Palo Alto

♪Muse — The Globalist

***

День благодарения. 22 ноября. Четверг.

      Сегодняшнее утро непривычно серое для солнечного Пало-Альто. По оконной раме бьют мелкие капли дождя, небо затянуто серыми тучами, а сквозь весёленькие голубые ситцевые занавески задувает прохладный ветер.       Погода отвратительная. Впрочем, как и настроение, а эти несчастные занавески так вообще выглядят довольно-таки комично на фоне всей вакханалии, творящейся за окном.       Фиалка в горшке, сиротливо стоящая на подоконнике, явно бы согласилась с подобными выводами, если бы умела говорить. Только та молчит, а на просторной кухне одиноко мельтешит лишь Чонгук, который тихо подпевает какой-то песне, доносящейся из проигрывателя.       Пока он вытаскивал из шкафчиков все ингредиенты для приготовления тыквенного пирога, то успел весь испачкаться в муке и измарать фартук. Теперь же стоит за кухонным островом и обречённо замешивает тесто, которое неприятно тает в руках из-за большого количества масла. Периодически добавляя воды, дабы судорожно соскрести всю эту консистенцию с пальцев, он утыкается взглядом в окно и с неким отвращением заглядывается на противную холодную морось, пытаясь размять каждую забившуюся с непривычки мышцу. Тело ноет, кудрявая чёлка, ниспадающая на глаза, мешает, а во рту сохнет только от одного взгляда на дождевые капли, собравшиеся на столешнице в небольшую лужицу.       Неужели день может быть ещё хуже?       Благо, пряный приятный аромат со стороны плиты заставляет отвлечься. Чонгук устало волочится к мойке, наспех ополаскивает скользкие пальцы и лениво тянется к лопатке, дабы перемешать закипающее в кастрюле тыквенное пюре.       В последний раз Чонгук помогал семье с приготовлением праздничного ужина два года назад, на Рождество. Предварительно сдав последние экзамены в школе-пансионе, он прилетел в родной Пало-Альто чуть раньше положенной даты, о которой заранее оповестил родителей. На самом деле Чонгук мог отсидеться несколько дней в общежитии академии, но ему так хотелось обрадовать семью своим скорым приездом, что он в тот же день сорвался в аэропорт и спустя пару часов уже ютился с небольшим чемоданчиком в руке на пороге дома. Естественно, с распростертыми объятиями его встретила только мать, отец же одарил привычным уничижительным взглядом. Таким, будто и не рад вовсе его приезду.       Он старался не обращать внимания на это показательное недовольство и, отправившись в свою комнату, начал раскладывать неторопливо вещи.       Под завалами школьных учебников валялись какие-то старые журналы, на деревянном изголовье кровати стояла в ровный ряд коллекция из баночек кока-колы, над которой вереницей были развешены самые ценные снимки. На одном из них в большом мягком кресле восседал отец в тёмных очках, с щетиной и ниспадающими на плечи не длинными густыми волосами; по правую сторону сидела мать со счастливым лицом, залитым неярким абрикосовым светом, исходящем от маленьких лампочек гирлянды. Это был первый снимок, который собственноручно сделал Чонгук на новенький Polaroid. В тот момент он так боялся всё испортить, с чем-то напортачить, что у него ходуном ходила грудь и потели ладони, но это не помешало ему сфотографировать свою семью, держащуюся любовно за руки. Правда, снимок хоть и получился немного корявым, но зато оставил ценное воспоминание, ведь на нём родители выглядели моложе, были более раскрепощёнными и беззаботными, с искрящимися между друг другом чувствами. Чонгук даже был удостоен похвалы от извечно сдержанного отца, отношение к которому у него всегда было окрашено лишь скупой нежностью, ибо взаимной он не чувствовал никогда, но… Отец так долго с некой гордостью во взгляде рассматривал получившийся результат, что после сам предложил повесить снимок над изголовьем кровати. Видимо, понравился.       На втором фото Чонгук уже был постарше и отмечал свой день рождения в небольшом кругу друзей. Там был и Оливер — смазливый блондин с чуть вздёрнутым носом, пухлым маленьким ртом, растянувшимся в яркую весёлую улыбку, и налитыми в красный цвет щеками от бесконечного смеха. Тот практически не изменился за десять лет. Всё такой же шебутной и безбашенный. Оливер всегда был душой любой компании — свободно адаптировался и находил себе новые знакомства, чего не скажешь о нём самом. Чонгук в младшей школе редко с кем сходился, да и всегда был в тени, стараясь лишний раз не отсвечивать. Это уже после, учась в академии, он начал мало-помалу вливаться в коллектив. Учёба обязывала, ведь по большей части у них были постоянно совместные занятия: то в ансамбле, то в хоре, то по теоретическим и общеобразовательным предметам. С каждым годом становилось легче. Теперь же он мог со спокойной душой сказать, что ему нетрудно завести с кем-то контакт. Этакий своеобразный нетворкинг. Или попросту сказалась проработка внутренних страхов и проблем. Вопрос ведь в другом: а возникало ли желание искать с кем-то это общение? Редко. Внутренний интроверт почему-то горланил в нём чаще, чем просыпался экстраверт, готовый трещать с каждым направо и налево. Это ж надо привыкать к человеку, узнавать, интересоваться.       Тяжело.       Подорвавшись с пола, Чонгук тогда снял этот самый снимок с небольшой прищепки и, перевернув, уставился на аккуратно выведенную материнским почерком надпись: «Малышу Чонгук-и восемь лет».       В тот миг, стоя посреди комнаты, он ощутил такой прилив приятных воспоминаний. Они будто захлестнули его с головой, проникли в каждую забывшую о родительском тепле клетку, от чего на глазах проступили предательские слёзы, а в груди неприятно начало разрастаться осознание того, что он уже подросток. Парень, которого мать больше не назовет своим ласковым голосом Чонгук-и. Парень, которого отец ставит вровень себе и не даёт возможности побыть тем самым ребёнком, которого обычно воспитывают в любви и заботе. Да ему и не нужно, если быть честным. Просто где-то глубоко в душе всё равно теплится неопределенная обида, которую он из раза в раз глушит приятными детскими воспоминаниями, не давая себе возможности излишне тосковать и грустить.       Это сейчас, стоя перед плитой и размешивая тыквенное пюре, Чонгук понимает, как с годами ласковый материнский голос приобрёл более выдержанные ноты и сменился на снисходительный тон. Скорее в силу его возраста, ведь он больше не малыш, а взрослый, почти совершеннолетний. Всё же мать периодически позволяет себе вольность назвать его ребёнком либо же мальчиком. Той, наверное, тоже тяжело избавиться от старых забытых привычек. Чонгук всё понимает, принимает, но молчит, чтобы не обидеть.       Нервный стук стрелок, перебивающий тихую музыку на фоне и оповещающий о том, что время близится к восьми утра, отвлекает его от лёгкой ностальгии.       От противной мороси за окном и от монотонных движений над кастрюлькой начинает клонить в сон. Вчера вечером Чонгук помогал сначала матери убирать со стола грязную посуду и остатки еды, а после долго ворочался в кровати и не мог уснуть, обдумывая сегодняшний день.       День благодарения.       Через пару часов его семья отправятся в приют при церкви, который они посещают вместе каждый год. Родители снова пожертвуют крупную сумму, замолят свои грехи, а после со спокойной душой засядут за праздничный стол, за которым они совместно будут смотреть парад на пузатом небольшом телевизоре, стоящем на деревянной резной тумбе.       После же наступит любимая часть Чонгука — соревнования. Если изъясняться проще, то подготовка к Рождеству, а это значит, что каждый житель на их улице будет преобразовывать свой дом лучше другого. Попросту — выпендриваться. Каждый двор будут украшать фигурки снеговиков, оленей, Санта-Клауса и другие праздничные атрибуты в виде пёстрых гирлянд, венков из еловых веток и различных по форме игрушек. Снега в их городке и в помине нет — способствует тёплый климат, поэтому остаётся довольствоваться малым.       Два года назад, когда Чонгук проезжал на автобусе по туманным улицам города, то с трепетом вглядывался в каждый нарядно украшенный гирляндами навес, ярко выделяющийся на общем фоне среди многочисленных домов из белого, красного и серого камня. С неким чувством предвкушения он хотел поскорее оказаться в родительском доме, дабы помочь украсить террасу и входную зону под крышей. С ранних лет в их семье сложилась подобная традиция, которую они из года в год пытались сохранить и стремились быть вовлечены всей своей небольшой дружной троицей в этот атмосферный процесс.       Интересно, будет ли в этом году всё иначе?       Пока отец возится в гостиной с «чёртовой птицей», как тот ранее выразился, мать порхает в столовой и украшает стол. Чонгук же принимается раскатывать тесто, которое он прежде отправил в морозильную камеру. Рассыпая муку по столешнице, он вновь разминает затёкшие мышцы и слышит тихие шаги, приближающиеся к кухне.       — Как процесс? Уже устал? — с лёгкой улыбкой проговаривает мать, когда проходит мимо него к холодильнику. — Пить хочешь?       Не устал. Просто Чонгук давно ничего не готовил самостоятельно. Находясь в университете, он обычно питается в столовой, а в общежитии — вместе с соседом затаривается всякими не особо здоровыми для их растущих организмов снэками. Вкусно же!       — Нет, — улыбчиво произносит в ответ. — От воды бы не отказался.       Пока мать достаёт из холодильника воду, он снимает перепачканными руками с плиты пюре и возвращается к столешнице. Осталось раскатать тесто в тонкий пласт, посыпать для вкуса всё это дело корицей, прокатать пару раз скалкой, выложить в форму, сформировать бортики и отправить в духовку. Чонгук прекрасно знает свою мать и с точностью может сказать одно: пока выпекается пирог, та заставит его выбирать себе вычурный наряд. Дабы не терять время зря, он отправится следом за ней в свою комнату, и, пока мать будет шуршать в его шкафу и выбирать, что же ему всё-таки надеть, он…       Стоп!       Вещи!       Со всей вчерашней беготней он совсем забыл перепрятать грязные брюки и порванную рубашку.       Нужно быстро расправиться с тестом и засунуть куда-нибудь эти дурацкие шмотки! Возможно, под одеяло? Или же под кровать?..       Фак!       Нет, Чонгук не боится матери. И даже нет ничего страшного в том, что та может обнаружить его пожитки. Дело в другом: ему снова придётся оправдываться и снова придумывать какие-то нелепые отмазки… Ведь где это видано, чтобы у такого чистоплотного мальчика, как он, хранилось такое неопрятное барахло среди аккуратно сложенных в ровную стопку брюк и рубашек. К слову, в повседневной жизни он их практически не носит. Исключительно на экзамены или же когда выбирается вместе с родителями в люди. Благо, подобное происходит редко.       Оправдываться перед матерью придётся по двум причинам. Первая: единожды он уже был пойман с поличным. Да, Чонгук не являлся подушкой для битья среди своих одноклассников, но ведь это не отменяло того факта, что он ни разу не получал. Получал, ещё как получал. Разве что после этого ему приходилось зарываться в балахонистые вязаные свитера и бесформенные джинсы, дабы скрыть следы чужих преступлений и лишний раз не привлекать внимания к себе и едва налившимся синякам в районе рёбер, живота и бёдер.       Периодически страдало лицо. Правда, на его загорелых щеках оставались еле заметные красные следы от пальцев, которые сходили довольно-таки быстро, либо же красовались мелкие царапины от ногтей, которые совершенно случайно оказывались в районе ушной раковины и подбородка. Заживали тоже быстро, но Чонгук, с целью сокрыть от материнских глаз сей вид, клеил на раны пластыри, а после снова оправдывался тем, что порезался станком во время бритья. Подросток же. Опыта как такового-то нет.       Вторая причина довольно-таки обыденная: статус. Негоже ребёнку интеллигентных родителей ошиваться по подворотням и драться. Только мать всегда упускала один-единственный факт: Чонгук в принципе никогда не слонялся ни с кем где-либо. Он всегда был, да и остаётся типичным домашним ребёнком, имеющим лишь парочку не особо близких друзей.       Когда он обучался в младшей школе, то каждое утро на уроки его отвозил отец, а после занятий забирала мать, с которой они вместе чуть ли не за руку отправлялись в музыкальную академию. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Шутка. Просто Чонгук был занят с малого возраста музыкой, которой он уделял всё своё свободное время. По выходным он с родителями ездил в магазин затариться продуктами на неделю, а в будние дни проводил совместные вечера, которые вся его семья посвящала небольшому ужину за просмотром очередного ситкома или же шоу. После таких посиделок Чонгук обычно в одиночку плёлся делать уроки, которые позже досконально проверяла мать. Затем он ложился спать и утром снова подрывался в школу под яростный звон будильника.       Бывало такое, что ему изредка позволяли приглашать в гости с ночёвкой Оливера. В такие моменты Чонгук думал, что продал душу какой-нибудь тёмной сущности, раз родители снисходили до него с такой щедростью. Всё было проще: он был умным мальчиком, закрывающим из раза в раз очередную четверть на отлично, поэтому родители ему и делали подобные поблажки. Детям ведь часто говорят: «Будешь хорошо учиться, куплю тебе всё, что захочешь». Чонгуку ничего не нужно было покупать, ему просто хотелось быть чуточку счастливей и иметь себе обычного друга.       На столешницу опускается стакан, внутри которого нервно бултыхается какая-то ярко-оранжевая жидкость. Чонгук отлепляет от своих рук взгляд и поднимает глаза на мать, которая явно считывает недоумение на его лице.       — Морковный сок, — тонко подмечает та прежде, чем он успевает возразить. — Говорят, для кожи полезно. Пей, а то ты какой-то бледненький, — и накрывает тонкой мягкой ладонью его лоб. — Не заболел?       Если бы можно было сказать в ответ: «Да, мамуль, заболел. Можно я никуда с вами не пойду?» и это бы ему хоть как-то в действительности помогло никуда не идти, то он всенепременно бы воспользовался сей изворотливостью. Только это никак не поможет…       Чонгуку сегодня ещё предстоит тщательно продумать подходящий предлог, чтобы отпроситься на завтрашнюю вечеринку, ведь встретить своё восемнадцатилетие в кругу «друзей» ему хочется куда больше, чем валяться в коконе из одеял с влажной тряпкой на лбу и градусником подмышкой. И подобный экспириенс никак не вписывается в его планы, а сейчас вообще будет не кстати.       — Не заболел, — озвучивает свою мысль. — Просто не выспался.       Мать улыбается и бросает беглый взгляд на ритмично тикающие часы, расположенные высоко на стене. Распахнув в удивлении рот, та убирает руку с его лба и быстро молвит:       — Осталось полтора часа, нужно ускориться, а то отец будет снова ворчать. Ты пока иди, собирайся, я здесь закончу.       Неужели в данной ситуации можно как-то препираться с матерью? Нет, конечно. Ему чертовски надоел этот тыквенный пирог!       Быстро кивнув головой, Чонгук бросается к мойке, тщательно смывает мылом масленистую плёнку с рук и резким движением снимает с себя запачканный фартук. Стремительно покидая кухню, он пробегает мимо гостиной и замечает за столом отца, который до сих пор возится с «чёртовой птицей». Наблюдая со стороны за этой сценой, Чонгук позволяет себе небольшую вольность — всего лишь радостно улыбается, потому что он-то уже освободился. Незаметно упархивая по лестнице на второй этаж в комнату, он закрывает за собой дверь и тихо выдыхает, думая лишь о том, что там, где-то сверху, к нему явно кто-то благосклонен, ибо…       Как можно объяснить факт того, что у него появилось немного свободного времени, чтобы прочесать шкаф и скрыть вещественные доказательства?       Точно везение, не иначе.

***

      Чонгук со смиренным выражением лица всматривается в отражение в зеркале, стоит только очередному вязаному свитеру или джемперу коснуться его груди. Всё должно быть идеально подходить к воротничку рубашки, которую он уже успел на себя напялить, но оно снова не подходит, поэтому мать с очередным тяжелым вздохом отбрасывает неподходящую вещь на кровать.       К слову, воротничок имеет винный цвет, который, по словам матери, идеально сочетается с тёплым оттенком его тёмно-карих глаз, а потому подобрать вещи так, чтобы они гармонично смотрелись друг с другом — задача не из лёгких.       — Может, просто сменим рубашку? — всё же предлагает он спустя десяток забракованных вариантов.       В ответ получает лишь чужую недовольную гримасу с закатывающимися глазами.       Развернувшись, он принимается рыться среди наваленной на кровати кучи вещей, и вытаскивает то, что может подойти лучше всего на его взгляд. Демонстративно крутанув перед носом матери серый кардиган с чёртовой голубой рубашкой, Чонгук старается казаться очень, очень вовлечённым в процесс, поэтому с лёгкой улыбкой на губам проговаривает:       — Посмотри, как тебе эти?       — В них ты был в прошлом году в гостях у Софии, — та лишь укоризненно качает головой.       — Мам, да ведь это даже никто не помнит! — медленно проговаривает он, чуть ли не чеканя слова. Нужно быть спокойным, хотя бы попытаться.       — Я же помню!       Да господи! Как быть спокойным? Эта женщина вообще хоть что-то может не помнить? Если спросить мать, в чём Чонгук был в самый дурацкий праздник по типу Всемирного дня пиццы, то та, даже не раздумывая, ответит на этот вопрос. Конечно же, в костюме пиццы. На самом деле, ему максимально безразлично на то, что его заставят надеть… Он устал, хочет спать, потому что совершенно не выспался, а этот поход в приют ему вообще не сдался. Чонгук попросту не хочет расстраивать родителей. Всё!       Тяжело вздохнув, он ещё раз обводит взглядом погром в шкафу, замечает висящую на тремпеле тёмно-синюю рубашку, достаёт свою находку и протягивает матери.       — Может, всё-таки эту? Поверх неё надену красный кардиган, — взяв озвученное, Чонгук вновь смотрит в зеркало, прикладывая обе вещи к груди. — Что думаешь?       — Думаю, мне нужно перебрать твои вещи. Ты всё равно половину не носишь. Отнесём их сегодня в церковь.       Не носит. И на это есть свои причины.       Ему попросту хочется находиться вне рамок замкнутого пространства хотя бы в университете. Иметь своё мнение по поводу того, что ему надеть, говорить, есть, пить… В общем, быть самостоятельным! От него же это требуют родители, но почему-то продолжают помыкать им так, будто Чонгуку до сих пор восемь лет, и мама выбирает ему наряд на день рождения, чтобы на общем снимке среди своих друзей он выглядел лучше всех; чтобы после не стыдно было повесить этот снимок над изголовьем кровати, предварительно оставив на оборотной стороне душещипательную фразу, выведенную лёгкой материнской рукой.       В их семье всё должно быть идеальным.       Чонгук, успев сбежать ранее в комнату, впопыхах засовывал в пакет порванную рубашку с грязными брюками, стараясь быть как можно тише, дабы лишний раз не привлекать внимание. Осмотревшись, он всё-таки решил спрятать пакет под матрас, потому что пространство под кроватью было слишком высоким, а шкаф — чересчур непрактичным местом.       Если у матери зародилось огромное желание разобрать весь наваленный на кровати хлам с целью позже отнести тот в церковь, то Чонгук возражать не собирается. Даже будет безгранично рад. Возможно, в церкви, что организовывает среди приютов сборы, найдутся более нуждающиеся в его вещах люди. Возможно, найдётся тот самый человек, который в действительности сможет в них согреться каким-нибудь прохладным калифорнийским утром.       Чонгук так не сможет.       Чонгук в данную минуту вообще испытывает отнюдь не облегчение, а колючее покалывание в районе оголенной груди, к которой он с остервенением прижимает треклятый красный вязаный кардиган. Впившись до боли в костяшках стальными пальцами в хлопковую ткань рубашки, он переводит взгляд с матери на своё отражение в зеркале и больно прикусывает язык. От переизбытка эмоций у него бледнеет загорелое лицо, на скулах явственно играют желваки, когда он смыкает челюсть, а на глазах пытаются проступить слёзы.       Неприятно.       Мать ведь совсем не в курсе, что он на самом деле скрывает за всей этой мишурой из балахонистых вещей. Каждая из них хранит своё воспоминание.       Чонгук старается размеренно дышать, чтобы попросту не разреветься, а дабы не вызвать у матери никакого подозрения, заискивающе улыбается и предлагает ласковым голосом:       — Если хочешь, я могу тебе помочь. Вдвоём ведь явно справимся быстрее.       Может, пришло уже то время, когда пора избавиться от прошлого?       Правда, светлая мысль в его голове не позволяет дать ростки, ибо их отвлекает доносящейся с первого этажа грозный голос. Отец на весь дом так отчётливо проклинает несчастную индейку, что Чонгуку даже становится на минуту страшно за птицу, оказавшуюся у того в руках.       Мать на это лишь устало вздыхает и сокрушённо качает головой, возводя брови кверху. Подойдя к нему, та враз сменяет эмоции и отвечает таким же мягким тоном:       — Переодевайся и спускайся. Только поторопись, пожалуйста, нам уже пора выезжать, — и нежно улыбнувшись, проводит ладонью по его щеке, задерживая на глазах свой взгляд. — Я… — прерывается и хмурится. — Я хотела… — снова делает паузу. — Ладно, ничего, — и снова улыбается. — С вещами мы как-нибудь потом разберёмся, а ты, сын, пока не думай об этом. И старайся не реагировать на слова отца, хорошо? — уголок тонких губ снова касается улыбка. — Будь послушным мальчиком.       И похлопав пару раз его по плечу, направляется к выходу, закрывая за собой дверь комнаты и оставляя Чонгука в полнейшей тишине и лёгком недоумении.       Ему же ни одному показалась вся эта ситуация немного странной, верно?       Может, родители поругались, поэтому мать так и реагирует?       От него точно что-то скрывают, либо же — недоговаривают.       Чонгук, конечно же, будет слушать родителей и, естественно, будет послушным мальчиком, ведь в первую очередь это нужно ему самому.       Ситуация выходит очень интересной, но он обещает себе разобраться с этим чуть позже.

***

      Когда новенький Ford отца неторопливо двигается по Уэверли-стрит, то Чонгук, сидя на заднем сиденье автомобиля, бросает беглый взгляд на проплывающий за окном пейзаж. Многие жильцы этой улицы уже успели принарядить дома к Рождеству, отчего настроение становится немного лучше, а на душе — теплее, несмотря на то, что в салоне ощущается витающее в воздухе напряжение.       Родители молчат практически весь путь от дома. Пару раз они перекинулись какими-то бытовыми фразами касательно предстоящего ужина, а после вновь замолкли, позволяя заполонить пространство гробовым молчанием. Отец, глядя на дорогу, изредка ритмично постукивал пальцами по рулю; мать, тихая, как церковная мышка, неотрывно смотрела в пассажирское окно, периодически ловя в боковом зеркале заднего вида вопросительный взгляд Чонгука.       Он тоже молчал, любуясь сереньким осенним утром: наблюдал за спешащими куда-то прохожими, за мелькающими мимо пальмами и какими-то иными деревьями и кустами, названия которых отродясь ему не знакомы.       Когда же Чонгук замечает высокий церковный шпиль, увенчанный бронзовым крестом, то он ловит себя на мысли: подъезжают. Только родители продолжают стойко молчать и игнорировать друг друга, вызывая всё больше вопросов.       Они молчат, когда проезжают мимо собирающихся перед церковным входом людей.       Молчат, когда отец паркует машину напротив парка Херитедж.       Молчат, когда Чонгук порывается открыть дверь и выйти из машины, но лишь стоит ему зацепиться за ручку, то атмосфера мгновенно меняется.       — Куда собрался? Сиди! — сбоку моментально доносится строгий голос.       Отец судорожно начинает поправлять рубашку на горле, а после тянется к матери и целует ту в щеку, мимолетно расплываясь в улыбке.       Мать, поправив тонкий пёстрый шарфик на шее, достаёт из элегантной сумочки помаду и подкрашивает тонкие губы ярким красным оттенком.       Чонгук же всего-навсего наблюдает со стороны и вытирает вспотевшие от напряжения ладони об брюки, выжидая дальнейших приказов.       — Теперь можем идти, — произносит бодро отец, натянув на лицо маску с дежурной улыбкой, граничащую с идиотизмом.       Всё ведь должно быть идеально.       Пока мать достаёт из багажника приготовленные своими же руками угощения, отец подходит к нему и даёт свои ценные наставления.       — Как поможешь матери с пакетами, то отправляйтесь к столу. Разложите там всё и ждите меня, понял? А я пока пойду, поздороваюсь с епископом и пастором, — и, вручив ему в руку ключи, уходит в сторону столпотворения.       Ещё б он не понял. Тот чуть ли не на пальцах объяснил. Ладно, чёрт с ним! Ой, простите, бес попутал! Нельзя ж в таком месте так выражаться…       Закатив глаза, Чонгук подходит к матери и, нырнув в багажник, принимается вытаскивать пакеты. Ему совершенно не по душе вся эта накалённая обстановка в семье. За все годы, пока Чонгук жил с родителями, он на пальцах правой руки мог пересчитать, сколько раз те ругались. Неужели за то время, пока он учился в другом штате, между родными для него людьми образовались такие масштабные недомолвки? Да, у отца чрезмерно тяжёлый характер, но мать всегда находила какие-то невидимые ниточки, за которые успешно дёргала все эти годы нерадивого мужа.       И что ж тому не нравится?       Как минимум, мать всегда создавала уют в их доме. Вкусно готовила по своим новомодным журналам и книгам; тщательно вымывала столовые приборы, что те блестели так, что аж в глазах рябило; следила за садом и огородом на заднем дворике, выращивая там овощи, из которых потом сама же готовила, и цветы, которые потом сама же ставила в гостиной и создавала своими руками этот сраный уют. Прости, господи!       Неужели отцу этого мало?       Мать всегда являлась для Чонгука примером. Та обладала какой-то особой жизненной мудростью. Хорошим воспитанием и манерами. Сильным характером и выдержкой. В любой сфере была уникальна. С малых лет обучала его правильно говорить и грамотно писать. Рисовать. Петь. Помогала изучать ноты и учила вместе с ним стихи. Была вовлечена во все творческие и обучающие процессы.       И это всё совсем не мешало матери проводить и уделять время отцу. Будто та не позволяла себе никогда уставать, даже несмотря на то, что целый день сновала туда-сюда по двухэтажному дому, трудясь, как муравей.       Когда Чонгук закрывает двери машины ключом, то сразу же хватается за ручки пакетов, а бросив взгляд на нахмуренную мать, всё-таки решается задать вопрос.       — Мам, у тебя… всё хорошо?       — Тебе точно не о чем беспокоиться, мой мальчик, — как-то горько ухмыльнувшись, та поправляет светлое платье в районе колен и, запахнув лёгкий бежевый тренч, берёт оставшиеся пакеты и выдвигается в сторону церкви.       Спустя пятнадцать минут, когда они уже успели разложить все приготовления на столе, Чонгук шарит глазами по церкви и пытается отыскать пропажу в виде отца. Тот словно под землю провалился, но оно может быть и к лучшему. Мать сияет и ярко улыбается, когда к их столику подходят соседи или же подруги с местного клуба отчаянных домохозяек. Чонгук же радуется, ощущая в груди некий трепет. Ему приятно осознавать, что самый родной для него человек испытывает счастье, собирая вокруг себя доброжелательных людей; общается на какие-то общие темы и получает в ответ не менее лучезарные улыбки. Всего-навсего хотелось бы верить в их искренность. Наверное, Чонгук слишком подозрительный, да? Не верит он во всю эту чепуху…       С ним тоже пытаются завести какие-то диалоги. Он хлопает глазами, скромно улыбается, показывая всем своим видом, какой же он хороший, воспитанный и послушный мальчик. Все присутствующие умиляются, будто перед ними стоит не взрослый парень, а пятилетка на представлении. Не хватает напялить костюм клоуна, и можно спокойно отправляться в цирк — развлекать публику.       Чонгуку категорически не нравится это место. Никогда не нравилось. Здесь слишком много людей. Знакомых людей, которые мечутся от стола к столу, подобно изголодавшимся псам. Словно они пришли сюда не ради пожертвований нуждающимся, а сами являются ими.       Натянуто улыбнувшись, Чонгук видит в конце зала мило переговаривающуюся парочку, поэтому наклоняется к матери, прерывая ту от пустой болтовни, и шепчет:       — Я отойду?       — Куда, дорогой? — хмуря брови.       — Хочу поздороваться с родителями Оливера.       В глазах напротив мелькает подозрительный блеск, в ответ же, напротив, звучит одобрительное:       — Конечно, солнышко, иди.       — Спасибо, — улыбнувшись, он огибает стол и поспешно удаляется, ощущая на языке слюну с чрезмерно приторной сладостью от всех этих милых прозвищ.       «Солнышко, дорогой, мой мальчик…» — усмехается собственным мыслям.       Сегодня мать в ударе. Прям не остановить от внезапного прилива нежности. Жаль, что врата подобного чистилища открываются лишь в этом святом месте.       Двигаясь по просторному церковному залу, Чонгук наблюдает за большим количеством собравшихся горожан, которым помогают преподобные: раздают еду и одежду тем, кто испытывает в этом потребность. Кто-то рассматривает изображения святых в форме картин, развешанных вдоль стен, либо же статуй, установленных по периметру зала; кто-то сидит на лавочках, погружённый в свои мысли, а кто-то — молится.       Ему нравится это место лишь тем, что здесь готовы помочь. Здесь не смотрят на то, как человек одет, обут и на каком языке ведёт разговор. Просто помогают.       Есть в этом что-то светлое.       Приближаясь к столику родителей друга, он наблюдает за искрящейся радостью женщиной. Это мать Оливера, которая является координатором литургии в этой церкви. Сколько Чонгук себя помнит, женщина всегда была к нему добра душой и отзывчива. В те редкие, свободные от учёбы и занятий музыкой дни он мог после школы остаться у родителей друга на обед, дабы насладиться какой-нибудь свежей выпечкой или попросту погонять мяч на заднем дворе дома.       Бывало такое, естественно, редко.       Родители Оливера не часто, но прилетали к ним в школу-пансион на выходные. Радовали своим присутствием и могли их двоих забрать прогуляться в небольшой городок Айдилуайлд. Конечно же, только с разрешения обеих сторон. Благо, трубку в их доме всегда брала мать, и та беспрепятственно позволяла вырваться сыну развеяться. И на этом спасибо.       — Здравствуйте, — Чонгук искренне улыбается, когда женщина переключает на него свой полный счастья взгляд.       — Чонгук! Дорогой наш! — та тянется обниматься, отчего ему становится даже как-то неловко. Хотя за столько лет общения с другом можно было бы уже привыкнуть. Оливер — полная копия своей матери: такой же прилипчивый и тактильный. — Почему в гости не заходишь? Я знаю, что ты давно в городе! Совсем позабыл о своих стариках! — всё с той же улыбкой на губах журит его женщина. — Рассказывай! Как дела? Как поступление? Всё сдал?       Подождите… Чонгуку кажется, что у него от всего этого неимоверного количества вопросов, эмоционального всплеска и чрезмерных ярких ощущений начинает кружиться голова.       С шебутным Оливером он не виделся с выпускного, а единственное общение между ними сводится к звонкам через университетский телефон. С весёлым Намджуном позволительно смеяться до коликов в животе, но тот тоже более-менее умеет пресекать и держать свои эмоции в узде. Собственные родители настолько сдержанные, что порой хочется повеситься от тоски. Тут же — сплошной сумбур и балаган, который внезапно охватывает взрывной волной бедную душеньку интроверта-одиночки.       Эта женщина одним только своим видом вызывает умиление: миниатюрная, с густой копной светлых волос, собранных в тугой хвост, и большими глазами зелёного цвета. Два изумруда, наполненные искренним восторгом, изучают в ответ.       От него явно ждут этот самый ответ. Точнее, ответы. На все вопросы. Без исключения.       Неловко растягивая губы в улыбке, Чонгук чувствует натянувшуюся в районе лба кожу от того, с какой силой он сводит к переносице брови. Гулко сглатывая, он переводит взгляд с женщины на мужчину — отца Оливера, улыбается и снова возвращает взгляд к женщине, собираясь с духом.       — Дела хорошо! — это первое, что он может из себя выдавить. — С поступлением тоже всё отлично, — ну, хоть какой-то прогресс. — С понедельника начнутся занятия, — улыбается и понемногу расслабляется. Ему не то что тяжело разговаривать, скорее — некомфортно. Родители друга — эта не та категория людей, с которыми Чонгук общается ежедневно. В университете всё проще: он знает, чего от него хотят и требуют, поэтому беспрекословно отвечает на все заданные вопросы. Здесь же — вынужденная мера. Конечно же, никто его не заставлял подходить. Свою роль в данную минуту с натяжкой отыгрывают воспитание и манеры, которыми его наградила с рождения мать. — Простите, что не заходил. Без Оливера это было бы как-то неуместно, что ли?       — Вот вроде взрослые парни, а ведёте себя порой хуже детей, — смеётся женщина в ответ. — А ты чего молчишь? Помнишь Чонгука? — обращается к своему мужу.       Тучный мужчина с седой бородкой, как у Санта-Клауса, поправляет на переносице очки в круглой оправе и положительно качает головой.       — Помню, конечно! Здравствуй, Чонгук, — тот протягивает руку. — Рад тебя видеть.       Он тянется в ответ и, пожимая крепкую ладонь, проговаривает на выдохе:       — Я тоже.       — Ты так повзрослел! Ну точно на полголовы выше нашего Оливера, да? — смеется женщина. — Ой… — и резко меняется в лице, изящно вскидывая руки. — Совсем отвлеклась! Это должен быть сюрприз, но… Я как тебя увидела, то больше не могу держать в себе эту новость!       Чонгук снова хмурится. Скоро межбровная складка на лбу останется. Вот хохма, да, заработать на день рождения первую морщину между бровями? Ладно, шутка. Он просто не понимает, чего это мать друга так резко сменила враз эмоции.       — Оливер очень хотел сделать тебе подарок самолично, — снова загадочно улыбается женщина, — поэтому…       — Поэтому?.. — Чонгук всё так же недоумевает, но так старательно растягивает губы в улыбке, что у него сейчас от избыточного напряжения разорвется кожа в уголках рта.       — Поэтому прилетает завтрашним утром! — выдаёт как на духу.       Wtf? Ему же не послышалось?       — Ты не рад? — хмурится та.       Рад. Очень рад. Правда, эта информация совсем никак не входила в его планы, которые он успел уже себе нафантазировать, мысленно осуществить и… и…       — Я очень рад! — всё-таки озвучивает мысль.       Придётся менять план действий!       Вокруг столика семьи Браун начинает собираться толпа. Кто-то пытается зачерпнуть половником суп из большой кастрюли, а кто-то забалтывать мать друга. Чертыхаясь, Чонгук понимает, что становится лишним, потому просит мистера Джеймса — отца Оливера — по прилете оповестить его об этом звонком на домашний телефон. Хотя он уверен, что друг чуть ли не с ноги влетит к нему в дом и повиснет на его шее, подобно коале, когда они окажутся вдвоём в одном помещении. Они давно не виделись. Соскучились.       На прощание он пожимает вновь руку тучному мужчине и снова улыбается лучезарной женщине, огорошившей его такой прекрасной новостью.       Теперь предстоит это всё переварить и осмыслить. Ещё бы не помешало помочь за столиком собственной матери, натужно машущей ему рукой, как только он появляется в поле зрения затянутых весельем глаз.       — Всё! — чересчур громко говорит Чонгук, привлекая внимание людей за соседними столиками, но, к счастью, ему совершенно плевать, что о нём подумают.       Только не матери, которую выдаёт с потрохами лёгкий прищур и скупая улыбка, отмеченная лишь уголками губ, разрисованных ярко-красным цветом.       — Поздоровался?       — Да!       Чонгук присаживается за стол рядом с матерью и пытается понять, куда так надолго запропастился отец. Он не видел того, когда изучал глазами зал и вглядывался в проходящих мимо людей. И не видел, когда порхал между столиками, направляясь к родителям Оливера и снова назад — к матери. Всё то время, как они попрощались возле машины.       Это странно.       Обычно их семья всегда находилась вместе, потому как многие прихожане были знакомы между собой. Это были либо родители чьих-то студентов, которые трещали без умолку с его отцом, либо такие же преподаватели, проживающие на ближайших от церкви улицах и выбравшиеся со своей семьёй в один из праздничных или выходных дней. Тяжело не находиться под прицелом чужих глаз, когда чуть ли не каждый второй знает семью Чон в лицо, а поддерживать статус и показывать, какие же они все счастливые друг с другом — ещё тяжелее.       Жаль, что окружающие его родные люди, которые приходят в это святое место чуть ли не еженедельно, до сих пор не запомнили одну из важных заповедей и не познали её главную суть — жить в истине.       — Где отец? — хмурясь, озвучивает давно витающий в мыслях вопрос.       — Видимо, разговоры с епископом и пастером идут крайне продуктивно.       — И для чего ему это?       — Родной, на носу Рождество, а твой отец — не последний человек в университете. Скорее всего, договариваются о каком-то мероприятии.       Хмыкнув, он переводит взгляд на стол и подмечает, что за время его отсутствия тот успел поредеть. Многие угощения, которые приготовила мать, уже были съедены, а пирог, который самолично пытался выпечь Чонгук, разобран по кусочкам. Ему нравится готовка… Это какой-то особый мир, в котором есть возможность ненадолго забыться. Стоишь себе спокойно возле плиты, помешиваешь венчиком начинку, параллельно успеваешь замесить руками тесто, добавляешь на свой вкус какие-то специи или пряности, задействуешь различные формочки для кексов, либо же используешь их для печенья, вырезая смешные фигурки в виде звёздочек, бабочек, сердечек, либо же каких-то животных. Действует получше всякого успокоительного. Чонгук задумывается, что по возвращении домой нужно будет испечь ещё один пирог, ведь завтра…       Точно! Голова дырявая!       Он же совсем забыл поделиться такой новостью. Резко развернувшись, выдаёт:       — Утром прилетает Оливер.       — Приятная неожиданность, — с ухмылкой на губах комментирует мать. — Решил сделать тебе сюрприз?       — Получился бы сюрприз, только миссис Браун проболталась раньше времени, — усмехается в ответ. — Этой женщине точно нельзя доверять никаких секретов.       Они улыбаются друг другу так искренне и нежно. Чонгук совсем позабыл о том, что с родной матерью можно быть таким… открытым? Можно смеяться? Не сдерживать своих чувств? Возможно, их скупые диалоги смогут хоть иногда перетекать в болтовню ни о чём? Ему бы хотелось предложить матери вместе испечь печенья, вместе нарядить ёлку, развесить рождественские атрибуты по всему дому и украсить тот с улицы. Вдвоём, как они делали это в детстве. В том детстве, где он был счастлив.       — Тебя что-то беспокоит? — интересуется мать, чуть нахмурив чёткие брови.       Неужели у него опять на лице отображается вся гамма эмоций? Ох уж эта внезапная ностальгия. Чёрт бы её… Ой, простите!       — Нет, — отрицательно качает головой и выдаёт со смешком: — Вспомнил кое-что.       — Поделишься?       — М-м, — он мнётся. Даже сплошные перешептывания вмиг отходят на второй план, а голову словно заполняет вакуум. Почему выдавить из себя то, что вертится на языке так… сложно? Сделав вдох, Чонгук смотрит на всех этих нуждающихся в помощи людей вокруг, мельтешащих от стола к столу; задумывается о том, что кто-то из них не имеет свой кров, семью, друзей, поэтому и пребывает в данном месте; осознает, что кто-то из них лишён возможности проводить время на тёплой кухне, украшенной рождественскими гирляндами, и слушать на фоне неторопливую мелодию джаза. Враз на душе становится горестно, а потому он даже не останавливает поток своих мыслей, который спешит вырваться из него быстрее, чем он успевает открыть рот. — Мам… ты приготовишь со мной на Рождество печенье?       К сожалению, на этой приятной, казалось бы, ноте их прерывает тот, кого Чонгук судорожно выискивал всё это время. Ответа он, конечно же, не дожидается. При отце они эту тему точно обсуждать не будут. Слишком… личное.       — Можем ехать домой.       Как это домой? А как же все угощения, которые так старательно готовила мать? А как же все те заядлые домохозяйки, с которыми та не успела обсудить ещё и половины популярных журналов о садоводстве? Да и Чонгук ещё не успел поздороваться со многими присутствующими. Всё это время, пока он перешептывался с матерью, то краем глаза улавливал заинтересованный взгляд своей бывшей одноклассницы, с которой не виделся с младшей школы. Возможно, его экстравертной части души, которая раскрылась в нём в средней школе, тоже хотелось бы потрещать об учёбе или же о музыке.       Чонгук обожает музыку. Чонгук готов рассказывать о музыке сутками напролет. Чонгук готов касаться любимых чёрно-белых клавиш ежеминутно, если бы у него была такая возможность.       Кстати, об этом.       Странно, что отец даже не предложил ему сыграть на фортепиано, дабы повеселить публику. Сегодня ведь как-никак день благодарения. Чонгук с малых лет даёт небольшие концерты на всех праздниках в этой церкви…       Интересно.       — Оставьте угощения преподобным, — недовольно выдыхает отец, но сразу же берёт себя в руки и натягивает свою крайне дурацкую лучистую улыбку. Понятно теперь, почему сегодня такой пасмурный день — всё солнце поглотило это светящееся лицо. — Я уже со всем успел договориться. Нам ещё обратно добираться, а дома нас ещё ждёт птица и парад. Тем более, нужно обсудить твои планы, — отец переводит на него взгляд и кивает подбородком, — ты же так со мной ими и не поделился.       Вот и приехали…       Планы!       Они вновь возвращаются к планам, которые Чонгук напридумывал в своей голове. Как ему рассказать о том, что он хочет наведаться на вечеринку? Естественно, никак. Если он туда отправится, то это же придётся перед родителями лукавить. Ладно, это слово в подобную ситуацию совершенно не вписывается. Врать! Ему придётся безбожно врать, чтобы вырваться из цепких когтей своей семьи к Намджуну, дабы окунуться во всю эту атмосферу празднества и веселья, где будет литься рекой алкоголь, играть любимая музыка и танцевать опьяненная толпа.       Благо мать, с которой он успел ранее кое-что обсудить, расплывается в своей бесподобной улыбке тонкими губами, выкрашенными чуть ли не в кровавый цвет, и делится новостью вместо него.       — Дорогой, завтра прилетает Оливер. Думаю, наш сын захочет провести день с другом.       Азиатский прищур глаз становится каким-то довольно учтивым. Хорошо, что его семья к Оливеру относится положительно. Отец даже размыкает губы, изображая заискивающую улыбку, и вытягивает руки к столу, начиная собирать угощения на один большой поднос.       Попрощавшись с улыбками на лицах с соседями и преподобными, они дружной цепочкой отправляются к машине. Чонгук открывает двери и, передав отцу ключи, запрыгивает на заднее сиденье. Погода не сулит вообще ничего хорошего. На душе сплошное разочарование. Несмотря на то, что он посетил такое светлое место и увидел знакомых, в частности супружескую чету Браун, на душе всё равно ощущается пустота. Некий незакрытый гештальт. Словно эта поездка принесла лишь сплошное неудовлетворение.       Родители, обычно вместе сияющие на публику, сегодня были порознь, а Чонгук, который тоже обычно развлекает эту самую публику, сегодня был в абсолютной тени.       Он любит сцену. Обожает играть, отдаваться ощущениям, пропуская через себя каждый звук, каждую мелодию, каждую восьмую и шестнадцатую ноты, каждую трель, каждую паузу… И для него сегодняшняя поездка должна была восполнить то, чем он занимается на постоянной основе — выступлениями. Вышло же всё совсем иначе. Никаких ему концертов, никаких оваций со стороны тех, ради кого он сюда и приезжает. Чонгуку хотелось поделиться с людьми из приюта своими переживаниями, внутренней болью, своими обидами и недопониманиями, заменяя их светлыми эмоциями и воспоминаниями.       Вышло же всё так, как хотел отец. Складывается ощущение, что тот приехал сюда только для удовлетворения своих потребностей, но… зачем же тащил с собой их?       Ах да, точно. Запамятовал.       Разве может глава семейства появиться на публике без своего выводка, верно?       Ранее Чонгук уже говорил, что ему эта поездка не нужна была от слова совсем. Ему попросту не хотелось расстраивать родителей своим отказом. Да и кто б его спрашивал. Правда, получилось же всё с точностью да и наоборот: расстраивать было некого, а значит, и его присутствие являлось крайне бесполезным.       Радует лишь, что он смог хоть в чем-то помочь матери и узнал о приезде друга.       Завтрашний день обещает быть в разы веселее.       Вечер же обещает быть томным. Погода давит, да и мысли в голове несутся подобно бурному потоку.       Когда автомобиль начинает двигаться, то Чонгук бросает взгляд на родителей, которые снова молчат. Хочется вклиниться и выяснить причину, но это явно не его дело. Сами разберутся, не маленькие. Он же, устало прикрывая глаза, запрокидывает голову на подголовник и думает лишь об одном: «У меня точно всё получится!»

***

      По приезде домой Чонгук лениво плетётся по лестнице в свою комнату. Хочется скинуть с себя мягкий на вид, но колючий внутри кардиган, запихнуть его вместе с дурацкой рубашкой в шкаф и закрыть дверцы к чёртовой матери, чтобы не мозолили глаза.       Ему же ещё весь этот хлам, оставленный на кровати, сортировать по цвету, бережно складывать на полку в стопку. Дикое желание взять огромный мусорный пакет и затолкать в него без разбору все эти вещи слишком сильно маячит в голове ярким красным спасательным цветом.       К сожалению, он так не может. Воспитание не позволяет.       Несильно толкая дверь в комнату, он слышит, как с первого этажа доносится голос матери, вещающий о том, что ровно в шестнадцать часов они ждут его к столу. Чонгук бросает беглый взгляд на часы и, прикидывая, что у него в запасе есть ещё сорок минут, поспешно стягивает с себя одежду и всё-таки небрежно закидывает её в шкаф. Мысль застирать вещи в ручную отбрасывает сразу же. Лучше он дождётся, когда мать сама разберётся со всем этим барахлом, переберёт то, что захочет отнести в церковь, а после в какой-нибудь из более-менее свободных дней он выберется после лекций домой и поможет отнести всё это в прачечную.       Долго не думая, Чонгук хватает полотенце и отправляется в ванную комнату. Хочется стереть с себя все запахи еды, которые, кажется, въелись ему под кожу, в самые кости, обволокли их подобно ржавчине. Он смотрит на себя в зеркало, вертя головой из стороны в сторону. Любимая родинка, ютящаяся под нижней, искусанной до крови губой, контрастирует даже на фоне его загорелой кожи лица. Тёмные, слегка отросшие волосы снова распушились на макушке и завились в щекочущие завитки в районе шеи и щёк. Идея подстричься как-то не посещает голову, потому что ему нравится в своей чересчур правильной внешности некая нотка бунтарства. Да и, вроде как, модно же. По правде говоря, он в этом не разбирается. Пусть лучше мать ковыряется в своих новомодных журналах, а Чонгук как-нибудь сам. Ладно, не сам. Всё равно та постоянно покупает ему одежду. Пару свитшотов, толстовок, олимпиек и широких джинс он купил себе с денег, заработанных с концертов или конкурсов, когда выступал с ними в одном из штатов. Приобретённое он бережно хранит в общежитии и лишний раз на глазах матери старается в них не появляться. Отвечать на вопросы по типу: «Почему ты ходишь в подобном тряпье, когда у тебя есть дорогие и качественные вещи?» — совершенно не хочется.       Лишь хочется быть чуточку свободным. Он же молодой парень, в конце-то концов.       Чонгук надеется, что университет вдохнёт в него новую жизнь. Сделает его более независимым, отрешённым и даст возможность уже наконец-таки сепарироваться. Благо, такая возможность у него есть. Проживание в общежитии всё-таки даёт ему эту свободу, несмотря даже на то, что он периодически встречается в стенах университета с отцом.       По-хорошему, ему бы лечь спать сегодня пораньше, потому что следы усталости и тревоги лежат под глазами неприятными тенями. Стянув с себя бельё, он рассматривает живот, на котором едва проступили зелёно-фиолетовые подтеки.       Грёбаный Фред.       За чередой всех сегодняшних событий он даже успел запамятовать о том, что сделал тот придурок.       К избиениям Чонгук… привык? Поэтому боли, как таковой, не ощущается, а синяк даже и не чувствуется. Можно ли назвать это каким-то плюсом? Навряд ли. Что вообще хорошего в рукоприкладстве?       Жаль, что со временем это просто стало нормой.       Тёплая вода расслабляет тело. Наблюдая за скатывающимися по стенке душевой каплями воды, Чонгук согревается и запрещает себе думать. Вспоминать. Анализировать.       Растирая по коже пену, задумывается лишь о том, что когда-нибудь в будущем он сможет найти хоть кого-то, с кем сможет поделиться своими скелетами, наглухо запертыми в шкафу. С какой-нибудь живой душой, что его поймёт, прочувствует и примет всю ту боль, копившуюся годами в этом обречённом на поражение теле.       Время подходит к четырём.       Чонгук быстро обтирает тело полотенцем, прыгает в чистое бельё, надевает свободную домашнюю пижаму и выходит с полотенцем на голове из ванной комнаты.       Дверь в комнату приоткрыта, хотя, уходя он точно ту за собой закрыл.       — Решила тебе помочь, — говорит мать, видя его на пороге.       — Не стоило. Сам бы справился.       Рубашки сложены по цветам в стопку. Участь множества кофт, джемперов и кардиганов — та же.       Зацикленность матери на идеальном порядке временами пугает до чёртиков. Возможно, этому есть какое-то психологическое объяснение? Чонгук в психологии не горазд. Он вообще людей с трудом понимает. Прочувствовать — с удовольствием, увидеть глазами — извольте. Всё можно сравнить, например, с музыкой. Человек ощущает напряжение, стоит только мелодии в один момент смениться с тихой на громкую. Или же прилив небывалой энергии, когда веселая мелодия побуждает двигаться. Может ощутить тоску или радость, тревогу или же безопасность… Музыка позволяет прочувствовать и пропустить через себя различный спектр эмоций.       Люди же загадочные. Слишком хорошо умеют скрывать свои эмоции.       Чонгук так не умеет. У него на лице всё написано, поэтому когда он подходит к матери и начинает складывать стопки с вещами в шкаф, та тут же говорит:       — Улыбнись.       — Есть повод?       — Конечно!       — Какой же?       — После ужина будем всей семьей украшать дом.       Точно. До Рождества осталось совсем немного времени, а соседние дома уже вовсю пестрят гирляндами и светящимися фигурками. Интересно, в этом году родители тоже согласились участвовать в каком-нибудь очередном дурацком конкурсе, проводимом среди проживающих на их улице?       В прошлом году Чонгук ещё даже не успел после приезда из аэропорта ступить на порог дома, как ему в лоб прилетала ошарашивающая новость: «Мы выиграли!»       К слову, мать с отцом получили позолоченную медальку за «Лучшего надувного снеговика», а радости-то было…       Чонгук натягивает улыбку. Неприятную, приторную, притворную. Да так, что аж слышит скрип собственных зубов. И возвращается к своему делу.       Вдвоём они действительно справляются быстрее. Мать даже достала закинутые ранее в шкаф вещи и сложила их к грязным, которые нужно будет отнести в прачечную. Возможно, после ухода Чонгука в общежитие стопки с чистыми вещами отправятся сразу же в пакеты, а затем — в церковь. К счастью, ему совершенно на это плевать, потому он со спокойной душой закрывает дверцы шкафа и устремляет свой взгляд на часы.       Ровно шестнадцать.       — Спускайся вниз. Я сейчас помою руки и тоже подойду к столу, — улыбчиво проговаривает мать, стоит им обоим выйти из комнаты.       Он согласно кивает, разворачивается к лестнице и, спускаясь, негромко вопрошает:       — С чем-то нужно помочь?       — Нет, там уже всё готово.       Чонгук находит отца в столовой, привычно сидящем во главе стола за просмотром телевизора. На экране мелкий рябью красуется повторная запись трансляции большого праздничного парада в честь Дня благодарения. Одна из крупнейших американских розничных сетей под названием Macy's ежегодно организует это масштабное мероприятие с разнообразными платформами, марширующими оркестрами и воздушными шарами. Видимо, в этом году главными персонажами являются большая красная собака по имени Клиффорд, плывущая огромным невесомым облаком по улицам Нью-Йорка, и Барт Симпсон, шествующий позади и забавно контрастирующий на фоне этой красной собаки.       В прошлом году украшением города был длиннющий Багз Банни. Чонгук до сих пор припоминает Оливеру, как тот глупо над ним подшучивал, сравнивая его с зубастым мультипликационным героем. И вовсе они не похожи! Да можно подумать, что только Чонгук такой особенный, и только у него передние зубы чуть выпирают вперед, образуя кроличью улыбку. Послал же всевышний идиота! Он же не опускается до дебильных шуточек по поводу того, что друг, например, похож на Гарфилда. К слову, не только харизмой, ага.       Опустим детали.       Мечась взглядом от телевизора к отцу, Чонгук присаживается на стул, складывает руки на бёдрах и теребит ногтём указательного пальца обкусанный заусенец и растрескавшуюся сухую кожу. Всегда так делает, когда нервничает. Можно ещё вдобавок начать кусать губы, но и те уже трескаются настолько, что болят и покрываются кровавой корочкой, едва успевшей затягиваться в таких непростых условиях.       Стол украшен гроздьями винограда и ягодами клюквы, расположенными на тарелках среди угощений. Маленькие яблоки и тыквы вплетены тонкими нитками в еловые венки, посередине которых стоят зажжённые свечи в бронзовых подсвечниках. Привычную белую посуду заменяют нежного карамельного оттенка тарелки и столовые приборы, отлично гармонирующие с глубоким тёмным цветом деревянного стола, на котором лежит в небольшую оранжево-серо-чёрную клетку скатерть.       «Чёртова птица», с которой отец возился пол-утра, красуется в качестве главного блюда среди большого количества вкусной и ароматной еды. Подрумяненная индейка вальяжно располагается на большом деревянном подносе рядом с клюквенным соусом, по правую сторону от них — идеальная домашняя запеканка с зелёной фасолью, а по левую — наивкуснейший жареный сладкий картофель. Невероятное воздушное пюре стоит чуть левее от запеканки и привлекает к себе вид плавящимся на глазах сливочным маслом, что уютно утопает небольшим кусочком в своей же золотистой жидкости.       Видимо, мать заранее сделала какие-то заготовки, потому что Чонгук совершенно не представляет, как можно было успеть приготовить всё это за такое короткое время.       Выглядит утонченно.       — Оливер прилетает, потому что завтра твой день рождения? — неотрывно пялясь в экран, вопрошает отец.       Чонгук столбенеет. Впивается кончиками ногтей левой руки в заусенец на правой и резко дёргает, слегка морща нос.       — Мы с ним созванивались после последнего экзамена, — отвечает, не поднимая головы, — но он мне ничего не рассказывал. В церкви я встретил миссис Браун, она и поделилась со мной этой новостью.       Отец на его слова ухмыляется. И что это значит?!       — Какие планы на завтра?       В горле моментально образуется ком. Боже, Чонгук так не волновался даже на своём первом отчётном концерте в шесть лет, а тут в мгновение покрывается холодным потом с головы до пят.       Ну же, думай, Чонгук, думай.       Чудо какое-то, но именно в этот момент в столовой появляется мать и ослепляет своей улыбкой.       — Ой… — вздыхает, присаживаясь на стул. — Что-то я сегодня так устала, а нам же ещё дом наряжать.       — Устала? — отец вздёргивает брови кверху. — От чего ж устала? Весь день на машине катаемся.       Нет, тот сейчас серьёзно извергает эти фразы из своего рта, да? Стол буквально заставлен едой. Насыщенные ароматы, исходящее от горячих блюд, забиваются в ноздри, а холодные закуски одним только внешним видом вызывают желание поскорей их вкусить.       Отец… Про таких людей не хотят снимать фильмы. О таких привычно молчать, потому что испытываешь одновременно испанский, финский — какой там ещё успели придумать? — стыд.       Нормально ли мечтать ребёнку о том, что он хотел бы иметь совершенно других родителей? Чонгук об этой своей постыдной фантазии, конечно, никому никогда не говорил и сам смущался подобных мыслей, но всё равно частенько представлял себе, каково это. Каково это, когда у тебя нормальный отец, уважающий свою семью? Например, как у Оливера. В каком-то смысле Чонгук даже завидовал своему другу. Наверняка жизнь у того была гораздо интереснее, чем у него с его «идеальными» родителями.       Мать сникает. Оно и понятно. Возможно, когда-нибудь Чонгук наберётся смелости и сможет постоять за родную и любимую женщину, но… не сейчас, не в данную минуту, когда он сам испытывает некую тревогу.       На экране телевизора мелькает всё тот же парад, кульминацией которого становится прибытие Санта-Клауса. Тот приветливо размахивает руками и возвещает людей о наступлении рождественского сезона.       На фоне заливается трелью домашний телефон.       — Чонгук, возьми трубку, — как-то нервно взмахивает рукой отец, переводя взгляд на мать. — Мы пока тоже кое-что между собой обсудим.       Когда он тянется липкими ладонями к трубке, то слышит тихие перешептывания родителей. Со стороны они всегда выглядят идеально. Чонгук никогда бы не сказал, что в их семье происходит какой-то разлад. Даже сегодня, когда отец сморозил очередную глупость, проявил неуважение к своей жене, та всё равно продолжает улыбаться, убирая за ухо длинные густые пряди волос. Накрывая отцовскую крупную ладонь своей хрупкой, мать что-то шепчет тому на ухо, а после сама тянется за поцелуем.       Удивительные люди.       — Сын, ты возьмешь сегодня этот чёртов телефон или нет? — любимой громкой интонацией вопрошает отец, враз прерывая весь его наблюдательный процесс.       Встряхнув головой, Чонгук резко поднимает трубку.       — Да? Ой! — путается от волнения в проводе. — То есть… Боже! — тяжело вздыхает и выдыхает. — Семья Чон, здравствуйте!       Сердце бьётся, как бешеное. Да что с ним вообще происходит? Он как будто не трубку взял, а украл что-то в магазине, и его застали с поличным! Шумно вобрав носом воздух, он утыкается лбом стену, на которой висит телефон, но стоит ему только услышать глубокий знакомый голос, говорящий:       — Эй, Джей Кей, бро! Бро, это ты? Привет! Это Намджун!       Собственный голос сразу же издаёт громкий писк:       — Намджун?!       Чонгук резко разворачивается спиной к родителям и прикладывает трубку ближе к губам, накрывая рот пальцами. Чтоб неслышно было, конечно же!       — Намджун! Ты… ты зачем сюда звонишь?!       Оборачиваясь через плечо, он засматривается на родителей. Благо те продолжают шептаться и, кажется, совсем не замечают того, что он с кем тут так отчаянно пытается выстроить диалог. Пытается, потому что выходит это крайне хреново!       — Прости, пожалуйста, — продолжает Чонгук, убедившись, что его всё-таки не подслушивают. Развернувшись, он прислоняет трубку ближе к губам и выдавливает из себя совершенно откровенное: — Я не ожидал, что ты… — закусывает губу, — что ты позвонишь мне.       Чёрт. От волнения он вновь сдирает зубами едва зажившую корочку, чувствуя на языке металлический привкус.       — Я же обещал, — Намджун усмехается в трубку. — Тебе же удобно говорить, да? Всё нормально?       — Да-да… Всё в порядке! Не обращай внимания, продолжай.       — Окей… — снова усмешка. Чонгуку даже не нужно видеть соседа, чтобы представить, с каким выражением лица тот делает это. — По поводу завтра. Ты как, в теме? Понимаю, ты можешь быть занят, всё же день рождения и всякое такое, но… Бро, мы с парнями были бы рады тебя видеть!       И вот что ему ответить?       Например:       «Прости, Намджун, у меня слишком строгие родители, и они не отпустят меня на вашу масштабную попойку!»       Или же:       «Прости, Намджун, за целых два дня я не придумал ни одной адекватной отмазки, чтобы свалить из дома, а за целую жизнь так и не научился нормально врать!»       Идиот.       — Я… — он прерывается, пытаясь собрать свой никчёмный язык в кучу и подобрать подходящие слова. — Я пока не могу дать точный ответ. Всё зависит от решения отца… — делает паузу, но быстро продолжает: — Я смогу сказать завтра, хорошо?       — Бро, это отлично! — как-то уж радостно присвистывает Намджун. — Запиши мой номер.       На фоне слышится копошение. И нет, звуки доносятся вовсе не из трубки. Хмурясь, Чонгук оборачивается и понимает: отец отсутствует за столом.       Он чуть ли не шипит в трубку:       — Быстро диктуй. Я запомню.       И как только слышит цифры, то на несколько секунд прикрывает веки, чтобы мысленно нарисовать размытые закорючки в уме и запомнить, а после чересчур быстро бросает на место трубку. Распахивая глаза, Чонгук чуть ли не нос к носу сталкивается с пристально смотрящем на него отцом.       — Кто звонил? — интересуется тот, кивая подбородком.       Врать бессмысленно. Отец каждый месяц проверяет счета на оплату, и увидеть незнакомый номер в расчётках тому не составит никакого труда. Сверить номер по телефонной книге — минутное дело.       — Намджун, — отвечает, стараясь быть максимально спокойным. — Это мой сосед по комнате.       — И что он хотел? — продолжает свой допрос.       — Интересовался, буду ли я завтра занят.       Отчасти Чонгук и не врёт вовсе. Намджун же действительно интересовался его планами на завтрашний день, верно?       — Идём к столу. Разговор есть.       И вот здесь уже становится как-то страшно.       Он ступает тихо, словно мышка, боясь сделать лишний шаг. Касается босыми пятками пола, застелённого ковром, и ощущает холод, пронизывающий напряжённое тело до макушки головы. Неужели родители слышали разговор? Наверное, Чонгук выглядит настолько подозрительным, что те сразу же всё поняли по его испуганной физиономии. Чёрт, ну нет… Он же так старается держать лицо! Даже ни одному мускулу не позволяет лишний раз дрыгаться!       — Сынок, — это обращается мать, — ты будешь сильно расстроен, если мы завтра оставим тебя с Оливером одних?       Что?.. Как одних? Куда одних?       — В каком смысле?       — Пока ты принимал душ, звонила тётушка Сьюзан, проживающая на Ренгсторфф-авеню. Помнишь её? — нет, никого он не помнит! — Она пригласила нас завтра всей семьёй отметить вместе День благодарения, но… — мать хмурится, — завтра же твой день рождения. Ты не обидишься? Я оставлю еду в холодильнике на случай, если вы вдруг проголодаетесь. Вот деньги, — мать протягивает ему купюры. — Прогуляетесь!       Отец смотрит так пристально, что Чонгук нервно сглатывает. Мать же клонит голову к плечу и, подпирая подбородок рукой, забивает последним вопросом крышку на его воображаемом гробу, в который он успел слечь от парадокса всей этой ситуации.       — Солнышко, справитесь вдвоём, м?       — Д-да, — старясь не выдать себя с потрохами, он пропускает мимо ушей милое обращение и позволяет себе пару раз — всего лишь для убедительности — кивнуть головой.       — Мы можем задержаться допоздна, — продолжает мать, — поэтому долго не сидите, ложись пораньше. И да, будь на связи. Возможно, у нас изменятся планы.       Чонгук не хочет смотреть в сторону «других планов», ибо есть во всём этом нечто приятное, ведь он встретит своё совершеннолетие исключительно с другом!       Один на один. Без родителей! Без дурацких посиделок с семьёй под скучный бубнёж пузатого телевизора!       Неужели может быть что-то лучше?       — Так, раз мы с этим разобрались, то можем приступать к ужину.       И вот родители, не будучи даже американцами по крови, усаживаются поудобнее на стульях, включают погромче какой-то незнакомый сериал на телевизоре и берутся за столовые приборы, почитая чуждые им традиции.       Мать начинает мельтешить над столом, накладывая салат, и параллельно спрашивать, какой из напитков налить в их с отцом хрустальные фужеры: яблочный сидр из стеклянной колбы с небольшим краном или же клюквенный пунш из графина, покрытого мелкой россыпью капель.       Отец возится опять с несчастной птицей, разрезая ту большим кухонным ножом, после же раскладывая каждому на тарелку.       Они произносят слова благодарения за всё то хорошее, что произошло в жизни, изображая из себя настоящих американцев. Чонгук же молчит, обдумывая, куда он сможет завтра отправиться вместе с другом.       И всё вроде бы идёт своим чередом. Идеальным. Правильным. Таким, каким любит его семья.       За тихим, мирным ужином, на котором родители сияют ярче начищенных до блеска ложек, бросая друг на друга неоднозначные взгляды.       Некая тревога всё равно витает в воздухе, заставляя хмуриться.       Чонгук перебирает в голове различные варианты ответов, которые сможет озвучить завтра Намджуну. Отрицательный отбрасывает сразу. Не для этого он два дня подряд ломает себе голову и изводит до седьмого пота, старясь не спалиться перед отцом, чтобы после сказать «нет».       Возможно, если родители уедут до самого вечера, он всё-таки сможет выбраться на вечеринку хотя бы на пару часов? Никто же об этом не узнает, верно? Да и Оливер точно будет согласен. Слишком лёгок на подъём. Того хоть ночью разбуди и потащи в какой-нибудь клуб — точно не откажет.       Чонгуку в этом плане сложнее. Да и у родителей вечно глаза с ушами словно пребывают в любом месте их небольшого городка. Слухи здесь распространяются молниеносно, так как многие жители знакомы друг с другом и общаются семьями. Сейчас ему, будучи студентом, подавно будет тяжелее. Найдется всякая крыса, которая захочет донести до отца информацию о том или ином передвижении и уж тем более о каждом косяке любимого сыночка. Те же Фред и Чарли… Нужно быть осторожнее!       С птицей покончено также как с салатами и вкуснейшими в мире гарнирами. Что не говори, но, возможно, мать в своё время правильно сделала выбор в пользу заботы о сыне, став домохозяйкой.       Стены дома всегда встречают невероятными ароматами, переплетёнными с теплом и уютом.       Только когда мать уезжает к какой-нибудь подруге или попросту отдохнуть, то каждый комфортный уголок будто заполняет холод, покрывающийся толстой коркой льда из разочарований, обид и боли.       Сидя за столом, думать о плохом совсем не хочется.       Чонгук хочет испытывать радость и счастье, когда надевает на себя тёплую джинсовую куртку шерпа болотного цвета. Когда зарывается ледяными пальцами в тёплые тапочки из овечей шерсти и, закрывая за собой входную дверь, вешает на табличку с номерным знаком дома первое рождественское украшение — венок с заснеженными еловыми ветками, каждая из которых опутана гирляндой-паутинкой.       В этом году родители надувают крошечного Санта-Клауса, располагая рядом с тем по правую сторону огромную ёлку, а по левую — гигантских размеров Щелкунчика.       Выглядит довольно-таки комично.       Только бедная ёлка совсем не хочет слушаться отца и постоянно заваливается на одну сторону.       — Может, так и оставим? — смеётся Чонгук. — Пусть отдыхает.       Мать тоже смеётся. Даже на губах отца проскальзывает невесомая ухмылка, очерчивающая небольшую ямочку на левой щеке.       — Пусть полежит, утром разберусь, — тяжело вздыхая, тот упирается руками в бока и бурчит: — Надоела!       Они заходят в дом уставшие и счастливые. За окном мерцают яркие огоньки от гирлянд, которыми Чонгук украсил небольшие деревья и ели, и сверкает новогодняя световая иллюминация в виде повозки с запряжёнными оленями. Отец даже помог украсить козырёк гирляндой со свисающими лампами, отчего Чонгук пребывал некоторое время в смятении.       Может быть, всё идет к лучшему?       И, возможно, этот День благодарения подарит каждому из них новую порцию счастья? Кто знает?       Каждый новый день имеет свою форму, поэтому Чонгук будет стараться просто плыть по течению…