Невыносимый

— Привет, Олеся, — Шастун уверенно перемахивает через скамейку в коридоре и плюхается рядом с Олесей.  Рядом с ним с помятым лицом стоит неприкаянный Журавлёв. Если бы девушка была хотя бы чуточку внимательнее и сообразительнее, она бы точно заподозрила что-то неладное в этой, противоречащей всему здравому, парочке. Но вместо этого лишь заинтересованно откладывает телефон, машинально поправляет прядь чёрных вьющихся волос и хлопает ресницами.  Она и вправду очаровательна своей непосредственностью: карими огромными глазами, кукольными аккуратными губками и чрезвычайно милой и подвижной мимикой. Так что зацикленность Димы на ней нетрудно, если не принять, то хотя бы понять. В жизни, так экспертно считает Шастун, такие пары обречены на успех: он — смешливый клоун, а она — девочка-девочка, которая на эти клоунские выходки обязательно купится.  — Привет, мальчики.  Журавлёв подавленно молчит. Он во вранье не искусен так же, как и его друг, поэтому просто молчаливо присутствует, боясь что-то испортить.  — Как у тебя дела?  Настроение человека не закрытого и не асоциального почувствовать очень легко. Антон ощущает это настройкой на чужую волну. Иногда ему кажется, что так умеют все люди, просто дело в том, что их мозг, да и они сами, не готовы к тому, чтобы настолько сильно погружаться в других, ведь это буквально и означает то, что он делает сам. Настройка в большинстве случаев становится буквально автоматической, так что ему приходится чувствовать много того, к чему он не готов или того, чего он не желает на самом деле. — У меня всё хорошо, спасибо, что спросил, — скромно улыбается Олеся. — А вот вы, мальчики, какие-то прямо-таки поникшие.  — А мне казалось, это ты поникшая, — спорит с ней Антон. — Ни с кем не общаешься, отдалилась от нас. Зазвездилась, что ли?  Дима, стоящий рядом, мучительно кусает губы. Ему явно есть, что добавить, но он старательно, как и учил Шаст, молчит.  — Ну, неправда, — она тянется за своей сумочкой, чтобы что-то из неё достать. — Хотите, я вам погадаю? Заодно и узнаю, что с вами там случилось.  — Я не верю во всю эту херню, ты же знаешь, — наконец не сдерживается Журавлёв.  — А я верю, — внезапно соглашается его друг, — давай!  Товарищ толкает его в плечо, но Антон отмахивается от него. Конечно, Диме сейчас кажется, что стоит докопаться до Олеси, выведать всё, а Шастун лишь просто ведётся на её манипуляции и смену разговора, но всё-таки покорно присаживается рядом с ними на корточки.  Девушка с достоинством поправляет под халатом короткое чёрное платье и достаёт из небольшой коробочки колоду, достаточно матёро тасует её в руках. Раздаёт обоим парням по влажной салфетке из пачки, которую тоже извлекает из своей кожаной сумочки.  Антон вживую колоду Таро видит впервые, он никогда подобным не увлекался, но всегда был уверен: есть разные инструменты для работы с собственной жизнью, и если кому-то один из вариантов помогает, то почему бы и нет? Главное, наверное, не переборщить. Но ничего серьёзного не ожидает. Его ничего не беспокоит, у него в жизни всё достаточно сносно; и вообще, это он читает мысли, но никогда никто другой, так что под чутким руководством одногруппницы без задней мысли аккуратно достаёт карту из середины колоды. Ему просто нужно наладить с ней контакт, чтобы понять, что там у Олеси приключилось.  — Двойка Мечей, — она с любопытством рассматривает карту, которую ей демонстрирует парень, — интересно... — И что тебе интересно?  — Двойка Мечей — это выбор. Ты должен принять какое-то решение или уже принял. Да, думаю, принял, — Антон слушает её без особого энтузиазма, а вот Журавлёв, наоборот, оживляется.  — Что там за выбор у него? — он шутливо толкает друга в бок, мол, смотри, какую ерунду она несёт.  Но Олеся серьёзна:  — Ну, я не знаю, какой у него там выбор. Но ему точно нужно было принять какое-то решение и взвесить все «за» и «против», чтобы найти баланс. Ну-ка, вытащи ещё одну карту.  Шастун послушно кладёт карту на скамью перед собой. И тянет вторую карту. Старается сохранять серьёзность, несмотря на хихикающего под боком Диму. Показывает карту девушке. На ней изображён человек, подвешенный правой ногой вверх ногами за перекладину столба, руки его спрятаны за спиной.  — И после этого решения мне, стало быть, надо повеситься, да? — губы Антона трогает насмешливая улыбка, он передаёт карту подруге, та кладёт её перед собой. — Ну, вообще, типа того. Ты что-то этим выбором не сильно доволен, я смотрю, — он хмурит брови в ответ на это заявление. — У тебя какие-то сомнения остаются, ты, видимо, пытаешься удовлетвориться им, но у тебя не получается. Такое подвешенное состояние. Но, — она взмахивает головой, встряхивая густые тёмные волосы, — сейчас мы посмотрим, кто же тебе поможет!  Антону уже не особо интересно, кто ему там поможет, потому что у него вся эта история вызывает некоторое беспокойство, от которого ему нет сейчас возможности избавиться. Без особого энтузиазма достаёт третью карту из поганой колоды, уже не рассчитывая, ровным счётом ни на что.  — Что же там, что же там? — нетерпеливо уточняет Дима. Его же энтузиазм, наоборот, разгорается. Хотя он, буквально, по его словам, пять минут назад, «во всё это не верит».  И если бы тот только знал ту самую таинственную и не рассказанную часть последних событий жизни Антона Шастуна, то был бы просто поглощён данным сюжетом. Пока его это, видимо, просто забавляет.  — Ого! — Олеся принимает карту из её рук, не позволяя положить её на скамью, и внимательно рассматривает то, что на ней изображено.  Парень тоже вытягивает шею, чтобы посмотреть, что так впечатлило подругу. На карте изображён мужчина, чей силуэт заплетается в ветвях дерева, на голове его корона, в кулаке он сжимает меч и несколько колосков пшеницы. У него борода, губы его сжаты, а взгляд серьёзных глаз из-под нахмуренных бровей направлен прямо перед собой.  — Ну и что это значит? — в такт неизвестному хмурит брови Шастун.  — Это Король Мечей, — высокий голосок девушки почему-то звучит взволнованно. — Но это не ты, Антон, потому что ты — Король Кубков, — она ловит на себе целых два непонимающих взгляда и снисходительно улыбается им очаровательной улыбкой. — Король Кубков — это как наш Антоша, по нему сразу всё видно, ко всем с открытой душой, эмоциональный по жизни, голову не включает часто, чисто на чувствах по жизни двигается.  — Да, это наш Антоша, — с готовностью поддакивает Журавлёв и пытается потрепать его по волосам, но тот уворачивается.  — Король Мечей — это мужчина... — она задумчиво надувает губы, делает паузу и продолжает: — Другой человек, в общем. Если такая карта выпала на этом раскладе, где ты на распутье, то это тот мужчина, который тебе может помочь.  — Только мужчины мне сейчас и не хватало, — бормочет Антон.  — Это такой, знаешь, закрытый и очень прагматичный человек. Он живёт только разумом и, в отличие от тебя, совершенно не использует эмоции, достаточно жёсткий по характеру и всё контролирующий. Скорее всего, это такой властный человек, занимает, скорее всего, какую-то руководящую должность... Но Шастун больше не желает её слушать. Он вскакивает на ноги и торопливо поправляет на себе халат. Друзьям потом объяснит, что просто понял достаточно и не было необходимости торчать с Олесей ещё, тем более, перерыв заканчивался. Но их это объяснение, разумеется, не удовлетворит.  — Ой, — вскидывает взгляд на часы, висящие в коридоре холла десятого этажа института, — а ведь пара сейчас начинается. Пойдёмте!  Олеся пожимает плечами и поднимается следом за парнями, прихватывая с собой сумку и колоду.  — Ну, ты чего! — шипит ему Дима. — Зачем? Ещё пять минут есть же!  — А ты что, хочешь, чтобы она тебе нагадала про твою влюблённость в неё?  — Так что, это правда, что ли, была сейчас? — хихикает друг.  — Конечно, нет, — возмущённо откликается Антон.  Король Мечей? Она просто шутит.

* * *

Сегодня предпоследний день преподавания на этой неделе. Арсений воспринимает пятницу, как весьма благодатный период на этой неделе, ведь совсем скоро его долгожданный выходной. Выходной, в течение которого он планирует игнорировать и работу, и людей, и вообще весь окружающий мир в целом. Мысли о данном счастье старается отодвигать подальше, пока рано радоваться.  Но, несмотря на это, настроение у него весьма хмурое и посредственное. Утром ему не посчастливилось встретиться с Выграновским. И даже провести какую-то часть своего драгоценного времени за беседой с ним. Необходимо было обменяться некоторой информацией. Эда он, как Шастуна, игнорировать по долгу, так сказать, службы не может, поэтому ему приходится делать вид, что он ничего не видел.  Выграновский первые минуты бросал на него обеспокоенные взгляды. Обычно Арсений такое не замечает, ему глубоко безразлично, кто на него и как смотрит, но тут, видимо, потому что сам бросал на него такие же взгляды, только обезличенные и равнодушные, он отметил, что тот волновался как школьник.  Такие мужчины ему самому решительно не нравятся. Тот слишком зациклен на себе, высокомерен и не несёт никакой внутренней глубины, так считает Попов. Сам он тоже зациклен на себе, но это, как ему кажется, совсем другое. Чем Выграновский мог зацепить Шастуна ему остаётся только гадать. Невозмутимый Матвиенко окончательно убедил — это не его дело. Поэтому он не собирается вести беседы ни с тем, ни с другим. После увиденного ему захотелось отчиститься. Потому что всё это было как-то гадко. И странно. Несмотря на то, что судьба рандомного студента мало его интересует, но в тот момент почему-то в его голове пронеслась краткая мысль: «Только не он». Получается, это двое безбожно лгали ему месяц назад. И всё с ним было в порядке, всё он понял правильно. И просто это очередные человеческие манипуляции.  А Антон — это просто бесконечная череда чего только угодно. Арсений думает это, стоя у широкого окна в холле десятого этажа. Лекция начнётся через десять минут, студенты неторопливо собираются в аудитории, бесконечно досаждая преподавателя, что стоит на их пути, своими «Доброе утро, Арсений Сергеевич». Попов на эту лавину вежливости просто периодически молча кивает.  Сергей пошутил, что сегодня друг и коллега выглядит как, цитата, «типичный препод». Что именно это должно означать, Арсений предпочёл не уточнять. Только мельком оглядел себя в зеркало — обтягивающие идеально выглаженные хлопковые брюки, чёрная рубашка и кофейного цвета пиджак — ничего экстравагантного. И если так теперь выглядят преподаватели в две тысячи двадцать четвёртом году, то, определённо, в системе образования случалась какая-то благодатная реформа. Только накинутый халат мешает окружающим с подобающим вниманием оценить этот тщательно подобранный образ. Даже верхняя пуговица рубашки расстёгнута не просто так — так на его шее видны две переплетающиеся цепочки.  Ему нравится красиво одеваться, как он всегда полагал, лично для себя. Чтобы получать эстетическое удовольствие при взгляде на себя в зеркало. Но почему-то так врезались в память слова бестолкового студента: «Ой, вы как будто не занимались этим! И если это так, то сочувствую вам. Давно пора. Хотя, желающих, видимо, нет...» Потому что несмотря на то, что ему искренне кажется, что выглядит хорошо и достойно, людям он никогда по-настоящему не нравился. Мог, как втолковывал ему Матвиенко, понравиться чисто визуально. Но его холодность, его отстранённость, его неловкость в общении и неумение хотя бы попытаться быть милым — это перечёркивало абсолютно всё. Иногда, когда он заинтересовывался тем, что происходит вокруг, в глазах людей видел только непонимание и озадаченность — это тоже ему объяснил лучший друг. Поэтому проще, Арсений принял это очень и очень давно, не смотреть на людей. Не следить за их реакцией, не пытаться понять, что они думают о нём. Это есть пустая трата времени. Ведь всё сводится к одному.  Мужчина хмурится и ёжится от сквозняка. Он вытаскивает руки из карманов брюк и по привычке поправляет рукава халата, пряча под ними рукава пиджака.  — Арсений! — его окликает Павел Алексеевич, который торопливо спешит к коллеге. — А я тебя ищу!  — Зачем меня искать, — круто разворачивается к нему Попов, завершая досмотр своих рукавов — всё, как всегда, идеально, — ты, как руководитель, должен быть осведомлён о моём расписании. Я ещё неделю буду преподавать в первую половину дня... Но Воля не даёт ему договорить нравоучения. Он останавливается рядом и, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, видимо, чтобы стабилизировать дыхание, обеспокоено сообщает:  — Там пациент в неотложке, возьмёшь, Арс? — ловко подцепляет его за локоть.  Красивое лицо хирурга трогает презрение, но Павел Алексеевич это игнорирует и тащит его за собой. Арсений не сопротивляется.  — У вас других хирургов нет? У меня лекция.  — Я знаю-знаю, — морщится заведующий, — мы старались тебя не отвлекать. Но у нас там мужчина тяжёлый, перелом двух позвонков, он с гемофилией. Кровь у него не сворачивается. Никто брать его не хочет. Выручай, Арс!  — А Матвиенко?  Воля дотаскивает его до зоны лифтов, пока Попов наконец-то не высвобождает свой локоть. Брезгливо отряхивается. И вздыхает.  — Он на операции. Долго ещё будет. Ты же знаешь, кроме тебя некому, только у тебя опыт. Арсений склоняет голову и кивает. Конечно, далеко не каждый готов взять на себя такие риски. Ведь чем хуже свёртываемость крови у пациента, тем выше риск разного вида кровотечений во время операций, что очень и очень опасно. И провернуть такую операцию — большой труд для всей операционной бригады. В первую очередь, нужны точные данные от врачей-гематологов — расчёт необходимой потребности и режим введения фактора свертываемости крови, который не вырабатывается у пациента — это неотъемлемый процесс подготовки к операции. Даже после завершения этого этапа на операции каждый член данного мероприятия будет на иголках, потому что восстановление тоже требует усилий. — Ладно, — задумчиво соглашается Попов.  Внутри он ощущает приятное покалывание в области грудной клетки — то самое предвкушение предстоящей очень сложной, но весьма продуктивной работы.  — Студентов там кто-нибудь предупредит, времени у тебя нет. Хочешь, возьми на операцию их.  — Что, всех? — с сомнением уточняет Арсений, надеясь, что ему всё-таки послышалось. Меньше всего на свете по соседству на сложной операции хотелось бы видеть орду студентов. Да ещё и в такой непосредственной близости.  — Разберёмся! Просто иди к нашим бедолагам на первом этаже, они ждут тебя, скажи им, что делать, — торопит его Воля. И, видя, что Попов намеревается пойти к лестнице, добавляет: — Там сейчас рабочие, доделывают что-то... Что-то, короче, доделывают, нельзя пока туда. Езжай на лифте.  Он дружелюбно машет мужчине и собирается ретироваться.  — А ты в курсе, что по правилам техники пожарной безопасности, — у Арсения перехватывает дыхание от раздражения, — эвакуационные выходы должны быть свободны!  Павел Алексеевич только отмахивается от него. — Ну, значит, сгорим все к чёртовой матери, если начнётся пожар, что поделать! — его ловит на полпути молодой ординатор, подсовывая планшет в руки, так что заведующий отвлекается на него и продолжает свой путь в противоположную от Попова сторону. — Арсений, время! — на прощанье вытягивает левую руку, чтобы постучать указательным пальцем правой по стеклу циферблата наручных часов.  И уходит.  Мужчина остаётся один между манящим его лестничным пролётом и между двумя лифтами, которые сейчас будто даже зловеще поблескивают своими начищенными дверьми.  Он с того раза так и не удосужился ни разу проехаться ни на одном из них. Потому что просто не было необходимости, ведь ему вполне себе окей передвигаться по лестницам. Даже, этим он себя успокаивает, вроде как получается быстрее. Потому что лифт иногда, как назло, собирает по пути пассажиров буквально с каждого этажа. Сергею Арсений заявляет, что в любой момент, если того потребует ситуация, он способен воспользоваться данным средством передвижения между этажами, просто ситуация этого не требует.  Сейчас же он ощущает подступающую к грудной клетке тревогу. Чувство максимально неприятное. Так сложилось, что он часто с ним сталкивается. Иногда тревога фоновая, мешает расслабиться, поэтому Арсений напряжён практически всегда. Иногда тревога захватывает всё его сознание, мешая мыслить ясно, иногда она просто периодически вылезает, чтобы оскалиться и больно укусить, расстраивая все планы в моменте.   Головой всё прекрасно понимает. По оценкам, лишь одна из ста тысяч поездок на лифте заканчивается застреванием. При всех исправностях. А сам Воля клялся ему практически на библии несколько раз, что эти металлические создания просто в идеальном состоянии. Да и в целом, с того злосчастного инцидента больше ни у кого приключений не случалось.  Арсений подходит к лифту и мрачно смотрит на кнопку. Просто идиотизм — не иметь возможность сделать такое элементарное действие. В мозгу бесконечное количество раз прокручиваются на повторе слова фразы Павла: «Арсений, время!».  Время, время, время.  В неподходящие моменты оно плетётся с черепашьей скоростью. А когда не нужно, оно мчится так, что нет возможности успеть даже оглянуться. Бросает короткий взор на висящие на стене часы. У него и вправду мало времени. Арсений беспомощно теребит подрагивающей рукой ворот чёрной рубашки и, не отрываясь ни на секунду, рассматривает проклятую кнопку.  В этот момент чья-то рука тянется и эту кнопку нажимает. Лифт откликается — его двери распахиваются моментально.  Мужчина сцепляет челюсть, но не двигается с места. Он сделать это просто не способен.  — Извините, я просто случайно подслушал ваш разговор, — разносится голос слева от него. — И ещё раз... извините.  Арсений ощущает, как чья-то тёплая ладонь уверенно касается его руки, сжимает его пальцы. И требуется всего лишь секунда, чтобы он оказался в кабине лифта — так быстро это всё происходит.  Поднимает донельзя возмущённый взор и обнаруживает перед собой... Антона Шастуна.  — Вы что себе позволяете! — ощущает себя взбешенным этой фамильярностью, а еще удивлённым и просто растерянным.  И такую смертоносную бурю внутри него способен вызвать только этот бестолковый студент.  Брезгливо кидает взор на свою руку и встряхивает ею, будто пытаясь смахнуть с себя чужое прикосновение. — Ещё раз... извините, — бормочет парень, отступая от него на шаг, словно опасаясь физической расправы. — Зато смотрите, — разводит руками, — мы тут. Вам нужен первый этаж?  — Мне нужно, — делает шаг в его сторону, — чтобы вы оставили меня в покое. Это понятно или нет? — повышает голос Арсений.  Шастун смотрит на него перепуганными щенячьими зелёными глазами. Он поспешно кивает много раз. И вжимается в стену лифта, держась за поручень возле зеркала.  — Понятно.  Он ощущает себя таким жалким и бестолковым. Впрочем, как и обычно. Совершенно случайно, это правда, он услышал разговор Арсения Попова с Павлом Алексеевичем, на мгновение восхитился тем, какая сложная Попову предстоит операция, а потом просто наблюдал за тем, как мужчина стоит перед лифтами. И ему стало так его жаль; так тревожился мужчина от этого бессилия, от ситуации, от того, что ему нужно поспешить, но он банально не может решиться на простое действие. И несмотря на то, что буквально позавчера себе клялся, что ни за что не пересечётся с противным Арсением Сергеевичем, сегодня был не способен устоять перед ним.  Потому что ему кажется, что он ощущает его на таком тонком невербальном уровне, на котором не ощущал точно никого.  Арсений от этой податливости смягчается. Опирается поясницей о поручень и кивает, будто скорее сам себе.  — Хорошо.  — И не разговаривайте больше со мной, — бурчит ему Антон и обеими ладонями демонстративно зажимает себе рот.   Поднимает на него голубые глаза. И тот ёжится под его пристальным взглядом.  — Почему?  — Потому что я больше не буду с вами разговаривать, так и знайте, — отвечает тот ему.  Не отрывает от него взора и замечает, как аккуратные губы хирурга трогает короткая, но вполне себе беззлобная улыбка. И она вновь оживляет его холодное и красивое лицо, как тогда, в том коридоре, когда Антон вновь пытался извиниться перед ним за то, что много болтает.   — Вы улыбаетесь.  — Неправда, — мрачно парирует Арсений Сергеевич и спохватывается, что лифт никуда не едет. Нажимает на кнопку первого этажа. Куда надо ехать Шастуну — это его не особо беспокоит.  Кабина трогается.  — Сколько я вас знаю, и это, конечно, недолго, но вы никогда не улыбались. Он намеренно упускает из виду тот момент в коридоре, который, наверное, несмотря на все их стычки, запомнился ему больше всего. Потому что тогда Арсений Сергеевич Попов выглядел, пусть и на десяток секунд, таким живым и настоящим, что находиться рядом с ним даже было приятно. И почему-то этот момент захотелось оставить себе, не считать его сейчас, потому что, возможно, Попов истолкует его совсем иначе, не так, как понял тогда Антон.  — Бессмысленное занятие. Вы, кстати, хотели со мной не разговаривать. И я тоже, впрочем, не собираюсь этого делать.  Арсений внутри чувствует зарождающуюся панику. Он пытается собрать свою обиду, свою злость на Шастуна за его необдуманные слова и поступки, но всё оно утекает между пальцев, рассыпается песочным замком, карточным домиком. И сейчас он мысленно старается собраться, чтобы снова выстроить перед ним нерушимую стену, ту самую, которую тот по праву заслуживает. И, которую, что важнее, заслуживает он сам. Его втайне немного позабавило то, как всерьёз воспринял его речь Антон Шастун. И первое время даже ему казалось, что тот решил бойкотировать его лекции, пока совершенно случайно Арсений не наткнулся на эту троицу, возглавляющую последний ряд в аудитории и вооружённую биноклями. Он тогда закашлялся, прикрывая губы в усмешке ладонью.  — Но всё-таки, — убирает руку Антон. Он больно-больно кусает кончик языка, но знает — ему это не поможет. Ему ничего уже не поможет. Потому что так опрометчиво и волнительно ему хочется завоевать обратно расположение этого мужчины несмотря на то, что целые сутки они оба продержались без любого контакта. Арсения, Шастун в этом уверен, это более чем устраивает. А вот его – нет. — Готов поспорить, что у меня есть в арсенале шутка, которая точно заставит вас продублировать улыбку.  — Не может быть.  Он на него не смотрит, даже устало прикрывает веки и чуть приподнимает подбородок.  — Может-может. Соглашайтесь, остался один этаж, — но Арсений упрямо молчит. — Ладно-ладно, я скажу сам, — кабина плавно останавливается. — Как называются маленькие деньги, которым страшно? Ссущие копейки, — выпаливает он и первым выскальзывает из лифта. — Прикол, да?  Арсений выходит следом. Он поднимает взгляд на Шастуна. Лица для него, как правило, размыты. Он в них не вглядывается, не ищет в них никаких ответов, не пытается никого запомнить, не хочет никого получше рассмотреть. Его просто никто не интересует. Люди — не более чем просто соседи в разных обстоятельствах — на работе, в магазине, на лекциях, в операционных. Их суть и их сущность для него по большому факту роли никакой не играет. Ему важно, что они делают, если их действия влияют на него, но не больше.  Матвиенко был впечатлён двадцать лет назад, когда Попов сообщил ему, что без понятия, кто есть его одногруппники и однокурсники. А преподаватели и подавно. Он просто на них на всех никогда не обращал внимания. И Сергей скромно поинтересовался, а обращал ли в таком случае Арсений внимание на него. И тот ответит ему утвердительно. Он был для него первым человеком, который стал что-то значить. Который стал не силуэтом, а частью, и различимой частью, жизни.  На лице Антона широкая улыбка, его щёки слегка горят розоватым румянцем, несколько кудрявых светлых прядей свисают над его лбом, уши у него топорщатся, а сам он выглядит так, будто сейчас сказал нечто, претендующее на гениальнейшую мысль года. Причёска его растрёпана, халат застёгнут лишь на пару пуговиц, из-под него выглядывает тёмно-кофейного цвета кофта. Арсений машинально касается своего рукава. Пиджак у него похожего цвета. Какое совпадение.  — Очень глупо, Антон, — спокойно произносит он, беря себя в руки. — Но вы же только что улыбнулись, — хитро щурится ему в ответ Шастун.  — Может быть, — в этом споре он участвовать не готов. Его это и вправду позабавило. А количество забавных вещей в жизни Попова сводится, на самом-то деле, к минимуму.  Антон торопливо облизывает губы, чувствуя, как ему становится стыдно, а ещё неловко. Потому что в его голове ещё вертится это кредо — он обидел Арсения Попова. Но извиняться он не собирается. Это глупо и это бессмысленно.  Мужчина же аккуратно засовывает руки в карманы брюк. Вздёргивает подбородок.  Почему он сказал ему так грубо? Почему решил, что именно это нужно ответить, пусть даже и заподозрил хирурга в гомофобии? Почему решил, что уколоть таким способом — это лучший вариант? Для него, для того, кто всегда топил и топит за толерантность и за то, что нельзя людей оскорблять ни по каким причинам, не зависящих от них. Оскорблять кого-то в целом не есть хорошо. Но это особенно гадко.  Он же красивый. А ещё умный. И, наверняка, если не вредничает, то интересный собеседник. Почему у него не может быть кого-то? Почему Антон решил осадить его именно так? Внутри ему становится очень неприятно, когда он, рассматривая спокойное и благородное лицо Попова с вздёрнутым носом, думает об этом. Ему становится нестерпимо жарко, так начинают гореть кончики его ушей. И их хочется поспешно прикрыть ладонями.  — Извините, — бормочет вслух и круто разворачивается.  Без понятия, куда ему нужно идти, но куда-то точно нужно.  — Антон.  А Арсений Сергеевич просто намерен помешать ему уйти красиво.  — Да?  Разворачивается к нему и мечтает, чтобы тот ничего не комментировал, ничего не спрашивал и ничего просто не говорил.  — Разделите группу на две части. И половина может прийти ко мне на операцию, — поднимает глаза на настенные часы, в Институте они, кажется, на каждом этаже, — через полчаса. Первая операционная.  — Ладно, — кивает он. И будто ожидает, что тот скажет что-то ещё.  Но Арсений Сергеевич только нажимает кнопку, чтобы закрывшиеся двери лифта вновь распахнулись, видимо, для Шастуна.  — Поезжайте.  А сам кивает ему и уходит. Губы хотят сказать хотя бы «спасибо». Но разум не позволяет им сделать это. И он просто уходит. 

* * *

Кровотечения при данной патологии — гемофилии, представляют значительную угрозу для жизни пациента, при всех её видах, даже в лёгкой клинической форме. И вследствие того, что заболевание относится к числу достаточно редких, опыт в таких ситуациях исчисляется в небольшом количестве.  Пациента готовили к операции планово — ему требовалась терапия, чтобы подготовить организм к оперативному хирургическому вмешательству, а также подробный план того, как будет проходить предоперационный период, сама операция и послеоперационный период. Вообще, это должно было случиться в Центральном Институте Травматологии, и всё шло гладко до тех пор, пока пациенту не стало хуже, а хирург, которого вызвали из Санкт-Петербурга, что был готов провести операцию, не успевал прилететь, хотя, если следовать намеченному плану, всё должно было совпасть идеально.  Запрос к Воле в Институт Склифосовского пришёл совершенно неожиданно, потому что именно в их распоряжении были необходимые препараты и специалисты, которые могли обеспечить такой же высокий уровень и высокую результативность данного мероприятия.  И Арсений Попов. У них есть Арсений Попов, который уже проводил некоторое время назад подобную операцию.  Павел Алексеевич сначала согласился, а потом побежал уговаривать Попова на участие в этой заварушке. Пациента к ним госпитализируют экстренно. Но он знает — этот мужчина согласится на любое безумие. Ему эмоции, в отличие от других хирургов, отказавшихся от такой ответственности, не мешают делать выводы и принимать решения. И если среднестатистического врача может это напугать, то Воля знал — Арсений отнесётся к случаю с любопытством.  Так и случилось. Он внимательно изучил подготовленные материалы по пациенту, а именно: план и методика оперативного вмешательства, пройденная терапия, коррекция питания и прочие врачебные назначения, выписанные под конкретный случай.  — Повезло, что ты староста, — шепчет Шастуну Дима Журавлёв.  — Это да, — улыбается ему Позов, — сам поделил группу, сам потопал на операцию — красота.  — Ну ничего, — Антон надевает на себя халат и пытается понять, как его завязать, — Воля сказал, что остальная часть группы попадёт на какую-нибудь другую операцию.  — Но мы первее, — не унимается Журавлёв.  — Ага, — наконец-то управляется с халатом и оглядывает группу — все в принципе готовы. И толпятся скромной кучкой перед входом в операционную.  Чувствует себя немного предателем, который скрывает от лучших друзей часть происходящего в своей жизни. У этого нет особой цели, просто он, наверное, банально не знает, с чего ему начать. Потому что затруднительно даже разобраться самому, что у него происходит, не то что презентовать это парням. Поэтому, может быть, именно последнее как-то подсобит ему в том, чтобы наконец-то понять хотя бы что-то.  Сейчас он смотрит на серьёзное и спокойное лицо Арсения Попова. Заметно, как операционная бригада немного переживает. И врачей здесь больше обычного, потому что помимо анестезиолога-реаниматолога за ходом событий будет следить врач-гематолог. Именно с ним вполголоса переговаривается Арсений. Предпоследний что-то ему показывает на мониторе датчиков жизнеобеспечения, а хирург внимательно его слушает и изредка кивает, с чем-то соглашаясь.  Студенты в предвкушении, потому что операция, может быть, и не самая сложная, но риски особенно высоки. У пациента, как объяснил им анестезиолог, соизволивший немного пообщаться со студентами, гемофилия А, средней формы течения. Из анамнеза известно, что дед мужчины страдал этим же типом заболевания. К тому же, ранее у пациента отмечались продолжительные кровотечения даже из поверхностных ран, однако специфической гемостатической терапии он не получал. Показатели его перед операцией были не смертельными, но требовалась корректировка терапией, и всё же, повышенные риски это не исключало. Поэтому врачебным консилиумом после ухудшения состояния, было принято решение всё-таки не дожидаться хирурга и не передавать на операцию другому врачу, а госпитализировать пациента в Институт.  Арсений Попов, кажется, проживает свою обычную пятницу и просто лучшую жизнь. Он совершенно не волнуется. Его спокойствие и уверенность в себе транслируется в сознание Шастуна и восхищает. Мужчина терпеливо ожидает, пока завершатся все основные приготовления. Лицо его, спустя пару мгновений, скрывается за маской. И только глаза. Голубые-голубые равнодушные глаза ярко светятся своей невозмутимостью.  Голубая хирургическая форма ему идёт — поверх неё хирургический халат, перчатки, обтягивающие изящные пальцы, шапочка, под которую собраны густые чёрные волосы.  Арсений говорит негромко — и все ему беспрекословно повинуются. Вообще, Шастун от Саши и Ильи наслышан о другом, обычно того на операциях, несмотря на его собранность и профессионализм, раздражает многое — начиная медсёстрами и заканчивая чем угодно. Например, что ему не так протирают лоб. Но сегодня Позов делает предположение практически невербальным шепотом, просто много народу, поэтому Попов особенно сдержан.  Компрессионный перелом позвоночника — достаточно частый вид травм. Возникает при осевом воздействии на туловище, ударах по спине, падениях. Тело позвонка сплющивается, уменьшается в объеме и по высоте. Оперативное лечение проводится либо экстренно, либо планово. В случае этого пациента планировалось второе, но концепцию пришлось поменять — возникли признаки сдавления и повреждения спинного мозга, поэтому откладывать операцию даже сутки не представлялось возможным.  Арсений, не отрываясь от микроскопа, сообщает студентам, что будет выполнять декомпрессию — удаление костных обломков для уменьшения давления на спинной мозг, а следом — стабилизацию поврежденного сегмента позвоночника. Он будет использовать металлические, а именно: титановые искусственные конструкции, и кусочки собственной кости пациента.  Студенты по очереди с интересом подходят поближе, чтобы посмотреть на то, что происходит.  Антон, как ему кажется, задерживается чуть дольше остальных. Он, не отрываясь, смотрит на тонкие пальцы хирурга, которыми тот филигранно управляет инструментом. И у него перехватывает дыхание. Он бывал уже на операциях, для него, как для студента шестого курса, это не эксцесс. Но эта операция почему-то ощущается особенной.  — Загипнотизировался? — шутит медсестра. И Антон поднимает на неё взгляд. В её карих глазах играют искорки. Её эта поглощённость, видимо, умиляет.  — Пусть смотрит, — отвечает ей Арсений. 

* * *

Антон задумчиво идёт по коридору Института. Ему пришлось зайти с документами по поводу волонтерства — нужно оформиться, чтобы потом было что предъявлять. Ну и для отчётности Выграновскому.  Лекции сегодня не было, потому что потом, после завершения операции, Попова вызвали на несколько срочных консультаций, так что план стал таковым, что они задержатся в субботу, чтобы успеть пройти материал, а с операцией для остальной части группы решат на следующей неделе, там как раз будет для этого время.  Арсений стоит напротив окна на десятом этаже в полном одиночестве. Он, завершив все свои дела, возвращается в аудиторию, чтобы забрать свои вещи и закрыть кабинет. Антон, в целом, идёт туда с той же целью — он забыл там рюкзак.  Ему, может быть, стоит проскользнуть мимо Попова и затем так же незаметно ретироваться, но он сейчас не способен на такое благородство, поэтому подходит к нему, вставая рядом. Мужчина его замечает периферическим зрением, но никак не реагирует на присутствие. Руки его в карманах брюк. Коричневый пиджак расстегнут, несколько пуговиц чёрной рубашки тоже. Он смотрит вдаль, стоит неподвижно. Антон чувствует его усталость, но пытается понять: это физическая усталость или моральная. Зачем ему это понимать — это он предпочитает сам себе не уточнять. Некоторым вещам лучше быть неозвученными.  — Устали? Арсений отвечает не сразу. Но потом, не поворачивая головы, отвечает: — Да.  Иногда общаться с ним, эту аналогию Шастун узнал только из опыта друзей, это сродни общению с девушкой, которой ты абсолютно неинтересен. Она не отшивает тебя и, кажется, даже идёт на контакт, но делать что-то для взаимного построения коммуникации и сближения не собирается. С мужчинами у него такого никогда не было, мужчинам он обычно интересен всегда. Другой уже вопрос в том, к чему приведёт этот интерес. И обычно он приводит к чему-то подобному, как с Выграновским. Так что Антон всерьёз задумывается иногда о том, что неужели ничем он не может интересен, кроме как своим телом. И это осознание грустное.   — Мне очень понравилась сегодняшняя операция. Даже скорее, не так, восхитила! Вы — настоящий профессионал своего дела.  — Знаю, — пожимает плечами Попов, — это моя работа.  Антон вновь прикусывает язык, поскольку из него рвётся признание, что он тоже обожает нейрохирургию и станет после окончания шестого курса нейрохирургом. Запрос и цель есть, нужно только осуществить. Но почти наверняка Арсению Сергеевичу знать это слишком рано.  Его телефон вибрирует. Приходит несколько сообщений от Выграновского. Тот ждёт его в своём кабинете. На большее, как понял Шастун, он может и не рассчитывать. Но блокирует телефон и кладёт в карман халата.  — Не знал, что вы делали операции пациентам с гемофилией.  — Антон, — Арсений разворачивается к нему, — вы что-то хотите ещё?  — Нет... просто... просто зашёл рюкзак забрать, — находит, что ответить. Срывается с места, проклиная себя за то, что решил вновь заговорить с Поповым.  Мужчина следует за ним, и вместе они заходят в аудиторию.  — Антон, — тот оборачивается, вскидывая на него зелёные внимательные глаза, — я хотел поблагодарить вас за ту ситуацию... у лифта.  — Я знаю, я не хотел нарушать ваше личное пространство, просто мне показалось, что только я мог бы вам помочь. И да, я знаю, это вообще не моё дело, и вы злитесь на меня, но я просто подумал... — Спасибо, — перебивает его Арсений.  Он репетировал это сообщение в одно слово в течение целого дня, так что не считает целесообразным дослушивать неинтересные ему оправдания Шастуна.  — Ладно, — бестолково соглашается парень, не очень понимая, что ему ещё сказать в ответ. — А я хотел бы, — у него звонит телефон, это точно Выграновский, но он быстро просовывает руку в карман и, не глядя, жмёт на кнопку блокировки, чтобы заглушить вызов, — попросить вас дать почитать отчёт по операции потом.  — Хорошо, — соглашается Попов, — он будет готов после выписки пациента. Что-то ещё? — Не-а. До завтра, Арсений Сергеевич.  — Ага.  Антон хватает с последнего ряда рюкзак и поспешно практически сбегает из аудитории.