Невыносимый

— Это будет позор просто на всю группу, — сердито шипит Антон, который полусидит на своём месте и мрачно наблюдает за тем, как Арсений невозмутимо «разворачивает» капельницу. Он ведь это всё проходил месяц назад.  — Это просто капельница, вы разводите драму.  — Нет, это вы разводите драму, — спорит с ним студент. — У меня просто башка закружилась, а вы тут вооружены до зубов, будто я умираю.  — Антон, — Арсений наклоняется к нему, так что тому приходится посторониться, ведь у него в руке игла, пусть пока и запечатанная, — не надо мне мешать. И не надо меня раздражать, что вы делаете каждый раз с поражающим упорством. Я ведь могу и рассердиться. По-настоящему.  Шастун поджимает губы, чтобы не улыбнуться в его серьёзное лицо.  — Р-р-р-р! Вот так рассердиться? — лениво машет кистью в его сторону, как котёнок. Попов смотрит на него с удивлением и выпрямляется. — Ладно-ладно, вы такое не выкупаете, извините.   Усаживается ровнее, но губы всё-таки растягиваются в добродушную улыбку. Своей импровизацией он практически напугал бедного хирурга.  В это время за спиной Антона раздаётся шум — это в аудиторию врывается Выграновский. Выглядит он весьма обеспокоенным, быстро спускается вниз. Антон жмурит глаза и выдыхает. Столько мужчин вокруг суетятся — что за праздник у него? Может быть, мать его схитрила, и он на самом деле Весы, а не Овен, и день рождения у него сегодня? Хотя присутствие Попова его не особо впечатляет, приятно лишь, что тот не срётся с ним, а весьма мило хлопочет, несмотря на то что Шастун авторитетно полагает — это лишнее.    — Ты как, боец? — Эд присаживается прямо на стол, за которым находится Антон, разворачиваясь к нему лицом, так что его бёдра находятся совсем близко к Шастуну. Тот отводит взгляд.  — У твоего пациента, к слову, — Арсений кладёт на стол запечатанные принадлежности для капельницы, — опять упал сахар.  — А я тут при чём? — пожимает плечами Эд. — Я не терапевт, чтобы отслеживать его после выписки. Направление в поликлинику ему выдал, даже потом напомнил о нём. Не буду же я за ним, — пренебрежительно и многозначительно усмехается в сторону Попова, оглядывая его с сочувствием, — бегать с капельницами.  Арсений Сергеевич этот выпад тотально игнорирует. И отходит, чтобы надеть перчатки.  — У меня последние анализы были не очень, но я что-то не находил время к терапевту записаться, — объясняется Антон.  Эдуард хмурится.  — Плохо, Антон. Ты дурной такой, я не могу. Скинь мне потом свои анализы, я гляну. Не забудь только, ладно? — Шастун послушно кивает. И Выграновский наклоняется к нему: — Ты Попову не перечь, прокапайся, лишним не будет.  — Ну, если вы так говорите... — Он от тебя не отстанет. У него пунктик на всех пациентов, въедливый до ужаса. Так что не возникай, а то тебя... — Эд улыбается, сжимает кулак правой руки и многозначительно стучит по нему ладонью другой руки.  — Ну, уж нет, — Антон двигается к нему, кладя пальцы на его бедро и коротко сжимает их, с удовольствием отмечая то, как натягивается тонкая ткань штанины, обтягивая его мышцы, — давайте лучше вы.  Хирурга этот жест весьма забавит, поэтому он, вскидывая брови, улыбается. Когда Арсений оборачивается, парень предусмотрительно убирает руку.  — У меня операция сейчас, но зайди ко мне после пары.  — Ладно, — кивает и шёпотом спрашивает: — А вы так шутите, думаете, что Арсений Сергеевич тоже из... этих?  — Ох, не знаю, Шастун, — Выграновский легко вскакивает на ноги и косит глаза, изображая жестами робота: — Я только думаю, что он робот.  После того, как один мужчина уходит, а остаётся другой — виснет тишина. На руках Арсения перчатки, брови его чуть нахмурены, он присаживается туда, где только что сидел Эд, только с обратной стороны стола, жестом просит Шастуна протянуть ему руку и быстрым движением самостоятельно подворачивает рукав его халата. Антона эта самонадеянность впечатляет, но он не знает, что ему сказать. Но знает, что нужно делать и несколько раз сжимает и разжимает пальцы.  Пальцы Арсения — мягкие, но уверенные в том, что делают. Они затягивают жгут на середине плеча, затем осторожно нащупывают вздувающиеся венки на месте сгиба локтя с обратной стороны.  Антон закусывает губу и думает, что у него какой-то карт-бланш на установку капельниц хирургами высшей категории. В реальной жизни, если опустить кинематографичность момента, порядочного врача не заставишь тыкать иглой в вену, если вокруг полная больница медсестёр. Но, видимо, Арсений Сергеевич Попов воспринял плохое самочувствие студента как личный вызов, о чём и говорил Выграновский.  Мужчина наклоняется к нему ближе, ощупывая кожу, пытаясь прикинуть, в какую именно из вен должна войти игла. Бейдж, который висит на кармане рубашки, свешивается, немного закрывая обзор.  — Арсений Сергеевич... — М-м-м? — У вас тут... мешает... бейдж.  — Ну так уберите его, Антон, — Арсений поднимает на него глаза и выразительно несколько секунд держит зрительный контакт.  — Ладно...  Антон осторожно кончиками пальцев приподнимает бейдж и кладёт его в карман рубашки. Поскольку хирург наклоняется к нему, он видит, как пульсируют вены на его напряжённой шее, как часто вздымается его грудная клетка.  Вата с антисептиком протирает место прокола. Пальцами одной руки прижимает кожу в области инъекции, пальцы другой держат иглу, которую Арсений вводит, Шастун жмурится, ожидая, что это будет не особо приятно, потому что эти руки созданы явно не для того, чтобы тыкать иглами в вены пациентам, а для чего-то более великого.  Но всё проходит очень благоприятно, и вскоре Арсений Попов стоит рядом с ним, настраивая дозировку на трубке, через которую будет поступать глюкоза.  — Открывайте глаза, вы всё ещё живы, — сообщает он молодому человеку. — Зайдите ко мне после лекции, чтобы я открыл актив, мне нужно на кого-то записать капельницу и препарат.  — Арсений Сергеич... — Антон вспоминает аналогичную просьбу со стороны Выграновского, — может завтра, а? У меня сегодня дела.  — Какие у вас могут быть дела?  Мужчина выкидывает мусор и перчатки в урну и тщательно вытирает обе ладони спиртовой салфеткой, которую также утилизирует. Затем отряхивает рубашку, застёгивает рукава и пуговицы и достаёт из нагрудного кармана бейдж.  А Антон Шастун задумчиво смотрит на него, размышляя касательно того, какой из ответов не подходит больше: «Дела личного характера» или «Это не ваше дело», но решает промолчать. Он вдруг осознаёт, что тому просто нужно всё успеть записать сегодня. Даже не из-за вредности, а просто потому, что он не любит незаконченные дела, его это тревожит. И ему становится жаль, что что-то подобное может так нервировать. Разумеется, важно соблюдать отчётность и правила, в том числе, когда дело касается препаратов и расходников, но Попову это особенно важно.  Усаживается поудобнее, располагая руку ладонью вверх на столешнице.  — Я зайду.  — Это последний раз, — хирург подходит чуть ближе, но не обходит первые два ряда. Скрещивает руки на груди, — когда я делаю это всё. Вы обязаны следить за своим здоровьем, тем более, когда знаете, что есть проблемы. В противном случае, я отправлю вас на госпитализацию, и вы будете отрабатывать эти лекции, как хотите. Это понятно?  — Сердитесь? — просто спрашивает его Антон.  — Нет, я не сержусь, — по его лицу пробегает еле заметная тень, — просто в своём присутствии, как врач, не позволю такой халатности.  Шастун выглядит несколько растерянным, видимо, не ожидал такого напора со стороны Попова. А тот думает, и эти слова крутятся в его голове: «Я знаю, вы не любите, когда вас трогают. Простите». Никого в жизни это не волновало. Даже Матвиенко, который это всегда понимал, иногда брезговал личной неприкосновенностью, потому что он — человек. И ему порой важен контакт. Арсений не был, спустя столько лет дружбы, в ужасе от этого. Но сейчас ему невозможно понять, как не сильно знакомый ему студент, просто студент, может это осознавать и пытаться учитывать, даже когда ему было не очень хорошо.  В этот момент, когда стрелка часов переходит определённый диапазон, в аудиторию начинают заваливаться студенты. И все моментально, ещё не доходя до своих мест, начинают переговариваться, потому что капельницу рядом с Шастуном видно издалека. И тот мучительно морщится — опять все будут глазеть на него и обсуждать его. Не то чтобы он сильно против такого внимания, но эти три дня просто тотально его утомляют. Просто надоело, когда за спиной шепчутся, а какая-нибудь Олеся Иванченко вечно влезет с каким-нибудь любопытствующим вопросом. Всё происходит вроде как беззлобно и на чистом спортивном интересе, но Антона это банально задолбало, хотя он точно знает: никто из ребят не желает ему зла.  Замечает на себе взгляд. Арсений Попов стоит на своём привычном месте, присев на край стола и ожидая, пока все студенты рассядутся за столы. Мужчина указательным пальцем приподнимает свой подбородок чуть выше, будто намекая своему новоиспеченному пациенту держать голову выше, и его сжатые губы трогает краткая улыбка, которая также быстро пропадает, но Антон успевает её для себя отметить и сам садится увереннее.   — Ого, что я пропустил? — шлёпается через сидение от него Журавлёв. — Ты чего натворил? Мы тебя ждали в буфете, а ты динамил, это что такое, а? — Ты в порядке? — Позов озабоченно трогает его лоб, а друг вздрагивает и отстраняется, потому что так недавно его трогал Арсений Попов. И ему становится не по себе от этого касания.  — Да, сахар упал. Видимо, перепил вчера.  — Осуждаю! — поддакивает Журавль.  — Иди ты!  — А Арсений Попов, я так понимаю, — Дима бросает взгляд в сторону преподавателя, — подсуетился тебе с допингом?  — Я сейчас расплачусь, — фыркает Дима Журавлёв.  Шастун ощущает неприятное раздражение в груди. Ему хочется как можно скорее сменить тему. Он раскрывает свою тетрадь и двигается ближе к столу, чтобы удобнее было записывать. Левую руку отставляет чуть в сторону, так что Позу приходится потесниться, чтобы дать ему больше пространства. Тот не против, только лишь усмехается себе под нос. Антона так и распирает докопаться, что же так впечатлило его друга, но он всё-таки ощущает некоторую усталость и слабость, так что решает доблестно промолчать. И это, кстати, даётся ему не так трудно.  Лекция продолжается своим чередом. Студенты пишут, Попов — декламирует материал, иногда общается со своей молодой аудиторией. И лишь два раза подходит к Антону, чтобы скорректировать процесс течения капельницы. А тот ощущает, как сразу становится мишенью для всех взглядов в этом помещении.  И хочет, чтобы это поскорее закончилось. 

* * *

— Ты уверен, что ты чувствуешь себя в порядке? — хмурится Выграновский, когда за Антоном закрывается дверь. — У меня ещё совещание через полчаса, не думал, что Попов вас будет столько времени мурыжить, — бросает взор на часы на запястье.  — После капельницы я совсем в порядке, — горделиво сообщает парень, демонстрируя хирургу кусочек пластыря с ватой, который ему налепил Арсений на прощание.   Вообще в голове немного зудит обещание, которое он дал ему перед началом второй части лекции. Нужно зайти к нему, чтобы что-то там заполнить или внести — не суть. Но сейчас дверь заведующего хирургическим отделения манит его сильнее, чем кабинет Попова. Понимает, что не очень хорошо было в таком случае обещать, но, с другой стороны, Арсений вряд ли со всех ног помчится домой, так что Шастун успеет всё и везде.  — Всё равно отправь мне свои анализы. Я гляну.  — А что потом?  Выграновский сидит на кожаном кресле, расслабленно откинувшись на спинку, внимательно следя за молодым человеком. Тот располагает свой рюкзак на ближайшем свободном стуле, туда же вешает уже чуть более заботливо халат. Он присаживается на край его стола, напротив Эда, внутри спрашивая себя, не далеко ли заходит.  — А потом, — садится ровнее, пододвигая стул на колёсиках ближе к Шастуну, кладёт обе ладони на его бёдра, — я сделаю вывод, как сильно ты себя запустил. И скажу, умираешь ты или нет. А дальше на твоё усмотрение, — его татуированные пальцы гладят бёдра Антона, — не смогу тебя заставить лечиться. Но, если ты не против спойлеров, то я не думаю, что что-то страшное. Разберёмся.  — Приятно общаться с умным мужчиной, — улыбается Антон.  Он пытается раскопать в себе, что же ему нужно на самом деле: секс, просто внимание или сам Выграновский. Потому что невероятно льстит то, что он знает, как тот строг, даже чересчур, со своими подчинёнными, но как благосклонен и расположен к нему. У таких людей, как Эд, есть уникальная способность — ничего не чувствовать. Они отлично умеют разделять поле своих эмоций и в нужный момент ставить себе блок на то, чтобы принимать слишком близко к сердцу происходящее. Антон так делать не может. И сейчас ему кажется, что мужчина не является потенциалом для чувств — только дружба и немного выгода. Но сможет ли он сам сохранить это?  — Я могу расшифровать всё происходящее как положительный ответ?  — Да, — нервно сглатывает, — только волонтёрить я бы всё-таки хотел, если вы... — Ты.  — Если ты не против.  — Как скажешь, — пожимает плечами, — дело твоё. Можешь приходить пока после лекций в мои рабочие дни. А дальше — посмотрим. Эх, Антон, если бы я был таким принципиальным, как ты, я бы так далеко, конечно, не зашёл, — ухмыляется он.  — А как далеко вы... ты зашёл?  — А вот это уже совсем другая история, — он неторопливо расстёгивает пуговицы халата, после чего вешает его на подлокотник. Зелёные глаза его собеседника магнетизируются на татуировках, которые расползаются по его обнажённым до плеч рукам. — Тебе помочь или ты там справишься? — Наверное, сам, — потерянно кивает он. И почему-то ёжится. 

* * *

Арсений идёт по коридору четвёртого этажа. Шастун к нему так и не зашёл после лекции, но это не удивительно, поэтому он старается не зацикливаться на данном факте. Студенты, как правило, все в силу возраста бездумны и легкомысленны. Несмотря, конечно, на серьёзность профессии. Но, наверное, оно и к лучшему. Когда ещё быть несерьёзным, как не в молодости? Арсений несерьёзным был примерно никогда, поэтому ему остаётся только догадываться о том, каково это.  Но это всё не отменяет того, что он тревожится касательно того, что у него на руках есть несколько незакрытых вопросов. Несмотря на то, что он врач, он не может просто так брать расходники, а также те или иные препараты. Всё находится под отчётностью, всё должно быть записано и зафиксировано. И хотя Арсений прекрасно понимает, что, во-первых, никто его прямо сейчас проверять не будет, а даже если и будет, то пока инвентаризация дойдёт до глюкозы... можно тысячу раз всё уладить. А во-вторых, даже если что-то и вскроется, Павел Алексеевич только похихикает и всё поймёт. Потому что это е-рун-да.  И он знает это. И пытается себе объяснить.  Многие вещи, которые на деле являются ерундой, имеют для него значение. Ему важно делать то, что он запланировал. Ему важно следовать своему распорядку дня, будь он на выходном или на работе. Понятное дело, что всё может пойти не так, но глобально лучше придерживаться намеченного плана. И если план идёт к чертям, то у него портится настроение.  Мир не вращается вокруг него. И это неутешительно. Он пытается своими планами и списками как-то выстроить вокруг себя предсказуемую реальность, но каждый раз это не получается в той мере, в которой ему необходимо. А значит, что он никогда не будет в порядке.  Это момент Арсений вроде как осознал, но не принял. Его мозг, зацикленный на своих принципах, не способен перестроиться уже многое количество лет.  Поднимается по лестнице. Лифт давно починили. Даже по инициативе Воли осмотрели все остальные — они в полном порядке. Павел Алексеевич успел даже несколько раз повторить своему подчинённому: «Арс, ты понимаешь, что, если пациент будет умирать, а ты будешь на десятом этаже, тебе нужно будет воспользоваться лифтом?». Но пока этого не потребовалось, так что он откладывает данную встречу на потом.  И просто приятно пройтись пешком — как дополнительный вариант физической нагрузки. Матвиенко её презирает, но Арсений в этом находит себя. В спортзале он обычно слушает аудиокниги, чтобы не слышать отвратительного для него музыкального сопровождения и чужих разговоров. В бассейне с этим посложнее, но там и посторонних звуков поменьше.  Так что добирается до нужного ему девятого этажа достаточно быстро. Поскольку Шастун не собирается ему помогать, он решает закрыть вопрос самостоятельно. Любой другой человек написал бы или позвонил, в худшем случае — просто отложил бы на завтра. Но не Арсений Попов. Он намеревается уточнить у Выграновского номер полиса Шастуна и сделать всё самостоятельно. Однажды проворачивал похожую схему, когда хотел понять, кто такой — этот Антон Шастун. Но тогда это было проще, поскольку тот лежал в соседнем в отделении.  По привычке разглаживает на себе халат, прочёсывает волосы и вздыхает. С Выграновским ему общаться не хочется. Он до сих пор считает, что тот не заслуживает своей должности. Конечно, окончил ВУЗ с красным дипломом, у него много практики, он отличный хирург: успевает бегать из операционной в реанимацию и ещё заниматься бюрократическими делами. Но доверия человеческого он Попову не внушает. Придраться не к чему, да и не в его это компетенции. Поэтому просто живёт с некоторой неприязнью к Эдуарду Выграновскому. К счастью для последнего, это не мешает им периодически плодотворно сотрудничать в операционной и общаться по работе.  Матвиенко неприязни друга не разделяет, а тот старается не осуждать его за такую недальновидность.  У кабинета Эда Попов вновь вздыхает. Меньше, чем с ним, ему хочется общаться с Шастуном. Его в жизни Арсения стало слишком много. И нужно, так полагает он сам, работать над снижением этого присутствия. Оно ни к чему. Поэтому закроет вопрос с медкартой и постарается забыть обо всём том, что связывало его с зеленоглазым кудрявым студентом.  Несколько раз стучит костяшками в дверь. И, не получая ответа или отказа в посещении, уверенно открывает дверь, что оказывается незапертой.  А Антон Шастун невероятно, просто безумно рад, он поймёт это пятью минутами позже, что Арсений Сергеевич теперь игнорирует лифты. Потому что приди он несколько раньше, то застал бы абсолютно иную картину.  Но даже несмотря на всё это стечение обстоятельств, это всё равно плохо. Это очень и очень плохо.  Выграновский стоит у зеркала, невозмутимо рассматривая своё отражение, засунув руки в карманы хирургических штанов. Халата на нём нет, но форма уже на месте. А вот у Шастуна дела обстоят намного хуже. Его щёки горят огнём, буквально высвечивающими на его бестолковом лице надпись: «Я сейчас делал что-то очень плохое». Плохое не с точки зрения жизни, а скорее, с точки зрения контекста ситуации. Он поднимает испуганные глаза на открывающуюся дверь, прижимая к голому торсу чёрную футболку. Волосы его чуть растрёпаны, а кончики ушей совсем каплю краснеют. От ужаса или стыда — это неведомо никому, даже их владельцу.  Спохватывается и торопливо натягивает футболку. Слишком поздно, потому что Арсений, чьё лицо не изменилось после увиденного ни на йоту, решительно ретируется из кабинета.  — Ну всё, теперь мне точно пиздец, — бормочет Антон, опуская глаза на ремень своих джинс, который он не успел застегнуть.  Выграновский молчит, кусая губы, затем порывается было выйти следом за коллегой, но его останавливают.  — Дай я. Пожалуйста.  Он кое-как прилизывает волосы, застёгивает ремень, хватает со стула халат и рюкзак и бежит следом.  Слава богу, Попов далеко уйти не успевает, студент нагоняет его на лестничной клетке, с которой тот неумолимо пытается спуститься.  — Арсений Сергеевич! — мужчина его игнорирует и спускается по лестнице. — Чёрт! — ругается Шастун и кубарем скатывается за ним.  Он обгоняет его на повороте к новому лестничному пролёту и встаёт перед ним, перегораживая дорогу. На одной руке висит его рюкзак, на второй — халат. И то, и другое кидает на пол, следом выставляя вперёд руки, пытаясь как-то зафиксировать хирурга в том месте, в котором тот останавливается. И это помогает.  — Антон.  — Арсений Сергеевич, это не то, что вы подумали! — пытается отдышаться. Ему, в отличие от Попова, физические нагрузки, даже включая простой бег, только снятся. Отдышка после сигарет всегда противная.  — А откуда вы знаете, что я подумал? — задумчиво уточняет мужчина, сцепляя руки перед собой в замок.  Он внимательно рассматривает парня. Тот запыхался, дыхание сбито, губы в волнении облизывает, щёки горят, а руки, которыми он пытается дистанционно остановить Арсения, дрожат. Волосы растрёпаны, Антон пытается сдуть несколько прядей, что лезут ему в лицо, но безуспешно.   — Нет, не знаю, конечно, но просто... предполагаю. Арсений Сергеевич, позвольте мне объяснить вам! — А мне не нужно ничего объяснять, Шастун, я уже всё про вас давно понял. Я всё увидел, услышал — мне этого достаточно.  Переминается с ноги на ногу и мучительно пытается придумать хоть что-то, что способно убедить Попова сохранить этот секрет в себе и не представлять общественности. И его равнодушным холодным взглядом, что вновь прожигает трепещущее тело Антона, можно расколоть любой ледник.  — Арсений Сергеевич, миленький, просто поймите... Так получилось... Я не специально. Пожалуйста, давайте не будем раздувать из этого...  Звучит жалко. И лживо. И ему самому противно от того, в кого он превращается, когда пытается уговорить этого мужчину. Вроде дело житейское — люди спят друг с другом, не смертельно. Поволонтёрить он у Выграновского не успел, экзамен у него сдавал полтора года назад. Ничего критического. Но для репутации Эдуарда и его, хотя за свою он переживает меньше, это будет просто как-то некрасиво. Учитывая, что у того вроде как есть девушка или даже невеста. Просто всё как-то гадко и банально некрасиво. Сейчас понимает, как это выглядит со стороны.  Но в глубине души понимает, что если Эд — циник, свихнувшийся на работе, то он — повёрнут на эмоциях. Ему в этой жизни многое предельно ясно и видно. И он, как побитая собака, бегает в поисках нового дофамина. Чего-то, что позволит ему ощутить себя живым, позволит воскресить уставший от предсказуемости разум, раскрасить всё в цвета поярче, чем оно есть. И ему этот секс, эта глупая интрижка была очень нужна. Чтобы почувствовать себя нужным.  Но Арсений перебивает его:  —  Знаете, что, Антон, давайте не будем очернять воздух подробностями... — Ой, вы как будто не занимались этим! Строите из себя святошу, Арсений Сергеевич, — огрызается Шастун. — И если это так, то сочувствую вам. Давно пора. Хотя, желающих, видимо, нет... Он прикусывает язык, когда осознаёт, как далеко зашёл. Потому что его выводит из себя это его высокомерное «не будем очернять подробностями». Может быть, он ещё гомофоб, если так стелит? Это способно разогнать негодование парня до пугающего масштаба. Потому столько, сколько выслушал он про свою ориентацию за всю жизнь, не слушал, наверное, никто. И его приводит в бешенство осознание, что ему необходимо защищать своё право быть тем, кем он является.  Но лицо Арсения меняется, поэтому Антон замолкает. Что-то внутри него щёлкает, давая красный сигнал светофора. Бывают необратимые слова, которые невозможно потом забрать назад?  — Слушайте, — по нему видно — он злится, но просто мастерски контролирует себя. Или просто не может выразить свои чувства так, как этого заслуживает. Челюсть Попова сжимается, его глаза сужаются, а пальцы, теперь вытянутых вдоль тела рук сжимаются в кулаки, — я не хочу вас больше видеть. Вы мне противны. Вы и ваш... не важно. На мои пары приходите, — Антон с отчаянием замечает, как чуть, самую неуловимую каплю, дрожит его голос, — но садитесь дальше, чтобы я вас больше не видел. Это, — достаёт из кармана свернутый и аккуратно вырезанный кусок бумаги, — передайте Эдуарду Александровичу. Он знает, что делать. И не подходите больше ко мне никогда, Антон. Всего хорошего.  Арсений круто разворачивается и достаточно сдержанно спускается дальше по ступенькам. Всё ниже и ниже этажом. Пока его шаги не стихают. А дверь на четвертом этаже не захлопывается.  Шастун несколько мгновений стоит, оторопев. Затем выдыхает, опирается спиной о стену, раздосадовано пинает рюкзак. И устало закрывает глаза.  

* * *

— Вот это — счастье, — философски сообщает Матвиенко, который стоит на небольшом балкончике второго этажа, засунув руки в карманы брюк и рассматривая то, что расстилается перед ним.  На выставку собак они всё-таки поехали. Сергей Борисович был вне себя от счастья, а Арсений просто сдержано существовал рядом. Его это великое пространство пугает.  Спускаются вниз по лестнице. Эта выставка — это крупнейшее кинологическое мероприятие и фестиваль для всех любителей собак. Здесь примерно около десяти тысяч собак и двести пятьдесят пород — павильоны просто огромные. У посетителей есть возможность познакомиться с представителями самых разных пород и пообщаться с заводчиками и экспертами. Есть, помимо этого, интерактивные стенды и для тех, у кого уже имеется четвероногий друг, и для тех, кто только планирует завести его. Длительность мероприятия — всего два дня. И оно является крупнейшим в Москве за этот год. Поэтому Матвиенко в восторге.  — Какой ужас, — бормочет себе под нос Арсений, следующий за товарищем и исподлобья рассматривающий всё вокруг.  Никто в мире не способен был бы вытащить его сюда, но у Сергея, помимо дара убеждения, ещё есть некоторые привилегии, которые позволяют ему расширять горизонты Попова.  — Угадай, какая моя любимая порода, — толкает его в бок и кивает на совершенно очаровательных спаниелей — их завивающаяся шерсть уложена даже лучше, чем любая из причёсок Арсения, а длинные уши бестолково, по мнению последнего, болтаются по бокам его головы с добродушным взглядом.  — Я на такую викторину не подписывался. Мы договорились просто сходить.  — Да ну тебя! — мужчина присаживается на корточки и с удовольствием принимает на себя радость щенка — тот старается запрыгнуть к нему на коленки, чтобы получить порцию ласки. — Лабрадоры! Это вообще улёт, Арс! Они такие классные, — встаёт. — Самые добрые собаки в мире. Ещё часто работают поводырями, прикинь. Я читал книгу про собаку-поводыря.  — Они же огромные, — с сомнением отвечает ему Попов.  — Это да... И им нужно просто кучу времени уделять. Не мой вариант, к сожалению.  — Я бы сказал, здесь никакой вариант не твой. Ты дома-то почти не бываешь.  — Да, тоже верно. А ты что, как бедный родственник ходишь? Пообщайся с кем-нибудь.  — С кем? — Арсений с недоумением оглядывается, а Сергей смеётся.  — Я про собак.  — Нет, благодарю, — качает головой, брезгливо пряча руки за спиной. — Я потом не отмоюсь никогда.  — Ну, что ж, как хочешь.  И это продолжается некоторое количество времени. Матвиенко восхищается собаками, любуясь ими, наблюдая за ними, донимая их владельцев и заводчиков расспросами, что да как, а Арсений следит за ним, периодически поражаясь, как может человека настолько тянуть к млекопитающим — просто загадка. Для чего он был нужен здесь другу — понятия не имеет, ведь не участвует в этом мероприятии, а просто ходит за ним следом, мрачно засунув руки в карманы штанов и стараясь планировать свой скромный маршрут так, чтобы не столкнуться ни с одним животным.  Но, с другой стороны, ему весьма приятно отвлечься. От работы, от преподавания, от людей, в конце концов, от других внештатных ситуаций и посмотреть на что-то кроме кабинета, чужого мозга и своей квартиры. Досуг весьма посредственный лично для Попова, но всё-таки, несмотря на его закрытость, быть ему рядом с Матвиенко нравится.  Он ходит за ним следом, пряча руки за спиной, внимательно наблюдая за окружающим миром. Собаки отличаются от других животных. В них слишком много доверия к миру, слишком эмоций и чувств, которые они либо в силу своей глупости или, наоборот, большого ума, не способны скрывать. Они читаются как раскрытая книга. Но в этом видится опасность только человеку, чьи эмоции и чувства можно использовать в корыстных целях. Непосредственностью домашнего зверя можно только восхищаться.  И Попов мог бы сколько угодно времени бродить дополнением к своему другу в собственных мыслях, пока не сталкивается с кем-то и поспешно не останавливается.  — Прошу... — поднимает глаза, — прощения.  Женщину узнает сразу же — это же мать Антона. Как её зовут, Арсений в душе не чает и не горит желанием узнавать. Но на всякий случай осматривается по сторонам, чтобы быть готовым к тому, если её отвратительный сын появится вместе с ней.  — Ничего страшного, — она очаровательно ему улыбается.  — А вы тут какими судьбами? — Сергей Борисович вырастает буквально из ниоткуда. И Арсений не против отдать ему лидерство в данном диалоге, который ему интересен ничем.  — Здравствуйте, Сергей, — Майя позволяет взять ее пальцы и даже кратко по-джентльменски прикоснуться к ним губами.  Попов на всякий случай отступает на шаг назад, чтобы такую возможность случайно не предоставили и ему.  — Здравствуйте... — Майя, — благодушно подсказывает ему она. Матвиенко, взволнованно сглатывая, отмечает, какое на ней красивое, пусть и строгое, чёрное платье, что прекрасно подчёркивает её фигуру. — Я занимаюсь организацией мероприятий. Вот, выставку организовали. А вы любите собак?  — Я — да. Он — нет.  — Да, по вам видно, — улыбается женщина.  Арсений и вправду стоит с самым незаинтересованным лицом, на которое только способен. Он уже, спустя пару часов, чувствует себя уставшим от этой кутерьмы. И ещё, как минимум, выполнившим долг лучшего друга на сто процентов.  — Бессмысленное времяпрепровождение... — мрачно диагностирует Попов.  Но Сергей его перебивает:  — Не хотите поужинать? Я присмотрел тут недалеко милый ресторанчик.  Майя выше его, и это не сильно удивительно, учитывая наличие у неё двухметрового сына, но Матвиенко невозмутим. Она не позвонила ему по визитке, и, наверное, это нормально, а он решил, что просить её номер на первой встрече — перебор. Но сейчас ему выпадает шанс, от которого отказываться не собирается. Тем более, Арсений уже не раз ему успевает сообщить: он устал.  — Я не хочу, — быстро находится Попов. — А вам хорошего вечера!  Он уходит с облегчением, потому что компания Майи Шастун его весьма тяготит, как и это собачье веселье вокруг, так что рад покинуть это всё.  — Арсений! — Матвиенко раздражённо цокает языком и оборачивается к спутнице: — Прошу прощения. Для него это в порядке вещей. Ну так что? — Да, почему бы и нет, — пожимает плечами она. — Я заканчиваю через час, есть ещё кое-какие дела.  — Договорились, встретимся у входа через час!  И он бежит следом за другом, чтобы успеть хотя бы попрощаться с ним. 

* * *

— Теперь мы сидим здесь, — авторитетно заявляет Антон, раскладывая вещи на самом последнем ряду аудитории.  — Здесь? — Журавлёв растерянно останавливается рядом с ним и оглядывается. — Шаст, ты шутишь? Тут даже я нихера не увижу, молчу про нашего слепого товарища, ты о нём подумал?  — Ну, — философски начинает размышление Позов, водружая рюкзак на стол, — вообще-то я в очках. И моё зрение поэтому не сильно отличается от вашего. Но даже несмотря на это, мне понадобится бинокль, чтобы разглядеть отсюда то, что будет написано на проекторе у Попова.  — А я был готов к этому вопросу.  — Шаст, ты шутишь? — Нет, это и вправду бинокли, он не шутит, — хихикает Журавлёв и с неподдельным интересом рассматривает то, что происходит.  Антон с невозмутимым видом достаёт из портфеля три небольших бинокля с военной камуфляжной расцветкой и раскладывает их на столешнице. Позов просто пялится на это и растерянно улыбается. Затем вглядывается в лицо Шастуна, гадая, что это всё значит, но тот обычно сам делится всем, даже самым сокровенным, если, конечно, посчитает нужным.  — Ты опять поссорился с Поповым или это какой-то самостоятельный саботаж? — наконец-то решает уточнить он.  Журавлёва это мало беспокоит, он выбирает один из биноклей и заглядывает в него, прицеливаясь куда-то вперёд.  — Слушайте, ну видно, кстати, нормально, — подводит он итог. — Где купил?  — В детском мире, — хмыкает Шастун, — в «МВидео» они дорогие. Рад, что смог вам угодить.  Позов только качает головой и вслед за другом смотрит в один из биноклей. Линза весьма посредственного качества, но увеличивает, в целом, неплохо. К тому же, текст можно приближать камерой телефона, так что воздерживается от комментариев и усаживается на своё место, готовясь к лекции.  Антон сидит рядом с необычайно для него притихшим и спокойным видом. Он думает, что, наверное, это бесконечный круг — хамить Попову и потом бегать за ним извиняться. И если извинения не прерывают эту бесконечность, то, видимо, стоит с ними завязать и просто существовать в этой недосказанности. Не будет в таком случае поводов с ним пересекаться.  — Сегодня мы с вами поговорим о заболеваниях пищевода. Надеюсь, все готовы, потому что сегодня задержимся дольше.  Арсений Попов в своём идеально выглаженном белоснежном халате — пятно осуждения на помятых студентах. Потому что реально никому непонятно, как ему удаётся оставаться таким невозмутимым, всегда при параде, если учитывать то, что он после преподавания в первой половине дня идёт ещё и работать, а порой и в операционную. Мужчина стоит, внимательно оглядывая аудиторию, наблюдая за тем, как все головы в белых шапочках склоняются над партами, записывая название лекции.  Шастун, который всё уже давно записал, подворачивает рукава халата. Потому что лично ему становится жарковато. Взгляд падает за сгиб левой руки, где виднеется маленькая красная точка от укола иглы. И почему-то ему вспоминается то, как Арсений Сергеевич осторожно своими изящными пальцами в медицинских перчатках ощупывал его кожу, как были сосредоточено нахмурены его тёмные брови и как внимательно смотрели голубые глаза. И это «Ну так уберите его, Антон», относящееся к бейджу, но сказанное приказным, понизившимся в моменте, тоном голоса. Он встряхивает головой и пощипывает себя за кожу ладоней, чтобы избавиться от этих воспоминаний. Хирург просто делал работу. Не совсем свою, но просто работу, которую считал, что должен делать.  Они так нормально и не поговорили о том, что случилось в лифте. Потому что Антон всё понял. И, как обычно, кинул напоследок ободряющую фразу, чтобы как-то поддержать Попова. В глазах того мелькнуло краткое непонимание, но ещё, Шастун в этом точно уверен, он распознал в нём какую-то благодарность. Людям всегда становится легче, когда они понимают, что несут свои тайны не одни.  — Слушай, Шаст, — неожиданно толкает его в локоть Дима Журавлёв. Тот недовольно оборачивается к нему и пригибается к столу, чтобы не отсвечивать лишний раз, — а ты не мог бы попытаться там... ну, не знаю, понять, что у Олеськи с Максом. Я вообще запутался насчёт неё.  — Да, хорошо, сейчас посмотрю. Антон бросает ручку и демонстративно прикладывает указательные и средние пальцы обеих рук к вискам, массируя их. Глаза закрывает. И это продолжается какое-то время.  — Ну? Ну что там?  — Ничего, — фыркает парень и беззвучно смеётся над бестолковым лицом друга, — я не знаю, что ты от меня хотел, я же не экстрасенс, — и берётся за свою ручку.  — Да ну тебя, блин! — обиженно пихает его в бок Дима.  — Ладно-ладно, подловим её в коридоре на перерыве и попробуем поговорить, — примирительно соглашается Антон.  Журавлёв вскидывает руку в победном жесте.  Арсений Сергеевич поднимает голову наверх, оглядывая аудиторию и замолкая. Так что парни поспешно утыкаются носами в свои конспекты.