Невыносимый

— Правильно ли я понимаю, что... — Дима стоит напротив Шастуна и подозрительно щурится. Его карие глаза без очков – с недавнего времени он решил перейти на линзы – всё ещё выглядят немного непривычно, — ты спишь с заведующим отделением неотложной хирургии?  Антон сидит на стуле, скрестив ноги в позе «Лотос» с туповатой и растерянной физиономией. Друг стоит, придерживая столешницу ладонью, словно опасаясь, что может потерять равновесие. Журавлёв сидит за другим концом кухонного стола и с интересом наблюдает за тем, как спокойствие неторопливо, но весьма успешно покидает Дмитрия Позова.  — Ну, да, так вышло, — Шастун чешет макушку.  — Так вот куда он попёрся после пары вчера, — хихикает Журавль, — «волонтерить». А какой частью тела?  — Я и вправду записался, если тебя это утешит, — огрызается ему.  — Это же безумие, Антон! Нет, я, конечно, понимал, что он тебе нравился... но не настолько же. Надо признать, я не относился к этому серьёзно.  — А что не так? Если тебе, Поз, нравится девушка, то это, значит, серьёзно, а если мне нравится мужчина, то это хрень? — злится Шастун.  Ему было весьма непросто изложить друзьям всю хронологию событий. Но он всё-таки решился. Потому что проживать это в одиночестве оказалось для такого тактильного и голодного для общения человека, как он, непросто. Парни слушали с открытыми ртами. Журавля это, скорее, забавит, а вот Позов слишком серьёзно воспринимает всё происходящее.  — Неправда, — выпрямляется и поправляет на себе чёрную футболку, — я совсем не это имел в виду. Я просто не рассчитывал... что всё зайдёт так далеко.  — Получается, — карикатурно задумывается Журавлёв, — твоя задница вчера... Какая гадость, Антон!  — Вообще-то есть разные виды секса, паршивый гетераст! — Антон берёт со стола пустую упаковку из-под чая и швыряет её в друга. Она долетает, но тот уворачивается.  — Не хочу знать подробностей! — Дима затыкает уши и смеётся.  — Ну он хоть... — Позов игнорирует их перепалку и одним движением пододвигает стул к Шастуну, садится рядом, — нормальный?  — Не знаю, — пожимает плечами, — обычный.  Антон осознаёт, что их близость с Выграновским, наоборот, отдалила их. Потому что стала слишком видна дистанция, слишком близко он подходит к этому обрыву — они друг другу никто. Эд непринуждённо болтает с ним в кабинете, даже интересуясь, как прошёл его день, что-то рассказывает о себе, словно не собираясь через десять минут заняться с ним сексом. Словно его волнует абсолютно что угодно, только не тело Антона Шастуна. И в эти моменты тот чувствует себя нормальным — он может быть кому-то интересен, кроме своих друзей и матери. Но потом эти все разговоры не имеют никакого значения, потому что Выграновский не собирается расщедриваться на полноценную беседу. Диван, кстати, раскладывается, в его кабинете — видно, что дорогой, потому что вполне себе удобный. Странно было ожидать чего-то большего. Странно, но так хотелось?  Секс Антону нравится. Несмотря на то, что ему после него становится холодно. Это странное ощущение — ему холодно внутри, но он никак не может согреться. Эд стоит перед зеркалом, неторопливо натягивая на себя хирургическую футболку. Тело у него и вправду просто потрясающее. И только то, как тот лениво раздевается, бросает одежду на спинку кресла — захватывает у Шастуна дыхание.  Он старается не думать об этом, старается не анализировать происходящее. Хотел же себе интрижку — получил. Даже с какой-то выгодой, несмотря на то что Выграновский вскользь упомянул, что, если бы Антон отказался с ним спать, он бы не стал препятствовать его ординатуре. По головам он идёт только ради карьеры, но не ради секса. Тем более с каким-то там студентом.  И даже соизволил пару раз его поцеловать. Это было мило. Как правило, на прощание. Даже учитывая его отстранённость, он всё равно оставался достаточно учтивым, сохраняя какой-то невозможный баланс между своими личностями.  — И у него есть жена. Ну, то есть... невеста, — Журавлёв наконец-то разыскивает в себе серьёзность.  — Ну, это уже не наше дело, — хмурится Дима. — Главное, что тебе норм, Антон.  — Нормально. Наверное.  — А Арсений? Это же просто страх божий. Мне кажется, он за всю свою жизнь столько приключений не переживал, как с тобой, Антон.  Позов откидывается на спинку стула и согласно кивает. Он находится в стадии тотального и по большей части безэмоционального принятия всего происходящего. Ему не нравится связь друга с Выграновским. Несмотря на то, что последнего он знает весьма посредственно: только по лекциям на четвёртом курсе и по коротким рассказам Шастуна, сильной симпатии у него он не вызывает. Особенно после всей развернувшейся истории. Дима не считает себя ханжой, он не против такого рода отношений, если всем участникам данного мероприятия комфортно, но... Антон Шастун — это одно большое «но». Он постоянно довольствовался такого рода интрижками, «около дружбой» и «около влюблённости», но Диме же всегда казалось, что его сердце, его распахнутая миру душа заслуживает, определённо, чего-то более важного, ценного и стоящего.  — И он не собирается тебя кошмарить за то милое зрелище, которое успел увидеть? — любопытствует после паузы на размышление Позов.  — Не знаю. Наверное, нет.  — Но ты жёсткий, Шаст, — вмешивается Журавлёв. — Это было прям очень грубо. Теперь неудивительно, что ты сбежал на последний ряд. А если у него есть какие-то комплексы, то ты же вообще ударил в самое больное.  — Ой, не начинай.  Антон подпирает ладони локтями и вздыхает. Не уверен, что его расстраивает больше: то, что он предал свои принципы толерантности, или то, что просто по-человечески нехорошо нагрубил Попову.  Несмотря на весьма чудесную пятницу, если её можно таковой назвать: он заставил улыбнуться Арсения два раза, побывал на операции и даже выпросил у хирурга интереснейший отчёт, суббота прошла так, словно ничего и не было. Шаст не решил, имеет ли он право подвинуться к проектору хотя бы на несколько рядов ближе, поэтому весь день с парнями проторчал там же, на последнем ряду. Одногруппники посмеиваются над ними уже не первый день, но двое его друзей благородно, за что Антон им благодарен, и с честью выдерживают эти, пусть и беззлобные, насмешки.  С Поповым он поздоровался в коридоре Института, когда плёлся на пару, пытаясь продрать глаза с помощью энергетика. Мужчина на него внимания особого не обратил, просто коротко кивнул головой. И вообще, всю лекцию, а она была просто бесконечной в эту субботу, был замкнут в себе и не общителен.  Воскресенье Антон ждал так же, как и его преподаватель. Потому что в этот единственный выходной он хотел хорошенько отдохнуть. А именно: выспаться, никуда не бежать, провести день за игрой в плойку, а вечер — в компании лучших друзей. Журавль снова притащился к ним из своего общежития с безалкогольным пивом. Настоящее пиво Выграновский Шастуну пить запретил. Антона этот запрет сильно не тронул, но заставил задуматься: с гулянками нужно притормозить, пока не найдётся первопричина падения сахара.  Но какой-то толк от Эда точно есть. Он заставил его сдать снова анализы, чтобы опять их изучить. А анализы снова были весьма неплохими. Мужчина задумался, рассматривая показатели, а затем сказал, что не понимает, в чём причина. И не вообразил ничего умнее, чем попытаться запретить ему пить и курить. И если не пить Антон ещё был способен, то не курить — нет. Опыт в медицине его научил одному: молодой мужчина, который ведёт здоровый образ жизни, занимается спортом, не курит и не пьёт, умрёт в сорок, а алкоголик со стажем доживёт до самой старости, перенесёт инсульт и проживёт ещё десяток лет. Судьба иногда играет, видимо, со скуки очень злые шутки. И можно всю жизнь положить на одно, а получить по итогу совершенно другое. Поэтому его пагубная привычка не сильно беспокоит. Но успел себя похвалить за вынужденную трезвость. Не идеально, но лучше, чем ничего.  — А что там с твоей Катей? — уточняет Антон.  Они успевают смастерить простенький ужин на вечер, съесть его и теперь сидят своей дружной коалицией, обмениваясь новостями и сплетнями за текущую неделю. Так сказать, подведение итогов.  — Всё нормально, — улыбается Дима.  — Смотрю, ты не спешишь приводить её в наш скромный дурдом, — шутит Журавлёв.  — Не хочу сломать её, как Антон сломал Арсения Попова. Ей ещё рано такое.  Шастун смотрит на него возмущённо, но всё-таки не удерживается и фыркает.  — А что там по моему вопросу? — скромно уточняет Дима.  На самом деле, они так торопливо сбежали от Олеси, а потом не менее торопливо собирались на операцию, что и Антон, и сам Дима напрочь забыли о том, что вообще принимали участие в некоем очень секретном исследовании насчёт их одногруппницы. И, надо признать, мысли молодого экстрасенса были заняты раскладом девушки, так что ему, в общем-то, было без разницы, что там она думает по-настоящему. И порадовать товарища ему просто нечем.  — Если честно, — ну, не умеет он врать. Просто полный отстой. Поэтому виновато улыбается, — я был сосредоточен на том, что мне говорила Олеся.  — Господи, а она и тебе мозги запудрила, что ли?  — А что там с Олесей у вас? Позов реагирует на эту историю ещё более скептически, чем возможно. Он не верит ни в расклады, ни в состоятельность Олеси как таролога, ни в успешность и адекватность этой идеи. Именно поэтому парни отправились на эту авантюру без него. Его лицо выражает полное разочарование когнитивными способностями друзей.  — Я вообще, короче, не понял, к чему она там наболтала, если честно.  — По-моему, — выслушав их начинает он, — если отбросить тупость всего, что я только что узнал, то с выбором, по-моему, всё понятно. У Шастуна он был только один — спать с Эдуардом Александровичем или нет. Ну, может ещё, хамить Попову или нет. Повешенный — уже страннее. Может, Выграновский там подвешивает его у себя в кабинете, — ловит на себе возмущённые взгляды. — Ну а что, мало ли, как там люди развлекаются?  — Никто меня там не подвешивает, — улыбается Антон.  — Ладно, а в конце концов, в твою жизнь придёт какой-то придурок и спасёт тебя. Не благодари, расшифровал раскладик вам.  — Можно ли полагать, — Дима Журавлёв хитро щурится, наклоняясь к столу и пристально рассматривая друзей, — что это означает, что, возможно, у Шастуна скоро появятся новые отношения?  — Ты же во всё это не веришь, — парирует тот.  — Ну, и что. Поз тоже не верит, но вот уже поясняет нам за жизнь. Просто если мужик такой, какой Олеська описала, то нахер он тебе нужен.  — Ну, она сказала, что он поможет Антону. Значит, зачем-то нужен.   Он сам отмахивается от парней. В жизни всё должно идти своим чередом. Наверное, это хорошо, что люди не способны в полной мере знать о том, что их ждёт в будущем. Иначе мир бы сошёл с ума: сначала в попытках всё осознать и принять, а потом в попытках всё это исправить. И, наверное, во Вселенной как-то гармонично распределяется и хорошее, и плохое, во всяком случае, это было бы логично. Но опыт, как правило, говорит об обратном. Кому-то всё, а кому-то ничего.   Вечер проходит достаточно спокойно. Сначала они, как полагается порядочным студентом, уделяют некоторое время, чтобы обсудить на консилиуме шестикурсников свои конспекты. Антон, к слову, за неделю успевает переписать и кое-как догнать упущенный материал с первой лекции. После чего проводят оставшиеся несколько часов за играми в плейстейшен, бесполезными разговорами и даже успевают несколько раз поссориться из-за результатов в игре. Ссорятся, правда, в основном, только Журавлёв и Шастун, потому что Позов с лёгкостью обыгрывает их двоих и не видит повода для негативных вибраций. 

* * *

— Итак, свидание. Сейчас тебе расскажу, — воодушевлённый Матвиенко в восемь утра – зрелище непривычное. Так что Арсений весьма заинтригован.  — Именно так я и планировал начать своё утро, — кивает он.  На самом деле, он планировал с утра заняться документацией. И даже для данной цели успел включить компьютер и сделать себе кофе в кофемашине. Сергей со своими романтическими похождениями в его список утренней рутины никак не входил. Но по таймингу Попов укладывается практически идеально, поэтому решает выделить десять минут на аудиенцию лучшему другу.  — Мы пошли в ресторан... — взволнованно начинает Матвиенко.  Он прохаживается по периметру кабинета Арсения, засунув руки в карманы хирургических штанов. У него, в отличие от товарища, с утра запланировано сразу несколько операций, поэтому в ожидании операционной он сам уже готов.  Арсений слушает его без явного интереса на лице. Но ему любопытно то, почему Сергей находится на таком энтузиазме. Это чувствуется хотя бы по той причине, что он не спит в ординаторской, пользуясь свободным временем, а донимает друга.  — Вы просто сходили в ресторан и всё? — подытоживает он.  — А что ты ещё хотел, чтобы мы сделали? — Ничего, — пожимает плечами, — просто уточнил, чтобы понять, что именно это занятие принесло тебе столько необоснованной радости. Хотел бы я быть тобой, чтобы меня радовала такая ерунда.  — Сам ты ерунда, Арс, — Матвиенко останавливается напротив него, пальцами одной руки приглаживает бороду. — Прости, что меня радуют такие примитивные вещи.  — Прощаю, — кивает тот, — ты, скорее всего, не виноват.  Сергей Борисович несколько секунд смотрит на него поражённо, распахнув глаза шире, чем когда-либо в восемь утра, а затем хрипло смеётся.  Сколько должно пройти лет, чтобы Арсений перестал его удивлять? Двадцать четыре года оказывается недостаточно, чтобы привыкнуть к нему насовсем, да так, чтобы не поражаться тому, какой он есть, Арсений Попов. Он на него не злится и не сердится. Ему нравится та шоковая терапия, которую сам получает рядом с этим мужчиной. Может быть, именно поэтому они ещё вместе.  — Посуди сам, хороший ресторан, вкусный ужин и очаровательная умная женщина! Что может быть лучше?  — Всё, кроме женщины.  — Ну, я утрирую. И говорю про себя. Она и вправду очень умная, мы совершенно невероятно поболтали.  — И ты взял, наконец-то, её номер?  — Да! — Матвиенко сияет как нечищенный пятак. — Но я пока ей не писал.  — Считай, ты её потерял.  — Почему?  — Ты сходил с женщиной на свидание. Взял её номер. И... не позвонил и не написал. Весьма забавно, какими словами она наверняка вспоминает тебя. И вообще, — Арсений поднимает взгляд на друга, — почему я даю тебе советы по отношениям? Он видит, что выбил из колеи своим глубоким панчем друга, кажется, надолго. И только качает головой. На самом деле, эту параллель понял только на себе. Он буквально ненавидит неотвеченные сообщения. Учитывая, что невербальные знаки ему воспринимать весьма затруднительно, общение на расстоянии должно быть ещё более понятным и примитивным. А неотвеченные сообщения к такому не относятся. К тому, что сам не отвечает на сообщения, он уже относится философски.  — Пойду, напишу, что ли, — задумчиво бормочет Матвиенко.  — Пойди, — пожимает плечами Арсений.  Ему всё это понятно. Отношения лучшего друга не будут чем-то занимательным. Но в глубине души, он рад, совсем чуточку рад тому, что тот может стать из-за этого счастливее. Хотя, если всё сложится, то связь с Шастуном, пусть и через его мать, у него останется в виде бонуса, когда это треклятое преподавание у его группы закончится. И старается об этом не думать. В день свадьбы он может заболеть чем-то серьёзным, правильно?  Заканчивает с онлайн-документацией. Утро сегодня проходит весьма плодотворно — это его не может не радовать. Это даёт ему стимул и настроение на весь день. Что может лучше, чем успевать всё сделать точно в срок?  Несмотря на то, что он не курит и в целом к курению относится, как врач, достаточно негативно, иногда выходит на улицу, чтобы просто подышать воздухом. И там обычно курят сотрудники, студенты и ординаторы. Курить, значит, считает Арсений Попов, плохо, а работать до изнурения — нормально. Но его такой дисбаланс не беспокоит.  Он едет на лифте в гордом одиночестве. Сегодня в Институте не по-понедельничному спокойно. То ли ещё будет. Ему совсем не тревожно ездить на лифте. После того, как Шастун буквально силой его туда затащил, ему казалось, что всё равно ещё какое-то время будет избегать этого. Но в один момент, просто в разговоре с коллегой, он банально зашёл в кабину. И не почувствовал ничего. Просто всё хорошо.  И ему невероятно польстило внимание молодого студента на операции. Для Арсения в принципе всегда лестно восхищение и одобрение, но он не жаждет его, ему просто по умолчанию кажется, что так и должно быть. В мире, складывающемся из простых трехзначных формул, приятно быть чем-то сложным и многогранным. Он даже отвлекся от позвоночника пациента. Зелёные глаза парня пожирали происходящее, он смотрел с неподдельным интересом и восхищением. И, об этом уже хирург предпочитает не думать, ему хотелось бы, чтобы это продолжалось подольше.  Выходит из лифта, предварительно оглядев себя в зеркало. В последнее время его тянет на тёмные цвета. И чёрная рубашка с чёрными брюками — идеальный вариант. Хотя на дворе середина октября и уже неплохо холодает, пальто надевать он отказывается, ограничиваясь своим халатом на плечах.  Сталкивается снова с бесперебойными «доброе утро» от коллег и, наконец-то, вырывается на свободу. Будь его воля, он бы упразднил эти приветствия из вежливости, потому что ничего тупее ещё в жизни не встречал. Какое-то время даже игнорировал этот элемент коммуникации с внешним миром, пока Матвиенко не сообщил, что это делает его слишком странным в глазах окружающих. И Арсению пришлось смириться.  На улице прохладно, так что ёжится от ветра и задумчиво складывает руки на груди, смотря вперёд. Нет никакого толка и смысла, просто ему приятно побыть в одиночестве (что получается далеко не всегда) и просто подышать свежим, насколько это возможно в Москве, воздухом.  — И снова здравствуйте, Арсений Сергеевич.  Мужчина тоскливо вздыхает. Этот голос скоро, определённо, будет сниться в кошмарах, его он теперь узнаёт безошибочно.  Антон Шастун выходит на улицу. И встаёт неподалёку от него. Попов на его приветствие просто молча кивает головой. Молодой человек достаёт из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку. Поджигает сигарету, прячет пачку. И жадно затягивается. Щурится и просто курит, теряясь в облаке неприятного дыма. Для Арсения курильщики — всегда большая загадка. Хотя в целом, люди достаточно быстро свыкаются с зависимостями. Они зависимы от воды, от еды, от сна. Они получают свою «дозу» и им нужно ещё. К этой мысли сам хирург пришёл в университете, когда проверял, сколько дней или недель подряд он может не спать и учиться: чем меньше у человека зависимостей, тем более всесильным он становится. Каждая новая зависимость отнимает ресурс, время, деньги и, скорее всего, жизнь. Поэтому в идеале бы остановиться только на естественных, так сказать.  — Какая гадость, — наконец не выдерживает он.  — Это вы про меня или про дым? — невинно интересуется Антон.  — При чём тут вы? Хотя да, одно без другого не существует.  — Я могу отойти подальше, — миролюбиво предлагает он.  — Отойдите.  Шастун послушно отступает на несколько шагов назад, к самой стене.  — И вообще-то тут можно курить, — кивает на значок, висящий за Арсением.  Тот это заявление демонстративно игнорирует и только прячет ладони в карманах халата. В целом, воздухом он уже надышался. Тем более, в присутствии этого зеленоглазого курильщика дышать больше не хочется, так что мрачно окидывает взглядом всё вокруг и намеревается зайти внутрь, чтобы согреться.  К зданию Института достаточно быстро подъезжает автомобиль. Шастун отходит ближе к Попову, выкидывает скуренную сигарету в мусорный бак, стоящий у входа в здание, и с любопытством оглядывается на машину. Арсений же с недовольством думает, что парковаться тут нельзя. Он тоже отступает на шаг назад на случай, если водитель не успеет затормозить. Но тот успевает. Дверь с водительской стороны решительно распахивается. Из салона выскакивает запыхавшийся мужчина. Он в домашней одежде, сверху на растянутую футболку накинута простая чёрная куртка.  — Вы врач? — мужчина подбегает к Попову, практически цепляясь за рукав его белоснежного халата. — Вы врач? — повторяет он.  Арсений думает, что вопрос весьма глупый, учитывая то, что на нём и халат, и бейдж, висящий на нагрудном кармане, поэтому на всякий случай оглядывает себя и осторожно стряхивает с себя незнакомца.  — Да, я врач, — спокойно отвечает он.  — Мой сын... — мужчина сглатывает и пытается что-то сказать, а также параллельно отдышаться. Он беспомощно тычет в сторону автомобиля.  — Успокойтесь и скажите. Что случилось с вашим сыном?  — Мой сын... — таращит глаза и затем вновь цепляется за Арсения, пытаясь потащить его за собой. Тот идёт. — Он не может дышать! Он задыхается, доктор!  — Вы бы ещё два года это говорили! — недовольно резюмирует хирург. Оборачивается к Шастуну. — Привезите каталку из приёмного. Живо! — тот слушается. — Доставайте. Доставайте, говорю!  Антон поспешно ныряет внутрь Института. Он бежит в приёмное отделение, расположенное тут же, останавливается посередине и оглядывается. Вокруг людей мало, но все чем-то заняты. Даже с первого раза непонятно, к кому можно обратиться. Наконец-то, ближе к дверям операционного блока, он замечает каталку, неприметно припаркованную там. И стремится к ней.  Молодой санитар ревностно подрывается со своего места.  — Я студент, — отмахивается от него Антон. — Там человеку плохо, нужна каталка.  — Давай помогу, — добродушно находится парень.  В этот момент в отделение заходит Арсений. Его тёмные волосы чуть растрёпаны, лоб нахмурен, рукава халата вместе с чёрной рубашкой закатаны, обнажая его напряжённые мышцы плеч — на руках он несёт парня лет четырнадцати. Его безвольные руки и ноги болтаются в разные стороны, в такт быстрым и решительным шагам Попова. Тот одним взглядом приказывает Шастуну подкатить каталку прямо к нему. И кладёт тело на неё.  Отец мальчика пытается трясущимися руками как-то застегнуть свою куртку, чтобы, видимо, прикрыть домашнюю футболку. Он сбивчиво втолковывает хирургу про сына, про аллергию, про то, сколько он давал ему антигистаминных, и про то, что потом, видя, что становится хуже, схватил ребёнка и помчался буквально в самую ближайшую больницу. И ей оказался Институт имени Склифосовского.  Арсений внимательно слушает его, не отвлекаясь на самого мужчину. Он придирчиво прикладывает два пальца — указательный и средний к артерии на шее подростка, отсчитывая про себя пульс, затем лёгким движением запрокидывает его голову, кладёт пальцы на язык, осматривая гортань.  — А куда вы ему столько антигистаминных всадили? — хмуро уточняет Попов после непродолжительного осмотра.  — Ему всегда обычно помогали таблетки, — лепечет отец, — а тут... И я подумал... — Не стоило вам думать, — мрачно перебивает его Арсений. Он оглядывается по сторонам и ловит за запястье медсестру, которая куда-то очень торопится и явно не горит желанием останавливаться: — Мне нужна операционная. Какая?  Убедившись в том, что она всё-таки не будет никуда бежать, он одёргивает руку и по привычке брезгливо встряхивает ею.  — Арсений Сергеевич, — девушка виновато-грустно улыбается, — нет свободных. Вообще нет, у нас всё-всё занято. Буквально минут десять назад привезли с ДТП. И ещё Скорая к нам везёт двоих.  — Тогда давайте здесь, — пожимает плечами Арсений. Он на мгновение задумчиво сдвигает брови на переносице, размышляя, затем поднимает невидящий взгляд в сторону медсестры: — Принеси мне всё. Нужно сделать это сейчас, — в его голосе слышится металл.  Он перечисляет необходимое.  — Вы собираетесь резать его здесь? — всплёскивает руками Антон.  — А есть варианты? — спокойно парирует Попов.  Он наблюдает, как Шастун смотрит на худенького подростка, чьё тело лежит на кушетке-каталке. В пижаме оно кажется ещё меньше, чем есть на самом деле. Нижняя часть его лица опухла, грудная клетка вздымается тяжело и очень-очень медленно. Из губ вырываются характерные хрипы — он практически не дышит.  — Что вы будете делать с моим ребёнком?  — Убери его, — приказывает Арсений стоящему рядом санитару. И бросает дрожащему мужчине через плечо: — Я спасу вашему сыну жизнь.  Встряхивает головой, убирая со лба волосы, более аккуратно закатывает рукава халата и рубашки, несколько раз сжимает и разжимает пальцы обеих рук. Лицо его безэмоционально и серьёзно, челюсть напряжена, губы поджаты.  — Опустите пониже, — кивает Шастуну. Сам подходит ближе, аккуратно вытягивая руки подростка вдоль тела, пытаясь понять, как их зафиксировать надёжнее. — Вы не слышите меня? — тон голоса со спокойного и властного сменяется на более раздражённый.  Антон поспешно кивает и пытается разобраться с механизмом каталки, но чуть не роняет её совсем вниз, всё-таки удерживая на весу. Молодой санитар услужливо подскакивает к нему и помогает.  — Извините, — бормочет парень.  — Соберитесь, Антон, — Арсений протягивает руку, чтобы сильными пальцами обхватить его шею и притянуть к себе. Их лбы касаются друг друга. От него пахнет чистотой, а от Антона — сигаретами. Голубые глаза исподлобья смотрят в зелёные, они прожигают Шастуна до самого затылка, по спине его бегут расслабляющие мурашки, а ноги подкашиваются от этой запредельной близости. — Соберитесь, слышите? Вы мне нужны.  Если бы не холодная ладонь на его шее, которая немного охлаждает пыл событий, то Антон совсем забыл бы, что ему нужно что-то ответить. Он ловит губами воздух, словно не у пациента отёк гортани, а у него. Делает несколько жадных вдохов, чтобы перевести дыхание.  — Что мне нужно делать? — наконец выдавливает из себя.  В целом, в морге, в операционных он видел разных людей. В основном, взрослых. Редко — детей. И совсем не понимает, почему растерялся. Просто так впечатлил его Попов, собирающийся резать на живую в приёмном отделении, трясущийся от ужаса отец мальчика и сам задыхающийся подросток.  Арсений отпускает его и кивает. Он несколько смущённо откашливается, пытаясь скрыть свою неловкость от того, что только что сам сделал. Зачем было трепать Шастуна, чтобы привести в чувство — решительно непонятно. Бросает краткий взор на свою чуть раскрасневшуюся от касания ладонь и хмурится. Вытирать о халат её он не станет.   Когда медсестра подбегает к ним, Арсений первым делом выхватывает у неё пару перчаток. И достаточно быстро надевает на руки.  — Просто придержите его, — просит он Шастуна. — На случай... — не договаривает и просто хирургическим пинцетом берёт смоченный в йоде кусок ватного шарика.  Это импровизированная операционная состоит из Арсения Попова, больничной каталки, всё ещё немного удивлённого Шастуна и медсестры, которая приносит всё необходимое во вместительном стальном медицинском лотке.  Пальцы Попова мягко ощупывают гортань мальчика, проводят по хрящам, губы что-то беззвучно отсчитывают. Йодированный валик наносит состав на бледную кожу. Несколько касаний, и хирург бросает и то, и другое на пол — отдавать ему некому и некуда. Санитар собирается было подскочить и поднять, но его Арсений останавливает жестом — сейчас любые движения рядом будут только отвлекать.  Вокруг практически нет людей. Родственники пострадавших в ДТП, видимо, ещё не успевают добраться до Института. Или им ещё не успевают даже сообщить о случившемся. Медсестра на посту замирает, сжимая документы в руках, с интересом следит за происходящим. Несколько посетителей, столпившись кучкой наблюдателей, стоят неподалёку. И молодой санитар, который возвращается к мужчине, чтобы успокоить. Тот закрывает лицо ладонями, а парень усаживает его на небольшой диванчик и отворачивает от зрелища. Молодая девочка-медсестра держит в обеих руках прямоугольный лоток, в который успела покидать всё по мелочи, что и просил Арсений. Она вытягивает шею и тоже с беспокойством контролирует взглядом пальцы хирурга.  Антон смотрит уже не на подростка. Он смотрит на Арсения. Его лоб разглажен, глаза сосредоточены на гортани пациента. Закатанные рукава обнажают руки, по предплечьям бегут тонкие пульсирующие венки, изящные пальцы обтягивают хирургические перчатки.  — Скальпель, — приказывает он. Девушка слушается и передаёт инструмент. На её маленьких ручках тоже перчатки. Его спокойствие, его невозмутимость окутывают сознание Антона. Конечно, как хирург со стажем, он и не должен волноваться. Но Шастуну лично очень жаль бедного паренька. Он сжимает его худые запястья по обеим сторонам, стараясь отстраниться, чтобы не мешать Попову.  Тот надавливает остриём скальпеля на гортань. Порез молниеносно наполняется кровью, а пальцы ведут инструмент ниже и ниже, разрезая ткани и обнажая верхние хрящи трахеи, останавливаясь после третьего. Убирает руку и ждёт. Дыхание останавливается. Так и должно произойти, поэтому его это не смущает. Он облизывает пересохшие губы и молча смотрит на рану. В этой тишине, кажется, маринуются абсолютно все. Ни разговоров, ни шёпота — все тоже ждут вместе с Арсением. И, наконец, тело мальчика трясётся от кашля. — Трахеорасширитель, — услужливо помогает ему медсестра.  Попов сдержанно кивает и вводит его в гортань, следом поперек раны устанавливает канюлю, тесемкой закрепляет конструкцию.  Приёмная оживает, кто-то приносит мешок Амбу, чтобы качать кислород через трахеостому, Антон, отрывая, наконец-то, взгляд от мальчика, замечает Эда, который бежит к ним со стороны операционного блока.  — Ну, что тут у вас за переполох? — он в одной хирургической форме, видимо, только с операции. Придирчиво осматривается.  — Нужно зашить рану, — спокойно резюмирует Арсений, стягивает с рук перчатки, которые бросает теперь в лоток вместе со скальпелем. Стерильность уже не играет значения. — Вколи ему две ампулы фентанила, — это уже обращение к медсестре. — И отвезите на промывание. Документы я заполню.  — Зашьём, — соглашается Эд и оборачивается назад, к санитарам. — Отвезите во вторую, там освободилось.  Мальчика увозят.  Другой санитар провожает отца ребёнка до входа в операционный блок. Дальше ему нельзя. Кто-то из медсестёр помогает мужчине сесть на другую скамейку, тому приносят пластиковый стаканчик с водой, что-то объясняют. Про Арсения Попова он уже совсем, видимо, забыл. Но того это невнимание не беспокоит. Лишь ладонями обеих рук приглаживает растрепавшиеся волосы и смахивает пылинки с халата. Как будто ничего и не было.  — Привет... Здравствуйте, — поправляет сам себя Антон. Хотя Арсений, скорее всего, услышал. Как будто глупо шкериться. Но озвучивать вслух это тоже неразумно.  — Оперируешь в полевых условиях, Арс, — усмехается Эд.  Арсений видит, как тот легонько толкает Шастуна в плечо в знак приветствия. И ещё слишком долго его рука пожимает пальцы парня, буквально задерживаясь в этом касании. Антон этому не противится. Только улыбается, хлопая глазами.  — Какие есть, в таких и оперирую, — неожиданно даже для себя сухо отрезает он.  — Ладно-ладно, — усмехается Эд. — Документы заполнить не забудь только. У отца сейчас полис и паспорт сына возьмут, у тебя всё отобразится.  — Я разберусь, спасибо. А у вас, между прочим, лекция сейчас. И вы сейчас опаздываете, — видит, как практически касаются пальцы Эда и Антона, так близко они стоят, и хмурится.  — Так вы тоже опаздываете! — возражает Антон.  — Мне можно.  Попов круто разворачивается и быстрым шагом уходит в сторону лифтов.  — Напиши мне, — подмигивает Антону Эд, — любитель приключений.  — Они сами меня находят, — доверчиво делится Шастун.  — Верю-верю. Беги! — невесомо шлёпает его рукой по пояснице, подмигивает и тоже покидает приёмное отделение, отправляясь в операционную.  Антон бежит за Поповым, на ходу снимая с себя куртку. В этой всей суете он, если честно, позабыл обо всём на свете. Для него существовал только тот мальчишка и Арсений Сергеевич Попов, который ему спасал жизнь.  — Успел, — удовлетворённо тормозит около мужчины. Они оба стоят в ожидании лифта. Тот ничего ему не отвечает. И даже никак не реагирует на появление студента. — Вы крутой, Арсений Сергеевич! — Это моя работа, — парирует тот.  Антон неосознанно ладонью свободной руки, которую заводит за спину, касается шеи. Того самого места, за которое его потрепал Арсений. Этот жест был максимальной неожиданным и непонятным лично для него. Да, он что-то распереживался за пациента, но не ему же требовалось оперировать. Зачем он понадобился хирургу? Да ещё настолько, чтобы привести в чувства таким способом? Разумеется, подержать мальчишку, наверное, и стоило на случай, если тот неожиданно очнётся, ведь его буквально режут на живую. Но только ли поэтому? Ещё ведёт себя потом так холодно, будто Шастун запорол ему всю операцию. Хотя он стоял смирно и просто делал то, что ему велели.  Арсений замечает шевеления слева и оборачивается на Антона. Но ничего не говорит.  — Хоть бы спросили, как я, после того как оттягали меня за шею, — неловко шутит тот.  — Я... Не хотел, — неожиданно смягчаясь, произносит хирург. — Покажите.  — Да нормально, — отмахивается Шастун.  — Я не спрашиваю разрешения, я говорю, что нужно сделать.  Властный тон сбивает парня с толку. Будто он где-то провинился или нарушил какое-то негласное правило. Поэтому поворачивается к нему спиной, чуть сгибая ноги, потому что немного выше преподавателя.  Арсений рассматривает раскрасневшуюся кожу. Ничего критичного. Непонятно, зачем было только устраивать драму. Антон выпрямляется. И оборачивается.  — Нормально.  — Даже синяка не будет, — констатирует Попов.   — Да, спасибо за это, — кисло улыбается ему в ответ.  Антон пытается стряхнуть с себя это воспоминание: то, как мужчина крепко держит его за шею, как его лоб касается его собственного лба, как шевелятся эти аккуратные губы: «Соберитесь, Антон. Соберитесь, слышите? Вы мне нужны».  Заходят в кабину лифта. И он смотрит, как хирург нажимает кнопку десятого этажа. По его лицу прочесть ничего невозможно, оно спокойно и невозмутимо. Как на операции, так и теперь — маска, через которую не подглядеть, что происходит внутри. Но одно Антон чувствует — Арсений смущён. И это чувство необычное — это ощущение его самого волнует. Как если бы оно было каким-то сильно особенным. Расшифровать волнение не представляется возможным. Раньше он мог бы с легкостью понять и осознать, что происходит. Но не на данный момент. И это раздражает. Слегка.  — Я вас смущаю?   На лице не проскальзывает ни одной эмоции. Арсений стоит, оперевшись о поручень лифта, чуть запрокинув голову назад. Руки его, всё так же, с рукавами, подвёрнутыми до локтей, скрещены на груди. Он смотрит в никуда.  — Антон... — хочет что-то сказать, параллельно, видимо, обдумывая резонность своих слов, но затем лифт останавливается. И он только качает головой, скорее, самому себе, чем собеседнику, быстро выходит из лифта.  — Опять мы заходим вместе, — подводит итог Шастун, когда они оба подходят к прикрытым дверям аудиториям.  — Антон, — снова хочет что-то сказать. И парень смотрит на него с нескрываемым любопытством. Жаль, что не ловит его взор в ответ, — хватит.  Мужчина застёгивает верхнюю пуговицу рубашки и заходит внутрь. 

* * *

— Хорошо поработал, молодец, — треплет Антона за плечо Эд, когда они, наконец, остаются наедине в конце дня. — Хотя тебе, ты знаешь, это совсем необязательно.  — Всё равно, не хочу потом вопросов к моей ординатуре.  — К тебе вопросов никогда не будет, я тебя уверяю, — мягко увещевает его мужчина.  — Хорошо.  Он и вправду остаётся после пар, чтобы несколько часов поволонтёрить в отделении Выграновского. Ему там рады. Особенно, его друзья: Ира, Илья и Саша. Но пообщаться с ними удаётся очень мало, каждый в своих делах. С Арсением сегодня, в понедельник, он пересёкся только единожды, когда отправился за Эдом в неотложку. Попов был там же, у него пациент. Хирург, на удивление, внимание на него обратил, но ничего не ответил на краткий кивок Шастуна, только нахмурил брови и отвернулся.  — Тебя что, напрягает Арсений?  Арсений давно его напрягает. Но говорить об этом Эду очень не хочется. Знает, что между ним и Арсением есть весьма осязаемая неприязнь. Но ему просто не хочется, чтобы Выграновский говорил про того что-то плохое и негативное. Просто не хочется.  — Если тебя не напрягает, то меня не напрягает тем более.  Стоит около стола, Антон — напротив него. Пальцы Эда медленно расстёгивают на нём белоснежную рубашку, которая прячется под пиджаком на молнии. Ему нравится этот процесс от и до целиком — всё, что включается в данное времяпрепровождение с Антоном Шастуном. Тот весьма уникальный и очень интересный. А ещё красивый. Если бы жизнь Выграновского сложилась, ну, просто хотя бы попробовала сложиться, иначе, то он ни за что не упустил это сокровище, в котором буквально сочетается всё: от природной красоты, эмпатии до острого ума и сообразительности.  — Меня напрягаешь только ты, — обольстительно улыбается, опуская тяжёлый взгляд на обнажающуюся перед ним торопливо вздымающуюся грудную клетку Шастуна.  Не сильно его беспокоит моральная сторона вопроса. Моральные стороны любых вопросов его, в принципе, редко беспокоят. Хорошо, когда есть возможность достигать своих целей с минимальными затратами. Ничто ему не даёт гарантий, но в Антоне он почему-то уверен железно. Он присаживается на стол и тянет его за руку к себе. Попов сегодня слишком открыто продемонстрировал свою неприязнь, и Эду не хочется, чтобы влияние его разрослось на Шастуна. Поэтому, нарушая каждое правило из любых своих, аккуратно приобнимает за талию, минуя расстёгнутую рубашку, привлекая его к себе. И целует.  Он целует его в эти пухлые, ещё пахнущими сигаретами губы.