Невыносимый

У Арсения совершенно нет времени, чтобы заниматься чем-то, кроме работы и работы. Это нормальная практика в те дни, когда он совмещает преподавание и смены в Институте. Но сейчас ему ощущается, что эти две недели явно какие-то особенные. Начиная тем, что происходит с ним практически регулярно, заканчивая теми открытиями, которые приходится открывать против собственной воли.  А он совершенно не любитель открытий.  Сегодня нарушает свою излюбленную и отточенную донельзя привычку приходить на работу в определённое время. Возможно, по той причине, что Воля сказал ему, что в этом нет необходимости, если только срочно не потребуются его руки и мозг. Но здесь его выдернут, кажется, даже из могилы, поэтому заведующего вероятность данного эксцесса не сильно беспокоит. Матвиенко доверительно расшифровал Попову ещё некоторое время назад — Павел Алексеевич со своим опытом, пусть и не психиатрическим, понимает, что нужно с ним быть осторожным. И способен иногда, когда по его скромному экспертному мнению Арсению это необходимо, давать тому поблажки в виде тех или иных рекомендаций. Уйти пораньше, прийти попозже, что-то не делать или что-то делать. Последнего это всегда прилично так раздражало, потому что он искренне не мог понять, почему кто-то решает, что ему нужно, а что не нужно. Но Сергей смог донести другу — не важно, как он к этому относится, мотивов Воли это не меняет — он желает причинить ему только добро. И негибкий в своих суждениях и убеждениях Арсений иногда этим начал пользоваться.  По утрам в зале особенно приятно. Столпотворение из различного вида людей обычно набегает утром чуть позже, затем совершается набег после обеда, ну и вечером — самый ад. Все освобождаются от работы и стремятся размять свои телеса после девятичасового рабочего дня. Фрилансеры же благоразумно выбирают другое время для посещения зала.  Спорт, особенно не командный, для Арсения оказался приятным открытием. Просто механические и повторяющиеся действия, которые не требуют чужого вмешательства и дают результат. Что может быть лучше? У него есть привычный укрепляющий и немного силовой комплекс упражнений для всего тела. Как-то усердствовать над своей формой желания нет, но получать бонус в виде отличного самочувствия и подтянутой фигуры — это всегда приятно. Иногда он задумчиво, но в достаточно быстром темпе прохаживается по беговой дорожке, хотя обычно ему хватает беготни в Склифе. И самым волнительным завершением тренировки является бассейн. Время Арсений ощущает прекрасно. Поэтому даже нет необходимости следить за циферблатом, чтобы отсчитать необходимое количество минут. Иногда он сверяется с ним, но в целом это не нужно.  Плавает либо тридцать минут, если времени мало, либо час, если никуда не спешит. Только два варианта тренировки и никак иначе. Некоторое время назад столкнулся с тем, что равномерно посещать спортзал не получается. В привычное ему время бывают разные ситуации — порой дел больше, порой меньше. Поэтому для себя выделил несколько интервалов, в которые неукоснительно укладывается.  Сегодня у него настроение даже приподнятое, что становится, к сожалению, редкостью в последние недели, в которых буквально всё идёт не так. Но полноценная тренировка и час на дорожке в бассейне точно помогают ему сейчас чувствовать себя намного лучше.  С лёгкостью подтягивается на руках, чтобы вылезти из воды и устало присесть на борт. Кратким жестом стягивает неприятную резиновую шапочку и встряхивает головой. Свободной ладонью проводит по волосам. И встаёт на ноги.  Теперь ему нужно просто сходить в душ, собрать свои вещи и отправиться на работу. Есть в принципе неплохой шанс сохранить благодатное расположение духа до конца дня. Но в этом он сомневается.  Арсений решительными движениями обеих рук вспенивает на густых волосах шампунь, он прикрывает веки, позволяя струе воды в душе смывать пену — она стекает по его спокойному лицу, по шее, по плечам, по бёдрам, в конечном итоге исчезая в сливе на кафельном полу. И если Матвиенко сам по себе весьма любит анализировать свои и чужие поступки, гадать над теми или иными мотивами, то он старательно избегает этого. Потому что понять других ему не дано, а понимать себя не всегда и нужно. Обычно считает так: сделал и сделал. Значит, как и говорил друг ранее, просто не мог сделать иначе.  Но почему он не мог поступить иначе, кроме как вцепиться в этого парня, буквально подтаскивая к себе его и впиваясь взглядом в его удивлённые и широко распахнутые зелёные глаза? Неужели не было никакого другого выхода, кроме как совершить эту глупость? Здесь теория Сергея начинает немного рушиться. Потому что Арсений железно уверен: он мог бы сделать что угодно, кроме этого. Антон совершенно не сопротивлялся, слушался его безропотно, позволяя делать с собой то, что Попову заблагорассудится. Сам же он людям не доверяет. И делать то, что им захочется с ним, никогда не позволял и не позволяет. Даже в сексе ему было порой тяжело расслабиться, потому что потребность в контроле всего происходящего не оставляет его никогда.  Но почему-то Антон позволяет ему так обращаться с собой, хотя это явное нарушение границ, во всяком случае, в мире Попова. А сам позволил тому успокаивать его в лифте так, как тот посчитает нужным. И это сработало.  В душе он долго не задерживается. В раздевалке торопливо приводит себя в порядок. Больше всего ему не нравится сушить волосы феном — обычно звук его напрягает и нервирует. Но здесь фены явно какого-то более высшего ранга, потому что работают практически без шума, только лишь мягким ненавязчивым гудением и тёплым воздухом напоминая о себе.  Арсений придирчиво рассматривает всё отражение в зеркале, старательно приглаживает изящными пальцами уже успевшую отрасти за эти дни щетину — пока не может определиться, как ему нравится больше, с ней или без. Поправляет тёмно-синюю жилетку на светлой рубашке и кивает сам себе. Он удовлетворён собой. Впрочем, как и практически всегда.  Кроме вчерашнего дня. Его тёмные брови раздосадовано хмурятся, когда в голову вновь возвращаются вчерашние воспоминания.  Закидывает сумку через плечо и выходит из раздевалки. 

* * *

Антон скучающе сидит на подоконнике на десятом этаже в ожидании друзей. Сегодня ему пришлось выйти из дома намного раньше, потому что так захотел сам Выграновский. Он позвонил поздно вечером, чтобы сообщить эту блестящую новость. Шаст не на шутку разволновался, рассматривая светящийся экран телефона. «Бери! Ну, ответь же!» — подначивал его Позов. И он ответил на звонок.  Если честно, наивно полагал, что, может быть, Эду что-то от него нужно большее, но тот лишь отправил его с ординаторами по палатам, подмигнув на прощание. А Антон подумал, что когда-нибудь перестанет обманываться насчёт заведующего, но, видимо, не сегодня.  Поэтому сейчас, отпахав свои несколько часов в хирургическом отделении, ждёт друзей, которым в этот вторник посчастливилось поспать дольше, чем ему. Он старается не думать ни о чём. Ни о Выграновском, который всегда раньше очень даже старательно избегал с ним поцелуев и каких-то лишних касаний; ни об Арсении Попове, который касания в принципе не особо любит, но вчера решил потрепать своего «нелюбимого» студента; ни о самом себе, который вчера перед сном бесконечное количество раз прокручивал в голове эту ситуацию. Крепкую ладонь Арсения Сергеевича на своей шее, его серьёзные лазурные глаза, поджигающие насквозь, его пониженный на тон-другой голос с манящей хрипотцой — всё это транслировалось в предсонном сознании Шастуна к его стыду и смущению не один раз. И утром, стараясь не признаваться в себе в истинных причинах, искал хирурга взглядом в приёмном отделении. Но потом кто-то из медсестёр в диалоге между собой упомянул, что Попов придёт сегодня к началу лекции, так что он несколько успокоился. А внутри себя ощутил сожаление, что их встреча откладывается на пару часов.  Но зачем ему эта встреча?  Зачем ему эта встреча, которую он раньше не искал, но которую обретал каждый раз снова и снова? Бросает мимолётный взгляд на настенные часы. Лекция, в теории, начнётся весьма скоро.  И в этот момент в коридоре из распахнувшихся дверей лифта показывается высокая стройная фигура Арсения Попова. Антон вскакивает с подоконника.  Мужчина быстрым шагом, не осматриваясь вокруг, идёт вперёд, в сторону аудитории, смотря себе под ноги. Пальцы правой руки сжимают за ручку небольшую сумку, видимо, с ноутбуком или документами. На левой руке висит аккуратно сложенный халат. На кармане тёмного жилета располагается привычный бейдж.  Он выглядит, как всегда, отстранённым и погруженным в себя. Так что любому стороннему или не очень человеку, наверняка, не захочется как-то вмешиваться в его одиночество. Но не Антону Шастуну. В его буйной голове рождается как минимум несколько поводов для разговора с Поповым. Ни один из них не важен по-настоящему, но ему без разницы. Ему снова хочется завоевать внимание Арсения. Потому что вчера, несмотря на пик странности ситуации, он ощущал себя особенным рядом с ним.  — Арсений Сергеевич!  Хирург останавливается моментально, поднимая невидящий взгляд куда-то мимо Шастуна. Но обращает внимание на свисающие надо лбом студента кудрявые пряди русых волос, на склонённую набок голову и этот хитрый и добродушный взор зелёных глаз исподлобья.  — Снова вы, Антон, — спокойно констатирует ситуацию.  — Вы обещали мне отчёт по операции, помните? — стоит напротив него, спрятав руки за спину и пристально рассматривая невыразительное лицо Попова.  — Я никогда ничего не забываю. Пациента выпишут в четверг. Тогда и приходите. Это всё? Ему нестерпимо хочется избавиться от Антона, потому что его физиономия — прямое напоминание о вчерашних событиях, природа которых Арсению самому пока не очень понятна. Но тем не менее, он фокусируется на нём чуть дольше, вглядываясь в черты его лица, в улыбающиеся пухлые губы и чуть оттопыренные уши. На его шее висит серебряная цепочка, халат слегка, отмечает это с привычным для себя раздражением, помят и небрежно застёгнут на несколько пуговиц, обнажая под собой непонятной расцветки кофту.   — И как вчера меня чуть не придушили, тоже не забыли?  У Арсения перехватывает от возмущения дыхание, он нервно сглатывает.  — Вы просто невыносимы... — бормочет скорее себе под нос и, раздражённо встряхнув плечами, обходит Шастуна, чтобы подойти к двери аудитории и отпереть её.  Антон же смотрит ему вслед с интересом. Кажется, совсем не он переволновался после этого вопроса. Но всё-таки произнёс это вслух, а у самого сердце заколотилось отбойным молотком. Но одно почувствовал точно — Арсений эти воспоминания не отпустил. Так же, как и он сам. И это всегда приятно: понять, что кто-то держится за что-то так же сильно, как и ты.  Отходит к подоконнику, чтобы схватить свой рюкзак. И возвращается. Опуская все предисловия, ему бы просто хотелось поспать полчаса за своим столом в последнем ряду, чтобы наскрести хотя бы какие-то силы на этот явно непростой день. Идёт вторая неделя цикла Хирургических болезней, а Попов сбавлять обороты явно не планирует.  Проскальзывает вперёд него в аудиторию и бодро направляется за свой ряд, пробираясь между скамьёй и партой. Затем закидывает портфель на стол и плюхается на место.  Арсений с облегчением проходит мимо. Спускается по ступенькам в самый низ помещения к своему рабочему месту, чтобы подготовиться к лекции. Обычно приходит раньше всех студентов, чтобы в тишине и, пусть и во временном, но в покое заняться своими преподавательскими делами.  Раскладывает на столе ноутбук, папку со своими заметками. Несмотря на то, что практически всё в двадцать первом веке переведено в цифровой вариант, порой его весьма успокаивают рукописные тексты. Матвиенко, например, в студенчестве безумно обожал рисовать — он рисовал в конспектах, надо это было или не надо, рисовал на билетах на экзаменах, рисовал в первых картах пациентов, которые дублировал для себя, рисовал даже на полях в тетрадях Попова, чем приводил последнего в бешенство. С возрастом навык никуда не делся, но амбиций у него к рисованию поубавилось, как и энтузиазма. Взрослая жизнь устанавливает свои правила.  Завершив приготовления, Арсений поднимает голову и щурится, всматриваясь в фигуру в самом конце аудитории. Антон лежит щекой на своём рюкзаке, что располагается на столешнице, его руки аккуратно сложены параллельно голове. Волосы лезут ему в лицо, но он спит, так что его эти мелочи не беспокоят. Мужчина встаёт и обходит стол, вставая перед ним, опираясь поясницей о него, складывает руки на груди, не отрываясь, смотря куда-то вперёд.  И когда в аудитории появляется первый студент, преподаватель на громкое «Доброе утро, Арсений Сергеевич!» молча прижимает палец к губам. 

* * *

— Не выспался, что ли? — с сочувствием интересуется Выграновский, выуживая из автомата с кофе пластмассовый стаканчик. Протягивает его Шастуну.  То, что Эд угощает его кофе — это что-то значит? Или просто пытается извиниться за разбитое утро Антона?  — Ага, — жмурится тот и с благодарностью принимает горячий бодрящий напиток.  Утром так торопился, что не купил ни кофе в любимой кофейне, ни даже энергетик в магазине или в автомате внутри метро. Так что не удивительно, что вырубился практически моментально в аудитории Попова. На парах спится всегда фантастически сладко.  Проснулся он лишь тогда, когда Журавлёв замолотил ладонью по его плечу, призывая как можно скорее пробудиться ото сна. Вокруг было на удивление тихо, студенты общались негромко, периодически с интересом оглядываясь на троицу с последнего ряда. Лекция ещё не началась, но оставалось несколько минут, так что друзья приняли коллективное решение, что спящую красавицу пора будить. Антон проснулся моментально, сонно несколько секунд продирал пальцами слипшиеся глаза. И поймал на себе тяжёлый взгляд Арсения Сергеевича, который стоял у своего стола, сложив руки на груди. На его плечах белел идеально выглаженный халат. Шастун поёжился и поспешно вытащил из рюкзака шапочку, чтобы натянуть её на взлохмаченные волосы.  — Я тоже не выспался, если тебе станет легче, — прерывает его воспоминания Эд, теперь доставая свой стаканчик.  — Не стало, — доверительно делится Шастун, с наслаждением отхлёбывая несколько жадных глотков обжигающего капучино. Кофе буквально вселяет в его уставшее тело жизнь.  Они на десятом этаже, где в конце коридора, как и на каждом этаже Института, расположен весьма скромный автомат с кофе, соседом которого является уже более презентабельный автомат с разными снеками. Ими Выграновский тоже порывался угостить Антона, но тот отказался. Ему просто хочется горячего кофе. И всё.  Эд присаживается на широкий подоконник. Свободную от стакана руку кладёт в карман хирургических штанов. Только завершил очередную операцию и сразу же, видимо, отправился караулить своего подопечного.  — Свободен сегодня вечером? — вопрос, не требующий ответа. И в такие моменты голос его понижается, звуча весьма соблазнительно.  Антон хочет было что-то ответить, точнее не «что-то», а вполне конкретное, но тут замечает Арсения Сергеевича, который выходит из лифта. Тот, к своему недовольству, замечает их тоже. И только, хмуря брови, кивает коллеге в знак приветствия. Эд улыбается ему во весь рот, неожиданно для остальных двоих участников этих переглядок притягивая к себе Шастуна за локоть.  Взгляд Попова не предвещает ничего ровным счётом положительного, и он мрачно разворачивается, продолжая свой путь.  Антон захлопывает рот и отставляет стакан на подоконник рядом с хирургом. Вытирает вспотевшие ладони о халат и порывается вслед за мужчиной.  — А кофе? — окликает его Эд.  Шастун беспомощно оборачивается и просто мотает головой, оставляя раздосадованного Выграновского в одиночестве. Тот цокает языком и со злостью швыряет свой недопитый стакан в мусорное ведро. Капли жидкости веером падают на пол.  — Эй, — грубо ловит за локоть медсестру, кивает в угол с автоматами, — реши вопрос.  А сам направляется к лестнице, чтобы просто немного пройтись. 

* * *

Антон догоняет Арсения Сергеевича уже практически около самой аудитории. На самом деле, перерыв уже заканчивается, так что ему, в любом случае, нет никакого резона задерживаться ещё в коридоре. Так, во всяком случае, сам себе он объясняет то, почему так подло кинул Выграновского с недопитым кофе.  Или ему просто стало неуютно от того, как изменилось обычно спокойное и невозмутимое выражение лица Арсения? Его в жизни беспокоит явно очень мало вещей. И, почти наверняка, такое же количество людей. Но Эд на мужчину действует как красная тряпка для быка. Конечно, всезнайка Позов не раз втолковывал друзьям, что быки близоруки, им плевать на цвет тряпки, скорее, именно движение этой тряпкой воспринимается ими как вызов, но сейчас именно эта аллегория возникает в голове Антона.  Арсений останавливается около закрытых дверей аудитории. Но не оборачивается. Спиной чувствует, что Антон за ним. И не знает, что ему делать. Войти внутрь или ждать ответа от него, чтобы понять, что он хочет? На деле же злится и не желает просто ничего из этого.  — Арсений Сергеевич... Мужчина оборачивается. Его голубые глаза смотрят серьёзно, а маска безразличия и тотального равнодушия ложится на его небритое красивое лицо как влитая. Чёрные волосы окаймляют чуть нахмуренный лоб — они разделены привычным аккуратным и чётким пробором.  — Что, Антон?  Тот мнётся. Кусает губы и чуть щурит любопытные глаза, пытаясь рассмотреть в нём что-то, что очень хочется. Но Арсений — сплошная темнота. Иногда в этой темноте зажигаются блёклые звёздочки, которые поспешно тушатся их хозяином. И если Шастун — открытая книга, гостеприимно шелестящая своими страницами, то Попов — это просто наглухо запертый и заколоченный гвоздями сундук, скорее всего, с сокровищами. Правда, ключ вместе с его дубликатами точно утоплены в какой-нибудь Марианской впадине.  — Злитесь?  Арсений смягчается моментально. Этот вопрос Антон задаёт ему не в первый раз. И почему-то именно это тихое и робкое «Злитесь?» или ещё «Сердитесь?» помогает ему к своему удивлению обнаружить, что он не злится и не сердится.  — Нет. Почему я должен злиться?  — Ну, не знаю, может, из-за Эдуарда Александровича...  — Нет, не так, — чувствует в себе невероятный порыв — как трепещущий и освежающий ветер, что врывается в комнату из форточки ранним утром, — имею ли я право злиться?  Антон удивлённо хлопает ресницами, просто пялясь на него несколько секунд. Все слова, все фразы и все мысли рассыпаются из ладоней, как резиновые мячики, упрыгивают в разные стороны, так что собрать их снова в кучу не представляется возможным.  — А вы хотите иметь право?  Он сдаётся первым. На мгновение прикрывает веки и тихо выдыхает накопившийся воздух в груди. Затем поднимает взгляд на молодого человека и тянется к двери аудитории, легко распахивая её перед парнем.  — Идите уже, Антон, просто идите.  И тот слушается. Заходит внутрь, прижимая подрагивающую ладонь к грудной клетке, сердце из которой готово выпрыгнуть. 

* * *

 — Сколько операций у тебя сегодня?  Попов мрачно врывается в ординаторскую и бесцеремонно выхватывает из рук Матвиенко телефон, где тот как раз сверяется со своим планом.  В ординаторской — просторном помещении недалеко от приёмного отделения неотложной хирургии — хирурги и ординаторы отдыхают между операциями, даже могут поспать во время ночного дежурства. Тут есть всё необходимое: стол со стульями, чтобы устроить неформальный консилиум, поесть или заполнить какие-то документы, несколько коек, чтобы полежать, поспать или просто пофантазировать о лучшей жизни, ещё холодильник, небольшая кухня, несколько диванчиков и пара шкафов. В общем, островок нормальности, тишины и спокойствия в бешенных буднях неотложки.  — Ничего себе... — бормочет друг и с интересом рассматривает Арсения. — Да вот, одна. Все плановые по утрам же.  Вообще все приличные хирурги стараются проводить операции именно утром, пока пациент не успел ничего съесть. Так проще для всех участников данного мероприятия. А Матвиенко считает себя именно приличным хирургом. Поэтому у него только одна экстренная операция на вечер. — Отдай мне, — требовательно просит Попов, так уж и быть, возвращая ему телефон.  — Тебе? Операцию? — Сергей Борисович усмехается и приглаживает бороду. — Зачем тебе моя операция, ты же только что весь день лекции вел, не устал что ли?  — Это не важно, — упрямо гнёт свою линию Арсений. — Тебе какая разница, не доверяешь мне?  — Нет, я тебе доверяю. Больше, чем себе. Просто я не понимаю, почему... Да ты и не одет даже!  — Я оденусь.  — Ну, операция уже на мне, нужно договориться с Волей... — сомневается Матвиенко.  Ему и вправду такие поспешные мотивы Арсения непонятны. Но очень даже интересны. Спрашивать напрямую опасается, так как видит, что тот весьма напряжён и чем-то расстроен.  — Это экстренная операция, не говори ерунды. Просто отдай её мне.  — Ну, ладно-ладно... Как скажешь.  — Иди, вот, с женщиной своей сходи куда-то. В ресторан, не знаю, куда там ходят на свидания. — Очень плохо, что не знаешь, — укоряюще подкалывает его мужчина, но осекается. — Да, прекрасная идея, спасибо. Расскажешь потом, что у тебя стряслось? А Арсений только отмахивается от него. 

* * *

— Ой, Арсений Сергеевич, вы? — удивляется операционная медсестра, когда Попов врывается теперь уже в операционную, как ураган. — А как же Сергей Борисович?  — Никаких Сергеев Борисовичей не будет сегодня. Работаем! — холодно обрывает её хирург.  Медсёстры и анестезиолог с сожалением переглядываются. Но не спорят.  Работа его всегда успокаивала. Она волей-неволей помогала прийти в чувства даже в самой сложной ситуации, она помогала охладить разгорячённый разум, она занимала его мысли, когда те распоясывались и уходили совершенно не в ту сторону. Новых способов бороться мужчина за всю жизнь так и не придумал.  Работать, работать, работать.  Сегодняшняя операция — банальное дело в нейрохирургии. Сложное, волнительное, потому что результат не будет ясен сразу — нужно дождаться результатов изучения извлечённой опухоли, чтобы понять, какое лечение подобрать и нужно ли оно вообще. Но, в целом, банальное, если брать классическую опухоль. Иногда она может разрастаться настолько и переплетаться с живым организмом так, что хирургу придётся много и много часов, практически не отрываясь, старательно корпеть над тканью живой и неживой, отделяя её ювелирно. Потому что это мозг — здесь всё серьёзно. Не бывает средне, не бывает посредственно — нужно идеально. Шаг влево, шаг вправо, даже если этот шаг измеряется миллиметрами, и пациент уже никогда не вернётся к прежней жизни.  Разумеется, бывают такие ситуации, когда ничто, даже сама магия, не в силах помочь удалить опухоль идеально, без повреждений. И тогда встаёт великий моральный вопрос — что делать дальше? И, наверное, легче, когда это решение принимает сам пациент. Потому что когда вопрос сваливается на его родных, когда тот не в сознании, хирургической команде намного тяжелее. Решать и вершить чужую жизнь — это всегда тяжело. Тяжело порой даже тогда, когда у тебя двадцатилетний опыт. Что говорить о тех бедолагах, на которых эта ответственность свалилась впервые и неожиданно, без всякой подготовки.  Но сегодня никакой драмы. Мужчина просто откладывал операцию, опухоль весьма посредственная, с её удалением не должно возникнуть проблем. Но так бывает — страх операции превышает страх возможной смерти. Даже самая доброкачественная опухоль может оказаться опасной, если будет давить на мозг и разрастаться. Пациент потерял сознание в своём доме и не приходил в сознание. Его в Склиф привезла дочь — высокая стройная молодая женщина в чёрном пальто с испуганными глазами и уставшим взглядом.  — Вы можете вырезать это из его головы? — дрожащим голосом спрашивала она Арсения, который вышел к ней, чтобы сообщить о необходимости операции и взять согласие.  Теперь она принимает решения за отца. Жена его умерла несколько лет назад. Дочь — единственное близкое и доверенное лицо.  — Да, могу. Это будет несложно, опухоль небольшого размера. Она немного давит на лобную долю, но не критично. Пока.  — Если не критично, тогда почему он без сознания?  — Возраст. Ещё тридцать лет назад он мог бы прожить без симптомов с ней ещё хотя бы полгода. Сейчас этого времени нет.  — Делайте. Делайте то, что посчитаете нужным. Я вам доверяю. Где подписать?  Арсений смотрел на её дрожащие руки, когда она подписывала согласие на листе бумаги, опираясь локтями о столешницу. Ему нравится доверие. Это хорошо, когда пациенты и их родственники способны вверить свою или чужую жизнь в его руки. Тогда ему самому спокойнее.  А руки его надёжны. И им можно доверять.  — Всё будет хорошо.  Неожиданно произносит, оборачиваясь к ней. Женщина поднимает на него заплаканные глаза, быстро и часто кивает. И её тонкие губы трогает улыбка.  Обычно ворчливый Арсений Попов сегодня необычайно тих и задумчив. Команда у Матвиенко, надо признать, просто отличная. Все работают слаженно, уверенно и понимают друг друга буквально с полуслова. А хирург не вмешивается в ту идиллию, которую они создают вокруг него. И никто не решается спросить, что же за счастье происходит с ними всеми. В самом начале он делает хирургический надрез на скальпе — коже, покрывающей череп — после чего отворачивает кожу и мышцы на черепе. Медсестра подаёт ему инструмент — чтобы вскрыть твёрдую мозговую оболочку — ткань, покрывающую головной мозг — ему нужно удалить часть кости черепа. После этого и после проникновения глубже, он сможет увидеть мозг и саму опухоль. Определить её точное расположение, размеры, а также то, какие важные части мозга она может задевать. У Попова в распоряжении был снимок недельной давности, но он такое обычно не приемлет в случае с опухолями. Даже за несколько дней могут произойти критические изменения, которые, конечно же, не будет отражать старый снимок. И эти изменения могут быть неприятным сюрпризом на операционном столе. Желательно, сразу понимать картину в реальном времени, насколько это возможно, и готовиться к тому, что есть на данный момент.  В нейрохирургии достаточно много различных компьютерных установок, включая микроскопы, которые в двадцать первом веке очень и очень облегчают хирургам работу. Теперь же с помощью компьютерной системы Арсений может удалить опухоль, чтобы позже направить её на исследование в лабораторию. Нужно понять её тип, злокачественная она или нет. И в первом случае назначить дальнейшую химиотерапию пациенту.  — Швы идеальны, Арсений Сергеевич, — мечтательно произносит чуть осмелевшая медсестра, пытаясь заглянуть через плечо высокого хирурга.  Тот неожиданно услужливо пододвигается, демонстрируя ей свою работу.  — Да, неплохо, — устало резюмирует он. — Увозите в реанимацию.  Отходит от операционного стола и стаскивает с рук перчатки, после чего небрежно кидает их в лоток с мусором.  Несмотря на то, что ему сейчас говорить ни с кем не хочется, да и видеть никого тоже, находит в себе силы, чтобы всё-таки выйти в приёмное отделение, где его встречают моментально.  — Как он? — она в мольбе складывает руки на груди и переплетает пальцы.  — Всё прошло хорошо. Результаты будут чуть позже, пока не могу сказать точно. Но он держался молодцом, — мягко произносит Арсений.  — Я могу пройти к нему?  — Он сейчас всё равно спит. И там другие пациенты. — Пожалуйста!  — Третья дверь в реанимации. Но только на пять минут. Вы сможете его навестить ещё позже, когда он будет приходить в себя. Передам медсестре, чтобы вас пустили.  — Спасибо! Спасибо вам... — её бледное лицо озаряет уставшая улыбка, а глаза бегают по грудной клетке хирурга, видимо, в поиске бейджа или другого опознавательного знака.  — Арсений Сергеевич.  — Спасибо вам, Арсений Сергеевич!  Она хватает небольшую потрёпанную чёрную сумку со скамейки и торопливо бежит в сторону двух плотно закрытых дверей с красной надписью «Реанимация», где её встречает медсестра. Она поднимает взгляд на Попова, и тот ей кивает.  Удивительно, как иногда можно доверить человеку буквально всё, не зная даже его имени.  Хотя Арсению кажется, что в самом начале он представился. Или, может быть, просто забыл? Но он же никогда ничего не забывает.  А сейчас просто очень сильно устал. 

* * *

— Он сказал мне, что любит тебя! Думает, что любит тебя! Это Выграновский, типа, Арсу, — поясняет Позову и Шастуну свой спектакль одного актёра Дима Журавлёв. — Да он не может любить меня! — драматически вздымает он руки к потолку. — Да я люблю тебя! — на этом моменте Дима лохматит короткие волосы, пытаясь воссоздать причёску Антона.  Поз скромно улыбается и качает головой.  — Ты закончил? — угрюмо уточняет Шастун.  — Да, — невозмутимо откашливается, — благодарю за внимание. Можно без аплодисментов.  — Дурдом, одним словом, — фыркает Дима Позов.  На привычном последнем ряду они практически неуловимы и неуязвимы, на них теперь уже, к середине второй недели, наконец-то, не обращает внимания ровным счётом никто. И это большое облегчение. Даже Арсений Попов сегодня игнорирует, ровным счётом всех и вся, машинально расхаживая вокруг своего стола.  — И что, всё-таки это всё значит? Ты избегаешь Выграновского, а Попов избегает тебя. Почему, кстати, ты избегаешь Эда? — уточняет Журавль.  — Не знаю, — Антон ложится щекой на рюкзак и задумчиво вздыхает. — Не хочется просто с ним пересекаться.  — Если что, я пишу лекцию за вас двоих бездельников, — шепчет им Позов. — И жду достойной награды за свои труды!  Его не сильно беспокоит развернувшаяся драма. Больше, скорее, забавляет реакция Шастуна. Ему самому всё предельно понятно. Удивительно даже, скорее, не то, что ему понятно, а то, почему это непонятно Антону, который сейчас выдвигает абсолютно, по мнению Поза, не жизнеспособную гипотезу, что Выграновский и Попов ревнуют его между собой, как студента. «Ну а что! Среди преподавателей так не бывает, что ли, вы хотите сказать?!» — возмущённо вопрошает он то ли у друзей, то ли у господа бога.   — Кстати, ни за что не поверите, что ждёт меня в среду вечером, — вчерашнюю тему с Арсением и Эдом Антону обсуждать что-то не хочется.  И видит, что Дима это отмечает и только улыбается, склоняясь над своими записями.  — Ну и что же?  — Мама приводит Сергея Борисовича на ужин домой.  — Так быстро? — Позов, несмотря на великий соблазн задрота, всё-таки на мгновение откладывает ручку, вскидывая заинтересованные карие глаза на друга.  — Я хотел в среду, то есть, сегодня, заехать к ней в гости. А она говорит вот, мол, так-то. Пригласила и меня тоже.  — Матвиенко крутой нейрохирург! — с плохо скрываемой завистью отмечает Журавлёв, расстёгивая на себе халат — ему немного жарковато в аудитории.  — А ещё лучший друг Арсения Сергеевича, — загадочно улыбается Позов.  — Шастун! Антон вскакивает на ноги моментально, даже не успевая осознать, что именно случилось. Его оба друга поспешно синхронно утыкаются носом в свои конспекты.  — Да, Арсений Сергеевич? — на его лице расползается хитрая улыбка, он чуть щурит зелёные глаза, рассматривая фигуру Арсения Попова издалека.  — Я смотрю, вам компания двух молодых людей интереснее, чем материал, который преподаю я, не так ли?  Арсений стоит напротив, внизу аудитории, вложив руки в карманы серых брюк. Его голова вздёрнута, а голубые глаза практически не моргают. Этого, конечно, со своего места Шастуну не видать. Он видит лишь то, как головы одногруппников в белых шапочках оборачиваются в его сторону. Кажется, он снова станет главным объектом обсуждения на грядущий день. Популярность, от которой, как наивно полагал, ему удалось не без труда избавиться, возвращается. — Никто не может быть интереснее, чем вы, — Шаст склоняет кудрявую голову набок.  Безрассудству этого парня можно только позавидовать, так думает Дима Позов. Но сейчас во всём этом ему кажется только одно — его лучшему другу просто очень нужно внимание Арсения Попова. И никак по-другому он его заполучить не умеет. Как это и было с Выграновским, которого Шаст умело вводил в краску своими броскими и внезапными заявлениями. Все его ухаживания или попытки проявить свою симпатию остаются где-то на уровне первого-третьего класса, когда мальчишки не придумывают ничего умнее, кроме того, как трепать понравившуюся девочку за косички.  Арсений слышит смешки, пробегающие по всей аудитории, и растерянно хмурится. Он совершенно не знает, как на это отвечать. А ещё не понимает, серьёзно ли это говорит Шастун или попросту издевается над ним. И эта неопределённость злит ещё больше, чем то, что эта троица опять отвлекает его от лекции.  — Ещё одно слово, — и снова холодностью его голоса можно резать руки, — и я вышвырну вас отсюда.  Студенты притихают и недоумённо переглядываются.  Антон медленно и потрясённо присаживается на своё место. Несмотря на то, что это перебор, он не в силах спорить. На его добром лице отпечатывается искреннее расстройство.  — Я просто хотел... пошутить... — растерянно шепчет он парням.  — Мы знаем, Шаст. Знаем, — и Позов ободряюще гладит его по руке. 

* * *

Дома у мамы хорошо. Несмотря на то, что Антону двадцать четыре, и в целом в этом возрасте люди (какие-то, он сам их лично не знает) строят семьи, рожают детей и берут ипотеки, он дома ощущает приятное тёплое чувство уюта. В своей квартире, которую снимает с Позом уже шестой год, такого не ощущает. Нет, там тоже очень классно, у него никаких претензий к месту его обитания, просто ноль вопросов. Но определение настоящего уюта пока понимает только в доме, где прожил своё детство.  В небольшой кухне, в которой некогда располагалась их бывшая дружная семья, мама сейчас готовит ужин. Её волосы собраны в небрежный пучок, вьющиеся прядки волос красиво обрамляют её чуть уставшее, но довольное лицо.  Антон с некоторым упрёком, который никогда не выскажет вслух, отмечает, что на ужин их традиционно семейное блюдо — лазанья. Которую мать готовит просто восхитительно. Раньше они всей семьей каждый понедельник собирались за совместным ужином, болтая обо всём на свете и после лазаньи играя в настольные игры. Отец частенько пытался организовывать семейные ужины, но из-за его загруженности на работе получалось не всегда. Но вот понедельники же были оплотом стабильности и уюта.  Ещё к лазанье полагается салат из свежих овощей и тарталетки с икрой. Почему выбор именно таков, Антону приходится только гадать. Ему, в принципе, без разницы, что есть. Будет вкусно в любом случае. Но после лазаньи сердце Матвиенко точно на веки будет принадлежать Майе. Правда, ровно так же он наивно полагал и касательно отца.  — Ты так скоро пригласила его к себе домой, я удивлён, — Шаст грызёт украденный с разделочной доски огурец. Он сидит на стуле, поджав ноги и довольно щурясь как домашний кот, впитывая в себя прекрасный семейный вайб.  — Ой, не осуждай меня! — смеётся Майя.  Она захлопывает дверцу духовки. Блюду осталось доготовиться совсем немного. Передаёт сыну вместительную салатницу, чтобы тот поставил её на стол. Развязывает бежевый фартук, снимает его с себя и вешает на крючок рядом с кухонными полотенцами.  Небольшая кухня плавно перетекает в столовую, где, собственно, и будет проходить пиршество.  Мать поправляет на себе вязаное светлое платье, которое очень симпатично сидит на её фигуре. И перезакалывает невидимкой волосы, которые уже начинают мешать.  С момента развода в квартире всё, в целом, осталось в прежнем виде. Только один раз мать и сын решились немного обновить ремонт, о чём вскоре оба весьма сильно пожалели. Но кое-что всё-таки удалось сделать: докупить новую мебель кое-где, обновить обои и побелить потолки и какие-то стены. Антон данным видом деятельности не горел, но видел, как матери это необходимо — хоть какое-то изменение — и старался помогать в силу своих достаточно убогих возможностей.  Кухня в целом выглядит очень даже ничего. Бежевый гарнитур с тёмными столешницами цвета мрамора. Конечно же, ни о каком мраморе речи не шло. Матери просто очень нравился этот оттенок, и, выбирая его, она мечтала, что когда-нибудь сможет поменять это всё на настоящий мрамор. Сын же, как немного «типичный» мужчина не видел в этом необходимости, если это выглядит практически идентично. А коли кухня в выставках никаких участвовать не собирается, то почему бы не оставить всё, как есть. Особенно, учитывая то, что в случае чего, именно ему самому опять придётся к своему великому нежеланию вмешиваться в это.  Обои такого же приятного приглушённого персикового оттенка, что визуально, как авторитетно заявляла ему Майя, расширяет пространство. Раскладывающийся стол посередине с прозрачной пластиковой скатертью, стулья по бокам и прочая кухонно-столовая утварь — они поменяли практически всё. Комната Антона осталась нетронутой, как и санузел с ванной и коридором, а вот в спальне Майи обновлена была кровать и всё постельное бельё. Почему именно так, Антон спрашивать не стал, хотя догадывался.  — Я тебя ничуть не осуждаю, просто удивляюсь, не более, — улыбается он после паузы. — Рад, если ты счастлива.  Контролировать мать у него в планы совершенно искренне не входит. Поэтому несмотря на лёгкое недоумение касательно того, как нежданно негаданно спелись эти двое, он спокоен. Она определённо точно разберётся сама.  Звенит звонок.  Майя порывается встать, но Антон жестом останавливает её. Он встретит гостя сам. Как понял из краткого рассказа матери, она не успела сообщить Сергею Борисовичу, что они будут не одни, так что Шастуну не терпится посмотреть на его реакцию. И если тот будет раздосадован данным нюансом, то у него будут в таком случае вопросы.  — Добрый вечер, — распахивает дверь перед мужчиной.  Матвиенко действительно не ожидает увидеть перед собой Антона Шастуна, так что он здоровается не сразу, а несколько секунд молча смотрит на высокого молодого человека. На его предплечье висит сумка с ноутбуком, в каждой из ладоней зажата бутылка вина, чёрное пальто расстёгнуто, из-под него выглядывает белоснежная рубашка и тёмный пиджак. Кажется, кто-то при полном параде. Но карие глаза быстро теплеют, и он произносит, словно ничуть и не удивившись:  — Привет, Антон. Как знал, и взял две бутылки.  — Вообще-то я не пью... — Антон принимает его дары и отступает назад, давая хирургу возможность зайти внутрь квартиры и закрыть за собой дверь.  — Тогда тем лучше, — беспечно улыбается Матвиенко, — нам больше достанется. Не знал, есть ли у вас штопор, так что купил. Автоматический, кстати, — хвастается он и достаёт штопор из кармана, протягивает его Шастуну в дополнение к двум бутылкам.  Тот фыркает и уносит всё это на кухню. Мать всё так же сидит за столом, и её зелёные глаза горят любопытством. Парень выставляет на стол всё принесённое.  — Он принёс вино и штопор, — хихикает Антон. — Вот это, прикол.  — А ещё фрукты! — доносится голос из коридора.  Майя, не в силах больше ожидать его, вскакивает со своего места и торопится в коридор. Сергей Борисович стоит с пальто в руках, явно сомневаясь касательно того, куда его надо повесить.  — Добрый вечер, — улыбается ему женщина и принимает из рук пальто, вешает на вешалку в шкаф.  — Я не знал, какие фрукты ты любишь, — презентует хозяйке непонятно откуда взявшийся букет и увесистый пакет с фруктами, — поэтому взял всё.  — Ой, да не стоило... я же не съем столько... — Ну, ничего. У тебя есть ещё вечно голодный студент. Он поможет. Не так ли? — подмигивает Антону.  Пока Сергей Борисович моет руки, Майя наливает холодную воду в вазу и ставит в неё цветы. Подрежет стебли позже. Антон моет фрукты и раскладывает их в несколько вазочек. Тут и яблоки, и апельсины, и груши. А ещё виноград и клубника.  — Не думал, что он такой душевный дядька, — хмыкает Шаст, завершая разбор покупок.  — Он очень хороший, Антон, — серьёзно произносит мать. И разворачивается к нему. — Поладь с ним, пожалуйста.  — А я-то что? Я – ничего, — пожимает плечами сын.  Они вправду замечательно ладят. Матвиенко Антон видел не так часто и не так подробно, чтобы составить о нём хоть какое-то более обширное впечатление, но сейчас чётко понимает — он ему нравится. Полная противоположность своему угрюмому и антисоциальному другу — весёлый, харизматичный и общительный — сразу же расположил Шастуна к себе. Впрочем, это сделать было не так то и трудно.  Галантно вызвался на помощь Майе, когда она решила наконец-то освободить из духовки лазанью, помог разложить тарелки и столовые приборы. И вообще, старался изо всех сил.  Антон притворство всегда чувствует хорошо. Фальшивые эмоции — как ненастроенный музыкальный инструмент. Фонит. Но тут ему не фонит, ровным счётом, ничего. И даже тот факт, который позабавил его в самом начале, то, что Сергей Борисович ниже его мамы, совсем скоро растворился в приятном вечере.  — Предлагаю выпить за прекрасную хозяйку, за чудесный ужин и за наше теперь уже окончательное знакомство! — это он адресует Шастуну.  Антон смотрит на мужчину снизу вверх — тот встаёт из-за стола, чтобы произнести этот тост. Пиджак благоразумно снял, так как в квартире слишком тепло. И он думает о том, какая, наверное, редкость, особенно, в возрасте его матери, найти человека, с которым получится так сразу хорошо спеться. Они знакомы совсем недавно, но Майя уже поведала сыну, что общаются часто и обо всём. В самом начале, после ужина, во время которого они говорили друг с другом практически не замолкая, она сердилась на Сергея за то, что тот ей ни написал, ни позвонил. Но потом он отправил сообщение, а следом позвонил. Рано утром. И долго извинялся.  И ему хочется спросить у него только одно: как вы ладите с Арсением Сергеевичем? Как это возможно? Почему это получается у Матвиенко, но не получается у него, у Антона, который способен чувствовать всё на свете? Обычно это помогает ему с лёгкостью находить общий язык практически с кем угодно, но только не с Поповым. С ним это невозможно.  Не знает, к чему приведут отношения этих двоих, но и загадывать не хочется. Пока его мать улыбается — абсолютно всё хорошо.  Хирург улучает момент, когда Майя отходит к холодильнику, чтобы достать торт. Он наклоняется к Шастуну. Парень ему искренне нравится. В нём нет абсолютно ничего негативного, во всяком случае, Сергей Борисович этого не видит. У него лучистые добрые глаза и широкая улыбка. Попова такие открытые и чувственные люди абсолютно точно отталкивают и пугают, но что-то в жизни их двоих заставляет судьбы переплетаться снова и снова. И лучше б им этому не противиться.  — Как твои пары у нас в Институте? — негромко уточняет он. — Слышал, ты волонтёришь у Выграновского?  — Ага, типа того, — глупо улыбается Антон. — Всё нормально, — его карие глаза смотрят внимательно. Шастун вдруг понимает, что Сергей знает о нём гораздо больше, чем предполагал он сам. Поэтому просто спрашивает, не заботясь о последствиях: — Вы меня осуждаете? Никто не говорит вслух, но они оба понимают, о чём речь. Матвиенко слегка удивляется, но затем просто отвечает:  — Кто я такой, чтобы тебя осуждать? — треплет его по плечу.  — А Арсений Сергеевич осуждает.  Это на Попова очень похоже. Да не то что похоже, он сам знает, что это так. Арс способен скрыть в себе всё что угодно, но вот скрывать такую сильную неприязнь у него получается весьма скверно. И поэтому неудивительно, что парня это беспокоит.  — Слушай, Антон, — склоняется к нему ещё ближе, — тебя не должно это волновать. Это твоя жизнь. Делай с ней то, что хочется. Но, — колеблется касательно того, говорить это или не говорить. Но всё-таки делает смелое предположение: — если тебе хочется, чтобы он что-то понял... касательно тебя или... не важно. Просто скажи ему прямо. Его мозг устроен совсем по-другому. Он никогда тебя правильно не поймёт, пока ты ему не скажешь. Смекаешь, о чём я?  И по серьёзным зелёным глазам уверен точно: Антон-то всё понимает правильно.