Невыносимый

— Слушай, ну, люди иногда обманывают, это нормально, — сосредоточенно уплетает кусок стейка Матвиенко, после чего весьма задумчиво запивает его глотком тёплого чая.  — Интересно, когда это стало нормальным, — мрачно уточняет Арсений.  На удивление ему сегодня совершенно не хочется ничего есть. Хотя как может не хотеть есть взрослый сорокалетний мужчина после целого дня физического и умственного труда? Но решает не углубляться в размышления об этом и просто в традиционный их ужин в ресторанчике заказывает себе морс. И теперь медленно цедит его из стеклянного гранёного стакана.  — Ну, не докапывайся, я не это имел в виду, — укоряюще возражает мужчина и вытирает рот салфеткой.  — Как я могу не докапываться, если ты буквально это и сказал? Как ещё я это должен понимать?  — Ладно, смотри, — он складывает на тарелку с недоеденным блюдом вилку и нож и усаживается удобнее, — я говорю «нормально». И это не означает «хорошо». Я имею в виду, что в мире, в нашей жизни люди иногда, а может и очень часто даже врут друг другу. И это невозможно отрицать. Например, люди болеют. Да, это плохо, но отчасти и «нормально», потому что это как бы норма для нашей жизни — так очень часто бывает и это никуда не деть. Понимаешь?  — Допустим. Ещё один его серьёзный недостаток — воспринимать слова буквально. Арсений знает, что такое сарказм, но наличие его в повседневной жизни делает эту жизнь в разы сложнее. Как и, например, подобные завуалированные метафоры и образное мышление. Ему предельно непонятно, почему нельзя говорить прямо, не придумывать, как бы «разодеть» свою мысль в пух и прах, а просто сказать прямо то, что в голове. Наверное, всем бы было так проще. Или только ему. Ведь не всегда люди, даже зная, как лучше для них самих или для окружающих, поступают так. Парадокс жизни. И это, видимо, тоже нормально.  — Антон же вообще, — Матвиенко понижает голос, наклоняясь к другу, словно здесь его кто-то способен осудить за сказанное, — пиздюк. В двадцать три года люди в целом не особо умные, — перехватывает намерение Арсения возмутиться, — кроме тебя, конечно же. Ты всегда был гением, — Попов согласно кивает. — Не подумал и ляпнул. Может, правда, ляпнул тебе, а может и Выграновскому. Почему ты исключаешь этот вариант?  — При чём тут вообще он? — хмурит брови.  Его слабость заключается в том, как задел его тот мимолётный разговор в приёмном отделении неотложки. И его слабость в том, что он почему-то подумал, что очень не хотел бы слышать этот разговор, но просто не получилось. Интуиция не подсказала ему не вслушиваться и уйти. Она вообще ему никогда и ничего не подсказывает.  Вдруг, позавчера, ему так захотелось довериться тому, что увидели его глаза, и тому, что, соответственно увиденному обработал мозг. И эти выводы казались самыми корректными. Если человек печален и озвучивает причину печали, которая в целом может быть верной, и если ещё учесть контекст — а это то, что он видел между этими двумя, то можно сделать вывод, который сделал он. И всё же как у людей! Люди так поступают. Так и решил поступить он. Но как можно было настолько опрометчиво ошибиться? Неужели его навыки понимания людей настолько отвратительны?  — Ну, смотри, ты сказал Выграновскому про то, что тебе наплёл Антон — ему разбили сердце. А он предъявил это Шастуну, мол, чего болтаешь, а тот спохватился, что тебе сообщил лишнего, и решил так выкрутиться. Не тебя обманул он, а Выграновского. Звучит логично. Господи, — Сергей обречённо вздыхает и вновь берётся за позабытые на время столовые приборы, — почему я вообще думаю об этом?  — Я тебя не заставлял. — Это был риторический вопрос. — Ты не учёл только одного, — Арсений ставит стакан на стол и окидывает взглядом опустевший графин.  — Удивляй.  — Выграновского я знаю столько, сколько он в медицине. А пацана этого вижу в первый раз. Как думаешь, кому я поверю?  — Давай оставим это в секрете, — бурчит Матвиенко с полным ртом. — А я просто поужинаю без всяких Антонов и Эдов.  — Как скажешь, — равнодушно пожимает плечами Попов.  Его эта ситуация искренне вымотала. И он просто рад, что, наконец-то, всё завершилось. На самом деле, ему больше понравилось то, как они расстались с Шастуном в предпоследний раз, но так тоже неплохо. Он не оставил безнаказанным его неуважение и, кажется, по реакции парня, его это впечатлило. Слишком быстро покраснели его щёки, забегали зелёные глаза и из губ выскользнуло это жалобное: «Арсений Сергеевич...». Именно на это он хотел бы рассчитывать всегда, когда ставит кого-то на место. Отличная последняя встреча.  Мужчина горделиво выпрямляется. И на его спокойном лице даже мелькает тень улыбки. Всё ещё старательно жующий Сергей рассматривает его с любопытством.  — Официант! — Попов поднимает руку, подзывая сотрудника. — Пожалуй, тоже поем, — сообщает он другу.  Тот только усмехается. 

***

Вечер проходит на удивление хорошо. Антон некоторое время пытается искренне отвлечься после произошедшего, а потом, наконец, у него это получается.  Мама сначала журит его за то, что ей пришлось слишком долго ждать в автомобиле, но потом эти мелочи забываются. Он так и не придумывает себе достойное оправдание, выдавливает только из себя что-то типа: «Долго разбирались с моей выпиской». Не говорить же матери, что разосрался до этого с замещающим заведующего отделения нейрохирургии, а потом за его спиной назвал того «простофилей» и признался во «лжи». Примерно после этого момента его карьера пошла под откос. И он твёрдо знает, какой момент в своей биографии нужно будет винить, когда Попов щелбаном вышвырнет его из ординатуры. Хочется только верить в то, что дотошность просто банально помешает тому подставить Антона. Либо же хирург выживет его своими нападками. Судя по тому, как суетился Выграновский перед ним, опасаться есть чего. Тем более, когда ты простой смертный ординатор. Правда, пока только в будущей проекции. После совместной прогулки и набега на торговый центр решают далеко не ездить по пробкам в этом рабочем дне, что приближается к концу, а посетить весьма милый ресторанчик не так далеко от хирургического корпуса Института. В крытой навесом веранде Антон сидеть отказывается, поэтому официант проводит их внутрь и усаживает за столик у окна. Меню достаточно разнообразное, цены вполне приемлемые, так что они соглашаются на том, что стоит здесь остаться.  Майя выглядит свежо и очаровательно. Шастун всегда был горд за свою мать — красивую, активную и всегда полную жизни. Тёмно-красное вязаное платье по фигуре подчёркивает её изумрудные сияющие глаза; светло русые волнистые волосы, как у сына, аккуратно лежат на плечах, а на лице сверкает добрая улыбка. Он, определённо, в мать. И точка. От отца ему, возможно, достался высокий рост, хотя и рост Майи выше среднего, но всё-таки нельзя отрицать, что отец — широкоплечий высокий красавец — и на него он тоже похож. Но необъятное сердце, интуиция, пытливый и быстрый ум, дружелюбность, открытость — это у него от самой прекрасной женщины.  — Я угощаю, — широким жестом сообщает он матери. Та вновь улыбается.  — Откуда деньги? — рассматривает меню, но потом поднимает голову и вглядывается в осунувшееся лицо сына.  — Ну, летом написал пару работ для студентов. Конечно, на высокий балл не тянет, но, как говорят у нас в меде: «Не пересдача и хорошо».  — Не знала, что у вас так говорят.  — Да, мама. Медицина — дело сложное.  Она беспечно смеётся над его словами и соглашается принять такой презент.  Обычно Антона деньгами на жилье и, в том числе, просто на проживание обеспечивают оба родителя. Он этим фактом немного обеспокоен, но облегчает чувство вины только одно — хотя бы всё не лежит только на плечах матери. Сам он получает повышенную стипендию, которая, если честно, весьма незаметно растворяется в текущих московских ценах примерно на всё. Но в последнее время взял за идею, как зубрила Дима, помогать младшим курсам с работами и брать за это определённую плату. Как тот успевает хорошо учиться и ещё работать — для Шастуна загадка. Потому что лично ему это весьма тяжело. Майя работает организатором различных мероприятий. В основном, это какие-то научные конференции, выставки, выступления. Поэтому график у неё загруженный по объёму работы, но достаточно свободный в том плане, что сделать дела в один будний день, чтобы освободить другой — вполне себе вариант. Она сообщает, что этот выходной ей пошёл на пользу, не только потому что она наконец увиделась с сыном, но успела ещё и выспаться, потому что больше ничем в середине недели заниматься утром ей не было надобности. Сделала домашние дела и, отдохнувшая и вдохновлённая, поехала на встречу к наследнику.  Наследник, по её наблюдениям, сбросил пару килограмм, в общем, выглядит не как материнская мечта с обложки семейных журналов — обычный небритый, не выспавшийся и даже не причёсанный молодой парень. Они теперь видятся намного реже, чем хотелось бы её материнскому сердцу, но, наверное, это и к лучшему, ведь птенец должен вылетать из гнезда. Поэтому в такие редкие, но обычно насыщенные их встречи, она пытается наглядеться на него, налюбоваться им, попытаться, пусть и на время, стать частью его жизни вновь. Они всегда будут частью жизней друг друга, но точно не так, как раньше. Не так близко и не так по-семейному. И она была готова к этому.  Антон — особенный. Каждая мать склонна так думать про своего ребёнка, и это нормально. Матери должны любить своих детей больше, чем других людей, чтобы выжить, чтобы превозмочь все трудности и страдания материнства, все лишения и всю боль. Так задумала эволюция, сформировала возможность такой нездоровой привязанности, чтобы дети получили нужную и важную им заботу, внимание и любовь.  Но в случае своего сына в нём она видела всегда больше, чем в остальных детях. Его гиперчувствительность, его эмпатия на грани страданий за других, его доброе сердце, его пытливый и сообразительный разум, его готовность помогать всем — это её поражало. Он стал лучшей версией её самой, таким, какой она сама мечтала быть всю жизнь, но просто ей повезло чуть меньше. Намного меньше тепла и любви она получила от своей семьи, больше усилий ей пришлось приложить, чтобы добиться того, что у неё есть сейчас. И это заставляет взрослеть рано. А раннее взросление — это всегда про отобранное детство. Отобранное детство ожесточает, отрезвляет слишком быстро. Когда мозг ещё к этому не готов.  С Антоном у неё получилось иначе. Даже несмотря на болезненный развод с его отцом, который она, как до сих пор считает сама Майя, пережила из рук вон плохо. И для себя, и для сына.  У него неожиданно в жизни появилась профессия мечты и дело, которым он загорелся, у него понимающие и верные друзья, она по случаю судьбы знакома с ними, у него многое получается, он любит людей, и люди любят его. Чего ещё может желать любая мать? Только наблюдать за своим ребёнком со стороны и болеть за него, чтобы всё получилось. А если не получится, то, при необходимости, быть рядом.  Он живо рассказывает о своих приключениях в больнице. Разумеется, умалчивая о многих деталях. Не по той причине, что не доверяет, а, наверное, потому что этого позора ему хватило пережить один раз. Так что желания обсуждать его по сто раз в диалогах нет. Итак придётся отчитываться перед парнями и ощутить новый прилив испанского стыда он успеет.  Учебный год наступит совсем скоро. Точнее, уже наступил, скоро начнутся пары. Антон, как он считает, в целом, готов к труду и обороне. Обычно энтузиазм захлёстывает на первом курсе, к концу же первого курса и в начале второго жизнь превращается в попытки принять и осознать, что так будет ещё минимум лет пять-семь (в зависимости от специальности), а дальше включается неизменный режим — выживание. На шестом курсе, Шаст не уверен пока, как у остальных, у него неожиданно включается полумёртвое второе дыхание. Особым стимулом ему служит этот головокружительный отпуск в Склифе. Туда хочется возвращаться.  — Господи, ты там хоть что-то ел вообще, в больнице? — Майя удивляется его аппетиту.  — Ел-ел. Еда, конечно, нормальная, но маловато. И не то, что я привык. Я даже в обморок падал, прикинь!  — Господи!  — Ниче, это сахар просто упал, это не страшно, — мимолётно морщится своей оплошности. Матерям подобные новости точно нужно сообщать аккуратнее, — капельницы Эдуард Александрович поставил и всё, как новенький!  Он торопливо жуёт пасту и с набитым ртом улыбается ей. Та только качает головой.  — Эдуард Александрович... это у тебя же преподаватель такой был, не он?  — Ага, он в Склифе заведующим хирургического отделения работает. Преподавал у нас на четвёртом курсе.  — Ого, это тот очаровательный мужчина в татуировках? Исполин какой-то, — негромко смеётся Майя. Ей тоже наконец-то приносят заказ.  Антон больно прикусывает язык и поспешно проглатывает еду. Затем делает несколько жадных глотков воды и вздыхает. Думать о Выграновском в последние дни ему приходится весьма часто. И это расстраивает. Их последняя встреча после сокрушительного разоблачения Арсением закончилась весьма странно. Эдуард вроде выяснил всё, что хотел, но отпускать вот Антона ему почему-то не хотелось. Почему — даже самому Шастуну было неясно. Может быть, ему было слишком неловко из-за того, что он отверг своего студента, а, может быть, был неуверен в своём поступке. В общем, в очередной раз Антон в пролёте. Решительно непонятно, что он делает не так. Почему его снова не выбирают? Что с ним не так? Что с ним не в порядке? Он знает, что так бывает. Люди не выбирают тебя не по причине, что с тобой что-то не так, а просто это не твой человек. И это нормально. Но легче от этого осознания почему-то не становится.  — Кстати, об исполинах. Как с личной жизнью, милая женщина? — отодвигает от себя пустую тарелку.  — Не понимаю, о чём речь, — кокетливо пожимает плечами Майя.  Она тоже заказала пасту, только с морепродуктами. Любовь к пасте у них, видимо, семейное. И бокал вина. Антон пьёт газированную воду. Обычную он не любит, но старается потреблять какое-то количество из уважения к правильному питанию.  — Ты красивая, умная, добрая. В самом расцвете сил. Может быть, пора и найти кого-то? Для здоровья.  Женщина поднимает на него возмущённый взгляд.  — Антон!  — Ну а что? Папа не единственный мужчина в мире. Есть много других. И лучше, чем он. Тебе не нужно хранить верность тому, кто поступил с тобой плохо, мам. Я могу скачать тебе какое-нибудь приложение, сейчас их полно. Если ты не хочешь знакомиться лично, можно сначала пообщаться онлайн.  — Твоя озабоченность моей личной жизнью меня пугает.  — Не так уж часто я ей и озабочиваюсь, — возражает Антон. Майя в согласии кивает.  — Я подумаю над твоим предложением. Может быть, и вправду стоит развеяться... — мечтательно произносит она. — Но а что насчёт тебя?  А вот это уже friendly fire — огонь по своим. И как легко он буквально самостоятельно запрыгивает в эту ловушку. Попытался отвести разговор от Выграновского и привёл его в местечко куда похуже. Оценка — десять дураков из десяти. Мать его ориентацию до сих пор серьёзно не воспринимает. Ей кажется, что это просто разочарование и временное помутнение рассудка. И всё ещё надеется, что сын обзаведётся наконец-то нормальной пассией, с которой будет не зазорно познакомиться. Антона это сильно не беспокоит. По двум причинам. Во-первых, пассии у него никакой не намечается, а значит, можно пока отложить убеждение матери в том, что всё серьёзно, и его и вправду привлекают только мужчины. А во-вторых, несмотря на такое мнение, она точно не будет вмешиваться в его возможные отношения. Так что и тут нет особых поводов для переживаний. Когда-нибудь потом он ей достоверно всё объяснит. А пока довольствуется только периодическими интрижками на одну ночь. И об этом ей знать точно не стоит.  — У меня стабильно грустно и пусто, — резюмирует Антон. — Но я, в отличие от тебя, хотя бы пытаюсь.  Да, пытается. Жалкая попытка была, например, пару дней назад. Не попытка, а посмешище. — И в чём же трудность?  — Не знаю, — его лицо грустнеет, — может со мной что не так или может пока просто не время. Не знаю, мам.  — Я уверена, что с тобой всё более чем так. Не думай так о себе.  — Ну, если так считает моя мама... то я точно верю, — он смеётся.  Стремится перевести всё в шутку, чтобы завершить разговор, не то чтобы неприятный для него, но точно наводящий на грустные мысли. А подумать грустные мысли он всегда в состоянии сам, без чужой наводки. Она же его мать, что ещё она может сказать, кроме этого? Вот если бы это ему сказал какой-нибудь Выграновский, то он хотя бы попытался поверить в это. Хотя такая себе перспектива — оценивать себя чужим мнением. Но ему не привыкать. Привычка пагубная и разрушающая, но прилипчивая.  Они заказывают по десерту, чтобы растянуть этот вечер до момента расставания, а Майя выпивает ещё бокал вина. И он ей идёт — её щёки румянятся, а взгляд сияет ещё ярче, так что она даже реагирует на внимание со стороны официанта, строя ему глазки, но после его ухода тут же сообщает сыну, что тот непозволительно молод для неё. Антон вновь с сомнением вспоминает их с Эдуардом разницу в десять лет. Да уж, он точно больше никогда не будет влюбляться в людей старше него. Ни за что.  Ещё час они коротают в беседах, в планах на будущее, в обсуждении последних новостей — в мире, и в будничной жизни. За окнами ресторана уже темнеет, световой день, как никак, сокращается. И тогда принимается решение закругляться. Шастун радуется и тому, что мама отдохнула и расслабилась, а также тому, что машину её поведёт сегодня он. Сама Майя спохватилась насчёт этого слишком поздно, она же хотела подвезти сына домой, но он авторитетно убеждает её в том, что прекрасно сможет довести её до дома, а оттуда доехать на такси. И это выйдет дешевле, чем какой-то, к примеру, трезвый водитель. Да и делать уже просто нечего, нужно отпустить ситуацию. Мать относится с сомнением к идее отдавать отпрыску свой автомобиль, но тот мгновенно невинно интересуется, куда же делась её уверенность в своём сыне, которую она излучала недавно. И они договариваются на этом плане.  — Я всё ещё могу оплатить счёт, — мягко шепчет ему Майя, когда официант приносит счёт вместе с терминалом.  — Оплатишь мне такси до дома, — подмигивает ей Антон.  «Как раз денег ни на что не останется», — с ужасом думает он про себя, безрадостно рассматривая сумму на дисплее. Но хорошо, что на закрытие их ужина в ресторане ему точно хватает. Не жалеет о своём поступке, ведь ценник тут вполне демократический, просто для его студенческих карманов будет «недорого» разве что одно комбо во Вкусно-и-точка. С этим просто нужно смириться. В дополнение к своему разорению он суёт несколько бумажных купюр в кожаную счётницу и встаёт из-за стола. Следом помогает Майе встать и подносит ей, как настоящий джентльмен, пальто.  У входа в ресторан небольшая толкучка из посетителей, поэтому официант, который весь вечер порхал рядом с женщиной, услужливо предлагает им выйти через веранду. Не самый удобный вариант, но так точно будет быстрее, посему они и соглашаются.  На веранде, на самом деле, не так уж и прохладно, как полагал Антон. А вполне себе уютно. И он уверено пробирается между столиками, прежде чем остановиться, как вкопанный.  — Ты чего? — выглядывает из-за его спины Майя. — Что не так?  Он аккуратно придерживает её рукой, чтобы не дать пройти вперёд него и мычит что-то нечленораздельное, пока не собирается с мыслями и силой к жизни, чтобы ответить: — Со мной всё не так, походу, блин.  Недалеко от выхода с веранды он, к своему счастью или несчастью, замечает столик, за которым сидят двое мужчин. Одного со спины он узнаёт не сразу, но его собеседника узнать невозможно — это Арсений Попов.  Непривычно видеть его не в белом халате и не в хирургической форме. В повседневной одежде он выглядит вполне себе нормальным. Антон на мгновение даже забывает о своих переживаниях и об ужасе, в который его кутает при каждой внезапной встрече с Поповым. Он разглядывает его — чуть вздёрнутый нос с приплюснутым кончиком, спокойные голубые глаза, слегка нахмуренные брови, небрежная щетина, веки у него чуть раскрасневшиеся, видимо, из-за стресса или недосыпа, тонкие губы поджаты, а изящные пальцы сложены в замок, на них он опирается подбородком. Будто о чём-то сосредоточенно думает, практически не моргая и глядя куда-то сквозь своего друга. Его Антон узнаёт позже — это Сергей Борисович Матвиенко.  И он кажется таким не от мира сего, кем-то другим и совершенно не похожим на остальных. А ещё тем, кто наверняка очень и очень хорошо запомнил всё то, что о нём за спиной наговорил Антон Шастун.  Хирург вздрагивает, будто ощущая, что на него смотрят, и поднимает равнодушный взгляд. Антон кусает губы, понимая, что деться ему совершенно некуда. И это полнейший провал. Надо же было им вернуться на ужин именно в этот ресторан, рядом с хирургическим корпусом.  Арсений его замечает. Его брови чуть расслабляются, а взор становится более осознанным — он узнаёт бывшего чужого пациента. Склоняет голову, смотря прямо ему в глаза. Шаст раньше раздражался привычке Попова не смотреть в глаза, за эту неделю она ему порядком надоела, но сейчас понимает — лучше бы не смотрел и дальше.  Стоять так и дальше, как истукан, просто бессмысленно, поэтому он, сцепляя челюсть, идёт вперёд, как на эшафот. На руке висит куртка, а уши прикрывает тёмный капюшон толстовки. Сейчас он выглядит неважно. Эти мысли преследуют его весь день.  Почему именно он? И почему сегодня?  — А кто это, Антош? — шёпотом интересуется Майя, которая очень быстро понимает, что сын явно не рад этой встрече, и нужно вести себя осторожнее.  — Мам, это просто жесть, — наклоняется к ней, — боже, мам, это хирург из нейрохирургии, из соседнего отделения с моим.  — А не нейрохирургом ли ты хотел стать? — Приятно, что ты помнишь, — невесело усмехается в момент, когда они практически подходят к этому столику. Невозможно не обойти его, если нужно выйти наружу. — Я ему нахамил и обозвал, — быстро бросает он матери.  — Так ты упустил самую интересную часть рассказа! — возмущается она. — Ой, а он симпатичный такой...  Но он шикает, умоляюще хлопая глазами, призывая её помолчать, и мать слушается.  Антон просто надеется обойтись коротким кивком. А следом — разойтись как в море корабли. Но у Арсения Попова свои планы. Впрочем, как и всегда.  Он, когда парочка доходит до их стола, встаёт. Всё со своей убийственной осанкой. Матвиенко задирает голову, озадаченно оглядываясь, а затем, замечая Майю и Антона, тоже вскакивает на ноги. Шастуна он практически игнорирует, с удивлением рассматривая его спутницу, которая держит парня под руку.  — И снова здравствуйте, — свободной рукой Антон неловко чешет затылок и роняет куртку, о существовании которой уже успевает забыть. Рядом с Арсением Поповым он, кажется, забывает обо всем.  Тот невозмутимо, просто с молниеносной реакцией, даже не опуская взгляда, резко протягивает руку, ловя одежду двумя пальцами — большим и указательным. «Так сильно ему противно, что ли?» — с досадой думает Антон. А ещё думает о том, что не сказал маме, что Арсений не знает о том, что он, Антон, тоже почти медик... и вообще ничего он ей не объяснил. И просто теперь надеется, что всё будет хотя бы «приемлемо». Он бормочет в ответ что-то типа благодарности и забирает куртку, мимолётно касаясь своими пальцами его пальцев. Мороз пробегает по его спине от того, какие эти пальцы холодные. Неприятно прерывисто вздрагивает.  — Здравствуйте, — Матвиенко, кажется, не смущает ровным счётом ничего.  Он клянётся себе до последнего момента наблюдать за всей ситуацией, чтобы не упустить ни секунды этого кошмара. Отсутствие неловкости со стороны Арсения для него привычно, чего не скажешь о Шастуне, щёки которого вспыхивают моментально.  — А я надеялся, что вижу вас в последний раз сегодня утром, — негромко говорит мужчина.  — Чем вам так не угодил сын? — надежды, что мать ничего не сделает хуже, рушатся моментально.  — Ма-ам... — шепчет ей Антон и касается локтем её, чтобы призвать замолчать.  — Какая у вас потрясающая... мама, — Сергей Борисович оживляется и словно с облегчением улыбается Майе. Та вежливо кивает ему в ответ.  — Арсений Сергеевич, мы пойдём, — жалобно бормочет он, словно кто-то способен его удержать здесь.  Арсений наблюдает за ним с любопытством. Даже ему эта робость бросается в глаза. То, как пугается каждый раз его этот парень — зрелище, в целом, смешное. Конечно, он попал в дурацкую ситуацию, и сам Попов ещё злится на него, но почему того это так беспокоит — просто загадка. Они же просто врач и пациент. И он даже не его врач, что вполне хорошо.  У Шастуна щёки покрываются румянцем моментально при виде хирурга, зелёные глаза пугливо и часто моргают, будто увидели призрака, а сам он выглядит таким растерянным, что привлекает к себе ещё больше внимания, потому что Арсений не понимает, что с ним. Конечно, это всё не мешает потом пацану дерзить и хамить, как обычно, но в целом всё выглядит очень специфично. Он какой-то слишком особенный, мужчина пытается уловить суть, но она будто каждый раз очень изящно ускользает от него, ему будто не хватает чего-то, какой-то детали, кусочка пазла, чтобы понять его.   Но задерживать его и вправду как-то бессмысленно. Он просто решает напоследок насладиться тем, какой результат будет производить его персона на Шастуна. Приятно понимать, что тот всё-таки, возможно, разочарован своим поступком.  — Хорошего вечера, — Майя улыбается мужчинам так очаровательно, как только возможно.  — Вот моя визитка, — у Матвиенко явно есть какая-то тактика и он её придерживается. Эту визитку он протягивает Майе, та её принимает и с любопытством рассматривает. Затем вновь вежливо улыбается. — Приятного вечера. Ой, а давайте я вам дверь открою, — суетится он.  Арсений недовольно хмурится и с презрением осматривает того, в кого его друг превращается за секунду, но не препятствует ему проводить женщину до дверей и распахнуть перед ней их. Он следует за ними, видимо, считая своим долгом, не бросать товарища.  Антон тоскливо думает, что ему нужно извиниться. В прошлый раз Попов не дал ему даже шанса, закончив их встречу самостоятельно, но сейчас он молчит. И это может быть хорошей возможностью, чтобы просто извиниться. И, возможно, как-то этим сгладить ситуацию. Потому обзывать его «простофилей» явно худший выбор эпитета. Но язык просто прилипает к нёбу, а сердце лихорадочно колотится. Он не может сказать ни одного проклятого слова и просто утопает в ненависти к себе. Арсений останавливается около выхода, ожидая, пока Матвиенко вернётся, Майя выходит, а Антон так и остаётся бестолково стоять около хирурга, пытаясь собрать разбегающиеся в разные стороны мысли.  — Идите, Антон, идите, — мягко говорит ему Попов, кивая на дверь.  — Арсений Сергеевич... Но он снова не даёт ему договорить.  — Очень рад, что это точно наша последняя встреча, — Попов больше не смотрит на него. — И хорошо, что у меня завтра выходной. Если вы забыли штаны или смысл жизни в отделении Выграновского, мы точно не пересечёмся, — задумчиво говорит он будто скорее самому себе.  Затем разворачивается, видимо, решая не дожидаться друга, возвращается за свой столик.  Антон с досадой морщится. Он просто неудачник. 

***

— Ты куришь? — удивлённо вопрошает Майя, когда они стоят около автомобиля, и Антон достаёт из кармана пачку сигарет, которую успевает купить в торговом центре.  — А, ой, — он переводит растерянный взгляд с пачки, которую сжимает в пальцах, на мать и обратно.  — Я, конечно, догадывалась, — продолжает она, — но надеялась, что курили одногруппники, а ты просто рядом стоял.  — Прости, мам, — зубами подцепляет сигарету и выдыхает, — не хотел расстраивать тебя.  — Ну, ты уже большой мальчик, сам можешь сделать осознанный выбор, — пожимает плечами и с интересом смотрит, кажется, впервые в жизни, как курит её сын.  Антон в эту сигарету просто впивается, жадно затягивается, ощущая, как всю полость лёгких вместо воздуха заполняет едкий дым, окутывая его сознание приятной расслабляющей пеленой. На десяток секунд блаженно закрывает глаза, поддаваясь этой сладкой дрёме — он не курил для курильщика очень даже долго с того самого вечера. Наверное, мог провернуть этот побег ещё раз, но просто больше не решился. Вряд ли бы что-то потерял, просто... не хотелось?  Эта история скребёт его изнутри. Она оставляет такое поганое гадкое послевкусие. Он не любит ранить людей, не любит, когда про него думают плохо, ведь он не такой. В очередной раз убеждается в том, что влюблённость — это, определённо, губительная штука, потому что именно это помутнение заставило сказать столько нелицеприятных слов о Попове Выграновскому. Только бы выгородиться, показаться более сильным и независимым, чем он есть на самом деле, отвести фокус внимания от того, что он просто растерян и расстроен, и вообще в самом жалком и стрёмном для себя состоянии. — Как я с ним работать буду? Если поступлю ещё... — наконец-то произносит после того, как первая сигарета, скуренная практически до фильтра, улетает в урну. — Последнюю, — просит он, — и поедем.  — Во-первых, конечно, поступишь, а во-вторых, что ты там такого мог наговорить?  Она обращает внимание на его расстроенное лицо и осунувшиеся плечи. Кажется, эта ситуация его очень беспокоит. Слушает беспорядочный рассказ с неподдельным любопытством, с трудом сдерживая улыбку. Всё это так похоже на её сына, просто один в один. Разве можно ожидать от него, что он промолчит? Это невозможно.   — Где там ключ у тебя?  Они уже в салоне автомобиля, когда Антон заканчивает свой, в общем-то короткий, но слишком эмоциональный рассказ. Разумеется, опускает некоторые детали, которые, возможно, помогут лучше понять произошедшее, но точно излишние для матери. Заводит машину и с облегчением после того, как получается выговориться, кладёт руки на кожаный руль в ожидании вердикта.  — Но ты так мило перепугался перед твоим Арсением Сергеевичем, — вдруг хихикает Майя, ловя на себе осуждающий взгляд сына. — Ну а что? Щёчки красные, глазки бегают, а он просто сама невозмутимость. Шикарный мужчина!  — Ну, мама!  — Этот его друг тоже ничего, галантный такой мужчина, но Арсений, конечно, наверное, мечта любой девушки. Высокий, красивый, ещё одевается хорошо и врач к тому же, значит, умный.  — Высокий и красивый бесчувственный кусок металла, — недовольно бурчит в ответ.  Для него немного странно слышать, как мать оценивает красоту чужих мужчин, но, в целом, он способен её понять, потому что сам занимается тем же самым всю свою жизнь. Никогда не думал об Арсении, как о мужчине и о том, насколько он там привлекательный и шикарный. Был слишком занят тем, чтобы попытаться с ним не пересекаться, каждый раз проваливая план с треском. Но теперь после чужих слов перед его глазами стоит это холодное лицо с вычерченными и аккуратными чертами, лазурные спокойные глаза и тёмная щетина. А щетина ему нравится, особенно то, как она колется во время поцелуя. Многих это раздражает, а Антону, наоборот, нравится. Он страдальчески морщится и встряхивает головой.  —  У тебя так и не получилось перед ним извиниться? — уточняет Майя. — Конечно, ты имеешь право думать о нём всё, что заблагорассудится тебе, но то, как в итоге получилось, не очень красиво. Наверное, как-то даже не по-человечески. Думаю, тут варианта два: либо просто всё-таки постараться как-то извиниться перед ним, либо, если тебе это слишком сложно или ты думаешь, что толку ноль — просто оставить всё, как есть. Придёт время и у тебя будет возможность доказать ему, какой ты на самом деле. А ты, на самом деле, очень хороший. И если кто-то этого не смог разглядеть, это не говорит о тебе обратное.  Автомобиль трогается. А Антон смотрит на дорогу, которая двигается вместе с машиной, и думает о том, что ему бы очень хотелось в это верить.  Если кто-то не смог разглядеть, что ты хороший, это не говорит о тебе обратное.  Наверное, это просто то, что ему было нужно услышать. 

***

— Наконец-то, все подружки в сборе, я в предвкушении! — Дима Журавлёв беспечно плюхается на широкий разложенный диван в гостиной парней и улыбается.  Широкоплечий светловолосый невысокий громкий молодой человек с широкой и добродушной улыбкой — вот кто такой Дима Журавлёв. У него всегда в кармане найдётся десяток шуток, чтобы поднять всем настроение или разбавить неловкую паузу, на каникулах он неизменно едет домой к своей семье в глубинку, в деревню, название которой ни один из его друзей за пять лет так и не запомнили. Вообще, он живёт в общежитии при университете, но часто зависает у парней после учёбы или на выходных, когда другого досуга не представляется.  И полная его противоположность — Дима Позов. Спокойный, вдумчивый, отличник-зубрила в своих неизменных очках в чёрной оправе, он, в целом, такой же комплекции, что и Журавлёв, разве что только плечи не такие широкие из-за отсутствия стимула заниматься спортом. На него определённо точно можно положиться, он всегда краток и последователен.  Антону повезло с друзьями, как он считает, и с этими парнями он не пропадёт.  — Да, продолжение сериала, видимо, грядёт, — беззлобно усмехается Дима, присаживаясь рядом.  Занятия уже начались и идут полным ходом. Сейчас у них двухнедельный цикл лекций по Онкологии, который проходит в национальном медицинском центре исследований. Шестой, заключительный учебный год на курсе Лечебное дело такой же, как и пятый, по формату обучения. Список циклов предметов, которые проходят по несколько недель практически без перерывов до самой сессии. Далее по одним предметам сдаются зачёты, по нескольким другим — экзамен. А ещё впереди диплом... В общем, приятного в этом году мало. Но вдохновляет только одно — скоро конец.  Впереди, после Онкологии, у них цикл Травматологии и Ортопедии, следом — Хирургические болезни. По последним двум предметам — экзамены. Так что расслабляться времени нет вообще. Нужно собраться. И как можно скорее.  Вот, после пары дней занятий, друзья наконец-то находят повод и время, чтобы собраться и обсудить неудавшуюся личную жизнь Антона Шастуна. На этом пока значимые события заканчиваются, но никто не отчаивается.  — Значит, наш Эдуард Александрович вылетает с треском? — интересуется Журавлёв.  На небольшом журнальном столике, который они пододвигают к дивану, располагается три тарелки, в которых совсем недавно был самый простецкий холостяцкий ужин — жаренная картошка с сосисками и обычный наскоро порубленный салат из овощей. Теперь они не спеша растягивают драгоценные несколько баночек пива на каждого, на которые дал добро Поз, в целом, уверенный в том, что алкоголь пагубно влияет на процесс обучения. Вне учёбы (то есть практически никогда) — пожалуйста, во время — извините, но нет. Разумеется, пить это никому не мешало и не мешает, но в своём поле Дима безуспешно пытается стимулировать культ трезвости. И, отдавая ему должное, это работает положительно. Но вот курение, как пагубная привычка, у него самого всё же имеется. Так что из данной компании курят двое, а третий их осуждает.  — Он и не влетал, по-моему, — задумчиво бормочет Поз. Антон нервно смеётся. И ведь это правда. — Слушай, мне вообще кажется, хоть и не хочу обижать твою влюбленность, что тебе, может, и нравился Эд тогда, полтора или сколько там года назад, но то что сейчас происходит — просто попытки проекции твоих чувств, ну не знаю, от скуки, может быть.  — Влюблённость в преподов вообще плохая идея.  — Тем более в мужчин.  — Ой, да ну вас, — отмахивается Антон. — Какая разница: препод или не препод. Всё равно отведёт предмет и уйдёт в никуда.  — Ну, не скажи, — Дима поправляет очки и серьёзно хмурится, — препод — это всегда большая разница в возрасте. А это решает всё. Статус, мышление, цели, планы, мысли — всё другое. Просто пока он твой препод, это не так ощущается, чем тогда, когда вы начинаете, например, встречаться.  — Всё ещё не могу поверить, что мы так серьёзно говорим о мужиках, а не о девушках, — жмурится Журавлёв.  — А что я могу поделать, если ему мужики нравятся?! — раздражённо отмахивается Позов. Антон фыркает, глядя на их разборки из ниоткуда, затем падает на спину на диван, ноги его свисают, втроём тут не разляжешься. Он подкладывает руки под голову и вздыхает.  Журавль сегодня ночует у них, утром вместе они едут на учёбу, парни в первых попавшихся предметах одежды, которые более или менее схожи с домашней, Шаст же любит дома выглядеть хорошо. Не то, что вне дома, там времени на прихорашивание нет. Часто фантазирует о том, что если бы у него был мужчина, то точно сейчас он бы не жил со своим другом. Они бы засыпали и просыпались вместе, вместе завтракали бы и разъезжались по своим делам, а вечером встречались бы за ужином, который кто-нибудь из них успевал бы приготовить или заказать. Фантазии достаточно поверхностные и плоские, но Антон не знает, что придумать ещё. Дима Позов утверждает, конечно, не гордясь сравнением, что семейная жизнь была бы похожа ни их жизнь с Шастуном, с разницей в том, что общения было бы больше и присутствовал бы секс. На этом моменте его друг всегда весело смеётся, пытаясь себе это вообразить на данном примере.  — Да, кажется, Эдуард Александрович был моей последней надеждой получить что-то типа интрижки в этом году, — заключает Шастун. — Теперь до следующего года. Хотя, будет ли время в ординатуре — это уже другой вопрос.  — А вот у твоего друга это как-то получается. Что там с твоим свиданием, Поз? — Кстати, да, ты обещал показать её фото после пяти свиданий! — Ну, во-первых, пять свиданий ещё не прошло... — его уши горят, а парни в этот момент переглядываются и громко смеются.  Дима и вправду ухаживает за какой-то таинственной незнакомкой. Пока он не готов презентовать её друзьям, потому что девушка понравилась слишком сильно, а по перспективам ещё непонятно. Она умная, она красивая, с ней можно поговорить обо всём — это для него как магнит. Его к ней тянет, но он опасается, что может поспешить со своими чувствами. А к ним осторожный Позов относится с подозрением. Так что пока что он просто кратко вводит товарищей в курс того, как продвигаются его дела, но всё ещё предпочитает держать всё под некой пеленой секретности. Им известно лишь её имя. Антон ощущает за него радость. Даже не нужно быть экстрасенсом, чтобы расшифровать то, как горят его карие глаза в момент рассказа. Это точно что-то значит. И ему хочется верить, что взаимная влюбленность — это и вправду так классно, как демонстрируют в фильмах и сериалах, и так, как это видно по Диме Позову.  Журавлёв тоже влюблён в их одногруппницу. Он с ней общается намного больше, чем ребята. Но недавно, в начале учебного года его ждал сокрушительный удар — он был опережён. Олеся начала встречаться с парнем из параллельной группы. Дима об этом разговаривать пока отказывается, но знает, что друзья всегда готовы его поддержать. Ему пока просто кажется, что всё это какая-то шутка, не могла же такая очаровательная девушка буквально уйти у него из-под носа. Досада, одним словом.  В общем, подводит итог Антон сам себе, все они начали новый год с влюблённости. И это не очень хорошая идея, потому что все силы точно должны идти на учёбу, а не какие-то там чувства.  — Кстати, забыл сказать, — Дима с сожалением допивает содержимое жестяной банки и ставит её на столик.  Позов хмуро перехватывает теперь уже мусор и разворачивается на диване, чтобы прицелиться и попасть в урну, которая сиротливо стоит около раковины в кухне. Большая гостиная в их квартире совмещается с маленькой кухней, образуя собой огромное для этой площади пространство.  — Хорош! — одобрительно гудит Шаст.  — Ну, так вот. Твоя мама дала весьма дельный совет. Нужно либо извиниться нормально, а не как ты: «бе, ме»... — Ой, попробовал бы ты сам! — возмущается Антон. — Ты бы видел его. Он как посмотрит на тебя и сразу как дементор, всю душу высосет. И жить перехочется.  — А ты так фотографию и не показал.  — Всё равно, — не сдаётся Дима, — нужно что-то решать, а не страдать из-за переживаний. Либо извиняйся, либо забивай... хуй. У вас, у геев, там нет какой-нибудь сторонней интерпретации этой фразы?  Антон смотрит на него широко открытыми глазами в непонимании, а потом, осознавая, весело фыркает.  — А что, геи — какая-то особая каста? — осуждающе встревает Поз.  — Всё, хватит, смотрите! Я раскопал только с сайта больницы. Внимание, это раздел новостей! Вот выступление, про которое я вам рассказывал.  — Ну, сыщик! — с гордостью произносит Журавлёв и треплет его по голове.  Антон встряхивает волосами, неприятно ёжась от флешбэков. В их последнюю встречу Выграновский сделал то же самое. Когда его жизнь успела превратиться в один большой и неудачный флешбек?  На фотографии, кстати, даже неплохой, запечатлён Арсений Сергеевич. Сразу видно, что делали кадр профессионалы. Его лицо-маска ровно такое же, каким его запомнил Шастун. Аккуратные красивые черты, замороженные полной невозмутимостью и спокойствием. Плечи расправлены, спина прямая, подбородок, как и нос, слегка вздёрнуты, голубые глаза не выражают и не отражают ровным счётом ничего, их взгляд направлен куда-то вдаль, сквозь объектив. Руки заложены за спину, все пуговицы халата застёгнуты. Рядом с ним с более жизнерадостным и живым видом стоит Сергей Матвиенко. Ребята рассматривают представшее перед ними с любопытством.   — Ну, серьёзный дядя, не поспоришь, — наконец изрекает Журавлёв. — Но смотрю на него, жутковатый какой-то. Вроде не обязаны все люди поголовно улыбаться или какими-то весёлыми быть, но у него не лицо, а маска просто.  — Я тоже об этом подумал, — задумчиво поддерживает его Дима. — Это нормально, наверное, для людей с его расстройством, замыкается в себе, видимо.  — А плечи какие у него широкие. Загляденье. Мне бы такие. Сразу видно, там под одеждой всё в порядке.  — Куда тебе ещё шире, и так качаешься, — непонятно почему смущается Антон.  — Вот, чтобы так было, — кивает на фотографию.  — Да, начали мы за здравие, а закончили за упокой, — фыркает Позов.  Шастун криво улыбается и, прежде чем свернуть вкладку браузера, вглядывается в изображение чуть внимательнее, чем минуту назад. 

***

Теперь будни в хирургическом корпусе идут своим чередом. Нагрузки по-прежнему скачут от тяжёлых до очень тяжёлых, что ни для кого не новость, все привыкшие. А кто не привык, либо уходит с тернистого пути медицины, либо привыкает. Вот такой великодушный выбор.  Арсений в первые рабочие дни отмечает для себя, что морально ему точно стало спокойнее, чем в любой из тех дней, в течение которых, пусть и в соседнем корпусе, но достаточно рядом находился Антон Шастун. О нём он, к своему облегчению, практически не вспоминает. Разве что с осознанием, что всё это закончилось. И ещё пару раз между делом он упоминался в их разговорах с Матвиенко, который в какой-то момент ошарашил Попова.  — Он хотел перед тобой извиниться, Арс. Два раза.  — С чего ты это взял? — По его поведению. Так люди себя ведут, когда хотят что-то сказать, но не решаются. Не знаю, как тебе объяснить понятнее. Он что-то хотел сказать, но замялся, вот и стоял со своим: «Арсений Сергеевич». Просто поверь мне на слово.  Его это озадачило на какой-то отрезок времени, но затем отпустило. Какая вообще разница?  Тем более, проблем вновь прибавилось. Как и работы. Спустя пару дней он узнаёт, что его попросили вести пары у студентов шестого курса, как и планировалось, но в другом Университете, Государственном. В целом, сути это особо не меняет, так как пары всё равно будут проходить в корпусе Института. Будет два потока групп. Один совсем скоро, в середине октября, второй позже — в декабре. И у обоих групп он будет принимать экзамены. Надбавка за преподавание была увеличена, так что Попову не оставалось ровным счётом ничего, кроме того, как согласиться.  — Арсений!  Его в холле окликает заведующий нейрохирургическим отделением — Павел Алексеевич Воля. Равняется с подчинённым и жмёт ему руку. Арсений этот жест категорически не любит, но Воле обычно старается не отказывать. Матвиенко ещё очень и очень давно объяснил ему, что свою принципиальность лучше отстаивать с теми, кто либо равен тебе, либо младше по званию. Его этот тезис возмущает и спустя двадцать лет, но спустя столько времени он всё-таки видит в этом реальную пользу.  — Привет, Паш.  Чувствует себя притихшим и уставшим после череды операций. К тому же, уже конец сентября и нужно закрывать много отчётов, чтобы войти в следующий месяц без вопросов со стороны руководства. Так что сейчас Арсений работает на износ. Воля прекрасно это понимает и на своих хирургов не наседает.  — Что там у вас опять в операционной случилось, а?  — В операционной? — останавливается и задумчиво хмурится, перебирая в голове все сегодняшние операции. Затем делает вывод, что если Павел не называет какую-то конкретную, то, наверняка, имеет в виду последнюю. — Банальный случай. Осложнённый перелом шейного отдела позвоночника с повреждением мозга. Пациент решил искупаться в сентябре и прыгнул в воду... Опрометчивое решение, как по мне, — погружается в свои мысли и продолжает идти вперёд.  — Да нет же! — нетерпеливо возражает Павел Алексеевич и протягивает руку, касаясь его локтя и намекая на остановку. — Прости.  Это он произносит, натыкаясь на осуждающий взгляд Арсения. Он не любит, когда его трогают совсем просто так. Даже Воля.  Попов поднимает на него взгляд, бегло осматривает худощавое лицо заведующего, не находит на нём никаких явных подсказок, впрочем, как обычно, и вздыхает. Павел Алексеевич ниже его сантиметров на пятнадцать, в плечах стройнее и в фигуре, так что выглядит перед ним таким маленьким и аккуратным, что не мешает надевать маску грозного начальника. Арсения это не пугает, как остальных, только иногда удивляет.  — Не очень понимаю тогда, что именно тебя интересует.  — Я имею в виду, что опять на тебя ассистентка нажаловалась.  — Точно, — кивает он. — За что? За то, что я дал ей развёрнутый совет на её проблемы в личной жизни? Могла бы и поблагодарить, — пожимает плечами.  — Арсений, заняться самообразованием для повышения собственной интеллектуальной ценности и прекратить вешаться на каждого, кто проявляет минимальный интерес — это плохой совет.  — Зато честный и отражающий суть проблемы.  Павел Алексеевич подавляет улыбку и вздыхает.  — Давай ты не будешь лезть в проблемы своих сотрудников. Они сами разберутся. Тем более, совета у тебя, как я понимаю, не просили.  — Они разговаривали так громко, практически над моим ухом, что проигнорировать это было сложно. Если не скрывались, значит были открыты к конструктивной критике.  Воля всё-таки улыбается и смотрит на него с интересом. Арсений Попов не прекратит удивлять его никогда.  — Ладно, давай тогда договоримся, что ты будешь просто воздерживаться от подобных советов. Для блага всех. Мир ещё не готов к твоей гениальности.  — Гений, миллионер, плейбой и филантроп, — губы Попова трогает краткая усмешка. Он проводит пальцами по волосам, прочёсывая их.  — Лучше бы ты был плейбоем или филантропом, — заведующий хочет на прощание похлопать его по плечу, но вовремя останавливается и прячет руку за спину.  — Разве во мне ценят не мой гениальный мозг? Готов поспорить.  — Не стоит, — всё-таки протягивает руку, а тот её пожимает. — Увидимся. Надеюсь, ты меня услышал.  — Да, со слухом у меня проблем нет, — вздыхает Арсений и с лёгким пренебрежением смотрит на свою ладонь, которую пришлось за эти пять минут без надобности запачкать два раза.  Воля закусывает губу, чтобы вновь не улыбнуться, и поспешно ретируется, оставляя хирурга в заслуженном одиночестве.