Papá

I'm so drunk, I don't know where

I'm goin', baby,

I'm so lost, I feel like

I'm goin' crazy.

You're so hot,

I just wanna know

a little more about you,

Hit that spot, so I wanna know

a little more about you.

X Party — 6arelyhuman feat. Omu

      — Что ты там всё в телефоне высматриваешь? Думаешь, та самая напишет?       — Брат скоро должен приехать, сто лет его не видел. Наконец-то познакомлю вас.       — Брат? — Осаму выразительно приподнял брови, продолжив также скучающе пялиться за работой недобармена, что уже около пяти минут приготавливает, видимо, какое-то зелье бессмертия, потому что иного объяснения столь долгой варки снадобья у Дазая не было. — Который из? У тебя же их прям, — развел руками он, пытаясь подобрать правильное слово, дабы описать немаленькую семью друга.       — До-хе-ра, — по пьяному нагло опередил его Гоголь, с присущей ему доставучестью растянув слоги. И губы.       Парень шустро стащил закупоренную бутылку с кухонного стола, ловко (как он, чёрт возьми, смог это сделать, находясь не в себе??) увернулся от руки, собирающейся напасть на него, и скрылся за аркой в гостиную, напоследок блеснув широкой, неестественно кривой улыбкой.       Потянуло очистить желудок.       Дазай недовольно цокнул, затушив сигарету о дно пепельницы, незаметно для самого себя потянувшись в пачку за ещё одной. Настроение сегодня было на грани, до трясущихся пальцев. Осаму бы понял, почему, если бы всё так бессовестно испоганило окончание четвёртого курса и заебавшая его преподша по философии. На кой хуй парню знать, что там имел в виду какой-то философ, живший дохериард лет назад, если у него своего мнения хоть вагоны разгружай? «Нет, автор явно не это хотел донести до нас этой фразой. Только подумайте: “Муж с женой должны быть подобны руке и глазам: когда руке больно — глаза плачут, а когда глаза плачут — руки вытирают слезы!”».        Ебал Дазай всю эту хрень!       И ладно. Зачёт, чтоб он горел ярким пламенем, получен, семестр закончен и, кажется, жизнь должна была, извинившись за всё свои прошлые ошибки, повернуться к лесу задом, а к нему передом, но, блять, и здесь судьба-матушка решила распорядиться иначе.       — Ты совершенно не думаешь о своём будущем, — выдал отец сегодняшним утром, когда шатену больше обычного хотелось застрелиться. Быстро. Точным выстрелом в лоб. Чтобы не оставить ни единого шанса на спасение. — Ты поменял дисциплины, не обсудив это со мной. Не стал брать, что я советовал. Наплевал на все мои слова. Ты совершенно ни во что меня не ставишь, а ведь я твой отец, — мотнул головой, чуть приспустив очки. Дазаю на секунду показалось, что мужчина сейчас заплачет.       Огай поднял суровый взгляд.       — Но «патологическая анатомия»? Ты серьёзно выбрал её?       Блядство.       — Тебе Хитоши рассказал?       — Не Хитоши, а Хитоши-сенсей, — тяжело вздохнул Мори, едва сдерживая в себе всепоглощающее отчаяние, коим пропиталась вся комната за время их разговора, — имей уважение к нему, хотя бы в силу вашей разницы в возрасте. Хотя бы, Осаму.       — Мне плевать на неё, когда человек треплется о том, о чём должен был молчать. Хотя бы в силу, — без стеснения передразнил тон старшего Дазай, задрав острый подбородок, поудобнее откинувшись на стуле, — своей чёртовой профессии.        — Я попросил тебя.       — Постоянно самоутверждается за чужой счёт. Унижает тебя при мне и считает это нормальным. Он и рассказал всё тебе, чтобы только сильнее рассорить. Считает себя самым умным, но далеко им не является. Тоже мне, великий хирург нашёлся. Он и липосакцию нормально провести не сможет, пациент после неё в неудаленном жире захлебнется.        — Осаму.       — Строит из себя хер пойми кого и плюёт на всех со своей колокольни. К таким, как он, я буду относиться с уважением в последнюю очередь, даже, если…       Громкий хлопок закрывающейся двери во многом поставил паузу. Отец ушёл. Разговор закончился.       Пальцы сжимаются на коленях. Это была последняя капля.       — Он мне типа двоюродный, — Дазай не сразу сфокусировал мутный взгляд на Альбатросе.        На чёртовом Альбатросе, что уже десять минут не может виски и водку с коньяком смешать.       — Типа? — грубо фыркнул он, не заботясь о том, как это будет воспринято. Настроение опустилось к самому ядру ёбаной планеты. Конченый день.       — Хорош к словам цепляться, заебал, — рыкнули на него в ответ, поддавшись через стол вперёд, едва не расплескав мешанину на полурастёгнутую белую рубашку и чёрные карго-джинсы. — Твои закидоны уже в печенках сидят.       — Как похуй, ведь твои там же и им точно приятно общаться.       — Я нормально себя веду. На себя бы посмотрел.       — Скажи это более уверено, может быть тогда я лишусь рассудка и поверю в твою ложь.       — Не я всю неделю веду себя, как сука.       — «Не я»? Напомнить, куда ты на практику намылился или мозгов хватит вспомнить, а, дружище? — Альбатрос пугающе сильно сжал ладонь вокруг стакана. — Ах, да, прости, — язвительно наигранно помотал головой Осаму, имитируя то чёртово раскаяние, которым здесь и не пахло, — я и забыл, что ты теперь дружишь только с теми, кто соответствует статусу твоей семьи. Сучьему статусу твоей семьи.       С минуту Осаму кажется, что драки не избежать. На взводе оба. Не имеет значения, кто спровоцировал. Отец и Фицджеральду младшему успел мозги знатно проесть перед отъездом с матерью заграницу. Упоминание семьи только сильнее шарахнуло по голове.       Альб опрокидывает содержимое стакана, тянется к бутылкам.       — На, не подавись.       И смотрит так красноречиво, что в мыслях точно всплывает: «Хочет, чтобы не просто захлебнулся, а издох самой болезненной смертью».       Выпитое глушится средним пальцем и закатанными глазами напротив. И от этого намного легче. Горло жжёт от алкоголя, когда внутри разливается тепло. Затем снова. И снова, пока бутылки не становятся полупустыми, а тело начинает блаженно терять контроль.       Николай в ноль и это мягко сказано. Он не реагирует, когда Осаму тормошит его за плечо, матеря сквозь зубы на чём только свет стоит. Юноше было бы только в радость отстать и свалить в дом для гостей к другу с коньяком и джином, но этот дегенерат мало того, что нажрался в хламину, так ещё и куда-то дел его телефон, о чём сообщил уже находясь в пьяном угаре. Гоголь что-то буркнул о Фёдоре и том, что его где-то ждут тёплые объятия и… Дазай не стал дослушивать.        Задняя дверь оказывается открытой. Здесь музыку вообще не слышно — главный дом закрыт для посещения не без причин. У доходяги есть возможность нормально поспать и даже без боли в висках. Хотя бы не сопротивляется — уже хорошо, но всё равно тяжело. Они ловят несколько углов, от которых закипает мозг сильнее, а спина начинает отчётливо ныть. Нагло дрыхнущая туша оказывается на кровати и даже без потерь. Ну, растрепанные волосы и отсутствие одного ботинка не в счёт. По крайне мере, здесь безопаснее — хер знает, что там у кого на уме, а Дазай потом виноватым останется, если его одногруппника решат прибить за длинный язык. А прибивать есть за что.       — Ты долго.       — Сам бы попробовал его оттащить в соседний дом, я бы на тебя посмотрел, умник.       В тёмной, огромной комнате, пропитанной запахом пота и алкоголя, около тридцати людей сгрудились, как стая загнанных животных. Музыка гремит громче, чем это можно вынести. Ритмичные удары баса проникают глубоко внутрь тела, отдаваясь в каждом углу здания. Свет мерцающих неоновых огней обволакивает мёртвую атмосферу, создавая иллюзию живости и веселья.       Под пылающими огнями светильников толпа двигается в мало узнаваемом ритме, словно марионетки, подчинённые безжалостным парным гудкам музыки. Они безжизненно танцуют, словно в последнем акте никому неизвестной пьесы. Нет смеха, нет искреннего веселья, есть только загнанная обязанность участвовать в этом шумном безумии.       Воздух насыщен тяжелым дыханием и дымом сигарет, которые пылают в неопределенных углах, создавая темные пятна в пространстве. Люди, искусные в маскараде игроки, прикрывают свои лица за хитроумными масками, стараясь скрыть свою потерянность или нежелание участвовать в этом тщетном спектакле.       — Дазай, — локоть больно врезается в бок, Тайсу протягивает стакан, — ты чё застыл, уснул что ли?       Свет становится ярче. Повсюду слышится смех.        Показалось.       Шоты с джином залетают, как родные. Сузумо пошло шутит о мини-юбке, в которой припёрлась Макото, виляя задом в такт музыке, что её кружевное бельё точно увидели с каждой планеты солнечной системы. Осаму ощущает лишь отвращение. Пьяный смех пробегается мурашками по коже. Запыхавшийся Рональд поспевает к открытию ликёра. Красные следы от губ на его шее правдивее любых отговорок. Курил? Ага, скажи это своему отражению в зеркале.        — Давайте выпьем за ещё один прожитый год!       — «Прожитый год»? Не твой ли отец отвалил бабок декану за закрытие семестра?       — Заткнись, Кироки!       Ясу нервно трёт нижнюю губу, виновато улыбаясь, когда наливают и ей. Прежде никто не видел, чтобы девушка пила. Да и целовала кого-то в шею тоже. Кто-то из параллели требует включить Леди Гагу и возрадуется, когда «Bad romance» хорошенько долбанул басами по ушам.       — Так вы решили, куда дальше пойдёте? — негромко спросила Исида, заправив прядь вьющихся тёмных волос за ухо. Девушка неловко улыбнулась, когда её неожиданно услышала вся компания, зависающая на диванах, а не на переполненном танцполе. — Ну, я имею в виду после… после того, как всё закончится.       — Не спрашивай этих дуралеев, Ясу, — фыркнула Шика, закатив глаза, — они тебе такого насоветуют, потом замучаешься разгребать всё это дерьмо, — громко заявила знающим тоном, опрокинув рюмку с шотом.       — Ой, да ладно, по-моему, тебе очень даже нравятся мои советы, милая…       За ухмылку на лице и распутные руки Наоки поплатился звонкой оплевухой.       — Тут бы эти шесть лет нормально закончить, а уже потом думать о будущем.       Все уставились на Осаму, что странно для обычного его поведения был молчалив, как рыба.       Альбатрос пихнул его в бок.        — Пф, кто бы переживал за будущее. С твоим-то отцом не о том ты.. — начал было Рональд, когда его резко перебили.       — С моим отцом? Если твой собирается подтирать тебе задницу до конца жизни, это не говорит о моём ровным счётом ничего.       Альбатрос настойчивее уколол локтем, выдавив из себя некое правдоподобие непринужденной улыбки.       — У-у-у, разгневал папочку? — не смог не вмешаться Сузумо, широко изогнув губы. — Не волнуйся, — по-товарищески хлопнул по плечу, — мой на следующий день о разговоре даже вспомнить не может, не то, чтобы как-то продолжить. Совсем старый стал.       Все дружно кивнули, будто знали отца Сузумо, как свои пять пальцев.       — У кого этих проблем не бывает. Мой недавно весь вечер бухтел, узнав о существовании табеля…       — Любой бы ахуел, глянув в него. Тебе бы за голову взяться, Тайсу, а то так и до отчисления недалеко.       — Давайте сегодня не об учебе, ладно!       От смеха стало чуть легче. Осаму, по-крайней мере, хотел бы в это очень сильно верить. Пальцы с хрустом сжимаются на митенках, плотно обволакивающих запястья. Улыбка наигранно ползёт вверх. Так надо. Так проще.       — Кстати, что там у тебя с Кумидо-саном? — Дазай делает глоток, пряча свою незаинтересованность за стаканом. Кто-то одобрительно поддакивает, разливая то, что осталось в безымянной бутылке. — Поговаривают он заручился не выдавать тебе допуск на практику.       — Допуск на практику?! Я вообще слышал, что там и до драки чуть не дошло!       — Стоп.. — поперхнувшись, прервала Шика, в удивлении распахнув помутневшие от алкоголя глаза, — а я где была в этот момент?!       — Да старикан совсем ахуел в край! — осушив за раз стакан, воскликнул Наоки, шлепнув соседа по колену за уж слишком громкий смех, перекрывающий звучание музыки. — Я всего лишь заступился за сестру, — фыркнул он, — а этот таракан раздул всё так, словно я морду ему бить собрался!       — Когда это я твоей сестрой стала, напомни-ка мне?       — Как только переступила порог универа, пупсик.       — Меня сейчас вырвет. И не от выпитого.       В большой компании есть одно большое преимущество — можно утонуть в молчании, и никто не заметит, пока разговор продолжается. Осаму подкинул тему, и она настолько полюбилась сидящим на диванах, что тут и поспорить успели и созвониться с кем-то, кто якобы сможет помочь решить вопрос с преподавателем анатомии. Не за бесплатно, конечно. Бедный кошелек Наоки начал плакать горькими слезами, моля оставить себя в покое — на закупку для этой посиделки ушло не так уж и мало. Ещё одной огромной траты он не переживет и издохнет, опустев до копейки.       Ощущение, что всё это маскарад с красочными декорациями не проходит и спустя два часа. Осаму вникает в самую душу, застывая взглядом на каждом. Смех — подделка. Эмоции — фальшивка. Он переводит взгляд на свои ладони, и они плывут. Нужно дойти до состояния, как у Гоголя. Чтобы не думать. Забыться и потеряться в этом ощущении. Двигаться и говорить, как все, не думая и анализируя. Просто, блять, отключиться.       — Налей ещё.       Душно.       К двенадцати людей на танцполе становится больше. Пьяные голоса ударяются о стены и тонут в ушах. Кто-то курит дурь и этот запах будоражит в самом плохом плане. Дазай закашливается, прикрыв рот ладонью. По пальцам стекает что-то обжигающе горячее. Тянет проблеваться. Альбатрос неожиданно тревожно таращится в ответ, перестав следить за разговором.       — Эй, Дазай..? — хрипит он, ошарашено хватаясь за рубашку друга надетую поверх футболки хенли — сегодня бинты прекрасно смогли заменить длинные митенки.       — Всё нормально, — отмахивается он, не отнимая руки от лица, — скоро вернусь.       Альб в панике не успевает среагировать, когда друг отдирает чужие пальцы и скрывается в толпе.       На улице холодно. Снег хрустит под ногами и в ладони. Белый становится красным. Переносица ноет и от этого легче. Мозг кипит. Осаму привык к так называемым депрессивным периодам. Они приходили внезапно и, к сожалению, из этого никогда не выходило ничего хорошего. Жить хотелось меньше, чем когда-либо. Мурашки бегали по телу, но он не ощущал ничего. Это всеобъемлющее «НИЧТО» тянуло тяжелым камнем вниз. Чувств нет. Даже холод не помог. Тело реагирует правильно, но мозг мучается в судорогах, сжирая сам себя. Сил с каждым разом становится всё меньше. Красные капли пачкают сугроб. Не хочется бороться. Мысль о том, чтобы сделать себе больно привлекательна до дрожи в пальцах. Шрамы фантомно начинают колоть.       Приходится воспользоваться гостеприимством хозяев. Тишина  обгладывает кости. Гоголь дрыхнет без задних ног, вальяжно распластавшись на кровати. И слава богу. Пусть так, чем носиться за ним по всему дому, пряча бутылки с алкоголем. Как ребёнок, ей-богу.       — Ненавижу тебя.       Почерневшие глаза выглядывают из-под челки, смотря безжизненно в ответ. Щеки красные от холода. В ванной нараспашку открыто окно. Прохладная вода тормошит. Капли стекают по волосам. Хочется исчезнуть. Прямо сейчас. Безвозвратно. Раствориться в воздухе. Забыть обо всех проблемах. Об учебе, будущей жизни, работе. И отце. Пальцы сжимаются на керамике раковины.        Почему нельзя отдохнуть? Почему нельзя быть нормальным?       Это проклятие, не иначе. Осаму желал отдохнуть, проучить отца и выйти из ситуации сухим. Мол, посмотри, что ты, папочка, сделал, до чего довел своего бедного сына, а он здесь совсем не причём! Но сейчас, стоя в ванной комнате, до парня доходит, что наказание, которое он придумал, было предназначено ему самому собственным мозгом. Рука успокаивающе поглаживает шею, чуть сжимая, стараясь привести в себя.       — Смотрите, кто приехал!       Юноша переводит почерневший взгляд на зеркало. Вдох-выдох.       На первом этаже горит свет. Дазай хмурится, но спускается.       — Как там папа поживает? — Альбатрос почти воркует, носится по кухне, разливая содержимое только что открытой бутылки по стаканам.        Спиной к арке сидит кто-то незнакомый. Осаму видит его впервые. Рыжая прядь накручивается на палец, плечи дрожат от смеха. Рукава рубашки закатаны, открывая вид на рисунки на теле. Космические объекты, созвездия и… Дракон.       — О, ты как? — Альб замечает неожиданного гостя первым.        Он поворачивается.        Карамельные глаза впиваются в кожу, пробегаясь по ней муравьями-мурашками.       Дазай даже успевает ахринеть, когда только-только проснувшийся мозг обнаруживает своего носителя в дремлющей спальне. За окном едва начал заниматься рассвет, но птицы уже во всю перекидываются парочками чириканей. Вот это сны! Осаму привстает на кровати, понимая: «Ну нифига себе доброе утро в выходной-то день». А на уме крутится липкое: это был Чуя-Чуя-Чуя-Чуя!       Провалялся с полчаса в попытках привести себя в порядок. Безуспешно. Он не ожидал такой подставы от самого себя. Неужели правда смог забыть всё это? Забыть тот вечер, разговоры?        И Чую?       Так, надо вставать, но рука сама тянется к телефону. Глаза жмурятся от яркости экрана, однако это почти не мешает найти нужный контакт и порадовать его новым сообщение в полшестого утра. С добрым утром, Чуя!       «Ты мне сегодня снился (>ᴗ•)».       Всё, теперь точно надо вставать в предвкушении ответа от смущенно-разозленного Накахары. Это безбожно поднимает настроение до широкой улыбки.       Тело чуть потряхивает, но это даже хорошо. Осаму привык к тому, что раз в месяц на протяжении недели-двух приходится делить «себя» с чем-то тёмным. Началось это, наверное, с интерната. Тогда гложущих мыслей было настолько много, что впору было в них захлебнуться. Его не принимали. Худой, долговязый с безобразно завязанными бинтами на руках и постоянной грустью на лице. Кому такой понравится? Насмешек было достаточно. Внимания от директора слишком много. За происходящее отыгрывались по полной. Руки исполосаны — шрамы белые и некрасивые, но при виде их Дазай думает: мог и лучше.       Сначала отяжеляющая боль и все эти махинации с канцелярским ножом воспринимались, как акт противостояния всему миру по ту сторону двери комнаты. Но после приходилось делать это, чтобы заточить Дазая Осаму внутри. Все чувства, эмоции, вся чернота и мучения оставались там. А на свет появился он — белый лист с пугающе-широкой улыбкой. Мальчишки и их гордые спутницы бесились, директор раздражался. И всё стало меняться. Он больше не плакал, он смеялся. Громко и скрипуче. На запястьях появлялись новые царапины, коих теперь боготворили. Они были, как спасательный жилет. Можно было стать другим, вдоволь наигравшись с дрожащим телом.       То, что что-то не так осознал немногим позже.       Внутри всё путалось. Панические атаки стали неожиданностью. Откуда десятилетке знать об этом? На уроке биологии о таком не рассказывают. Выравнивание дыхания не помогало, страх умереть осел тяжелой ношей в глубине души. Мальчик убегал и прятался там, где знал — не найдут. В столовую запрещено входить во время урока, и все это знали, однако Дазай использовал это в своих целях. Поварихи разбредались кто-куда и помещение пропитывалось тишиной вперемешку с рваными вздохами.       Осаму излишне бодро для шести утра принимает душ. Капли ударяются о пол душевой кабины, смывая с головы ком мыслей.       Он не помнил их первую встречу с Чуей. Вообще не знал о её существовании. Но открывшаяся не только ночью правда приятно удивила. Почему приятно? Потому что, во-первых, в отличие от Дазая у Накахары осталось воспоминание о нём, а это не просто так. Зачем помнить о том, с кем переспал дофига лет назад? Во-вторых, их с Чуей связывает нечто большее, чем знание друг друга всего два месяца и тот секс, что был. Реакция на поведение мужчины тому доказательство.       Осаму уверен, что самое трудное ещё впереди. Открыть намного сложнее, чем лечь с кем-то в постель. Не каждый человек сможет так просто рассказать о своей жизни, однако так только интереснее. Дазай ставит границы. Достичь желаемого — в данном случае расположения Накахары — тяжело, но не невозможно, нужно лишь постараться и проявить терпение.       На кухне прохладно, приходится запахнуть чёрный халат. С вечера было открыто окно. Пока вода бурлит в чайнике, Осаму занимается уборкой. На диване лежат карандаши и изрисованные листы бумаги. Тут Рюноске вместе с Хвостиком гуляют в парке. Тут сам мужчина помогает сыну с оригами динозаврами для недавно купленного декоративного террариума. А здесь они с Гин гоняют чаи, разбавляя подготовку девушки к сессии. Улыбка расцветает на лице. Дазай положит рисунки в папку к остальным, чтобы в старости, как в каком-нибудь трехсортном фильме про семью, просматривать их, сидя в кресле-качалке, роняя слезы: «Как же быстро мой мальчик вырос»! Даже самому забавно стало.       А Чуя сидел бы рядом?       Помотал головой.       О чём вообще думает? Бред полный.       Рыжий бы не согласился. Послал бы к чёрту старикана, ковыляя к спальне, чтобы захрапеть там, а Осаму пошёл бы потом следом, согнувшись пополам из-за радикулита. Идеально.       Мягкие игрушки со стола татами возвращаются на их законное место — на маленький диванчик у окна, прикупленный для ребёнка, когда он был чуть помладше, а сейчас полностью оккупированный плюшевыми зверями. Плед уносят в спальню на первом, где никто никогда не спит — она просто есть и всё. На всякий случай. Мало ли, кто приедёт в гости. Стопку тетрадей Гин тихонько относят к ней же в комнату на втором этаже, стараясь не разбудить — сестра и так мало спит в последнее время из-за нервов.       Одновременно со щелчком кнопки чайника стучат в дверь. В семь утра. Хозяин дома чуть хмурится, но идёт открывать, не зная кого могло принести в такую рань.       Вот чёрт.       — А ты не изменяешь своим традициям: даже в выходные приезжаешь в семь утра.       — А ты также негостеприимен с порога.       Огай по-отцовски нежно улыбается, похлопав сына по плечу. Вот его он точно сегодня не ожидал увидеть.