализируя все происходящее.— Ох уж эти музыканты. — Прокомментировал Шатен, когда листмейстер не перевернул ноты в нужный момент, чтобы играющий плохо сыграл. — Зато она молодец, попалось произведение, которое она знает. Удача. — Ответил Накахара, добавляя. — Ну он ублюдок конечно. — Оба Парня единогласно сошлись, что тот тип — последний ублюдок, который хочет победить нечестным путем. — А она ему так не сделала. Он вдвойне мразь. — Подметил Кареглазый, уставившись в экран. Чуя кивнул. — Ха! А я говорил, что их собьют! — Воскликнул Голубоглазый, когда произошло то, что он предсказывал. Осаму даже не смел сказать что-то против, многозначительно вздохнув. — Ну все, теперь девочке будет плохо. — Продолжали Парни комментировать происходящее, увлеченно наблюдая за разворачивающимися событиями. — Ой нет, не надо так, ну куда... — Рыжий демонстративно отвернулся от экрана, зная, что все равно никто не умрет. Ну нелогично бы это было. — Ты посмотри на этого гения. Не может больше быть в спорте, так все, сразу на крышу. — Поддержал Дазай, саркастично сделав упрек персонажам. — Идиоты они, короче говоря. — Подытожил Голубоглазый, продолжая смотреть. — О господи, как этот тип меня раздражает... — Сделал очередное заявление Второкурсник, отвернувшись от экрана ненадолго. Шатен усмехнулся. — Он на Гоголя похож чем-то. — Заметил Осаму, сказав это в противовес. Чуя тут же его поправил. — О нет! Не говори такого про Николая, они вообще ничем не похожи! Гоголь не такой придурок. — Накахара активно жестикулировал, доказывая, что это не так. Кареглазый лишь вздохнул, разводя руки в сдающемся жесте, мол, "молчу, молчу" . Так мирно и проходил вечер. Парни обсуждали происходящее, смеясь или жалуясь на отсутствие логики в поведении персонажей. Все это было так естественно, что никто не заметил, как они подошли к концу третьей серии, то бишь финалу. Он получился своеобразным "открытым концом" , потому Юноши сделали пару теорий о том, что могло бы быть после. Глянув на часы, оказалось, что время уже около девяти вечера. Как быстро. Они не успели и глазом моргнуть. Но оба стали понемногу засыпать, ибо их клонило в сон после их ночной посиделки сегодня. Точнее, это было не совсем посиделкой, но можно назвать это так. Наверное. По крайней мере никто не обидится. — Ладно, корейцы могут снимать нормальные фильмы. Но я осуждаю такого режиссера, кто делал проколы в таких элементарных местах! — Признал все же Чуя. Дазай кивнул, говоря этим "то-то же" . — Но он не может уследить за всем этим, Как и сценарист. — Попытался выгородить сюжет Кареглазый, добавляя. — И вообще, далеко не каждый смотрит фильмы так, как мы. Обычно это что-то из разряда "включить видео, готовить и слушать" , а не вникать. — Рыжий кивнул, зевая. Он это прекрасно понимал, но все же надо было возмутиться для приличия. — Не поспорю. — Уступил Накахара, потянувшись. — Я пойду спать. Жутко рубит. — Уведомил Голубоглазый, кое-как вставая с кровати. — Иди, тебе полезно. — Усмехнулся Шатен, закрыв ноутбук и положив его на стол. Сам он еще не хотел ложиться, так как ему вполне было достаточно того сна, что он получил. Да и привык он к такому режиму. Ничего нового. — Доброй ночи. — Бросил тот, слыша, как Чуя прикрывает свою дверь. Дазай подумал, что надо было бы завтра сказать все же родителям, что теперь он не один обитатель своей квартиры. Нет, они не должны будут наругаться или что-то в этом роде, но все же неосознанный страх присутствует. Но даже если что-то будет не так, что они ему сделают? Самостоятельно выселят Чую? Ну смешно, честно. Посидев до 11 вечера, потратив это время буквально в никуда, Юноша тоже лег, выключая свет. Следующее утро ничем не отличалось от вчерашнего. Ох уж эта серая монотонность будней перед весной. Хотя весной тоже обычно не лучше. Вообще нет. В квартире стало действительно намного теплее, даже можно сказать, что стало душно. Поэтому Дазай слез с постели, придя в ванную, он слегка понизил уровень. Накахара уже не спал, просто лежал в кровати. Юноши привычно позавтракали, в то время как Осаму задумывался о том, как начать объяснять родителям, откуда у него в доме Чуя. Просто самое сложное — это начать. — У тебя есть какие-нибудь идеи, как можно бы начать? Или мне прямо так и сказать "У меня в квартире теперь живет мой ученик" ?— С иронией сказал Дазай, пытаясь сделать какие-то наброски. — Ну я не думаю, что они у тебя требуют уж очень аккуратного подхода... — Протянул Накахара, пытаясь придумать что-то, но выходило у него паршиво. — Впрочем, даже если тебе влетит, то это буду не я. — Подстегнул Рыжеволосый в свою очередь. — Чувствую себя ребенком, который порвал на детской площадке какой-то элемент одежды и не может признаться в этом родителям. — Вздохнул Третьекурсник, взяв телефон в руки. Честное слово, как в детском саду. Ясельная группа. Юноши разошлись по комнатам в конечном итоге, а потому Дазай набрал родной номер, слыша гудки в динамике, которые со временем прервались голосом Женщины. — Привет, как вы там? — Начал Осаму, думая, что потом сам переведет тему в нужное русло. — У нас все хорошо, как и всегда. Слышу по голосу, что тебе есть, что рассказать. — Сразу же опередила его Мама. Ну конечно, она знает его слишком хорошо, чтобы не заметить. Шатен сам себе усмехнулся, вздохнув. — Рад слышать. Ну вообще, да. Хотел сказать, что живу теперь не один. — Выпалил все же Кареглазый, оставаясь спокойным. Он слышал молчание на другом конце провода, ожидая, что ему скажут что-то еще, но мама молчала. Было сложно понять ее реакцию, исходя лишь из пустоты в динамике. —Мам? — Я тут, все прекрасно слышу. С кем? — Все же спросила женщина таким же мягким голосом, что и прежде. Значит, все не так плохо, как Дазай мог ожидать. — С Чуей. — Сказал Третьекурсник, улыбаясь сам себе. Ему было бы интересно видеть лицо матери прямо сейчас. Интересно, в ступоре ли она? — И как так получилось? — Спустя еще одну долгую паузу спросила Мама. — Ну вообще долгая история... — Вздохнул с облегчением Кареглазый, думая, что стоит рассказать первым. — Но я просто предложил ему жить у меня, так как есть пустая комната, потому что у него мама постоянно... Истерит, скажем так. — Помягче выразился Шатен, слыша вздох в динамике. — У него ведь фамилия Накахара, если я не ошибаюсь? — Задала еще один вопрос Женщина, явно с подачки отца, который обычно сидел рядом. — Да, а что? — С интересом ответил Дазай. — Твой отец как-то раньше работал с отцом Накахары. — Пояснила мама к удивлению Кареглазого. — Ты его даже, возможно, помнишь. Но ты его видел один или два раза. — Буду знать. Так... Все нормально, да? — Все же переспросил Кареглазый, понимая, что собеседник в легком недоумении от его вопроса. — А с чего должно быть ненормально, Саму? — Ласково еще раз спросила Женщина, явно держа улыбку на лице, которая передалась и Дазаю. — Не знаю. Я просто не мог себе представить, как вы на это отреагируете, вот и уточняю. — Честно разъяснил Третьекурсник, ожидая ответа. — Ты так решил, потому сделал. Ты уже взрослый, конечно ты можешь принимать самостоятельно решения. — Деловито произнесла женщина, как сбоку послышался еще и голос Отца. — Конечно, а как он сидит в консерватории, так сразу себя не бережет. — Шуточно упрекнул ее мужчина, на что та недовольно цыкнула. — Это не отменяет того, что он уже взрослый! — Отмахнулась Мама, вызывая очередную улыбку на лице Шатена. — Ну ты меня услышал, да, Саму? — Поначалу Пианист кивнул, а затем понял, что никто этого не видит, потому пришлось ответить. — Да-да, услышал. — Произнес он, посмеиваясь. — Вот и замечательно. — Сказала в ответ Мама, прощаясь с Дазаем. — Если захочешь поговорить — звони, мы всегда рады. — Хорошо. Обязательно. — Любим тебя. — По обычаю произнесла Женщина, а Осаму ответил тем же. Он не ожидал, что все выйдет настолько легко и просто. Просто как-то сложилось ожидание, что за такое обычные родители должны были что-то сказать, наверное, упрекнуть. По крайней мере так было у всех и всегда, кроме Дазая. У него родители кардинально отличались от всех остальных, что он когда-либо видел. Просто даже несмотря на хорошие взаимоотношения с родителями, иногда закрадывается сомнение в том, что они не отреагируют иначе, спустя время. Мало ли. У каждого может поменяться мнение или взгляды на жизнь, совершенно нормальная вещь. И сейчас Осаму 22, но он так и не получил "другой" реакции от родителей, но все равно продолжает сомневаться время от времени. В этом весь парадокс. — Ну, что они сказали? Все нормально? Я надеюсь они сказали что-то типа:"сынуля уже совсем взрослый"? —Спросил Накахара, глядя на Шатена, победно улыбающегося. Нет, это действительно была победа для него, потому что он пересилил свои предрассудки и рассказал. Юноша кивнул. —Вот и хорошо. Я позанимаюсь.— Прокомментировал Рыжий, садясь за фоно с партитурами. Интересно, как долго он еще собирается отчитываться об этом действии? Вроде же не прогоняют, пусть занимается себе. Дазай встал с кровати, подходя к Накахаре, разглядывая партитуру еще раз. Он понял, что не видит, ибо без очков, потому быстро водрузил их на нос, прослеживая то, какие темпы должны быть в конечном итоге. Довольно быстро, на самом деле. А у них есть всего пара дней. Ну-с, они справятся. А когда не справлялись? Надо быть более уверенным в своих силах. Кареглазый подождал, когда Голубоглазый разыграется, давая наставление, включив метроном, который был встроен в цифровое пианино. —Сначала сделай отдельно сугубо левую руку в этом темпе, затем правую. Потом, когда привыкнешь к темпу, соединишь двумя. — Второкурсник кивнул, приступая работать добросовестно и честно, не халтуря. Потому что сейчас все зависит только от него, ибо никто ему здесь не помощник, никто за него темп не сдвинет и не выучит в данном темпе все произведение. Да, текст уже есть, причем довольно стабильный, если говорить относительно. Но надо было выработать уверенность в быстром темпе, но причем не мнимую, а стабильную. Чтобы он, в случае чего, мог продолжать играть, потеряв какую-то руку, или вовсе слетевши с текста окончательно, но мог играть. А это дело небыстрое, да и к тому же забалтывать только что выученное — тоже идея такая себе. Теперь Осаму мог быть уверен, что Голубоглазый будет действительно следить за своими руками, ибо он уже не раз замечал, что Рыжий все же не отвергал отдых, а встряхивал руки время от времени. Потому Третьекурсник сел обратно, занимаясь чем-то своим, слушая игру Пианиста. — Там ритм не тот.— Прокомментировал Кареглазый , словно это сказал вообще не он. —Где... — Сам у себя спросил Накахара, находя свой косяк. Из-за этого у него не сходилось. Вот оно что. — Черт, не заметил. Спасибо. — Юноша кивнул, а Чуя продолжил делать свою работу, будучи крайне внимательным. Потому что он сделал ошибку сейчас чисто из-за того, что отпустил концентрацию на некоторое время. Бесполезно было бы работать в таком случае, если он не может держать внимание. И да, он не заметил этого, потому что в медленном темпе это звучит совершенно иначе. А ведь это Дазай только на 20 увеличил темп, в котором играл Накахара первоначально. Да уж, работы будет много и будет это долго. Но ничего, оно того стоит. Прошедши левую руку в этом темпе полностью, он сделал это еще раз без остановок. Затем перешел к правой. Проделав то же самое, он принялся соединять. Было непривычно слышать весь этот каламбур нот в темпе быстрее, чем он играл до этого. Потому Второкурсник может с железной уверенностью заявить, что его восприятие этой музыки еще раз полностью поменялось, ибо, ускоряя темп, ты видишь намного больше, чем кажется при разборе. Открывается картина пошире, из-за чего Голубоглазый тотчас поменял у себя в голове фразировку, изменив несколько звуковых оттенков. Ведь быстрая игра далеко не от быстроты пальцев, а от общности и массовости мышления, зависит от того, насколько сильно ты можешь объединить ноты в одну целую мелодию, доводя ее до конца. В этом вся проблема и кроется зачастую. К тому же далеко не у каждого мозг может соображать настолько быстро, чтобы воспринимать темпы моментально. Да и сделать это часто не могут даже самые известные пианисты, которые достигают их результата нескончаемым трудом и временем. Здесь все зависит от предрасположенностей. Дошедши до конца произведения, Осаму встал со своего места, выключив метроном. — Попробуй сыграть теперь без него в этом темпе. Тогда ты поймешь, запомнил ли ты его и есть ли уверенность. — Продолжал курировать Шатен, наблюдая за Рыжим парнем, который беспрекословно все это сделал. У него абсолютно всегда присутствует колебание в темпах, причем нешуточное. Далеко нет. Он может начать в медленном темпе, к кульминации дойти на 20 единиц меньше, а к концу или коде вернуться в прежний темп, так еще и добавить ту же самую 20. В этом вся проблема до боли музыкальных людей, впрочем, во всем есть свои минусы. Но сейчас Накахара старался. Значит, можно сделать вывод, что он начинает менять темпы только под действием адреналина. Его колебания сейчас не столь заметны, в отличие от обычных его выступлений. Конечно, это еще не заключение, но Дазай за этим пока что наблюдает. Возможно, все то, что Голубоглазый теряет на сцене, — Это лишь из-за того, что он переживает. Либо же ему сложно бороться с эмоциями на сцене. В решении этой проблемы ему остается только вариться в этом самому, копаясь в себе и находя объяснение его поведению на сцене. Все вместе это — сложный анализ себя, надобность всецело понять себя, найдя выход из этого. Далеко не каждый музыкант может прийти к этому быстро, но в конечном итоге все проходят через этап бесконечного перебирания своих выступлений, дотошного рассматривания каждой детали, каждого движения. И кто-то делает вывод быстрее, кто-то медленнее. Кто-то желает смириться с этим, не делая время своему восприятию и эмоциям на сцене, а кто-то пытается подавить это, как сделал Осаму. Не хотелось бы, чтобы такую судьбу повторил и этот Пианист, который страстно пытается играть все чисто, но все равно отдает свои предпочтения более чувственной части себя. Опять же, нельзя назвать это минусом или плюсом, в каждой ситуации по-разному. — Хорошо, тогда сдвигаем еще на 20. Можно сегодня попробовать дойти до 120. Потому что сейчас ты на 80 будешь. —Можно попробовать. — Согласился Чуя, проделывая все те же этапы в темпе 80. Суммарно ему нужен темп 160. Но никто никогда не запрещал применять агогику, потому, если он не дойдет до 160, то все будет не так уж и страшно. В 140 он вполне сыграет, наверное. Хотелось в этом верить. Кареглазый в очередной раз дал Накахаре работать, а сам стал читать книгу, вполуха слушая игру Рыжего. Нет, он на самом деле очень вырос за эти три недели их занятий. Вот правда. Он сделал огромный шаг вперед как пианист в техническом плане, но и преодолел какую-то часть себя, которая обычно натравляет нас на то, чтобы не делать всю работу добросовестно, а где-то закрыть на что-то глаза. Дазая действительно развлекало смотреть на то, как Второкурсник растет. И это, знаете, очень приятно. Он ведь лишь дает ему какие-то советы, а сам Голубоглазый понимает, что это ему надо. Разве не прелесть, а не ученик? Осаму сделал им пообедать, пришедши за Рыжим, позвав его за стол. Тот, разумеется, не стал отказываться, а лишь пошел за стол, садясь привычно на табурет. Как же лестно, когда кто-то готовит не тогда, когда ты напомнишь, а когда сам захочет. — Спасибо большое.— Произнес Рыжий, все же оставляя мытье посуды на Дазая в этот раз. Даже без сопротивлений. Ему надо заниматься, ничего не знает. Потому он вновь вернулся к фортепиано, продолжая занятие. Теперь он в 100. Впрочем, не нужно торопиться в этом деле. Да и у него не одно произведение. Лучше сейчас он сделает это в 100 и оставит время на другое, чем будет учить только сугубо одно. И Кареглазый абсолютно поддержал эту идею. Так как время на часах подкрадывалось к вечеру, то вскоре нужно будет перестать играть, так как шуметь нельзя с 8 вечера по воскресеньям. Это негласное правило их дома. Иначе вы рискуете попасть в группу, где находятся все жильцы дома, с подписью, выражающей все недовольство соседей. Или же вовсе в ментовку поехать. Ибо никто здесь сюсюкаться не будет. Накахара стал делать второе произведение, а затем время перевалило за 8. Он успел сдвинуть второе произведение на 40. Тоже неплохо. Впрочем, там не настолько огромный темп, как в прошлом, потому все не настолько плохо и сложно. —На сегодня хватит, ибо соседи не скажут нам спасибо.—Прокомментировал Третьекурсник, оторвав глаза от своей нотной тетради, так как он решал задачи по гармонии и делал конспекты, пока Чуя занимался. Крайне символично. Накахара кивнул, выключив электронное фоно. Дазай сел буквально на пару минут за фоно, когда Накахара ушел в магазин, чтобы техника не терялась. Впрочем, она уже настолько каменная, Что куда ей. Потому он лишь обновил текст Шопена, стараясь думать о смысле. Голубоглазый собрал партитуры, уходя в свою комнату и кладя их в сумку. — Тебе надо что-нибудь делать?— Поинтересовался Осаму, так как он не видел, чтобы Рыжий что-то делал, кроме как занимался. —Да я уже все сделал. — Пожал плечами Второкурсник, стречая удивленный взгляд Дазая. —Когда ты успел? —Еще вчера вечером... — Ответил Накахара, совершенно не понимая, чему так удивляется Шатен. Тот лишь вздохнул. —Не заметил даже. — Прокомментировал Дазай, лишь вновь уходя в себя, чтобы не отвлекаться от учебы больше. Обычно к консерватории все забивают на предметы, но только не Осаму. Он слишком принципиальный для этого. Впрочем, Как и Чуя. Потому они явно друг друга стоят. Рыжий вернулся к себе, смотря, что там обещается по погоде. Если прогноз погоды правдив, то завтра должно было быть теплее, чем сегодня. Но уже и пора бы немного потеплеть. Поэтому нужно задуматься о том, чтобы забрать вещи полегче из дома. Желательно сделать это до тех пор, пока отец дома. Чуя написал отцу с этой просьбой, ожидая ответа. Почти сразу он получил ответное сообщение. Отец: "Фуку выкинула половину вещей из твоей комнаты. Не знаю, попала ли туда одежда." Ох черт... Ну что за женщина? Ещё и матерью зовется. Нормально вообще? Вещи собственного сына спустить в мусоропровод. Ч: "Если не затруднит, не мог бы ты спросить у нее? Либо посмотреть. Не думаю, что она будет рада лишний раз меня видеть." О: "Хорошо. Согласен с тобой." Хоть здесь Отец пошел навстречу. Накахара даже не будет спрашивать, почему он позволил выбросить его вещи. Бессмысленно это все. Он бы ничего не сделал. Таков этот человек. Если бы Чуя был рядом, то он бы, наверное, заступился. Но и то не факт. Единственное, чего он никогда не позволял делать — бить Чую. И если заметит, что мать его поносит, заткнет ее тут же. Но в чем-то другом он никогда участвовать не будет. Этот Мужчина всегда был краток и лаконичен как в высказываниях, так и в своих делах и действиях. Да, краткость — сестра таланта, однако на руку это Рыжему не играет. Да вообще никому. Спустя какое-то время пришло следующее сообщение: О: "Она не добралась до твоей верхней одежды, так как она висит в прихожей." Ч: "Благодарю. Завтра ты будешь дома когда? Я подъеду, заберу." О: "Я лучше подвезу, куда скажешь. Иначе Фуку, чего доброго, из ума выживет." Ч: "Спасибо. Договоримся завтра. У меня пар много." О: "Хорошо." На этом их короткий диалог подошел к концу, а Голубоглазый обреченно вздохнул, понимая, что в том доме — если это все еще его дом — он совершенно чужой. Его там больше не ждут. Он там никому вообще не нужен. От этого что-то в голове неприятно щелкнуло. Создалось ощущение, что это был выключатель его "дома" по адресу бывшего проживания. Все, лампочки в нем больше не горят. Туда ему не вернуться. Вообще никогда больше. Необъяснимый укор совести возник, оповещая о том, что мосты окончательно сожжены и дороги назад быть не может. Уже не может. Второкурсник встал с кровати, чувствуя груз, который, как он надеялся, должен спасть к утру, и направился к своей сумке, чтобы собрать ее на завтрашний день. Завтра у него много пар, да и забрать надо будет у его Отца вещи где-то. Наверное, когда они вечером будут идти домой, тогда и пересекутся. Но думать об этом он будет уже завтра. Парень поставил будильник и, приняв душ, просто лег в кровать, листая ленту социальных сетей, надеясь отвлечься на какое-то время, пока не уснет. Рыжеволосый понемногу стал засыпать, потому отложил телефон на тумбочку, выключив свет окончательно. Осаму же все еще дорабатывал со своими конспектами и задачами по гармонии.

***

—Доброе утро. Ты же помнишь, что у тебя в среду конкурс? — Спросил Фукудзава, когда Дазай зашел к нему на специальность. Осаму кивнул, раскладывая партитуры. —Уже была жеребьевка? Во сколько я играю? — В ответ сказал Шатен, садясь за фортепиано и пытаясь урегулировать под себя банкетку. — К слову, Чуя может завтра прийти к Вам, если у Вас есть завтра форточка. —Пусть он приходит в любое время, только я занят с 15:35 до 16:20 и с 18:25 до 19:00. — Сразу ответил Юкичи на последний вопрос, как раз Шатен быстро отправил сообщение Накахаре с этим, пока он не забыл. — Да, ты играешь третьим. Примерно в 10:00. — И это тоже Кареглазый себе пометил, чтобы случайным образом не забыть об этом. Все не так плохо. —Это хорошо, что играю в начале. — Радовался Дазай. Он любил сыграть первым, чтобы потом пойти и посидеть в зале, либо уйти домой, если уж очень устал. — И как там это все вообще происходит? Награждение в тот же день? — Продолжал расспрос Осаму очень быстро, потому Фукудзава его жестом остановил, мол, погоди ты. —Награждение в субботу. — Сказал Светловолосый мужчина, коротко, когда Шатен начал разыгрываться. Тот был редко в таком рабочем настроении, что , несомненно, не могло не нравиться. Кареглазый кивнул, быстро разыгравшись. Они приступили к Шопену, потому что все остальное они уже давным-давно сделали. Да и Дазай у нас самостоятельный, ему не нужна ничья помощь в работе с произведениями. Осаму сыграл все произведение, выучив все оттяжки, которые он себе помечал. Каждое ритенуто и каждое ачелерандоПостепенное ускорение.. Все было выверено. Когда он доиграл, аккуратно поставив последний аккорд он сохранил молчание на пару секунд затем комментируя. —Я безнадежен.— Усмехнулся Третьекурсник, зарывшись рукой в собственные волосы, посмотрев в потолок. Фукудзава молчал, глядя на Дазая как-то неоднозначно. Сложно было сказать, о чем он думал на самом деле. —Сам так легко сдаешься? — Спросил голос Педагога, разрывая устроившуюся тишину в аудитории. Третьекурсник не то что не ожидал таких слов и такого тона — он был в ступоре. Поначалу ему показалось, что это был не голос учителя и обращался он абсолютно не к нему, но затем до него дошло, что они в аудитории одни. —Непохоже это на тебя. —Сдаюсь? Нет, я просто понимаю, что это выше моих сил. —В словах Кареглазого слышалась некая безысходность, но в своих словах он был уверен железно. Будто это само собой разумеется. —Интересно, что на это сказали бы твои родители. — Дазай сидел, положив руки на колени. Ему было не больно, не сложно. Ему было никак. Он не смотрел на своего педагога, вздохнув, отвечал. —Я бы не стал их разочаровывать. — Промолвил Шатен, глядя куда-то в пустоту. Фукудзава стоял у окна скрестив руки на груди, сурово глядя на Шатена. — Что бы они сказали, услышав, что их Сын так легко сдается? — Продолжал Юкичи, не унимаясь. В голосе не было слышно упрека, но он был ледяной, словно вообще без эмоций. Осаму обреченно вздохнул. — Даже представить себе не могу. — Ответил честно Кареглазый, любезно улыбаясь, как он это делал совершенно всегда. Только сейчас этого делать ему, отнюдь, не хотелось. Светловолосый мужчина подошел к Третьекурснику, по-отцовски положив руку ему на плечо. —Не думаю, что им бы понравилось слышать о том, что их Сын так категорично о себе отзывается. — Произнес Педагог все еще сурово, но на деле он действительно не хотел видеть, чтобы Дазай ставил крест таким образом. Это как установка в голове, через которую он не может перейти. Шатен продолжал улыбаться, делая вид что все прекрасно. Оба знали, что это не так, но молчали, играя в эту фальшивую вежливость. — Я понял, молчу. — Уступил Кареглазый, глядя на партитуру, стоящую на фортепиано. Фукудзава улыбнулся, но Шатен этого, конечно, не видел. Третьекурсник всегда был слишком закрыт от остальных, держал дистанцию. Поэтому жалость или попытки утешить его ему не нужны, потому что они просто не подействуют. Слова в воздух. Честное слово, бессмысленная затея. — Я продолжу пытаться, разумеется, но не могу обещать какой-то результат.— Сознался Осаму, слыша вздох со стороны педагога, который уже, наверное, раз 100 пожалел, что ввязался в это. Не нужно было возлагать такие надежды на Дазая, потому что он заранее знал, что не оправдает их. Кареглазый давно смирился с этим, так почему не могут смириться остальные? Неужели им нужно каждый раз усложнять ему(себе) жизнь? —Ну-ну, как-то без энтузиазма звучишь. — Еще раз сказал Мужчина, который говорил о совершенно всех смыслах слова "звучишь". Осаму бросил на Преподавателя секундный злобный взгляд, слыша усмешку. — Ладно-ладно, хорошо, с очень большим энтузиазмом звучишь. — Шатен довольно кивнул, демонстративно выпрямившись на банкетке, мол, вот так правильно. Более об этом они не упоминали. *** — Как же я задолбался. Этот понедельник… что-то невозможное. — Стал объяснять Дазай Чуе, когда они шли домой из консерватории, еле волоча ноги. Накахара-то был в норме, а вот Осаму был как выжатый лимон. — В среду конкурс… — Вдруг его опять осенило, как он слегка остановился на месте. — Во сколько? — Спросил Чуя, останавливаясь рядом с ним. — В 10 утра уже играть. — Ответил Осаму привычным тоном, не таким нытливым, как до этого. — А там вход открытый? — Поинтересовался Рыжеволосый, задумавшись. — Конечно. Туда может приходить кто угодно. — С некоторым удивлением ответил Шатен. Обычно на конкурсах всегда открытое посещение залов. Могут прийти даже не музыканты. — Тогда я бы пришел послушать. Как раз посмотрю, что там остальные играют. — Сделал заключение Накахара. Ему действительно хотелось пойти, послушать тех, кто играет там. Может что-то для себя вынесет. — Я тебе тогда адрес напишу попозже. — Продолжал Кареглазый, задумываясь, где же находится то помещение, где он должен быть. Вроде как это какая-то музыкальная школа или что-то рядом с ней… он так и не понял. — Кстати, я сейчас с отцом встречусь, заберу у него свою верхнюю одежду. — Отозвался Чуя, после чего Осаму тут же оживился, словно это не он волок ноги за собой пять секунд назад. — Мне помочь? — Воодушевился Дазай. Когда нужно кому-то помочь, то он благополучно забивает на свои желания или усталость, помогая кому-то. Если это не во вред ему, разумеется. — Было бы неплохо. — Сознался Рыжеволосый, когда они подъехали к их станции. Он договорился о встрече с Отцом недалеко от дома, потому идти им никуда не надо. Почти. Парни вышли из метро, разговаривая о своем. Они подошли к месту, где должен был ждать Отец. Он там, как и всегда, был. Пунктуальный до боли. Как и Чуя. — Доброго вечера. Спасибо, что привез. — Поблагодарил Накахара Отца, когда тот вытащил из багажника несколько мешков с его верхней одеждой. Они были небольшие, просто их было много за счет того, что Голубоглазый попросил привезти конкретные вещи. — Если бы ты приехал домой, то мне кажется, что Фуку бы пришлось запереть в какой-нибудь комнате, пока ты не собрался бы. — Не совсем удачно пошутил Отец, когда он завидел Осаму, который забрал пару пакетов у Накахары. Мужчина сперва не признал его, так как тот сильно вырос. Все же помнит он его ещё с подросткового возраста, да и видел всего пару раз. Он подошел к Дазаю, протягивая руку. — Накахара Кансукэ. — Осаму Дазай. — Шатен пожал руку мужчине, приветливо улыбаясь. Кансукэ был ему знаком, все же он был важной шишкой в отделе отца когда-то. Как его не запомнить? — С подросткового возраста ты не изменился. Разве что вырос. — Прокомментировал мужчина, вспоминая этого чудного Парня. Он всегда казался ему интересным, ещё когда тот встретил его на приеме, который организовывал как раз его Отец. — Приятно знать, что Вы меня запомнили. — Остался любезным Осаму, аккуратно закрывая дверь машины, когда Чуя забрал оставшиеся два пакета. Накахара старший усмехнулся. — Ещё бы тебя не запомнить. — Мужчина стоял довольно близко к Дазаю, потому понизил тон, говоря. — Если что-то случится, то звони. — Мужчина вложил визитку в карман Осаму, так как у того были заняты руки. На самом деле, Кансукэ был очень заботлив по отношению к Чуе, просто особо этого не проявлял. Кареглазый кивнул, улыбаясь в ответ. — Разумеется. — Шатен кивнул, развернувшись к Чуе. — Всего хорошего. — Пожелал Парень Отцу Чуи. — Спасибо ещё раз, что привез вещи. — Ограничился Накахара младший. —Не за что. И вам всего хорошего. — Пожелал мужчина, садясь в машину обратно. Дазай и Накахара пошли к квартире, неся несколько небольших, но объемных пакетов с одеждой. — Что-то он слишком дружелюбный. — Буркнул Второкурсник, заходя в подъезд. Они вызвали лифт, поднимаясь наверх. — Да? Мне кажется, что он всегда таким был. — Возразил Осаму, пожав плечами. — Но не мне судить, я с ним всего один раз пересекался вживую. —Все еще легкомысленно сказал Шатен. Рыжий кивнул, заходя в квартиру. — Спасибо, что помог донести. — Все же не мог не поблагодарить Голубоглазый, снимая пальто и обувь. — Будто я мог отказаться. — Усмехнулся Дазай. Это был не упрек со стороны него, типа «я не мог отказаться, потому что никуда не денусь», а больше было своеобразное оправдание, что он никогда не отказывал. Накахара занес свои пакеты к себе в комнату, сбросив их в кучу. Сейчас у него нет ни времени, ни желания, ни сил это всё разбирать. Парни лишь поужинали, хоть и запоздало, а затем разошлись по комнатам. — Кстати, Чуя, я тебе отправлял сообщение по поводу занятий. Не забудь только. — Напомнил Осаму из своей комнаты. — Да, я помню. — Сказал в ответ Рыжий, выключая свет и ложась спать. Но минутой позже ему все же пришлось встать, чтобы поставить на зарядку его часы-браслет. Пары слишком выматывают, чтобы ещё как-то соображать после них. Парни пожелали друг другу спокойной ночи, после чего Дазай ещё остался сидеть, а Накахара погрузился в сон.

***

— Накахара? Заходи, конечно. — Произнес Фукудзава, когда на пороге его кабинета появился Рыжеволосый второкурсник. Тот стал раскладываться, взяв нужные партитуры из сумки. — Как учитель из Дазая? — Спросил Мужчина со смешком. — Оправдывает ожидания. — Обошелся Чуя, регулируя под себя банкетку. — И какой же уровень ожиданий? — Поинтересовался Фукудзава, дотошно рассматривая Голубоглазого. Тот ухмыльнулся и ответил. — Достаточно высокий. — Крайне самоуверенно ответил Накахара, глядя на Педагога, которого явно удовлетворил этот ответ. — В таком случае рад слышать. — Отозвался Юкичи, сидя за своим столом, копаясь в каких-то бумажках, которые не успел доделать. Чуя начал разыгрываться. Обычно он это делал намного дольше, около получаса, возможно, целого часа. Но сейчас на это нет времени, потому за пару минут он прошелся по упражнениям. Разумеется, он не заметил, что Учитель за ним довольно внимательно наблюдает, оценивая ситуацию. Светловолосый мужчина тщательно следил за постановкой рук, работой пальцев и посадкой Второкурсника, видя, что ему явно пошли на пользу занятия с Дазаем. Потому что он за короткий промежуток времени сделал такой большой фронт работы. Это было уже заметно. — Не буду тебя сильно пытать, начни с Рахманинова. — Предупредил Преподаватель Накахару, который был готов начать играть. Тот лишь кивнул, поставив ноты на всякий случай и водрузив руки на клавиатуру, вспоминая темп, до которого он вчера дошел. Когда он его нащупал, то принялся извлекать звуки из инструмента, играя наизусть. Он не смотрел в ноты, потому Юкичи лишь подошел ближе, садясь рядом и следя по нотам, где он играет. Чуя незаметно уходил в музыку, а Педагог его слушал. Грязи было намного меньше, чем ожидал услышать Фукудзава, да и звук был иной. Теперь он звучал по-другому, совершенно не так, как было раньше. Теперь композиция звучала намного профессиональнее, чем ожидалось. Голубоглазый не сбивался ни с ритма, ни с темпа, даже почти ничего не задел. Хотя там видно, что он просто ещё не доработал с этими местами. Как только он поставил финальный аккорд, ещё пару мгновений в аудитории стоял гул от звука инструмента, а затем он снял руки. — Давай сразу следующее, потому буду комментировать. — Попросил Юкичи, поправив свои очки. Он не показывал того, что был крайне поражен результатами, которых удалось достигнуть этим двоим, но лишь взял в руки следующие ноты, глядя на них в ожидании игры. Чуя перестроился на другое произведение, вспоминая темп и звучание. Он вновь начал играть под внимательным взором Светловолосого. Рыжий был крайне рад своей программе, тому, как она построена. Звучит красиво, а сейчас у него есть ещё и ресурс, чтобы продолжать делать сложную программу и увеличивать его мастерство. Это воодушевляло. И даже сложно представить, насколько сильно. Потому Накахара продолжал играть, будучи уверенным в своих силах и возможностях. Ибо иначе для чего все это? Он теперь может показать преподавателю, что не просто «музыкальный мальчик», а ещё и кто-то, кто приблизился к пониманию артиста. Здесь была и заслуга Дазая, никто даже отрицать не смел. Когда он завершил произведение, ещё пару мгновений выслушал ноты, которые продолжали звучать, а затем отпустил педаль фортепиано и снял руки с клавиатуры. — Пока что это то, до чего мы дошли. — Пояснил Чуя, глядя на задумчивого Мужчину, сидящего на стуле рядом с его нотами. Но сейчас он смотрел не в них. Куда-то «за» них. Затем он поднял голову, посмотрев на Накахару. — Я не ошибся, когда дал Дазаю преподавать у тебя. — Произнес Фукудзава уверенным голосом с нотками гордости. Он оставался суровым, но было заметно, что он более чем поражен результатом. Накахара улыбнулся, кивнув. Впрочем, он был солидарен. — Я полностью согласен с твоей интерпретацией произведения, впрочем, в музыке нет правильного и неправильного исполнения, потому не думаю, что стоит об этом говорить. Ты сам заметил, что твоя техника намного увеличилась, что теперь тебе легче исполнять некоторые пассажи и части в общем. Продолжай работать в том же духе. — Заключил Светловолосый, добавив. — Темп ты стал держать намного стабильнее, не плаваешь. Это замечательно. — Спасибо. Мы много над этим работали. — Фукудзава усмехнулся сам себе, так как Чуя всегда говорил о «нас», подразумевая и Дазая. То есть он не считал, что здесь сугубо его заслуга. А это дорогого стоит. Значит, он признал Осаму как педагога. Накахара недоумевающе посмотрел, но мужчина показал, мол, ничего важного. Накахара вздохнул, показывая, что больше не заинтересован в этом. — В любом случае у тебя ещё есть работа с темпом. — Он взял паузу, отвлекаясь на секунду. — Но, в общем, ты и сам всё знаешь. — Преподаватель вернул ноты Голубоглазому, сложив полотно. Рыжий встал из-за фортепиано, аккуратно складывая ноты в свою сумку и папку. Затем его настрой слегка переменился, но сложно было сказать, почему. — На твой взгляд, может ли исправить себя человек, который привык верить только в то, что он себе придумал? — Внезапно выпалил расплывчатый вопрос, никаким боком не относящийся к теме, Фукудзава. Выражение лица было неоднозначным. Чую застали врасплох этим вопросом, потому он слегка потупил, растерявшись. — Может ли? Только в том случае, если сам этого захочет или найдет выход. Либо же кто-то ещё вмешается. — Поразмыслив, ответил Рыжеволосый, непонятливо глядя на Педагога. К чему этот вопрос? — Как думаешь, может ли измениться Дазай? — Теперь спросил напрямую Юкичи, второй раз подряд заставляя Второкурсника опешить. За его мыслями не угнаться. — Ему нужно будет очень постараться для этого. — Ответил Голубоглазый, будучи абсолютно уверенным в своих словах. Каждый может измениться, если работать над собой, не жалея сил и времени. Через боль, кровь, пот и слезы, но можно достигнуть этого. — Иногда складывается ощущение, что он не видит выходов. — Продолжал Фукудзава. Чуя не совсем понимал, почему именно с ним на эту тему разговаривает Светловолосый Мужчина, будучи абсолютно серьезным в обсуждении. — А они могут быть у него прямо под носом. — Я склоняюсь к тому же. Он словно видит слишком далеко от своего носа, но самого носа в этой картине не видит. — Накахара подтвердил предположения Юкичи. Педагог знал, что они общаются как Студенты или Друзья, потому Чуя ближе к Осаму. И это значило, что не ему одному это кажется. А делать-то с этим что? Вопрос открыт. — Полагаю, в этом деле его нужно самостоятельно ткнуть в источник проблемы. — Озвучил ещё одно предположение Фукудзава, которые было уже аксиомой. Голубоглазый кивнул, понимая, что ответить нечего. И понятно, кто конкретно должен ткнуть Дазая в источник проблемы. Тема оказалась закрыта на такой незавершенной ноте. — К слову, есть ли у меня возможность где-то обыграться? Желательно в четверг. — Спросил Чуя, уже собравшись выходить из аудитории. Фукудзава задумался, отвечая. — Приходи ко мне на пару, в 16:25 в 404. — Юкичи знал, что это нужно Накахаре, потому что он является тем, кто не играет без практики стабильно. В отличии от Осаму. Но оно и ясно. Тонкие натуры всегда переживают перед выступлениями, потому часто делают ошибки. Всякое бывает. Рыжий улыбнулся, кивая. — Спасибо большое, я запомнил. Хорошего дня. — Рассеял предыдущую атмосферу Чуя, уходя из кабинета. Фукудзава каждый раз дает какие-то поручения таким странным способом. Разумеется, если бы это не было чем-то настолько расплывчатым и сложным, он бы сказал это напрямую. Но это не тот случай. Что ему нужно сделать? Юкичи улыбнулся в ответ, а Рыжий пошел брать себе аудиторию. У Дазая сейчас как раз будет пара по импровизации, поэтому педагог отправился на свою излюбленную пару у третьего курса. Вошедши в аудиторию, он оглядел всех присутствующих. Да, было негусто. Но Дазай сидел. Как и Федор рядом с ним. Вот что значит «прилежные ученики». Всем бы таких. Накахара же пошел заниматься, взяв аудиторию. Он еще думал некоторое время над словами Фукудзавы, что он произнес. Почему именно ему надо было об этом говорить? Вопрос остается повисшим огромной табличкой «посмотреть позже». Потому он откладывает эту самую табличку на «позже», принимаясь заниматься. Завтра у Осаму конкурс, а потому стоило бы ему позаниматься немного. Спустя полтора часа Дазай вошел в аудиторию, кладя свои вещи на стул. Рыжеволосый уже работал над техническими моментами, почти закончив делать их в Рахманинове. Потому Шатен подошел к Голубоглазому, включая метроном, который он носит с собой обычно. На всякий случай. Да и он электронный, а не механический. Механические метрономы очень легко сбить наклоном неровной поверхности, следовательно, проку от них мало. А электронный никогда не ошибется, куда ты его не поставь. В этом заметный плюс. — Начнем тогда со 120, так как ты в воскресенье не дошел все же. — Осаму поставил метроном, отходя и садясь на свое место. Пока Чуя работал, Дазай просто смотрел то в стенку, то в окно. Шло время, а Накахара справлялся заметно быстрее. Потому темп сдвинулся ещё на 20 значений. Тот, опять же, справился. Поэтому он дошел до своего финального темпа— 160. На самом деле, он никогда не учил что-то настолько быстро. Он произведения мусолил по полтора-два месяца в лучшем случае, а здесь у него за месяц уже готовность боевая. В новинку это для него. Когда Чуя доиграл в темпе 160 с метрономом, то на часах было уже 8 вечера. Потому Парень выключил метроном, принимаясь играть без него. Да, косяки еще есть. Есть. И надо работать. Но с этим он уже будет работать завтра. Так как Лист у него был почти в нужном темпе, то он решил, что двигать дальше сегодня не будет. — Ты будешь заниматься? — Спросил Накахара у Дазая. Тот вернулся в этот мир из своих мыслей, задумавшись. Он кивнул. Чуя уступил ему место, а потому тот урегулировал высоту банкетки под себя, быстро разыгравшись. Он прошелся по произведениям, раскидав их на атомы, как он это любит делать. Потом он прошел их в медленном темпе. Часы показали 9:30. Консерватория скоро должна закрыться, но Осаму что-то неспокойно. В плане… странно. Вроде уверенность и есть, а вроде и какой-то призрак говорит о том, что она шаткая. Ладно, завтра посмотрит на конкурсе. Все равно он не такой уж и важный. — Пойдем домой, Дазай. У тебя завтра конкурс, лучше поспи.— Сказал Рыжеволосый, стоя рядом. Он положил руку на плечо Шатену, пока тот сидел за фортепиано, блуждая в своем сознании. Затем он «очнулся», соглашаясь, хоть и не совсем охотно. Юноши закрыли аудиторию, когда привели ее в соответствующий вид, уходя из нее. Они сдали ключ на вахте, выходя из консы. Шатен вдохнул холодный воздух, отрезвляя сознание. Действительно. Завтра конкурс.

***

Семь утра. Адский будильник. Кареглазый выключил его, вставая с кровати, пытаясь прийти в сознание после сна. Минут пять он потупил в стену, уходя на кухню, заранее прикрыв дверь Накахары, чтобы не разбудить ненароком. На кофе у него не хватило сил, потому что пришлось бы ещё и ополаскивать кофеварку. Потому он лишь поставил чайник, ожидая кипения. А за это время он стал собираться. Разумеется, что прямо в конкурсной одежде он не пойдет. Ибо в сценическом виде ему будет холодно. Потому он сложил свою сценическую рубашку и галстук. Туда же забросил лакированные туфли, которые могут просто потрескаться от холода. Сколько там на улице? 5 градусов? Да, потом потеплеет, но все же рисковать не хотелось. Парень заварил себе чай, медленно употребляя что-то из еды. Так как в ближайшие 6 часов он есть явно не собирается. Часы подбирались к половине восьмого. В идеале хотелось бы опробовать зал и фортепиано. А форточка там есть только до начала их группы. Само начало, кажется, в 9:15. Хочется успеть прийти туда пораньше, чтобы посмотреть акустику. Поэтому Шатен немного ускорился в своих собираниях. Он привел себя в порядок, нанеся немного тонального крема на синяки под глазами, выравнивая тон. А что, разве только у девушек такие штуки есть? Музыкантам-мужчинам они тоже очень-очень нужны. Да уж, после сушки волосы легли максимально странно, но он все равно собирался их закалывать, так как по фэншую профиль пианиста должен быть открыт. Челка у него была коротковата, чтобы зачесать ее назад, а потому придется оставить как есть, заколов волосы по бокам у затылка. Но это он сделает тоже позднее. Сейчас не будет держаться. На часах 8 утра, потому Кареглазый, сделав все необходимые приготовления, стал собираться, выходя из квартиры. Пока он будет ехать в метро, он напишет Чуе адрес, где будет это проходить. Вышедши из квартиры, закрыл ее на ключ, быстрыми шагами удаляясь к лифту, спускаясь на нем вниз. Было темно, потому сложно было даже открыть глаза, когда он только проснулся. Но Дазай привычно последовал к метро, заходя в него с объемной сумкой в руках. Кто-то думает, что он спортсмен? А вот нет! Он простой музыкант-технарь, который уже бежит отгрызать людям связки, если те не будут давать ему поиграть в зале. Шатен перебросил Накахаре сообщение с адресом, видя, что тот уже в сети. Он лишь ответил «ок» , а затем вышел из сети. Либо стал собираться, либо переписывается с кем-то еще. Сначала Осаму нужно ехать на метро, а затем ещё трястись в автобусе. И тут он просто подумал, а почему не вызвал себе такси? Ладно, затупил. Поэтому придется доезжать уже так. Кареглазый подошел к месту проведения конкурса, заходя внутрь. Это была музыкальная школа. Довольно большая, кстати говоря. Он тут же подошел к стойке регистрации, подписываясь, что он на месте. Ему сказали, какая аудитория в его распоряжении. — В ней будет кто-то ещё в ближайшее время? — Поинтересовался Кареглазый у организатора, который его проводил до нужного кабинета. — Нет. Только с 14:00 здесь будет уже другой участник. — Ответил приятный Юноша, глядя в свой бланк. Ох, как же прелестно. — Благодарю. — Сказал Дазай с улыбкой, заходя в свою аудиторию. — Зал сейчас свободен? — Сейчас там первый номер играет, но он уже около получаса там сидит. — Все ещё будучи приветливым, отвечал некий Парень европеоидной расы, судя по его внешности. Осаму оставил свои вещи быстро, закрыв аудиторию. Он пошел сразу в зал, чтобы поинтересоваться, есть ли возможность пройтись по пьесе. Там и впрямь сидел какой-то участник, как сказал куратор, первый номер. Ничего удивительного из себя не представлял, хотя, может, Дазай тоже уже всем порядком надоел со своей техникой. — Прошу прощения, могу я отбить у Вас фортепиано на минут 15-20? — С вежливой улыбкой спросил Шатен, осматривая зал. Он был относительно большим, холодным, с эхом. Но, впрочем, для Баха это никак не минус. — Разумеется. — Отзеркалив улыбку, сказала Девушка, сидящая за фортепиано, встав и уступив место. — Премного благодарен. — Сказал Шатен уверенно, принимаясь играть гаммы. Ему достаточно буквально двух-трех проигрываний, чтобы он смог играть в довольно быстрых темпах. Но вот только холодный зал его вообще никак не радует. Руки и пальцы чересчур быстро остывают из-за этого. Но ему это не грозит, впрочем. У него руки остаются теплыми без зависимости от внешней температуры. В этом несомненный плюс. Эта девушка стояла, глядя в телефон, а Кареглазый тем временем стал играть произведения, привыкая к клавиатуре рояля. Все же у каждого она разная. Здесь хотя бы средняя педаль работает? Эу. Ее здесь нет. Ну и не нужно, не так сильно она здесь была и нужна. Шатен пытался понять, какие звуковые оттенки здесь лучше использовать. Если судить по залу и его форме, то акустика здесь плавающая до ужаса. Но комиссия сидит посередине. Поэтому все не настолько плохо. Когда Дазай окончательно закончил с анализом зала, он доиграл первое произведение, то бишь Баха. Затем он стал играть Прокофьева, будучи полностью уверенным в своих силах. В зале все еще было пусто, но когда он уже подходил к концу, то люди тоже стали подтягиваться. На моменте, когда он играл последние три строчки, остальные конкурсанты просто стояли, глядя на него. О да, они впечатлены. Затем Осаму доиграл, гордо вставая из-за фортепиано. Его провожали несколько взглядов. Кто-то смотрел злобно, а кто-то с восхищением и восторгом. Шатена знали все— это он никого не знал. Потому что никогда не знакомился ни с кем на конкурсах раньше. Почти ни с кем. — Собирай вещи, поехали домой, нам тут делать нечего. —Сказал девушке, по-видимому, ее брат, тоже конкурсант, когда Дазай покидал зал. Третьекурсник улыбнулся, уходя к себе в аудиторию. Время 8:50. Как раз у него есть ещё много времени, чтобы разыграться. Парень переоделся в концертную одежду, закалывая волосы. Благо в этом классе было зеркало. Но волосы все ещё топорщились. Ну и ладно, главное, что не выпадают из хвостика на затылке. Затем он сел разыгрываться, отключив уведомления на телефоне, чтобы ему ничего не мешало. И вот пошел первый участник. Второй уже сидел там, в ожидании. И, как только тот доиграл, куратор пришел за тем, чтобы позвать Дазая. Осаму закрыл аудиторию, бросая ключ в карман своих черных брюк, идя к сцене. Опять это чувство. Легкое покалывание в груди от адреналина. Кареглазый усмехнулся сам себе, чувствуя это. О боже, как же давно он это не ощущал. Самое прелестное в этом всем, что у него абсолютная уверенность в том, что он сыграет. И сыграет ещё как. Пока второй участник играл, Осаму настраивался на произведения. Вокруг него был шум и суматоха, а он был спокоен, как мамонт. Он разминал руки и двигал пальцами, ожидая своего выхода. И вот второй номер вышел со сцены, будучи слегка поникшим, но он улыбался. Интересно, как он сыграл? Но сейчас Дазая это не должно волновать. Блестящая обувь коснулась паркета, который безумно блестел, будучи покрытым каким-то относительно дешевым лаком. Осаму натянул на свое лицо самоуверенно-актерскую ухмылку, слыша то, как его объявляют. Глубокий вдох и выдох, пока в голове пронеслось мимолетное "погнали" .