Невыносимый

— Ну что, это официально можно считать примирением? — с интересом спрашивает Матвиенко у друга.  Они сидят рано утром в буфете Института, попивая весьма посредственный кофе, чтобы хоть как-то взбодриться на текущий день. Одному предстоит длительная лекция, второму — операция. Сергей Борисович максимально ситуацией заинтригован. Ему вообще всё кажется одним большим недоразумением, но он не против этого недоразумения. Антон Шастун у него не вызывает никаких негативных эмоций — обычный пытливый и бойкий мальчишка. К тому же, будущий врач. Но личность Попова в данном ключе распаковывается с новой стороны. И ему весьма интересно за этим наблюдать.  — Почему это? — холодно уточняет Арсений, делая глоток обжигающего крепкого кофе без молока и сахара. Его привычный лот, как считает Матвиенко, убивающий всё живое. Сам он такой крепкий напиток пить не может. — Ну, как, номер свой дал, за конспектом зайти разрешил. Считай, помирились, а? — улыбается мужчина.  — Номер старосты мне в принципе нужен, это раз, — Сергей Борисович прячет улыбку, подпирая подбородок ладонью. С удовольствием слушает эти оправдания, — а во-вторых, ты был прав. Не очень рад это признавать.  — Благодарю.  — Ты был прав, — продолжает Попов, игнорируя ликование друга, — он хотел извиниться. И, надо отдать должное, извинился. Нравиться от этого он мне не стал, но за выходку я его простил.  — А сам ты извиниться не хочешь?  Брови Арсения в лёгком, словно искусственном, удивлении взлетают вверх. Он оставляет от себя пустую чашку. — Например? — Ну, ты его на смех перед одногруппниками поднял. И вправду, выгонять студента из аудитории — какие-то методы для школьников у тебя.  — Если я что-то делаю, — с нажимом возражает он, — значит на то есть причина. Если бы я мог поступить по-другому, то я бы поступил.  На самом деле, это слова Матвиенко. И мужчина становится серьёзным, когда слышит это. Это он увещевал Арсения не корить и не винить себя за то, что иногда может перегибать палку, может быть глухим к чужим чувствам, не замечать важные детали и поступать просто нехорошо не по той причине, что искренне намеревался причинить зло, а потому что не сумел найти иного выхода. Сергей Борисович другу часто повторял, что не нужно себя за это ненавидеть. «Просто прими это, Арс. Если бы ты мог поступить иначе, ты бы обязательно сделал это. Но в этот раз не получилось. Не жди от себя невозможного».  — Хорошо-хорошо, как скажешь.  Смотрит на то, как невесомо подрагивают его пальцы в замке, и думает о том, что, возможно, зашёл туда, куда не нужно было. Может быть, Арс сердится скорее не на Шастуна, а на себя за то, что не способен корректно сдерживать своё раздражение и, возможно, обиду, а срывается на парне слишком экспрессивно даже для него. Но уточнять этот факт Сергей считает неуместным. У него уже за двадцать с лишним лет выработалась чуйка касательно того, когда Попов на пределе. И когда будет неприемлемым лезть к нему с расспросами. Хотя, вне сомнений, Арсений многое стерпит от него и ради него.  — Как я выгляжу?  Поднимает глаза, потому что друг встаёт из-за стола. На белоснежную рубашку надет, конечно же, идеально выглаженный халат. В дни преподавания Арсений откладывает хирургическую форму до рабочего времени. Благо, что пары проходят в Институте, так что переодеться он будет успевать. Матвиенко не знает, как нужно оценивать то, как выглядит друг, поэтому пожимает плечами.  Он как всегда аккуратен, выглядит с иголочки, даже гладко выбрит, чего не скажешь о его коллеге. Матвиенко еле проснулся сегодня утром, кое-как продрал глаза, нашёл в себе силы на обжигающе холодный душ и чистку зубов и помчался на работу. Его короткие волосы расчёсаны божьей благодатью, зато бороду он тщательно уложил в своём кабинете — это его визитная карточка. А Арсений же буквально создан для того, чтобы своей собранностью унижать людей вокруг.  — Как обычно.  — И это прекрасно, — соглашается с ним Попов. — Сегодня ты относишь чашки, — вдруг неожиданно улыбается он и кивает хирургу, поспешно ретируясь, словно тот способен как-то его задержать и заставить убираться за собой.  Сергей Борисович окидывает взглядом их столик и усмехается.  Он совсем не против. 

* * *

Медицинский халат и оверсайз толстовки — совершенно не сочетаемые вещи. Антон обнаружил это ещё на первом курсе и страшно разочаровался данному открытию, потому что огромная одежда по его скромному мнению является полнейшим отражением его сущности. Как именно эта сущность отражается, об этом не задумывается.  Сейчас, стоя на первом этаже в Институте перед зеркалом, он придирчиво пытается уместить на себе халат, бесконечно поправляя его то с одной стороны, то с другой. Но, к сожалению, просто не имеет возможности себе понравиться. Толстовку он напялил первую попавшуюся, конечно же, забыв о том, что вещи уже второй месяц нужно сочетать с халатом. Очки благоразумно решает сегодня не надевать, чтобы не быть хотя бы в чём-то похожим на Арсения Попова. Хотя вчерашний разговор с преподавателем ему весьма понравился. Он недоволен тем, что наплёл Попову, но чрезвычайно рад его человеческой реакции. Тот не стал как-то воображать, рассуждать, нудить, а просто принял текущую ситуацию такой, какая она есть. Поверил ли он ему — об этом остаётся только гадать. Но появившиеся эмоции на его каменном лице свидетельствовали о том, что месседж дошёл точно.  Вечером немного волновался, отправляя ему сообщение. У Арсения оказался тоже айфон, так что вместо обычной смс-ки отправилось сообщение во внутренней сети «iMessage». Это не даёт ровным счётом ничего, но как будто немного рушит невидимую стену между ними, как если бы они общались через сообщения сотовой связи. Писать в каком-то мессенджере ему показалось почему-то фамильярностью. 

Антон Шастун

Арсений Сергеевич, это Антон Шастун

Я должен был вам написать насчёт завтрашней пары 

Телефон хочется немедленно утилизировать, выкинуть куда-нибудь подальше, потому что после отправки он страшно волнуется, как если бы делал что-то запрещённое. Но он сам же сказал написать ему, правильно? И визитку сам дал. Так какие вопросы?  Но сделать Антон этого не успел, потому что Попов отвечает моментально.  Арсений Попов  Десятый этаж. Аудитория 1005.  Шастун несколько минут размышляет над этим сообщением. Отправил с точкой, потому что злится или просто потому, что ему сорок лет и он имеет право отправлять сообщения с точками?  И почему-то ему кажется уместным разбавить атмосферу. Писать в мессенджере — неуместно, а шутить — очень даже. Это всё, что нужно знать о его рациональности. Особенно, когда дело касается Арсения Попова. Здесь рациональность всем, включая последнего, только снится. 

Антон Шастун 

А почему с точкой? Вы ещё злитесь? 

На это сообщение хирург, ну, конечно же, не ответил, оставляя Шастуна на весь вечер в тотальном ужасе от собственного провала. Всё-таки пытаться наладить с ним человеческий контакт — гиблая идея.  Теперь он всматривается в отражение на свои краснеющие на глазах от этого тупого воспоминания щёки. Ощущение испанского стыда будет преследовать его ещё, видимо, очень долго.  — Привет, студент.  Это Эдуард Александрович Выграновский. Видеть его в Склифе — дело привычное, но не очень желанное. Ещё один провал в жизни Антона Шастуна. И вся его жизнь, кажется, состоит из провалов и попыток из этих провалов выбраться и реабилитироваться.  Выграновский свеж и бодр. На плечи на хирургическую форму накинут халат, на шее висит стетоскоп. Он смотрит ободряюще на Антона и даже улыбается.  — Здравствуйте, — кивает тот.  — У кого пары?  — Арсений Попов, — сообщает Антон и видит, как красивые карие глаза хирурга увеличиваются в размерах, — да-да, у меня такая же реакция вчера была.  — И как ты выжил, приятель? — кладёт руку ему на плечо, и вместе они направляются к лифту.  Шастун с удивлением отмечает этот жест, но никак ему не противится. Несмотря на всё случившееся, внимание Выграновского ему предательски приятно. И он не знает, сколько времени у него займёт перестать ощущать то, что он чувствует рядом с ним. Но радует одно: когда мужчины нет рядом, он о нём практически не думает. Это хороший бонус.  — Никак. Мы поссорились. Но вроде вчера помирились. Пока не понимаю.  Эдуард хмурится, но быстро совладает с собой. Он пропускает парня вперёд себя в лифт.  — Тебе десятый?  — Нет, четвёртый, — видит немое удивление на его лице. — Ну, там нужно забрать материалы для лекции... у Арсения Сергеевича.  То ли чувства к Выграновскому чуть тушатся тем, что они не виделись и не слышались месяц, то ли он сам как-то, не ведая этого, прокачал свои способности, но понимает, что тот тревожится. И эта тревога схожа с тем, что испытывал хирург в коридоре хирургического отделения, когда отчитывал Кузнецову. Кстати, с ней не мешало бы тоже увидеться.  — Понятно, — кратко отвечает тот.  И нажимает кнопки четвертого и девятого этажа, последнее — это уже для себя.  — А вы ревнуете? — широко улыбается Антон.  Конечно же, он шутит. До сих пор для него остаётся загадкой то, какой же ориентации этот мужчина. И, кажется, не суждено узнать. Поэтому этот вопрос — палец в небо, чтобы немного спровоцировать, заставить понервничать. И ничего, собственно, не ожидает. Но тактика эта хороша. Ему не обязателен правдивый ответ, он просто чутко поймёт, что же на самом деле думает человек. Вот такая ловушка Джокера.  И на этот простой вопрос мужчина не находит ответа. Двери лифта разъезжаются на остановке четвертого этажа.  — Антон... — хочет всё-таки что-то сказать или же просто осадить своего бывшего студента.  — Не отвечайте, я уже всё понял, — подмигивает ему и ловко выскальзывает из кабины, поправляя лямку рюкзака на своём плече.  Когда Выграновский уезжает, то вместе с ним испаряется и уверенность Шастуна. Он задумчиво бредёт по коридору нейрохирургического отделения рассматривая одну дверь за другой в поисках кабинета Попова. Несмотря на вчерашние вроде бы договорённости чувствует себя очень и очень неловко. А если ему что-то послышалось или он что-то не так понял? Хотя как можно было не так понять фразу: «Можете зайти перед лекцией ко мне в кабинет, я дам вам материал пропущенной лекции»? Но тревожность на то и тревожность — зерно рациональности её не особо беспокоит.  На самом деле, если поразмыслить хорошенько, то ему не очень-то и нужен этот материал. Дима записывает вполне себе подробно, что удивительно для той скорости преподавания лекций, и аккуратно. Так что Антону точно хватило бы его конспектов. На всякий случай, есть ещё Журавль, чьи каракули тоже смогут как-то подсобить пробелам в знаниях Шастуна.  Но если сам замещающий заведующего нейрохирургии и его преподаватель, а ещё и блестящий хирург предлагает зайти, то грех отказаться. Сам себе не способен точно объяснить: он делает это из вежливости, любопытства или в надежде найти с ним хоть какой-то контакт, который абсолютно точно пригодится в возможной ординатуре.   Наконец-то останавливается около двери с вывеской, именующей все должности и данные Арсения Сергеевича Попова. Поправляет на себе халат. Вряд ли это добавит баллов к его сегодняшнего луку, но попробовать стоит.  — Не меня ждёте?  Он подкрадывается практически кошачьей походкой, так как Антон не слышит шагов за спиной. Возможно, из-за бесконечных мыслей, которые занимают его лохматую голову.  — Вас, — улыбается самой очаровательной улыбкой, на которую только способен.  Но Попова это не впечатляет. Он спокойно отпирает дверь кабинете и жестом приглашает парня войти первым. От него на данный момент веет спокойствием и даже благодушием. И это хорошо.  Дверь за спиной закрывается. Зелёные глаза внимательно следят за хирургом, оглядывают пространство. Идеальный порядок, все грамоты висят ровно, все дипломы в аккуратных рамках, даже без грамма пыли, документы в подписанных папках выстроены в ряды на полках. На столе царит идиллия и мир. Как он не сходит с ума в этом царстве идеальности? Хотя для него это наверняка — лучший вариант организации пространства, внушающий безопасность.  — Так, лекция, — Арсений говорит это, скорее, самому себе. И подходит к своему письменному столу, наклоняясь, чтобы открыть один из ящиков и достать оттуда тонкую папку с файлами. — Вот, пожалуйста.  — Спасибо.  Ему белая рубашка очень идёт. Несколько верхних пуговиц небрежно даже расстегнуты, но это не нарушает целостность его образа. Выглаженный халат, чего не скажешь о халате Шастуна, гладко выбритое лицо, аккуратная причёска и весьма собранный, подчёркнуто отстранённый вид.  — Надеюсь, — поднимает голову, — этого больше не повторится. Вам сдавать экзамен к концу семестра. Относитесь серьёзнее. Я никому, — зачем-то делает нажим на втором слове, — не делаю поблажек.  — Я заметил, — бурчит Антон.  — Что вы заметили?  — Что вы поблажек не делаете, — хмурится он.  Совсем непонятно, к чему эти нападки. Ведь он не давал для этого никаких поводов и ничего не просил, ни на что не намекал. Не человек, а сплошная загадка. И становится от этих мыслей по-человечески неприятно. И немного обидно. Поэтому, поджав губы, направляется, держа в руке папку, к выходу.  — Подождите меня. Нам всё равно в одно место. Чтобы лифт долго не ждать, — добавляет Попов, запирая кабинет.  — Как скажете, — показательно отстранённо отвечает Антон, в эту же минуту думая о том, что всё это по большей части бессмысленно. Арсений Сергеевич не заметит смены его настроения. И ничего не поймёт.  Так и оказывается.  Хирург уверенно преодолевает метры до лифта и нажимает на кнопку. На студента он внимания не обращает. Стоит, спрятав руки за спину, и смотрит перед собой.  Шастуна так и подмывает спросить про неотвеченное сообщение. Разум подсказывает ему на этот раз, что идея весьма паршивая, но любопытство разжигает огонёк внутри, и пока у него получается с ним справляться. Безудержно интересно: он посчитал некорректным сообщение, просто не захотел продолжать диалог или забыл? Последнее маловероятно, учитывая, как Попов быстро ответил на первое смс. Мыслей и идей в голове куча, посему Антону очень хотелось бы знать. Ему вообще хотелось бы знать всё на свете, если говорить так-то прямо.  Нажимает кнопку десятого этажа и вновь выпрямляется, как по струнке. Антона это забавит, поэтому он с трудом подавляет добродушную улыбку.  Но ещё делает вывод, что всё-таки складываются события весьма положительно. И сможет он учиться, не ссорясь с Поповым до трясучки. И экзамен тоже сдаст. И, даст бог или кто-то ещё, в ординатуру тоже попадёт.  Стоит рядом с мужчиной, боковым взглядом рассматривая его профиль.  И вдруг лифт встряхивается. Антона это никак не беспокоит, потому что он знает, что так бывает достаточно часто. И не всегда это означает что-то плохое. Но вот Арсений Сергеевич явно напрягается. Пальцами правой руки он сжимает ручку лифта, расположенную прямо под небольшим типичным зеркалом. Хочет было что-то сказать, чтобы приободрить его, мол, ничего страшного, всего-то тряхнуло чуток и переживать не стоит, как кабина встряхивается еще раз. И останавливается.  Он ждёт мгновение, полагая, что движение продолжится, но ничего не происходит. Кладёт на пол рюкзак, сверху — папку.  Затем в непонимании наклоняется к панели с кнопками. Жмёт сначала на цифру десять, потом, подумав, нажимает на вызов диспетчера. Прислушивается. В ответ кромешная тишина. Пробует ещё раз. Ответа нет. После чего ладонью делает несколько бодрых и громких ударов по стенке лифта.  — Эй, кто-нибудь! Мы застряли! — оборачивается к хирургу в надежде получить от него какую-то обратную связь, но спохватывается: — Господи, Арсений Сергеевич, вы чего?  Если ему казалось, что бледнее его фарфоровая кожа быть не может, то сейчас он достаточно быстро убеждается в обратном. Костяшки пальцев, которыми тот держится за ручку бледнеют. Вроде как эмоций на лице нет, но его глаза встревожены. Мужчина нервно сглатывает. Антон с беспокойством отмечает, как тот дышит. И ему это не нравится.  Осторожно делает шаг в его сторону: — Вы в порядке? Присядете, может быть?  Арсений Сергеевич ничего не отвечает, но отрицательно качает головой. И кабину встряхивает ещё раз. Шастун машинально одной рукой хватается за поручень, второй придерживает хирурга за локоть.  — Не трогай... те, — хрипло просит тот.  И молодой человек слушается, одёргивая руку. Он вглядывается в его остекленевшие глаза, пытаясь сообразить, что происходит. Почему он так перепугался из-за обычного застревания в лифте? Такое же бывает сплошь и рядом.  — Ну, сядьте уже, если вам страшно, — в голосе Шастуна звучат нотки раздражения. Не из-за ситуации, а, скорее, из-за собственного бессилия. Он не понимает, что ему в такой ситуации делать. Трогать его нельзя, спрашивать ни о чём, наверное, тоже. — Не хотите?  — В грязном лифте? — на лице отображается отвращение, которое на момент проясняет встревоженный взгляд.   — Да почему же грязный-то, — озадаченно чешет макушку Антон. — Это больница, тут моют полы. Ну, хотите, — стягивает с себя халат и на весу складывает пополам, — постелю вам, — он присаживается на корточки, расстилая халат на полу. — Садитесь–садитесь!  Поднимает руку наверх, чтобы протянуть ладонь Арсению. Тот медлит, но затем сдаётся. Опирается подрагивающими пальцами. Осуждающе осматривает лежащий белоснежный халат, но садится, подгибая ноги в коленях.  Клаустрофобия у него была столько лет, сколько он себя помнит. И если в операционных, в небольших помещениях он ещё чувствует, спустя годы работы над собой, вполне сносно, то лифт — место отвратное. Самый главный страх жизни — застрять в лифте. Арсений иногда прокручивал в голове возможные сценарии развития событий и всё-таки надеялся, что сможет справиться.  Но сейчас, особенно, после нескольких проклятых потрясываний кабины, ему становится совсем нехорошо. Сердце колотится болезненно быстро, тревога раздирает грудную клетку изнутри, так что хочется сделать хоть что-то, чтобы это прекратилось. Выдёргивает руку из ладони Антона и торопливо расстёгивает несколько пуговиц халата и ещё пару пуговиц рубашки. Прекрасно понимает, что воздуха ему не хватает не по этой причине, но это — часть попыток успокоиться. Ладонью потирает шею, но дышать легче не становится. Ему кажется, что стены вокруг сейчас начнут сдвигаться, они раздавят его. Всё, что попадает в поле его зрения ощущается таким нереальным, как и это потерянное зеленоглазое лицо студента, как собственное тело, как панель с кнопками. Его неимоверно злит практически всё: ситуация; собственная реакция, которая является точно не рациональной потенциальной угрозе; то, что тело ему сейчас не подвластно в той мере, в которой должно; и, в конце концов, этот Антон Шастун, который наблюдает данную слабость. Унизительно и разбивающе. Он пытается настроить дыхание на нужную волну, ведь только это является ключом к успокоению, но получается скверно. Только растирает ладонью шею, пытаясь добыть себе больше кислорода. Воздух сейчас пробирается по гортани туго, собственным касанием царапает изнутри. С ним такое бывало, но достаточно давно, так что организм и мозг забывают о возможности подобного экспириенса. Курс антидепрессантов и несколько жалких попыток психотерапии, на самом деле, неплохо стабилизировали его психику, что весьма помогает по жизни. А сейчас это всё вдруг резко наваливается на него, подминает под собой, оглушая эффектом неожиданность, как если бы кто-то отключил в нём рубильник адекватности. И это липкое и тягучее чувство, что сейчас что-то обязательно случится, что-то произойдёт точно плохое.  — Арсений Сергеевич, — Антон ощущает себя полностью растерявшимся, — это же просто лифт, вы понимаете, да? Ничего плохого не случится.  Он хочет было потянуться к нему, чтобы погладить, что ли, по плечу, но вспоминает о просьбе не трогать. Поэтому просто в недоумении сидит на корточках.  Челюсть мужчины напряжена, на красивом лице играют желваки, взгляд широко раскрытых глаз смотрит куда-то прямо, что Шастун вновь оборачивается, потому что ему становится жутковато и кажется, что сзади кто-то есть.  Вскакивает на ноги, чтобы ещё раз несколько раз ткнуть кнопку вызова диспетчера. В ответ наконец-то раздаётся шуршание:  — Эй, мы тут застряли вообще-то! — практически прижимается губами к микрофону громко проговаривает он. — Вы слышите меня?  Динамик снова неприятно шуршит, так что Антон, морщась, отстраняется.  — Ждите! — скрежещет в ответ голос.  — Быстрее там давайте! — бурчит он, ударяя кулаком по панели.  И тут же понимает, какую ошибку он совершает, потому что кабину вновь встряхивает. И Антон думает о том, что, может, опасения Попова не беспочвенные. А вдруг они и вправду свалятся вниз? Если лифт упадёт с высоты, он поднимает глаза на дисплей, седьмого этажа, это метров двадцать пять, то они точно разобьются. Стоять в падающем лифте нельзя, это он знает, поэтому хочет присесть, но из-за встряхивания на ногах не удерживается и весьма драматично плюхается на пол, в небольшом помещении задевая Арсения.  — Простите, пожалуйста, я не хотел, — жалобно сообщает, отрываясь от мужчины, ища взглядом на что можно было бы опереться.  Одной рукой держится о стену, вторую аккуратно убирает с Арсения. И обращает внимание на то, что к его лицу возвращается цвет. Кажется, ему становится немного получше.  — Не надо, — тихо просит он, когда ладонь Шастуна уходит с его плеча.  — Так вы сами сказали не трогать! — возмущается он.  Тот обречённо вздыхает и раздражённо несколько раз кивает.  — Трогайте.  От его присутствия так близко становится полегче. Получается немного возвратиться в реальный мир, наконец-то поймать ощущение твёрдости событий, отпуская дереализацию. Серые стены лифта теперь не сильно видны, потому что Шастун заслоняет их своей фигурой. От него приятно пахнет гелем для душа и, возможно, каким-то парфюмом. Это уравновешивает до этого неконтролируемый приступ тревоги. Психотерапевт в своё время говорил, что контакт с окружающим миром или людьми помогает, например, при панических атаках. А он не хотел ничего слышать. Потому что контактировать ни с кем тоже не хотел.  — Надо подышать, — голос Антона звучит мягко и успокаивающе в тишине лифта. Он является источником для концентрации. — Вот так, вдох и выдох, — и сам показывает пример, делая глубокий вдох с медленным выдохом. — Дышите, будет легче. Это работает.  Не знает, как именно нужно трогать, чтобы ему стало полегче. Но делает то, о чём подумал вчера. И то, к чему сейчас его невероятно тянет. Сидит перед ним на коленях, обеими руками аккуратно берёт его дрожащие ладони в свои. А руки снова холодные, словно перед ним мертвец. Пальцы у него аккуратные, тонкие, как у какого-то музыканта, ну или хирурга. На безымянном пальце серебрянный перстень, который он, кажется, никогда не снимает. Кожа этих пальцев нежная, её трогать приятно. Эти мысли и ассоциации рекой плывут по сознанию Шастуна. Арсений Сергеевич этому жесту не противится, только беспокойство отражается в его глазах. Но он послушно вдыхает поглубже и неслышно медленно выдыхает.  Лихорадочные удары сердца начинают находить более спокойный ритм. К его напряжённому лицу вновь поступает кровь.  Антон смотрит очень взволнованно. Видит, из-за нескольких расстёгнутых пуговиц рубашки, как вздымается его обнажённая грудная клетка. Он никогда раньше не видел людей при панических атаках или приступах клаустрофобии, но знает, что нужно делать. Думает о том, что зрелище это не из приятных, можно перепугаться самому. И что Арсению, наверное, было в десять раз хуже, чем ему самому.  Мужчина медленно и размеренно дышит. Он не смотрит на него, его лицо неподвижно, на нём вновь не отражается ничего, а взгляд направлен на руки. На его собственные руки, которые сжимает этот парень. Внутри восстанавливается какое-то равновесие, а стены вокруг раздвигаются, давая больше пространства. С каждым разом получается делать вдох всё глубже, и лёгкие с благодарностью раскрываются всё шире, наполняясь желанным кислородом.  Руки у Антона очень тёплые, мягкие. Он не сжимает его ладони, просто держит в своих, чуть в стороне от себя, на весу. Большие пальцы обеих рук успокаивающе поглаживают его кожу, и это даже расслабляет, хотя обычно Арсения чужие прикосновения, даже случайные, очень нервируют. Сам молодой человек ощущает, как загораются кончики его ушей. Ему становится почему-то жарко, хотя изначально в кабине было достаточно прохладно. Но его бросает в жар. И лишь медленное и размеренное дыхание успокаивает сердце, которое, наоборот, стучит теперь чаще, чем сердце Попова.  Антон не знает, стоит ли ещё что-то говорить. И если да, то что? А если нет, то что делать? Можно ли ему убрать руки и встать? Или ещё нужно немного посидеть, чтобы Арсений точно успокоился? Так странно сейчас сидеть рядом с ним, с этим некогда далёким и чужим ему мужчиной, которого понять было ну просто невозможно. А теперь он такой... обычный? Поднимает на него взгляд. Лицо Арсения спокойно, челюсть больше не напряжена. Нет этой сковывающей его тревоги, нет страха. И всё просто, кажется, теперь в порядке.  И теперь как будто всем становится неловко.  Наверху слышатся голоса. Попов хмурится и с пренебрежением выдёргивает руки. Они вместе встают. Арсений брезгливо отряхивается. Он поворачивается к зеркалу, чтобы провести пальцами по чуть растрёпанным волосам, с ужасом отмечает, как некрасиво расстёгнуты рубашка и халат. И поспешно приводит себя в порядок. На Антона он больше не обращает внимания, концентрируясь только на своём отражении.  А тот только сконфуженно усмехается, скорее, самому себе, и поднимает с пола свои вещи. Неуклюже закидывает на плечи рюкзак. Наверное, им обоим лучше сейчас помолчать. Растирает, сжимая под мышкой папку, обеими ладонями уши, которые невероятно горячие. Затем бросает мимолётный взгляд в зеркало, приглаживает непослушные волосы. Вспоминает про халат и наклоняется, чтобы поднять его с пола.  Двери лифта с трудом открываются. Их открывают, видимо, вручную или с помощью инструмента. И вправду, скоро перед ними показывается лицо рабочего. Кабина застряла между этажами. Но, к счастью, ближайший этаж уехал не очень высоко. Так что вылезти вполне реально.  — Привет-привет, — к ним заглядывает Павел Алексеевич, он с облегчением, увидев Арсения, вздыхает и приветливо улыбается Шастуну. Тот щурится, читая то, что написано на бейдже у врача. «Заведующий отделением неотложной нейрохирургии. Воля Павел Алексеевич». — А я уж было испугался, что потерял своего лучшего хирурга.  Попов демонстративно это обращение игнорирует, он крепко хватается за край платформы и очень даже легко подтягивается на руках, выбираясь наверх. Вновь отряхивается, оглядывает себя со всех сторон.  К лифту присаживается Выграновский.  — Живой?  Протягивает руку, чтобы помочь Антону выбраться. Аккуратно вытягивает его. И лёгкими шлепками помогает стряхнуть пыль с толстовки.  — Ага, — Антон криво улыбается.  Странно сейчас делать вид, будто ничего и не было.  Они отходят в сторону, давая возможность рабочим подойти, чтобы начать немедленные ремонтные работы.  — Увидимся позже, — прощается Воля и торопливо уходит.  — Езжайте на другом, что ли, — пожимает плечами Выграновский. Нажимает кнопку вызова.  — Я пешком, — мрачно отзывается Арсений. Затем обращает внимание на испачканный халат в руках Антона, тот слишком близко прижимает его к себе. В голубых глазах хирурга читается неприязненность к этому жесту. — Я попрошу постирать, — он брезгливо двумя пальцами выхватывает халат из его рук и передаёт санитару, проходящему мимо. Тот послушно принимает одежду и кидает её в бак тележки с грязным бельём.  — Так у меня пара же... — несмело возражает Шастун.  — Ничего страшного, — отрезает Попов.  И молча уходит от них в сторону эвакуационного выхода, чтобы, видимо, преодолеть оставшиеся три этажа пешком.  — Ну всё, — усмехается Эд, — теперь он до конца жизни будет ходить пешком, — хочет было сказать что-то ещё, но видит, как озабоченно хмурятся брови парня. — Ладно, удачи тебе.  В этом разница между нормальным человеком и Арсением Поповым, думает Антон в ожидании лифта. Первый способен распознать по поведению, что что-то не так, уловить ноты настроения, второй движется лишь опираясь на свои мысли и рассуждения.  Он заходит в кабину. Ёжится и выдыхает. Следом проходят ещё люди.  Тут же достаточно прохладно. Почему же в соседнем лифте ему было так жарко?

* * *

Они встречаются практически одновременно на десятом этаже. Арсений выходит из двери, а Антон из лифта. И вместе молча идут к аудитории. Останавливаются тоже вместе.  Шастуну без халата неуютно. Он уже знает: будет чувствовать себя белой, а точнее, чёрной вороной среди белых. И это будет весьма странно. Особенно, учитывая то, что педантичный Попов никому не даёт спуску.  — По поводу того, — Арсений Сергеевич первым нарушает молчание. Студент вскидывает на него глаза, но мужчина на него не смотрит, — что было в лифте. — Ничего не было, я понял-понял, — ворчит тот.  Хирург будто бы с облегчением выдыхает.  — Я зайду первым. А вы — через десять минут, — строго сообщает он.  — Ага, вот ещё, — фыркает Антон.  — Что это значит?  — Это значит, что я в ваши игры играть не собираюсь. Надо вам, сами через десять минут заходите!  Он раздражённо вздёргивает плечами и в два шага оказывается у двери. Резким и широким движением распахивает её и заходит внутрь. Так что Попову приходится подскочить следом, чтобы удержать её во избежание оглушительного удара о стену. А после чего и оставаться тут как-то глупо. Поэтому он, обыденно спокойный и невозмутимый, рассерженно сжимает пальцы в кулак, раздосадовано ударяет в бетон, не сумев проконтролировать себя, затем проходит в аудиторию за Антоном Шастуном Студенты, заждавшиеся начала лекции, с интересом оборачиваются, чтобы узнать, кто это наконец-то соизволил к ним прийти.  Антон взглядом находит друзей и спешит, пробираясь по рядам, к ним, стараясь игнорировать шёпот, который неизменно пробегает по всему помещению.  «Ничего не было. Конечно, не было. Совсем ничегошеньки, да-да», — ворчит под нос, волоча на себе рюкзак, в который уже успел спрятать материалы лекции. Разумеется, совсем не будет спешить всем трезвонить, как Попова подкосило в лифте, смысла в этом не видит никакого. Разве что в обязательном, практически принудительном, порядке сообщит всё во всех подробностях парням. Арсений Сергеевич этого избежать не сможет.  С облегчением плюхается справа от Димы Позова. Рядом с последним сидит сгорающий от любопытства Журавлёв. И они оба готовы сожрать его глазами, в которых читается бегущей строкой только одно: «Что случилось?!». Шастун непринуждённо и невинно улыбается им, раскладывая вещи на парте. Небрежно кидает сумку на пол.  — Я сейчас лопну, Шаст!  — Я не лопну, но весьма заинтригован, — вторит ему более сдержанный Позов.  — Потом расскажу, — шепчет им в ответ. — Долгая история, правда.  — Ну давай хотя бы аннотацию, — уговаривает его Журавлёв.  Антон с удивлением отмечает, что губы его против воли разъезжаются в скромной улыбке. Всё-таки какой-то шарм в этой истории есть. Если хотя бы начать с того, что это просто мило.  — Мы застряли в лифте, — кивает в сторону Попова, который невозмутимо за своим столом готовится к преподаванию.  Дима Журавлёв таращит на него голубые глаза, прикрывает рот рукой, второй ладонью неслышно колотит по столешнице. Поз задумчиво приподнимает брови. Он поправляет на себе белый халат и наклоняется к другу, существенно понижая голос:  — А халат где забыл?   — Пришлось пожертвовать им. Да говорю же, потом расскажу, что пристали. Сейчас опять получу из-за вас от Попова. Вас-то он не трогает, — отмахивается Антон.  — Ой, какие мы важные! — передразнивает его Дима, морща нос. Он тоже в халате, как и остальные студенты — часть ежедневной экипировки.  — Антон, а где это вы опять с Арсением Сергеевичем были, ссорились? — с ряда сзади их отвлекает от сплетен голосок Олеси Иванченко.  — Ага, подрались, — хмыкает тот.  — Привет, — Дима улыбается ей во весь рот, но та лишь сдержанно кивает. — Мне кажется, — оборачивается к парням, — ей Макс запрещает со мной общаться.  — Почему это? — Позов поправляет очки на переносице, переписывая в тетрадь название второй лекции.  — Ну а чего она сначала сама на меня вешается, ходит хвостиком, а теперь даже поздороваться не может? — Бывает же такое, — задумчиво тянет Антон, ловя на себе непонимающие взоры друзей.  Их из их кружка по интересам выдёргивает голос Арсения Сергеевича. Тот стоит, опираясь поясницей о свой стол и сложив руки в карманы брюк. Он, кстати, сегодня тоже без очков, и Антон про себя фыркает: может быть, тоже не захотел иметь с ним лишние общие детали гардероба помимо халата?  Теперь, в отличие от сцены в лифте, он выглядит максимально собранным и уверенным в себе. Пуговица рубашки, самая верхняя, расстёгнута, как и сам халат. Шаст жмурится и распахивает глаза, пытаясь избавиться от наваждения: Арсений Сергеевич сидит перед ним, а он пялится на то, как взволнованно и часто вздымается его грудная клетка сквозь приоткрытую взору рубашку. Ещё не хватало, чтобы ему это снилось в кошмарах.  — Не знаю, понял ли кто-то вчера или нет, но доношу повторно: материала у нас очень много, времени мало, так что будем заниматься достаточно бодро. Если будете хорошо себя вести, — его губы трогает краткая усмешка, — проведу по отделению, посмотрите, как я работаю. Но обо всём по порядку, — берёт со стола лазерную указку и направляет луч в сторону проектора, — тема у вас есть, записываем. Тромбозы и эмболии артерий.  Антон всматривается в него. Как-то автоматически у него получается достаточно скоро записывать то, что говорят его губы, и одновременно перебирать в голове одну идею за другой. Пытается проанализировать то, почему же Арсений Сергеевич настолько сильно потерял контроль над собой в лифте. Клаустрофобия может быть просто заболеванием, а может быть следствием того или иного события. И ему так интересно узнать, что же случилось. Здесь тормознуть себя достаточно тяжело — огонёк любознательности в нём разжигается достаточно быстро. Особенно после того, как удалось самому коснуться какой-то загадочной истории. Будь на месте Попова Выграновский, он бы, наверное, не стал углубляться в этот вопрос и только посочувствовал бы ему.  Но с этим мужчиной не всё так просто. Точнее так, с этим мужчиной всё не так просто.  И он рад бы выкинуть его из головы. Но пока Арсений Сергеевич Попов так обстоятельно фигурирует в его жизни, сделать это затруднительно.  Несмотря на все способности Шастуна, делать два настолько перпендикулярных в своих результатах действия — слишком затруднительно. Поэтому, спустя время, он сбивается. Преподаватель вещает достаточно монотонно, но интересно. В какой-то момент в его безжизненных глазах загорается свет. Мягкий, тёплый и даже одухотворённый, тот самый, что обычно исходит от людей, про которых говорят, что они на своём месте. И, наверное, в этот момент он свободен. От своих трудностей с коммуникацией с внешним миром, от своих страхов, от навязчивых мыслей, от тревожности, которая окутывает каждый его шаг. В таком случае работа является его спасением. — А теперь давайте передохнем. Встречаемся через полчаса. Просьба без опозданий.  Вздрагивает, поскольку вокруг него начинается активное движение, студенты с облегчением встают со своих мест. Дисциплина — вещь удивительная: никто никого не держит, но уйти всё равно нельзя. Всем, кто прошёл эту дистанцию, длиной в пять лет, а ценой и того дороже, им всем это нужно. И поэтому они здесь. И поэтому сейчас, как школьники радуются перемене, так и студенты с облегчением вступают в свой законный перерыв.  — Мы пойдём искать буфет, ты с нами? — нависает над ним Дима Журавлёв. — Я голодный до жути, а слушать этого нудилу ещё пару часов.  — Солидарен с первой частью, критически отношусь ко второй, — поддакивает его товарищ.  — Да-да, я сейчас подойду, идите без меня. Буфет на первом этаже, если не ошибаюсь.  Друзья переглядываются, но решают не спорить. И аудитория стремительно пустеет.  Он тоже встаёт спустя несколько минут и вглядывается в свою тетрадь, придирчиво сравнивая с конспектом Поза. Не так уж и много пропущено. На всякий случай достаёт телефон, чтобы сфотографировать. Кажется, сегодня спать ляжет очень не скоро. Много чего нужно переписать, чтобы восстановить картину предмета в своей голове. Когда Антон окончательно выпрямляется и даже потягивается, то замечает на себе пристальный взгляд. Арсений Попов стоит всё на том же месте, где стоял до этого, рассказывая лекцию. Ладони его также в карманах, нос чуть вздёрнут, а спокойные глаза смотрят куда-то сквозь студента.  Они опять остаются наедине.  Но Шастун сдаётся первым. Быстро поднимается по ступенькам и покидает аудиторию.

* * *

— Нет, эта история заслуживает экранизации! — с завидным энтузиазмом восклицает Дима. — То есть я правильно понимаю, всё было примерно так... Ну-ка дай сюда руки! — Позов сидит напротив него, на соседнем стуле, и неохотно протягивает руки, без особого задора принимая участие в этой импровизации. — Арсений Сергеич, миленький, давайте успокоимся! — щебечет он, хватая друга и сжимая обеими ладонями его ладони, с максимально сатирическим сочувствуем заглядывает в его карие глаза, хлопая ресницами. Позова сначала это мало смешит, но потом не выдерживает и он, улыбаясь наигранности Журавлёва. — Да ну вас, — отмахивается от них Антон. — Но вообще-то примерно так и было. — А он такой.. — Дима отпускает руки друга и разваливается на стуле, прижимая демонстративно подрагивающую кисть ко лбу. — О, нет, Антон Шастун, кажется, я сейчас умру... Какая жалость, что некому будет выносить вам мозг и портить жизнь... Ах! Шастун сидит рядом и пальцами сжимает губы, чтобы не рассмеяться. Выглядит эта сцена и вправду забавно, несмотря на то, что в тот момент ему так не казалось. Он впервые увидел человека в таком подобном паническом состоянии и изо всех сил старался как-то помочь, ну или хотя бы не сделать хуже. — Но он отнял твой халат, чтобы его постирали, — успокаиваясь, добавляет Дима, — это мило. — По-моему, — с недоверием качает головой Поз, — он просто брезгля. И у него проблемы с контролем. Решил проконтролировать испачканный халат Шаста. — А по-моему, понять аутиста — занятие паршивое, всё равно ни к чему не приведёт. — Потише! — шипит на него Антон. — Тут же все его знают. А ты орёшь. — От правды тебе убежать, Шаст. Ты притягиваешь, — практически шепчет, размахивая пальцем в его сторону, — идиотов. Корчит другу рожу и отталкивает от себя его палец. Как ни крути, Димка прав. Нельзя Выграновского или Попова в полной мере назвать идиотами, но какая-то доля логики в этой мысли присуствует. Его телефон на столе вибрирует, и Антон переворачивает его экраном вверх, полагая, что это опять какой-то очередной спам, но, тем не менее, время глянуть нужно, чтобы опять не опоздать. И на дисплее высвечивается одно единственное сообщение. Арсений Попов Нет, я не злюсь. — Ого... — задумчиво констатирует Дима Журавлёв, который, отметив удивлённый взгляд товарища, тоже заглядывает в его телефон.