Невыносимый

— У тебя на сегодня есть ещё плановые операции?  Матвиенко Сергей Борисович — доктор медицинских наук и нейрохирург с приличным стажем — сидит на краю стола и с интересом наблюдает за работающим механизмом шаров Ньютона, который его, взрослого мужчину, увлекает просто моментально каждый раз, как он вновь попадает в кабинет к своему лучшему другу и по совместительству исполняющему обязанности заведующего отделением нейрохирургии Арсению Попову. Сам он себе такое развлечение не покупает, боясь, что в таком случае оно из-за своей регулярной доступности потеряет весь шарм.  Попова же этот звук сбалансировано успокаивает, поэтому он не возражает против данной забавы, сидит, откинувшись на спинку кожаного кресла, прикрыв веки, сцепив пальцы в замок и водрузив их на письменный стол.  — На сегодня — нет, — лаконично и просто отвечает он после паузы. — Если неотложка не дёрнет, то я проведу остаток дня в благодушном спокойствии и в своей любимой рутинной работе.  — То есть моё приглашение взглянуть на снимок пациента сразу отметается? — Мне, конечно, всё равно, но если не будешь справляться, то я обязательно посмотрю, — уверяет его Арсений, приоткрывая один глаз, чтобы окинуть невозмутимым взглядом друга.  Тот отмахивается:  — Ой, иди ты!  Они дружат с самого начала учёбы в университете. Матвиенко «посчастливилось» наткнуться на задумчивого и замкнутого парня в коридоре совершенно случайно, застав его за внимательным изучением расписания для студентов факультета «Лечебное дело». Обучение никогда не было простым или хотя бы мотивирующим к дальнейшей жизни, но первый курс был особенно травмирующим, особенно для тех, кто не до конца оценивал свои возможности и возможности системы мотать нервы. Они вместе в то утро выяснили, в какой группе состоят и в какую аудиторию им нужно. А в завершающем этюде сели вместе. Всё это молчаливое, но плодотворное сотрудничество в начале первого учебного года стало спусковым механизмом для этой странной, но крепкой дружбы.  Арсений очаровательный. Не очаровательный своим характером, замкнутостью, излишней прямолинейностью и неуместными шутками. Но очарователен в белом халате, со своими длинными вьющимися чёрными волосами, очками в чёрной оправе, которые иногда надевает для поддержания осознания собственной важности, совершенно игнорируя комментарии коллег о том, что хирурга плохое зрение или намёк на иное не красит; со своими внимательными и серьёзными голубыми глазами, которые не любят поддерживать зрительный контакт, но очень любят вглядываться в снимки, в процесс операции и в обожаемые документы, которыми готов обложиться с ног до головы; с чуть вздёрнутым носом с приплюснутым кончиком, с тонкими губами, с морщинками в уголках глаз, когда он решает озарить мир своей улыбкой, своими изящными тонкими, вдохновленными тонной мастерства, пальцами.  Внешне он — само очарование — утончённый, всегда опрятно и аккуратно выглядящий, со спокойным и внушающим доверие лицом и приятными манерами. Это всё так безжалостно и уныло обманывает его пациентов и новоиспечённых коллег. Все его нынешние коллеги уже, к своему сожалению, знакомы со скверным характером хирурга-гения, поэтому предпочитают для безопасности своего ментального здоровья с ним не связываться. По какой причине — Арсений постоянно недоумевает как в первый раз. Что не может не забавлять его лучшего друга — Сергея Матвиенко, которого характер Попова не отпугивает, он не реагирует на его странности никак, просто наслаждаясь тем, какой фурор тот производит своим поведением.  Сам Сергей Борисович — полная противоположность своему коллеге. Природа не наградила его высоким ростом, в отличие от Арсения, поэтому он довольствуется своими ста шестьюдесятью девятью сантиметрами от земли, компенсируя невысокий рост своей безупречной густой шевелюрой и всегда идеально выглядящей бородой; природное обаяние и пытливый ум — его неизменные помощники в завоевании женского внимания, которым он, к своему счастью, не был никогда обделён.  Арсений тоже не был обделён этим вниманием, но, в отличие от друга, совершенно им не интересовался. То, что Попов — гей, свалилось на Матвиенко также нежданно и негаданно, как и новость, что у того расстройство аутистического спектра. В тот момент он подумал лишь об этом — скучно теперь ему не будет никогда. И это правда. За двадцать четыре года их дружбы скучать ему не пришлось ни разу.  — Я буду на операции, — зачем-то решает предупредить Арсения перед уходом.  — Я не буду скучать, — уверяет его друг.  Матвиенко хихикает, качает головой и исчезает за дверью. 

* * *

— Антон, ты же понимаешь, что тебе надо лежать? — резонно уточняет у молодого человека хирург, пристально щуря глаза, оглядывая его с ног до головы.  — Конечно, я понимаю, побойтесь бога, Эдуард Александрович.  Его хитрые и бесстыжие зелёные глаза не внушают Выграновскому решительно никакого доверия. Шастуна он знает не первый год — тот уже был у него на практике в больнице. Смышлёный умный и общительный молодой человек. Абсолютно неугомонный и чрезвычайно любопытный. Настолько, что для него попасть в больницу, пусть и в качестве пациента, — сомнительная, но радость. Институт Склифосовского, как и сама экстренная медицина, манят его как магнит. Так что врач опасается даже не столько того, что тот будет шнырять по больничным коридорам, сколько того, что он будет именно двигаться. В том количестве, в котором ему совершенно не рекомендуется. Привязывать пациентов же, к его сожалению, не разрешается, поэтому он надеется воздействовать на него хотя бы авторитетом.  — Не дай бог, — Эдуард наклоняется к нему, впиваясь в его невинное лицо серыми глазами, — мне поступит хоть одна жалоба, что ты путаешься у медперсонала под ногами... — То мне трындец, я понял! — с готовностью поддерживает его угрозу с плохо скрываемой улыбкой.  — А то, как хорошо ты это понял, я скоро проверю. Жаль, соседей по палате у тебя нет — следить за тобой некому. Но ничего, я займусь этим вопросом.  — Ага, — небрежно кивает Антон и с усилием поправляет под собой подушку.  — Восстанавливайся. Тебе ещё учиться, — он одёргивает край его одеяла и быстрым шагом выходит прочь.  Но, надо отдать должное, Антон совершенно никуда не собирается. По крайней мере, в ближайшее время. После операции прошло ещё не так много времени, ему и вправду не помешает немного покоя. Нужно срочно вернуться в чат к друзьям, чтобы сообщить им о своём самочувствии, а также узнать последние новости. Поэтому он осторожно, стараясь не тревожить бок, тянется за телефоном, ждущим его на прикроватной белоснежной тумбочке.  Его немного беспокоит, что заключительный учебный год в университете начался без него, но утешает лишь то, что цикл «Онкологии» начинается только с шестнадцатого числа, так что у него есть полторы недели, чтобы окончательно прийти в себя. Аппендицит настиг его внезапно, живот разболелся невероятно. И если в первые часы игнорировать это получалось, то потом Димка, его лучший друг и одногруппник, всерьёз забеспокоился и сам вызвал скорую. Одного из фельдшеров ребята знали, он учился в параллельной группе и периодически подрабатывал неполные дни на скорой, поэтому удалось слёзно, конечно же, со стороны Антона, попросить только одно: «Отвези в Склиф, по-братски. Всё равно ближе всех. Ну, пожалуйста». Уговаривать долго не пришлось. Дима помогал собирать вещи и крутил пальцем у виска радостной физиономии Шастуна. «В Склиф же повезут, Димон. В Склиф!» — приговаривал тот, сидя на носилках. Ложиться туда категорически отказался. И, кряхтя и сопя, кое-как спустился вниз сам. Лифт с шестнадцатого этажа ехал бесконечно долго.  Палата совсем обычная. И, на удивление, пустая. У него нет соседей. Сам Антон не знает пока, как он относится к этой новости. Пообщаться он, в целом, не против, у него много друзей и знакомых, но, с другой стороны, как будто есть и возможность отдохнуть.  Он — само любопытство. Ему всё нужно, всё интересно. Расширять кругозор знаний, как считает он сам, можно до бесконечности. Короткие русые волосы, в кончиках мило завивающиеся в кудряшки, большие добродушные зелёные глаза, широкая улыбка, высокий рост под два метра, делающий его иногда неуклюжим, складное стройное тело и самое главное достоинство — пытливый и сообразительный ум. Вот такой он, Антон Шастун — любимец среди своих друзей и будущих коллег. Порой невозможно дотошный и активный, он, в основном, всё-таки покоряет окружающих своей простотой и открытостью.  Угрозы Выграновского, ну конечно же, не воспринимаются всерьёз. Антон знает, он один из его любимых студентов, так что Эдуард Александрович простит ему, скорее всего, почти всё. Предметов в этом году он у него никаких не ведёт, так что бояться его абсолютно очевидно не стоит. Удовлетворённый этими мыслями Шастун решает всё-таки после короткого отчёта в чате с лучшими друзьями и в чате с одногруппниками вздремнуть.

* * *

— Антон, тебе нельзя выходить из палаты!  Ира Кузнецова — хрупкая и совсем ещё молодая девушка — медсестра хирургического отделения. С ней Антон знаком тоже уже некоторое время, примерно столько же, сколько и с Эдуардом Выграновским, заведующим хирургическим отделением. Она старше его на три года, но внешне это совершенно невозможно заподозрить. Девушка заходит проверить проблемного пациента и застаёт того сидящим на больничной койке и неловко пытающимся с минимальным наклоном тела выловить с пола крокс.  — Да ты не переживай, Ирочка, я не буду сильно напрягаться, честно-пречестно. Я просто засиделся тут, в палате вашей, мне воздух нужен, понимаешь?  Она наклоняется, чтобы подать ему обувь и озабоченно хмурится, надувая губки:  — Вот влетит мне от Эдуарда Александровича, ой, как влетит! Это ты студент, тебе можно, а я-то давно нет.  Антон наконец-то справляется с до этого непосильной ему задачей и сочувствующе вздыхает. Сочувствие он ощущает весьма мимолётное, поэтому не оставляет процесс переговоров.  — Ну, что он тебе сделает, а? Уволит, что ли? Ты медсестра всё-таки, а не телохранитель мой, — на этой фразе Ира фыркает. — Ну, хочешь, — он тянется, чтобы схватить её ладони, заглядывает в глаза, — хочешь, я скажу ему, что ты вступила со мной в неравную схватку, чтобы остановить моё безрассудство, но была побеждена, а? Я рисовать умею, хочешь тебе фингал нарисую?  Девушка звонко хохочет и мотает головой. Она выдергивает свои ладони из горячих пальцев парня, поправляет себе медицинскую форму и сдаётся.  — Всё-таки это очень неправильно, Антон! Операция была не так давно.  — Да что там операция, — отмахивается тот, — чик-чик и всё! Даже не резал особо никто, вот жалость!  — Ой, глупости!  — Ну, хочешь, — он задумывается на мгновение, понимая, что воля её в принципе сломлена, осталось только закрепить результат, — на коляске буду? Мне же физическая активность нужна, правильно? Вот буду кататься туда-сюда чуть-чуть. И всё. Пожалуйста! Мне нужно как можно скорее восстанавливаться, ведь мне ещё из универа в больничку бегать.  Ира с сомнением окидывает его пристальным взором и сдаётся:  — Ладно, только сиди здесь, я тебе коляску привезу, посажу. Только не ходи, ладно?  Антон с готовностью кивает.  Ребята заняты каждый своими делами в офлайн жизни, поэтому ему пообщаться особо не с кем. Копаться в учебных материалах банально рано, он знает, что потом утонет в них, что за уши не вытащишь, а что-то смотреть онлайн просто не хочется. Поэтому он предпочёл бы жить жизнью, которая кипит вокруг. Наблюдение — часть его практики. Иногда следует быть тише воды и ниже травы, чтобы увидеть и услышать многое. Люди порой не замечают тех, кто молчаливо следит за ними, поэтому раскрываются гораздо охотнее в суете и в ситуациях, когда, кажется, никому до них нет дела. И в этих случаях их подлавливают пытливые зеленые глаза и любопытные чуть оттопыренные уши.  Антон наблюдает за людьми абсолютно без всякого злого умысла. Ему всё интересно. Интересен их опыт, их жизнь, их будничная суета. Сам он свои способности называет «чтением людей». Он не умеет читать их мысли и рад этому, потому что уверен, чужие секреты — груз неподъемный и невыносимый. Но, как раньше предполагал о себе, умеет «догадываться». Смотрит на человека и просто понимает что-то о нём. Мысли приходят в его голову сами собой, будто кто-то свыше загружает в мозг нужную или не особо информацию.  Когда он был подростком, то долго не мог понять, что же с ним творится, первое время просто озвучивая всё, что приходит в его голову. Впервые это случилось в тот вечер, в который распалась их семья. Ему было четырнадцать. Иногда тяжелые мысли возвращаются к нему, а он снова начинает анализировать десятки «а что если». А что если бы он просто ничего не сказал?  «Зачем ты изменил маме?» — сначала сказал, а потом подумал. Во время их привычного тёплого семейного ужина после отцовской работы. Они как обычно собирались вместе за большим столом, чтобы поужинать, пообщаться и провести вместе время. Он поднял спокойные глаза на отца и произнёс это. Будто внутренний голос вырвался наружу. И через секунду уже сам про себя умолял Вселенную, чтобы отец рассердился на него, накричал, может быть, дал тумака и хоть как-то попытался бы исправить ситуацию. Но тот лишь растерянно и подавленно молчал. Столько времени, чтобы всем сидящим за столом стало понятно, что это правда.  Мама расплакалась, а он молча встал, оделся и ушёл. И больше в эту квартиру не возвращался.  «У него есть другая семья, мам, — положил свою ладонь на плечо матери, — он не злой человек, наш папа. Но он больше никогда не будет твоим».  Следом покинул кухню и сам Антон. Весь оставшийся вечер и ночь он провел заперевшись в своей комнате и проплакав. Мать его в тот день не беспокоила. Наверное, занимаясь тем же самым.  И потом это всё оказалось правдой. У отца была другая семья. И маленькая дочка. А он просто не знал, как это сообщить, как преподнести.  Мама смогла вернуться к этому разговору только спустя несколько лет. Антон не был уверен, надо ли это, в первую очередь, именно ей, но препятствовать вопросам не стал. Ей это, видимо, было необходимо. И сейчас, смотря на мать спустя почти десять лет, понимает — она однолюб. И как будто никого, кроме его чёртового отца, полюбить не сможет. Хотя всё при ней — блестящий ум, карьера, абсолютно притягательная внешность, чувство юмора. У него просто потрясающая мама.  — Держи, я помогу тебе сесть. Только, пожалуйста, не напрягайся. Антон! Антон, ты тут?  Вздрагивает от чужого голоса и часто хлопает ресницами, пытаясь вернуться в реальность. Взор фокусируется на обеспокоенном личике Иры. Она поспешно поправляет волосы под медицинскую шапочку и хмурится.  — Задумался, — объясняет ей.  — Ты нормально себя чувствуешь?  — Да-да, супер! Просто задумался. Могу же я, Ирочка, задуматься? Как говорил Рене Декарт: «Я мыслю, а, следовательно, я существую»! — не отказывает себе в возможности воспользоваться её помощью и плюхается на кресло.  — Антон, будь осторожнее, — серьёзно просит девушка.  — Разберись с мед картами, — в коридоре произносит на прощание.  — Что, прости?  Кузнецова собирается уже уйти в противоположную сторону, но оборачивается к Шастуну.  — Ты переживаешь, что Выграновский на тебя злится из-за работы. Говорю, разбери мед карты. Иногда решение лежит на поверхности.  Подмигивает ей, а затем неловко крутит колёса своего нового транспортного аппарата, разворачивается и беспечно катится и катится в другую сторону больничного отделения. Ира задумчиво вздыхает и аккуратно кладёт пальцы в оба кармана халата. Она действительно переживает, что недостаточно хорошо работает, по мнению требовательного Эдуарда Александровича. И в картах у неё и вправду в последние смены бардак. Просто удивительный молодой человек.  А Антон всё также весьма неутомимо катит себя по хирургическому отделению. Тут не неотложка, здесь больше расположены палаты, несколько кабинетов, процедурные, санитарные помещения, два поста медсестёр, зона отдыха. Поэтому здесь спокойно. И ни у кого к нему не возникает никаких вопросов — просто одинокий парень в домашней чёрной толстовке, в хлопковых тёмных штанах одиноко перебирается по коридору на инвалидной коляске. Мало ли куда он собрался? Может быть, на процедуры или просто в уборную. Алиби выглядит просто блестящим. Ни смахнуть, ни сплюнуть.  Сейчас ему уже двадцать три года. И почти десять лет живёт с этим фактом — он особенный. Уже давно понял и осознал, что болтать вслух все мысли, приходящие ему в голову — плохая идея. В первую очередь, для него самого. Но иногда, когда ему просто захочется, он делает. Как в случае с Ирой. Она почти самое, если не самое, безобидное существо в мире. Ей можно. Не знает, зачем точно ему это нужно. Порыв альтруизма или, наоборот, эгоистичное стремление не нести всё в себе. Об этом он старается не думать.  Мать в тот день ему, конечно же, не поверила. И её можно понять. Что значит: «Мне просто пришло это в голову, и я сказал»?! Как это возможно? Понять это сложно абсолютно всем.  «Очень просто, — Антон поднял глаза на женщину. Ему шестнадцать. Но он уже точно знал — он особенный. И когда нужно, ему будет что сказать. Сейчас же он отчаянно искал хоть одну мысль, чтобы зацепиться за неё. Хоть что-то, чтобы она поверила. — Это просто пришло в мою голову. Как и то, что ты до сих пор себя винишь в его романе. Ты думаешь, что ты плохо старалась, ты что-то упустила, ты плохая жена и мать. Ты мониторишь страницы его новой жены, чтобы понять, что такого есть в ней, чего нет в тебе...»  На этом моменте он вдруг запнулся и замолчал. Глаза матери стали очень грустными, они наполнились слезами, несколько крошек размоченной туши упали на её щёки.  «Проблема в том, мам, что ты ничего не могла исправить. Он всё равно ушёл бы. Иногда плохое случается с нами, и мы ничего не можем сделать. Ни в одной из вариаций. Даже если продумать все ситуации».  Она растерянно рассмеялась и торопливо ребром ладони вытерла веки.  «Эй, а тебе точно шестнадцать?» Антон грустно улыбнулся. Он готов отдать этой женщине весь мир. Но проблема в том, что ей весь мир не нужен. Ей нужно то, что он ей дать никак не сможет.  Его тяготит, что каждый раз в памяти вновь и вновь всплывают эти события девятилетней давности. Папина дочка выросла, ей уже десять. Он даже виделся с ней несколько раз. У неё такие же русые кудрявые волосы, как у него, хотя ему всегда казалось, что волосами он в мать. Жена папы — изумительная красавица. Молодая, весёлая, она звонко смеётся, отличная хозяйка и наверняка прекрасная мама и жена. Он был у них в гостях, чтобы посмотреть, кто тот ребёнок и кто та женщина, что разрушили его семью. Хотя в глубине души Антон всегда знал — их семью разрушил только один человек — его отец. Общение не заладилось, они не стали близки, но иногда общаются. Сам он вырос. И ему теперь этого достаточно.  Крутит колёса медленно-медленно, склонив голову, скучающим взглядом рассматривая снующих вокруг людей. Никому нет до него дела. Как это прекрасно.  Дима один и Дима два — Журавлёв, его лучшие друзья, обожают этот вид развлечения. Разница только в том, что Антон комментирует всё вслух.  Молоденькая медсестра, немногим старше Иры. Она взволнованно листает документы, лежащие перед ней на столе. У неё роман с одним из штатных хирургов, и вчера она вместо того, чтобы принести из лаборатории документы, была с ним. Вечером ей попадёт, когда нужно будет готовить завтрашнюю выписку пациентов.  Санитар, задумчиво опирающийся о швабру, смотрит в никуда, совсем, видимо, забыв о том, что ему нужно здесь вытереть лужу. Он работает на трех работах и пытается понять, как сегодня улизнуть со смены пораньше, чтобы успеть по пробкам добраться до другого места.  Антон вздыхает. В большинстве своём люди скучны. У них совершенно житейские мысли, проблемы и секреты. Они погружены в свои жизни, в свои будни и в свои такие глупые страхи и мечты. Поэтому он просто бродит среди этих людей, надеясь в один день отыскать что-нибудь или кого-нибудь стоящего, того, кто его действительно заинтересует. Его не особо беспокоит, что ему двадцать три, а отношения у него были разве что в те злосчастные четырнадцать, когда одноклассница показалась ему весьма милой, а друзья-пацаны подначили предложить ей встречаться, как никак, «возраст» уже. И его первый поцелуй был ужасен. Девчонка оказалась прикольной, но на этом всё. В сердце ничего не ёкнуло, а разум был уверен — ему нужно не это. Что же ему было нужно, получилось разобраться чуть позже. После ещё не менее удачных поцелуев и даже нелепой попытки переспать с другой одноклассницей, уже через пару лет. Эту позорную страницу поиска себя Антон предпочитает игнорировать. Нет повести печальнее, чем гей, пытающийся быть «натуралом».  Совершенно теряет счёт времени, поэтому не уверен, сколько у него заняло — доехать от своей палаты до конца длинного отделения и вернуться обратно. Телефон он оставил в палате. И на этом, как, наверное, полагала Ира, приключения должны закончиться, но она, к своему будущему сожалению, слишком плохо знает Антона Шастуна. Точнее так, недостаточно, чтобы делать выводы, соответствующие действительности.  Подъезжает к висящей на стене табличке. В последнее время, после ремонта в больницах и поликлиниках, везде появились самые милейшие таблички с различными указателями: куда идти и где какие кабинеты располагаются с максимально возможными подробностями. Поэтому он заинтересованно ознакамливается с тем, что расположено в клинико-хирургическом корпусе, будто видит информацию в первый раз. Его внимание привлекают четвертый и пятый этажи — нейрохирургическое отделение и отделение неотложной хирургии. Чутье подсказывает, что соваться на своей коляске в неотложку — плохая идея, у медицинского персонала и без него там суеты достаточно. Поэтому решает допустимым для себя осмотреться в нейрохирургическом отделении. Там явно будет поспокойнее.  То, что он станет хирургом — Антон знал с первого года обучения, о чём всегда гордо сообщал однокурсникам и преподавателям. И если первые обычно разделяли его энтузиазм и стремление, то последние относились более сдержанно, с высока опыта. «Не самая простая специальность, Антон», «Ты сто раз передумаешь», «Твоё сердце само подскажет тебе путь». И в общем он понимал, о чём речь, но значения не придавал. Призвание — вот чем считает свою профессию. «В медицину люди идут или по глупости, или по призванию», — слова своего первого профессора запомнит навсегда.  Подъезжает к лифту и тоскливо рассматривает кнопку, на которую ему теперь необходимо нажать. Не сильно высоко, но привстать, кажется, придётся. Будет, возможно, неприятно. Но что поделать? Уже за это времяпрепровождение успел, на самом-то деле, посочувствовать всем колясочникам. Руки у него, надо признать, не слабые, да и сам он парень немаленький, но немного подустал крутить эти дурацкие колёса.  — Я нажму.  Сверху слышится низкий мужской голос. Антон вздрагивает сначала от неожиданности, потом второй раз спохватывается касательно того, что ему быть бдительным, так как это отделение Выграновского. Встретиться с ним вновь, во всяком случае, так скоро, очень не хочется. Поэтому поспешно задирает голову.  Невысокий темноволосый мужчина с чёрной бородкой в белом халате стоит рядом, засунув уже обе руки в карманы. Его карие глаза тоже оглядывают фигуру Шастуна. Кивает ему. Тоже врач.  — Спасибо, — кивает ему в ответ. И поспешно отворачивается.  В этот момент двери лифта распахиваются. Антон хочет было снова покрутить уже надоевшие ему колёса, чтобы попасть внутрь, но чувствует, как его транспорт движется вперёд сам.  — Я помогу, — дружелюбно сообщает ему мужчина. Он встаёт рядом с ним и подносит руку к кнопкам. — Какой этаж?  — Четвёртый, — упавшим голосом сообщает Антон. Ему такое повышенное внимание совсем некстати, поэтому он озабоченно хмурится и неслышно вздыхает. Путь в несколько этажей ему определённо точно сейчас покажется вечностью.  — Мне тоже, — озадачено зачем-то говорит врач и жмёт кнопку.  — Это больница. Люди тут иногда перемещаются между этажами, — пожимает плечами его собеседник.  Сергей Борисович Матвиенко, а именно он повстречался на пути у Антона Шастуна, негромко хмыкает и коротко вежливо улыбается молодому человеку.  Помогает ему выехать из лифта.  — Вас куда?  — Не стоит, я сам. Не хочу спешить в палату. В заточении начинаешь ценить свободу, — тоже улыбается в ответ, стараясь выдавить из себя что-то максимально беспечное и естественное.  И ведь даже не соврал! Просто чудовищное везение. Он всё-таки надеется вернуться в ординатуру именно в это отделение, поэтому весьма неблагоразумно косячить даже не начав.  — Тоже верно, — мужчина разворачивается и отправляется по своим делам.  Но Антон не выдерживает.  — Покажите ему снимок.  — Что, простите? — Матвиенко моментально оборачивается и упирается пристальным взором в незнакомца.  — Ваш друг. Покажите ему снимок. Ему важно ваше внимание и то, что вы обращаетесь к нему за советом. Просто он не может это показать.  — Это какой-то бред, — бормочет себе под нос и вместо ответа лишь вежливо кивает головой.  Быстро удаляется в противоположную сторону коридора, просто надеясь, что ему это всё причудилось из-за недостатка сна и из-за накопившейся усталости. Спустя мгновение он всё-таки решает обернуться, но около лифта уже никого нет. Сергей Борисович рассеянно потирает переносицу и продолжает свой путь.   Антон проклинает себя примерно раз десять за эти минуты, пока выжидает, когда шаги затихнут. Он успевает ловко вырулить от лифта к окну, так что из-за стены больше его не видно. Иногда язык словно сам говорит то, что бегущей строкой отображается в мозгу. Последний в такие моменты, видимо, отказывается думать. Недовольно цокает и качает головой. Когда-нибудь он точно договорится. И сегодня снова повезло. Хотя, с другой стороны, Антон встряхивает головой, пальцами проходится по взъерошенным волосам, и вздыхает, он не говорит ничего оскорбительного. А если людей оскорбляет правда, то тогда его спасёт только лишение голосовых связок.  С этими мыслями, успокоившись, он не спеша катится по отделению нейрохирургии. Здесь располагается как и приёмное отделение, чтобы принимать пациентов круглосуточно, так и, например, койки и палаты для больных. Здесь пациентов принимают, обследуют и лечат. Нейрохирургия — область медицины, которая занимается диагностикой и лечением болезней структур головного мозга и периферической нервной системы. Специалисты здесь осуществляют лечение черепно-мозговых травм, различные виды сосудистых заболеваний и других нервных патологий. Оборудование просто страшно интересное — операционная оптика, видеотехника, эндоскопия, нейронавигация.  Антону интересно абсолютно всё. Если быть честным, то сердце у него замирает от волнения.  Пока он здесь только как посетитель, поэтому довольствуется лишь беглым осмотром территории и мимолётным зрелищем от приоткрытых или временно распахнутых дверей. Но он определённо точно вернётся сюда через год. Это даже не обсуждается.  Мать всегда удивлялась его стремлению к медицине, потому что в их семье никого из медиков не было. А такая специальность, так считала Майя Шастун, должна передаваться по наследству. Но сначала увлечению, а потом и обучению сына никогда не препятствовала. Они с отцом снимают ему квартиру недалеко от университета. Точнее, её часть. Потому что соседом Антона является Дима Позов. Съёмная недвижимость в десяти километрах от центра — роскошь недешёвая, поэтому такой вариант вполне себе устраивает всех участников данного мероприятия уже шестой год.  Усаживается поудобнее. Внутренне и сдержанно радуется тому, что он всё-таки не инвалид и ходить будет. Передвижение на коляске весьма омрачает жизнь. Но живот ещё побаливает, немного хочется спать, да и пообещал Ире, поэтому особо, в целом, не возражает. Он паркуется в небольшом закутке, у окна, чтобы не путаться под ногами у медперсонала. Задумчиво подпирает кулаком подбородок и сонными глазами следит за движением в отделении. Здесь, в этом крыле, палаты и диагностические кабинеты. Пациентов тут исследуют, обследуют, чтобы задокументировать потом каждое исследование.  Как любит говорить один из преподавателей в университете Антона: «Нейрохирурги работают не как портные, а как золотошвеи». Нейрохирургия видится всем вершиной хирургии. Так, на самом деле, и есть. Шастуну часто говорили, что его желания продиктованы только временной очарованностью профессией и не более, потом это всё пройдет. Медицина сама отсеет тех, кто ей не подходит, до хирургии доберется ещё меньше людей. В нейрохирургию получится попасть лишь по велению свыше. На самом-то деле, это не более чем действительно романтизация. И спустя пять лет, он понимает — ему необходимо только желание и терпение.  Но ему нравится жёсткий подход многих будущих для него коллег. Очарованность и вправду с их помощью прошла достаточно быстро. Обычно это осознаётся в первый год, когда формируется понимание, как много нужно работать. И слово «работать» нужно выкрутить на все сто процентов. Ему не лгали, его не пытались запутать или удержать чем-то, что может польстить. Правду ему всегда кидали в лицо, особо не заботясь о последствиях этой правды. Делалось это без злого умысла, просто по-другому никак. Если сейчас есть возможность свернуть, остановиться, передумать или просто с поддержкой это пережить, свыкнуться с этим, то за операционным столом вариантов уже не будет. Нужно будет брать и делать. И тут очень пригодится способность отстаивать своё мнение, принимать взвешенные, но быстрые решения.  Приходит в себя спустя некоторое время. Под рукой нет ни телефона, ни часов, чтобы как-то отследить временные отрезки. С запоздалой тревогой думает, что если вдруг Выграновский не найдёт его, то почти наверняка поднимет всё отделение на уши. А потом устроит ему взбучку. К взбучкам от старших товарищей он, как студент с длинным и любопытным носом, привык, но просто не хочется тратить на это время. Поэтому он благоразумно, отдавая должность своей решимости, решает покатиться в свою палату.  Одёргивает на себе чёрное худи и хватается за колёса коляски. В больничных стенах его наряд вполне себе аскетичен и прост, никаких излишеств. На самом деле, дело ещё в том, что вещи собирал не он, а Дима. Сам Антон выбрал бы что-то более презентабельное. Но классика — это тоже неплохо.  Подъезжает к лифту, на этот раз в другом конце длинного отделения. Решает поступить так, потому что на его этаже этот лифт будет ближе к палате.  Лифт расположен недалеко от окна, которое сейчас не зашторено привычными жалюзи, так как ещё день. Широкие стекла прозрачные и чистые, так что он невольно заглядывается на кроны деревьев, что ещё не потеряли свою листву, которую несмело и совсем немного окрашивает в золотистый цвет осень. Солнце ещё яркое, но не такое тёплое, как в августе. Но бабье лето в этом году радует, удовлетворённо отмечает про себя Шастун.  Высокого темноволосого мужчину в белоснежном распахнутом халате Антон замечает не сразу, хотя тот стоит совсем рядом. Молодой человек с интересом рассматривает его широкие плечи, прямую спину, руки, выпрямленные в локтях, но ладони которых покоятся в карманах. Наверное, врач, про себя отмечает он. Да, врач. И, видимо, из нейрохирургического отделения. Интересно, почему он так беспечно пялится в окно, а не работает? Хотя, справедливости ради стоит отметить, что обычно плановые операции проводятся утром и днём, вечером чаще бывают неотложные ситуации. Поэтому в этом пункте незнакомец оправдан.  Мужчина, видимо, чувствует на себе пристальный взгляд и оборачивается. Антона это совершенно не смущает — он заинтригован. В голове роятся весьма любопытные догадки, он ожидает, пока те улягутся и сформируются во что-то более сознательное.  Волнистые чёрные волосы разделены пробором, они окаймляют весьма симпатичное и серьёзное лицо мужчины. На нём круглые очки в чёрной оправе, что заставляет моментально усомниться в том, что тот — нейрохирург. Но кто ещё? В корпусе хирургии, в отделении нейрохирургии. Он смотрит то ли на него, то ли куда-то сквозь, так что Антон даже кратко оглядывается по сторонам, пытаясь понять, ему ли предназначен этот суровый взор. Видимо, ему. Косвенно, конечно же. Его это забавляет, поэтому он беззлобно улыбается. Новому знакомому этот жизнерадостный жест не нравится. — Почему не в палате? — низкий бархатистый голос первым разрезает повисшую в этом уголке храма медицины тишину.  — А вы точно хирург? Или вы не оперируете? Просто вы в очках, поэтому я подумал... — но если бы он действительно подумал, то точно не выпалил бы первое, что придёт в его бесшабашную голову. Мужчина несколько секунд выдерживает линию взгляда, затем опускает голубые глаза на висящий на своём халате бейдж, словно сам сомневаясь в его наличии, затем снова поднимает голову всё с таким сдержанным, но более разгневанным выражением лица. — Ой, точно!  Спохватывается, но слишком поздно. Просто убийственно неловко то, куда его может привести болтливый язык. И сейчас этот путь явно не тот, каким бы хотел пойти Шаст. Ему удаётся разглядеть только должность врача, остальное прочесть не успевает. Хирург.  — Почему не в палате? — он произносит это с ровно такой же интонацией, как и минуту назад, словно всей этой немой сцены и не было.  — Еду-еду, — подъезжает ближе к лифту, чтобы нажать на кнопку.  — Какое отделение?  — Да какая разница-то! — возмущённо парирует Антон.  Он, конечно, тоже дал маху со своими дурацкими вопросами, но здесь не тюрьма, чтобы настолько сильно докапываться до него.  — Хочу просто узнать, у какого врача пациенты сбегают из отделения, — мужчина подходит ближе и уверенно берётся за ручки коляски, видимо, собираясь куда-то Антона проводить.  Куда именно, последний ощущает жгучее нежелание узнавать.  — Вам стоит быть мягче с людьми, — бормочет он, наблюдая за тем, как его рука тянется к кнопке и нажимает её.  Полное бессилие.  — Что, простите?  Как же часто он слышит этот вопрос. Практически всегда, когда люди получают правду, к которой они не готовы. К такой правде люди обычно готовы примерно никогда.  Мужчина убирает руки с ручек коляски и обходит её, чтобы встать справа от молодого человека.  Что ж, ящик Пандоры был лишь приоткрыт им. Но окончательно открывает его не он.  — Я говорю, — откидывается на жёсткую спинку, располагает локти на подлокотниках и сцепляет пальцы, — вы же врач. Вам должно быть знакомо понятие врачебной этики. И в это понятие вряд ли входит допрос пациентов, как у следователя. Общение с людьми для вас затруднительно, но, по большей части, дело в вас, а не в окружающих. Вас это не беспокоит, а надо бы.  Арсений с таким сталкивается впервые. Он даже теряется и неосознанно потирает чуть вспотевшие ладони друг о друга. Ему часто сообщают, что он может сказать что-то обидное или излишне прямолинейное, но ему самому это осознать невозможно. Как можно обидеться на что-то, что буквально есть правда? Это просто факт, его нельзя сдвинуть ни влево, ни вправо. Для чего же тогда расстраиваться? Общаться с пациентами он старается максимально кратко и по существу, как правило, просто выведывая нужную ему информацию или же, наоборот, отчитываясь о проделанной работе.  Но, в целом, удаётся коммуницировать со внешним миром весьма успешно, если не углубляться в детали. Он сдержан, собран, точен, терпелив, когда дело касается его работы, вежлив и отстранён. Его руки ценятся в отделении неимоверно, поэтому некоторые странности заведующему отделением — Павлу Алексеевичу Воле удаётся сглаживать все пятнадцать лет работы. Попова исполняющим свои обязанности он назначил не из-за большой любви или из желания самого хирурга, а, скорее, из-за поражающей сознание концентрации на рутинной работе и документах. В них Арсений, как и в операционной — мастер.  Он не знает, что ответить. И его это злит. Пациенты обычно слушаются беспрекословно, поэтому вступать с ними в перепалку не приходится. А Антон не торопится рассекречивать свой статус студента-медика, во всяком случае, самостоятельно, весьма справедливо опасаясь возможной кары. Кто знает, как обернётся жизнь?  И лифт просто, как назло, не едет.  Именно об этом мужчине так переживал врач, которого он встретил в другом лифте. Почти наверняка они хорошие друзья.  — Но почему же, несмотря на равнодушие к окружающим, вы так переживаете? — на этом моменте он впервые наконец ощущает зрительный контакт. У него равнодушные глаза, брови неодобрительно нависают над ними, тонкие губы плотно сжаты. — Это тревожность. Вас тревожат излишние конфликты, нарушение вашей будничной рутины взаимодействия с людьми.  — Что ты себе позволяешь?  Арсений наклоняется к нему. Он дышит чаще. Ощущает, как сердце внутри колотится бешено и даже несколько испуганно. Ему кажется, что мысли его разбегаются в разные стороны, не получается поймать ни одну за хвост.  Антон распахивает глаза и вжимается в спинку коляски и удивлённо вслушивается в его тяжёлое дыхание. Обычно люди смеются над ним, отмахиваются, удивляются, но не злятся. Поэтому он пытается нащупать колеса, чтобы отъехать от этого ненормального подальше.  У него густые брови, которые сейчас недовольно хмурятся, длинные чёрные ресницы, чуть наморщенный нос с приплюснутым кончиком и злые лазурные глаза, смотрящие на него совершенно не моргая.  Крылатая фраза Димы Журавлёва: «Ты когда-нибудь допиздишься, Шаст» сейчас молчаливым предсказанием виснет в воздухе. Его несколько обнадёживает только запоздалая мысль, что тот всё-таки врач. И, наверное, не станет применять рукоприкладство.  — А я тебя везде ищу! Антон!  Никогда ещё голос Эдуарда Александровича не ощущался таким спасением. В течение всего своего побега он боялся этого момента больше всего, а сейчас готов ухватиться за него, как утопающий за соломинку.  Незнакомец выпрямляется. Выграновского он узнаёт. Тон его лица выравнивается. Какое потрясающее спокойствие. Где оно было минуту назад? — Почему ваши пациенты разъезжают по отделениям? Это нормально по-вашему?  — Да, не очень красиво, — он ловко подскакивает, вынуждая Попова отойти от Антона, крепко берётся за ручки коляски. Его напряжение Шастун чувствует спиной. — Мы поедем. Прости, Арс... ений.  — Мы ещё поговорим об этом.  — Непременно! А ты, дурень, куда укатился, а? — это он уже цедит сквозь зубы, наклоняясь к парню. — Вот ты меня подводишь, Антон, очень подводишь!  — Тот лифт ближе был... — Ой, лучше бы молчал!  — Справедливо, — Антон съезжает вниз и съёживается на маленькой для его роста коляске.  — Меня недавно только назначили заведующим, а ты мне проблемы подгоняешь, а! Арсений ж точно настучит, ну, точно. Что пациенты у меня неуправляемые. За что мне это... — бормочет Выграновский, выруливая к лифту и поспешно нажимая кнопку.  — Ну, простите-простите! — смотрит на него с сочувствием, а ещё с благодарностью за спасение. — Ну что мне тухнуть в палате просто... — Тухнуть?! — Эдуард Александрович наклоняется к нему и тычет пальцем в его расстроенную физиономию. — Ты в больнице, очнись! Если надо тухнуть — будешь тухнуть!  — Ладно, — обиженно пожимает плечами Шастун.  Врач выпрямляется и потягивается, разминая уставшие мышцы. Тоскливо следит за циферблатом. Лифт доступен сегодня всем, кроме этого этажа, видимо. Он проводит ладонью по коротко стриженным тёмным волосам и вздыхает. Поправляет рукава халата, скрывающие татуированные запястья.  — Ты хоть знаешь, до кого ты докопался-то? — устало спрашивает он, опираясь плечом о стену. — Это исполняющий обязанности заведующего нейрохирургического отделений. Ага, — кивает в ответ на удивлённые округлившиеся зелёные глаза.  — Куда же он заведующий, если в очках-то... — Да просто так носит их, нравится ему. Он вообще высококвалифицированный специалист. Таких ещё поискать надо. Ты же в нейрохирургию собирался? Ну вот и поздравляю тебя, уже один друг у тебя есть.  — Да кто же знал... — растерянно отвечает Антон, тоже почёсывая встрепанную макушку. — Что же он злющий такой?  — Арсений... Сергеевич странный, конечно, у нас. Но мужик он нормальный. А врач ещё лучше. Будешь потом извинения просить.  — За что?!  — За то, что людям жить мешаешь. Поехали!  Берётся за ручки и раздражённо завозит сбежавшего пациента в лифт.  Двери закрываются. 

***

Арсений сидит, закинув ноги на соседний стул. Его пальцы сцеплены в замок, взгляд теряется в текстурах, не сфокусирован. Брови нахмурены, несколько прядей непослушных волос свисают надо лбом, хотя обычно его это неимоверно раздражает — всё должно быть идеально, включая его причёску. Операционным медсестрам, которых он заставляет поправлять перчатки или шапочку, это знакомо не понаслышке. Он даже ещё не притронулся к документам, хотя рабочий день близок к завершению. На него это совсем не похоже.  Это же отмечает и Матвиенко, который заходит в его кабинет. Операция закончилась, он только-только переоделся. Их традицию вместе ужинать после работы сейчас придётся нарушить, потому что он ничего не успевает. Нужно ещё поработать. На крайний случай может поужинать и вернуться, но чувствует себя слишком уставшим для этого. Даже не предполагает, как Арсений отреагирует.  Тот на его приход, как обычно, не реагирует никак. Похоже, кто-то крепко задумался.  — Арсений... Арс! Ты тут? — склоняется над ним и несколько раз щёлкает пальцами перед его лицом, тот отмахивается.  — Я тебя прекрасно слышу, не надо орать.  — Я не смогу с тобой поужинать сегодня. У меня много работы. Ладно?  Арсений не отвечает, не смотрит на него, только расцепляет пальцы и протягивает левую руку в сторону друга.  Тот удивлённо заглядывает в его пустую ладонь, не очень понимая, что ему нужно сделать с этим жестом.  — Снимок дай. Я посмотрю.  Сергей Борисович фыркает от неожиданности и чешет макушку. Арсений Попов ненавидит смотреть чужие снимки.  — У меня с собой нет, — отвечает он, — но я сейчас сгоняю, принесу.  — Хорошо, — спокойно кивает Попов.