Невыносимый

Сегодня последний рабочий день, точнее дежурные сутки, далее у Арсения намечается парочка выходных. Редко он работает в более щадящем темпе, хотя о таковом, на самом деле, мечтать с его профессией и не стоит.  Его рабочий день начинается с семи утра. Бывает и раньше, когда есть слишком много дел, которые лучше поскорее сделать, или просто желание поработать утром, а не вечером. С самого начала разбирается с документами, проводит обходы в реанимации, сверяясь с протоколами лечения и состоянием пациентов, затем обход совершается в нейрохирургическом отделении, где восстанавливаются или готовятся к плановым операциям пациенты. Около девяти — планёрка хирургов. Обычно её проводит Павел Алексеевич Воля, присутствуют все работающие в текущий день хирурги. Некоторое время уделяется телемедицине — Арсений консультирует коллег, обменивается с ним опытом. Коллеги, скорее всего, сильно этому общению не рады, как и сам Попов, но оно всё-таки представляет значимую ценность для обеих сторон, поэтому игнорировать данный вид работы просто невозможно.  Реанимация работает круглосуточно. Обычно ночью его не вызывают, когда врачей хватает, утренние дела завершают обычно хирурги прошлой смены, после обхода и планёрки их сменяют новоприбывшие коллеги.  Матвиенко и Попов работают вместе. Медсёстры шутят что-то про «неразлучников». Арсений отмахивается от их шуток по причине, что они не являются такими гениальными, как его, значит и обращать внимания на них не стоит. Сергей Борисович более обеспокоен этими слухами, переживая, как бы не запятнать свою блистательную гетеросексуальную репутацию.  — Арсений Сергеевич, вас в неотложку вызывают, — в приоткрытую дверь просовывается носик молоденькой медсестры.  Арсений вздрагивает, отвлекаясь от документов, и поднимает на неё спокойные голубые глаза. Секунду будто думает о чём-то, а затем коротко бросает ей:  — Хорошо, сейчас буду.  В неотложку могут вызвать, в принципе, в любое время дня и ночи. График прибытия пациентов по его специфике буквально нестабильный. Иногда их бывает слишком много, например, при массовом ДТП, и тогда нейрохирургам, которые сейчас в Институте на вес золота, приходится очень непросто. Хирурги пытаются успеть всё, распределить силы так, чтобы успеть помочь тем, кто ждать не может, и стабилизировать несрочных пациентов. Поэтому времени, к примеру, спуститься в неотложку тоже практически нет. Нужно бросать всё и бежать. И уже на месте будет понятно, насколько всё срочно.  В коридоре он сталкивается с Матвиенко. Они сегодня толком не успевают пообщаться, дел просто полно, только поздоровались на планёрке и пару раз переглянулись на обходе.   — И ты туда же? — первым задаёт резонный вопрос Попов.  Он зевает, прикрывая рот ребром ладони. Спалось сегодня не очень хорошо. И его это осознание весьма сильно раздражает. Знает, как важно человеку его профессии спать достаточно часов. Даже если и спать мало, то хотя бы качественно. Обычно врачи неотложки сильно не пекутся об этом, потому что иначе как же жить? Приходится выбирать что-то одно: спасать людей или высыпаться. Арсений же меланхолично пытается успевать и то, и другое, иногда ловя себя на осознании того, а живёт ли он вообще?  — Массовое ДТП. Всё, как мы любим.  — Хорошо, — задумчиво потирает руки и вздыхает. Значит, собирают всех с отделений.  ДТП — это процентов тридцать из всех причин травм позвоночника. Не все пострадавшие массового ДТП с подобными травмами, но, если такое несчастье и случилось, то они точно будут.  Наконец-то, лифт привозит двух хирургов на нужный им этаж.  Приёмное всегда в таких случаях заполнено людьми: фельдшеры и врачи скорой помощи, сами пострадавшие, пострадавшие не в экстренном состоянии, ожидающие помощи на сидениях, родственники пострадавших и уже пациентов, медицинский персонал, которому нужно распределить всех, позаботиться о тех, кому нужны ответы на их вопросы касательно здоровья родных, да и просто попытаться стабилизировать хаос.  Арсений сглатывает. Прикрывает веки, вдыхает через нос, чтобы немного стабилизироваться. Резкий шум и гул ударяет ему в уши, сбивает с толку и дезориентирует. Он неосознанно хватается за локоть стоящего рядом Матвиенко, потому что такая толкучка и суматоха способна сбить его с ног. Свободной рукой растерянно потирает сморщенную переносицу, затем озабоченно приглаживает до этого аккуратно уложенные волосы.  К ним сразу бросается несколько людей.  — Подождите-подождите, это не ваши врачи! — торопливо сразу же бросается им на выручку медсестра, преграждая путь. — К вам доктора выйдут после операции, присядьте, пожалуйста, подождите, я вам скажу, когда операция закончится.  — Арс, ты как? — толкает его в бок и тихо уточняет Матвиенко.  — Да нормально, — кивает он. — Господи, когда я уже привыкну, какой же тут бедлам, — недовольно бормочет он.  — Забирай пациента в операционную и уходи скорее.  Он сочувствующе хлопает его по руке, которой тот цепляется за него, и мягко убирает её от себя. На самом деле, Арсений держится в таких стрессовых ситуациях просто отлично. — Сергей Борисыч, вам туда, — подсказывает медсестра, которая уже возвращается после того, как успокаивает ещё парочку человек, решивших, что прибывшие врачи сейчас обязательно помогут именно им.  — Спасибо, лапочка, — подмигивает ей Матвиенко.  Он ловко лавирует между ней и Поповым и добирается в несколько шагов до поста дежурной медсестры, принимая из рук фельдшеров карту прибывшего пациента.  — Арсений Сергеич, — девушка осторожно касается рукава его халата, пытаясь привлечь внимание, — вы можете проходить, там ординаторы и врач сделали уже снимки, пациент в противошоковой. — Ага, — кивает ей и кратко улыбается.  Медсёстры, в отличие от тех же ординаторов и интернов, ему чаще нравятся. Они всегда учтивы, послушны и старательны. Это Арсения подкупает. Поэтому он расстаётся с ней на весьма дружелюбной ноте, успевая прийти в себя, и быстрым шагом направляется в палату.  — Привет, Арс.  Кто бы сомневался, что на эту операцию назначат именно Попова. Ведь он лучший в нейрохирургии. Но всё равно при виде него Выграновский неслышно разочарованно цокает. С собой у него совладать получается, так как вовремя на его спокойном лице появляется максимально вежливая и несколько лицемерная улыбка. Ведь претензий к Арсению как к хирургу у него нет.  — Привет-привет. Что у вас?  Не удостаивает взглядом ни самого коллегу, по привычке игнорируя все попытки рукопожатия, ни двух ординаторов, которые, как два оловянных солдатика, послушно стоят у развешенных снимков, во всю глазея на знаменитого врача Склифа.  Это небольшое помещение рядом с аппаратом рентгенографии, откуда сейчас осторожно извлекают пациента, тело которого зафиксировано со всех сторон.  — Оскольчатый перелом тела пятого шейного позвонка, — Выграновский постукивает обратной стороной ручки по нужному фрагменту снимка. — Твоя работа.  — Да, вижу, — склоняет голову и складывает руки на груди, пристально всматриваясь в повреждения. — Так, тогда идём.  — Тебе руки будут нужны в операционной?  — Давай, — неохотно соглашается Арсений.  Если при такой травме человека вовремя не прооперировать, то пациент может остаться до конца жизни прикованным к постели. Да и вообще вопрос, останется ли жив. Попов это слишком хорошо понимает, поэтому сдирает снимок со стены и вместе с ним торопливым шагом выходит прочь, планируя рассмотреть его ещё по пути. Ординаторы молниеносно следуют за ними.  По дороге мимо поста Выграновский окликает медсестру:  — Какая у нас операционная?  — Первая свободна!  — Расчудесно! — резюмирует Эдуард Александрович и жестом направляет всех следующих за ним.  Они идут по длинному больничному коридору мимо коек, где лежат за ширмой пациенты. Там они ожидают помощь, либо уже находятся вместе с медперсоналом или врачами. Им делают перевязки, берут анализы, собирают анамнез, их осматривают и при необходимости направляют на снимки рентгена, МРТ или на другие процедуры для постановки точного диагноза.  Преодолевают двери реанимационного отделения, чтобы опять пройти палаты к выделенной их пациенту операционной. Врач анестезиолог-реаниматолог решает вопрос с усыплением, пока хирурги готовятся к операции.  В предоперационной они моются молча, без лишних вопросов и комментариев. И Эда это радует. Ординаторов они зовут с собой.   — Сделаем резекцию тела и передний спондилодез, — произносит наконец Попов, — с протезированием сломанного позвонка раздвижным титановым кейджем.  — Как скажешь, босс, — усмехается его коллега, — сегодня ты главный, я ассистирую.  — Я знаю, — хмуро парирует Арсений и проходит к дверям операционной, ожидая, пока автоматические двери откроются, чтобы не испачкать помытые руки.  Данная операция производится с целью устранения компрессии позвоночного канала и спинного мозга, что включает в себя и стабилизацию поврежденного сегмента. Поэтому ординаторы будут следить за ней с большим интересом. Тем более, когда заведующий одним отделением ассистирует исполняющему обязанности заведующему другого отделения. Чисто теоретически, ассистировать Попову мог бы и кто-то из ординаторов, но тот предпочитает работать с кем-нибудь хотя бы минимально ему знакомым. А хирурги, типа Выграновского, стараются оберегать ординаторов от психологической травмы в виде Арсения Попова. 

* * *

— Ну, вообще, это выглядело достаточно просто, — Илья Макаров — высокий, светловолосый парень с широкими плечами и добродушным улыбчивым лицом, облокачивается о стойку медсестры и задумчиво приглаживает пальцами короткую бородку.  — Передний спондилодез, конечно, что может быть проще, — передразнивает его Александр Ваш — его коллега и по совместительству одногодка ординатор, он ниже своего товарища, щупленький молодой человек с чёрными, аккуратно постриженными волосами и тоненькими тёмными усиками.  Именно им посчастливилось побывать в операционной и ненавязчиво понаблюдать за ходом операции вживую. Парни нейрохирургами становиться не планируют, их больше привлекает общая хирургия, поэтому они проходят свою ординатуру под крылом небезызвестного Эдуарда Александровича Выграновского.  У ординаторов дел полно, в первое время это не слишком почётные обязанности: вести дневники, выписывать направление для пациентов на анализы, в операционных: держать отсосы, крючки и вязать узлы. Затем, если ординатор начинает проявлять себя и показывать с ответственной стороны, то ему доверяют намного больше: вести пациентов, самостоятельно назначать исследования, лекарства, в операционных: самостоятельно шить, коагулировать, а потом и делать разрезы.  Антону до этого чудесного времени жить ещё год, он тоже очень надеется отлично постараться и попасть на ординатуру в Склиф, поэтому рассказы друзей и любой опыт слушает и принимает с благодарностью. Они старше него на год, закончили университет раньше и, соответственно, поступили только в этом году, но им, определённо, уже есть чем поделиться.  — Это же моя специализация, — чувствует, как сгорает от зависти после этого рассказа. — Крутые вы!  Ребята переглядываются между собой и смеются.  — До крутизны нам ещё пока далеко.  — Ага, примерно, как и тебе, кстати. Недалеко продвинулись, — Илья подмигивает другу, — так что не расстраивайся. Вообще, по негласным правилам, в больнице шутят, что у ординаторов не должно быть обеда, они должны загружать себя по полной, чтобы как можно скорее выслужиться перед более опытными коллегами и наработать такой драгоценный опыт. Но сейчас они вместе зависают в нейрохирургическом отделении. Саша с Ильей — просто переводя дыхание между беготнёй по хирургическому корпусу, Антон выкарабкивается из палаты после обеда, когда всем становится не до него. На Выграновского он сначала страшно обижается, когда тот нарушает своё обещание — зайти к нему на обход, но теперь картина складывается яснее — тот просто проторчал всё своё утро в приёмном неотложки и в операционных.  Стоять ему уже в целом не проблематично, бок практически не беспокоит, так что передвигается вполне себе без инвалидной коляски. Разве что хочется почему-то спать, и преследует лёгкое головокружение. Списывает это просто на стресс и плохой сон на новом месте. Но в основном чувствует себя хорошо, поэтому спускается на зов друзей, которым намного более проблематично отлучиться из отделения — их могут дёрнуть в любой момент. Сейчас они в нейрохирургии, поскольку ждут Попова, чтобы сходить вместе проведать пациента после операции.  — Да, Арсений Сергеич был хорош в операционной. Я сначала подумал, вот Выграновский, конечно, козёл, — на этом моменте Шастун вопросительно приподнимает бровь, глядя на Сашу, — пошёл сам ассистировать, хотя мог бы нас подогнать, в неотложке же завал бы.  — Но оказалось, — заговорщически продолжает рассказ Илья, — что Попов этот такой зануда. Нас просто бог, видимо, уберёг.  — Что вам так не понравилось-то?  Антон расстёгивает несколько пуговиц своей чёрной рубашки-олимпийки, отмечая про себя, что сердце у него колотится чуть быстрее, хотя ничего его не волнует настолько сильно — ни Попов, ни операция. Сжимает и разжимает пальцы рук, пряча их за спиной — они предательски немеют в моменте.  — Эдуард Александрович, а вы целенаправленно держите так, чтобы загораживать мне весь обзор на пациента? — Ваш делает глаза «стеклянными» и пародирует высокомерную и равнодушную манеру общения Попова.  Илья весело хихикает и подхватывает:  — А за давлением кто-нибудь здесь будет следить, или я один заинтересован в том, чтобы этот бедолага протянул до конца операции? — морщит нос и пренебрежительно оглядывается, смотря в никуда.  Саша тоже смеётся и кивает, подтверждая достоверность пародии. Антона это не так сильно не веселит, потому что ему становится как-то нехорошо, и он размышляет о том, что надо бы дойти до своей палаты, но всё-таки от смешка удержаться не может. Он Арсения Сергеевича знает не так долго, но то, что показывают парни, выглядит очень даже правдоподобно.  — Могу ли я поинтересоваться, что же вас так развеселило?  Ползущие наверх брови ребят подсказывают Шастуну, что голос за спиной ничего хорошего ему не предвещает. Он не видит, кто это, но, к своему большому сожалению, догадывается, кто это может быть. Щёки обоих ординаторов пунцовеют моментально. А Антон медленно, как на казнь, оборачивается.  Ледяные голубые глаза обдают его холодом. Губы Арсения Сергеевича плотно сжаты, а брови сходятся на переносице. Кажется, что он сейчас буквально взорвётся от злости. Халат также застёгнут на все пуговицы, волосы аккуратно разделены идеальным пробором, даже и нельзя сказать, что он совсем недавно пропадал в операционных — выглядит на удивление свежо.  — Извините, Арсений Сергеевич, — Илья выдавливает это из себя мучительно.  — Д-да... — растерянно поддакивает его друг.  Судя по выражению лица Арсения, он успевает услышать гораздо больше, чем следует. — Кажется, — делает шаг в сторону Антона, совершенно забывая о бессовестно пародировавших его ещё минуту назад ординаторах, — кто-то обещал, цитирую, сидеть тихонько, как мышка.  Тот кусает губы, смотря то в один рассерженный глаз хирурга, то в другой. Аргументов на данный момент в наличии примерно ноль, поэтому он лихорадочно пытается подобрать слова, какое-нибудь оправдание, но в голову, которая сейчас просто раскалывается, ничего толкового просто не приходит.  — Арсений Сергеевич, это мы виноваты, — самоотверженно вступает Илья, но его перебивают.  Антон, на самом деле, не против этого. Ещё не хватало, чтобы именно парни спалили его место учёбы. Тут уже появятся вопросы к Выграновскому, который тоже решил не упоминать об этом. Не так страшна его будущая профессия сама по себе, как то, что все они, получается, скрывали это от Попова. А он по словам Эдуарда Александровича не тот человек, который способен отпустить и забыть.  — Я вас не спрашивал, — мрачно заставляет их замолчать Арсений.  Ему прямо-таки невероятно интересно узнать, что преподнесёт ему в качестве очередных оправданий молодой человек.  Но Антон ничего не говорит, лицо его бледнеет, а язык поспешно облизывает посиневшие губы. Он несколько раз прерывисто вздыхает, прежде чем потерять сознание.  — Чёрт, — цедит сквозь зубы Попов.  Ему не остаётся ровным счётом ничего, кроме того, как высунуть руки из карманов халата и этими руками, так не любящими трогать кого-то вне работы, подхватить второй за несколько суток раз это долговязое тело, летящее прямо в его объятия.  — Я позову Эдуарда Выграновского, он его лечащий врач, — находит возможность улизнуть Саша.  — Я тебе... помогу!   — У вас есть минута, — бросает им Попов.  Удерживать на себе Антона Шастуна весьма затруднительно, парень он не маленький, поэтому Арсений принимает решение осторожно присесть на холодный пол нейрохирургического отделения. Идея весьма паршивая, и ему совершенно никак не импонирует, но другого выхода для себя он не видит. Оглядывается по сторонам — как назло ни одной души вокруг. Отличный повод вечером устроить всем такой разнос, что мало не покажется.  Выграновский появляется достаточно быстро, в компании этих двух пацанов, теперь боязливо выглядывающих из-за его спины.  — Что у вас тут? — он удивлённо оглядывает их.  Арсений сидит на коленях на полу, придерживая голову Шастуна. Лицо того бледное, губы синеватого оттенка. Вместо ответа Попова подхватывает его запястье, сжимает большим и указательным пальцем, про себя отсчитывает пульс.  — Пульс пойдёт, — резюмирует он. — А это я у тебя хотел спросить, почему твои пациенты падают в обморок среди белого дня! — в эмоциях забывает о своём любимом «вы», которым он тычет всем, словно пытаясь дистанцироваться.  — Я всё утро был в операционных, ты же сам знаешь, Арс, — присаживается рядом и машет около его лица бумажками. — Сахар у него упал. Ел хоть вообще что-то или нет... — озабоченно бормочет. — Эй, Шастун! Подъём! — несколько раз шлёпает его ладонью по щеке. Антон открывает глаза.  — Я также пробыл в операционной, как ты, прошу заметить, — высокомерно сообщает Арсений, — но только почему-то мои пациенты все в порядке. Как так, Эд? Ты вообще в курсе, что у тебя в отделении происходит? Точнее так, почему все проблемы твоего отделения происходят в моём?  — Слушай, давай не сейчас, а... — отмахивается тот. — Ну ты как, приятель? Напугать нас решил?  Шастун часто моргает глазами, затем, опираясь ладонью о бедро Попова, садится на пол. Опускает взор на то, на что именно он опирался, поспешно отдёргивает руку.  — П-простите... — негромко пытается извиниться.  —  Может мне твоего пациента отдать кому-нибудь другому, если ты с ним так успешно не справляешься? Вон, ординаторам твоим, например, — на этом моменте губы нейрохирурга трогает недобрая усмешка.  Антон поспешно вскакивает на ноги. Арсений встаёт за ним.  — Не стоит меня никуда отдавать, Арсений Сергеевич, у меня всё хорошо, — поспешно уверяет он его.  Мужчина с брезгливостью отряхивается и поправляет на себе халат. Приходится пальцами по чуть взъерошенным волосам.  — Это мой пациент, Арсений. Не нужно лезть в мои дела.  — А это уже решать будешь не ты, — цедит тот и затем его раздражённый взгляд мимолётно касается и Шастуна. — Я не хочу больше видеть вас в своём отделении. Последнее предупреждение. А вы двое — за мной! С вами я ещё не закончил.  — Идите-идите, — отсылает их Эдуард, игнорируя умоляющие взгляды. Они явно тоже чем-то провинились перед Поповым, и он не собирается в это вмешиваться.  Оба провожают эту троицу с ощущением, что кому-то сейчас будет так же несладко, как и им самим только что. Антон опирается о пост медсестры и переводит дух. Ощупывает себя, с удивлением отмечая, что синяков у него не намечается. Значит этот зануда-доктор снова спас его задницу. Очень удобно. Эд подходит к нему ближе, кладёт анализы на столешницу и обеими ладонями обхватывает его бледное лицо, всматриваясь в сонные зелёные глаза. Антону это очень приятно, он слабо, но весьма довольно расплывается в улыбке. Волосы его растрёпаны, пряди свисают над вспотевшим лбом. Одним движением больших пальцев Выграновский смахивает их.  — Ты дурак что ли, скажи мне, а! — журит он его. — Ну, как так? Сахар у тебя жесть просто, в жопе, — на этом моменте чуть понижает голос. — Да и в целом анализы дурацкие какие-то. Никакой тебе выписки, понял?  — Как никакой? — хнычет Антон.  Он колеблется, но решается: кладёт свои ладони поверх ладоней Эда, чуть сжимая ими собственные щёки, так его пухлые губы складываются очаровательным бантиком в придачу к огромным жалобным глазам. Мужчина смеётся этому зрелищу и высвобождает свои руки.  — Полежишь ещё, прокапаем тебя, я понаблюдаю за тобой. Понял?   — Понял-понял. — Пошли, провожу тебя.  В лифте они едут в полном молчании. Выграновский листает анализы, видимо, там не только анализы Антона, поэтому его это весьма занимает на некоторое время. В одной руке у него документы, другой он за локоть поддерживает Шастуна, опасаясь, как бы тот снова не свалился. А тот опирается плечом о стенку лифта, кося глаза на татуированные пальцы, касающиеся его.  — Отнеси мне в кабинет, пожалуйста, — ловит он при выходе из лифта Иру.  Та кивает, но замечает бледного Антона, который показывает ей палец вверх, намекая на то, что он в порядке. Затем его за собой увлекает Эдуард.  В палате он плотно закрывает дверь, заставляет пациента лечь в постель и отлучается за всем необходимым для капельницы. При низком сахаре важно прокапать раствор глюкозы. Шастун сидит на своей кровати, безропотно наблюдая за тем, как врач ловко управляется с трубкой, фильтром и дозатором, настраивая нужную дозировку.  — Руку дай.  — Прям здесь?  — Так спрашиваешь... будто я, не знаю, что с тобой хочу сделать, — усмехается хирург.  — А вы хотите?  — Помолчи, Шастун — Я думал, врачи за время работы теряют медсестринские навыки, — не сдаётся он и присаживается, чтобы кое-как уложить руку на прикроватную тумбочку, которая оказывается низковатой для таких экспириенсов.  — Где потерял, там и нашёл.  А находит он нужную вену и вправду достаточно быстро. Аккуратно крепит катетер и соединяет его с трубкой, через которую будет утомительно долго капать раствор. Он должен нормализовать обменные процессы в организме, ведь глюкоза является очень питательным для человека простым углеводом, который легко усваивается и даёт большое количество энергии для разного рода биохимических процессов.  — Спасибо.  И ему невероятно льстит то, что сам Выграновский сейчас хлопочет над ним, хотя по факту не то, что не обязан, даже и не должен. Всеми процедурными моментами — анализы, капельницы, уколы занимается медсестра. Мог запросто попросить ту же Иру, которая бы сделала всё, наверное, даже быстрее, чем врач, которому по идее и не нужно особо помнить, как там искать вену. Точнее так, помнить и уметь — это весьма хорошо, но это ему совершенно ни к чему, пока есть занятия поважнее.  — Ты не ел, что ли, ни черта? Что такое случилось?  Эд выдыхает. И пододвигает стул к кровати Шастуна. Грузно усаживается рядом, располагая руки на коленях. Внимательно оценивает то, как раствор капает и передвигается по трубке, следом возвращает своё внимание к своему пациенту, лицо которого уже успело по непонятным ему причинам порозоветь и сияет теперь как начищенный пятак.  — Да так, аппетита нет.  — Вообще не так, ну, Антон! Ладно там по жизни не ешь особо, бог тебе судья. Но после операции тебе нужно восстанавливаться. Я вообще очень тобой недоволен.  — Вот после капельницы должно получше стать, — слабо пытается возразить сникший после этой тирады Антон.  — И после ужина, — наставительно добавляет Эд.  Он встаёт и собирается уже поставить стул на место.  — Эдуард Александрович!  — Ну? — нетерпеливо уточняет мужчина, оборачиваясь.  — Посидите со мной немного. Пожалуйста. Вы ещё утром обещали зайти. Я понимаю, конечно, операции и всё такое, но сейчас уже нет... — в волнении закусывает нижнюю губу, ощущая жгучее желание телепортироваться куда-нибудь в другое измерение от неловкости.  Хирург расстегивает нижние пуговицы халата, поправляет его на себе, садится обратно, наклоняясь к Антону. Опирается локтями о колени и вглядывается в него пытливыми серыми глазами. Он и вправду выглядит получше, но ему всё равно не нравится цвет его кожи и синяки под щенячьими глазами.  — Как же я посижу с тобой, Шастун. У меня же ещё есть пациенты. — Но я самый важный?  Выграновский сначала замирает, приподнимая в непонимании брови, а затем негромко смеётся, обнажая белоснежные зубы.  — Да, самый важный.  — Что у вас теперь будет с Арсением Поповым? — Да не знаю, — задумчиво чешет макушку и усаживается удобнее, закидывая ногу на ногу. Одна из штанин его хирургического костюма задирается, и Антон убеждается в том, что ноги, точнее, как минимум, щиколотки у него тоже в татуировках. — Я вообще даже не предполагаю, что он там задумал. Конечно, ситуация не самая красивая, но и ты не самый простой пациент. Но, разумеется, это моя вина. И ничья больше.  Видит, как Эдуард озабоченно хмурит брови, и сам обеспокоено ёрзает на кровати. Его расстраивает, что по его вине сейчас он вляпался в какую-то ситуацию, из которой никак не может выбраться. Видимо, она способна закончиться только тогда, когда Шастуна выпишут из больницы. Так хотя бы проблем прибавляться точно не будет.  — Если бы не я, ничего бы этого не было, — недовольно бурчит Антон.  Он прикрывает ноги, свисающие с кровати, одеялом, высвобождая только руку с катетером. Общаться даже с Выграновским ему что-то резко не хочется. Слишком много чувства вины наваливается на него со всеми этими мыслями.  — Не думай об этом. Я разберусь. Максимум, он может инициировать проверку моей работы. Но мне видится это весьма сомнительным вариантом, делать ему что ли нечего. Он, конечно, специфичный, но не злой человек, это точно.  — Почему вы все твердите, что Попов специфический и какой-то особенный, но чем именно он особенный, я так и не понял. Тем, что в сорок лет не умеет общаться с людьми?  Выграновский поднимает на него глаза и после паузы негромко сообщает:  — У него синдром Аспергера, Антон. Неужели ты так сразу не понял? А ещё медик.  — Не психиатр же... — растерянно бормочет тот.  И теперь складывается абсолютно всё: его отсутствующий взгляд, холодные голубые глаза, которые избегают зрительного контакта, несильная вовлечённость в происходящее, слишком подчёркнутая аккуратность и собранность. В нём и вправду есть что-то не от мира сего. Удивительно, как у него получилось таким талантливым хирургом?  — Ну, теперь знаешь.  — Блин, а я ему ещё затирал, что он в глаза мне не смотрит. Я чудовище, да?  — Что? — Эд всплескивает руками и страдальчески стонет. — Ты моей смерти хочешь, да? Докопался же ты до него.  Он прикрывает ладонями лицо. Антон поджимает губы и вздыхает. Сползает с кровати, тонкое одеяло слетает на пол, и присаживается на корточки рядом с хирургом, двумя руками осторожно раздвигает его запястья, чтобы всмотреться в расстроенное лицо.  — Я буду молчать, я клянусь. Правда-правда.  Мужчина послушно убирает руки от лица и слабо улыбается.  — Выпишись и хоть на дуэль его вызывай. Это будут только твои проблемы.  — А вы будете моим секундантом? — шутит Антон в надежде его развеселить.  Выграновский невесело усмехается. Склоняет голову и смотрит в его добродушное лицо с чуточку оттопыренными ушами, взъерошенными волосами, игриво завивающимися в кудряшки. Он в своей нежности и непосредственности весьма милый. Это хирург отмечал и тогда, когда сталкивался с ним лишь как со своим студентом. Глазастый, общительный и вежливый парень — он был самым заметным в своей группе, несмотря на то что не самым лучшим.  — Издеваешься, да? — треплет его по этим кудрявым волосам. — Не говори ерунды, Антон.  — Может у меня голова рядом с вами ничего не воспроизводит, кроме ерунды?  — Тогда тебе, — чуть наклоняется к нему, чтобы практически коснуться своим носом его носа, — нужно лечиться.  Этот момент отдаётся странным и глухим стуком в его сердце. А расстояние между ними кажется совсем невесомым и незначимым. Выграновский прекрасно отдаёт себе отчёт, что сидящий перед ним на корточках, пусть и весьма очаровательный, Антон Шастун — это не то, что он должен позволять и чему должен потворствовать. Но в этой суете бесконечных дел и в работе без выходных в новой должности он внезапно находит, пусть и ценой конфликта с Поповым, уголок спокойствия и равновесия, в котором ему не нужно никуда бегать и никого убеждать в своей компетенции.  Шастун просто молодой парень, которому почти наверняка банально льстит внимание заведующего отделением и преподавателя. Студенты часто склонны порой слишком романтизировать своего преподавателя или даже сразу нескольких преподавателей. Человек так устроен, в виду своей незрелости его может привлекать что-то слишком далёкое и противоположное. Потому что запретный плод всегда притягателен и сладок.  — Заходите ко мне, пожалуйста, чаще, — приподнимает голову, так что его губы оказываются на одном уровне с Выграновским. Он буквально произносит это в его чуть распахнутые от неожиданности губы.  Эдуард чувствует его частое дыхание. От него пахнет мятной зубной пастой, а воздух, выдыхаемый Антоном, слишком горячий, он обжигает, заставляя сердце проваливаться куда-то глубоко-глубоко. Но даже из этого «глубоко» слышится то, как оно предательски колотится, выдавая своим трепетом всё с потрохами.  — Я постараюсь, — обессилено шепчет в ответ.  Раздаётся громкий стук в дверь, так что они оба вздрагивают от неожиданности. Антон не успевает даже попытаться встать и сесть на кровать, а Выграновский — отпрянуть.  — Я вам не помешал?  Арсения Попова, кажется, смутить невозможно ничем. Он замирает на пороге, затем догадывается прикрыть дверь за собой. И, сцепив пальцы в замок, равнодушно рассматривает представшее перед его глазами зрелище.  Эдуард Александрович поспешно вскакивает на ноги и рассеянно запахивает халат, будто прячась от Попова. Следом неловко поднимается на ноги и аккуратно присаживается на край кровати Антон. Он взволнованно облизывает губы, проклиная вездесущего Арсения Попова, который снова полон решимости, видимо, после короткого перерыва, испортить им обоим жизнь.  — А ты тут какими судьбами? — Шастун впервые видит своего бывшего наставника таким потерянным.  Он безошибочно понимает, что тот чувствует себя застигнутым врасплох. Интересно, почему, если они буквально не сделали или не успели сделать ничего предосудительного? И это его мимолётно, несмотря на абсурдность ситуации, всё-таки успевает порадовать. Неужели этот блистательный заведующий и хирург... гей? Жизнь точно наконец-то дала ему сдачу в виде этого приятного факта. Если, конечно, он окажется правдой.  — Хотел проверить, не убил ли ты своего пациента, — теперь его отсутствующий взгляд не кажется Антону странным.  — Проверил?  — А это, по-вашему, высшее проявление этики? — вдруг обращается к Антону Арсений, очевидно намекая на то, что он успел увидеть. И первый чрезмерно благодарен ему, что он не вдаётся в подробности.  — Пойдём, выйдем, поговорим, — не даёт вставить Шастуну ни слова.  — А надо ли?  — Побойся бога! Конечно, надо. Всё не так, как ты подумал.  — При чём тут бог? — недоуменно хмурит брови Попов.  — Это такое устойчивое выражение... — бросается в объяснения Антон.  Но Выграновский оборачивается к нему, одним взглядом заставляя замолкнуть. Он поджимает губы, а затем проводит ребром ладони по своему горлу очевидным намёком.  — Выйдем?  — Выйдем, — соглашается Арсений. И первым покидает палату. 

* * *

— Я бы наградил тебя премией Дарвина, Шастун, — подытоживает всё услышанное Дима Позов.  Антон сидит в кровати, опираясь спиной о стену. Делать ему ровным счётом нечего, выходить из палаты можно лишь под угрозой расправы от Выграновского, Ира изредка доносит до него новости из корпуса. Сашка и Илья слишком заняты, чтобы проведать его. Так что он коротает вечер в одиночестве, развлекая себя видео-звонком по фейстайму с друзьями, каждый из них находится буквально в разных частях города. Журавль — у родственников, Дима поехал в Питер на конференцию, от этой новости Шастун только с завистью поскрипел зубами.  — Да, ты такой дурак, я просто смеюсь, — фыркает Дима Журавлев. — Но мне кажется, наш Антон не был бы нашим Антоном, если бы не вляпался куда-нибудь. За это тебя и любим.  — Как самочувствие, что сказал Выграновский? — уточняет Поз.  — Кстати, да, — поддакивает друг. — Сейчас сверим диагнозы.  Антон усмехается. Мельком бросает взгляд на правую руку, где ещё стоит катетер, Эдуард Александрович пока запретил снимать, сказал, что завтра поставит снова капельницу, так что просто так тыкать кожу нет смысла. Из катетера вытаскивают иглу и заклеивают его для надежности пластырем, чтобы чуть позже воспользоваться им снова. Это нормальная практика для больных, которым периодически делают капельницы. Не супер удобно, но также и не сильно беспокоит. С Эдом он решил не спорить. Хотя бы в этот вечер. Тот зашёл вместе с Ирой на пару минут, чтобы дать ей краткие указания, бегло осмотреть Шастуна и смыться. И его пациенту остаётся только пока гадать, о чём же переговорили врачи в его отсутствие. Но тяжёлые ощущения после визита Выграновского не смыть ничем.  — Сахар в крови упал. И воспаление, возможно, небольшое по анализам после операции. В общем, капают меня и наблюдают, — делится с друзьями Антон.  — А ты что, не ешь ничего? — интересуется Позов.  — И бегаешь ещё небось, везде нос суёшь. Вот и минус сахар.  — Да так, — расстроенно чешет макушку, — аппетита не было. Но поужинал зато.  — Спасибо и на этом, — хихикает Журавлёв. — Что думаешь, достанется за тебя Выграновскому? Он как бешеный носится с этой должностью, я так понял. Ещё не хватало ему обвинений, что он пидор... простите, — через монитор ловит на себе осуждающий взгляд нонконформиста Димы, — гей! А ещё, что он с пациентами мутит.  — Да если бы мутил! — возмущается Антон. — Беспечный флирт и не более.  Но он тоже обеспокоен этим событием. Слухов по больнице Эду явно не нужно, особенно, в его положении. Когда все принимают новоиспечённого заведующего и покорно кивают ему в глаза, но за спиной не прочь и посплетничать. Сам любит посплетничать, но делает это всегда беззлобно и без злых умыслов. Но, отнюдь, не все люди являются таковыми. И это печально. Особенно, для таких хороших и искренних людей, как его любимчик-врач.  — По факту, что может сделать Попов ему? Разве что просто инициировать проверки какие-нибудь от начальства. Неофициальные. Выграновского пожурят и отпустят. Пальто белое испачкают. Но это будут такие последствия, чисто внутри коллектива. В твоём низком сахаре он точно не виноват. Но, конечно, — рассуждает Дима Позов, — посмотрел бы анализы — увидел бы раньше. Но там у них все были заняты в неотложке, я так понимаю. А ты вообще не срочный пациент.  — А при чём тут белое пальто? — голосом робота тоскливо передразнивает Шастун. — Прикиньте, у него Аспергер, у Арсения.  — Ой, аутисты вообще сложные люди, — сочувствующе поддакивает Журавлёв. — Ну простите! — теперь он натыкается на два осуждающих взгляда. — Как их ещё назвать? Это диагноз, а не оскорбление!  Антон парням этого не скажет, но Арсений Попов, несмотря на неприязненное отношение к нему, стал вызывать у него чуть больше уважения. Его ответвление аутистического спектра не подразумевает собой, конечно, трудности в речевом и умственном развитии, но таким людям всё равно в этом мире непросто. Начиная их повышенной тревожностью и заканчивая сложностями в общении и в «считывании невербальных знаков от людей». Хорошо, что у Попова получилось сбалансировать свою тревожность, видимо, через какие-то успокаивающие ритуалы и жёсткую дисциплину и в своей внешности, и в своей, наверняка, жизни, а также направить своё внимание к деталям и возможность чрезмерной фиксации на определённой теме в нужное и, что удивительно, очень общественно полезное дело. Антон предполагает, что это связано не сколько с его осознанным выбором, а сколько с тем, что просто именно эта тема оказалась ему интересна.  — А что там с Эдуардом нашим? — меняет вектор беседы Позов. Его товарищ тоже заинтересованно кивает головой. — Помню его, на самом деле. Такой ничего себе приятный мужчина. Татуировок у него жесть как много. Но вроде умный дядька.  — Да кто его знает, — прикладывает свободную ладонь к горящей щеке, — посмотрим.  — Ну а ты как относишься к перспективе, что у вас что-то сложится? — не сдаётся друг.  — Хотя бы потрахаться, — снижает голос до шёпота, — уже прикольно.  — Ой-ой, ужас-ужас! — с улыбкой причитает Дима Журавлёв. — Заберите мои уши отсюда!  Они болтают ещё некоторое время, до тех пор, пока всем не нужно будет расстаться. Антона эта непринужденная беседа весьма радует, помогая отвлекаться от всего, что успело случиться за эти буквально проклятые три дня. Успел уже подглядеть у медсестёр, что у Выграновского будет выходной, у Попова тоже, так что эта война будет иметь возможность на некоторое время заморозиться. 

* * *

Выходные для Арсения — не время тусовок и развлечений. Он даже со своим лучшим другом, Сергеем Борисовичем Матвиенко, редко видится вне работы и их традиционного ужина, из-за чего последний периодически высказывает недовольство, которое пресекается на корню его тотальным игнорированием.  Сам Арсений не в силах точно ответить на вопрос, почему Матвиенко именно с ним дружит, если эта дружба весьма специфична для него, как для нормотипичного человека, но сходится на том, что наверняка его персона сама по себе уникальна, да и Сергей банально уже успел привязаться. Сам он не любит развивать новые знакомства, предпочитая держаться за старые. То ли ритм работы сделали его жаворонком, то ли он им является изначально, но даже в выходные встаёт рано. В зимнее время — это восемь часов, в более длинные световые дни — семь утра. С утра его продуктивность, как правило, более активная и, как у порядочного жаворонка, снижается вечером. Вечерами он предпочитает смотреть фильмы, игнорируя принципы готовки и заказывая себе еду из ресторана. Арсений любит готовить, у него это получается отлично, и это его успокаивает, правда, в конце процесса всегда есть небольшой всплеск адреналина, когда обнаруживается, что невозможно с первого раза сразу идеально убрать кухню. Но готовка — часть его обязательной выходной рутины утром и днём, и уже не так обязательно это вечером.  На завтрак — тост с беконом, сыром, помидором, салатом и самодельным томатным соусом. Пьёт свой чёрный крепкий кофе без сахара, от которого плюется Матвиенко, у него явно зависимость от сахара.  Арсений неторопливо моет тарелку под прохладной струёй воды, размышляя о том, что сегодня он ощущает себя чуть более утомлённым прошедшими сменами, чем обычно.  Физическая активность и даже слишком большая нагрузка в операционных не сильно смущают его — в этом он находит себя, будто собирает по частичкам собственный пазл, оказываясь со скальпелем в руках и в стерильных перчатках. Он перестаёт существовать в своей подчас надоедающей человеческой оболочке, остаются в текущем пространстве только его зоркие глаза, чётко работающий мозг и верная десятка изящных, аккуратных и сильных пальцев. И вся эта команда работает слажено и эффективно. Чего не скажешь о людях рядом, призванных скорее помогать ему, чем наоборот. Будь у него возможность, он бы оперировал один. Анестезиолог его раздражает в этой коалиции меньше всего, поэтому его в свою прекрасную операционную будущего он бы взял. Остальных — увольте. Но пока технологии ещё на весьма приземлённой для этой идеи плоскости, ему приходится коммуницировать со всеми.  Но вот он весьма нехилую сенсорную перегрузку получил, наверное, после вчерашнего дня. Работа в отделении неотложной помощи для него всегда стресс. Люди шумят, их, как правило, много, они не заботятся о чужом комфорте, свет слишком яркий, все от него чего-то хотят. Поэтому он предпочитает как можно скорее ретироваться из приёмного и оказаться наедине с пациентом или в операционной, где, на самом деле, тоже всегда кто-то есть и не в единичном, но это его спасительное поле. В котором всё достаточно привычно и знакомо. А после первого разреза тревожность спадает практически до нуля: несмотря на то, что каждая ситуация индивидуальна, он прекрасно знает, как устроен человек и, чаще всего, ничего нового в анатомии ему не встречается. И это успокаивает.  Но он уже привык за сорок лет своего существования. Привык отлавливать моменты, когда уже «слишком», умеет успокоить себя тогда, когда нет возможности «отключиться» и побыть в спокойном месте. Специально откладывает документы на ту часть дежурства или смен, когда ему потребуется разгрузиться и заняться чем-нибудь однообразным, например, проверять кипу документов и ставить на каждом печать.  В обществе Арсений держится хорошо. Он чётко понимает, что такова цена за его главную мечту жизни — быть нейрохирургом. К сожалению, у него нет возможности запереться в операционной и только оперировать, оперировать. В специфику его работы входит ежедневное общение с коллегами, пациентами, решение этических дилемм и прочих проблем, которые его, если честно, мало волнуют. В идеале для него — заниматься исследованиями и документами, а также оперировать. Преподавание тоже не самая любимая часть, от неё он бы также с легкостью избавился несмотря на то, что закрывается его потребность в практически полной тишине вещать и говорить о том, что ему близко и важно. И, если бы не надбавка, он бы не занимался этим. И не пытался бы полюбить.  Остаток утра он планирует посвятить методичной уборке — одна из любимых частей выходного. Раскладывать все по местам и монотонно полировать все поверхности — горизонтальные и вертикальные. Тоже потрясающе успокаивает.  С Выграновским он поговорить толком не успел. Их опять вызвали в неотложку. Второй отрезок дня в неотложке Арсений пережил похуже, но хорошо, что чуткий Сергей был рядом, за что сейчас, после того как сорвался на него тогда пару раз, он всё-таки ощущает благодарность.  Но Эд вызывает у него искреннее недоумение и всплеск ущемления обострённого чувства справедливости. Тот постоянно мечется между нестройной кучей задач, пытаясь успеть всё и не успевая по этой причине ничего. Шастун теперь, к сожалению Попова, вызывает у него помимо раздражения ещё и лёгкое беспокойство. Он уже изучил его анализы и выписку с операции. В целом, ничего критичного, и можно понять, почему Выграновский не торопился бежать проверять его показатели. Но обморок из-за пониженного сахара — неприятное упущение. Остаётся надеяться на то, что это самое худшее, что может случиться с этим, вне сомнений, проблемным по всем фронтам пациентом.  И это можно было как-то пережить, закрыть глаза. Но не после того, что он увидел в палате. Увидеть к своему облегчению ему удалось весьма мало. Выграновский сидел на стуле, оперевшись ладонями о колени и чуть наклонившись, Шастун же сидел перед ним на корточках, балансируя правой рукой с капельницей. Их лица, кажется, соприкасались. И что там было в этом соприкосновении разглядеть не представлялось возможным. Но очень вряд ли это было чем-то минимально хотя бы пародирующим взаимоотношения врача и пациента, а также соблюдением того, что ему так навязчиво тыкали в нос последние дни — врачебной этикой.  Поэтому Попов был возмущён до глубины души. Он почти наверняка не желает зла ни одному, ни другому. Но правила придуманы явно не для того, чтобы их нарушать. Во всяком случае, во Вселенной Арсения Попова. А ещё искренне теряется в догадках, почему шутить шутки в операционных и ставить на место невыносимых пациентов — это вменяется ему как нарушение этики, а на то, что происходило в палате Матвиенко предлагает ему закрыть глаза.  В середине дня он всё-таки решается отправить другу сообщение. 

Арсений П. 

Спасибо за вчера 

И, удовлетворённый собой практически полностью, приступает к не менее любимой части дня — исследование материалов для диссертации, а потом неспешный заказ готовой еды и фильм на выбор.  Кажется, намечается просто идеальный выходной.  И это очень хорошо.