Невыносимый

— И что это было, скажите мне на милость?  Антон быстрым шагом, ровно, как и Арсений, удаляется в противоположную сторону от аудитории. Его друзья, сгорая от любопытства, торопятся за ним следом.  — А я вас предупреждал, — бормочет он, — не надо подслушивать.  — У меня вопросов нет, — улыбается Дима Позов.  Они и вправду не планировали подслушивать, просто им показалось, что там повисла подозрительная тишина, так что следовало немедленно выяснить, живы ли все участники этого сомнительного мероприятия. И в момент, когда их оба носа осторожно протиснулись в скромную щёлку приоткрытой двери, всё и случилось.  Арсений Сергеевич тоже буквально вылетел из аудитории, совершенно не заботясь о том, что она остаётся открытой, и не обращая внимания на студентов, которые еле успели отпрыгнуть в разные стороны. И Позов готов был поклясться, что тот был смущён.  — Я один, что ли, как идиот ни о чём не ведал? — продолжает докапываться Журавлёв.  Они заходят в лифт. И Шастун машинально нажимает на кнопку — им нужно спуститься вниз, в раздевалку, взять одежду. И сбежать отсюда до завтрашнего дня.  Антон поднимает взгляд и смотрит в своё отражение в зеркале кабины. Его щёки горят румянцем, а зелёные глаза блестят. Он взволнованно сглатывает, затем пальцами пробирается между непослушных прядей, приглаживая волосы, пытаясь прикинуть, каким его увидел Попов. Хорошо, что снял с себя мятый халат, иначе это бы скостило рейтинг на очков где-то сто. Его сердце в грудной клетке немеет, каждый раз, когда мозг прокручивает сцену — Арсений Сергеевич произносит: «Я люблю чёрный кофе без молока и сахара», обходит его, кажется, даже не взглянув, и уходит.  Что это вообще, чёрт бы его побрал, было?  «Но он согласился, он согласился!» — шумит в его голове.  Разворачивается от зеркала и опирается на него спиной. Ловит на себе заинтересованные взгляды. Совершенно непонятно, как объяснять друзьям то, что случилось. Ведь он, помимо бесконечных обсуждений Арсения Попова, как человека, портящего ему жизнь, больше никаких ассоциаций вслух им не приводил. Наверное, потому что сам не осознаёт, что это значит. Или, скорее, так: не хочет анализировать это, чтобы случайно или нет не прийти к каким-либо малоутешительным выводам.  Журавлёв усмиряет свой интерес, потому что Позов взглядом намекает ему, что они вдвоём поговорят об этом позже. Дима интуиции обоих друзей доверяет больше, чем своей собственной, поэтому соглашается. И теперь лишь молчаливо рассматривает лицо Шастуна, гадая о том, какие мысли копошатся в его весьма сумбурной голове. 

* * *

— Рад, что мы наконец-то ужинаем вместе, — примирительно начинает светскую беседу Сергей Борисович.  Он просовывает уголок салфетки под воротник белоснежной рубашки — сегодня разодет как на свидание, поэтому опасается испачкать свой наряд. Свиданий пока, конечно же, не планируется. Но на собственном горьком опыте прекрасно знает, как раздражает Арсения чужая неопрятность. Ему несложно, а другу приятно. И вообще, интуитивно он чувствует, что тот немного рассержен на него за то, что они давно не ужинали вместе. Для Арсения это очень важно, поэтому Матвиенко чисто по-дружески старается его не подводить. Но в последнее время с этим туго. Он пытается вписать в свой график новое знакомство с Майей Шастун, а также требовательного друга. И ещё, по классике, работу после работы. Получается весьма скверно. Поэтому его радует, что завтра начинаются непродолжительные выходные.  — Ага.  Арсений, кажется, совершенно не здесь. Он смотрит не сквозь Матвиенко, а куда-то дальше, словно находится в совершенно другом измерении. Его паста стынет в тарелке, но мужчина, не притронувшись к ней, сидит, облокотившись о стол и сложив длинные пальцы в замок. Сергей с интересом рассматривает его спокойное лицо — чуть поджатые аккуратные губы, широко распахнутые лазурные глаза, спокойные, привычно не нахмуренные, брови. И, как всегда, хотелось бы залезть в его голову, разузнать, что там и как у него в мыслях. Потому что, даже если и Арсений чем поделится с ним, определённо, это будет весьма скудная выжимка. В это, во всяком случае, ему хочется верить. Что внутри него чуть поболее чувств, что он выражает на деле.  Он усмехается, делает несколько глотков горячего чая и снова заглядывает в его стеклянные глаза.  — У тебя еда остынет, Арс.  По человеческой привычке хочет было протянуть руку, чтобы потрепать его по запястью, но вовремя одумывается.  — Я знаю, — кратко встряхивает головой Арсений и приходит в себя.  Он берёт вилку и аккуратно накручивает на неё пасту. Затем с уже меньшей задумчивостью отправляет еду в рот.  — Ты чего задумался? Как дела у тебя? Несколько минут он молча ест и параллельно будто анализирует, что именно о минувших событиях в его жизни достоин узнать Матвиенко. Но дружба с ним образовала в его душе слабость — потребность делиться. Этот навык Сергей Борисович распаковал в нём, научил им пользоваться и, самое главное, принимать его ценность.  Поэтому скрытным он будет недолго. И, отодвигая тарелку от себя, произносит:  —  В субботу вечером я занят.  Губы его собеседника разъезжаются в плохо сдерживаемую улыбку.  — И чем же?  — Видимо, пью кофе, — пожимает плечами Попов. — Я хотел поставить себе напоминание, но пока не понял, на какое именно время. Предполагаю, что на вечер.  Для Матвиенко это не новость. Арсений в целом не горит желанием с кем-то встречаться и общаться. У него были какие-то попытки строить отношения, но в конце каждого опыта приходилось признать, что это фиаско. Попов всегда очень скрупулезен в плане всего, что касается распорядка его дня. Даже привычные и рутинные мероприятия отмечены в его календаре в телефоне, который синхронизируется с электронными часами и ноутбуком. И он всегда чистит это расписание, если, например, ужин с Матвиенко отменяется. Даже если до самого события остался, условно, час.  — И с кем ты... — выдерживает героическую паузу, в течение которой стоически подавляет улыбку, — будешь пить кофе?  Лицо Арсения непроницаемо. Пытается разглядеть в нём ну хоть какой-то намёк на эмоцию, но тщетно. Кажется, он вообще не пользуется своими мимическими мышцами, поэтому, наверное, у него так мало морщин. Завидно, но немного.  — Я даже не знаю, как обрисовать эту ситуацию. Он не может произнести это вслух. Арсений сам недоумевает насчёт того, как ему относиться к тому, что случилось, и к тому, что случится. Несмотря на то, что он согласился — он не понял ничего. Всё то, что не очерчивается прямым объяснением, для него будто загадка. Можно попытаться, конечно, построить какие-то предположения, но ему настолько трудно порой распознавать какие-либо намёки и трактовать те или иные поступки, что получается из рук вон плохо. Матвиенко сочувственно улыбается и допивает чай из стакана, который бесшумно ставит на стол. Задумчиво потирает ладонью короткую бороду и поджимает губы.  — А зачем ты согласился?  — Вот как ты это понял? — хмурится Попов. — Я же тебе не сказал с кем, а ты всё понял. Как ты это делаешь?  Он вскидывает на него взгляд пустых голубых глаз, прознающий насквозь.  — Ну, я, — усмехается друг. Это элементарно. Но, как правило, именно элементарное объяснить сложнее всего, — просто вспомнил все события твоей жизни за последние недели и сделал вывод. Проанализировал, с кем вероятнее всего может состояться твоя встреча, учитывая твою неопределённость и растерянность. То есть человек весьма, — он улыбается, — необычный.  — Я не растерян.  — Как скажешь. Тебе виднее.  Арсений в полном молчании доедает свой ужин. Матвиенко опять неприятно прав — он растерян. Сам не понимает, зачем согласился. Ведь он этого совершенно не хочет. Не хочет же, правильно? Но почему-то становится более взволнованным, когда думает о предстоящей встрече. Совершенно не понимает, во сколько, где, как и зачем это должно случиться — и эта неопределённость его ужасно тяготит. Но пытается держаться.  Неприятным воспоминанием оказываются все те случаи, когда его нетерпеливость к неизвестности оказывалась фатальной для других людей. Его стремление поскорее обозначить статус, получить как можно больше прямолинейных ответов на свои вопросы, выскрести всё до мелочи, чтобы для себя выстроить максимально чёткую картинку — остальных это отталкивает. Потому люди так не живут. Им нужно время, чтобы что-то понять, осознать, прийти к какому-то выводу. Они анализируют, присматриваются, дают друг другу намёки, общаются языком тела, пытаются понять, насколько откликаются им те или иные моменты. А ему это всё непонятно и физически трудно.  Матвиенко в этом плане — находка. Он слишком много думает. И, как правило, продуктивно. Он не лезет в его жизнь ощутимо, но очевидно порой направляет его в нужное, в первую очередь, ему самому, а не обществу, сторону.  — Почему ты со мной дружишь?  Странно спрашивать об этом спустя двадцать четыре года. Как будто время назад уже не отмотать, уже не стереть их историю, не размотать по ниточкам прочный канат, символизирующий связь между ними. Ничего невозможно поменять, но ему это и не нужно.  — Какая разница? — улыбается Матвиенко.  Он убирает руки со стола, чтобы официантка могла собрать грязную посуду и протереть столешницу. Затем негромко просит её долить кипятка в чайник, та понятливо кивает ему в ответ и удаляется прочь.  — Я просто спрашиваю тебя, — хмурится Арсений.  Он выдергивает из салфетницы квадратную белоснежную салфетку и кладёт её перед собой. Его длинные пальцы сначала машинально разглаживают её, затем аккуратно и скрупулёзно складывает. Один раз, ещё один раз и ещё один раз.  Сергей понимает, что тот нервничает. И иногда, когда нет других способов совладать с собой, он начинает заниматься такой мелочью, чтобы переключить внимание на что-то более осознанное, почувствовать концентрацию в собственном теле — это успокаивает. Только разница в том, что просто тревожные люди делают это не так явно, например, теребя кольца на пальцах, комкая салфетку в руке и другие менее приметные жесты. Арсений может заняться этим посреди разговора, совершенно не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Но с чужими людьми, как правило, старается держать себя в руках. И просто начинает злиться. Как полагают его собеседники, без причины. Но на самом деле, его раздражение — результат цепочки последовательных возбудителей.  Матвиенко кажется, что он, несмотря на свою специальность — нейрохирургия, способен написать какую-нибудь научную работу про расстройство аутистического спектра. У него есть несколько знакомых в психиатрии, и он брал у них пару консультаций, чтобы расширить свои знания. Попов об этом никогда не узнает — он просто не поймёт, что его лучший друг банально пытался разобраться в нём самом.  — В самом начале, когда мы только познакомились, — Попов удовлетворённо кивает. Он понимает, что сейчас будет такой нужный ему обстоятельный и подробный ответ, — ты меня заинтересовал. И я хотел узнать тебя получше, чтобы понять, кто ты такой. Потом мне стало интересно с тобой общаться, плюс у нас совпала область интересов — нейрохирургия. А потом... — он замолкает на мгновение, пока подошедшая официантка ставит перед ним чайник с чаем. И, когда она уходит, продолжает: — потом я привязался к тебе. Ты просто мой друг. Ты стал частью моей жизни.  Лицо Арсения не меняется ни от одного слова, но Матвиенко чувствует: тот ответом более чем доволен. Да так, что даже откладывает многострадальную салфетку.  — Ты говорил, что тебе нужно со мной посоветоваться насчёт пациента, — невозмутимо переводит разговор на другую тему.  — Да, я взял с собой ноут, — оживляется хирург. И наклоняется, чтобы взять стоящую рядом со стулом сумку с ноутбуком.  Он не спросит больше ничего про завтрашний день. Они будут до самого вечера сидеть за этим самым столиком склонившись над экраном, даже заказав себе поздний перекус, и обсуждая то, что соединило их в самом начале и не дало разойтись, несмотря на все трудности — нейрохирургию.  Иногда Сергей Борисович будет задерживать взгляд на своём друге чуть дольше, чем следовало бы, словно пытаясь просверлить его голову, как делал это сотни раз на операциях, чтобы заглянуть внутрь за ответами. Но он привык жить в этой недосказанности рядом с ним, потому что то, что думает Арсений Попов, известно только ему самому. 

* * *

— Ну, жених, — гордо констатирует Журавлёв, который только что ввалился к парням в приёмное отделение.  Позов только улыбается и щурится, рассматривая Антона, который вертится перед зеркалом. Его непослушные русые волосы тщательно приглажены всеми возможными способами — он сам наблюдал эту картину утром перед выходом из дома. Чёрную рубашку Шаст даже погладил, провозившись весь вечер с утюгом, пытаясь понять, куда присобачить эту марлю, чтобы не сжечь ткань. Дима миролюбиво пару раз предлагал свою помощь, но тот отвергал все попытки.   — Как вам? — взволнованно спрашивает парень, оборачиваясь к друзьям. Те хором вытягивают вперёд большие пальцы. — Ну, ладно. Словно ничего и не было, пожимает плечами он и натягивает поверх рубашки тоже отглаженный халат — всё-таки стирки и приведения в достойный внешний вид тот удостоился раньше запланированного.  Брюки Антон тоже не часто надевает — просто нет поводов. В его ритме жизни лучше всего подходит максимально повседневная, простая, а главное, удобная одежда.   Он опять не спал пол ночи, потому что тщательно перебирал все места в Москве, которые знает, и которые будут достойными Арсения Сергеевича. От понимания мужчины он, несомненно, далёк, но имеет представление, что за место это должно быть — тихое и спокойное. А, главное, со вкусным кофе. Позов любил шутить, что всегда, в отличие от друзей, пьёт самый лучший кофе, потому что ему проще выбрать вкусный американо, чем любой другой напиток на молоке, в который можно бахнуть сиропа или сахара, или самим молоком немного замаскировать плохо сваренный кофе. Неизвестно, насколько Попов гурман, но опозориться перед ним не хотелось.  Они торопятся к лифту, чтобы добраться до аудитории. Лекция начинается совсем скоро.  И там же их встречает Сергей Борисович Матвиенко. Он стоит, задумчиво изучая процесс движения лифта на циферблате, засунув обе руки в карманы хирургических штанов — совсем недавно вернулся с операции. Троицу встречает тёплым взглядом и кратким кивком в ответ на их приветствие. Когда они заходят в лифт, Матвиенко невесомо толкает Антона плечом в плечо и, пряча улыбку в ладони, поглаживающую короткую бородку, негромко произносит:  — Прекрасно выглядишь.  Тот не успевает ничего ответить, крайне растерявшись, и хирург выходит из кабины, не попрощавшись.  Двери закрываются.  — И он в курсе? — с сомнением уточняет Журавлёв. — Я ничего не говорил, — открещивается Антон. А комплимент Сергея Борисовича, надо сказать, его очень подбадривает.  — Они же друзья. Я, например, не удивлён, — встревает в разговор Позов.  Все выходят из лифта, неторопливо направляясь к кабинету. Пока времени им хватает. Они не сильно обсуждают всё то, что случилось вчера, потому что обсуждать, собственно, нечего. Антон отказывается как-либо комментировать свои чувства, просто краснея как помидор, когда кто-то из парней пытается его расспросить подробнее. Он сам не уверен, к чему вся эта суета. Но понял, что больше не в силах сдерживаться. Банально воспользовался тем, что у них остался последний день обучения, а значит ставки повышаются. И в случае неудачи у них у обоих будет время до следующего учебного года, чтобы забыть это недоразумение. И совершенно не ожидал, что Арсений Сергеевич согласился. Внутри в тот момент, помимо шока, ощутил некоторое разочарование — ведь план дальше он не продумал.  Напротив распахнутых дверей, у окна, стоит Арсений Сергеевич, который, словно герой пушкинского романа, задумчиво смотрит вдаль. Антону вновь чертовски нравится то, как он выглядит, пусть и со спины. Он, будто писатель Серебряного века — тонкая светло-светло бежевая рубашка, он затрудняется точнее определить цвет, и коричневые брюки с туфлями. Так что Шаст останавливается как вкопанный, заставляя своих товарищей так же резко затормозить рядом с ним. Попов на шум сзади себя никак не реагирует. Только поправляет очки — это можно разглядеть сбоку — и не отрывается от лицезрения дождливой Москвы с десятого этажа.  Журавлёв возмущённо пихает Антона, побуждая последовать далее, а Дима только фыркает и берёт его самого под локоть, уводя от этих двоих. Иногда у него складывается, что именно он — спонсор этой парочки. И как бы посмеялся над его домыслами Сергей Борисович Матвиенко.  Он и вправду часто слишком порядочный. Возможно, конечно, только в своей голове. Половину ночи, помимо тщательного выбора заведения, мучился размышлениями насчёт того, насколько красиво так ловко кинуть Выграновского и живо переключиться на Арсения Сергеевича. Для него, на самом деле, весьма типично — очаровываться людьми, стоит только получить крупицу их внимания и всё, в голове уже самые что ни на есть воздушные замки со всеми вытекающими последствиями. Иногда он флиртует со скуки, осознанно понимая, что ничего серьёзного и даже несерьёзного не выйдет. И никак не может избавиться от этой привычки.  — Доброе утро, Арсений Сергеевич! — храбро здоровается, придерживая лямки своего рюкзака обеими руками.  В целом, всё запланировано. Отправит ему сообщение с адресом и временем. Попов, как ему удалось заключить, согласно своему наблюдению, ещё на какое-то время после преподавания остаётся в институте. Так что этого времени хватит Антону, чтобы доехать своим ходом до кофейни, а Арсению, чтобы поработать и добраться на автомобиле.  — Здравствуйте, Антон.  Попов не оборачивается, значит, либо увидел его периферическим зрением, либо узнал по голосу. Он не двигается, так и остаётся застывшим в этой своей непоколебимой позе. А Шастун только думает о том, получится у него когда-нибудь узнать его чуть лучше?  У него в голове бегут строчки одной из любимых песен: «Я тобою горел — ты тушила пламя слезами. Я тобою горел так, что ты испугалась огня». И он не знает, как, на самом деле, близка к истине эта ассоциация в его голове. Потому что один всегда был слишком холоден для остальных, а другой — слишком пылок.  Не понимая, как ещё можно спасти эту ситуацию, разворачивается к аудитории, чтобы исчезнуть в дверном проёме.  А что, если их встреча пройдёт ровно в таком же темпе? Это же, на самом деле, достаточно страшно. Потому что второго шанса у него, скорее всего, не будет. 

* * *

Немного грустно, что этот цикл лекций закончится. Так думает Антон, прислонившись затылком к холодному стеклу вагона, который увозит его на нужную станцию. Не только из-за Арсения Сергеевича, а в целом, из-за Института Склифосовского. В нём ему очень нравилось. Нравилось ездить между этажами ещё на своей коляске после операции, нравилось и во время учёбы и волонтёрства бродить из одного кабинета, вроде бы и по делу, а вроде и глазея по сторонам, впитывая в себя атмосферу. Врачи на него особо внимания не обращали, ординаторы, включая его друзей, были слишком заняты в основном, чтобы как-то нормально поболтать, медсёстрам он, несомненно, симпатизировал. Высокий молодой симпатичный студент, который не боится никакой работы — приятный бонус в череде рабочих дней. И ему, как безнадёжному романтику, очарованному отделением экстренной хирургии, было немного обидно и жаль, что он уйдёт отсюда, а жизнь этих людей будет продолжаться дальше, без него. И он многое пропустит. Разумеется, потом, когда розовые очки разобьются, как уверяет Поз, стёклами внутрь, и он поработает здесь достаточное количество времени, очарования будет значительно меньше. Но он всё равно не теряет надежды, наблюдая за работой того же Попова, который ею, спустя десяток лет, также поглощён, также ею заинтересован.  Выскальзывает вместе с толпой из вагона и несколько минут стоит посредине станции метро, рассматривая карту в телефоне, чтобы прикинуть, какой ему выход нужен. Определившись, поворачивает к эскалатору, чтобы подняться наверх.  Кофейню он выбрал, как ему кажется, идеальную. Совсем случайно он узнал о ней — неприметное небольшое здание оказалось семейным кафе, которым владеет супружеская пара, муж и жена. В тот вечер ему нужно было просто выпить кофе, хоть где, поэтому он туда и попал. И сначала засомневался, туда ли ему нужно.  Помещение делится на два этажа. На первом — буквально выставка всех возможных видов чаёв и кофе, которые можно приобрести. Сами хозяева здесь работают каждый день — пекут выпечку, делают пряники, фреши, соки, компоты и десерты. Меню не очень широкое в плане еды, но люди сюда приходят не за этим.  На втором этаже расположены столики, их немного, штук пять или шесть. Но самый любимый для Антона — в углу, чуть более уединённый, чем остальные. Столы и скамеечки напротив них выполнены из дерева, ножки столов имитируют бамбуковый стебель, как и спинки скамеек — длинные, более тонкие, бамбуковые стебли уложены в стройный ряд. Вообще весь дизайн интерьера — достаточно сборная солянка. Но это не мешает месту быть уютным. Антону нравится здесь абсолютно всё: и эти столы со скамеечками, и деревянные полы, и потолки, и свисающие светильники в деревянной оправе, и растения, иногда вполне рандомно (по его мнению) расставленные на подоконниках, и небольшого формата картины на стенах — с изображением деревьев или животных. Вообще интерьер напоминает ему традиционный китайский стиль. Он совсем не специалист, но первые ассоциации такие.  — Добрый вечер! — широко улыбается, только делая шаг за порог кофейни.  — Привет, Антон! — улыбается ему в ответ широкоплечий мужчина в коричневом фартуке и с кудрявыми волосами, собранными в небольшой пучок на макушке.  Он стоит за столом и терпеливо клеит маркировку и этикетки на пакетики с чаем и кофейными зёрнами.  — Как у вас дела?  Снимает куртку и вешает на небольшую вертикальную вешалку. У него внутри до самого последнего момента было всё спокойно, но теперь становится тревожно. Антон тревожность не любит — она заставляет делать лишнее и, скорее всего, не нужное. Сердце взволнованно «ухает», а сам он машинально облизывает пересохшие губы.  Небольшое овальное зеркало встречает его на входе, так что он торопливо приглаживает волосы и рубашку, которая за целый день, к счастью, не успела сильно помяться.    — Отлично! Ты один будешь? Тебе как обычно?  — Нет, я... Ко мне ещё придут, — осторожно сообщает он.  Ему становится немного грустно от этого осознания — он не может просто сказать: «У меня здесь что-то типа свидания, а может и просто встреча. Ко мне придёт офигенный мужчина, и я надеюсь произвести на него хорошее впечатление». Почему одни люди могут спокойно делиться своей жизнью, а другие нет? Хозяева — хорошие ребята, наверное, ровесники Арсения, но он совершенно не знает, как они отнесутся к этой сногсшибательной новости, а разочаровываться и ссориться ему не хочется. Может быть, когда-нибудь потом.  — Хорошо, — понятливо кивает он и снова улыбается. — Подойду к вам попозже. Твой любимый столик свободен. 

* * *

Арсений сидит, откинувшись на спинку автомобильного сидения. Ещё не до конца понимает, стоит ли ему выходить из машины. Он ведь может просто взять и уехать. И ничего ему за это не будет. Но нет, он же постарался, успел все дела завершить, чтобы не опоздать, приехал за пять минут и сейчас смотрит на часы на приборной панели, которые документируют тот факт, что осталось теперь уже четыре минуты. Чертовски ненавидит опаздывать, поэтому хорошо, что есть время, чтобы подумать.  Но выходит. Потому что сам хочет это сделать. В голове ещё не до конца сложены все определения и понятия, но в глубине души он невероятно взволнован этим.  Заходит в непонятное ему место и в самом начале, как и Антон несколько лет назад, замирает, оглядываясь и пытаясь понять, не ошибся.  — Добро пожаловать! — улыбчивый мужчина встречает его и кивает в сторону витиеватой лестницы — Вам туда. Куртку можно повесить на вешалку справа. Арсений молча кивает и хмурит брови. Ему тут совершенно не нравится. Ни интерьер, ни запахи, ничего. Он привык бывать в более стерильных местах, не считая, конечно, излюбленных. Но одно ему нравится сильно — тут никого нет. Еле слышная музыка и приятное ушам и напряжённому мозгу отсутствие человеческих голосов.  — Здравствуйте, Арсений Сергеевич! — Антон суетливо вскакивает со своего места и мнётся, кусая губы. — Я не знаю, понравится вам тут или нет... — взволнованно тараторит он и оглядывается вокруг, словно только сейчас по-настоящему анализируя, достойно ли это место Попова. — Но кофе тут очень вкусный, правда! Арсений спокойно осматривает его и просто кивает. Так же молча, как и там, внизу. Он проходит в дальний угол, где располагается тот самый уединённый столик. И Антон прав — хотя бы это ему нравится.  Садится, а Шаст плюхается напротив.  Лицо мужчины невозмутимо, но голубые глаза с интересом осматриваются вокруг. Складывает обе руки на столик перед собой, пальцы левой руки ненавязчиво касаются перстня на правой, он поглаживает кольцо, мягким движением проворачивает его вокруг и возвращает на место.   Арсений не знает, что ему сказать, как начать разговор и вообще, как нужно себя вести в этой ситуации. Он не то чтобы не уверен в себе, но эта ситуация ставит его в непонятное положение, поэтому он просто поджимает губы и молчит, пытаясь понять, что сказать будет уместно.  — Что вы будете пить? Эспрессо и американо?  — Американо.   Если эти односложные ответы будут продолжаться весь вечер, то Антон к этому совершенно не готов. Его разговорчивости, в целом, хватит и на двоих, но внутри он будет повержен. Потому что ему показалось, ему просто показалось, что Арсений Сергеевич заинтересован в нём тоже. Но что, если он ошибся? Что, если он считал что-то некорректно? Что, если это — просто растерянность Попова перед таким напором? Но он же взрослый мужчина, и если не хочет делать что-то, то может не делать. А раз он здесь, значит ему это тоже зачем-то нужно? — К нам сейчас подойдут. И можно будет сделать заказ, — зачем-то объясняет он ему.  — Хорошо, — соглашается Арсений.  И ровным счётом никак не помогает бедолаге выбраться из этой пучины неловкости.  Антон расстёгивает верхнюю пуговицу рубашки, теперь она давит ему на шею, мешая дышать. Или дело совсем не в пуговице? Но попробовать это не мешает. Взгляд Арсения цепляется за его пальцы, он смотрит на это действие, но никак его не комментирует. Видимо, горазд только в инициативе наорать просто так, думает про себя Шастун.  — Сегодня последний день вашего преподавания у нас, — произносит это буквально с ужасом, потому что ничего другого в его голову совершенно не лезет.  Как будто все остальные светские темы для них на данный момент закрыты, пока они не разговорятся хотя бы на таком элементарном поприще. Просто прекрасно.  — Я ещё буду преподавать у другой группы вашего курса, — спокойно сообщает мужчина.  — Когда?  — Так же, с середины месяца, только в декабре.  — Что ж, придётся прогуливать анестезиологию, чтобы снова увидеться с вами, — улыбается Антон, тоже в такт ему складывая руки, опираясь локтями о стол.  — Зачем? Вы же прослушали курс. Антон улыбается ещё шире. Флиртовать с ним тоже невозможно. Его это забавит, ведь флирт — главное оружие, с помощью которого он обольщает людей. На Попова эта магия не действует.  — Я просто шучу, — после короткой паузы кое-как находит, что ответить.  — Я не понимаю шуток, — мрачно резюмирует Арсений.  — Это ничего страшного. Я могу пояснять вам, когда это шутка. И вы можете тогда оставаться в контексте.  Он поднимает на него взгляд голубых глаз, на мгновение концентрируясь на этом дружелюбном лице.  — Обычно, — глубоко вздыхает, — люди слишком сосредоточены на себе в процессе разговора, и им совершенно ни к чему думать о том, как поймут их слова другие, потому что, — снова крутит кольцо на безымянном пальце, — то, что попадается на глаза чаще, то в их понимании и есть истина.  — Что вы имеете в виду?  — Я имею в виду, что если вокруг вас всё складывается определённым образом, то, скорее всего, вы будете жить в убеждении, что так будет всегда, игнорируя, что иногда может быть иначе. Если люди понимают друг друга без дополнительных пояснений, это не означает, что это работает с каждым.  Антон смотрит на него, затаив дыхание, боясь спугнуть его мысль, боясь чем-то его смутить, чтобы он не замолчал. Он и вправду не часто думает о том, что кто-то в жизни отличается от остальных. Вокруг него в подавляющем большинстве нормотипичные люди, так что беспокоиться о ком-то «отличном» не приходится. Банально нет повода.   — Но ведь это не означает, что эти люди плохие, — мягко говорит он после паузы, в которой убеждается, что Арсений Сергеевич закончил мысль. — Может быть, у них просто не хватает жизненного опыта и чуткости.  — Может быть, — кивает.  К ним подходит мужчина, который, по-видимому, владелец этого заведения или просто работает здесь, делает вывод Арсений. Антон сообщает ему, что они будут пить, а затем уточняет у своего собеседника, хочет ли он что-нибудь поесть. Тот отрицательно качает головой. Пока молодой человек занят общением, Арсений исподлобья рассматривает его. Когда пытливые зелёные глаза не смотрят на него, это сделать проще. Его чёрная рубашка практически идеально выглажена — это ему нравится. Вьющиеся волосы чуть растрёпаны, но претендуют на какую-то попытку укладки — это ему тоже нравится. Тут достаточно тихо и спокойно — его это успокаивает. Он думает о том, целенаправленно ли Антон выбрал такое место, или он об этом просто не задумывался. Люди редко задумываются о таких вещах для него. Кроме, наверное, Матвиенко. И, может быть, иногда и Павла Алексеевича.  Вопрос всё ещё витает в воздухе — зачем он согласился на эту встречу? Это же просто его студент, вот и всё. А он его преподаватель. К тому же, Арсения очень беспокоит, что Шастун имел какие-то личные отношения с Выграновским — это ему непонятно больше всего.  — Всё хорошо? — осторожно спрашивает его парень, когда они снова остаются одни.  Он огорчённо хмурится, потому что ему кажется, что Арсений снова закрывается от него на десятки замков.  — Зачем вы делаете это всё? — Что «всё»? — Мне казалось, у вас есть компаньон.  — Это не так, у меня никого нет, — мотает головой Антон.  Грустно, что тому приходится задумываться об этом. Он явно заслуживает большее. И Антон кусает губы, пытаясь понять, не сделал ли чего лишнего в отношении этого мужчины. Сам в начале максимально спалился касательно Выграновского, а теперь делает вид, что его это не касается.  — Я не смогу распознать ложь, поэтому вы можете воспользоваться этим, — холодно констатирует Попов.  — Я очень не люблю врать, Арсений Сергеевич. И, более того, я не хочу врать вам. Мне нечего скрывать.  Голубые глаза смотрят прямо в эти широко распахнутые зелёные. Он практически не моргает, а спокойствие на его красивом лице лежит идеальной маской. И под этом взглядом Антону становится очень неуютно, он ёжится, но глаза не отводит. Часто и растерянно и хлопает ресницами.  — Я тоже не люблю врать, — смягчается после этого неосознанного со своей стороны акта морального насилия.  — Значит, мы можем быть честными друг с другом?  — Да, наверное, это так.  — Я просто хотел... — знать бы самому, чего он хотел-то, но Арсений почти наверняка такую неопределённость отвергнет моментально. Его просто тянет к этому айсбергу, его так обжигает этот холод, что он хочет повторить этот селфхарм вновь. Потому что никогда таких людей не встречал. И если кого-то это поможет оттолкнуть, то его — нет. — Я просто хотел немного ещё пообщаться с вами. У нас же обучение закончилось. И мы не увидимся до самого экзамена, — торопливо объясняет ему. Арсений слушает молча и не перебивая. — Мне просто хотелось ещё немного побыть с вами.  Наверное, ответить так — будет той самой честностью и правдой. Большего он пока не способен ему дать.  Но мужчину это устраивает. Он кивает и наконец-то отпускает злосчастный перстень, который за последние пятнадцать минут был потрепан нещадно.  Им приносят кофе. Шастун заказал себе, как обычно, латте. Точнее, хозяину он озвучил это как «мне как обычно». И как обычно — это латте с карамельным сиропом. В присутствии таких суровых фанатов кофе, как, условно, Поз или Попов, ему становится самую малость неловко, что он пьёт такие напитки. Хорошо, что не лавандовый раф. Это бы он в компании мужчины просто не смог бы произнести.  — Кофе здесь очень вкусный, — совершенно неясно, чем заполнить эту возникшую паузу, потому что Попов явно в этом деле ему не помощник. — Я узнал об этом месте несколько лет назад, совершенно случайно, когда бродил в поисках кофе. И здесь тоже очень вкусный чай. Но кофе я люблю больше... — тараторит он, в конце умолкая, чтобы перевести дыхание.  Арсений Сергеевич аккуратно берёт пальцами обеих рук стакан с американо и делает несколько вдумчивых глотков. Затем ставит его на стол и поднимает взгляд на молодого человека, словно недоумевая, к чему столько лишней болтовни.  — Да, очень неплохо, — смилостивившись, комментирует он кофе.  Американо и вправду достаточно вкусный. Претензий к напитку у него нет, но наверняка пил что-то и вкуснее. Но это уже, вне сомнений, придирки.  — Но с детства я пил чай. Но после начала учёбы в медицинском, пришлось перейти на что-то покрепче. Хотя вообще, как известно, кофеина в чае больше, чем в кофе. Но кофе, может быть, и на уровне плацебо, меня бодрит больше.  — Неправда. В сухих листьях чая больше кофеина, конечно, но в самой чашке чая меньше кофеина, чем в чашке кофе, потому что молотого зерна требуется для приготовления больше, чем листьев чая.  — А, да? — Антон растерянно таращит на него глаза и чешет макушку. — Не думал об этом.  Губы Арсения трогает краткая полуулыбка.  — Я тоже об этом не думаю, просто знаю.  — Это просто такое выражение. Что подразумевает то, что я не анализировал так скрупулёзно эту информацию и не подвергал её сомнению.  — Но это же очевидно.  Теперь очередь его собеседника улыбаться. То, как тот опровергает простые тезисы, его провоцирует на весьма смешанные эмоции. Особенно то, как серьёзно он это делает.  — Возможно. Но, может быть, это очевидно вам, потому что вы такой умный.  — Для того, чтобы это понять, не нужно обладать особенным умом. — Ладно-ладно, я понял вас. Это просто шутка! — Шутка, что я умный?  Его спокойствие просто поражает воображение. Антон кусает нижнюю губу, пряча улыбку, изо всех сил напрягая щёки. Затем прикрывает руками ладони, пряча лицо. Спустя мгновение он раздвигает пальцы, выглядывая между ними.  — Хорошо, это был флирт. Простите. Я ужасно флиртую.  Флиртует он абсолютно точно не ужасно, но почему-то хочется сказать именно так: что дело не в том, что Арсений Сергеевич его просто не понял, а в том, что это у него получилось плохо.  Хирург обеими руками сжимает стакан, пристально рассматривая его и внимательно слушая Шастуна. Его тонкие губы вновь трогает спокойная улыбка. Но на парня он не смотрит.   — Хорошо, — просто соглашается.  — Ну, вот, я хотя бы смог заставить вас улыбнуться. Снова, — убирает руки от лица и победно улыбается в ответ, теперь уже не прячась перед ним.  — Да. Делает ещё несколько глотков кофе.  Обычно его раздражают чужие шутки, сарказм, намёки (это вообще отдельный котёл в аду, особенно, когда потом за это предъявляют), потому что тяжело оставаться в контексте, а переспрашивать и уточнять — не вариант. Людей это смешит. И он в такие моменты ощущает себя ничтожеством, которое просто не способно общаться с людьми. Абсолютно бесполезный навык, по его мнению, но который так сильно увеличивает расстояние между ним и другими. А то, как Антон выруливает из всех ситуаций — это ему нравится. Он делает это слишком корректно и мягко, не позволяя ему почувствовать себя не в порядке.  И это очень хорошо.  Арсений поднимает взгляд на него — парень сосредоточенно допивает свой кофе, после чего с глухим стуком ставит стакан на стол. На его верхней губе отпечатывается белая пенка напитка. Тянет руку к салфетнице и лёгким жестом выдёргивает из неё одну салфетку. Протягивает её Антону, тот не сразу соображает, что к чему, а потом спохватывается и старательно вытирает рот.  — Ой, спасибо. Извините.  — Не стоит извиняться.  — Да, вы правы.  — Извинения, как правило, существуют не для того, перед кем извиняется, а для того, кто извиняется. Чтобы почувствовать себя лучше.  — Думаю, вы правы. Но если человек делает то, что неприятно вам, как вам может полегчать от причинённого ущерба? — Мне будет достаточно, если он просто перестанет делать это.  — Но извинения — это мостик, чтобы вернуть прежние отношения.  — Извинения — это фантик, в который обязательно должна быть завёрнута конфета — поступки, чтобы этот фантик чего-то стоил, — на этих словах Арсений усаживается удобнее, опираясь о спинку.  — А как вы общаетесь с пациентами... Если вам немного сложнее общаться с людьми, чем остальным. Это мешает в работе? Он старается максимально тщательно формулировать фразы, пытаясь избегать любого неосторожного слова, потому что ему кажется, что это определённо точно заденет Арсения. Но ему абсолютно так же точно очень интересно узнать больше о том, как он справляется с трудностями в общении, потому что его расстройство — часть его. И, он думает ровно так, как и Сергей Борисович Матвиенко. А именно, что поняв эту специфику, можно лучше понять и узнать Арсения. Сам того не зная, идёт по протоптанной и корректной дорожке.  — Я стараюсь думать о работе, — поднимает голову и смотрит в никуда, его взгляд растворяется. — И о том, что могу сделать, а не о том, что не могу. И я могу оперировать пациентов, а также информировать их и их родных о ходе лечения. А это уже многое.  — А как же пациенты и их родные, они как реагируют? — До операции им нужно принять правильное решение и убедиться, что мне можно доверять — это я могу предоставить им. После операции — узнать подробнее, что случилось, — пожимает плечами. — Это я тоже могу им дать. А утешения и эмпатия... — чуть приподнимает подбородок, — для этого в отделении полно других сотрудников. Он лукавит. Ему бы хотелось, возможно, быть ближе к пациентам, видя, как много обратной связи получают его коллеги, когда присоединяются к ним более открыто, чем он сам. Но, с другой стороны, как хирург, он обычно удостаивается благодушного внимания со стороны людей, с которыми работает. Потому что если и его сознание способно сыграть злую шутку, то руки не подводят практически никогда. — Вы и так делаете очень многое. — Почему вы спрашиваете?  В голове Шастуна мелькает мысль, что хотя бы Арсений Сергеевич может общаться к нему на «ты», хотя, например, с Выграновским они достаточно быстро перешли на неформальный тип общения. Но да, наверное, было бы странно видеть друг друга без одежды и «выкать». Наверное, Попову самому некомфортно общаться более неформально, поэтому он старается в такт ему не обращать внимание на эту небольшую деталь.  — Мне просто интересно узнать вас получше. Вы против?  Он смотрит, как взгляд мужчины фокусируется на нём. И в его глазах мелькает тень беспокойства. Антону кажется, что он физически телом ощущает, как скрупулезно и детально сейчас думает Арсений Сергеевич, анализируя что-то, что ведомо только ему.  — Хорошо, — подумав, соглашается он.  Антон разглядывает его спокойное лицо, его губы, которые тот по привычке поджимает после каждой сказанной фразы, аккуратную небритость, что ему дьявольски идёт, очки в тонкой оправе, которую тот периодически весьма изящно поправляет.  — Почему нейрохирургия?  Ему бы хотелось разделить эту свою страсть с тем, кто поймёт его лучше любого человека, лучше его друзей, лучше даже ребят-ординаторов, с которыми он иногда общается. Но опасается, как бы это не было слишком навязчивым. Признаваться Попову, что он метит в ординаторы его отделения — пока на это смелости не хватает, потому что непонятно, как тот отреагирует.  — Это интересно. Вы так не находите?  Антон задерживает дыхание, чтобы сдержать порыв и не выпалить то, как сильно его на самом деле интересует эта область, но никто из его окружения не разделяет эту страсть. И он будет счастлив после ординатуры окунуться в понятную ему среду.  — Человеческий мозг — уникальный лабиринт для исследований. Весь организм, конечно, устроен сложно, но одновременно точно, словно соткан самым великим гением мира, но мозг — это особенная часть. Он составляет несколько процентов в размере от общего веса человека, но именно мозг делает из людей человека, единицу общества со своими интересами, воспоминаниями, чувствами и уровнем интеллекта.  Арсений слушает его с интересом. Он больше не теребит кольцо на пальце, не трогает и пустой стакан перед собой. Ладони его лежат на столе, словно он вот-вот обопрётся ими и встанет, чтобы уйти.  — После практики в нейрохирургии я понял, что остальная хирургия мне не так уж интересна.  — И как быстро вы это поняли? — Я искал что-то как можно более сложное. И чем сложнее, тем лучше. Хирургия была началом этого пути. Оставалось только выбрать специальность. Вам интересна нейрохирургия? — Вообще... — Антон мучительно подбирает нужный вариант ответа (его просто нет) и пальцами трёт вспотевшие ладони. — Да.  Ничего умнее придумать ему было просто не суждено. Но вовремя вспоминает о том, что Арсений просто не будет анализировать его слова и выискивать в них двойной смысл. Скорее всего, просто оживится от того, что есть кому присесть на уши.  Так и происходит. 

* * *

— Вы не против, если я закурю?  — Вы уже достали сигарету, зачем спрашиваете?  — Тоже верно, — соглашается Антон.  Щёлкает зажигалкой и жадно затягивается, ощущая, как приятное тепло обжигает его гортань. Арсений стоит рядом с ним, руки его в карманах брюк, пальто расстёгнуто, он смотрит куда-то вперёд. Голова его чуть приподнята, спина по-военному прямая. Он всё так же спокоен и задумчив. Антону совершенно неясно, о чём тот думает, какие у него мысли и эмоции по поводу сегодняшнего вечера. Ему привычно сканировать людей, догадываться о том, что тем даже порой самим непонятно. В качестве галантного одолжения старается не копаться в своих друзьях, но в остальных людях — пожалуйста.  — Уже поздно, — словно пробуждается ото сна и разворачивается к Шастуну, — я вас подвезу.  Антон кашляет и торопливо тушит сигарету о край мусорки, куда её и выкидывает.  — Не стоит, я могу добраться сам. — Это был не вопрос, — отрезает мужчина.  Он трогается с места, решительным шагом добираясь до парковки. Антон, несколько озадаченный, послушно идёт за ним следом, так впечатлил его приказной тон Попова. И вправду ни коем образом на это не рассчитывал, а, более того, намеревался вполне себе целенаправленно, пока метро работает, добраться до дома самостоятельно.  Белоснежный «Ниссан» дружелюбно мигает им фарами. Арсений останавливается около двери пассажирского сидения и распахивает перед парнем дверь.  — Спасибо, — бормочет он, неловко забираясь внутрь. Дверь сбоку закрывается.  И он думает о том, что это было: банальный жест вежливости или мужчина просто не доверяет ему касаться своего автомобиля.  В салоне он протягивает без слов ему телефон с открытым в нём навигатором, в который предполагается, что Шастун введёт свой адрес. Что он и делает. Ехать минут тридцать, а Антон недовольно хмурится, прикидывая, сколько времени это займёт на самом деле, сколько времени Арсению потом ехать до своего дома. Но от полного самобичевания спасает только одно — завтра воскресенье, а значит, что, по идее, ему не нужно на работу.  — Вам нравится водить?  — Да, почему бы и нет, — кладёт руки на руль и откидывается на чёрную спинку сидения. — В дороге не стоит разговаривать, я отвлекаюсь, — и автомобиль выезжает с парковки.  Антон обмякает щекой на ремень безопасности и просто, прислоняясь краем лба к стеклу, смотрит в окно. В конце октября темнеет уже достаточно рано, около пяти часов вечера солнце практически скрывается за горизонтом, так что сейчас, в девять вечера он лицезреет тёмные улицы Москвы с горящими фонарями на пути — те ровной стайкой мелькают за окном.  Ему чертовски хочется спать, потому что последние ночи он спал слишком мало, чтобы высыпаться в принципе, плюс, учитывая ежедневную нагрузку, это становится совсем ничтожным количеством сна. Поэтому решает просто прикрыть ненадолго тяжелеющие веки, просто подремать в дороге, чтобы обязательно проснуться позже, когда они приедут.  Арсений не чувствует себя уставшим. Конечно, в идеале ему бы уже быть дома, чтобы готовиться ко сну и заниматься своим размеренным бытом, но он успокаивает себя тем, что не всегда дни будут похожими друг на друга, и это нормально.  Вождение его умиротворяет, если, конечно, это не бесконечные московские пробки, тут нервы сдадут у любого. Водит без музыки, без разговоров, в полной тишине автомобиля. Иногда, конечно, если это Матвиенко, то любые правила имеют возможность нарушиться, потому что того просто не заткнуть, если он всерьёз захочет поговорить. Но Антон оказывается понятливее его лучшего друга. И это радует.    Он впервые встречает студента, который так живо и активно интересуется нейрохирургией и, более того, ещё неплохо разбирается в этом. Конечно, за время лекций всей группе удалось посетить несколько операций, но этого, как полагает Арсений, было бы недостаточно для такого объемного интереса. И если в самом начале их встречи тот сбил его с толку своей суетой и болтливостью, то потом беседа перешла во вполне себе комфортную стадию.  Его всё ещё злит воспоминание про Выграновского — абсолютно любое. Связанное с Антоном или нет. Но если последний заявил, что не о чем беспокоиться, то он не склонен фантазировать о теориях заговора против себя.  Перед его глазами встаёт это, прячущееся за пальцами, улыбчивое лицо с широко распахнутыми зелёными глазами. Странно анализировать эту беседу как-то глубже, но он признаётся себе, что ему было хорошо. Даже не «нормально», «средне», а прямо-таки даже вполне себе хорошо.  Только лишь на улице, когда молодой человек закурил, мерзкий сигаретный дым привёл его в чувства.  — Мы приехали, — негромко произносит он, концентрируясь на параллельной парковке. Но Антон не реагирует. — Антон, мы... Осекается, потому что понимает, что тот спит.  Медленно отстёгивает ремень и двигается чуть вперёд, чтобы заглянуть ему в лицо. Рука парня локтем опирается о стекло, а ладонь подпирает щёку. Антон и вправду спит. Арсений бросает короткий взгляд на циферблат на приборной панели и хмурится. Время совсем детское.  Он немного растерян и совсем не понимает, что именно ему нужно сделать. Разумеется, он не может весь вечер сидеть и ждать, пока тот проснётся — это просто невозможно. Но, с другой стороны, ему почему-то жаль тревожить его, что тоже, на самом-то деле, несусветная глупость.  Смотрит на его закрытые глаза, на вздрагивающие во сне длинные ресницы, на причмокивающие пухлые губы, на его спокойное и утомлённое лицо, на лоб которого падает несколько кудрявых прядей волос. И пытается внутри себя весьма торопливо отыскать то самое чувство — мгновенно, как огонь на кончике спички, вспыхивающее раздражение при виде Антона Шастуна в коридорах Института Склифосовского.  Арсений рассеянно хмурится и сглатывает, не отводя от него напряжённого взора. И, видимо, под этим пристальным взглядом тот ёжится и просыпается.  Антон вскакивает моментально, когда осознаёт, что, вместо короткой дремоты, провалился в вполне себе глубокий сон. И больно ударяется головой о потолок автомобиля. Мужчина в ответ на эту экспрессивность только вопросительно приподнимает бровь. Его губы вновь трогает короткая усмешка.  — И долго мы так стоим? — подозрительно уточняет Шастун, почёсывая макушку.  — Нет, — приподнимает запястье, жестом обнажает его, смотрит на дисплей часов. — Не долго.  Он поспешно зарывает пальцами обеими рук в волосы, зачёсывая их назад, затем отстёгивает ремень безопасности.  — Я открою.  Арсений Сергеевич легко выскальзывает из салона и обходит машину. Плавно открывает дверь, выжидая, пока парень выйдет.  — Вы мне не доверяете открывать двери или вы просто джентльмен? — сонно щуря глаза, шутливо произносит Антон.  — А есть разница? — дверь захлопывается. И Арсений прячет руки за спину, не двигаясь с места, так и стоя перед ним.  — Мне – да, — но тот ничего не отвечает, только пожимает плечами. Ветер треплет его чёрные как смоль волосы, но его это не беспокоит. Наверное, нужно что-то сказать на прощание, но не знает, что именно. — Спасибо, что согласились выпить со мной кофе.  — Хорошо, — кивает Арсений. — Спокойной ночи.  — Спокойной ночи, Арсений Сергеевич.  Антон направляется к поезду своего дома. И у самой двери оборачивается назад. Автомобиля на месте уже нет, а вот сам он улыбается в эту темноту своего двора.