Palo Alto

♪Muse — The Handler

***

День рождения. 23 ноября. Пятница.

      — Я с тебя в ахуе, — это говорит Оливер.       По крайней мере — пытается. Чонгук может сказать, что на дне зелёных глаз друга плещется не только негодование, но и некое осуждение. На самом деле, он может понять подобные чужие эмоции. Только Оливер ведь совсем не имеет понятия, какие эмоции испытывал Чонгук на протяжении этих трёх дней.       Он каждый день обдумывал ходы отступления и каждый день пытался придумать весомый повод, некий мотив, вескую причину, да и попросту найти возможность, чтобы наконец-таки собраться с духом и принять решение. Взять на себя ответственность, как взрослый парень, а не глупый подросток.       И теперь, когда он как на духу рассказал всё то, что скрывал от друга про приглашение от Намджуна, про родителей и про то, что думал об этой ситуации все эти дни, то ему действительно стало легче.       Естественно, у Оливера была одна ожидаемая реакция: «Мне совершенно насрать на то, как ты это сделаешь, но ты обязан пойти туда». И при этом добавил: «И хер теперь ты от меня отвертишься!»       Чонгук и не собирался вертеться и изворачиваться. Если быть честным, он совершенно устал бегать от своих желаний, подобно белке в колесе. Крутится, крутится, а результата — никакого. Родители всё равно будут в нём разочарованы, что бы он не сделал.       Перед чужими людьми Чонгук — идеальный сын, но в отчем доме он словно живёт в золотой клетке без права что-либо решать и самостоятельно строить свою жизнь. За него уже давно всё выбрали — и место учёбы, и даже место будущей работы. Благо, хоть одно он смог выбрать сам: профессию.       До Моррис Драйв, где находится дом Чонгука, они добираются пешим шагом от заправочной станции примерно за полчаса. Небо над головой уже заволакивает темнота, помогающая рассыпать по непроницаемому полотну звёзды, и дорогу освещает лишь мягкий жёлтый свет, исходящий от фонарных столбов.       Когда Чонгук приближается к дому, то начинает хмуриться, потому как замечает, что почтовый ящик до сих пор набит газетами и какими-то брошюрами. Это значит одно: родители до сих пор не вернулись. Они ведь все вместе разъехались ещё утром, а соответственно почту никто из них не проверял и не опустошал. Забрав кучу ненужной рекламы, Чонгук подходит к двери и достаёт из кармана ключи, краем глаза наблюдая, как сбоку от него медленно перекатывается с пятки на носок друг и что-то тихо свистит себе под нос.       Распахнув дверь, они оба вваливаются в кромешную темень. Чонгук включает в коридоре свет и, сощурив глаза от внезапной яркости, небрежно бросает стопку бумаг на деревянную тумбу. Оливер же вальяжно семенит в сторону гостиной.       Чонгук снимает куртку и слышит позади себя глухой звук, который заставляет его напрячься телом и вытянуться чуть ли не в струну. Неужели друг решил его так глупо напугать? Резко обернувшись, он мечется взглядом по пространству и видит причину своего небольшого стресса — на пол свалились бумаги, и среди них Чонгук замечает крафтовый конверт, на котором красуется изображение знакомого герба. Он опускается на корточки и, стараясь сфокусировать зрение, вчитывается в отправителя.       — Чон, ты долго будешь там торчать? — от резкого приближающегося возгласа он моментально вскакивает на ноги и судорожно пытается засунуть конверт в карман своей куртки. Зачем? Непонятно. Может быть, это реакция, а возможно, он просто догадывается, кому предназначено это послание.       Из дверного проёма высовывается лохматая рыжая голова друга, говорящая недовольным тоном:       — Хочу жрать!       — Так пожри. В чём проблема? — Чонгук закатывает глаза, наблюдая за кислой миной, вырисовывавшейся на конопатом лице. — Кухня в твоём распоряжении!       Вот вроде же взрослый человек, а ведёт себя подобно ребёнку! Вообще, Оливер уже довольно-таки давно перестал смущаться. Тот вроде всегда чувствовал себя в его доме, как в своём — достаточно свободно. Наверное, в силу характера. Или абсолютной безбашенности. Опустошить полки, набитые сладостями, было для друга плёвым делом. Что ж изменилось? Неужели это стеснение? Да нет, точно нет. Это какая-то чересчур новая эмоция в их отношениях! Отвык, что ли?       — Пошарься в шкафах, — пожимая плечами, Чонгук направляется в сторону лестницы, но останавливается. Обернувшись, он осматривает Оливера с головы до ног и хмурится. — Только сними куртку. Если моя мать увидит тебя в таком виде, ты же знаешь — потом проблем не оберёшься.       — Окей, — тот широко улыбается, подмигивает и ретируется в сторону кухни, бросая вдогонку: — Смотри, мистер колючка, если твой холодильник будет пуст, то пеняй на себя! Ты мне сам всё разрешил!       Чонгук на эту реплику лишь улыбается себе под нос, но ничего не говорит в ответ, потому как поднимается на второй этаж и слышит это уже отдалённо. Раз родители ещё не приехали, то он решил, что может спокойно завалиться с другом в свою комнату и поиграть в приставку. Чего время зря терять?       Когда он ступает на предпоследнюю ступень, то до его слуха доносится переливчатый телефонный звонок. Развернувшись, Чонгук шустро сбегает обратно на первый этаж и хватает трубку, показывая всеми известными жестами вышедшему навстречу Оливеру заткнуть рот и молчать.       Внутреннее чутьё почему-то не сулит ничего хорошего, когда Чонгук чуть ли не дрожащим голосом произносит:       — Алло?       — Солнышко, это мама, — напряжение вмиг спадает, когда он слышит чуть подвыпивший материнский голос.       — Привет, мам.       Чонгук переводит взгляд на часы, стрелки которых уже перелавливают за седьмой час вечера, и удивляется самому себе — неужели родители до сих пор не выехали?       — У вас всё хорошо?       — Да. Собираемся смотреть фильм, — ну, почти, да?       — Это хорошо, — мать делает паузу. — Чонгук, тут такое дело… — и снова пауза. — В общем, мы с отцом решили остаться на ночь, но… я обещаю, что в следующие выходные мы куда-нибудь выберемся с тобой и отметим твой день рождения. Ты же не сильно расстроишься?       Если б можно было присвистнуть, то Чонгук бы, не задумываясь, это сделал. Только всё, что он может себе позволить — это безмолвно зажать губы, округлить глаза и начать внутренне ликовать от такой прекрасной новости!       Прикладывая трубку к груди, он смотрит на друга, по выражению лица которого видит, что тот сейчас вообще ничего не понимает. Чонгуку совершенно на это плевать, ибо… Он улыбается! Возможно, чересчур радостно, но ему действительно глубоко чихать, ибо в его голове моментально выстраивается план действий, который он обдумывал на протяжении этих чёртовых трех дней. Чтоб их!       Чонгук начинает мотать головой и шептать радостное: «Получилось!», чуть пританцовывая. Быстро взяв себя в руки, он успокаивается, отвечая спокойным и весьма расслабленным тоном:       — Ой, мам, извини! Не переживай… Всё нормально! Правда! Мы хорошо отметили, но…       — Что, солнышко? — по интонации можно смело предположить, что мать хмурится.       — Можно, я пойду к Оливеру? Я же давно не ночевал один…       Отчасти это правда. Чонгук ведь с двенадцати лет жил в общежитии. Спать среди огромного количества людей — уже вошло в привычку, а сейчас некая боязнь остаться одному в огромном пустом доме служит просто отличнейшим поводом как раз таки выбраться из этого самого дома.       — Да, конечно. Я сама хотела тебе предложить, чтобы вы не оставались вдвоём. Мне, наверное, нужно позвонить миссис Браун, чтобы предупредить её?       Нет-нет-нет. Вот это сейчас точно не по плану! Если мать позвонит семье друга, то они точно не смогут придумать причину, дабы выбраться на вечеринку. Кто ж их ночью отпустит? Тем более после звонка…       Думай, Чонгук!       — Не нужно, Оливер ведь рядом, — он смотрит прямо на друга и так сильно морщит нос, стискивая челюсть, что аж становится больно. — Он сам предупредит, — спокойствие, Чонгук. Дыши. Нужно просто быть уверенным в своих словах! — Мам, отдыхай, хорошо? Я буду в полном порядке!       — Точно?       — Обещаю, — улыбаясь, он даже успевает покрыться мурашками от осознания. Неужели у него всё-таки получилось? — Ну, тогда я пойду собираться. Передашь отцу привет?       — Да. Передам. Веди себя в гостях хорошо! Целую!       — Понял, принял! Целую!       Он смотрит на Оливера.       Оливер смотрит на него.       На Оливера.       На него.       Секунда, и дом разражается громким, бурным, почти нечеловеческим ором и хохотом. Они подлетают к другу и, обнимаясь, прыгают на одном месте. Два идиота. Чонгук чувствует себя таким счастливым, будто реально выиграл билет в безбедную жизнь.       — Оливер, я… я не могу в это поверить! — оторвавшись от друга, он хватает того за плечи и чуть ли не слезливо молвит: — Я иду на вечеринку!       — Мы идём на вечеринку! — тот поправляет его с неким недовольством. — Ты прикинь, мы наконец-то отметим нормально твой день рождения! Переодевайся!       — Так я готов, — Чонгук осматривает себя и вытягивает вперед руки, демонстрируя свой образ. — Чего тебе не нравится?       — Издеваешься? — друг хмурит лицо и вздёргивает рыжие брови. — Ты реально хочешь идти… в этом? — выдаёт тот с ноткой брезгливости в голосе. Вот жук! — Чон, если ты собрался помирать девственником, то да, выглядишь шикарно!       — Эй! — он супится и пихает Оливера в плечо. — И ничего я не…       — Ой, бля… — тот цокает. — Сказки будешь рассказывать своей маме, — отмахивается и смеётся. — Ладно, погнали ко мне. Приоденем тебя, что ли.       Они моментально выбираются из дома. Чонгук едва поспевает закрыть дрожащими руками входную дверь и перебирает заплетающимися ногами за другом.       На улице уже царит ночная темень, и лишь деревья в одиноком свете фонарного столба отбрасывают на дорогу кривые, шевелящиеся тени.       Чёрт!       Неужели загаданному желанию суждено воплотиться в жизнь? Хорошо ли это?       Кто ж знает? Чонгук совершенно не думает об этом.       Он ощущает себя на седьмом небе от счастья. Слишком радостным. Беззаботным. Глупым. Опьянённым. Его разрывает от чувства предвкушения и страха перед неизвестным.       И ему это безумно нравится!

***

      Стены дома четы Браун встречают привычным медовым ароматом, переплетённым с благовониями — мать Оливера жжёт церковные свечи на небольшом алтаре, находящимся в гостиной. Чонгук не остаётся без внимания — его сразу же волокут в столовую угощать чаем с домашним тыквенным пирогом, который совсем недавно достала из старенькой духовки миссис Браун. Попытки выкрутиться и отмазаться остаются заведомо проигнорированными, поэтому Чонгук, восседая за столом вместе со всей семьей друга, наблюдает снова за привычной для себя обстановкой: молитвы перед трапезой дружественно срываются с чужих губ, а переплетённые пальцы, лежащие полюбовно на идеально выглаженной белоснежной скатерти, с каждым произнесённым словом сжимаются друг с другом всё крепче и крепче. Глаза у всех, естественно, закрыты, поэтому никто из присутствующих не видит, как Чонгук посматривает на всю эту идеальную картину слишком расплывчато — от витающего в помещении запаха свербит в носу, а от спёртого воздуха немного кружится голова.       Он беспокойно переплетает свои пальцы между собой, а после вытирает взмокшие ладони об штаны; нервно закусывает нижнюю губу и сдирает верхними зубами едва зажившие корочки. Пытается успокоиться лишь тогда, когда чувствует привычную боль и знакомый металлический вкус — Чонгук снова порвал нежную кожу. С болью к нему возвращается ясность мысли, и он фокусирует свой взгляд на друге, который резко распахивает веки и бросает на него ответный — слегка повеселевший.       Почему-то в этот раз Чонгук не испытывает стыд. Ему совершенно безразлично на то, что происходит вокруг — он просто кладёт в рот небольшой кусок пирога, который минутой ранее положила ему на тарелку мать друга, и под тихие перешёптывания всё это дело пережёвывает молча. Благо вопросов ему не задают, потому что родители друга в основном общаются с Оливером, по которому те очень соскучились. Лишь осведомились о здоровье его отца и матери.       Больше Чонгук испытывает зависть, ибо его дома так явно никто не ждёт, но и та моментально испаряется, когда друг встаёт позади него и, хлопнув пару раз его по плечу, зовёт в свою комнату.       — Спасибо! Было очень вкусно! — Чонгук приподнимается из-за стола и благодарит чету Браун за гостеприимство. Поймав в ответ лучезарную женскую улыбку, он упархивает за Оливером по небольшому коридору.       В комнате друга ничего не изменилось. Кажется, последний раз Чонгук был здесь в прошлом году во время каникул. На стене привычно расположена полка, на которой красуются дипломы, награды и висят пару медалей.       Пока Оливер суетится возле шкафа, он подходит к приоткрытому окну и вдыхает свежий прохладный воздух, насыщая лёгкие таким нужным сейчас кислородом. Ещё не хватает в обморок грохнуться. Нельзя, ох как нельзя. На его далеко не хрупких плечах сейчас лежит такая ответственность!       — Чон… — приглушено зовёт его друг, зарывшись чуть ли не с головой в полку. И во что тот его наряжать собрался? Видимо, ищет что-то сверхъестественное. Не иначе.       — М-м?       — Если честно, я удивлён…       Чонгук хмурится.       — Чему?       Оливер высовывает рыжую макушку и как-то уж слишком задумчиво произносит:       — Что твой отец до сих пор разрешает нам общаться.       О, теперь ясно. Друга обижать совсем не хочется, но единственная причина, по которой они до сих пор связаны, это — родители.       — Ты же знаешь, если бы твоя мама не была бы ревностной прихожанкой в церкви, то мы навряд ли бы дружили, — Чонгук озвучивает свою не особо приятную мысль. — Прости…       — Да нет, всё хорошо.       — Пойми, дело не в тебе.       — Чон, ты говоришь так, будто мы с тобой горячо трахались на протяжении нескольких лет, а теперь ты, как самый ужасный на свете бойфренд, решил меня бросить, — Оливер ржёт и кидает на кровать несколько пар джинс вместе с футболками. — Примерь-ка пока что это.       — Идиот, — Чонгук в смущении отводит взгляд и чувствует, как заливаются краской щёки. Даже свежий воздух не помогает.       Первое, что бросается в глаза, когда он подходит к кровати, это футболка чёрного цвета с белой символикой Nirvana. Скучно. Да и Чонгук не особо любит такие говорящие надписи, словно по ним можно прочитать человека изнутри. Сразу видно предпочтения. Никакой изюминки.       Дальше взгляд падает на футболку цвета грязного асфальта с укороченными рукавами. Он моментально тянется пальцами к своим бицепсам и понимает, что хвастаться особо нечем, поэтому этот вариант отметает сразу же. Не сказать, что Чонгук тощий. Просто в сравнении всё с теми же баскетболистами и футболистами, которые будут присутствовать на тусовке, он явно в проигрыше, а падать в грязь лицом как-то в его планы не входит.       Отбросив несколько вариантов, Чонгук решает подобрать низ. С этим же явно проблем не будет? Пока Оливер продолжает ковыряться в шкафу, он стягивает с себя штаны и влезает в светлые расклёшенные джинсы с протёртыми местами и дырками по всей длине.       — Оп! — друг смотрит на него слишком довольно, играет бровями и лыбится. Глупо лыбится! — Оставляй их, выглядишь круто! Ща, погоди…       Оливер вновь роется в шкафу и достаёт очередную футболку, но стоит только тому её расправить, то у Чонгука, кажется, отвисает челюсть.       На ткани молочного цвета красуется вишня. Огромная тёмно-бордовая вишня, у которой из головы стоит дыбом горящий бикфордов шнур, а по бокам торчат руки в культовом жесте «козы». Завершает всю эту вакханалию огромная чёрная надпись Cherry Bomb. Что за дьявольщина там происходит?       — Классно будет смотреться! Давай её, а? — тот клонит голову набок и вновь играет своими рыжими бровями.       — Ты точно идиот! — смеясь, Чонгук качает головой и вопрошает слегка удивлённое: — Откуда она вообще у тебя?       — Мне кажется, это футболка Фиби…       — Что? — возмущенно фыркает и разводит руки в стороны. — А почему я должен её надевать? — отмахивается. — Не, давай-ка ты сам!       Оливер тут же подрывается к нему, начиная прикладывать к груди футболку.       — Да Чон, блять! Идеальный вариант! Просто примерь, ну? — умоляюще глядит тот. — Если не понравится, то снимешь.       — Хрен с тобой.       Естественно, он примеряет.       Охреневает.       И совершает множество мимических движений.       Например, морщит лоб, осматривая с нескрываемой насмешкой себя в зеркале.       — Что думаешь? — осторожно отзывается друг.       — Ничего я не думаю, — тяжело вздыхает. — Оливер, на мне футболка твоей девушки! Я выгляжу как… как…       — Секс? — с гордостью предполагает тот. — Да чего ты выпендриваешься? Посмотри на себя! Пупком не светишь, всё ж прикрыто, — многозначительно возводит глаза к потолку. — Накинешь сверху чёрную кожанку, на ноги — красные кеды. Вообще будешь блистать!       — Мы точно собираемся на вечеринку? — бурчит в ответ. — Такое ощущение, будто мы не… — прерывается и договаривает шёпотом, — будто мы не пить идём, а в какой-то бордель.       — Ну-у, — тянет Оливер. — Знаешь ли, флэт, на то и флэт, — пожимает плечами, — тоже своеобразный бордель, — и, усмехаясь, подмигивает.       Чонгук наслышан про вечеринки, но как-то никогда об этом не задумывался в таком ключе. То, что там обычно присутствует большое количество девушек и парней, алкоголя и запрещённых веществ — для него не новость. Просто… для него это всё настолько впервые, что он только и может изумляться.       И ведь он ещё даже не переступил порог дома, в котором явно будет твориться настоящий ад. Опять же — это всё слухи, но сегодня Чонгук сможет самолично в этом убедиться. Аж поджилки трясутся.       Пока друг натягивает на себя джинсы, напоминающие старую дедовскую поношенную тряпку, которую миллион раз переехал каток, Чонгук всё-таки решается оставить эту ужасную футболку с дурацкой вишней, расположившейся прямиком на его груди.       Ладно, что в этом такого?       Подумаешь, обычная картинка.       С другой стороны, когда ему ещё выпадет возможность выглядеть именно так? Необычно и дерзко, с ноткой бунтарства и несвойственного для самого себя же вида. Нужно ведь уметь брать от жизни всё. Вот Чонгук и берёт! На самом деле, он очень рад тому, что ему перепала такая огромная крупица благодушия откуда-то там сверху. Возможно, в этом сыграло свою роль посещение церкви. Или Чонгук просто впервые заслужил быть счастливым. Тем более, у него сегодня день рождения! Разве не повод?       Когда Оливер заканчивает со своим прикидом, то бросается к столу, хватает стул и ставит тот перед зеркалом. Без какого-либо намека берёт Чонгука за запястье и, давя на плечи, заставляет сесть, говоря чуть ли не приказным тоном:       — Спину ровно!       — Зачем?       — Причёска, друг мой, — без малейших колебаний продолжает тот, касаясь пальцами его головы. — Твои лохмы нуждаются в моих золотых руках!       Ещё этого не хватает. Чонгук и без того будет притягивать к себе чужие взгляды. Его же никто никогда не видел в таких необычных вещах. Одевается он скромно, закрыто, чтобы лишний раз не привлекать внимания. Теперь же на него точно будут пялиться.       — Я буду выделяться.       Чонгук тушуется. Несмотря на то, что он привык к публике, ему всё равно будет некомфортно. Это новые люди. Незнакомые и пьяные. Возможно, слишком громкие и веселые. Он же — немного другой. Привыкший к своему миру. Сцена — это одно. Там Чонгук погружается в себя и сосредотачивается лишь на игре. На вечеринке же будет иная атмосфера — несвойственная.       — В этом и суть.       — На меня будут смотреть.       — Естественно, — хмыкает Оливер. — Ты — новый чувак в их обществе, которого многие знают, как сыночка заместителя декана. Треш, — смеется. — Тем более… — задумывается. — Сколько ты там тусишь в универе? Три месяца? А уже плетёшься на студенческое пати! — корчит недовольное лицо. — Не каждому дано попасть на такие мероприятия даже через знакомых, поэтому молчи и не выпендривайся, окей?       Чонгук вздыхает. Условия ему предельно ясны: сидеть, молчать и не выпендриваться.       Оливер наносит на свои ладони приятно пахнущую воздушную пенку, а после тянется к его волосам и распределяет ту по всей длине, вытягивая пряди в разные стороны. Чонгук морщит нос, стоит другу начать покрывать всё это дело вонючим лаком, дабы закрепить образовавшееся на голове гнездо, и прикрывает веки, стараясь дышать ртом.       Сбоку доносится недовольное ворчание.       — Глаза открой.       Он открывает.       Смотрит на себя пристально и хмуро.       Выглядит довольно-таки неплохо. По крайней мере — необычно.       — Нравится? — Оливер довольно щурится.       — Нравится.       — Чудесно! — тот счастливо улыбается. — Значит, ноги в руки и вперёд.       Сняв с вешалок пару курток, Оливер достает из шкафа коробку из-под обуви и протягивает пару новых красных конверсов.       Чонгук обувается и накидывает чёрную кожанку, пребывая в своих мыслях. Оливер ведь даже ни разу не заикнулся перед родными о том, что они уйдут из дома. Неужели те совсем не против?       — Ты не будешь отпрашиваться у родителей? — ненавязчиво уточняет он.       Друг поднимает на него странный взгляд и пожимает плечами, отрицательно качая головой.       — П-почему? — аж заикается от непонимания.       — В этом нет необходимости, — тот посмеивается, будто Чонгук сморозил какую-то немыслимую глупость. — Я же взрослый мальчик.       — О, ясно, — как-то уж сипло молвит в ответ, потому что внезапно весь его мир сужается до одного-единственного, но такого важного для самого себя вопроса:       «Вот так и бывает в нормальных семьях, да?»       — Боже, Чон, ты можешь не думать ни о чём хотя бы один вечер? Ну-ка, — Оливер подходит к нему, хватает за щёки и несильно растягивает большими пальцами уголки губ. — Давай, улыбнись!       Чонгук скалит зубы, а после расслабляется и прыскает от смеха.       — Вот, уже лучше! — тепло улыбается в ответ. — Ты готов?       — Готов! — произносит уверенным тоном.       — Тогда… погнали?

***

      До адреса, который озвучил по телефону Намджун, они добираются на своих двоих примерно за сорок минут. Снаружи дома — абсолютная тишина, но стоит им подойти ко входу и коснуться кнопки дверного звонка, как… дверь отворяется внезапно, будто только их и поджидали.       Это, конечно же, неправда. Чонгук даже понятия не имеет, кто открыл им дверь, потому как этот кто-то моментально растворяется среди разномастной, не особо трезвой толпы, активно двигающейся под Guns N’ Roses.       Они протискиваются всё дальше по длинному коридору, который подсвечен лишь приглушенным светом, исходящем от неярких лампочек, расположенных вдоль стен. Чонгук чуть ли не с открытым ртом рассматривает расписанные вручную плакаты с различными девизами и лозунгами футбольных и баскетбольных команд Стэнфордского университета, висящих в один неровный ряд возле лампочек; с изумлением вглядывается в потолок, с которого свисают яркие ленты и треугольные гирлянды из бумаги, и с восторгом разглядывает суетящихся и пританцовывающих под музыку подвыпивших студентов с красными стаканчиками в руках. Видимо, с алкоголем.       В общем, пока ничего пугающего. На первый взгляд — всё слишком интересно. Музыка — грохочет, пьяные — развлекаются. Обычная студенческая вечеринка.       Они проскальзывают глубже в дом. Чонгук обходит пьяные парочки стороной, стараясь никого не задевать локтями. Меньше всего ему хочется напороться на кого-нибудь пьяного спортсмена, умело машущего кулаками. Музыка становится громче, а людей — больше. Вокруг же стоят сплошные ароматы алкоголя и сигарет, которые моментально забиваются в нос и явно впитываются в слои одежды.       Чёрт, хорошо, что Чонгук переоделся. Его бы вещи точно все пропахли. И как бы он потом отмазывался перед отцом? Типичное «Прости, пап, парни курили, а я рядом стоял» — однозначно бы не сработало.       Огромная толпа тянет его с Оливером за руки всё ближе к источнику громких звуков. Теперь Чонгук замечает на потолке и вдоль стен совсем иные цвета — неоновые. Фиолетовый, зелёный, синий, красный… Они мелькают с такой скоростью, что Чонгук только и может вертеть головой в разные стороны, пока весёлая толпа утягивает их всё дальше от входной двери.       — Руки вверх! — на него громко кричит внезапно подлетевшая незнакомка, одетая во всё розовое. — Ладонями вниз!       — Зачем? — пытаясь перекричать музыку, удивленно вопрошает Чонгук.       — Метить тебя буду! — та пьяно смеётся и вертит между пальцами чёрный маркер.       Он не сопротивляется, но всё-таки непонимающе поглядывает на Оливера. Тот же в ответ кивает, мол, «не переживай, всё нормально, так и должно быть». Должно так должно. Чонгук делает, как ему сказали: вытягивает перед собой руки ладонями вниз. Девушка улыбается и, схватив его своими наманикюренными пальцами сначала за одну руку, а после — за другую, чертит на тыльных поверхностях кистей два огромных символа «Х». С другом проделывает то же самое.       — Ты новенький? — наклонившись, продолжает девушка, случайно задевая губами его ухо.       Чонгук моментально отскакивает, словно его пронзило током, смотрит явно чересчур ошарашено, но всё-таки кричит в ответ:       — Да.       — Хочешь выпить? — не переставая липнуть, предлагает всё та же незнакомка, у которой измазаны в какой-то непонятной субстанции щёки, переливающиеся от ярких огней различными цветами. Блестки, что ли?       — Пока нет, — он отнекивается, щурясь от мелькающего неоном света. Чёрт, ему нужно каким-то образом выведать, где находится Намджун, потому что среди такой разномастной толпы того будет крайне тяжело найти. Чонгук думает, быстро сличает, что к чему, и решает повторить за девушкой. Ну, а вдруг поможет? Наклоняясь к той ближе и чуть ли не притрагиваясь губами к едва прикрытому волосами уху, он произносит: — Слушай, ты не знаешь, где у вас тут тусуются баскетболисты?       — Новенький, а уже такой наглый! — ухмыляется в ответ девушка и надувает огромный шар из жвачки прямо перед его лицом. — Знаю. На заднем дворе.       Наглый? В каком смысле «наглый»? Чонгук и наглый?       Он переводит взгляд на Оливера, который, в свою же очередь, отводит от него хитрый прищур в сторону и начинает смеяться.       И вот что Чонгук опять не так сделал? Только зашёл в чужой дом, а уже какие-то проблемы ищет на свою пятую точку!       — Быстро учишься, — то ли дразнит, то ли потешается над ним друг.       Чонгук же в ответ насмешливо фыркает. Он прекрасно знает, что флиртует — хреново, но ему всего лишь хотелось узнать, где находится Намджун. Не более. Да и Чонгуку, откровенно говоря, безразлично на флирт с девушками, отношения с которыми у него вообще не складываются. Да и не сказать, что он прям пробовал, но всё же попытки предпринимал. Интересно, а как обычно люди находят себе любовь на всю жизнь? Как происходит тот самый «бум», когда видишь человека и влюбляешься в него с первого взгляда? Или такое бывает только в унылых мелодрамах, которые смотрит по субботам его мать в девять часов вечера?       Ладно, хорошо. Опустим такие детали, но…       Как люди понимают, что они — влюблены?       Он не влюблялся. Ни разу. Или любовь к музыке — это и есть тот самый предел?       Оливер бьёт его по плечу, выкрикивая:       — Можешь меньше думать? Я прям слышу весь твой мозговой процесс.       — Да я не…       — Чон, ты зачем сюда пришел? Отдыхать? Пошли уже пить!       Они проталкиваются к столикам, усеянных закусками в виде различных снеков в глубоких прозрачных тарелках, поп-корна в больших картонных ведёрках и пиццей в открытых коробках. По бокам от стола стоят несколько пивных кег, к которым столпилась целая очередь. Видимо, многие здесь любители пива. Чонгук обращает внимание на поднос с расставленными небольшими красными стаканчиками, в которых от громкой музыки бултыхается какая-то прозрачная жидкость. Взяв один из них в руку, он принюхивается и кривится, спрашивая у Оливера:       — Это что, водка?       — Водка, — подтверждает тот. — Если хочешь быстро нажраться, начинай с неё.       — Я бы вам не советовал пить из этих стаканчиков, — их перебивает чей-то громкий выкрик. Этот тембр голоса явно принадлежит кому-то из знакомых. — Туда подмешивают всякую бурду…       Чонгук моментально оборачивается и видит перед собой Намджуна. Тот широко улыбается и, протягивая к нему для приветствия руки, кричит:       — Дже-й К-е-й, я так рад тебя видеть! — они обнимаются так, будто не виделись несколько недель, а не дней. Отстранившись, Намджун оценивающе проходится по нему взглядом, ярко улыбается, подмигивает и кивает подбородком в сторону Оливера, выкрикивая: — Ты не один?       — О! — Чонгук мечется взглядом между ними. — Да, познакомься, это мой школьный друг — Оливер, — и наклоняется к другу, чтобы тоже громко выкрикнуть. — Оливер, познакомься, это мой сосед из общежития — Намджун.       Те пожимают друг другу руки и приветливо улыбаются. Как мило. Намджун вновь наклоняется к нему и снова пытается перекричать громкую музыку.       — Отлично выглядишь!       — Спасибо! — отвечает слегка смущённо.       Неужели сосед действительно заметил, что он принарядился?       Это приятно!       Чонгук привык не выделяться из толпы с самого детства.       Извечно идеально наутюженные рубашки и брюки, которые должны сидеть идеально. Извечно скромные кофты, которые должны быть натянуты по самое горло. Извечно идеальный образ приличного маменькиного сынка.       Признаться честно, это гардероб старого деда, а не благоухающего молодостью подростка.       Становится даже как-то обидно.       Ладно, сейчас точно не время вспоминать о родителях. Он в кои-то веки вырвался из своей золотой клетки, поэтому нужно проводить время с пользой.       — Ну что, бро, ты готов отметить свой самый лучший день рождения? — продолжает Намджун и многозначительно играет бровями.       Чонгук же пытается выдавить из себя что-то навроде улыбки. Нет, он не готов. Совсем не готов. Пить он не умеет, а накидываться в своё восемнадцатилетие в его планы катастрофически не входило.       — Ничего, — тот смеётся. — Ты уже здесь, а значит выбора у тебя особо и нет. Не получится отвертеться!       Чонгук неуверенно кивает и наблюдает за тем, как Оливер подхватывает со стола несколько новых красных стаканчиков из пары выстроенных башен. Они втроём подходят к пивным кегам и наполняют стаканчики пивом. Намджун одаривает их одобрительным взглядом и указывает на выход, куда они начинают протискиваться сквозь толпу под мелькающие по полу разноцветные неоновые блики.       В помещении ужасно душно. Подвыпившие тела трутся друг об друга. Вокруг стоят хохот и гам, перебиваемые лишь льющейся из колонок музыкой. Чонгук еле успевает улавливать смазанные лица, которые слишком быстро сменяются перед глазами. Народа действительно много. Кто-то танцует в парах, кто-то обнимается и чересчур голосисто выкрикивает знакомые строчки из песни Майкла Джексона, а кто-то же прыгает на месте и чуть ли не давит своими пятками ноги. Намджун останавливается, чтобы посмотреть, не отстали ли они, ступая за тем по пятам. Чонгук машет, мол «всё в порядке», и оборачивается к другу, чтобы проверить того, но стоит лишь ему перевести взгляд, как он замечает на одном из стоящих в самом углу кресле двух девушек, которые… целуются.       И не сказать, что это выглядит скромно, скорее — страстно. И очень развязно.       Внутри становится как-то не по себе. Чонгук ощущает совсем иные эмоции.       Новые. Необычные.       Странные.       Неужели в таком месте можно не бояться так открыто проявлять свои чувства? Или здесь все слишком пьяны, что вокруг всем настолько плевать?       Оливер толкает его в спину. Чонгук ошалело трясет головой, отгоняя дурацкие, ненужные мысли, быстро нагоняет Намджуна и вываливается через двери на задний двор.       К сожалению, на улице не становится тише, но, по крайней мере, хотя бы немного спокойнее. Здесь собраны в небольшие кучки баскетболисты, которых Чонгук ранее видел на одной из игр в университете.       Некоторые из них сразу же замечают две новоприбывшие и явно безызвестные физиономии. И это к лучшему. Меньшее, что Чонгуку хочется — это быть узнаваемым. Тем более из-за своего отца.       — Ребят, — созывает всех парней во дворике Намджун, — познакомьтесь. Это Чонгук и его друг — Оливер.       Рядом стоящие парни тут же тянут к ним для приветствия руки.       Чонгук натянуто улыбается, но всё же знакомится. Имена он, естественно, сразу не запомнит — слишком уж много новых знакомых, но хотя бы по лицам теперь точно сможет ориентироваться.       На улице свежий воздух. Посередине заднего двора находится бассейн, который подсвечен яркими лампами. На входе в дом висит пара лампочек, служащие уличным освещением. На газоне стоят несколько столиков, на которых расположены закуски и всё те же красные стаканчики с, предположительно, водкой.       Намджун подзывает всех ближе и вопрошает каким-то уж чересчур загадочным голосом:       — Вы готовы веселиться?       По заднему двору разносится громогласное «да».       — Так чего стоим? — тот поднимает стаканчик и вопит во всё горло: — Давайте дадим жару этому месту!       Вся толпа под гулкий рёв начинает активно между собой чокаться и чуть ли не залпом вливать в себя алкоголь, пока на фоне звучит музыка, которую заглушает чрезмерно писклявый незнакомый мужской голос.       — Блять, как же ты заебал выигрывать! Это точно порча!       Чонгук чертыхается и чуть ли не давится пивом. За одним из длинных столов по разные стороны стоят двое парней, которые пытаются во что-то играть.       — Это что такое? — обращается он к Намджуну, наблюдая за баскетболистами, расходящимися парами по двору или собирающимися вокруг того самого стола.       — Чон, стыдно такое не знать, — ухмыляясь, подтрунивает его Оливер. — Это же бирпонг, самая знаменитая игра среди студентов.       Чонгук хмурится. И почему ему должно быть стыдно? Он, в отличие от одного всезнайки, который стоит по его правое плечо и лыбится уж как-то слишком довольно, первый раз посещает подобные вечеринки. Правда, любопытство всё же берёт над ним верх!       — И… что в ней нужно делать?       — Да ничего сложного, — отвечает Намджун. — Хочешь сыграть?       — Нет! — отнекивается. — Я лучше со стороны понаблюдаю.       — Оливер?.. — вопрошает тот.       — Да погнали, — пожимает плечами друг. — Покажем Чону, как нужно правильно отрываться на студенческих вечеринках.       Намджун просит парней, стоящих за столом, освободить им места. Кто-то берётся расставлять по разные стороны игрового поля новые стаканчики и разливать в них пиво, Оливер же достаёт чистые шарики для пинг-понга и распределяет их поровну для себя и для Намджуна.       Начинается игра.       На мгновение задний двор окутывает тишина. Даже музыка, доносящаяся из дома, как будто бы замолкает.       Чонгук внимательно следит за тем, что же будет дальше.       Намджун смотрит пристально, хитро улыбается, сверкая слегка прищуренными глазами, а после замахивается и… резко бросает шарик в противоположную сторону стола, отчего тот, отскакивая от деревянной поверхности, чётко попадает в один из стаканчиков противника — Оливера.       Все баскетболисты начинают восторженно рукоплескать и во весь голос выкрикивать «пей до дна», повторяя эту фразу словно на зажёванной кассетной плёнке — раз десять, не меньше.       Оливер выпивает залпом первый стакан и отодвигает тот в сторону.       Намджун снова делает ход. И под дружный гогот баскетболистов снова попадает чётко в лунку.       Друг пьёт во второй раз.       Снова ход Намджуна.       — Да я тебя так в сухую сделаю! — подначивает Оливера.       — Да мне-то что? — тот же смеётся в ответ. — Я же только в плюсе — накидаюсь быстрее, чем ты!       Чонгук улыбается. Кажется, его парочка друзей нашла общий язык. Главное, чтобы потом эти двое могли держать свои языки за зубами, а то ещё нарвутся на какую-нибудь неприятность. Мало ли…       Хорошо, что Чонгук пьёт медленно. Стоит среди толпы и прихлёбывает пиво еле заметными глотками, пока Оливер давится уже третьим по счёту стаканчиком.       Похоже, Намджун действительно сделает друга в сухую.       — Предлагаю сменить правила игры! — громко говорит Намджун, пока среди толпы раздаётся разочарованное «у-у-у». — Не нойте, — тот смеется. — Может, я тоже хочу быстрее накидаться?       — И какое правило, Джун? — снова звучит со стороны от какого-то баскетболиста.       — Теперь тот, кто попадает в лунку, будет опустошать стакан, — Намджун смотрит пристально на Оливера и, кивнув подбородком вперёд, ухмыляется. — Согласен?       — Да похер, — это так соглашается друг. — Мой ход.       Игра продолжается. Чонгук понимает, что у него заканчивается пиво, потому решает обновиться. Вроде бы пил немного, а даже и не понял, как закончился целый стакан. Видимо, в отличной компании даже не обращаешь внимание на то, как быстро летит время. Оглядевшись, он не замечает закрытых бутылок и банок — вокруг валяются лишь развороченные картонные коробки да пустые жестянки.       Вероятно, парни потратили всё на игру.       Ладно, в доме стоят пивные кеги, поэтому Чонгук решает по-быстрому сбегать туда и набрать пару стаканчиков. За это время ведь не случится ничего страшного? Ему всего-навсего нужно отлучиться на пять минут. Пропускать игру совершенно не хочется, но стоять с пустым стаканчиком — тоже. Он сюда всё-таки пить пришел, а не сотрясать своим телом воздух.       Проскользнув мимо баскетболистов, он открывает дверь в дом и попадает вновь в мир какого-то разврата. Вокруг все мокрые и потные, трутся друг об друга пуще прежнего и, совсем никого не стесняясь, сосутся. Друг с другом.       Сплошная вакханалия.       Чонгук старается об этом не думать. Он силится незаметно протиснуться мимо изрядно подвыпивших девушек, а потом также незаметно обойти стороной спортсменов, дабы не получить локтём от какого-нибудь громилы в глаз. Ещё не хватало явиться домой с синяком на пол-лица.       С трудом обойдя всех студентов, он наконец-таки добирается до стола. В огромной гостиной всё также мелькают разноцветные неоновые огоньки. Из колонок грохочет музыка, перебиваемая стоящем сплошным шумом от разговоров. Чонгук пытается лишний раз не смотреть по сторонам, а утыкается взглядом в пивной кег и быстро наполняет стакан.       Он чувствует крепкую хватку на своём плече, отчего резко дергается и чуть ли не роняет этот дурацкий красный стакан на пол.       Грёбаное дежавю! Грёбаные рефлексы!       Обернувшись, он поднимает взгляд и смутно видит знакомое лицо. Фак. Это же Чарли!       — Чон, Чон, Чон… — растянуто звучат издевательские нотки противного голоса над самым ухом.       Чонгук хмурится. Он ведь так хотел провести вечер без каких-либо последствий. Старался быть незаметным и тихим, словно мышка. Оливер даже специально его принарядил слишком вычурно и необычно, чтобы он точно не выбивался из толпы, а тут… Пришла беда, откуда не ждали?       — Что тебе нужно? — он выпрямляется, старясь спихнуть чужую руку с плеча.       — Да так, — ухмыляется этот урод. — Смотрю, лицо знакомое, а потом до меня доходит — это же мой будущий одногруппник Чонгук Чон! Вот так встреча, да? — тот улыбается и бьёт пару раз ладонью по его плечу, которое так старательно пытается сжимать. — Не ожидал тебя здесь увидеть, вот и подумал: а дай-ка я предложу тебе вместе выпить. Ну так, чтобы отметить наше поступление! — подмигивает. — Как тебе идея?       — Если честно, то ужасная, — Чонгук нехотя пытается извернуться. И на кой хрен ему подобная проблема в лице Чарли? Ему что, выпить не с кем?       — Да ладно тебе! — тот тянется к красным стаканчикам, расставленных уже не в особо ровный ряд на столе. — С тебя не убудет, м? — и, схватив один из тех, протягивает ему. — Выпьешь со мной?       Чонгук думает и пристально разглядывает растянувшуюся ухмылку на чужом лице. И что этому кретину от него нужно?       — Чонгук, давай! Или будешь ломаться, как целка? — издевательски тянет Чарли. — Любишь, когда тебя уговаривают, да? Ну хорошо, — тот снова кладёт свободную руку ему на плечи и шепчет: — Всего лишь один стакан, а после ты можешь отправиться к своим друзьям. Договорились?       — Ты не отстанешь, да?       Чарли клонит голову набок и улыбается.       Противно так. Мерзко. Отталкивающе.       — Верно, — подтверждает тот.       — Чёрт с тобой!       Выхватив стакан из чужой руки, Чонгук уже намеревается выпить залпом мутную водку, подкрашенную разноцветными огоньками, как его тут же аккуратно берут за запястье и останавливают.       — Куда ты так торопишься? — Чарли цокает и недовольно мотает головой из стороны в сторону. — Мы вместе пьём, помнишь?       Чонгук сдержанно кивает в ответ. Правда, он вообще не понимает, что в эту минуту от него хотят. Старается дышать спокойно, но из-за духоты его мысли совсем путаются, а в лёгких становится неимоверно тесно. Хочется быстрее выбраться на свежий воздух.       — Чарли, у меня совсем нет времени на твои дурацкие игры, — он вновь сбрасывает чужую руку со своих плеч и всё-таки выхватывает стакан, отчего мутные брызги попадают Чарли на светлую футболку. — Или пьём, или я ухожу.       — Окей. Давай.       Тот берёт стаканчик со стола и вытягивает вперёд руку для того, чтобы чокнуться. Чонгук проделывает то же самое и в один глоток заливает в себя алкоголь.       — Фак… — проговаривает на выдохе и закашливается.       Господи, если бы он знал, что водка на вкус будет подобна отраве, то никогда бы в жизни не стал пить эту гадость. Язык и горло обжигает, а желудок в одно мгновение скручивает в спазм.       Ужасное ощущение.       — На, — Чарли протягивает ему какие-то снеки, — закуси.       Чонгук дёргается. Ему точно ничего не нужно от этого придурка. Схватив свой наполненный ранее стакан пивом, он бросает в сторону Чарли презрительный взгляд, разворачивается на пятках и растворяется в толпе. Только ноги словно не хотят его слушаться — как уж слишком расслаблено двигаются в сторону заднего дворика.       Тело будто в мгновение становится ватным.       Он проходит мимо парочек, которые широко ему улыбаются, сталкивается телами с какими-то девушками, чуть ли не роняя на пол стаканчик, и ощущает себя невесомо. Неужели такой эффект дал всего лишь один стакан пива? Или это так духота на него влияет? Навряд ли бы один-единственный полупустой стаканчик с водкой так быстро ударил ему в голову…       Не мог же?       Чонгук выбирается на улицу и жадно вдыхает свежий воздух. После прокуренного помещения калифорнийский ветерок ощущается, как некая благодать.       Возле стола с бирпонгом образовалось большое количество людей, которые явно выбрались сюда из дома. Теперь задний двор окутывают громкие возгласы не только спортсменов, но и девушек, которые вопят на каждое попадание мячика в лунку.       Чонгук старается продвинуться ближе к друзьям, но толпившиеся настолько увлечены игрой и поддержкой одной из сторон, что ему буквально некуда встать.       В какой-то момент у него всё-таки получается протолкнуться и он оказывается сбоку от Оливера.       На удивление, Намджун выглядит вполне трезвым, что не скажешь о друге. Чонгук видел Оливера в сильном алкогольном опьянении всего раз — на школьном выпускном, на котором тот довольно-таки хорошо насвинячился.       Сейчас же друг не особо пьян, хоть светлая кожа лица и выдаёт нарумяненные, налившиеся кровью щёки; зелёные глаза переливаются озорным блеском, а на губках играет счастливая улыбка — ну точно подвыпивший!       Похоже, в этот раз всё же выигрывает Оливер, который в данный момент замахивается и попадает шариком точно в стаканчик противника.       Намджун как-то расстроено качает головой, а после смеётся и медленно, но с силой хлопает в ладоши.       — Я поражён!       Оливер вздёргивает брови кверху и довольно улыбается, отвечая чрезмерно счастливым голосом:       — Чему? Что я сделал тебя практически в сухую? — подначивает. — Советую не расслабляться! Или ты снова хочешь поменять правила игры?       — Нет, — отнекивается Намджун. — У тебя половина стаканчиков ещё полные… Точно порча какая-то!       За подобной перепалкой Чонгук даже не замечает, сколько проходит времени. Он спокойно стоит на месте, попивает пиво и наблюдает за мячиками, движущимися по игровому полю так медленно, будто те перемещаются в замедленной съёмке.       Чонгук залипает. Смотрит пристально в одну точку, а после заторможено переводит взгляд то на Намджуна, то на Оливера, которые почему-то начинают плыть в разные стороны и размазываться.       Становится смешно.       Уголки губ непроизвольно растягиваются в улыбке, которую он скрывает за стаканчиком с пивом, не торопясь отпивая горьковатую жидкость небольшими глотками.       Ощущения какие-то непонятные, но не сказать, что неприятные. Скорее — необычные.       Всё-таки алкоголь хорошо расслабляет.       Он двигается к игровому столу и оказывается рядом с тем ровно в тот момент, когда очередной мячик друга попадает точно в цель. Собравшиеся вокруг стола баскетболисты снова начинают очень громко скандировать «пей, пей, пей», отчего Чонгук сильно жмурится, резко встряхивает голову и пытается вглядеться в Оливера, который быстро хватает стакан, опрокидывает залпом в себя алкоголь и с ехидной усмешкой на довольном лице кивает подбородком в сторону Намджуна, перекрикивая толпу.       — Ты ещё не наигрался? Сдавайся уже! Я выиграл!       Чонгук переводит расплывчатый взгляд с одного друга на другого. В ушах стоит гул, в голове творится какой-то беспорядок, а во рту становится безумно сухо, отчего он вновь отпивает пиво.       По толпе проходятся разочарованные возгласы, когда Намджун отходит от стола, хмурится и, вяло отмахнувшись рукой, разочарованно тянет:       — Всё, баста, ребятки! Игра закончена! — тот подходит к Оливеру и приятельски беззаботно устраивает свою руку у того на плече, говоря: — Сдаюсь! Теперь мы можем нормально выпить, м? А то из-за этой дурацкой игры я даже толком и не понял, что мы лакали.       Оба глупо улыбаются, а после замечают среди толпы Чонгука, который всё это время стоит рядом и подслушивает бессмысленный разговор. Он смотрит на этих двоих и отзеркаливает улыбку — явно такую же глупую. Правда, в этот момент ему становится как-то уж слишком плевать.       Чонгук чувствует себя таким счастливым и опьянённым.       Свободным.       Видимо, пожинает плоды вливания в себя второго стакана пива поверх водки, но и на это тоже как-то безразлично. Он же за этим сюда и шёл.       Только возникает одна проблема: Намджун и Оливер, которые направляются сейчас прямиком к нему, начинают расплываться в разные стороны.       Непонятно откуда взявшееся чувство тревоги, сопровождаемое приливом адреналина, отдаётся нервной пульсацией в грудной клетке. Несмотря на неистово бьющееся сердцебиение, Чонгук перестаёт ощущать скованность в теле, потому как каждую его мышцу словно обволакивает приятное разрастающееся тепло, отчего он будто становится невесомым — подобно мягкому пушистому облаку.       И когда он успел так надраться?       — Ты как, Чон, норм? — подхватив его под руку, Оливер треплет ладонью по голове и взъерошивает и без того неряшливую укладку у него на голове. — Прости, бросили тебя, бедняжку, одного… Ты хоть успел по нам соскучиться?       — Нет, — шутит в ответ.       — Вот же ж колючка, — тот пихает локтем его в бок. — Мог бы хотя бы притвориться!       — Пойдемте в дом, а? — это говорит Намджун. — Хочу пить, танцевать и…       — Трахаться? — вырывается совершенно невольно, отчего Чонгук сразу же прикрывает рот ладонью.       Оливер переводит на него ошарашенный взгляд и, смеясь, прокашливается.       — И где ты уже успел таких слов нахвататься, а? — журит. — Джун, кажется, кому-то мы сегодня больше не наливаем.       — Да что?! — продолжает Чонгук слишком воодушевлённым голосом. — Я уже был внутри! Вы бы видели, там такое… — запинается и выпаливает с интонацией: — Такое творится…       — Да правда, что ли? Чон, в этом и суть студенческих вечеринок! — снова подначивает его друг. — Ох, расти тебе ещё и расти, — тяжело вздыхает. — Идём.       — Пить? — вопрошает он.       — Танцевать! — ухмыляется Оливер.       — И трахаться, ага, — а это журит Намджун. И улыбается так… гаденько.       Ну вот что за люди? Чонгук чувствует себя ребёнком, которого отчитывают за глупость родители.       Нет, он вовсе не обижается, потому что для него ведь и правда всё здесь в новинку.       Оливер хватает его крепче под руку и тянет за собой в сторону стеклянных дверей, ведущих в гостиную.       После уличной темноты глаза моментально ослепляют яркие неоновые огоньки, которые переливаются и быстро мелькают по всей танцплощадке за счёт висящего на потолке диско-шара.       Друг утягивает его в самую гущу толпы.       Туда, где девушки и парни стоят слишком плотно. Туда, где все обтираются друг об друга и обмениваются слюнями. Туда, где Чонгук останавливается и не знает, куда ему деться.       Куда спрятать свои руки? А взгляд? Как вообще нужно двигаться?       Громкая музыка погружает чуть ли не в состояние транса. Спёртый воздух разрывает лёгкие вместе с неприятными запахами пота.       Ощущения усиливаются.       Вокруг стоит невообразимый гвалт: отовсюду доносятся выкрики слов из песни и чьи-то неприятные завывания. Чёрт, спасибо матушке-природе за то, что наградила Чонгука уникальным музыкальным слухом. Это сарказм, если что, потому что ему прямо в эту минуту хочется заткнуть уши пальцами, дабы не слышать подобного творческого безобразия.       Голова идёт кругом. Атмосфера накаливается. Целый мир сужается перед глазами до крошечной точки, а после размазывается яркими красками. Всё происходящее движется с какой-то нереальной скоростью, затем же — замедляется и вовсе останавливается.       Оливер ему что-то кричит и указывает в сторону окна, возле которого стоят столы с напитками и закусками.       Наклонившись к другу, Чонгук громко переспрашивает:       — Что?       — Я говорю: тебе ещё налить?       Он пытается всмотреться в лицо друга, но оно начинает двоиться перед глазами. Жмурясь, Чонгук встряхивает голову, открывает глаза, но ничего не меняется.       Сознание как будто путается, хотя он всё понимает, осознаёт, слышит…       Что происходит?       — Нет, иди, я… — прерывается. Во рту стоит засуха, язык еле ворочается, но Чонгук старается говорить чётко. — Я тебя здесь подожду.       Друг, одарив его улыбкой и кивком согласия, тут же теряется в толпе.       Он же оглядывается по сторонам, пытаясь найти Намджуна, но того словно и след простыл.       Странно, но ладно. У него сейчас и без того проблем хватает.       Из-за обилия запахов и ярких огоньков, мельтешащих перед глазами огромными бликами, у него к горлу подступает тошнота. Он чувствует, как одежда начинает липнуть к коже. Хочется раздеться. Хочется избавиться от ощущения скованности.       Хочется быть свободным.       Чонгук стягивает с себя куртку и пытается завязать рукава вокруг талии, но получается довольно-таки хреново. Пальцы совсем не слушаются, а тело словно в один момент превращается в желе, растекающееся по борту лодки, которую качает из стороны в сторону.       Прикрыв глаза, он старается сосредоточиться. В мгновение все самоощущения начинают усиливаться. На фоне играет танцевальная музыка, и он улавливает каждую ноту, каждую фразу и каждую сменяющуюся в голосе вокалиста интонацию всем своим телом, будто басы, исходящие из колонок, бьют каждую нервную клетку мощным электрическим импульсом.       Неоновый свет перемешивается, вытягивается в длинные цветные линии и обволакивает танцующих вокруг него девушек и парней. Он совсем не видит лиц — те размываются и становятся похожими на безликих, а их фигуры — мутными и блёклыми, продолжающими двигаться в одном, понятном только им ритме.       Мир снова замедляется. Тело окутывает истома.       Чонгук закрывает глаза и позволяет себе полностью раствориться в этом бесконечном потоке пробивающих его тело эмоций и ощущений.       Он не понимает, что с ним происходит.       Неужели два грёбаных стаканчика пива и одна несчастная водка, которая бултыхалась мутной жижей чуть ли не на самом дне, могли дать такой эффект? Неужели Оливер, который выпил в два раза больше, чем он, испытывает подобное? А как же Намджун? Неужто того тоже охватывает чувство эйфории, причем довольно необычной?       Да нет, точно нет.       Возможно, Чонгук просто устал.       От переживаний, от бесконечного потока новых неизведанных впечатлений и от жизни, в которой он чувствует себя слишком чужим и ненужным.       В голове творится кавардак. Ощущение тяжести сковывает всё тело. Хочется развернуться, открыть двери и впустить в душное помещение свежий прохладный воздух, потому что подступающий к горлу ком так и норовит вырваться вместе с алкоголем наружу.       Чонгук пытается собраться и сосредоточиться.       Нужно успокоиться, найти друга и…       Кто-то хватает его резко за руки, отчего он мгновенно распахивает веки и наблюдает перед собой пёстрые всполохи света, заставляющие щуриться от почти болезненных вспышек.       Он наблюдает, как его окружают люди в каких-то гиперреалистичных, слишком насыщенных и почти ослепляющих белых одеждах, покрывающих каждый свободный дюйм тела. Все текстуры смешиваются воедино, но лишь люди в белом, всё мощнее окольцовывающие и давящие на него со всех сторон, чересчур сильно выделяются на фоне движущейся толпы.       Складывается ощущение, будто он попал в какой-то сюрреалистический фильм, в котором вокруг него под огни неонового света, режущими глаза, парят и кружат приведения.       Или это просто-напросто разворачивают представление бухие студенты, накинувшие поверх голов белые простыни?       Зрелище на самом деле ужасающее, потому что помещение начинают заполнять звуки музыки, жуткие завывания, протяжные стоны и безудержные смешки, которые становятся всё громче.       Они оглушают.       Дезориентируют.       И пугают.       Кажется, что все танцующие в этой гостиной, залитой яркими всполохами света, внезапно становятся сумасшедшими, а Чонгук оказывается единственным, кто находится в здравом уме.       Кто-то внезапно оборачивается к нему и, затягиваясь какой-то дрянью, похожей на сигарету, выдыхает белёсую струйку дыма прямо ему в лицо и смеётся.       Слишком беззаботно и отвратно.       Чувствуя, как в грудной клетке заходится сердце, бьющееся так неистово, лихорадочно и бешено, словно оно пытается высвободиться от сковывающих оков, Чонгук хватает ртом сигаретный дым и невольно вбирает в лёгкие больше тяжёлого воздуха, который неприятно разносится по телу и словно выжигает все внутренности.       Он ощущает себя загнанным зверем, вокруг которого пляшут люди, подобно дикарям, потому что толпа вокруг кажется слишком близкой, слишком плотной, слишком душащей.       Каждый человек видится, как нечто чужеродное. Каждое прикосновения чужих пальцев к коже воспринимается, как электрические разряды, которые бьют напролом прямо в лёгкие.       Дыхание учащается.       Пространство вокруг сжимается.       В животе всё переворачивается, словно Чонгук вертится на карусели.       Всё вокруг смешивается в единый хаос…       Что за чертовщина здесь происходит?       Кажется, будто реальность распадается на мелкие частицы, в которой он всё больше погружается вглубь самого себя. Пытаясь выкарабкаться и зацепиться хоть за одну трезвую мысль, он выдёргивает свои руки из хватки чужих пальцев и начинает дышать ещё интенсивнее.       Он мажет взглядом по своим рукам и понимает, что они трясутся. Трясутся так, что его накрывает паникой.       Тело немеет. Рот наполняется слюной.       Все его мысли занимает только один вопрос:       «Когда это закончится?»       Где-то в его сознании мелькает тревога, а сквозь буйный поток размышлений просачивается пронизывающий ропот, приказывающий вырваться из этого кошмара, но тот сразу же глушится новым витком громких возгласов, похожих на звериное рычание.       Сквозь музыку и гул в ушах он слышит раскатистые выкрики, скандирующие отрывистое, но не менее яростное:       — Р! Р! Р! Р!       Люди в белых простынях расходятся в стороны. Музыка тут же замолкает, и лишь яркие огоньки продолжают полыхать по стенам, потолку и полу.       Из толпы вываливаются студенты в масках динозавров, которые в один взмах взбираются ногами на столы, свободные стулья и диваны, стоящие по углам, а после срывают со стен плакаты с кричащими надписями, поднимают те над головами и оглушительно начинают вопить:       — Стэнфорд, вперёд, не знаем преград!       Мы — динозавры, наш дух — как заряд!       Стань сильней, скорей в борьбу,       Стэнфорд — мы устроим…       Чонгук распахивает глаза от резкой, простреливающей головной боли.       Он совсем перестаёт слышать дурацкий, непонятный галдёж и, пытаясь среди незнакомых лиц разглядеть Оливера или Намджуна, старается растолкнуть перед собой чужие пьяные тела и пробраться вперёд.       Ему нужно найти друзей. Нужно понять, что с ним творится.       Его чем-то накачали? Неужели что-то подмешали в пиво или водку?       Паника окутывает, а всё происходящее снова смешивается в бесконечный калейдоскоп смазанных лиц.       Память так и подкидывает брошенную предупреждающую фразу: «Туда подмешивают всякую бурду…»       Чёрт! Чёрт! Чёрт!       Глупый! Какой же Чонгук глупый!       От страха он спотыкается и чуть ли не падает на пол, но его успевает схватить за талию чья-то горячая ладонь, которая тут же обжигает сквозь ткань футболки кожу.       Над самым ухом раздаётся едва знакомый приглушенный голос, обуянный каким-то непонятным волнением.       — Ты в порядке?       — Нет! — облокотившись ладонями на колени, Чонгук трясет головой и ощущает, как от самого виска вдоль щеки стекает капля пота — мокрая, влажная и неприятная… Стараясь выпрямиться, он шепчет едва ли не дрожащим голос: — Мне хреново. Мне очень, очень хреново.       Знакомый голос на мгновение замолкает, а после предлагает:       — Чонгук, пойдём в туалет. Тебе нужно освежиться.       Он непонимающе оглядывается и замечает рядом размазывающегося человека. Какой-то парень в маске динозавра берёт его за руку и, удерживая всё так же за талию, подталкивает к выходу из толпы.       — Чёрт! Кто… — тяжело вздыхая. — Кто ты такой?       — Не волнуйся, — успокаивает тот. — Мы знакомы.       Знакомы?       О каком таком знакомстве может идти речь? Чонгук даже не видит лица этого человека! Навряд ли в этой ситуации ему это поможет, конечно, потому что в подобном состоянии он едва различает собственные пальцы, которые двоятся перед глазами при каждом шевелении вместе с окружающим пространством.       Как же безумно хочется пить. И есть.       Сейчас бы забиться в какой-нибудь тихий угол, прикрыть глаза, чтобы эта вертящаяся карусель в голове перестала кружиться с такой неистовой скоростью, и уснуть.       Только спать совершенно не хочется. В нём бурлит столько энергии, от которой возникает безумное желание свернуть горы.       Правда, ноги совсем не слушаются, потому что в одно мгновение мучительная слабость охватывает всё тело. Чонгук останавливается и хватается за голову, которую заполняет лишь пронзительный писк в ушах. Любое резкое движение отдаётся разгорающейся внутри болью, молниеносно отдающейся в виски. Он стирает с щёк тыльной стороной ладони мелкие капли пота и обтирает трясущуюся руку об джинсы. На ощупь всё кажется таким чувствительным, а любое прикосновение к коже вызывает новую волну острой боли.       И как давно джинсовая ткань стала такой максимально неприятной?       — Ты размазал.       Он шугается от чужого голоса и чуть ли не подскакивает на месте.       Неужели этот непонятный тип до сих пор стоит рядом с ним?       В своих размышлениях Чонгук катастрофически забывается и теряет счёт времени.       Сколько прошло минут с тех пор, как ушёл Оливер? Почему тот до сих пор не вернулся? Почему все его бросили?       Почему, почему, почему?       Ему нужно каким-то образом добраться до туалета. Нужно ополоснуть лицо, чтобы стало легче.       — Чон, идём, — подталкивает его всё тот же странный тип.       Он прикрывает глаза и через боль молвит:       — Что… — господи, как же тяжело говорить. — Что тебе от меня нужно?       — Я говорю: ты размазал рукой маркер по щеке. Нужно тебя умыть.       — Это… — Чонгук щурит глаза и сглатывает накопившуюся во рту слюну. — Это… не ответ на мой вопрос.       — Я тот, кто всего лишь хочет тебе помочь.       — Не нужно. Я жду друзей.       — Чонгук, одумайся! Они тебя бросили, — усмехаясь, проговаривает тот. — Оглянись вокруг, здесь никому до тебя нет дела. Всем плевать!       Каждое слово, вырвавшееся из чужого рта, отдаётся разрывающей острой болью в самое сердце.       Бросили? Неужели друзья могли его бросить?       Какое же омерзительно неприятное слово.       Да нет, такого точно быть не может. Сейчас Чонгук попробует добраться до какого-нибудь свободного кресла, чтобы сесть и начать тихонечко ждать. Или же попробует дойти до столиков, куда не так давно отправился друг.       Его точно не могли оставить одного в месте, где куча незнакомых пьяных людей.       Не могли же?       — Идём! — настойчивее проговаривает всё тот же незнакомый тип и, ухватившись более удобно своей невыносимо горячей ладонью за его талию, начинает чуть ли не насильно куда-то тащить.       — Я же сказал: мне не нужна твоя помощь. Я жду друзей.       Отнекиваясь, он пытается извернуться и сбросить чужую руку, но этот придурок перехватывает его поперек живота и лишь сильнее сжимает ладонь.       — Блять, лучше не рыпайся! — звучит предупреждающее.       Чонгук отказывается это слышать.       Чонгук старается настойчиво выговорить, чтобы тот немедленно отпустил, но его слова стойко игнорируют и пуще прежнего вжимают пальцы в кожу.       Этот придурок, прорываясь сквозь толпу, болезненно перехватывает его за запястье, вжимая тело в себя, и всё настойчивее утягивает за собой в непонятном направлении.       Перед глазами всё плывёт.       Яркие всполохи света, грохот и бесформенные, бьющиеся, словно в агонии, тела заставляют щурить веки, потому что каждая новая вспышка отдаётся пульсирующей болью в виски. Ноги отказываются идти, слушаться, следовать по пятам за чужим человеком.       Хочется вопить, хочется вырываться и звать на помощь, но Чонгук только и может, как ловить в немом крике спёртый из лёгких воздух.       Неужели его и правда бросили?       Крепкая хватка на животе ослабляется, но чувство скольжения горячей ладони, движущейся по линии позвоночника прямиком к голове, заставляет напрячься всем телом. Чонгук выгибает спину и злобно шипит сквозь зубы, ощущая на корнях волос сильное сжатие, а после — пронзительную острую боль, от которой он запрокидывает назад голову.       Щеки касается неприятный материал маски и трётся об нежную, чувствительную кожу. Мерзкое горячее дыхание обдаёт жаром мочку уха, в которое шепчут противным голосом с ненавистной интонацией:       — Чон, я правда искренне хотел тебе помочь, — продолжая тереться, выдыхает тот в самое ухо. — Только скажи мне: кто из нас двоих виноват в том, что ты оказался такой неблагодарной сукой? Или что, папенькин сынок наконец-таки вырвался из цепких когтей в люди и позабыл все свои приличные манеры? Если я говорю тебе идти, значит, блять, нужно идти. Понял? — если бы Чонгук мог разглядеть чужое лицо, то он бы смело сказал: этот придурок при каждом своём слове готов брызгать слюной ему в лицо, но тот только резче тянет его за волосы и нашёптывает: — Иначе… мне придётся немного подпортить твоё смазливое личико.       Папенькин сынок? И почему Чонгуку кажется, что что-то подобное он уже где-то от кого-то слышал?       Да и голос… будто знаком.       Тот резко ослабляет хватку на волосах и, дёрнув его за руку, окончательно выбирается из толпы, пока же Чонгук окончательно теряет над собой всяческий контроль. Сменяющиеся лица перед глазами отражают счастливые пьяные улыбки, когда же он, в противовес ситуации, готов упасть коленями на пол и начать истошно рыдать. Только всё, что Чонгук может — это еле перебирать ногами и тащиться позади непонятного чувака через длинный коридор, который кажется бесконечным. Неоновый свет сменяется на желтоватый и тусклый, а хватка на руке с каждым шагом становится всё жёстче и крепче. Боль, пульсирующая в висках, накрывает новой волной. Он пытается сфокусировать зрение, пытается напрячь слух, пытается вернуть контроль над своим телом, но у него просто ни черта не получается.       Во рту обильно скапливается горькая слюна, к горлу подступает тошнота.       Хочется лечь и свернуться калачиком, потому как острая боль внезапно скручивает все внутренности.       Пытаясь остановиться, Чонгук зажимает рот рукой и сквозь пальцы пробует вымолвить:       — Туалет…       Этот ненормальный тип резко оборачивается, дёргает его на себя и яростно выкрикивает прямо в лицо:       — Нахера?       — Плохо, — старясь ровно дышать. — Мне плохо.       — Да сука!       Его швыряют в какое-то тёмное помещение, в котором громкий хлопок двери разносится оглушительным звуком. Он падает на пол, едва ли успевая выставить вперёд руки. Одинокая лампочка на потолке с трудом освещает помещение, отчего Чонгук словно попадает в какое-то головокружительное безумие. Хочется осесть, хочется закрыть глаза и не двигаться. К горлу подкатывает тошнота от внезапно охватывающей невесомости, но гораздо хуже оказывается безошибочное ощущение чего-то страшного и непоправимого, когда Чонгук чуть ли не спиной осязает, что над ним нависает этот ненормальный. Его хватают за ворот футболки, тащат в сторону туалета и громко приказывают:       — Блюй!       Оперевшись костяшками пальцев в пол, Чонгук наваливается на туалет, делает пару глубоких вздохов, чтобы спровоцировать рвоту, но тут же чувствует лёгкую вибрацию в переднем кармане своих джинс.       Он невольно хватается одной рукой за туалетный ободок, а второй, чтобы не привлекать лишнего внимания, тянется к карману.       Пейджер.       У него в переднем кармане джинс вибрирует грёбаный пейджер.       Возможно, это Оливер? Намджун? Родители?       Всего лишь одно смс с дурацкими, но такими важными цифрами «911» могут помочь ему в эту минуту спасти свою жизнь, но…       Чонгук старается аккуратно просунуть трясущуюся руку в карман, дабы достать пейджер и попытаться рассмотреть поплывшим взглядом номер отправителя, но его запястья тут же перехватывают.       — Не хочешь блевать, да? — раздаётся над ухом насмешливый тон. — Блять, я думал — ты реально угашенный, Чон, думал — притворяешься, а сейчас понимаю — это был всего лишь хорошо продуманный план, чтобы затащить меня в туалет, верно?       Похоже, этот недоумок соизволил стянуть с себя маску, потому что кожу шеи внезапно касается нечто влажное.       Видимо, Чонгук окончательно потёк крышей, потому как его в прямом смысле хватают подмышками и вынуждают встать на ноги, которые ощущаются совершенно ватными. Либо же в этот момент, когда его пихают к раковине и заставляют опереться по обе стороны той руками, он сходит с ума, ибо видит в отражении зеркала хоть и смутные, но будто знакомые очертания лица.       Стискивая зубы, он жмурит веки, когда снова чувствует на своей шее горячее, мокрое и до омерзительного неприятное касание.       Хочется бежать, спасаться, кричать, но Чонгук даже не в силах держать собственные руки, потому как влажные пальцы начинают скользить по керамической поверхности и он чуть ли не падает телом вперёд, но его успевают схватить.       Этот ублюдок ловит его поперек живота и насильно прижимает к себе, начиная тереться своим пахом сквозь джинсовую ткань о задницу. Вновь чувствуя мокрое скольжение и горячее дыхание на своей коже, Чонгук слышит удовлетворённый, наполненный предвкушением голос, говорящий:       — Папенькин сынок, ты мог сразу сказать мне, что просто хочешь трахаться.       — Ты… — чувствуя в самом горле дикую пульсацию, он закашливается и сглатывает едва накопившиеся во рту слюни. — Ты… больной.       — Больной? — сзади слышится язвительная усмешка. — Я больной? — повторяет с нажимом в голосе. — Мои родители влезли в кредиты, чтобы я поступил в этот ёбаный университет, но из-за тебя, — тот снова прижимает к раковине, с напором подаваясь пахом вперёд, — и твоей грёбаной семейки, — и толкается ещё раз, чуть ли не выплевывая ядовитой интонацией в самое ухо, — меня не приняли!       Чонгук с силой сжимает края раковины и чувствует, как на щеках и шее собираются мелкие капли испарины, которые неприятно стекают по спине вместе с нарастающей паникой и дрожью — нет, не от холода, а от страха.       От резких, интенсивных движений, которыми этот придурок вбивается в него сзади, от руки, что скользит вдоль живота и спускается к ширинке джинс — все ощущения словно в один миг теряются, когда до него доходит, кто стоит позади него, кто придавливает его всё резче к раковине и кто пытается просунуть прямо в эту секунду свою ладонь ему в трусы.       Виски пульсируют от боли и музыки, доносящейся из гостиной, мелькающие яркими картинками мысли путаются в вязком тумане, а бешеное сердце так и норовит вырваться из груди.       Чонгук пытается извернуться, но совершенно не может противостоять чужому телу, которое с нажимом, давлением, особой жестокостью нависает сверху, давит своим весом на спину и заставляет распластаться по раковине. Он дёргается, когда горячее дыхание опаляет оголённые участки взмокшей кожи, пытается судорожно встряхнуть руками, когда до него доходит одно — его запястья переплетают между собой, сдавливают, но он этого совершенно не чувствует.       — Ну давай же, Чон, будь хорошим, будь удобным, блять, — он еле улавливает чужие нашёптывания сквозь неприятные непрекращающиеся движения — этот придурок продолжает тереться об него своим пахом. — Расслабься и получай удовольствие!       В этот миг все ощущения теряются, и становится безразлично абсолютно на всё.       Становится катастрофически плевать на то, что с ним делают.       Друзья его не теряли. Друзья его не спасут. Друзья просто-напросто забыли о нём.       Он совершенно никому не нужен.       Чонгук просто сдаётся: ложится грудью на раковину, утыкается лбом на переплетённые руки и прикрывает глаза, позволяя делать с собой всё, что угодно. И без того затуманенное сознание начинает погружаться в темноту, смешиваясь с шумом в голове, становящимся оглушающим. Кажется, что вся концентрация внимания сосредотачивается лишь на бурлящей в венах крови, которая разливается по всему телу пульсирующей кипящей лавой и, достигая головы, бьёт гулким, тяжёлым ударом прямиком в виски.       Каждый шелест, звуки музыки, гул голосов и шорох отдаётся непрекращающейся тупой болью в свинцово-ватном теле и раскалывающейся голове.       На периферии слуха скользят недовольные крики, а после доносится громоподобный настойчивый стук в дверь.       — Молчи, сука, если что-нибудь ляпнешь и тебя услышат — тебе не жить, — придурок наваливается сверху, и Чонгук различает в сквозящей тошнотворной улыбке самодовольный шёпот. — Я обещаю: пикнешь — и завтра весь Стэнфорд узнает, какая ты доступная дырка, — тот замолкает, но после говорит с некой язвительностью: — Думаешь, твоему папочке понравится такая новость, м?       Чонгук чувствует на запястьях более сильное сжатие, но никак не реагирует — продолжает лежать, молчать и вслушиваться в посторонние звуки: голос ублюдка, который до этого был таким беспощадным и надменным, мгновенно ломается от напряжения, как только за дверью раздаётся требовательный тон.       — Вы там скоро закончите свои игрища? Я заебался караулить.       Туалет сразу же окутывает тишиной, но через пару секунд, кажущихся бесконечными, Чонгук снова чувствует движения за спиной. Чувствует, как его пропитанную потом футболку пытаются задрать выше, а после принимаются стягивать с бёдер джинсы, которые из-за влажности словно слиплись с кожей, покрытой холодной испариной.       — Тут занято! — выплёвывает этот полоумный, бросая вдогонку: — Ищи другой!       Этот придурок пытается ухватиться трясущимися руками за шлёвки джинс, продолжая тянуть их вниз, пока голос за дверью продолжает звучать настойчивее и злее.       — Что «другой»? Здесь всего два туалета на весь дом! Куда ты мне прикажешь ссать, на пол? Или мне кусты облагораживать на заднем дворе? Я тебе на долбоёба похож, что ли?       — Твою мать! Я сказал: съебись! — психует. — Тут занято!       Из-за громких звуков боль в висках усиливается. Тело бьёт мелкой дрожью. Ватные ноги окончательно перестают слушаться, но Чонгук пытается выпрямиться и встать ровнее, так как снова ощущает подступающую к горлу тошноту.       Всего лишь пара жалких дюймов, чтобы осесть на пол, всего лишь несколько телодвижений, чтобы доползти до туалета, но перед глазами всё расплывается с такой скоростью, что он просто ложится обратно на руки, тихо проговаривая:       — Пожалуйста, Фред… отпусти.       — Я сказал: заткнись! — гневно выкрикивает этот ненормальный и чуть ли не бьёт кулаком в стену. — Закрой свой рот! Не называй моё имя, слышишь? Молчи!       — У вас там всё нормально? — снова доносится из-за двери.       Чонгук еле улавливает чужой голос, потому что перепонки в ушах готовы разорваться от каждого шороха.       Дикая пульсация простреливает голову всё больше и больше.       Он ничего не соображает — перед глазами стоит лишь чернота, сменяющаяся разноцветными вспышками.       Пространство вокруг давит с такой мощью, что из груди вырывается непроизвольный кашель, готовый вывернуть лёгкие наружу.       — Что, блять, с тобой происходит? — начинает паниковать этот дебил. — Это был всего лишь фен, сука! Какого хера тебя так кроет?       Чонгук внезапно ощущает на бёдрах тремор чужих рук, а после — небывалую лёгкость во всем теле. На него больше не давит чужой вес, потому что этот придурок явно пугается, когда в ответ слышит лишь сухой надсадный кашель, разъедающий пространство громкими звуками.       За дверью слышится снова предупреждающее:       — Чувак, либо ты выходишь сам, либо я ломаю ручку и…       Едва ли держась за раковину, Чонгук продолжает заходиться диким кашлем и соскальзывает на пол, ударяясь коленями.       Боли совершенно не чувствуется, в голове всплывает лишь осознание — ещё чуть-чуть, и он отключится, потому что ярких вспышек становится всё меньше и меньше, когда же чёрное полотно застилает весь обзор.       Его больше не прижимают к чёртовой раковине и не касаются своим пахом. Его больше не трогают чужие руки, не шепчут ужасные слова на ухо и содержимое белья больше не исследуют грязные пальцы, посмевшие прикоснуться к самому святому — к чистому, девственному телу.       На фоне мелькают голоса, в которые он пытается вслушаться, но все попытки — безуспешны. На остатках его здравомыслия всё звучит настолько глухо, смазано и расплывчато, что ему окончательно становится тошно и дурно.       — Твою мать! Быстро съебался отсюда!       Это последнее, что Чонгук улавливает на слух перед тем, как его щека встречается с нечто холодным.       Его мгновенно накрывает паникой. Дышать больше не получается, как и двигаться.       Вокруг воцаряется гробовая тишина.       Мир перед глазами меркнет.