Ascolta il cuore

Спустя пару мгновений послышались шаги за дверью. Затем поворот ключа в дверном замке, а затем и ручка победоносно наклонилась вниз, а в отверстии показалось будто бы слегка сонное лицо Дазая. Увидев своего неожиданного ночного гостя, сон Осаму как рукой сняло, он тут же принял безразличный вид. — Чего тебе нужно? Что ты тут вообще забыл в такой час? — Сказал он с тоном враждебности, опираясь одной рукой на дверной проем, а другой держа ручку. — Раз занятие окончено, обычно назначается следующее. — С железной самоуверенностью в голосе сказал Чуя, словно это не он сейчас внутри дрожит как осиновый лист, видя, что Шатен собирается закрыть дверь, он инстинктивно подставил ногу в щель. — Я, по-моему, тебе уже все сказал. Я имею право вызвать полицию. Или охрану. — Продолжил он с былым напором, говоря безразлично. Без сожаления, с явно присутствующей агрессией. — Успокойся, Дазай. — Сказал Накахара, оставляя ногу в щели. Так как у Осаму закрыть дверь не получилось, он лишь недовольно цокнул. У Накахары было достаточно воли, чтобы не развернуться и не уйти прямо сейчас. — Я и психовать? Я вполне спокоен, если по мне не видно. — Продолжал язвительно Третьекурсник с напущенным грозным видом. Ему, казалось, ничего не могло сделать погоды в этом мире. И как-либо на него повлиять тоже. Во всех смыслах. Он был непреклонен. И к этому засранцу придется найти подход ведь. Мысленно Чуя уже похоронил сам себя. — Как бы да, но в смысле нет… — Одернул себя Рыжеволосый, быстро прокручивая наиболее приемлемые ответы в голове. Хорошо, он далеко не самый лучший человек в разговорах подобного типа. — Мы оба вспылили на ровном месте. И я считаю, что нам нужно уладить конфликт без вмешательства кого-либо и.... — Что ещё ты считаешь? — Резко прервал его ледяной голос Осаму с раздраженным видом. Зачем он сейчас это говорит? А потому что ребяческая обида на Накахару никуда не делась. Нет, он совершенно точно не признается в этом сам себе. — Послушай, я сейчас реально позову охранников. — Предупреждающе сказал Шатен, глядя на Накахару крайне неприятным образом. Но Чуе не привыкать. — Нет, Дазай, послушай просто… — Слегка стушевался Голубоглазый, стараясь не терять былой уверенности. — Я действительно сказал то, чего не должен был говорить и… Я бы хотел все уладить нормальным разговором, как двух уже довольно взрослых людей. Без обиняков, мы оба поступили по-детски, на этом можно закончить. — Продолжал с ноткой неуверенности говорить Рыжий, ходя по тонкому льду, но пока что у него очень успешно получается лавировать и держать равновесие, не падая под него. — И в знак небольшого извинения… — Он не мог ничего дальше из себя выдавить, лишь протянул пакет с купленным, глядя как Осаму все же отпускает дверную ручку, открывая дверь. — Хорошо, заходи. — Сказал он, не смягчая собственного взгляда. Где-то внутри себя Чуя выдохнул. Он Никогда бы не подумал, что Дазай может быть настолько принципиальным. Нет, он, конечно, наслышан про то, что иногда у него бывали проблемы с некоторыми студентами коллектива, судя по всему, он просто переставал с ними контактировать совсем. Абсолютно. Но, если так рассуждать, то он попытался это сделать и прямо сейчас. За что Накахара не может его винить. Он поступает так, как хотел бы поступать Рыжеволосый, если бы только мог. Да и для самого Осаму так безопаснее. Не треплет себе нервы. Просто Накахара не может себе позволить так поступать. Наверное, у него еще закралась та жилка, говорящая ему об эгоистичности данного поступка. Голубоглазый привычно бросил сумку к мягкому пуфику, вешая верхнюю одежду на крючок, рядом кладя зонт, который ему одолжил вчера Дазай. Атмосфера стояла напряженная, но раз уж он пришел, он пересилит себя и пойдет, сядет на кухню рядом с Шатеном, и они все обсудят. Придут к компромиссу. По крайней мере хотелось верить в это. Рыжеволосый сел на табурет, на котором он обычно сидел, глядя на часы на телефоне. 9 вечера. У него есть ещё время. Между Юношами повисла тишина, потому Чуя решил стать инициатором разговора. — Я, надеюсь, тебя не разбудил? — Аккуратно начал Голубоглазый, пока Дазай заваривал чай. Тот лишь усмехнулся, его тон заметно смягчился, чем был пару минут назад. — Прошу прощения, если так. — Ничего. Пустяки. — Отмахнулся Осаму, разворачиваясь лицом в Чуе с легкой улыбкой, которая была постоянным спутником Шатена. Тот разобрал пакет, водружая на стол то, что купил Накахара. Кажется, все даже не так плохо, как мог ожидать Рыжий. — В общем… — Не совсем уверенно начал Рыжеволосый, захватывая внимание Кареглазого своими словами. Он сделал глубокий вдох и попытался выпалить всю мысль на одном дыхании.— Я хотел извиниться. За то, что наговорил тебе, за то, что поставил под сомнение то, что ты пытаешься действительно со мной заниматься, да и в общем твои намерения… — Голубоглазый не мог смотреть ровно в глаза Дазаю, так как он испытывал стыд. Ранее он никогда не извинялся подобным образом. Но здесь что-то переклинило, потому он решил выбрать вариант с откровениями. — Прости за то, что я сомневался. И за тот тон. Иногда просто все эти… Это просто переходит границы. Это не оправдание, просто как данность. — Казалось, что он хотел сказать что-то ещё, но на уста резко напала немота, из-за чего он лишь сомкнул губы, не проронив больше ни слова. Голубые глаза уставились куда-то в пол, найдя себе там довольно безопасное пристанище. Затем он услышал звук короткого смешка у Дазая. Он инстинктивно поднял взгляд, смотря на расслабленного Шатена, который свободно опирался своими руками на пространство вокруг раковины. Глаза Чуи встретились с Карими глазами Осаму, которые выражали ледяную насмешливость. Так могло показаться с первого взгляда. На самом деле там — за цветом радужки — скрывались совершенно иные эмоции. Это были именно эмоции, утвердил бы Шатен. И он оказался бы прав. — Никогда не мог подумать, что сам Накахара Чуя, кто прославился среди большинства преподавателей как неуважительный хам, придет с извинениями ко мне домой. — Прокомментировал Дазай безо всякой язвительной ухмылки на лице, хоть голос и искрился сарказмом. Он размышлял насчет того, что ответить. Впрочем, он понимал ситуацию Чуи, если рассматривать все с его стороны, но при этом он не сочувствовал ему. Совершенно никак. Слова эти поставили Рыжеволосого в не совсем удобное положение, но он был четко уверен в том, что делает все правильно. Главное оставаться настойчивым, даже если его таковым быть не учили, а требовали быть гибким и пластичным, удобным для остальных. Особенно он сам считает это нужным прямо сейчас. А это нужно. Затем Кареглазый поставил кружки с чаем на стол, садясь рядом на табурет. — Потому что признавать свою вину, когда ты действительно это понимаешь, — это совершенно не то, что должно быть постыдным. — Вдруг слова сорвались с губ Чуи, когда он вновь опустил взгляд. Тон голоса был железным, полным решимости, хоть и по его выражению лица так не скажешь, он являлся очень стойким. — Иначе смысл анализа своих действий пропадает. Особенно когда в ситуации замешан далеко не ты один. Или когда от этой ошибки кто-то другой мог получить последствия. — Он не понимал, по какой причине сейчас произносит все это. Второкурсник сам не до конца понимал, откуда взялась такая уверенность в его действиях и словах. Рыжий студент не мог разобраться в том, отчего он стал столь откровенен с Дазаем. Но в голове тянулась лишь одна тонкая нить, которая продолжала выливаться словами. Сейчас он не изливал душу кому-то, несмотря на ощущение, словно это было так. — Когда кто-то другой тоже участвует, даже как связующее звено в твоей ошибке, он все равно терпит какие-то последствия, которые чаще всего ничем хорошим не заканчиваются как для связующего, так и для зачинщика. В данном случае я просто не смог справиться со своими собственными мыслями и эмоциями, впутывая тебя во все это, хотя ты никоим образом не причастен к тому, что происходит у меня. — Продолжал неуверенно Рыжеволосый, перебирая собственные пальцы, изминая руки, лежащие на столе. Затем он взял ещё одну короткую паузу, чтобы собраться с мыслями и подвести логическое завершение этого монолога. Ему не хотелось все это говорить. Но сложилось впечатление, что он просто обязан объясниться. Даже если для него это неприятно. Словно в тебе копаются. — Я сожалею, что так поступил. Если данная ситуация не является для тебя чем-то из ряда вон выходящим , то в моих интересах продолжить занятия с тобой. — Наконец сказал он, продолжая глазами бегать по полу, концентрируясь на собственных мыслях. Эта тонкая нить закончилась, а за ней появилось огромное множество других, что звучали в голове одна за другой. Теперь он был пропитан сомнением в том, зачем он всё это говорил и распинался. Затем он ощутил на своих холодных руках чужую руку, от которой передавалось тепло. Все же он нервничал. — Чуя, все в порядке. — Сказал Осаму мягко, с долей заботы в голосе, держа обе руки Накахары в своих, согревая их. Чуя все же заставил себя посмотреть на Дазая, но взгляд Третьекурсника уже не был таким суровым и безразличным. Он вновь смотрел с теплотой, улыбаясь как и до этого. Юноша выдержал аккуратную паузу, прежде чем говорить. — Я даже и не знаю, что стоит ответить, но хотел бы продолжить твою мысль. Я тоже переусердствовал, распсиховался на ровном месте. Мне стоило повести себя сдержаннее, вместо того, чтобы кричать. Я думаю, что эта ситуация послужит для нас обоих хорошим уроком о том, как делать не стоит. И.. — Осаму явно хотел сказать что-то ещё, но резко передумал это делать, меняя направление на противоположное. — Я согласен продолжать с тобой заниматься тоже. Ты способный, просто тебе не хватает опыта. — Говорил крайне осторожно Кареглазый, продолжая успокаивать Рыжеволосого, аккуратными движениями касаясь его рук. — Я понимаю тебя, у тебя тоже есть свои проблемы, которые ты никогда не озвучиваешь, впрочем, как и остальные люди. Но это не есть повод отталкивать помощь, которую тебе предлагают. — Он продолжал говорить крайне спокойно, никоим образом не надавливая на своего ученика. Атмосфера стала крайне теплой, наполненной безграничным спокойствием и чистосердечностью. — То же самое могу сказать и про тебя, Дазай. — Все же прервал его Накахара, продолжая смотреть в глаза Осаму. Непонятно почему, но им друг с другом говорить было намного легче, чем прежде. И нельзя наверняка это чем-то обусловить. У обоих сложилось мгновенное ощущение, будто они знают друг друга очень давно, что-то наподобие друзей с детства. Оба парня ощущали теплоту, установившуюся между ними во взаимоотношениях, потому пару мгновений никто не говорил. Шатен лишь в очередной раз усмехнулся, продолжая. — Я могу понять твою тревожность по поводу того, что я могу делать тебе хуже, а не помогать своими занятиями. Я понимаю, что ты ставишь меня под сомнение. Но, Чуя, далеко не все люди плохие и должны обязательно пытаться тебя зарубить. Да, различать таких людей очень сложно, ты можешь никогда не угадать, что на уме у того или другого человека, но я бы ни за что не стал поступать так подло, понимаешь? Это то же самое, что, допустим, украсть чьи-то ноты перед конкурсом умышленно, либо испортить чей-то инструмент прямо перед выходом. Или, вызвавшись листмейстером, переворачивать не вовремя страницы, чтобы человек плохо сыграл. — Он вздохнул, подбирая правильные слова. — Это просто низко. — Все же произнес он с неким пренебрежением, показывая свое отвращение к людям, которые так поступают. Он мог быть уверен, что сам Чуя далеко не раз и не два сталкивался с такими же ситуациями, что и он сам. Потому Третьекурсник полностью понимает настороженность Рыжего. — Я согласен с тем, что это нечестно, но в последнее время просто... Много всего. — Сказал Чуя, в очередной раз отводя взгляд. Нет, ему действительно было очень стыдно. — Знаешь, все, что ни делается, все к лучшему. Хорошо, что ты сказал об этом именно сегодня, иначе мало ли во что это могло перерасти. — Сказал Дазай, ни на секунду не отпуская уголки губ. На самом деле легче на душе стало обоим от такого специфического признания в собственных домыслах. Им с трудом давался анализ, по какой причине оба из них переступили через себя, поговорили и уладили конфликт, вместо того, чтобы просто махнуть рукой и уйти. И навряд ли они поймут это ближайшее время. — И все же, что у тебя происходит? Я вполне серьезно сейчас. Вновь проблемы с матерью возникают? — Его интересовал этот вопрос, да и он понимал, что Чуя навряд ли добровольно заведет эту тему. Потому он хотел услышать ответ на все происходящее, пока у них есть подходящее время для такого разговора. Он заметил, что Накахара заметно стушевался после озвучивания вопроса, желая от него увильнуть, но Дазай был настроен крайне твердо. — Чуя, ты можешь рассказать. Здесь сижу только я, никого другого. Для меня не имеет смысла разбалтывать направо и налево то, что у тебя происходит. — Сказал Осаму эту фразу, чтобы попытаться доказать свои благие намерения. — Отец уехал в очередную командировку, а мать опять стала пить. — Вздохнув, ответил Рыжий Второкурсник, пытаясь найти силы действительно говорить об этом, а не закрыть вопрос. Когда-то давно, ещё в самом детстве, его учили, что за пределы их семьи не должно ничего выходить, именно по этой причине он молчал. И молчал бы по сей день. — Ей не нравится, что я не сижу в консерватории с открытия до закрытия, еще и занимаюсь не со своим педагогом, а с тобой. Она не верит, что мы занимаемся, а не, как она выражается, «шляетесь по клубам». — Тяжело произнес Голубоглазый, вновь глядя куда-то на стол размытым взглядом, уходя в себя. — Она считает, что именно поэтому у меня нет результатов, именно поэтому я отстаю от остальных, даже несмотря на то, что мне сделали поблажку. Два года. Я выпустился экстерном, так как возник непредвиденный переезд. По ее словам, я не делаю ровным счетом ничего. Потому сейчас она собралась контролировать каждое мое передвижение и требует звонить ей, отчитываясь где я и с кем я. — Всё же договорил Накахара, приоткрывая щель в свое прошлое. В то, что кажется темными джунглями, в которых никогда не попадал свет. Было видно, как он заметно поник, Дазай лишь молча слушал его, внимая каждому слову. Он помолчал пару секунд, не находя нужных слов. — Ты ведь уже совершеннолетний, она ничего не сможет тебе юридически сделать, если ты просто уйдешь из дома. — Взвесив все, найдя некоторую лазейку, сказал Шатен. — А какой толк в том, что я уйду? Все равно ни денег, ни знакомых родственников здесь нет. — Голос Чуи был пропитан безысходностью и смирением, привычностью. Он не видел просветов в его ситуации, будто из него высосали всю жизнь, и он хватается за каждую щепку, пытаясь хоть как-то лавировать между всем тем дерьмом, что ему предоставила столь прекрасная игра под названием «жизнь». Конечно, раньше у него было множество подработок, но куда бы он ни подавался, везде его поджидали неудачи. А после и вообще перестало хватать на них времени, обеспечить сам себя он не мог. — Ты мог бы жить у меня. — Вдруг сказал Осаму, глядя на слегка опущенную голову Накахары, который тотчас ответил. — Я не могу тебя так нагружать, ты и без того занимаешься мной за фактическое «спасибо». — Ты меня не нагружаешь, Чуя. Да и за спасибо еще и у меня пожить можешь. — Продолжал Шатен достаточно заботливым тоном. Он никогда не скупился на помощь кому-то, кто действительно в ней нуждался и кому он мог помочь. — Такой вариант всяко лучше, чем продолжать находиться в тех условиях, что у тебя. К тому же, как я помню, у тебя дома даже заниматься не на чем. — Наконец вспомнил Осаму, что когда-то его Ученик упоминал об отсутствии возможности заниматься дома. Это склонило Голубоглазого к тому, чтобы он подумал над этим. — Я благодарен за твое предложение, я буду думать. Правда, платить мне будет нечем, только если отец продолжит присылать деньги на карту. — Констатировал факт Обладатель рыжих волос, который все еще не смотрел на Дазая. — Не стоит об этом переживать. Деньги— это не то, за что нужно волноваться. — Продолжил Кареглазый. Затем они выдержали некоторую паузу, прежде чем Второкурсник прервал воцарившуюся тишину. — Могу я задать вопрос? — С легким воодушевлением произнес тот, слыша смешок со стороны Осаму. Тот уже отпустил согретые руки Накахары, отпивая чай из кружки. — Ты его уже задал. — С улыбкой сказал тот. — Этот был не в счет. — С ответной улыбкой парировал Голубоглазый. Кареглазый лишь цокнул и закатил глаза. — Почему ты все же не носишь очки при ком-то? — Произнес то, чего и ожидал Дазай, Чуя, все же поднимая взгляд на Собеседника. Кареглазому очень не хотелось вспоминать бы это, точнее, делиться этим с кем-то. Но раз уж сегодняшний вечер принял такой оборот, то самое время упомянуть о чем-то потенциально более личном. — Интересный вопрос на самом деле… — Со вздохом ответил Кареглазый, открыв пачку с печеньем, что принес Рыжий. — Начинается это всё ещё со школы. Разумеется, будучи уже в средней школе, каждый ученик достигает переходного возраста, когда наилучшим методом показать себя является унизить другого. Я уже долгое время занимался фортепиано, как когда-то мои одноклассники невзлюбили меня за то, что я часто пропускаю занятия в школе из-за конкурсов, и вообще за то, что я чего-то стою, а не хожу и кичусь неясно чем. — Начал Осаму, видя появляющееся возмущение на лице Гостя. — Да, у меня сейчас такая же реакция на все это. Но тогда я был мелкий, не мог понять того, почему они все это делают. Это со временем я подрос и стал понимать. Но тогда я продолжал играть, несмотря ни на что. Как бы там ни пытались одноклассники меня задеть, я продолжал выступать на конкурсах, в школе. Потом они успокоились. В любом случае пережил я как-то школу. Потом пошел в колледж. Там ситуация лучше не стала. Тогда, ещё на первом курсе, у меня упало зрение, из-за чего я стал плохо разбирать слова на доске либо же видеть ноты на расстоянии. Тогда мы с родителями купили очки. Я стал их носить. Ну, а как ты понимаешь, Дети, даже которые уже не кажутся таковыми, сразу же заметили это и стали не совсем приятно подшучивать. — Продолжал говорить Дазай, витая где-то в своих мыслях. Он не хотел вдаваться в подробности всего происходящего, потому решил, что преуменьшить это было бы лучше. Хоть Накахара и понимал, что слова Третьекурсника не совпадают с реальностью, он молчал. Более чем представляет, на что способны обычные, казалось бы, подростки. — Тогда я не жаловался на конфликты своим родителям, хотя они были и оставались всегда понимающими. Я предпочел просто перестать надевать очки, когда сижу в людном месте. Затем, по переходу в консерваторию, я не стал их носить даже при педагогах, да и в них отпала очень сильная необходимость. После моего выпуска из колледжа зрение заметно изменилось в лучшую сторону. Но иногда все равно отсутствие очков доставляет дискомфорт. Предотвращая твой вопрос, я не хотел носить линзы лишь по той причине, что иначе родители бы спросили, в чем дело. И пришлось бы им объяснять что-либо, даже не очень правдивое. — Завершил Осаму, вновь фокусируя взгляд и внимание в какой-то определенной точке. Несомненно, Чуя мог его понять. Если бы сам не был конфликтным человеком. Но, увы, это далеко не так. Потому в мыслях все еще проносилось легкое недоумение, мол, «почему он просто не забил на это всё?», но озвучивать доводы Второкурсник и не собирался. — Почему-то ожидаемо. — Произнес слегка пренебрежительно Накахара. Его одолевало это чувство неправильности того, что происходило когда-либо. Это ощущение вины, которое ничем невозможно убрать. Дать какую-то конкретную характеристику данной... эмоции было сложно. Но она нестерпимо неприятная на самом деле. — Ничего. Просто теперь ты знаешь немного больше о Пианисте по имени Дазай Осаму. — С прежней улыбкой отозвался Хозяин квартиры. — Тебе идут очки. — С уверенностью сказал Чуя, ловя взгляд Осаму, который оказался в небольшом ступоре. — Что? — Переспросил он, тупо моргнув. Второкурсник усмехнулся, повторив. — Никогда не думал, что буду говорить такое, но Тебе идут очки. — Повторился Рыжеволосый, глядя на смущенного Дазая. Он явно не ожидал того, что ему сделают комплимент по этому поводу, так как обычно привык к обратной реакции. — И это не лесть. — Подтвердил свои слова Накахара, с победной улыбкой глядя на того, кто положил руку на свое лицо, лишь бы его не видели. — Я уже второй раз за вечер не знаю, что и говорить. — Все же ответил он, вновь выпрямляясь на стуле, со смущенно приподнятыми уголками губ. — В любом случае, спасибо. — Продолжил он тише, глядя на Чую с искренней благодарностью. Юноша не помнил, чтобы последнее время хоть когда-то испытывал такое обширное количество эмоций, потому это вгоняло его в ещё большую краску. Один из студентов глянул на часы, которые оповестили о том, что они сидели вот так уже полчаса. После этого Накахара вновь что-то произнес, начиная незамысловатую беседу. Время летело незаметно, так и прошли оставшиеся полчаса. — Мне уже пора, ибо мать скоро опять позвонит и спросит где я, если консерватория уже закрыта. — Уведомил Чуя с демонстративно выраженным недовольством именно Родительницей. Он встал из-за стола, проходя в прихожую и начиная одеваться. — Благодарю, что не послал. — С облегчением сказал Накахара. — Если будут проблемы с матерью, то ты всегда можешь прийти ко мне. Подумай над предложением, я серьезно. — Еще раз напомнил Дазай, тоже стоя рядом с собирающимся Голубоглазым. — Хорошо, я подумаю. — Ответил Рыжий студент, выпрямляясь, уже собираясь уходить. — Тогда до завтрашнего дня, Профессор? — Вновь надев улыбку на лицо, уточнил Чуя, подкалывая Шатена таким безобидным образом. — Да, сегодня вышло продуктивное занятие, Накахара. — С нарочито деловым тоном парировал Осаму, после чего оба посмеялись, а затем Накахара покинул квартиру его Педагога, выдвигаясь домой. Вызвав лифт, он увидел пропущенный от матери, готовясь к тому, что его будут отчитывать. Второкурсник набрал номер, уже вылетая из подъезда. На другом конце провода ответила мать, которая была в не совсем доброжелательном расположении духа. — И где ты ходишь? — Спросила с привычным раздражением она. — Выхожу из консерватории уже, скоро буду. — Ответил коротко Чуя, не желая портить себе настроение, слыша какой-то отрывок речи матери, но лишь сбрасывая вызов и со спокойной душой кладя телефон в карман. На душе сделалось необычайно легко, словно он только что вознесся, очистился и вернулся. Конечно, это лишь абстрактное сравнение, да и Второкурсник не верит в религию, но ощущается это непременно именно так. Не думая ни о какой матери, ни о каком возвращении домой, Накахара сел в метро, доезжая до уже нужной ему станции. В то время как Осаму все же лег спать, как хотел сделать час назад, но его планам помешали. Только теперь сон не как попытка заглушить все то, что его мучило, а как отдушина после всего того, что произошло за сегодня. *** На следующий день к Дазаю невероятным путем подкатило осознание того, что осталось пару дней, а именно три дня, до начала второго семестра. То есть сегодня была пятница, что Осаму неимоверно обрадовало и в то же время огорчило. С одной стороны, в скором времени он вернется в привычный для него режим и перестанет ощущать эту смертную скуку от безделья. А с другой, он все еще не до конца разобрался в Шопене. Не то чтобы он очень старался, лез из кожи вон, чтобы понять замысел композитора… но в это хотелось верить! Искренне верить. По этой причине, уже сидя за фортепиано, Осаму двигало именно желание заниматься дальше с надеждой, что он все же внезапно «постигнет» замысел и эмоции, которые вложил в произведение композитор, и станет играть с душой, а не демонстрируя ее отсутствие. Он не грезил фальшивыми надеждами о том, что по чистой случайности что-то снизойдет на него с небес, отчего он резко станет играть музыкально. Таким он заниматься давно уже перестал, потеряв надежду на это. Потому оставалось лишь смириться, продолжая безупречно трепать технику в произведениях. В очередной раз потянувшись, глядя на то, как на улице неожиданно появилась метель, которая, казалось, застилала все своей пеленой, не давая просмотреть даже часть, он ещё раз стал отрабатывать места, соединяя их вместе. Потихоньку у него начинал вырисовываться текст либо же общая картина. Правда, картина у него всегда была четкая. Этого не отнять. А вот красок в палитре было маловато. Примитивная цветовая гамма всегда присутствовала на его произведениях, изображая причудливые формы, которые всем понятны. Но далеко не каждому будет понятно, почему именно этим цветом он нарисовал ту или иную линию. Или же, если говорить языком музыканта, то иногда он просто не чувствовал музыки, из-за чего получалось все слишком вычурно: каждый штрих, броский звуковой оттенок— все отпечатывалось в его образе как нечто несуразное. Таков уж Дазай. Иногда надо приносить в жертву что-то. Он принес в жертву свою музыкальность и любые чувства. Считайте, что он продал душу дьяволу. Будучи крайне сосредоточенным, он в очередной раз не заметил, как вошел Накахара. Осаму что-то очень бурно сам с собой обсуждал, бормоча себе под нос разные варианты, одной рукой съезжая с клавиатуры инструмента, а другой деловито почесывая подбородок. Выглядит смешно, особенно если смотреть со стороны. Он продолжал что-то неразборчиво причитать, когда Чуя аккуратно сел на стул, исподтишка фотографируя Шатена, чтобы потом продемонстрировать ему то, как он выглядит во время того, когда думает. Не сказать, что сам Рыжий так не делал, однако же он всегда успевал вылезти из такой позиции. От греха подальше. — Ой, ты уже здесь. — Наконец заметил его Дазай, уступая место за инструментом в аудитории. Взглянув в окно, метель уже прекратилась. Земля была белой, но не столь сильно. Все же погода была не очень холодной. — Теперь у меня есть компромат на то, как же Осаму Дазай размышляет над исполнением своих произведений. — С самодовольной ухмылкой, но таким невинным детским тоном сказал это Чуя, что Осаму даже не сразу распознал, о чем он говорил. — Чего? — Непонимающе вскинул бровь Шатен, глядя на Накахару. — А, так ты не видел собственной позы? — С усмешкой сказал Чуя, показывая фотографию, сделанную пару мгновений назад, Кареглазому. — О боже, удали этот ужас. — Сказал Юноша, демонстративно отворачиваясь к окну. — Оставлю себе, на память. Мало ли ты потом на весь мир прославишься, а я буду потом людям за бешеные деньги толкать твои фото из консерватории. — Продолжая насмехаться, Рыжеволосый сел за инструмент, регулируя под себя банкетку. —Ну уж нет, спасибо, мне хватает тех видео, что лежат дома у родителей. — Сказал он, вспоминая те самые детские видео, которые сброшены на диск. Там было его первые фотографии с концертов, то, как он впервые сел заниматься за фортепиано во младшем возрасте… словом— Все его шаги. Не хватало ещё чтобы из консерватории такое было. Впрочем, его это мало волнует, потому что он крайне сомневается в том, что станет таким уж знаменитым. Да и станет ли вообще кем-то, выше уличного бродяги-музыканта или педагога. Чуя начал разыгрываться, как и обычно он это делал. А Дазай решил дать себе отдохнуть, витая в облаках, глядя на затянутое серым цветом небо. Его даже небом назвать-то сложно. Точнее, с трудом возможно. Спустя какое-то время, когда они уже стали прогонять все то, что выучили, Накахара был терпелив и сконцентрирован. Именно по этой причине его рука вновь зажалась. Осаму решил понаблюдать за тем, что собирается делать Рыжеволосый. Но тот лишь продолжал играть, а когда пальцы перестали его слушаться вовсе, он лишь на мгновение собрал руку, встряхивая ее, а затем вновь ставя на клавиатуру, продолжая играть. — Стоп. — Резко остановил его Третьекурсник, глядя на всю эту эпопею. Он вновь подхватил изящным движением кисть Голубоглазого, замечая то, как мышца в районе головы Ученика дрогнула. — Тебе болит запястье из-за перенапряжения. Снова. — Констатировал факт Дазай будничным тоном, таким же безразличным. Нельзя сказать, что он сам испытывал, когда использует этот тон. В любом случае сейчас не об этом. — И ты опять молчишь об этом, продолжая усугублять ситуацию. Дай им пару минут на отдых. — Слегка сузив глаза, глядя прямо на Накахару, сказал тот. — Я же потрачу время на отдых, а так я его сохранил бы. Знаешь, за пять минут ведь можно сделать многое. Да и это минутная боль, она пройдет скоро. — Сказал Чуя с физиономией «Отстаньте-от-меня». Но Дазай не собирался уступать. — Именно. Даже если это минутная боль, то ей почти всегда есть причина. И для того, чтобы она прошла быстрее и снизить шанс ее появления ещё раз, стоит дать отдых. — Повторил Осаму уже в который раз, словно с ребенком малым разговаривал. Да, упорство это хорошо, даже замечательно, но явно не в этом аспекте. — Если тебе нужен живой пример, чтобы понять глобальность такого действия, то я его предоставлю. Помнишь, когда ты был ещё на первом курсе, на третьем курсе училась девушка-скрипачка? — Чуя кивнул, говоря, что Шатен может продолжать. — А ты не задумывался, где она сейчас? Раньше вокруг нее крутилось многое, так как она была известной. А что теперь? В феврале прошлого года она запустила свои руки, не дала им возможности восстановиться, занималась сутками напролет, готовясь сразу к двум конкурсам и экзаменам. По итогу, скажу я, она стала профнепригодной. Все, она не может заниматься. — Продолжал говорить Осаму, слегка смягчая тон. — Я понимаю, что говорить словами о том, что тебе что-то болит, крайне тяжело, но ты можешь без слов снимать руки с клавиатуры. Хотя бы на пять минут. Поверь, эти пять минут стоят того, чтобы просто посидеть. — Заботливо произнес Дазай. Вероятно, из него бы вышел педагог. И толковый. Разумеется, он узнает в Накахаре себя. Только ему тогда было всего 12, если он не ошибается. Но что поделать, у каждого характер разный. — Просто не терпи конкретно эту боль. У тебя ее и без того, уверен, достаточно. — Закончил на неоднозначной ноте Кареглазый, аккуратно отпуская руку Ученика безвольно болтаться внизу, получая отдых. Чуя лишь сидел, не поворачиваясь никуда, смотрел в ноты, словно надеясь что-то увидеть в них ещё. Это нормально, Шатен тоже так делал. Все так делают. У музыкантов эта настройка общая. Когда Рыжий почувствовал, что боль отступила, он вновь водрузил руки на клавиатуру, начиная вновь играть с того места, где его остановили. Ошибок с каждым днем становилось все меньше и меньше, они исчезали, как дым. Это был повод для гордости. Нет, без какого-либо преувеличения или сарказма. Когда человек настолько быстро чему-то учится, то это более чем замечательно. В аудитории было невыносимо душно, впрочем, как и всегда. Иллюзию создавал ещё и желтоватый цвет, который преследовал везде: Желтые стены, линолеум в теплых оттенках, теплый свет — все это создавало ещё большее ощущение духоты в помещении. А открыть окно было не вариант, так как могло продуть. И, к их огромному сожалению, окна здесь не знали, что такое микро-проветривание. Все же в этом минус. Так незаметно и пролетел весь остаток занятия, пока Осаму не начал зевать. Вскоре стемнело, из-за чего на Педагога, ютящегося на своем стуле, напала легкая дремота. Посмотрев на часы, Шатен заметил, что уже 8 часов. Он понимал, что Чуя ещё будет работать, но тот уже стал автоматически играть только ноты. Пришлось вновь остановить его. — Когда играешь бездумно, лучше вообще не играть. Предлагаю по домам. — Сказал Кареглазый, вставая из-за инструмента. Тот снял руки с клавиш, соглашаясь. — Не спорю. Да и пятница, все же остаются несчастные выходные до начала трудовых будней. — Сказал не менее сонно Рыжий. Оба парня очень явно не выспались сегодняшней ночью. И причина, наверное, ясна. А даже если нет, не столь важно. — Кстати вот не знаю, когда будем с тобой видеться вообще. Надо уточнить у Фукудзавы, если он не против, то какой-то час его занятия с тобой он мог бы перевести ко мне. — Сказал Осаму, задумываясь сразу наперед, накидывая пальто. — Ибо у меня тоже пар относительно много. Хотя все равно я свободнее, чем ты. — Затем он выдержал паузу, как его осенило. — Ты на физру ходишь? — Как карта ляжет. — Ответил Чуя, пожимая плечами. — А как она обычно ложится? — С ухмылкой спросил Дазай, закрывая крышку инструмента и приводя аудиторию в прежний вид. — Не хожу. — Честно сказал Накахара. Туда никто не ходит, на самом деле. Просто номинально у них есть физра. Которая никому, вообще никому, не нужна. — Прекрасно, при таком раскладе это — самое время для того, чтобы заниматься. — Продолжил победоносно Дазай. Не то чтобы ему не хотелось тратить свое личное время на занятия, но и дело в том, что ему самому заниматься надо. Затем он выключил свет, выпуская первым Чую, который не очень был рад тому, что у него заберут собственно организованную форточку, а после уже выходя самостоятельно, закрыв дверь ключом. Студенты спускались по уже родным ступенькам консерватории, прислушиваясь к собственным шагам и гробовой тишине здания. Желтоватый свет давил на глаза обоим, заставляя прищуриваться. У обоих и без того плыл мозг— в прямом и переносном смыслах—, а здесь ещё и неприятный для сетчатки свет. Осаму о чем-то разговаривал с Рыжеволосым, отдавая вахтерше ключ от аудитории, улыбаясь ей и говоря спасибо. Затем Дазай вышел вперед первым, продолжая о чем-то толковать, Чуя лишь посмотрел на женщину преклонного возраста, показывающую ему большой палец, мол, молодец. Он улыбнулся ей в ответ, поторапливаясь за Шатеном, который ходил всегда неимоверно быстро. Словно смерч. Иногда так хочется ему укоротить ноги... — Ты вообще не сожалеешь о том, что проводишь свой законный отпуск в консерватории? Да и он уже почти прошел… Скоро вновь начнется день а-ля сварщика. — С некой тоской произнес Кареглазый, отрываясь от темы его длинного монолога. — А? — Из-за того, что к нему слишком внезапно обратились, Накахара растерялся, задумываясь. — А о чем сожалеть? Я сам выбрал свой путь музыканта, чего уж жаловаться. — Сказал Чуя слегка легкомысленно, будто это само собой очевидная вещь. Дазай не отвечал. Затем Рыжий лишь произнес, отбросив прошлую мысль в дальний ящик. — Мне нравится атмосфера консерватории. — Осаму невольно уставился на него с некоторым любопытством, требуя разъяснений, хотя, кажется, в его глазах плескалось понимание. Просто хотел убедиться. — Здесь все другое. Живое, подвижное, яркое, пестрое, вычурное, отвлекающее, искрящееся… Я не смогу долго подбирать синонимы, чтобы правильнее описать словами. Здесь.. другие люди. Совершенно. От них не веет тем унынием, которое ты встречаешь, когда едешь в метро. Да, есть парочка таких типов, но в семье не без урода. Само здание, хоть и ветхое слегка, обшарпанное временем, тоже со своей атмосферой. Это как дом, уют. Да, здесь ощущается амбициозность, упорство, конкуренция, но вместе с тем здесь есть и бесконечное тепло, дружелюбие. — Продолжал Чуя умиротворенно. Сейчас он был действительно спокоен и отчасти меланхоличен. Второкурсник говорил то, что думал. Слова приходили ему на ум без усилий, потому что так и было. Здание консерватории стало для него вторым домом, второй семьей, вторым другом. Вторым «Я». Хоть и проучился он здесь не совсем долго, он может сказать, что ему безумно нравится здесь. Нет той давящей атмосферы, что чувствовалась ещё в его прошлом колледже, но этого он, конечно, упоминать не хотел. Осаму лишь понимающе вздохнул, кивая. — Здесь не то, что само здание, здесь создается ощущение, что перед нами живая история, готовая нас принять, впитать полностью, позволяющая нам стать частью ее, идя рука об руку с ней. — Он взял короткую паузу, формулируя свою мысль, а затем произнес вновь. — Она дает нам возможность участвовать в ней. Свои плюсы и минусы. — Парни зашли в метро, садясь на нужный им поезд. Накахара понимал и полностью разделял эти чувства, так как не могло и быть иначе. Хоть у Второкурсника и не такой большой опыт в общении с остальными студентами консерватории, он хотел бы быть уверенным в том, что все это чувствуют и остальные обучающиеся. Влажность настойчиво продолжала душить обоих, вытесняя кислород, не давая нормально дышать. Локомотив подъехал к станции Дазая, тот встал со своего места, прощаясь с Чуей. — Если завтра нужна будет моя помощь, звони. — Произнес Осаму, прежде чем покинуть поезд, выходя в нужную сторону своего дома. Он слился с лениво идущей толпой, уходя в свою обитель. Накахара же поехал дальше, выходя уже на своей остановке. Что-то ему подсказывало, что нехорошее предчувствие не просто так появилось. Он настороженно пошел домой, открывая квартиру ключами, чувствуя сильный запах спиртного. Рыжий был совершенно прав: чутье его не подвело. Обитатель квартиры постарался как можно тише проследовать в свою комнату, дабы остаться незамеченным. Конечно, сегодня ведь пятница. Один из самых отвратительных дней на неделе. После вторника, разумеется. Почему вторник? Он просто противен. Но попытка не увенчалась успехом, тут же на встречу своему «любимому» сыну вышла мать. — А, опять шлялся допоздна где-то? — Это было больше похоже на утверждение, чем на вопрос, особенно слыша это от женщины, по имени Фуку, что была его матерью. Хотя кто знает, может он и не от нее вовсе. В любом случае сейчас это волнует его меньше всего. Накахаре оставалось лишь попытаться отмолчаться, но и здесь его ожидал провал. — Опять, небось, со своим Дазаем ересью страдали? — С значительным наездом произнесла охмелевшая мать, язык которой заплетался в такт ее мыслям. Чуя продолжал стоически молчать, сжимая крепче челюсть. Он не удостоил мать взглядом, из-за чего та дернула его за воротник, таща на себя, заставляя Рыжеволосого поморщиться. — Ты ещё и молчать будешь?! — Уже значительней сказала Темноволосая женщина, глядя на то, как ее сын убирает руку с его воротника, слегка выкручивая ее в обратную сторону. — Могу себе позволить. — Сказал Голубоглазый с железным тоном, словно его вообще ничего не колышет и у него есть свое прагматичное убеждение, глядя прямо в глаза Пьяной матери. Он испытывал к ней искреннее отвращение, когда она находилась в подобном состоянии, потому даже держаться рядом долго он с ней не мог. Хоть Накахара и не раз становился посетителем баров, такой степени опьянения он не приветствовал. Когда та запричитала что-то о том, что ей больно, тот с пренебрежением выпустил ее руку, уходя в свою комнату, закрывая дверь. Какая жалость, что у него нет замка. Сделав глубокий вдох, он сбросил сумку на пол, принимаясь сменять одежду на домашнюю, осознавая покой на длительный промежуток времени. Вспоминая лицо матери в тот момент, можно судить о том, насколько неожиданным для нее показался этот жест со стороны Накахары. Ничего не поделать, с ней иначе никак. И все это понимают. По крайней мере сам Чуя. Глаза слипались от резко навалившейся на него усталости, из-за чего он тотчас провалился в сон, забывая о всех житейских трудностях, которые на следующие несколько часов не будут его касаться совершенно никоим образом, что и к счастью. Завтра суббота, дома находиться совершенно неохота, потому стоило бы поехать в консерваторию, чтобы позаниматься. Но что-то очень настойчиво твердит об обратном, что весь завтрашний день Рыжеволосый потратит на то, чтобы отоспаться и отвлечься от рутины. Он уже давно не проверял чаты своих псевдо-друзей, с которыми он общается. Правда, все они никогда не удостоятся узнать, что их так называемый «друг» совершенно не заинтересован в общении с ними… но это уже другой вопрос. Да, у Чуи было много друзей, с которыми он бы мог провести свое время, но понятие «друга» с течением некоторых жизненных обстоятельств всегда меняет свои очертания, силуэт, становясь чем-то более нереальным, похожим на выдумку. Симулякром. Из-за чего найти «друга» уже совершенно не так просто и легко, как было ранее. Впрочем, оно, наверное, и лучше. Не стоит тратить свое время на тех, кто тебе никогда не будет близок, потому что ты понимаешь то, что этот «кто-то» не пожелает тебе помочь в трудную минуту, не бросит все ради того, чтобы хотя бы на пятнадцать минут побыть рядом, если это нужно. Разумеется, Чуе это не было нужным. Никогда не было да и навряд ли будет. Но если сравнивать некий эфемерный силуэт, принадлежащий слову «друг», с общепринятым определением этого же слова, то можно выделить кое-какие общие качества. Но сейчас Юноша заниматься этим не планирует, так как его утащило с руками и ногами, забирая последнюю каплю его сознания, в мир на той стороне сознания. Где-то уже за его пределами. Нет, его совсем не волнует то, что где-то на кухне гремит пустыми бутылками мать, его совсем не волнует, что завтра — уже сегодня. Если бы его не волновал тот факт, что у него появилось резкое желание заниматься, то он бы и не встал в 9 часов утра, когда его родительница все ещё была в том месте, где он пребывал несколько минут назад. Даже не посмотрев в окно, Второкурсник натянул на себя одежду, прихватив с собой немного денег с целью купить себе перекусить, и вышел на улицу. Утренний холод впивался в легкие, оставляя неприятное жжение как в самой груди, так и в ноздрях, которые пропускают через себя этот замороженный воздух. Студент поежился, садясь на холодное сиденье в метро. Уже привычной дорогой он добирался до Консерватории, заходя внутрь. Так как она по субботам открывается не с 8, а с 9, то аудиторий ещё было полным полно. Даже право выбора есть, целая роскошь. Если бы он соображал как-то немного лучше, чем на уровне «2+2=4», то смог бы придумать, в какую аудиторию ему было бы лучше пойти, но в нынешнем состоянии он оказался отнюдь не привередлив, беря первый попавшийся ключ. Слыша скрип собственной подошвы, он прошел в класс, открывая его, снимая с себя все ненужное, сонно садясь за фортепиано. Стараясь выработать у себя привычку играть упражнения всегда, он действительно играл их всегда. И иногда не один раз: в начале или в конце занятия, а , бывало, что играл их просто потому, что захотел. Так приучить себя было легче. Потому сейчас, так как его пальцы уже запомнили некоторые упражнения, он механически их играл, параллельно стараясь согнать с себя остаток сна, застилающий и значительно приглушающий остроту мыслительных процессов. Спустя 30 минут он все же окончательно стал думать ясно, потому решил сразу перейти к основной программе. До Юноши не сразу дошло, что он даже ничего себе не купил поесть, но это не было чем-то критичным. Потом сходит. Когда-нибудь. Когда минутка будет. Он начал свою работу над произведением Листа, замечая, что в некоторых местах пальцы стали намного более послушными, гибкими и активными. При этом Студент старался следить за правильной постановкой руки, получалось у него это не совсем из рук вон плохо, играя его текст, потихоньку запоминая. Раньше всегда возникали проблемы с систематизацией того, что он учит. Такая проблема была не только со школьными предметами, а ещё и с его игрой в общем. Он не мог собрать все «воедино» довольно долго, из-за чего случались сбои. Да и сейчас он не особо блещет своим талантом мгновенного запоминания огромного количества информации или текста, что ему бы очень сейчас понадобилось. Но этот навык, судя по всему, тоже стоит развивать. Не каждому дано всё и сразу, жаловаться не на что. Закрыть рот и работать— вот настоящий девиз Накахары, просто он сам себе в этом не совсем хочет признаваться. Сейчас, когда еще тексты только на этапе начала разучивания, не видно ровным счетом ничего: ни общей картины, ни того, что ему нужно сделать, ни объема работы, которую он мог бы как-то распределить. Словом— сплошная плавающая неизвестность, которую он не может развидеть. Она потом ликвидируется, постепенно исчезая, но это с приходом времени. Дымка спадает лишь тогда, когда начинает запоминаться текст, из-за чего постепенно вырисовывается и то, что должно быть в конечном итоге. Потому сейчас именно тот период, когда ты не понимаешь, за что хвататься. Но, подумав пару мгновений, Чуя решил, что стоит начать учить произведение по маленьким частям. Нет, не мотивам, не предложениям. Именно по тем частям, что отмечал Дазай в нотах, когда помогал ему разобраться с сутью произведения. Да, пассажей много, не стоит с этим спорить и пренебрегать, но каждый из них ведь не набор рандомных нот, правда? В каждом большой отрывке быстрых нот есть некая закономерность, последовательность. Именно по ней можно пытаться запомнить какой-то кусок. Наверное, кто-то скажет: «Накахара, да ты больной, чтобы таким образом что-то запоминать!», но для Чуи это будет наилучшим способом начать вообще что-то учить, а не бездумно играть текст с листа. А ещё есть очень важный пункт, о котором никогда никто не упоминал, — Это количество информации. Нет, не той информации, как правильно извлечь звук, сыграть то или иное место, совершенно не то, что называется опытом применения агогики, и так далее, а просто восприятия в общем. Когда ты посещаешь очень много различных концертов, то ты начинаешь воспринимать музыку совершенно по-иному, более зрело. Именно этого Чуе не хватает. И поэтому ему приходится справляться со всем так, как ему говорят другие, или до чего он дошел сам. Но, так как Рыжий — студент консерватории, у него должна бы уже получиться техника, благодаря которой он стал бы быстро учить тексты. Однако сейчас с этим разбираться нет времени, самый действенный метод— заниматься. Уделять время игре. И не час, не два, не три. Намного больше. Если понадобится, он может сидеть целый день над одним произведением, даже не осознавая, что какие-то моменты его проработки могут оказаться совершенно безрезультатными. На данном этапе Юноше остается лишь беспросветно заниматься, чтобы хотя бы попытаться вбить текст в пальцы к нужному времени. Потому он старательно проговаривает каждую ноту, стараясь отложить в память хотя бы механический рисунок, а остальное он сделает позднее. Всегда так было. В любом случае он прозанимался довольно долго, ближе к обеду желудок неприятно ныл из-за отсутствия пищи. Он взял лишь телефон в руки, глядя на время. Два часа дня. Занятия без перерыва на протяжение около 4 часов давали о себе знать. Запястья неприятно ныли, пальцы аналогично, но идти куда-либо желания у него , увы, не было. Потому он встал из-за инструмента, подходя к окну. Спросонья он по чистой случайности взял аудиторию, окна которой выходят как раз на главный вход, а не в сторону. Потому ему на глаза попался Дазай, шедший в консерваторию своим привычно быстрым шагом, явно в такт музыке, которая обычно играет у него в наушниках. Когда Третьекурсник скрылся за нижними этажами здания, явно входя в него, — не просто так же он пришел— Накахара слегка размял спину до приятного хруста, проделывая то же самое и с шеей, и с руками, и с поясницей. Чуя решил не беспокоить Осаму, потому что тот наверняка пришел заниматься. В конце концов, ему тоже нужно тянуть свою программу, а не заниматься только учеником, который свалился ему на голову так же неожиданно, как и снег в мае. Ощущая то, насколько душно в помещении, Рыжий открыл окно, вновь садясь за фортепиано. Он сделал глубокий вздох, вновь водружая руки на клавиатуру, продолжая играть. Да, делать все за один момент не так уж и сложно, но навряд ли многое отложится в голове. Спустя еще полчаса он решил переключиться на Рахманинова. Не сказать, чтобы эта музыка была ему совсем уж чуждой, скорее, это можно было списать на недостаток опыта в прослушивании этого композитора, оттого он не всегда понимал смысла того, что играл. В любом случае работа кипела. Мозг тоже. Спустя неопределенный период времени, он услышал, что первая дверь в его аудиторию открылась, не придав этому значение, продолжил играть. Затем он увидел боковым зрением, что открылась и вторая дверь, а в дверном проеме красовался Дазай. Чуя продолжил сконцентрировано играть, не обращая никакого внимания на своего нынешнего педагога. У второго же на лице была легкая улыбка, так как вид произведений у Накахары был определенно получше вчерашнего. Когда он доиграл кусок, то все же обернулся на Осаму. — Так значит Фукудзава правильно сказал, что ты здесь с самого утра. — С некоторой угрюмостью констатировал факт Осаму. Нельзя было наверняка знать, что за эмоция плескалась в его глазах, оставляя отпечаток на лице, но отчасти это было некое восхищение. А чем? Уже другой вопрос, на который ответ дать можете лишь Вы сами. — Если нужно будет, чтобы я тебя послушал или помог, то я в 312 аудитории. — Юноша указал пальцем по направлению к его классу. Чуя кивнул, понимая, что это фактически соседняя аудитория. — Все нормально, сейчас мне нужно учить текст, так что здесь твоей помощи не требуется. — Рыжий задумался, посмотрев в ноты. У него действительно было ещё много работы. Осаму лишь понимающе кивнул, покидая нынешние владения Чуи. Спустя еще пару мгновений, тот поставил пальцы на клавиатуру инструмента вновь, продолжая играть. Дело шло намного легче. На самом деле. И это не какое-то преувеличение или что-то в этом роде, а вполне весомый аргумент, так как упорная игра упражнений действительно стала помогать в развитии техники. Да, независимость пальцев у Юноши была и без того развита, но не хватало активности фаланги. Теперь же эта проблема, точнее, задача, стала понемногу решаться простым способом. Когда стало совсем паршиво заниматься, а мысли плыли где-то далеко отсюда, Накахара отодвинулся от инструмента, понимая, что он навряд ли что-то полезное сделает сейчас. На него резко напала сонливость, ничем не объяснимая. Потому, о да, любимый сборник с упражнениями сейчас его лучший вариант скоротать время. Боль в желудке уже не чувствовалась давно, так что Второкурсник уже и забыл обо всяком отсутствии пищи. Ноты в глазах слегка поплыли— так бывает, когда очень долго пялишься в одну точку, да и тебя накрывает непонятная усталость. Юноша вышел из аудитории, проходя в уборную. Там он открыл кран с прохладной водой, умывая лицо с надеждой, что это поможет. Да, действительно помогло, он хотя бы немного взбодрился. Вернувшись, Взглянув в окно, поздний час мгновенно бросился в глаза, так как на улице становилось темнее и темнее с каждым мгновением. Весь день провести в консерватории, тем более выходной? О да, Накахара Чуя в деле. Первый в очереди. Второкурсник хотел бы продолжить заниматься, но его мозг отказывался нормально соображать, на него давили невидимые тиски, сжимая голову все сильнее и сильнее, затрудняя мыслительные процессы. Потому он, вздохнув, вышел из своей аудитории, направляясь к кабинету, в котором должен был сидеть Дазай. Чтобы хоть как-то разогнать скуку, Парень хотел завести диалог или послушать чужую игру. Он трижды постучался прежде чем войти— все же Чуя культурный мальчик—, глядя на изрядно вымотанного Осаму. Казалось, что у него тоже дела не особо продвинулись. — Нужна моя помощь? — Спросил Шатен, не отрываясь от нот, в которых он пристально пытался что-то высмотреть. — Нет, решил компанию составить. Лист и Рахманинов в страхе убежали. — Ответил Рыжий, садясь на стул у стены, расслабленно откидываясь на спинку. — Мой Шопен скоро тоже убежит. — Крайне сосредоточенно ответил Дазай, держа обе руки на клавиатуре, при этом пытаясь сообразить что-то, что должно было быть написано в партитуре. — Что у тебя? — Поинтересовался Второкурсник, вставая рядом с Осаму. — Не могу проследить, куда здесь вести лучше. И динамического оттенка я здесь не вижу… — Задумчиво ответил Кареглазый, колеся по строчкам, стараясь найти хоть один намек на интересующие его вопросы в исписанных нотах. Голубоглазый посмотрел в ноты, становясь рядом, одной рукой играя тему, которая там была четко видна. Он усмехнулся, пока Шатен с неподдельным интересом уставился на него. — Все легко и просто, неужели ты не слышишь, куда здесь тянется мелодия? В плане, даже если утрировать, посмотри, где здесь кульминационный момент. — Он сыграл ещё раз тему, гротескно изображая изменение динамического оттенка с каждой нотой. Для него это было само собой разумеющимся, в то время как Дазай ломал над этим голову. — Хорошо, понял. Но что с динамикой делать? — Третьекурсник пометил себе карандашом ноту, к которой нужно привести, все еще не отступая от вопроса. — А разве не очевидно? Здесь же тема идет как раз после кульминации на фортиссимо, причем совершенно другого характера. Конечно здесь будет пиано и постепенно на возвышение, но это не так конкретно, как ты думаешь. — Опередил его Рыжеволосый, когда тот занес руку для того, чтобы сделать ещё одну пометку. Кареглазый непонимающе уставился на Чую, который ощущал себя так, словно ребенку объясняет. — А вообще, к чему у тебя душа лежит, то и играй. Это ведь Шопен, романтист. Музыка, наполненная чувствами и эмоциями. — Сказал Чуя, пытаясь уловить в Дазае какие-то признаки того, что он понял суть. Но их что-то не видать было. — Я это, конечно, понимаю. Но… — Третьекурсник не закончил предложение, продолжая сверлить взглядом дыру в полотне. — Но? — Заставил его ответить Накахара. — Сложно, когда ты не можешь понять, что вообще чувствовал тот же Шопен, когда писал эту музыку. — На полном серьезе сказал Осаму, что заставило Чую посмеяться в голос. — Что не так? — Он скептически поднял бровь, словно совершенно не понимал, в чем дело. — Ты действительно думаешь, что тебе обязательно нужно передать эмоции и чувства Шопена? Ты как в его голову залезть собираешься? — Сказал Накахара с сарказмом, что значило, что ответа не требовалось, так как он и без того понятен. — Да, ты можешь играть сотни, тысячи произведений, прокорпев над каждым огромное количество часов, пытаясь полностью постичь замысел композитора, почему он написал произведение именно так, а не иначе, словом— влезть в его шкуру. Но от этого ты станешь лучше его играть? Хорошо, ты пытаешься понять, что испытывал Шопен, когда писал балладу, но не думаешь ли ты, что здесь все намного проще? — В общих чертах Осаму понимал, к чему клонит Рыжий, но ничего не произносил. — Несомненно, музыкант— проводник между композитором и слушателем, который должен постараться донести смысл. Но не слишком ли это муторно? Типа, серьезно, Шопен в могиле не перевернется, а даже если и так, то мы об этом точно не узнаем. Произведения Фридерика не имеют каких-либо религиозных посылов, как у Баха. Они посвящены, в большинстве своем, теме любви. Обращены на чувства, эмоции. Почему ты не хочешь сыграть так, как хочешь ты, а не кто-то другой? — Почти закончил свою мысль Накахара, добавив. — Интерпретации бывают совершенно разные, потому что каждый чувствует это по-разному. Да, бывают плохие и хорошие исполнения, но это не значит, что «плохое» не будет субъективно оценено нами, а «хорошее» — окажется действительно хорошим. Для кого-то интерпретация какой-нибудь девочки 15 лет покажется намного лучше, чем игра профессионального 40-летнего мужчины. Шопен— это тот композитор, который дает тебе право выбора. Нет четких правил, как у Баха. Потому тебе стоит играть именно так, как ты этого хочешь, а не кто-то другой. — Закончил Чуя, глядя на Дазая, который, кажется, был в некой растерянности. — И вообще, забей на эту всю дичь. Играть академически совершенно не равно удерживать внимание слушателя. — Рыжеволосый не запаривался по поводу интерпретации, ибо не видел в этом смысла. Дазай бы хотел возразить, что Накахаре и не нужно об этом думать, ведь он и без того имеет то, чего нет у Шатена. — Но ведь когда все идет совершенно против правил и логики, то это тоже не есть хорошо. — Произнес Осаму в свою защиту. — А кто говорит, что не нужно думать об этом совершенно? Иногда и наше «чутье» нас подводит, потому приходится смотреть логически. Но это лишь в общем, понимаешь? Посмотреть, где в общем будет пиано, где форте, где какой штрих— да, нужно, важно. Но то, как ты разобьешь это «в общем» на маленькие куски— сугубо твоя работа и восприятие. — Убедительно сказал Накахара. Да, он был во многом прав. Но только он не рассчитал, что Шатен не может априори понять природы этих чувств, которые должны быть вложены в игру. Он перечитал огромное множество материала, в которых было написано, что Шопен часто ссылался на какие-либо любовные истории, но ничем толковым это ему не обернулось. Когда ты не ощущаешь глубоких эмоций, которые хоть чем-то отличаются от приподнятости и подавленности, все становится совсем немного тяжелее. Потому Дазаю оставалось лишь кивнуть, делая вид, что он что-то понимает, в надежде, что Рыжеволосый просто не станет задавать вопросов, даже если заметит признаки обратного. Чуя сел обратно на свой стул, слушая Осаму. Шатен не мог понять, что вообще испытывают люди, когда играют на сцене эмоционально, раздают этот «вау» эффект. Все это совершенно странно и неизведанно для него. Вероятно, просто этого мальчика не пустили в полноценную жизнь музыканта. Отчасти оно и хорошо, но иногда прокрадывалось чувство нескончаемой тоски или скуки из-за однообразия. Хотя, если подумать, такие слова, как «скука» или «тоска», — слишком громкие. Все это было одним единственным словом легко описывалось: подавленность. Но Третьекурсник смирился, продолжая, по крайней мере очень стараясь, делать вид, что у него в жизни всё так же, как и у остальных. Потому, когда произошедшее с Накахарой вызвало хотя бы каплю эмоций, а их было довольно много, он был искренне удивлен этому, что не могло оставаться незамеченным. О, вау, Дазай, ты умеешь злиться? Ты можешь чувствовать горечь и сожаление? Да это что, ты человек? Но такие вопросы продлились недолго. Осаму почувствовал, как Чуя сонно зевнул у него за спиной: тот явно порядком устал. Потому Кареглазый, просидев еще около 15 минут, плюнул на это всё, складывая полотно. Сегодня ему тоже думается очень плохо. — Ого, даже сам Дазай Осаму не соображает в субботу? — Спросил Голубоглазый, получая короткий кивок и закатанные глаза. — А я посмотрю у Чуи Накахары еще остались силы на шуточки? — Третьекурсник собрал свои вещи, приводя аудиторию в нормальный вид. Он аккуратно ее закрыл, выпуская Чую. Теперь они пошли в класс Накахары, чтобы тот тоже проделал все то же самое. Спустя 15 минут они спустились вниз, сдавая аудитории вахтеру. Там сидела все та же привычно улыбчивая тетенька, которая приходилась по душе если не всем, то большей части консерватории. Они вышли на улицу, вдыхая холодный воздух. Пару мгновений они шли молча. У Рыжеволосого слегка закружилась голова из-за свежего воздуха, потому он на секунду остановился, ничего не говоря. — Ты со скольки в консерватории вообще был? — Спросил как бы между делом Дазай, уставившись на Голубоглазого, стоя рядом. — С 9:30 примерно. — Ответил Чуя, пытаясь привыкнуть к ощущению головокружения, начиная идти дальше. Ещё и висок пронзила непонятная боль, из-за чего он слегка пришел в замешательство. На ответ Голубоглазого Осаму ничего не сказал, понимая, что тот не выходил из здания все это время. Тогда неудивительно то, что он себя нехорошо чувствует. — Зайдем? — Осаму указал кивком на кофейню, мимо которой они шли. — Жуть как хочу кофе. Иначе усну здесь. — Пояснил Дазай, словно это надо ему. Причем позарез как. — Как дитя малое. — Ответил Рыжеволосый, идя за Шатеном. Температура «за бортом» слегка отрезвляла головную боль, но та никуда не девалась. Просто слегка притуплялась. Потому оба Юноши зашли в помещение, ища свободный столик где-нибудь в конце. Обычно такие заведения по субботам практически свободны, как и ожидалось — стол в углу у окна был чист. — Латте, как обычно? — Спросил Осаму, собираясь подойти к кассе для оплаты. — Я и сам могу, у меня с собой тоже есть деньги. — Ответил настойчиво Накахара, вставая с места, но, ощущая не проходящее головокружение, поставил обе руки на стол, чтобы не потерять равновесие. — Сиди, горе-студент. — По-доброму усмехаясь, сказал Шатен, рукой усаживая Чую обратно, уходя делать заказ. Взгляд Рыжего был расфокусирован из-за головной боли, пронзающей с каждой секундой череп все сильнее. Ещё и это прелестное и очень желаемое головокружение. Он сейчас от счастья прямо рыдать будет. Потому Второкурсник лишь поставил локти на столешницу, кладя тяжелую голову на руки, слегка прикрывая глаза от давящей боли. Откуда она взялась? Да черт ее знает. Спустя ещё какое-то время, Студент не считал, Третьекурсник принес стаканчик с кофе, ставя его перед Учеником, рядом кладя запакованные сэндвичи. Накахара не сразу заметил все это, так как было вообще ни разу не до этого. Он заставил себя поднять голову, садясь адекватно, видя размыто. Пробормотав что-то наподобие «спасибо», отпил кофе из стаканчика. Сейчас меньше всего, что ему могло вообще хотеться, ему хотелось есть. Взгляд на еду был похож на тот, которым обычно бросают вызов. — Мое великолепие не может смотреть на бедного студента в полуживом состоянии. — Всё же озвучил Осаму, собирая на себе внимание Рыжеволосого. Тот не смог найти в себе сил возразить или съязвить, понимая, что это действительно необходимо. Пластиковая упаковка с трудом оказалась вскрыта, теперь там покоился лишь один сэндвич с… а он даже не посмотрел, с чем. Ну-с, значит это было не столь важно. Шатен молча смотрел на него, понимая, что Второкурснику и без того паршиво, так что пытаться с ним разговаривать — дело гиблое. Не то чтобы Дазай был расстроен, его больше волновал вопрос беспечного отношения к самому себе своего Ученика. Надо же ему было сидеть с самого утра до вечера, безвылазно занимаясь и сидя в этой затхлой аудитории. Не сказать, чтобы сам Осаму так никогда не делал, но он— это другое. Ему можно. Остальным нельзя. Бесстыже рассматривая Рыжего, можно заметить, что он не выглядит таким уж грозным и грубым, каковым его все описывают. Может он просто так вел себя с остальными специально? Скорее всего. Вероятнее всего. Тогда это объясняет очень многое: его репутацию среди преподавателей, среди учеников, его успеваемость и многое другое, что в сущности не может быть независимым от твоего поведения. Просто Голубоглазому эта выгода не нужна, вот он и не старается что-либо из себя состроить, чтобы выглядело более очаровательно и привлекательно. Второкурсник дожевал еду, допивая латте. Он слегка пришел в себя, все же собрав себя в какую-то кучу, которая хотя бы вправо-влево нормально двигаться сможет. — Сможешь идти? — Спросил Осаму вполне серьезно, хотя знал, что получит положительный ответ. — Я не инвалид. — Ответил Рыжеволосый, не находя в себе сил выдавить мало-мальски что-то похожее на тон хама. Он встал, все ещё ощущая небольшую дезориентацию в пространстве, надевая свою верхнюю одежду. Не без усилий, но он справился. Оба парня вышли на улицу, выбрасывая пустые стаканчики от кофе. Студенты шли рядом, сохраняя молчание. Они добрались до метро, Накахара же, в мерах предосторожности, взялся за перила, пока они спускались. К их счастью, поезд прибыл едва ли не прямо к моменту как они спустились. Стоять никто не хотел, потому они заняли места рядом с выходом. Чуя сидел, прикрыв глаза, борясь с желанием вскрыть себе череп, вырвать оттуда часть, которая болит, и собрать обратно все как было. Когда они подъехали к остановке Дазая, Рыжий почувствовал, что сидящий рядом с ним не собирается вставать, задавая вопрос. — Почему не выходишь? — С долей упрека произнес Второкурсник, потирая руками свои виски. — Боюсь, загуляешь на твоем-то районе. Не хватало еще, чтобы с алкашами засиделся. — Ответил Шатен, предчувствуя подкрадывающуюся тень агрессивности, которая легонько касается его со спины, дыша своей зловонной атмосферой, что скоро кому-то влетит. Он тут же исправился. — Нет, я на полном серьезе. Мало ли что может случиться. — Он слегка оправдался, чувствуя отступление этой неприятной тени. Выдохнув, они поехали дальше. Чуя не проронил ни слова, лишь когда они стали подъезжать к его остановке, тот инстинктивно встал, чуть не потерявши равновесие. Рыжеволосый самостоятельно поднялся с места, не давая никому предложить помощь. Юноши вышли, надвигаясь к дому Голубоглазого. Осаму аккуратно и не спеша шел рядом, следя за упорством его Ученика. Они дошли до подъезда, но Накахара все еще молчал, будучи против идеи Осаму проводить его к дому. Он все время шел, словно зомби. Иначе никакой бы прохожий его не описал. Второкурсник по механической памяти ввел код от домофона, открывая подъезд. Осаму придержал тяжелую дверь, после заходя самостоятельно. На этот жест Рыжеволосый решил не реагировать. Оба поднялись по лестнице, приближаясь к его квартире. Накахара потянулся рукой, нажимая на звонок в квартиру. Ключи дома оставил. Неясно как, но ничего страшного. Через какое-то время послышались неторопливые шаги по ту сторону двери, затем— поворот ключей в замке. В дверном проеме показалась захмелевшая в край низенькая мать; ее лицо обрамлялось беспорядочными патлами, которым не помешало бы хотя бы немного избавиться от жирного груза на них. Нет, если бы эта женщина ухаживала и смотрела за собой, то выглядела бы она, несомненно, намного лучше и презентабельнее, но сейчас она доверия не внушала. — Ты где опять шлялся? — Спросила женщина, совершенно не обращая внимания на то, что ее Сын не один. Накахара ничего не ответил. — Ты где ходил, спрашиваю? — Повысив голос, спросила наседающим тоном мать. Чуя лишь стоял, ничего не отвечая, будто он был вовсе не здесь. — Молчать будешь, сволочь? — Продолжила Фуку, замахиваясь рукой для того, чтобы дать сыну пощечину. И не одну. — Довольно. — Сказал Осаму ледяным тоном, перехватывая руку Фуку, так как он заметно выше нее, то выглядело это устрашающе. Честно говоря, в любой другой ситуации такой тон показался бы смешным, но в данном случае только таким образом удавалось привлекать внимание Матери Подопечного. Темноволосая фигура невольно отшатнулась в сторону, но крепкая хватка Дазая не дала ей это сделать, что вышло довольно смешно. — Что ещё Вы тут делаете… А-а… — Протянула персона, уже больше похожая на человека. Она буквально в ту же секунду сменила свое лицо, словно протрезвела. — Так Это тот твой Дазай, да? Как обычно, с гулянки? — Продолжала говорить Мать в пустоту. Тем временем Осаму с пренебрежением смотрел на это подобие матери, стоя пару секунд в раздумьях. — Чуя, можешь собирать вещи. — Сказал Осаму, со скептицизмом глядя на женщину, к которой даже прикасаться было противно. Чего уж говорить о том, чтобы на нее смотреть и находиться с ней рядом. Накахара тотчас поднял голову, глядя на Шатена. — Она скоро успокоится, все нормально… — Начал было говорить Рыжий, но его слова утонули где-то в подъезде среди потока бранных слов, так и летящих из уст биологической матери. — Нет, это не нормально. Жить в таких условиях— невозможно. Будь добр, собери вещи, возьми свои документы. Здесь ты жить не будешь. — Это был отчасти приказ, отчасти сочувствие, отчасти просьба. Каждое предложение несло свою мысль и посыл. Голос Третьекурсника не выражал ничего, когда мать его нынешнего ученика пыталась вырваться из хватки, пытаясь ударить в самые разные места. Осаму был полон отвращения к этой личности. И это было очень заметно. Накахара помедлил. Пару мгновений посмотрев на мать, которая выглядела не то что жалко, она выглядела противно. Пытаясь понять, какое решение будет правильным, Чуя окончательно запутался. Через один вдох, он пришел к выводу, что делать какие-то вещи надо случайно и спонтанно, не обдумывая каждый шаг и последствия. Прямо сейчас его тянет уйти отсюда и больше никогда не возвращаться. Поэтому хотя бы раз в своей чертовой жизни он может послушаться своего внутреннего «Я». Рыжеволосый быстрым шагом зашел в квартиру, не снимая обуви, он пошел в свою комнату. Взял все нужное для консерватории, сложил, а точнее— запихал, это все в одну сумку, кладя туда же официальную одежду для выступлений. Запихнув все к себе, он осмотрел комнату, словно попрощавшись с ней, беря в за плечи рюкзак, а в руки— сумку. Спустя 15 минут, как он зашел, он так же и вышел. Дазай безмолвно стоял, осматривая его мать. На его лице не было никаких эмоций, совершенно. Но взгляд сочился ядом, словно эта персона заслуживала всей его ненависти. Он заприметил показавшегося Чую, как только тот вышел из квартиры, потому Осаму, наконец, отпустил эту вопящую женщину. Остался вопрос: как на них ещё копов не вызвали? Но это не столь важно. — Пойдем, Чуя. — Отрезал Кареглазый, кладя руку на рюкзак за спиной у Чуи, словно огораживая его от матери, которая продолжала кричать что-то нелицеприятное. Оба юноши стали спускаться по лестнице под звук гневных криков Фуку. Но та не осмелилась побежать за ними, лишь осталась стоять и вопить на лестничной клетке, что противно отражалось эхом от ее стен. Парни покинули подъезд, идя без слов. Ничего не говоря до того момента, как они отошли от дома. — От нее сплошная головная боль. — Сказал Накахара, идя с огромным рюкзаком за спиной. Он чувствовал себя все еще неважно, а вся эта ситуация и без того вымотала и выбила из него последние силы. Он почувствовал, как с его плеч настойчиво требуют снять этот объемный рюкзак, от чего Рыжий продолжал настойчиво отказываться. — Верю. Она слишком много истерит. — Отозвался Дазай, продолжая рукой пытаться стащить тяжелый рюкзак с плеч Чуи. — Пусти. — Я и сам могу. — Твердо сказал Голубоглазый, почти оступаясь. — Теперь я понял, в кого ты такой упрямый. — сказал Осаму, все же добиваясь своего под недовольное цоканье языком. Шатен закинул рюкзак за свои плечи, неся его в метро. Дальше они шли безмолвно. Накахара чувствовал себя отвратительно на самом деле. Такое ощущение, что его скоро вывернет наизнанку, а затем обратно завернет. Оба Юноши дошли до метро, вновь садясь в него, выдвигаясь уже на станцию Дазая. Только на этот раз выходят двое, а не один, как это было обычно. Неспешно они проследовали к уже привычному дому, в котором с тобой всегда здороваются охранники, лестничная клетка не воняет мочой, пьяницы не валяются на каждом углу, да и в общем пол уложен идеально белой плиткой. Такое ощущение, что Чуя попал в мир полной противоположности. Зашедши в квартиру, Накахара поставил на пол сумку, забитую всякими консерваторскими вещами, снимая верхнюю одежду, оставляя обувь на специальной полке. Осаму же сразу занес рюкзак с вещами в комнату, которая теперь, даже если временно, будет принадлежать Рыжеволосому. — Как ты себя чувствуешь? — С заботой спросил Дазай, переодевшись в свою домашнюю одежду. — Ничем не лучше, чем было раньше. — Честно ответил Голубоглазый, понимая, что такая мигрень— это слишком. Шатен тут же пошел за коробкой с лекарствами, которых у него было тоже не то чтобы густо, но обезболивающее всегда у него было. — Какие-то противопоказания есть? — Осторожно продолжил Осаму, выбирая эффективный препарат. Голубоглазый лишь отрицательно покачал головой. — Отлично.— Кареглазый вложил в холодную руку Чуи таблетку, уходя за водой. Стакан оказался рядом с обоими, садясь рядом. Третьекурсник заметил, насколько сильно, хоть и мелко, тряслись руки Накахары. Несомненно, принимать такие решения всегда тяжело, но в последнее время Студент курсом младше был и без того весь на нервах. Выпив таблетку, тот поставил стакан на стол. Рыжеволосый юноша смотрел в реальное никуда. Буквально. Его взгляд был размытым, за ним никак нельзя было разглядеть то, о чем сейчас думает Новый житель квартиры. Дазай осторожно взял чужую руку в свою, согревая ее. Он стал говорить тихо, чтобы не слишком сильно нарушать гробовую тишину, которая была в квартире. — Ты сделал выбор, так как там тебе приходилось худо. Ты достаточно натерпелся, чтобы позволить себе уйти оттуда. Тебя никто не может достать отсюда, тебе никто ничего не может сделать. Иногда бывает разумнее не биться головой о стенку, доказывая себе, что скоро что-то изменится, а всего лишь оставить это. Уходить — далеко не всегда проигрышный вариант. — Рыжий Юноша слушал, внимая словам номинально старшего студента. Хоть это было и не совсем заметно, но это было так. Просто Шатен знал это. Третьекурсник сидел рядом, держа трясущиеся руки своего Нового соседа, поглаживая их в успокаивающем жесте. — Ты молодец, что смог уйти оттуда, где тебе было плохо. Многие люди не могут сделать и этого. — С нескрываемым упорством и уверенностью продолжал говорить Дазай. Он понимал, что в такие ситуации очень важно, чтобы кто-то был рядом. Буквально тот, кто может сказать пару слов, которые не будут осуждать его действия, а наоборот, будут пытаться донести о том, что, возможно, оно и к лучшему. Хоть Осаму и не силен в подобного рода вещах, он пытался. Наверное, сейчас искренность будет намного более рабочей, чем какие-то попытки рациональных объяснений. Это было что-то чистое, незапятнанное совершенно ничем. Все время в своих размышлениях парень склонялся к одному— оно к лучшему. Просто руки продолжали сами собой трястись, как это обычно происходит, когда Голубоглазый принимает важное решение, а, возможно, даже переломное. Накахара был очень вымотан, потому спустя какой-то промежуток времени он не заметил, как его голова оказалась на плече Шатена. Тот продолжал что-то тихо говорить, в то время как Рыжеволосый ощутил тянущую его на глубину сонливость, накрывающую с каждым мгновением все больше и больше. В конце концов он просто сдался, ощущая свои руки в теплых руках Дазая, а голова удобно устроилась на плече. Не то чтобы он так уж сильно доверял Дазаю, но сейчас это было всяко лучше, чем нахождение в одной квартире с пьяной матерью. Впрочем, Осаму выполнил свою миссию— успокоил Чую. Он посидел с ним некоторое время, убеждаясь, что он заснул. Кареглазый ещё раз обвел взглядом Накахару, выключая свет в его комнате, закрывая дверь. В мыслях было пусто. Обычно они поглощали всецело, заставляя другую, ещё не законченную до конца мысль, сбиваться с курса. Они шумели громче утренних птиц, но сейчас был полнейший штиль. Будто бы их выключили. Впрочем, иногда от тишины бывает польза. Далеко не всегда стоит крутиться в чем-то нескончаемо шумном. Осталось вот что решить: каким образом он собирается сказать родителям о том, что у него появился сожитель? Да, его родители понимающие, но мало ли как они отреагируют… Хотя это ведь его квартира, даже юридически. Но все равно. Остается лишь поставить их перед фактом, мол: «мам, пап, так и так, у меня теперь живет Чуя, который по совместительству мой ученик» , чисто технически, ему остается оценить лишь риск того, чтобы сказать это вживую, и риск того, чтобы сказать это по телефону. Все равно непредсказуемо. В любом случае первые дни он помолчит, до тех пор, пока все не образумится полностью. А там посмотрит. Разберется. Кареглазый погасил и без того блеклый свет на кухне, уходя к себе в комнату. Ему надо было чем-то себя занять. Потому он решил, что лучшим вариантом является отвлечение внимания на текст. Он взял в руки ещё новую книжку, начиная медленно читать. Обычно он всегда включал музыку на фон, потому что от этого какая-то особая безопасность, которую он сам не может назвать как-то иначе. Но сейчас он читал в полной тишине, изредка лишь собаки на улице были настолько громкими, что их голоса пробивались даже сквозь стекла квартиры. Юноша потерял счет времени, потому просидел он благополучно до часа ночи. Одумавшись, погасил свет в своей комнате и лег спать. На душе воцарилось некое умиротворение. Спокойствие. Чувство, что он сделал все более чем правильно. Может быть, так ему лишь показалось, но Дазай мог поклясться чем угодно, что это именно так. А что из этого выйдет— потом узнается. Со временем. Поутру Шатен посмотрел на часы, на которых было 10 утра. Он проспал 9 часов, а чувствует себя так паршиво, что хуже некуда. Кое-как согнав с себя сон, Юноша пошел на кухню, включая кофеварку, параллельно осознавая, что без кофе он просто не проживет этот день. Пока кофе выливалось в чашку, Осаму вспомнил одну деталь. Где-то у него должен был остаться дубликат ключей от квартиры, на случай утери основной связки. Потому в его цели входило найти эти самые запасные ключи. В своем беспорядке он, конечно же, очень навряд ли их найдет, так как даже предположить не может, куда он их засунул в последний раз. Но, открыв выдвижной ящик, он случайно наткнулся на них взглядом, вынимая с самодовольным видом. Третьекурсник положил их на видное место, чтобы потом не забыть отдать их Накахаре. Все же он не знает, сколько у того пар, да и личной жизнью он особо не интересуется. Затем он со спокойной душой сел на кухне, потягивая напиток, уставившись в окно. Уныло серое небо нагоняло некую тяжесть. Самое парадоксальное, что эта серость совершенно никуда не девается: она просто стоит, может, двигается. Но этого не видно Дазаю, потому что все одинаково хмурое и однородное. В голове неожиданно заиграла соната Шопена, которая почему-то очень легко запомнилась Осаму. Соната для фортепиано номер 2 си-бемоль минор. Похоронный марш. В квартире было прохладно, если сидеть в одной футболке и шортах, как это делал Владелец. Потому было решено все же сменить их на что-то потеплее. Спустя какое-то время послышалось, как Чуя вышел из комнаты, сонно передвигаясь в направлении кухни. — Утречко. — Первым произнес Дазай, глядя на усаживающегося Рыжеволосого на соседнем табурете. Тот зевнул, хрипло отвечая. — Доброе. — На голове у Голубоглазого был бардак на самом деле. Ему явно спалось очень уж хорошо. — У тебя сколько пар завтра? — Поинтересовался Третьекурсник, глядя на задумавшегося Чую. Он, кажется, действительно не мог посчитать их. — Больше трех — это точно. С 9 утра. Форточка с 12:10 до 13:30, потом ещё одна.. или две… — Рыжий все еще терялся в своих догадках по этому поводу, так как действительно никак не мог припомнить, сколько занятий у него завтра вообще есть. — Но заканчиваю я ближе к 5 вечера, потом заниматься. — Решил себя не мучать он же, просто говоря примерное время. — У тебя что? — Прекрасно, у меня в шесть пары заканчиваются, но завтра стоит у Фукудзавы занятие. До моих пар. — Ответил Дазай задумчиво. — Тогда вечером, после своих пар, я к тебе зайду. А, секунду. — Сказал Осаму, вспомнив про связку ключей. Он принес их Чуе, показывая, какой ключ от чего. Тот покивал, запомнил, сразу же положил их к себе в сумку на всякий случай. — Спасибо. От меня столько забот, правда.. — Слегка виновато сказал Накахара, греясь руками о полученную кружку с чаем. — Брось, ерунда. — Отмахнулся Шатен, упорно наводя порядок в холодильнике. Неделю не мог этого сделать. Он достал некоторые продукты, которые испортились, выбрасывая их в мусорное ведро. Не сказать, чтобы в холодильнике было битком набиты продукты, так как времени у Дазая особо на походы в магазин не бывает, но что-то все же есть. Какие-то базовые продукты. Частым гостем в доме стали консервы. На любой день подойдут. Чуя задумался о чем-то своем, потому Осаму не стал вырывать его из мыслей. Затем Рыжеволосый встал с места, чтобы помыть пустую посуду. — Не утруждайся, я помою. — Я не бытовой инвалид. — Сказал со смешком Накахара, аккуратно вымывая кружку, ставя ее на сушку. Осаму демонстративно закатил глаза, будто это было что-то немыслимо важное. — Как скажете, Накахара Чуя. — В сдающемся жесте произнес Кареглазый, заканчивая с небольшой уборкой на кухне. — Спасибо за чай. — Нет, Рыжий был действительно благодарен за всё то, что делал для него Дазай. И это было никак не стыдно признавать. — Не за что. — Промолвил Кареглазый с улыбкой, пока Чуя ушел в свою новую обитель. Осаму пошел в ванную комнату, доставая из шкафчиков необходимые принадлежности, приходя к Новому соседу. — Это твои ванные принадлежности. — Он показал вещи Голубоглазому, чтобы тот их визуально запомнил, унося на их место. Затем он вернулся, открывая шкаф в комнате Второкурсника. — Если вешалок будет не хватать, можешь смело взять из моего шкафа. В общем, распоряжайся как угодно. — Обобщил мысль Шатен, уходя к себе. Впрочем, он никогда не любил воскресенье, потому что этот день был обычно самым длинным и скучным. Обычно он просто просыпал весь день, кое-как понимая, что нужно встать, ближе к вечеру. Либо же тратил день впустую. Посидев пару минут, он решил сесть за фортепиано, включая его, разыгрываясь. Надо было позаниматься, повторить что-то. Пасмурный день препятствовал появлению желания пойти гулять, либо же заняться какой-то активностью, потому он стал извлекать негромкие звуки на клавиатуре. Ноты красовались на пюпитре, но в них уже не было такой острой необходимости, потому что текст уже понемногу выучивался и «становился на свои места». Он не включил свет, продолжил играть, сидя в темном помещении. Третьекурсник вслушивался в звуки собственной игры, пытаясь понять, что ему ещё нужно сделать, чтобы он звучал «живее». Юноша осознает, что полноценно понять замысел композитора у него не выйдет за столь короткое время, а попытаться что-то вложить самому все же стоит. Даже если это сложно. Накахара сидел в своей комнате, повесив некоторые вещи на вешалку, отправив их в шкаф. На стол у окна он сложил все вещи, которые не понадобятся ему на завтрашние пары, потому сейчас он отдал все свое внимание игре Дазая. Текст уже был в приличном состоянии, чтобы начать наслаивать что-то, кроме примитивных звуковых оттенков. Хотелось бы добавить шарма в игру, Чуя это понимал, но как помочь с этим Осаму? Сам-то он бы сыграл по-другому, но нужно сделать так, чтобы человек сам прочувствовал то, что хотел бы передать своим исполнением. Иначе труды просто окажутся бессмысленными, зайдут в тупик. В этом плане было сложно и самому Шатену, и с Шатеном. В любом случае для этого нужно время, а как Накахара может попытаться объяснить то, что должен чувствовать нормальный человек при прослушивании музыки? а что ещё сложнее: как передать словами сами эмоции? Ведь это настолько абстрактно, что парой тройкой эпитетов здесь не обойтись. Оставалось лишь вздохнуть, смирившись с тем, что Чуя ничего не может сделать с исполнением Дазая сидя и дальше сложа руки. Было бы хорошо поговорить с ним на эту тему, вероятно,— это бы помогло. Все сложно, впрочем. А когда было легко? Чуя решил скоротать время, потому лишь стал сидеть в телефоне, листая ленту социальных Сетей под звуки баллады. Было до жути непривычно на самом деле, что в квартире он слышит что-то ещё, что не голос людей или телевизора. Но ему нравилось. Это своеобразное умиротворение, которое ощущалось легко на душе, приносило спокойствие. Прямо сейчас Новый жилец рад, что он находится именно здесь, а не где-то ещё. Спустя какое-то время Осаму отошел от инструмента, выключая его, решивши прибраться в своей комнате. Тут он вспомнил, что даже не позвонил матери, потому сразу же набрал знакомый номер на телефоне. — Мам, прости, вчера вечером сразу уснул. — Сказал Дазай после того, как в динамике послышалось привычное «ало». — Пришел с консерватории в 8. — Опять зависаешь там до последнего? — Спросила Мама очень по-доброму, беспокоясь. — Ты хотя бы перерывы делай, знаешь ведь, как плохо для спины так много сидеть за фортепиано. — Осаму лишь улыбнулся, глядя куда-то в стену. — Я делаю, всё хорошо. — Ответил Шатен, чтобы родители не переживали. — Смотри мне, а то мало ли. — Произнесла женщина посерьезнее, будто если застукает сына за невыполнением этого, то самолично приедет и будет следить за ним. — Конечно-конечно. — Тем временем в голове у Дазая крутилась пара мыслей, но все они были об одном: как же лучше сказать матери, что у Дазая появился новый сожитель. В любом случае сейчас он немного помолчит, оставит это на более поздний срок. — Мы с папой скучаем по тебе. — Сказала мама привычным голосом, что-то параллельно делая. — Любим тебя, береги себя только. — И я вас тоже. — По привычке ответил Осаму, отключая звонок, кладя телефон на тумбочку. Все же ему нужно убраться. Иначе в таком бардаке он потом потеряет все, что вообще можно. День был вялотекущим, когда тебе вообще ничего не хочется делать, кроме как лежать на кровати и гонять балду. Небо было затянуто нескончаемыми тучами, а к двум часам дня и вовсе пошел дождь. К этому времени как раз Чуя пришел в комнату Дазая. — Я не помешаю тебе, если сяду позаниматься?— Спросил Накахара с интересом. Все же не он здесь главный, надо иметь уважение. Но Осаму лишь усмехнулся, отвечая. — Конечно нет, когда тебе удобно, тогда и садись. — Сказал Шатен, заканчивая разбирать свои партитуры, перепутанными до такой степени, что едва ли было возможно найти страницы, идущие подряд. Когда это он так успел их переложить? Рыжеволосый сел за инструмент, начиная разыгрываться. Осаму же закончил с уборкой в своей комнате, потому победно сел на кровать с книгой. Он продолжил читать начатое, вполуха слушая, что там играет Чуя. Техника у Ученика стала заметно лучше, из-за чего Дазай мог гордо выпрямить плечи, что сделал правильное решение, когда решил дать упражнения Ганона Накахаре. Пианист расставил свои партитуры, благодаря Дазая за то, что он именно сейчас решил почитать, потому свет нужен не ему одному. Он стал аккуратно все учить, прилежно проучивая каждый пассаж, хоть иногда и проскакивала грязь, он шел дальше, но затем возвращался, играя чисто. Да, это отнимало много времени, но ничего не поделать. Текст уже тоже стал оформляться понемногу, в голове уже был план того, что нужно играть и какие сделать пометки в определенных местах. Осаму расслабленно слушал игру Второкурсника, изредка бросая взгляд на его руки и посадку. Вскоре звучание стало немного более тяжелым, но Накахара продолжал играть, не замечая этого. Потому Дазай тихо отложил книгу, незаметно подходя к Чуе со спины, наблюдая за его руками. Спустя пару минут звучание стало очень тяжелым, а сами пальцы отказывались так точно играть, как раньше. Потому Шатен стал над Рыжим, поднимая его запястья с клавиатуры своими руками, заставляя того дернуться от неожиданности. — Ты просто перенапряг руки. — Посмеялся Кареглазый, опуская руки Голубоглазого вниз, чтобы те немного отдохнули. — Когда ты работаешь над пассажами, то пальцы поднимать, конечно, нужно, но не стоит так долго это делать. А если и делаешь, то давай перерыв иногда. — Сказал Дазай, вновь отходя назад, как ни в чем не бывало садясь обратно на кровать. Чуя же сидел, слегка поворачивая кисти рук в разные направления, сжимая и разжимая пальцы в кулак. Спустя какое-то время он выдохнул, вновь продолжая играть. Это нормально, что у него болели руки. Такие произведения для его руки более чем странные, особенно когда его рука хорошо если охватывает 10 клавиш. Поэтому выбирать не приходится. Но и переигрывать тоже не стоит. Затем у Накахары пошла тема, которая ведется четвертым и пятым пальцем. Вот это место он проучивает. Особенно когда на фоне идут аккорды. Либо же совершенно другая мелодия, которая отличается от темы. Отрабатывая это всё, Рыжеволосый чувствовал, как его пятый палец начинает неприятно ныть. После чего и сама рука стала пульсирующе болеть, что было не столько сильной болью, сколько неприятной. Он все же не смог доиграть: опустил правую руку вниз, проучивая одну левую, находя какое-то место, чтобы было нужно учить отдельно левую. В общем, если говорить откровенно, он не дает отдыха обеим рукам одновременно, что тоже не есть хорошо. Когда он понял, что проучил все места, вновь поставил правую руку на клавиатуру, начиная играть все произведение сначала, в медленном темпе, стараясь находить систему, благодаря которой он все это запомнит. Шатен же лишь сидит на своем ложе, наблюдая за игрой Ученика. Он не мог понять, как можно приводить каждую фразу к правильному месту, не делая ошибок. Чуя даже на электронном фортепиано звучал действительно по-иному, более живо, чем остальные студенты, которых Дазай знал. В этом особенность Второкурсника. Он крайне тонко чувствует грань в звуковых оттенках, понимает, что и куда ведется. Словом— таких крайне мало. Наверное, если бы Осаму мог испытывать какие-то вдохновленные чувства и эмоции, глядя на чью-то игру, то именно Накахара бы определенно заслужил эти эмоции. А так, разбирая все с технической стороны, Шатену остается лишь произнести у себя в голове, мол, «это поразительно на самом деле», понимая, что такой навык очень полезен. Это именно тот тип музыкантов, которые показывают эффект «вау» игры для людей. И, как иронично, Именно этого у Дазая, увы, нет. Шатен словил себя на мысли, что если соединить его и Накахару как музыкантов, то выйдет один совершенный пианист, которому не будет равных. Но это нереально, к сожалению. Чуя вновь доиграл до того места с темой, начиная ее плавно вести, играя всю партию. Но качество игры изменилось, так как сама тема верхним голосом стала неровной. А затем и вовсе иногда звуки перестали нажиматься. Но голубоглазый стоически продолжал, играя дальше. Да, так называемый «бойцовский» характер очень важен для музыканта, но не в данном случае, когда это идет во вред. Дазай не останавливал его, лишь смотрел. Было интересно, сколько ещё он так продолжит играть. И да, Накахара действительно доиграл произведения, совершенно отказываясь признавать, что у него болят руки. Затем Чуя перевернул ноты, ставя второе произведение на пульт. Дазай лишь бросил слегка осуждающий взгляд на Накахару, тяжело вздохнув. — Ты собираешься дальше играть? — Спросил Осаму, понимая, что это так. Ответа не требовалось, но Рыжий все же сказал. — Да, почему нет? — Казалось, что он совершенно не понимал в чем дело, но просто был до боли упорным. Кареглазый встал, подходя к Ученику, садясь на табурет рядом с ним. Второй лишь непонимающе смотрел на Осаму, который сел рядом, требуя. — Дай сюда руки. — Рыжий помедлил, потому Дазай упорно повторил. — Чуя, дай сюда руки, будь добр. — Сожитель повернулся к Осаму, снимая руки с клавиатуры, которые тот сразу же перехватил. — А теперь смотри. — Он взял сначала отдельно правую кисть, одной рукой придерживая ее, а другой — наклоняя ладонь в иную сторону, отличную от той, в позиции которой играл до этого Студент. Тот невольно поморщился, чувствуя боль. — Так не должно быть, понимаешь? — Произнес тот помягче, взяв вторую руку Накахары тоже. — Послушай, я понимаю твое упорство и желание заниматься дальше. Я понимаю, что тебе нужно выучить текст и так далее, но когда занятия идут тебе во вред— это плохо. — Юноша стал говорить, приковав свой серьезный взгляд карих глаз к небесно-голубым очам Второкурсника, заставляя того внимать в его слова. — Руки— твой ещё один инструмент. Только фортепиано, если оно сломается, ты всегда можешь поменять, а руки — нет. Играть через боль тоже не дело, особенно тогда, когда ты можешь позволить себе отложить это. Даже когда у тебя горят дедлайны, это не есть повод загоняться и жертвовать собой и своим здоровьем. Хватит на сегодня. Вечером немного позанимайся ещё, чтобы доделать то, что ты хотел. Но не нужно делать себе во вред. — Он продолжал говорить это тихим голосом, с долей заботы и серьезности. Затем он добавил. — Не нужно себя мучать. — Третьекурсник смотрел прямо в глаза Рыжеволосому, который понимал все это, но собственный барьер преодолеть было непросто. Ему было чуждо прекращать играть из-за того, что болят руки. Он всегда играл до последнего. И этому было не столько виной мать, сколько его собственные мысли и эмоции. Он хотел доказать сам себе что-то, причем постоянно. Каждый божий день. Осаму мягко улыбнулся, кладя руки на колени Чуе, вновь уходя к себе на кровать. Тот посидел ещё пару мгновений, глядя куда-то в пустоту, затем все же встал и ушел в комнату. Остаток дня проходил спокойно, в молчании и тишине. Затем Дазай понял, что хотелось бы пополнить холодильник едой, потому обратился к Накахаре. — Если хочешь, можешь со мной в магазин сходить. Вдруг тебе что-то надо. — Предупредил Шатен, начиная собираться на улицу. — Хорошо. — Ответил немногословно Голубоглазый, быстро одевшись, как и Владелец квартиры. Они вышли на улицу, вдыхая запах сырости. — Люблю дождливые дни. — Вдруг в воздух бросил Осаму, пока они шли к ближайшему супермаркету. Он находится буквально в пяти минутах от дома. — От них всегда веет спокойствием. Нет суматохи. — Рыжеволосый, подумав, кивнул. Он согласился, понимая, что это действительно так. Когда погода солнечная, все люди зачастую куда-то спешат. Тем временем Юноши зашли в продуктовый, по обычаю Дазай купил несколько запакованных салатов, чая, лапши, набирая все необходимое. Чуя ходил рядом, обсуждая с Осаму, если у того появляются сомнения. Воцарился некий комфорт между этими двумя, потому они прошли на кассу самообслуживания, пробивая все продукты и оплачивая их. Было не много, но и не мало. Два небольших пакета. Один из них взял Накахара, а другой— Дазай. Чтобы было честно. Хотя Второй бы и сам справился. Он привык жить одному, по этой причине таскал не только пакеты. Парни шли, болтая о чем-то постороннем. Вернувшись домой, они разобрали пакеты, определившись с едой на ужин. В обед они пожевали то, что было, а теперь у них есть даже выбор. — Ты ведь ещё не говорил родителям, что я у тебя живу? — Спросил Чуя между делом, пока они все разобрали. — Не-а. Думаю, что надо немного подождать с этим. Мало ли что они себе надумают. — Ответил Осаму, заваривая лапшу. — Потом что-нибудь придумаю. — Подытожил Дазай, вновь возвращаясь мыслями к рассуждению об этом. Накахара кивнул, включая чайник. Оба быстро повозились с едой, в тишине усаживаясь есть. Иногда хотелось банального молчания. лишь тихие звуки колес машин на улице, неяркий свет на кухне, пробивающийся в комнату холодный воздух с улицы, который делал температуру в квартире ещё ниже. Наверное, когда ты долго находишься в окружении нескончаемой какофонии звуков, ты понимаешь всю ценность безмолвия. Когда все так естественно. Оба закончили трапезу, выбрасывая одноразовые сосуды для пищи, ополаскивая их принадлежности, после чего они вновь разошлись по комнатам, занимаясь чем-то своим. Чуя испытывал облегчение от того, что сейчас никто не делает ему мозг со своими нравоучениями, что он может спокойно делать то, что пожелает сам. Потому он неторопливо собрал вещи на завтра в консерваторию и, сменив одежду, лег на кровать, сидя в телефоне. Он смог найти в себе силы прочитать сообщения от однокурсников, которых было очень много, видя, что несколько раз до него пытались дописаться на протяжении трех дней. Ему было не до общения, отнюдь. Его одногруппники по предметам что-то бурно обсуждали, судя по всему, они даже куда-то ходили, пока Накахара занимался. Впрочем, его это никак не тронуло, потому что он сам сделал такой выбор. Обычно он не против сходить с ними куда-то развеяться, но сейчас, в последнее время, желание отпало. Совершенно. Потому он лишь коротко ответил тем, кто писал ему в личные сообщения, ограничиваясь фразами по типу «мне лень». Юноша понимал, что такими действиями обрекает себя на потерю репутации среди учеников, но его это не волновало больше, чем нужно. Со спокойной душой он сходил в ванную, дабы умыться, возвращаясь в комнату и ложась на кровать. Он смотрел в потолок, не отводя взгляда от него. А затем так же неожиданно заснул. Рыжий не слышал, как в соседней комнате шуршит страницами Дазай, он лишь продолжал погружаться в сон, но после он резко выдернул себя из этих действий , вспоминая, что он не поставил будильник. Он тотчас перевернулся, включая будильник на нужное ему время. Впрочем, это не заняло много времени, из-за чего он уже совершенно спокойно погрузился в сон, ожидая наступления следующего дня нового семестра. *** Студенты шли в консерваторию, о чем-то лениво рассуждая. Было непривычно холодно на самом деле. Да и вставать так рано было сложно после их прежнего режима, а если быть точнее, то после режима Дазая. Его сон до обеда негативно сказывается на том, что сейчас ему нужно вставать в 7:30, дабы привести себя в нормальный и презентабельный вид. Но сегодня что-то пошло слегка не так: Осаму пришлось потратить время ещё и на то, чтобы погладить одежду, ибо в таком он пойти не мог. Она действительно была словно из самой задницы. Не сказать, чтобы Шатен был очень уж педантичным человеком, кто постоянно все делает в идеальном состоянии, но глядеть на рубашку, которую он сегодня хотел надеть, было страшно. К тому же Накахаре было крайне непривычно то, что выезжать ему нужно не в 8:30, чтобы в 8:50 уже быть как штык в консерватории, а в 8:45 он мог со спокойной душой выползать из дома. Видимо, ему придется ещё долго к этому привыкать, а из этого следует еще и составление нового расписания его утра с некоторыми поправками. Юноша смотрел на появляющиеся сообщения на своем телефоне, которые писала его Мать. Были они в основном наполнены чем-то крайне неприятным: оскорблениями, шантажом и так далее, но Чуя их успешно игнорировал. Звонки от Фуку он сбрасывал, а затем и вовсе отправил Женщину на безнадежный автоответчик, получая лишь пропущенные от нее. Утро не было суматошным, но и слишком меланхоличным назвать его тоже нельзя. Что сказать, словом— приятное. Потому они, тихо переговариваясь, зашли в консерваторию, вешая свою одежду в гардероб. Точнее, это делает только Накахара, потому что у него впереди ещё куча пар. А Дазай идет к Фукудзаве, оставляя его верхнюю одежду у него в кабинете. Почему так? Да потому что гардероб не рассчитан на такое огромное количество вещей, потому есть негласное правило, что если у тебя стоит занятие со своим педагогом, либо же что-то связанное с твоей специальностью, то вещи забираются с собой, а уже потом вешаются туда, куда останется. А как только возникает форточка, то вещи следует забрать из гардероба, перенося их в следующий кабинет, если это специальность, либо же нося с собой какое-то время, если есть следующая пара. Да, неудобно, но ничего не поделать, так решено было студентами. Здесь Второкурсник и Третьекурсник разошлись, пожелав друг другу удачи. — Напиши, как вечером найдешь аудиторию. — Сказал Осаму, уверенным шагом следуя к классу своего педагога на третьем этаже, Накахара кивнул, двигаясь на другой этаж, где располагалась нужная ему аудитория. Первым поставили язык— кому он нужен вообще—, а ходить все равно на него надо. Впрочем, преподаватель не особо с ними занимается, но иногда бывает что-то полезное. Дазай же постучался трижды в кабинет, входя. — Здравствуйте. — Привычно сказал Шатен, вешая пальто на спинку стула, доставая партитуру, расставляя все. — Рад тебя видеть в здравии. — Сказал привычно Фукудзава, который стоял и смотрел на то, как студенты опаздывают на занятия. Не все ведь заходят с центрального входа. Далеко не все. — Как Накахара? — Лучше, уже намного. Выучивает текст.— Коротко ответил Шатен, подстраивая под себя банкетку. — Оказывается, что он забыл, что такое упражнения, ещё с музыкальной школы. Заставил его заново вспоминать. — Светловолосый Мужчина усмехнулся, понимая, что это в духе Осаму. — Я надеюсь, что ты не будешь к нему слишком требователен. — С отцовской улыбкой сказал Фукудзава, на что Дазай ухмыльнулся, мол, «не дождетесь», после чего быстро разыгрался. Юкичи сел рядом с Третьекурсником, говоря. — Я надеюсь, что ты как-то продвинулся в музыкальном понимании Шопена? — Сразу же заявил Преподаватель, зная, что это очень навряд ли так. — Ну, отчасти?... — Сказал Кареглазый с кривой улыбкой на лице, что говорило о его неуверенности в собственных словах. — Поверю тебе на слово, сыграй лучше. — Наконец произнес Учитель, что получилось так, словно собаке дали команду «апорт», потому та сорвалась с места. Так и Осаму, в счастье от того, что ему разрешили не говорить словами, он стал играть текст уже почти полностью наизусть в среднем темпе, показывая, что он уже не на начальной стадии, а может сдвигать темп и дальше. Кое-где Дазай напоминал себе о том, чтобы сделать оттяжки, но получалось это всё равно неестественно, потому что это не сидело «в нем». Фукудзава лишь смотрел на то, как Шатен играет. На его лице не было каких-либо эмоций, так что сказать что-то по поводу мыслей этого Мужчины сейчас было невозможным. Да, Кареглазый играл. Играл, как и обычно, без ошибок. Аккуратно, безупречно в плане техники. Но даже те штрихи, что он выбрал, даже те звуковые оттенки и ведения фраз слышались тяжелым. Педагог лишь поправил свои очки, когда Осаму приблизился к кульминационному моменту, делая механические оттяжки нот. Да, эти движения были отработаны идеально, звукоизвлечение было правильным, но не было изюминки. Как бы там ни хотел Фукудзава или Дазай — все равно получалось так, как есть. Он был неисправим. Доиграв до конца произведения, Старший лишь задумчиво вздохнул, глядя куда-то в корпус фортепиано. Ученик и Учитель посидели пару минут в тишине, Осаму неуверенно снял руки с клавиатуры, готовясь услышать реакцию со стороны. Но тот молчал. — Все настолько плохо? — С ироничной улыбкой произнес Кареглазый, глядя в ноты с безысходностью. Зачем ему дали это произведение, если он не может его сыграть? Неужели надо было идти по пути большего сопротивления, пытаясь добиться того, чего Дазай не мог сделать почти все свое время обучения в консерватории? Неужели это настолько важно? Фукудзава стоически молчал, грузно глядя на фортепиано. Затем он пододвинулся к спинке своего стула, переводя взгляд на Студента. — Я думаю, что ты и без того ознакомлен с темой второй баллады Шопена, не так ли? — Третьекурсник кивнул, тогда Юкичи продолжил говорить.— Даже несмотря на то, что люди ссылаются на сходство с «Свитязянка» Адама Мицкевича, сам Фридерик воздерживался от комментариев сюжета своих баллад, но будем придерживаться этого. — Продолжил Фукудзава, обдумывая, как бы лучше начать обсуждение. Потому что помощь его сейчас не нужна Дазаю, с технической частью он и без того прекрасно справляется. А вот насчет толкования стоит призадуматься. — Я прочитал саму балладу. — Опередил Педагога Осаму, а тот лишь кивнул, мол, славно. — В таком случае, как ты думаешь, кто в этой истории несчастнее всех? — Спросил Юкичи, уставившись на Кареглазого. Тот почти без раздумий ответил. — Если рассуждать с точки зрения логики, анализируя их поведение… — Начал было говорить Дазай, но его остановил Фукудзава. — Логика — это, конечно, хорошо. Но если попробовать отречься от нее? — Задал очередной вопрос, вводящий в ступор, Преподаватель, глядя на Осаму с заинтересованным взглядом. — Тогда все сложнее. — Сказал Третьекурсник, на секунду замолкая, затем вновь отвечая. — Наверное, сам Юноша. — Наконец сделал заключение тот, видя, что Педагог требует разъяснений. — Самое главное, что он этого сам не понимает, что он вкупе ведет себя как дурак. Посудите сами, поначалу пришла лесная дева, которая его заинтересовала. — Дазаю было слишком сложно произносить слова, которые будут описывать чувства напрямую. А именно, он не мог произнести «влюбился», потому перестраивал предложения иначе. —Он стал к ней наведываться, как-либо пытаться уговорить ее пойти к нему навстречу, а та лишь отказывалась. Затем тот, поглощенный своими чувствами, заметил Свитязянку, которая пытается перевести внимание с лесной девы на себя, стараясь переманить на свою сторону Юношу. Тот соглашается, но план рушит лесная дева, которая вновь говорит о том, что она была права насчет всего, упрекая Юношу. Тот хочет извиниться перед разгневанной и обиженной Девой, но из-за этих действий вызывает ещё и гнев Свитязянки, которая впоследствии просто утопила Того вместе с Лесной девой. А по итогу что? Лесная дева придерживалась своей четкой позиции, точно так же, как и Свитязянка, а Юноша метался от одной к другой, не в силах найти свое собственное пристанище. Он выглядит как дурак, выставляет себя в таком свете, легкомысленный до боли. Он сам не понимает, во что ввязался, а по факту стал тем, кто оказался обманутым всеми. Ему пришлось тяжелее всех. — Он говорил неторопливо, раздумывая над тем, как бы точнее изложить мысль. Фукудзава лишь кивнул, продолжая. — А если посмотреть на это с другой стороны? Допустим, со стороны самой Лесной девы? — Осаму уставился с интересом и непониманием на Педагога, ожидая его слов. Тот поправил очки, начиная говорить. — Если вчитываться в текст, то можно заметить, что Лесная дева попросту боялась. Даже если ей нравился Юноша, она была в него влюблена, она не могла сделать шаг. Потому что в ее убеждениях было некое клише, что все чувства рано или поздно закончатся. Либо же, если трактовать это по-иному, она боялась того, что ей сделают больно. Потому она не могла подпустить к себе Юношу. Затем, даже не состоя номинально в отношениях, она заметила, как тот начинает понемногу отрекаться от его чувств, что подтверждает ее теорию. Представь себя на месте этой девушки: вероятно, она склонялась к тому, чтобы принять чувства Парня, но ей нужно было время. А здесь он не дал ей этого времени, уходя к другой от безысходности. Взаимосвязь, не так ли? Ей вновь сделали больно, заставляя ее ещё раз полностью поверить в свои собственные убеждения, руша веру в маловероятное. Она разозлилась Юношу, но посмотри, каким способом она стала его упрекать. Она тоже была не так проста, ее гнев был силен, из-за чего она пришла к тому, что стала оскорблять Его. А вместе с тем сорвала на себя гнев Свитязянки. Если смотреть со стороны реального мира, то Свитязянка и Лесная дева, скорее всего, должны были решать конфликт между собой, как это узаконилось сейчас. Но они сделали виноватым только Юношу, потому что не умели по-другому, а Лесная дева не видела иных решений и того, что поступает неправильно. — Закончил Педагог, глядя на то, как Дазай внимает его словам, пытаясь провести синтез и параллели. — И все равно палка о двух концах. — Неоднозначно произнес Шатен, словно собирался сказать что-то ещё, но промолчал. — А если посмотреть на это всё со стороны Свитязянки? — Предложил Фукудзава, глядя на Осаму. Тот лишь тяжко вздохнул. — И тогда можно прийти к выводу, что Свитязянка не совсем однозначный антагонист? — Подал голос Шатен, смотря в ноты, но ничего на самом деле не видя. Он был в мыслях, пытаясь совместить все. — Отчасти и так. — Согласился Юкичи, скрестив руки на груди. — Так ты все еще считаешь, что Юноша является самым несчастным в истории? — Нет, Педагог никогда не держался сугубо за одну точку зрения, просто хотелось бы внести ясность о трагичности всей истории в общем. — Вы предполагаете, что здесь все равноценно несчастны? — Наконец, сообразил Дазай, невольно щелкнув пальцами, словно сейчас воскликнет «эврика». — Именно так. А ведь если подумать, то Лесная дева умерла вместе с Юношей, а Свитязянка вновь осталась одна. Конечно, рассуждать так можно бесконечно и не прийти ни к чему, но все же это то, что стоит понять: в истории нет однозначно плохих и однозначно хороших. Сама баллада «Свитязянка»— трагичная. И это проглядывается в произведении Шопена. Именно поэтому ее сравнивают с Мицкевичем. — Подытожил Юкичи, придумав. — Попробуй сделать вот что: проведи анализ произведения, раздели его на определенные части и подбери из баллады эпиграфы к этим частям, которые подойдут по их настроению. — Дазай посмотрел на Фукудзаву с возмущенным взглядом, но затем, подумав, кивнул. Сорок пять минут их урока уже прошли, потому следующий Студент зашел в аудиторию, здороваясь. — Тогда вот твое задание к следующему разу. И сделай что-нибудь с этими оттяжками, они слишком… деревянные. — Абстрактно выразился педагог, наблюдая за Осаму, который собирал партитуру. — А, и ты ведь помнишь, что через полторы недели у тебя конкурс? — Разумеется, я сегодня ещё раз все разберу на части, чтобы к следующему занятию показать Вам, что бы вы что-то, вероятно, исправили. — Сказал с уважением Дазай, хотя он знал, что исправлять там нечего. В технике ему нет равных, а музыку чужому человеку в голову не вобьешь, как бы там кто ни старался. Он распрощался с Юкичи, забирая свои вещи и спускаясь в гардероб, чтобы забросить туда пальто. До пары пятнадцать минут, потому он неспешным шагом вновь поднялся наверх, идя к нужной аудитории. Философия. Спустя две минуты показался Федор, который медленно вышел из-за угла, подходя к Шатену. — Утро. — Произнес Кареглазый с привычной улыбкой, глядя на то, что пока что они в коридоре только вдвоем. Видимо, никто пока что больше не собирался приходить. — Рад встрече. — Произнес Достоевский, становясь рядом с Дазаем. оба стояли и смотрели на дверь аудитории, почему-то не решаясь зайти. — Как занятия с Накахарой? — Все спрашивают одно и то же… — Со смешком выдохнув, сказал Осаму. — Все лучше, чем я думал. Оказывается, я могу ещё кого-то чему-то научить, это, знаешь, прямо «вау». Сам на себя не похож. — Хорошо-хорошо, не спрашиваю об этом. — Он демонстративно показал пальцами жест, словно он держит бегунок, проводя параллельно губам, закрывая молнию. Кареглазый усмехнулся, Достоевский посмотрел на него, будто что-то заметил, но никак не прокомментировал. — Все же было бы хорошо зайти. — Сказал Дазай, подходя к двери, дергая ручку. Та поддалась и открылась, Юноша первым зашел, а за ним и Федор. Ещё никого не было, даже профессора. Парни по привычке сели рядом на второй парте— таков уж закон: не дальше и не ближе второй парты— начиная о чем-то беседовать. — Ты все время приходил в консерваторию, как я понимаю? — Да, я каждый день здесь ошивался, помогал преподавателям, занимался… Проводил время с пользой, короче говоря. — Ответил Брюнет, доставая конспект и пенал, глядя в окно, в которое упорно бил ветер. — Было не скучно. — Верю. — Усмехнулся Дазай, видя, как понемногу однокурсники начинают заходить в аудиторию, сонно занимая свои места. — Видимо не я один сбил режим настолько, что утром вставать стало для меня невозможным. — Сказал Осаму, глядя на угрюмое лицо одногруппника, который стоически пришел за 7 минут до пары. Остальные приходят за 3-5. Тот лишь улыбнулся, проходя на свою предпоследнюю парту. — Дазай, у тебя все хорошо? — Задал вопрос Достоевский, пристально рассматривая профиль того. — Да, все замечательно. Только я спать дико хочу… книгу допоздна читал. — Произнес тот жалостливо, отмахнувшись, поставив локоть на парту и положив голову на руку, пальцами погружаясь в собственные волосы. — Как знаешь. Но мне кажется, что с тобой что-то не то. — Пожал плечами Федор, не задавая больше вопросов. Осаму не имел ни малейшего представления о том, что ему нужно сказать: что он занимался все каникулы с Чуей, успел с ним поругаться, потом помириться, затем вовсе забрал его к себе жить из собственного дома? Как это вообще можно нормально сказать? Ладно. Он просто решил промолчать, замявши эту тему. В аудитории стало шумно, потому они стали обсуждать что-то другое. А вскоре показался преподаватель— Мори Огай— который лишь тихо стукнул ручкой по столу, как все тут же замолчали, понимая, что пара уже началась. Педагог не был слишком жестоким, но и расслабляться не давал. Он вызывал уважение у всех Студентов. С ним можно было договориться, но характер и юмор у него специфический — мало кто нашел к нему подход. Тот лишь взглянул на Достоевского, давая тому слегка заметную улыбку, что сделал и адресат. Осаму не заметил этого жеста, но Федор лишь многозначительно бросил взгляд на него, как бы заявляя Мори, «Посмотрите на него, что-то ведь не так», а затем оба это забыли, словно и не было никогда. Занятие проходило привычно, так же, как и раньше. Время незаметно летело, слушая интересную(очень) пару. Нет, Дазаю нравилась философия, вероятно, он считал ее интересной, но все же это не тот предмет, который должен быть в консерватории. Вот правда. Хотелось бы тратить драгоценные минуты на что-то другое. А пока остается лишь неизменно сидеть на парах, дабы потом получать автоматы. *** Чуя сидел на своих парах, переходя из аудитории в аудиторию. После которой у него была форточка, потому он решил пойти в магазин, дабы купить что-нибудь поесть, а не быть весь день голодным. Пока его одногруппники решили в очередной раз просто потерять время впустую, он отказался от этой затеи, выходя из консерватории. Дойдя до магазина, он взял телефон, чтобы руки не окаменели из-за прохладного воздуха, открывая чат с Дазаем. Ч: «Я в магазине, тебе взять что-нибудь?» Не успел он отправить сообщение, как получил ответ. Видимо, сейчас и у Осаму перерыв. Д: «На свое усмотрение возьми.» Ч: «хорошо.» Накахара подошел к стенду, где продавались всякая запакованная еда. Выбор остановился на банальном, хоть был довольно богат: Взять сэндвичи и воду. Это оптимальный вариант, несмотря на то, что наверняка хотелось чего-то теплого. В любом случае, в консерватории всегда можно найти у кого одолжить кипятка, если вдруг понадобится. А чайные пакетики лежат на дне у почти каждого студента. Второкурсник оплатил еду, складывая ее в свою вместительную сумку, насчет которой ему постоянно прилетали безобидные насмешки от остальных, мол, «Что, трупы носишь?». Он ничего не отвечал, лишь недовольно закатывал глаза с посылом: «Завидуйте, что у вас такого нет». Студент вновь зашел в консерваторию, отправляя очередное сообщение Дазаю. Ч: «Когда тебе удобно забрать будет?» Тот не прочитал сразу, Накахаре осталось самостоятельно устроиться у окна на коридоре, потому что в его аудитории ещё шла пара. Он неспешно поел, выбрасывая все ненужное в мусорку, ожидая ответа от Третьекурсника, но тот упорно молчал и даже не просматривал. Все же каждый из них был совсем немного ригорист и педант. Пока у него есть время, он решил сделать то, что им задали на парах. Какой маразматик задает что-то по языку, спросите вы? А вот. Вопрос интересный. По истории им всего лишь надо написать конспект, так что ничего сложного в этом нет. Спустя ещё тридцать минут ответа так и не было, но уже скоро должно было начаться занятие у Накахары, и его курс понемногу подтягивался к аудитории. Они стояли под дверью, как после этого она открылась и оттуда высыпали студенты. Когда почти все вышли, Чуя собирался зайти, но услышал знакомый голос, потому остановился на коридоре. — Иди, я тебя догоню. — Сказал Осаму Достоевскому, тот кивнул, уходя в следующий кабинет. Дазай подождал, пока все однокурсники Рыжего зайдут внутрь, а затем подошел сам. Второкурсник отдал ему еду, собираясь идти в кабинет. — Спасибо большое, потом деньги тебе отдам. — Совсем обеднеть собрался? — Сказал Накахара с пренебрежением и усмешкой на лице, заходя внутрь. Шатен сложил в свою сумку полученную провизию, уходя в другой кабинет, усмехнувшись. Чуя сел на свое привычное место, так как его никогда не занимал, ибо знали, что если кто-то на него посягнет, то будет очень плохо. У него пять минут перерыва, потому он решил понемногу делать задания. — Такой прилежный в последнее время ты, Чуя. — Оторвал его от дела Ширасэ, с которым тот неплохо ладил, потому они садились вместе. Впрочем, на их курсе было много приятных людей, просто Накахара не старался особо с кем-то контактировать. — Даже не узнать. — Сказал тот с самодовольной улыбкой на лице, глядя на Рыжего. — Ага, конечно, решил за каникулы за ум, наконец, взяться. — Ответил сухо и язвительно Накахара, переворачивая страницу учебника, чтобы сделать очередную пометку. — Ну а вдруг. Или дела на вечер появились? — С ухмылкой спросил Тот. Для введения в курс дела, следует отметить, что сам Буичиро вел довольно разгульный образ жизни: особо не тратил время на занятия, но как-то выплывал на довольно высокий балл. Неожиданно для него самого на самом деле. Потому тот любил намекать на то, что все в жизни не просто так. И сейчас был посыл совершенно ясен. — Дела вечером были всегда. — Ответил с каплей напора Тот, понимая, что от него не отстанут. — А, ты же не в курсе. Меня мой собственный препод по фоно отдал на обучение Третьекурснику, потому мне переставили время пар. — Разъяснил тот, понимая, что Ширасэ сейчас начнет очень громко разговаривать, фактически орать, потому что это в его компетенции. — Ты серьезно? — Казалось, Светловолосый был искренне удивлен, но это удивление получалось всегда слишком громким. — Так можно вообще? — Давай потише, ты мне мешаешь. — Буркнул Чуя, понимая, что они опять собирают взгляды группы. — Черт, только не вздумай трындеть об этом на каждом углу. Наживешь себе проблем. — Угрожающе произнес Накахара, исподлобья глядя на Буичиро, который в очередной раз задирал нос от обиды. Благо их спас преподаватель, который вернулся, начиная пару. Но Ширасэ шепотом продолжил. — Кому хоть отдали? — Тот заинтересованно спросил, сдерживаемый интригой. — Дазаю. — Быстро сказал Чуя, слыша довольно громкое. — Серьезно?!— У него опять получилось громче, чем нужно. Потому преподаватель сделал ему замечание. — Буичиро, смотрю я, первый день семестра, а Вы уже так хотите покинуть аудиторию. — Накахара продолжал делать вид, словно он здесь не при чем. Нет, он действительно очень прилежно слушал лекции и пары, просто иногда Ширасэ его отвлекал. Общался Рыжий с ним лишь потому, что тот мог помочь, если то требовалось. Да и приятно было проводить с ним пары, так как он выглядел по-детски, не строил из себя невесть что. — Простите… — Тот опомнился, замолкая. У него всегда были проблемы с контролированием своей громкости, из-за чего он нередко попадал в проблемы. Или другие попадали из-за него. Больше тот не проронил ни слова, лишь поглядывал на Накахару, думая о чем-то своем. О да, теперь Светловолосый парень-балалаечник уж точно не отстанет. Не зря у Чуи есть стереотип, что все балалаечники слегка гиперактивны и не от мира сего. Когда пара подошла к концу, Чуя собрал вещи, слыша шепот Ширасэ, который не хотел быть особо громким. Он правда старался. — Когда ты с ним начал заниматься? Как это вообще произошло? Он ведь лучший пианист на курсе… Как он вообще объясняет? Он выглядит таким высокомерным со стороны... а с учителями — так полнейшая лапочка! — И ещё куча, нет, тонна подобных вопросов мигом обрушились на Чую, который уже шел на пару по гармонии. Иронично, что она у них в понедельник и в пятницу. — Послушай, слишком много вопросов — плохо. Меньше знаешь— крепче спишь. — Отмахнулся беззлобно Голубоглазый, обреченно вздыхая. Но тот все продолжал, потому Накахара решил его просто игнорировать. Когда они уже сели в нужную аудиторию, вопросы, из которых состоял монолог знакомого, продолжались. Потому Рыжий уже не выдержал, с грубостью говоря. — Если сейчас же не заткнешься, будешь сидеть на гармонии один. — Тот демонстративно повернулся боком, как бы стараясь себя ограничить от контакта и общения. Получалось хорошо. Потому пара по гармонии— неужели— прошла спокойно. — До завтра. — Сказал Буичиро, идя на концертмейстерский класс, в то время как Чуя, попрощавшись, спустился вниз, чтобы посмотреть аудиторию. О да, она была. На втором этаже. Рыжеволосый студент поднялся, открыв ее ключом. Заодно он забрал вещи из гардероба, перенося их к себе в обитель на следующие как минимум три часа. На часах 16:50, как он и говорил, закончил он ближе к пяти вечера. У Дазая ещё шли пары, потому тот сел разыгрываться, начиная работать над всем, что есть. *** Осаму поднялся к себе наверх, заходя в аудиторию по истории исполнительства, садясь за уже привычную вторую парту, рядом с Достоевским. Так как перерывы были по пятнадцать минут, мало кто уходил куда-то на перекусы. Все сидели прямо в аудитории. Хоть за это преподаватели и ругались, но, как говорится: «не пойман— не вор». Потому Дазай тоже достал из сумки упаковку , задумавшись о чем-то. Из мыслей его вырвал Федор, который тоже сидел, попивая горячий чай из термоса. Он его носил с собой, когда не бывало времени сделать чай непосредственно здесь. — Раньше ты не носил еду. — Подметил тот, заставляя Шатена застыть на мгновение, а затем он ответил. — Ну… У Чуи была форточка, я попросил его купить что-нибудь? — Сказал Кареглазый неуверенно, словно сам сомневался в своих словах. Достоевский лишь загадочно улыбнулся. Вынюхивает, гад. Дазай не удивится, если он спустя какое-то время заявит ему, что тот живет с Накахарой. Вот не удивлен будет он. Вообще. — Всем бы иметь такого мальчика на побегушках… — Страдальчески сказал Достоевский, делая вид, будто он завидует. — Ага, тебе в первую очередь. Ты вообще чем питаешься, чаем? — Скептически спросил Шатен, осматривая Федора со взглядом, который так и говорил: «Ну ты, конечно, молодец. Браво», разумеется, в саркастичной манере. — Святую воду ещё никто не отменял! — Заявил Достоевский, демонстративно выпрямляясь и поднимая голову, горделиво задирая нос кверху. — Да-да, я так и понял. — Ответил Осаму, вздохнув. Затем он запихал пустой пластиковый блистер в сумку, когда увидел, что профессор уже собиралась заходить. — Эй, вы, на последних рядах, вам что было сказано?! — Сразу же ткнула пальцем женщина, готовая их взглядом испепелить нарушителей порядка. Брюнет и Шатен на второй парте тихо посмеивались, так как у них слишком удачно место для того, чтобы видеть, когда зайдет педагог. Их ещё ни разу не поймали. Последние парты сразу же засуетились, убирая еду в сумки. — Будете мне здесь все вылизывать! — Пригрозила преподша по истории исполнительства, которую все любили, невзирая на ее слегка истерический характер. С ней было весело и интересно, а потому Студенты ее обожали. Сколько бы она там ни кричала, все воспринимали это больше как шутку, потому что так на деле и было. Сама преподавательница дала понять, что это лишь шутки, все же имея пристрастие пугать студентов. В любом случае все ее уважали. Потому что она этого заслуживала. Потому на ее парах и лекциях была такая гробовая тишина, что слышно, если кто-то попытается положить ногу на ногу. Все было бы не так плохо, если бы это не было последней парой… ибо уже плавится мозг после специальности и пяти пар. Честно, понедельник— самый сложный день. К концу дня уже мозги набекрень до такой степени, что даже позаниматься сложно. Потому, как пара закончилась, Дазай неторопливо собрался, так же, как и Достоевский, спускаясь вместе с ним в гардероб, чтобы забрать из него вещи. — У тебя же еще концертмейстерский класс сегодня? — спросил Осаму, открывая мессенджер. 205 аудитория. Ему путь туда. — Да… Я же с тем первокурсником играю, Николаем. Скрипач. Я скоро вздернусь… — Ответил Достоевский, выдыхая очень громко и тяжело. — Насколько все плохо? — Продолжил Осаму с сочувственной улыбкой на лице. Где-то сзади послышалось, как кто-то идет, а затем окликает Юношу. — Федор! Ты ведь не забыл, что ещё конц-Класс? — Белокурый студент, держа футляр со скрипкой в руках, подошел со спины. Казалось, что он совершенно не мерзнет, так как на нем была относительно легкая куртка. Он по-детски улыбался, нагоняя этих двоих. — О, а это, кажется, Дазай? Так ведь тебя звать? — Сразу же переключился на другую тему, не дождавшись ответа, Николай. — Приятно познакомиться, Николай Гоголь. — Сказал он, пока они поднимались по лестнице. — Да, Дазай. — Ответил тот слегка растерянно, пытаясь понять, какой тип общения наиболее совместим с этим человеком. Когда «сканирование» прошло успешно, он продолжил говорить. — Взаимно, Николай. Ты у нас, значится, скрипач? — Ага! — Тот самодовольно кивнул, продолжая лучезарно улыбаться. Этот Парниша словно «светился» изнутри. Хоть и был на вид чудаковат, но приятен. Не диво, что Достоевский находит некоторый дискомфорт при общении с ним, с учетом того, что тот , судя по всему, гиперактивен. — Чего ты притих, Федор? — Я не притих, просто твой поток слов в минуту превышает мой в неизвестное количество раз. — Ответил тот с легким раздражением на лице. О да, Дазай знает это выражение лица. Ему явно все это не нравится, осточертело уже в край. — Ну не будь ты таким суровым, Федя! — Николай бесцеремонно положил руку на плечо Достоевского, полностью игнорируя его злобный и осуждающий взгляд. — Даже Дазай не такой угрюмый! — Сказал Гоголь, вновь обращая свое внимание на Шатена, затем тот стал быстрее подниматься выше, а Осаму остановился на своем втором этаже. — Федя?— Третьекурсник посмеялся с того, как его назвал Николай, а тот лишь закатил глаза. — Не спрашивай… — Ответил он, нервозно выдыхая. — Ну-с, Удачи тебе, терпения… Могу свечку поставить. За здравие. — Сказал негромко Кареглазый Достоевскому, а тот добавил. — Лучше за упокой. — Да за все сразу. Мелочным быть тоже плохо. — Ответил с долей сарказма Шатен, прощаясь с Достоевским, уходя к нужной аудитории. Вдалеке слышался отзвук звонкого голоса Николая. Интересный студент, честно говоря.