Papá

Я пахну, как боязнь

смотреть тебе в глаза,

Как много лет искать слова,

но так и не сказать.

Пахну оголённым проводом,

паникой без повода,

Депрессивным городом.

А ты пахнешь,

как спокойствие,

как в голове тишина.

Ты — как десять часов

непрерывного сна,

Ты — четверг, ты — 16:00,

ты — ромашковый чай и покой.

Селфхарм — Монеточка

      В отличие от возрастающего с каждой секундой раздражения, настроение падало молниеносно и со скрипом старой ржавой качели в поросшем сорняком дворе. Огай ничего толком не делал, но даже так умело выводил из себя, вгоняя в ступор парой коротких фраз, от которых у Осаму непременно тянуло в висках и где-то между чёртовых рёбер.         Пойти заваривать кофе — просто предлог, чтобы наконец-то помолчать (ага, да, они же тут дискуссии всё утро вели) под шум работающей кофеварки, чему оба были только рады. Это лучше глупых попыток выжать из себя то, чего там никогда и не было.         — Так странно: столько времени прошло, а у вас почти ничего и не поменялось. И не скажешь, что меня здесь давно не было, — вдруг с улыбкой подмечает Мори, когда кофеварка перестаёт напрягаться, а чашка неспешно оказывается поставленной прямо перед носом. Не без желания вылить содержимое на чистые тёмные брюки, конечно. — Спасибо.         Дазай морщится, обжигая пальцы о керамическую поверхность собственной кружки, не замечая, как по телу муравьями проносятся импульсы-молнии. «Можешь ещё на два года забыть о нашем существовании», — зудит внутри, повелевая закатать рукава пижамы, дабы расчесать уже хорошо зажившие порезы. Горчит? Есть немного. Больно? Достаточно, чтобы рассыпаться в пепел.         — И на сколько ты? — даже плевать стало на то, как это неприемлемо сказанное могло прозвучать. Осаму не строил яркого будущего и даже не имел малейшей надежды на него, а потому и не стал задумываться над тем, что вообще-то следовало бы быть с отцом немного мягче. Хотя бы в силу разницы в возрасте.          Огай и ухом не повёл на колкое замечание в свою сторону, продолжив с серьёзным лицом добавлять уже третью ложку сахара. Ужасная привычка, но именно она помогла выйти из транса. Мужчина кратко хмыкнул, подняв прищуренные глаза на сидящего напротив. Захотелось отвести взгляд, спрятаться, сделать вид будто никого звонка и в помине не было, а это всё плод разыгравшейся долгим отсутствием лечения шизофрении.         — Ты так сильно не рад мне? — звучит сухо, однако искры так и летят в стороны, что Осаму почти ощущает их “ласковые” прикосновения к кое-где израненным пальцам.          Вопросом на вопрос. Примитивно до желания удушить себя поясом от старого кимоно в шкафу. Улыбка пытается наползти на лицо, но Дазай вовремя прячется за керамикой кружки, обжигающей пальцы и губы, отрезвляя своё сознание и одновременно наказывая. Горло нещадно начинает жечь от очередной порции кипятка с абсолютно никаким вкусом. Рецепторы оказываются посланными далеко и надолго, когда мозг пытается перестать паниковать. С улицы впервые за всё утро начинает доноситься звук проезжающих мимо машин и чьи-то отдалённо звучащие беседы.         — А ты так сильно готов остаться на подольше?         Осаму не знает, зачем вообще спросил. Сам не хотел, чтобы отец был здесь и тем более дольше, чем планировалось. Просто так вышло.         — Да, — нет, — если, конечно, ты этого захочешь, — нет…         Не захочет. Ни при каких условиях. Быть рядом с папой — ад, какой только поискать надо. И дело даже не в прошлых обидах, которые уже стоило бы проработать к тридцати-то годам. Вовсе нет. С этим дерьмом Осаму вполне свыкся и смог привыкнуть к их нормальному формату общения. «Я спрашиваю про работу, а ты не лезешь дальше самочувствия моего сына и твоей дочери» — всё. Но сейчас установленные правила дают сбой. Огай здесь, и он собирается менять и меняться. Вот, что на самом деле приводит в остолбенение.          Или всё же..?         Дазаю приходиться потратить половину утра, чтобы свыкнуться с мыслью, что папа здесь и с этим ничего не сделать — не станет же он выгонять родного отца на улицу, верно? Мужчина пытается исправиться, и все эти косые взгляды, когда Осаму наблюдает, находясь где-то поодаль, немо интересуются: «А всё ли я делаю так?», вызывая слишком много вопросов. И совсем немного неподдельного ужаса.         Рюноске был рад, но старался много не шуметь. Мальчик почти благоговейно глядел на дедушку, когда тот подхватил его на руки и не отпускал до самого пробуждения Гин, носясь с ним словно молодой. Что касается её, так девушка настолько была шокирована приездом отца, что замерла прямо в дверях, когда неожиданно наткнулась на него в гостиной, спустившись на первый этаж с гнездом на голове и следом на щеке от подушки. Визгу было больше, чем просто много. Соскучились все, но каждый по-своему.         Позавтракать решили выбраться в город. Осаму был готов отгрызть себе руки, чтобы никуда не ехать и остаться одному со своим беспорядком в голове. Предложение выдвинула Гин, и, к огромному сожалению, Рюноске был настолько воодушевлен идеей, что отказать ему представлялось абсолютно невозможным. Громко визжащая сирена в черепной коробке перебивается шумом матов от недовольства.         Почему-то выбрали французский ресторанчик-пекарню, коих в префектуре было по пальцам пересчитать — увы и ах, но японцы к такой диковинке ещё не готовы. Дазай удивлено вытаращился на вывеску, но оспаривать выбор не стал, проследовав за всеми в заведение. Сестра готовится к сессии, ей простительно принимать странные решения.          Светлое помещение, освещенное не только хорошей погодой за окном — ками-сама, спасибо за начинающийся солнечный день; но и длинными подвесными светильниками, висящими прямо над витринами с вкусностями и столиками. Музыка соответствующая — французский поп, от которого неожиданно повеяло легким ветерком и наконец-то ясным летом. Осаму со своим практически нулевым познанием во всем французском смог узнать парочку исполнителей вроде PNL и Lomepal. К сожалению, на этом все знания Франции отсалютовали, поняв, что помощь с выбором блюда им самим бы понадобилась.         Девушка-официантка приветливо улыбнулась, уводя гостей к свободному столу для шестерых человек у самого окна — на самом деле, мест свободных более чем достаточно, чтобы расположиться ближе к витринам, просто Мори, оказывается, слишком уж заинтересован в приватности приема пищи, чтобы выбрать что поближе. Дазай на секунду задерживается у самого входа, когда телефон слабо завибрировал от нового сообщения в кармане широких коричневых брюк, однако быстро переключает внимание на оживившегося Рюноске, так и оставив оповещение без внимания. Мальчик радостно сощуривается, что ямочки на щечках слегка краснеют на бледном лице, а пальчики сильнее сжимают большую ладонь в своей свободной. Мужчина поспешно улыбается в ответ и одобрительно кивает. Хвостик радостно волочится следом.          Садясь за стол, Осаму спрашивает:         — Почему французская кухня?         Гин загадочно подмигивает, постепенно, как в дешёвых ситкомах, прячась за принесенным официанткой меню, оставляя эту тайну покрытой мраком. Ладно, стоит заняться выбором блюда.         Из всего обилия выбора нет ни одного знакомого названия. Спасибо хоть картинки есть, чтобы понимать, как и что выглядит, а то было бы совсем тошно. Хотя куда ещё?         — Жульен с крабом? — Мори приподнимает верхнюю бровь, отчетливо хмыкая. — Хороший выбор для раннего утра.         Осаму сарказм пропускает мимо ушей, уверенно парируя:         — Мясо по-французски с картофелем и грибами действительно то, что подходит для утра.         Мори ничего не отвечает, но ухмылка на его лице заметно становится шире. Всё-таки знают друг друга как облупленные.         За завтраком — на самом деле, завтракали лишь Гин и Рюноске, остальные точно обедали-ужинали, судя по выбранным блюдам; разговаривали о работе и учёбе. И когда Дазай филигранно уходил от ответа, сугроб из снега-вопросов сыпался прямо на голову девушки без возможности ускользнуть от этой нескончаемой лавины. Господи, Гин, прости.         — Ты выбрала место для практики?         У мужчины самого глаз задергался, словно спрашивали с него, а не с сестры. А ведь когда-то так и было. Лет десять назад, если не больше.         — Думала остаться в Токио, — Мори-младшая, растерявшись выбранной темой для разговора, беспокойно заправляет прядь волос за ухо, невзначай глянув в сторону брата. Дазай кивает, Рюноске повторяет жест отца, отправляя очередную ложку с кашей в рот. Оказывается, французы знают толк в кашах. Сидящий рядом Хвостик тоже оценил. — В Сайсэйкай предлагают трудоустройство после учёбы, надеюсь, что смогу впечатлить их и остаться там. Плюс есть преподаватель, который готов выдвинуть мою кандидатуру. Думаю, смогу проскочить.          — Вот как…         Шатена внутри прошибает током, что пульс увеличивается в разы. Слишком хорошо знает этот тон, после которого беспощадно ноют раны не только на костлявых руках. Фантомное ощущение выбора ускользает словно песок сквозь пальцы. Либо кладёшь на свои принципы и соглашаешься, либо готовься, что твои уши в ближайшую неделю свернутся в трубочку от непрекращающихся нотаций, но в конце концов, сделаешь выбор в пользу того, куда тебя мордой ткнут. Третий вариант, конечно, тоже есть — все мы здесь люди. Однако его последствия приходится разгребать даже сквозь года.         — Я тут недавно освободил место у себя в больнице, — как бы между делом проронил Мори, ничего толком и не имея в виду. Но чёрт там плавал, расслабляясь в пенном джакузи. — Думал, ты захочешь пройти её у меня. Всё-таки посылать тебя в Токио в какую-то непонятную больницу слишком рискованно для первой практики.         Ага, рискованно. Единственный риск, который возможен в данной ситуации, связан только с тем, что горб может вырасти от заполнения огромной кипы бумаг, просиживая халат — скажите спасибо, что не половая тряпка; в кабинете, пока опытные врачи курят за зданием больницы, наслаждаясь взваленной работой на молодые плечи.         — Разве у тебя не работают там друзья? — раздражение Дазая не смогло уйти от чужого внимания, но кажется совсем не впечатлило. Оно и понятно.         — Поэтому я и решил, что Гин не стоит идти туда на практику.         — Уже решил?          — Пап?          — Разве не будет лучше, если ты пройдешь её под моим чутким присмотром в моей больнице? — Осаму не понимает от чего его сильнее воротит, когда отец переводит взгляд на него, заговорщически кивая. — Тем более, ваш отец хирург, имеющий яркое представление о том, что такое практики в больницах и какие они бывают. Что сейчас, что в моей молодости совершенно ничего не изменилось. Студентов используют, как расходный материал и я бы хотел, чтобы ты не пошла в утиль, а поднабралась опыта. Увы, в Сайсэйкай это невозможно.         Девушка заметно поутихла, вперившись взглядом в тарелку, выглядя ужасно разбито. Дазай хмурится, немо ругаясь с отцом, что глядел в ответ со свойственной ему брезгливостью человека, говорящего о чужих больницах и рабочем процессе в них. Мори не изменял себе, потому только повёл плечами, не собираясь комментировать своё решение. Но Осаму такой исход явно не устраивает.         — Пап, — Рюноске вовремя потянул отца за рукав, заставив пересмотреть планы и сместить пунктик «в край рассориться» на несколько строк вниз, — мы с Хвостиком хотим десерт, можно?         Огай, который всё это время сидел мрачнее тучи, вмиг посветлел словно на него нашлась манна небесная.         — Думаю, пришло время для десертов, — оживленно прихлопнул он, вставая из-за стола.          Акутагава резко закивал, собираясь последовать за дедушкой к витринам.         Осаму задерживается у стола.          — Мне жаль, — шепчет шатен, кладя руку на плечо девушки, обещая, — мы обязательно что-нибудь придумаем. А пока я принесу тебе чего-нибудь.         Гин только тогда поднимает голову, выдавая некое подобие улыбки.          Когда Дазай подходит к Рюноске, мальчик до непривычного оживленно мечется у стендов со сладким. В последнее время ребёнок вообще стал на себя не похож. Бывалой скованности на людях становится с каждым походом в магазин/кафе всё меньше. Малыш начинает адаптироваться и, кажется, берёт пример, как стоит себя вести в подобных местах. Не сказать, что шатен тот человек, на которого стоит смотреть, но это лучше, чем прятаться за чужими спинами в пятьдесят. Пожалуй, неизменным остается лишь привычка мальчонки держать отца за руку, но тут Осаму может только позавидовать самому себе, сжимая ладошку в своей.         — Что тебе приглянулось?         Рюноске хмурится, раздумывая над самым трудным вопросом за всю свою жизнь. Хвостик также принимает участие в выборе.         — Прошу меня извинить..!         Мальчик вздрагивает, когда дедушка рядом едва не подпрыгивает на месте, столкнувшись с кем-то плечом. В ответ доносится удивленный вздох:          — Мори-сан?         — Фицджеральд-кун?         Альбатрос, чёрт бы его побрал, улыбается во все тридцать два зуба, при этом выглядя безумно удивлённым. И как не заметил змею?         — Неужели я совсем никак не изменился, Мори-сан? — вдруг посмеивается он, крепко пожимая протянутую руку.         — Для меня вы навсегда останетесь двумя мальчишками, сидящими в медпункте со сломанными носами.         Осаму не рад. Абсолютно нет. Последний разговор с Чуей закончился тем, что этого человека ему буквально сдали с потрохами, обвинив в разжигании ненависти и распространении ложной — не совсем, но ладно — информации. И проигнорированная рука служит подтверждением маленькому бунту, который начал Дазай. Альб в недоумении трёт шею, переключаясь на Огая — боже, как хорошо, что он здесь.         — Рю-тян, — зовёт ребёнка Осаму, присаживаясь рядом, — как думаешь, Хвостик оценит, если мы возьмем во-о-о-н, — шатен специально растягивает гласные, дабы сильнее заинтересовать слегка перепуганного сына, указывая пальцем на не подходящий под тематику заведения десерт, — тот бенто-тортик.         Динозавры. Единственное, что нужно, чтобы сделать выбор. Рюноске подыгрывает их небольшой выдумке, хитро прикладывает пальчик к губкам, словно задумался.          — Думаю, — стараясь не хихикать, начинает он, глядя на плюшевого зверя в левой руке, — Хвостик будет доволен.         Осаму не сдерживает смешка, когда целует мальчика в лоб, слыша радостное ойканье.         Для Гин решают взять крокембуш с ягодами, надеясь, что их вкусовые предпочтения окажутся ничуть не хуже ожиданий девушки. В любом случае десерт выглядит намного лучше, чем звучит.         Подходя к небольшой кассе, Осаму отрывается от переглядываний с сыном, так и замирая на месте.          Напротив него стоит он.         — А-а-а, Рю! — восторженно воскликнул Ацуши, на всех парах несясь скорее обнимать друга, с которым не виделся в садике уже довольно-таки долго.         — А-тян, будь аккуратней, а то упадете же.         — Чуя.         Накахара поднимает взгляд, и Дазай готов застрелиться.         Дыхание перехватывает. Тёмные омуты глаз окунают в ледяной прорубь, а тело прошибает дрожью, стоит рыжему встать рядом. Мысли в голове ползают змеями, сплетаясь в единый клубок, который совершенно невозможно распутать. Осаму очень хорошо знает.          Рюноске доволен. Он с искрами в глазах слушает Ацуши, у которого накопилось столько всего, что можно рассказать, аж страшно представить. Но малыш не жалуется.         — Неожиданное место для встречи, не находишь? — Накахара несдержанно цокает, когда детки чуть не шлепнулись на пол, слишком уж разыгравшись.         Дазай сглатывает. «Очень».         — Если бы знал, что ты будешь здесь, пришел бы намного раньше.          Звучит тупо, однако, кого это сейчас волнует. Мужчина хмыкает, помотав головой в подтверждение глупости сказанного.          — И никого бы не нашел, — Чуя усмехается, сложив руки на груди, — у Альбатроса традиция ходить сюда в определенный день раз в полгода. Зачем-то решил и меня посвятить в неё. Идиот.         Вышеупомянутый придурок возвращается слишком быстро и причём не один.         Полчаса Накахара выедает мозг своим присутствием. Огай, который теперь знаком с Чуей исключительно как с коллегой своего отпрыска, недоуменно следит за витающим в облаках сыном. Странные изменения не могут обойти стороной, а реакция рыжего на: «Мы просто работаем вместе» выглядит слишком неподходяще, будто это не само собой разумеющееся, а мужчина услышал это в первый раз.         Осаму встаёт из-за стола, когда его же покидает Чуя, направляясь в сторону уборной.          — Я скоро вернусь, — успевает сказать он, прежде чем последовать за «коллегой». Мори сощуривается, с подозрением глядя в след, но быстро отвлекается на нежданного гостя в лице мальчика с соседнего стола. Рюноске подвигается, чтобы Ацуши сел рядом.         Накахара напряжен. Дазай ощущает то же самое. Знакомство с отцом точно не входило в планы обоих. Чуя моет руки, делая это настолько старательно, что понятно становится — разговаривать сейчас он совершенно не настроен. Вот только Осаму это ничуть не беспокоит.          — Чуя, — сглатывает он, подходя совсем впритык, на что Накахара совсем не реагирует, — давай поговорим.         Рукава рубашки закатаны до локтя. Дазай впервые с их совместной ночи видит татуировки на чужих запястьях открытыми. Тонкие пальцы во внезапном порыве касаются кожи, однако рыжий не дёргается. Шрамы от порезов. Осаму чувствует их подушечками, когда сердце внутри совершает кульбит. Кажется, даже перестаёт дышать. Неровные, точно нанесенные не специально, сейчас прячутся за обилием чёрного. Дракон скрыл шрамы за чешуей, став второй кожей. Больно щемит в груди. Зачем кто-то сделал это?         — О чём? — наконец фыркает мужчина, утирая руки салфетками так, что Осаму вздрагивает. Приходится отступить. — Если ты хочешь как-то оправдаться, то извини, мне не интересно. Если ты испугался, то выдохни, я не собираюсь словно школьница обижаться на твои слова. Все тут взрослые люди, вроде. Тем более наши отношения таковыми и являются.         — Напомни-ка мне, — Дазаю тяжело прийти в себя, но он больше не смеет и мысли проронить про чужие шрамы, надеясь не спугнуть своим поведением, — когда мы переключились на чисто рабочий формат общения?         — Сегодня.         Осаму хмыкает.         — То есть ты согласен, что до этого всё было иначе?         — До этого ты ебал мне мозги. А с этого дня я не собираюсь тебя слушать. И подпускать к себе тоже.         Чуя направляется к выходу из тёмного помещения уборной, когда Дазай в растерянности снова хватает его за запястье, затаскивая в оказавшейся открытой комнату для персонала, заслышав шаги за дверью туалета. Места катастрофически мало, приходится тесниться. Щёлкает замок и свет над головой зажигается.         — Какого ты обо мне мнения? — спрашивает Осаму, продолжая держать Чую за руку, будто боясь, что он может уйти. В очередной раз.         — Блядь, Дазай, иди нахер, — грубо и отрывисто бросает Накахара, выдирая своё запястье из цепкой хватки. — Ты заебал меня уже.         — Это не ответ на мой вопрос, Чуя.         — Да неужели, ещё скажи, что ты удивлён! Я не хочу ничего обсуждать. Мы с тобой не можем продолжать… в таком темпе. Больше нет.         — Чуя, — нехотя поднимает взгляд, что хочется задохнуться, слишком мало места, — просто ответь на вопрос.         Накахара вздыхает. Шатену приятно осознавать, что, если бы рыж захотел уйти — давно бы ушел. Никто бы не смог его остановить от того, чтобы поскорее съебаться оттуда, где ему некомфортно. Но он всё ещё здесь. Стоит настолько близко, Осаму клянётся, что слышит чужое учащенное сердцебиение. До сих пор здесь.         — Ты невыносим, — Дазай прыскает, прикрывая расцветающую улыбку ладонью, — ужасен в плане личного пространства. Без конца доебываешь своими выходками и присутствием, — хмурится Накахара, касаясь высокого ворота рубашки на шее, оттягивает его, словно опасаясь возможности удушения. — Мне, блядь, иногда кажется, что на мне жучок, потому что другой причины стольких совпадений я не вижу.         — Она есть, Чу.         — Не перебивай, я не закончил. Твои вопросы выводят меня из себя. Ты единственный человек в этом чёртовом мире, которого мне так сильно хочется приложить головой об стену, — цепкие пальцы резко хватают за грудки. Глаза загораются алым в свете горящей над их лицами лампы. — Ужасный, неспособный к эмпатии, ебаный придурок, от которого у меня уже дёргается веко.         — Рад, что оставил неизгладимое впечатление.         — Ты совсем конченый?          — Это вопрос или ты сейчас продолжаешь озвучивать мою характеристику?         — Это неправильно, Дазай, — едва сдерживаясь, кривится Чуя, сжимая пальцы на чужом вороте до ощущения легкой ломоты.         — Неправильно что? — Осаму наклоняет голову на бок, глядит почти обеспокоено, но отчего-то Накахаре не верится, что это вообще возможно.         — Что я хочу тебя поцеловать.         Лёгкие наполняются воздухом слишком резко. Шатен не позволяет себе закрыть глаз, дабы не спугнуть происходящее — не может же это всё быть плодом его больной фантазии?         — Ты доводишь меня до края. Я, блядь, сейчас не уверен ни в чём. Ты то раздражаешь меня до жгучего желания ударить тебя чем-нибудь посильнее, чтобы мозги на место встали, а язык больше не повернулся сказать что-то в мою сторону, то поцеловать твоё глупое лицо, — Чуя почти задыхается, когда Осаму цепляется за чужие запястья, не смея отвести потемневшего взгляда от такого же понурого напротив. Накахару начинает трясти. — Я ненавижу тебя. Ненавижу за то, что ты заставляешь меня себя так чувствовать, но, сука, зачем-то поддаюсь на твои закидоны из раза в раз. Ты просто самый ужасный человек, которого я когда-либо встречал, чёртов манипулятор.         — Я знаю, Чуя.         — Я ненавижу тебя.         — Неправда.         — Ты специально всё это делаешь, да? Хочешь, чтобы я доверился, открылся тебе? Начал подпускать? А после что? Ты съебёшь в туман, как всегда и делал, потому что для тебя абсолютно нормально играть на чувствах людей. И так было всегда.         — Почему ты продолжаешь слушать слова Альбатроса?         — Очевидно я не знаю, как расценивать твои поступки? Не понимаю тебя?         — Ты можешь спросить.         — Что?         Чуя в ступоре даже не замечает, когда ладонь Осаму ложится на его щёку. Кажется, они оба перестают дышать, замерев в нерешительности. Мир за стенами комнаты для персонала пропадает. Время замирает, отстучав на часах свою последнюю секунду. Оба не могу отвести глаз.         — Я обещаю ответить честно, — вполголоса шепчет Дазай.         — Чего ты хочешь, Осаму?         Слова даются трудно.         — Ты чем-то обеспокоен, Фицджеральд-кун? — не выдерживает долгого молчания Огай, перестав пытаться игнорировать витающую в воздухе тревогу, оседающую с каждым нервным вздохом на поверхности стола.         — Что? А, нет-нет, что вы! Я не переживаю! О чём мне вообще можно переживать?! Всё же просто отлично! — растерянно заморгал Альбатрос, до конца не осознавая, что своим поведением вызывает лишь кучу подозрений. Даже детки на минутку отвлеклись от своих десертов. Ацуши взволнованно похлопал дядю по плечу.          Мори сконфужено замолк, едва не уронив ложку.         Да что здесь творится?         Чуя старается изо всех сил не паниковать, когда губы прикасаются к его, мягко сминая — внутренняя дрожь не в счёт. Осаму замирает, следит за реакцией и в моменте решает отстраниться, будто испугавшись. Накахара неожиданно привстает на мыски, притягивает к себе за плечи, не давая возможности передумать. И тогда у обоих окончательно срывает тормоза.         Этот поцелуй кардинально отличается от всех тех, что были до этого. Тогда однозначно правили сносящие крышу эмоции, торнадом носящиеся в груди, больно ударяющиеся об кости рёбер. Сейчас как никогда хочется тепла и простого, долбанного спокойствия. В голове становится до одури пусто. Тихий вздох заглушается очередным поцелуем, сплетающим языки. Чуя прижимается ближе, стараясь растянуть момент, наконец-то заткнуть шумящую тревогу внутри. Он впервые за последние месяцы чувствует себя так расслабляюще хорошо.         Ручку двери неосторожно дёргают, однако на это абсолютно плевать. Вторая попытка сделать вдох и более отчаянные касания под чьи-то неразличимые голоса за стенкой.         Осаму нежен. Длинные пальцы массируют кожу головы, не дают столкнуться со стеной, когда Накахара тянет к себе ниже. Рыжий прикусывает нижнюю губу и отстраняется. Затуманенные взгляды пятнами ложатся на лица.         Наверное, это правильно.         — Почему так долго? — Мори не смотрит в сторону сына, стоит тому вернуться к столу. Он отстранённо копается в телефоне, с задумчивым видом отправляя кому-то смс.         Дазай пожимает плечами, плюхаясь на свое место, практически сразу же оказываясь в западне. Рюноске тараторит, пытаясь в свой недолгий монолог вместить всё, что успел услышать от своего друга, который только недавно вместе с дядей покинул их компанию.         — Ацуши обещал прийти в садик в понедельник, а я… я его очень жду! — смущено улыбнулся мальчик, тут же спрятавшись за спиной Хвостика, устроившегося у хозяина на коленках.         — Котенок так сильно соскучился? — даже не вопрос. Осаму гладит сына по взъерошенным, как после ветра, волосам, улыбается, полностью принимая эмоции ребёнка.         У выхода из пекарни телефон вибрирует второй раз за утро. Сообщение от Оды впервые оказывается проигнорированным.          Улыбка расцветает на губах.

Вы, [10.07.22 05:35] 

Ты мне сегодня

снился (>ᴗ•)

Чуя, [10.07.22 11:00] Надеюсь, реальность  оказалась приятнее сна