La fortune

Тихий стук в двери разошелся по комнате. Тюль взлетал с силой легких порывов жаркого ветра, что ерошил непослушные волосы. Тихое сопение Чонина было слышно лишь Сынмину, с интересом носом уткнувшегося в белые страницы недавно купленной книги. Он не спал уже более часа, однако не стал будить младшего: его сон был важнее утренних поцелуев. Они ведь все равно будут. И совсем не важно, что утро у Ян Чонина – это вообще-то день. Ким, удивившись, спешит закрыть книгу с белой закладочкой в виде котика, и босыми ногами подходит к двери. Он без задних мыслей открывает, тут же чувствуя расцветающие на душе цветы. Ему в ответ заулыбался Чан, облаченный в брюки-парашюты и легкую рубашку с коротким рукавом. — Доброе утро, Сынмин. Чонин спит еще, не так ли? — его смех перенимает и Ким. — Я не сплю! — вдруг весьма громко раздается за их спинами, перебивая вдох пытавшегося что-то сказать Кима. Обоим парням открывается забавная картина: младший приподнимается на локтях и с закрытыми глазами твердит, что совсем не спит. Его волосы сбились в темное гнездышко, а кожа на щеке помялась от складок мягкой подушки. — Который час? — Одиннадцать с копейками, — оповещает Бан, привставая на носочки, ведь наблюдать за настолько милым Яном спросонья, кажется, его новая любовь, заслуживающая особого внимания. — Ой, тю, — слышаться тихое фырканье. — Зачем будить тогда вообще. Рано еще… — Он такой смешной. Я думал, это у него исключительно студенческая привычка была. — Она появилась раньше, — будто говоря во сне, перечит Бану Чонин. — Я был жаворонком до четырнадцати, но потом мой организм решил больше в такие игры не играть. — Ты был когда-то жаворонком? — выпучив глаза, Сынмин даже не осознавал, насколько громко задал свой вопрос. — Какая ты интересная личность, оказывается: встречаюсь с тобой два года и все еще узнаю что-то новое. Последние капли сонливости в парне убивает его собственный смех. Кажется, сонная нега совсем развеялась. Уж никогда он бы не простил кому-то свое резкое пробуждение против воли, однако на место сна приходит реальность и осознание: все это не сон, а он действительно в Австралии. Жара парит тело, но мечтательный пейзаж и тихое море заставляют простить ее. Парень не слышит, о чем там щебечут Сынмин и Бан, да и как-то еще не интересно. Спина побаливает после новой кровати, матрас на которой оказался немного более мягким, чем хотелось бы. В животе потягивает, кажись, от голода. Ах, точно. Чонин до конца вспоминает прошлый вечер и смеется про себя, ведь после встречи с Хван Хенджином, которой абсолютно никто не ждал, он с Кимом так и не сумели поужинать полноценно, заказав лишь легкие блюда. Теперь же парень был готов съесть целиком коня, а лучше уже слона, да побольше. И чашечку кофе черного. Сынмин пообещал Бану, что они спустятся через двадцать минут, как только Чонин проснется и перестанет быть скорее машиной для убийств, нежели человеком. Ян вдогонку подтверждает, махая ручкой, прежде чем спрятаться за дверью душевой. Быстрая рутина приводит в себя, и теплый душ возвращает в реальность, но куда более важным утренним ритуалом он считал совсем не кофе, и не чистку зубов, совсем нет. Поцелуй с любимым. Да, вот оно. Ленивый сухой поцелуй с Сынмином, с ладонями на его талии, и его на своих плечах. Он просыпался ради этого каждое утро. Он будет просыпаться ради этого всегда. Утро иногда казалось разрушительным для жизни, возвращая в мир, который не был создан с нежностью, и становился лишь ограниченным куполом с ненавистью и злом, но когда губы старшего касались с теплом его губ – все исчезало. Все теряло свой смысл кроме мысли: пока они вместе остальное было каким-то незначительным. Парням получилось выйти даже раньше: через пятнадцать минут они лениво спускались лифтом вниз, к ресторану, где их ждала милая парочка. Сынмин задумался, что отныне не может представить Ли Минхо злым. Они не виделись почти год, и совсем не общались, однако образ строгого ректора так быстро бесповоротно исчез на той стороне его разума. Вместо него был просто… просто Ли Минхо с милой улыбкой в больших черных очках, который был влюблен в Бан Чана так, что без сомнений согласился выйти за него и отправиться для этого в совершенно другую страну. Теперь он был просто парнем, немного старше за них, что любил разглядывать небо с телескопом и писать о созвездиях диссертации. И вдруг все это подтвердилось. Стоило им зайти в ресторан, как с большого столика около стены, где виднелась высокая ваза с розами, выглянули большие глаза, полные маленьких бликов и блестящих звездочек. Минхо весело машет им рукой, будто бы вовсе не он был тем, кто мерял их с ног до головы взглядом полным гордости и недовольства. Это не было важно. Сейчас он был другим. Сейчас он был счастливым. — Здравствуйте, ребята, — улыбчиво протягивает он руки парням и совершенно не пытается скрыть чувства радости. — Здравствуйте, ректор Ли, — Сынмин тихонечко смеется, пожимая чужую руку. — Нет-нет, просто Минхо, — щурит парень глаза. — Если я буду ректором еще и в дни своей свадьбы – это будет худшей кармой. — Хорошо, Минхо-хен, мы постараемся подарить тебе хорошую компанию гостей на церемонии. Приглашение вообще стало для нас с Мином шоком, — вливается в разговор Чонин, присаживаясь рядом с Кимом на другой стороне стола. — Это было неожиданно, но возможность побывать в новых краях и разделить с вами праздник показалось нам слишком привлекательной и милой. Спасибо, что пригласили нас. — Это, кстати, была идея Минхо! — вдруг замечает Чан. — Это он предложил пригласить вас. Нет, я, конечно же, думал об этом с самого начала, но он просто опередил меня… — Да-да, — хитро тянет Ли. — Конечно-конечно, мы все тебе верим. Бан разочарованно пускает плечи, но теплая улыбка не может исчезнуть даже с таким поражением. Вот так и живи с котом Ли Минхо: сначала он говорит, как сильно любит, а потом хорошему другу сдает с потрохами. Какое предательство. — Нет, ну, я на самом деле думал о вас, когда мы планировали свадьбу, но мне сразу казалось, что Минхо будет против. Но после, когда он уже предложил сам, я понял, что зря волновался. Сынмин улыбается скромно. Он не осознавал, как Минхо удавалось быть строгим и холодным ректором в стенах темного кабинета, а в то же время искренним милым парнем, заматывающим кончики каштановых волос на палец и смеющимся с встречи старых знакомых. Минхо спрашивал об их планах на эти следующие дни, и парни перебивали друг друга рассказами. За те несколько минут, пока их заказ готовился, они успели на пальцах пересчитать свои желания, где на самом первом месте, на пьедестале в свете солнца нежилась поездка в Сидней. Лицо Чана вытянулось от приятного удивления, стоило парню это услышать. Сидней был его домом, потому душу согрела мысль, что Сынмин с Чонином горят желанием увидеть большой город. Они обязательно прокатятся на катере, глядя на всемирно известную оперу, разглядывая небо через солнцезащитные очки. Никакая жара и палящие лучи не станут им преградой в этом путешествии. Никакие пробки на раскаленных дорогах и длинные часы в душном автобусе. — Простите, я на много опоздал? — как вдруг тело Сынмина пронимает ток. Парень замирает, однако его голова машинально поворачивается назад, что в принципе смотрелось пугающе: сжатое мраморное тело, подвижная тонкая шея и глаза, нахмурено вылупившиеся на еще одного гостя. Его знакомый голос был отнюдь не как соль на рану. Подобного сравнения, украшено кровью разбитой любви Хван Хенджин не заслужил, уж точно не от Кима. А вот быть сравнимым с пережеванной сопливым ребенком жвачкой, вполне. Так вот: его знакомый голос был как пережеванная сопливым ребенком жвачка, что пристанет к любимым брюкам и пятно от нее никогда больше не отстирается. — Вам тоже привет, — словам передует громкий, почти болезненный вздох, осевший в ушах эхом. — Доброе утро, — первым отвечает парню Сынмин, после слова подхватывают улыбчивые молодожены. Лишь Чонин, подозрительно прищуривший глаза, молчит. — А вы знакомы? Уже пересеклись, наверное, — удивленно звучит с губ Минхо. Он взгляд переводит с Хенджина, севшего возле Чана на парней, немного поджимая губы, когда глаза замечают не очень позитивно настроенного Яна. — Ага… — кивок следует от Кима. — Года четыре назад. Парень совсем не заморачивается: он беззаботно закидывает в рот тушеные брокколи в остром соусе и даже довольствуется реакцией Минхо. Тот был ошеломлен. Сынмин знал, что сейчас начнется шоу. — Правда? То есть, вы знаете друг друга? — смеется так мило. — Вот это совпадение! Блин, как круто вышло. И как вы познакомились? — Он мне деньги не заплатил и попытался слиться, — с усмешкой вмешивается Чонин. Ли медленно переводит на него взгляд, в зрачках виднеется слишком много вопросов. — Потом я вычислил его место положения с помощью инстаграма Сынмина и пришел в ресторан давать ему люлей, тем самым опозорив его перед его, на тот момент, парнем. Назревающая буря эмоций, слов и шокированных вздохов заставила Хенджина молча уставить в стол. Ну все: ему конец. Конец не только от Ян Чонина, который ни за что и никогда не упустит и шанса задеть его эго, но и от Ли Минхо, которому, кажется, прямо сейчас откроется очень неожиданная тайная правда. — Парнем? — неожиданно для самого себя выплевывает Ли, наклоняясь над столом, чтобы через плечи Чана взглянуть на Хвана. Его глаза напоминают глаза игривого кота, который впервые в жизни увидел снег, совсем не желая ступать в него мягкими лапами. — Постой, ты же говорил, что гетеросексуален. — Ну… — рвано слетает с пухлых нервно искусанных губ. — Как бы… — Как бы, кажется, он просто навешал всем лапши на уши, так как он встречался с Сынмином довольно долго, но после поступил совершенно неподобающе для любящего партнера, — перебивает Ян, продолжая серо, но гордо тараторить точно заготовленную для атаки речи. — Потом их отношения прискорбно завершились; Сынмин уехал в Пусан, я помчался вслед за ним, а дальше вы все знаете. Поднятая левая бровь на лице Ли и приоткрытые губы казались парням невероятно живописными. В голове старшего, наверное, обезьянка в тарелки била, заглушая все разумные мысли. В обычное время он бы никак не позволил себе с таким лицом сидеть перед кем-то, но, кажется, ребята стали ему немного ближе, нежели просто бывшие подчиненные, выйдя на маленький уровень доверия между друг другом. Небольшая вилка все еще была в его руках, даже вместе с наколотым листом пекинской капусты из салата, что в сочетании с всеобщим видом становилось лишь более смешным. — То есть ты все-таки би, — акцентирует Минхо внимание, обратившись к Хвану. — На самом деле… нет, — отрезает младший. — Это очень долгая история, и… она слишком долгая, чтобы успеть рассказать все за завтраком, — нервный смех выдает всю подноготную его скользких планов. — Все в порядке, что ты, — вдруг выступает Чан. — Это ведь совсем не важно. И вроде как, Сынмин с Чонином собираются много чего сделать, так что не хочется их задерживать. Ким, уловив тихий подтекст, быстро пихает за щеки свое блюдо. Он как никогда прежде соглашался с Чаном, который, сюда по всему, догадался обо всем, и уже было испугался, что какая-то тарелка обязательно полетит прямо в лицо Хвану. И кинет ее непременно Ян. Медленно накаляющаяся атмосфера стала для Минхо в порыве интереса незаметной, но холодный ум старшего сработал слишком быстро. Он обязательно разузнает, что же случилось четыре года назад, и как же все закончилось.

***

Море оказалось теплым. Тихий плеск воды, разбивающийся о гладкие вымытые камни, ласкал уши. Зимний муссон закрадывался под свободную рубашку, с утра украденную из чемодана Чонина. Сынмин был счастлив. — Аккуратнее, — негромко приговаривает Ян, за руку помогая старшему спуститься с большого валуна. Все проблемы, взрослые заботы и даже утро, полное сомнительных, но забавных разговоров, дивных секретов и Хван Хенджина, забылось. Он не думал об этом. Стрелка часов касалась двух дня, и Чонин было думал, что на улице будет настоящее пекло, не позволяющее им выйти на прогулку, но все оказалось не так однозначно. Большое количество крема с защитой от солнца, кепка на пушистые волосы и дышащая одежда – и вот их путь лежал по горячему песку. Сынмин в руках держал свои белые кеды, спускаясь на светлые песчинки. Они случайно забрели сюда: на берег, окруженные большими серыми валунами. Здесь совсем не было людей, и Ким удивлялся, ведь место показалось ему поистине прекрасным. Отсюда море видно далекое, и небо, что на горизонте синеет, пряча в себе сотни звезд. Отсюда до отеля дальше, но к свободе – ближе. Парень старался ни на миг не отпускать Чонинову руку. Ему совсем не хотелось. Младший наблюдал за Сынмином в своей рубашке и любовался, глядя на щеки раскрасневшиеся от солнца, и глаза блестящие прикрытые. Он знал, что Ким любил море, любил все, что с ним связано. Найти для него пустынный берег было его главной целью, дабы показать ту морскую реальность. Тихая гладь воды, на белом берегу становившейся прозрачной, ласкала пальцы. Сынмин смеялся и убегал, когда она касалась его ног с холодом, но всегда возвращался, зарываясь во влажный песок. Он Чонина тянул за руку, призывая сделать так же, и смотрел в любимые глаза. Они были особенными. Они прятались от внешнего мира, но всегда смотрели на него с трепетом и теплотой. Ким не был уверен, что заслуживал этой любви, но младший заставил удостовериться в обратном. Сынмин боялся, что однажды холодное утро подарит ему отнюдь не поцелуй легкий, а колючее, болезненное до плача разочарование. Разбитое сердце. Он боялся, что однажды Чонин разлюбит его. Боялся, что он снова столкнется с мраком реальности. — Здесь очень красиво, — парень вздрагивает, когда младший так беззаботно роняет слова на теплый ветер. — Но ты, все же, красивее. Под тихий смех Сынмин наносит на его плечо сокрушительный удар. Чонин никогда не сдерживал себя в комплиментах и находил любой повод заставить старшего улыбаться, однако тот снова и снова смущался. Так он решил, что будет делать ему комплименты ровно до тех пор, пока тот не перестанет стесняться их. Это напрямую значило, что Ян будет делать их вечно. — Все же мне правда нравится здесь, — признается. — Тут так… тихо. Никто тебя не дергает, никто не давит на нервы и не просит сделать сто тысяч дел, а потом еще провести пять пар для людей, которые сами не понимают, зачем проснулись с утра, а тем более приперлись на них. Я бы лучше вечность провел на каком-то острове, лишь бы подальше от мира. Главное чтобы ты был рядом, — он мизинцем касается чужой руки, что в песок зарывалась, и в глаза смотрит прикрытые. Чонин, улыбки не сдержав, смеется. Кажется, теплая погода и здоровый морской воздух дурно повлияли на его парня. Теперь он будет днями напролет говорить что-то о любви. Любви, которая держала его за руку, сидя на горячем песке.

***

— Доброе утро! — раздается громким радостным вскриком. Сынмин, точно ошпаренный, подскакивает на кровати. Размытым взглядом он глядит на все вокруг, но самым поражающим оставался Чонин. Бодрый Чонин, запрыгнувший на него с улыбкой по самые уши. Парень переводит глаза на маленькие круглые часы, что стояли на середине его прикроватной тумбочки рядом с белом лампой, и вдруг с его губ слетает ошарашенное: — Шесть утра и ты не спишь?! — Как же мне спать, если через два часа у нас автобус? — прижимает он руку к сердцу. — Я едва ли смог уснуть из-за ожидания, а проснулся так вовсе после первого будильника. Я подумал, ты можешь проспать и будешь потом нервничать, так что решил разбудить тебя. Сынмин приходит в себя, просыпаясь. Все правильно. Да, именно так, Чонин разбудил его, чтобы не проспать время выхода. Еще вчера вечером они вместе купили два билета на туристический автобус до Сиднея. Они прибывают туда в одиннадцать, а в запасе целых восемь часов свободной прогулки по всем-всем местам, что в глаза хотелось увидеть. Чонин казался Киму воздушным: из угла в угол бегал, не находя себе места. На стульчике висел его набор одежды, а в уголке около двери два рюкзака стояло: их маленький дорожный набор. Сынмин старается проснуться быстро, однако сонная нега пленила сознание. — Ой, чуть не забыл, — вновь подбегает Ян к кровати. — Вот держи, твой любимый чай перед завтраком. В руках его белая чашка на маленьком блюдце, а на лице – все та же улыбка. Кажется, Сынмин влюбился на капельку больше, пускай казалось, больше было совсем уже не возможно. — Тут продается мой любимый чай? Где ты нашел его? — мямлит негромко, чашку за ручку аккуратно беря. — Нет, на самом деле, — пожимает плечами. — Я просто взял несколько пакетиков с собой из дома, зная, что ты будешь рад пить его тут тоже. Брови старшего удивленно приподнимаются. Вокруг витает запах бергамота и нотки корицы, любимы его сердцу, но оно билось быстрее, заливаясь любовью от единой мысли, что Чонин перед поездкой задумался, что Сынмину будет приятно в отпуске пить любимый чай. — Ну, ты просыпайся потихоньку, а я сбегаю в рестик внизу и принесу нам сюда. Что ты будешь на завтрак? Ким дергает кончиком губы: — Я как-то не голоден. Чонин замирает на месте, поджимая тревожно губы. В глазах строка бегает, в ней Сынмин так легко видит беспокойство и громкие ноты заботы, что жила в младшем каждый день. — Уверен? — интересуется мягко. — Может быть что-то легкое. Салат, может быть? Я бы не хотел, чтобы ты пропускал приемы пищи. Сынмин сжимает челюсть, лишь бы не позволить уголкам губ приподняться. Он не знает, почему, но желание ярко смеяться и целовать Чонина в этот момент было сильнее желания завалиться спать дальше. И он, даже попытайся с ним бороться, проиграл бы. Куда ему идти против такого, когда ноги сами выпутываются из одеяла и комнату меряют по пушистому коврику в сторону Яна, и когда руки обвивают его шею, а губы льнут к чужим. Он был готов на спину свою табличку повесить: не тревожить, ведь целуя кареглазого парня в его объятьях, он знал, что был там, где должен. Он не встречал подобной любви раньше. Он не любил никого сильнее, чем любит Чонина и он никогда не сможет отпустить. Ян целует его смазано и влажно, мягкие щеки держа в ладошках. Целует, потому что любит. Целует, потому что не может без этого жить. У него где-то на задворках сознания лампочки мигали, и сигналы звучали, что времени не много, но он с силой вырывал все провода, что снабжали его замок электричеством, позволяя миру погрузиться во тьму. Ему не было страшно. Сынмин всегда был его светом. С тихим причмокиванием парни отстраняются. Губы покалывает, а глаза ищут взгляд родной. В груди мерцающее тепло пульсировало и согревало, им зима была не страшнее бескрайней ночи. Лишь бы вместе. — Нужно собираться, — Сынмин шепчет самими губами, глаза закрывая и лбом сталкиваясь с чужим. — Да, — Чонин кивает мелко, так же не желая уходить. Ким шаг назад ступает, потягиваясь. Он все еще зевает и думает в облачных мечтах увидеть на сон больше, но сейчас нужно было выпить чай и собраться, а после, уже в дороге, можно будет с удовольствием доспать на плече младшего.

***

Его план победно сбылся. И никто тому не был против. Чониново плечо было занято тяжелой головой, умная ведь, начиная с их самого отъезда со станции. Удобные места лишь создавали больше комфорта в безмятежном сне, который младший усердно хранил. Он был его стражем, его рыцарем. Не на белом коне, но когда-то с белыми волосами. Сынмин всему был рад. Ян снимал и фотографировал все красивое, что попадалось им по дороге, почти не отрывая телефон от окна, и в наушниках слушая любимую песню, напоминающую о лете, их самом первом лете. Долгая дорога проходила быстро, если на время глаза не кидать и не думать о проходящих минутах, лишь смотреть на любимое лицо и слюнки ловить, с открытого, как у малыша, рта. Парень улыбался спящему личику и надутым щекам, что на солнце всегда блестели румянцем, точно ягоды любимой клубники. Сынмин весь был сладким, точно чупа-чупс, который Чонин успел съесть за время поездки. Сладость осталась на губах, почти такая же, как после поцелуев со старшим, как после секса с ним, как после простого взгляда в его большие глаза. Чонин любил его. Это было необратимо. Это было навсегда. — Хей, Минни, — его голос звучит мягко и тихо, точно галлюцинация во сне, которую не хочется потерять. — Просыпайся, мы приехали. Парень мычит протяжно, быстрым жестом протирая глаза. Он сглатывает вязкую слюну, выглядывая в окна автобуса, который уже стоял на станции. Яркое солнце слепило, заставляя жмуриться и быстро моргать, прогоняя солнечные зайчики. Чонин забирает их вещи и следит, чтобы Ким на узких ступеньках не подвернул ногу спросонья. Их улица встречает мерцающим светом и ветром теплым, что по рукам и спине гладит, играть завлекая. Он был нежным. Нежным, прямо как Сынмин. — Вау, — медленно на выходе произносит старший, кружась на месте и глазами ловя все искорки. Он не знал, что больше их было только у него в глазах. Вокруг были дома и статуи, магазины и солнечные улицы, что звали пройтись вдоль них, разглядывая все вокруг. Сынмин надевает на голову кепку, прячется от солнца и упирает довольно руки в бока: — Да, я готов к путешествию. Чонин неожиданно для себя хрюкнул, точно маленькая домашняя свинка, что породило между парнями неостановимый заливистый хохот. Сынмин хватался за плечи младшего и настойчиво запрещал себе смеяться каждый следующий миг, но все тщетно: его голос снова срывался в истерическом смехе. Даже замечая оглядывающихся на них людей, ему было плевать. Вспоминались дни, когда его жизнь строилась исключительно на мнении других. Это было зависимостью хуже многих наркотиков, тяжелее многих сигарет. Это было хуже его пристрастия к алкоголю. Его кожа гнила, она порастала плесенью от каждого слова, что лилось в его сторону, но он был зависим. Он не мог отказаться. Решение уехать подальше от этих слов было верным. Решение сорваться в Пусан и подписать договор об обмене. Пусан стал его точкой невозврата, даже пускай в Сеул он все-таки вернулся, речь шла о другом: он изменился. Где-то в социальных тестах, спрашивающих о лучшей и худшей версии себя, Сынмин, задумавшись, поставил бы галочку возле первого. Неосознанно для себя парень менялся каждый день, пока не однажды не остановился напротив зеркала и понял, что единственным верным путем в его жизни был Чонин. Чонин был его правильным выбором. Поток улетающих вслед за жарким ветром мыслей затерялся в сознании. Гул машин на дорогах и голоса людей, смешивающихся долгой шумной нотой – все напоминало ему большой родной город, его летнюю жару, его высокое бледное небо. Чонин успел найти на вокзале стойку с брошюрами, где со своим небольшим знанием английского сумел найти нужное: карту с пометками достопримечательностей и памятных мест. В его голове заработали все механизмы, начались бесконечные расчеты и долгие бегунки раздумий. Кажется, он уже решил, куда они отправятся в первую очередь. — Итак, мы сейчас в относительном центре города, — начинает парень тираду, подойдя к старшему. — Я очень хочу пойти на круиз: он длиться полтора часа и там довольно классный путь по разным местам. Но сначала... — Кушать, — резко перебивает его Ким. От Чонина следует только кивок: — Кушать. Двинувшись в путь по длинным людным улочкам, парни обсуждали абсолютно все, что видели их глаза. Сынмин ни на миг не выключал телефон, фотографируя каждый угол, если тот хоть немного казался ему эстетичным. Ян понимал его, но в этот конкретный миг им руководил только голод, который своими красными глазами заприметил самое лучшее место в мире: МакДональдс. Точно зомби с выставленными вперед руками, Чонин шел именно к нему, не видя никаких препятствий. Ким спешил за ним, продолжая делать как можно больше снимков, дабы по приезду в отель в Мельбурне выбрать что-то хорошее. — О, мне обязательно двойной чизбургер, — настаивает младший, пустив за кассу самообслуживания Сынмина, лучше ориентировавшегося в английском. Тот слушается, улыбаясь мило под нос. Он заказ оформляет, и чек с номером забирает в карман. Очередь была привычной большой, однако парни нашли себе увлекательное занятие, изучая вместе в интернете несколько мест, куда бы они хотели отправиться за сегодня. Старший хотел все и сразу, и метался от одной статьи к другой, пальцы кусая. Он и экскурсии смотрел, и музеи изучал, в итоге соглашаясь с мнением Чонина: круиз был хорошей идеей. Чуть было не пропустив свой заказ, младший ломанулся к кассе, благодаря милую блондинистую девушку. Все же говорить на английском было ему каторгой. Лучше уж читать, да слушать, но, пожалуй, не говорить самому, так стараясь выговорить злосчастную «Р». Вдоволь наевшись, на самом деле, Сынмину вновь захотелось спать. Однако такой роскоши пока что у него не было, приходилось топать за Чонином в сторону причала, куда вел их навигатор. Парень за шлейки держал свой рюкзак и матерился иногда на жару, что заставляло жутко потеть. Сынмин ненавидел именно эту функцию человеческого тела, надеясь, что с эволюцией этот Вселенский ужас пропадет. Путь по меркам навигатора занял у них всего лишь восемнадцать минут, по меркам Кима – вечность. Он немного не учел, что Сидней находился севернее Мельбурна, а значит на целых четыреста километров ближе к жаркому экватору. Это превращало его в маленький ад. Это превращало Сынмина в лужу. — Мы пришли, — радостно оповещает ему Ян, когда уже совсем близко виднеется река. На ней был довольно большой причал, где рядом можно было купить билеты на дневной круиз, откуда открывался вид на знаменитую оперу, Харбор-бридж и много других мест, прежде виданных только в интернете и на обложках туристических журналов. — Ну наконец-то! — Сынмин протянул руки к небу, пускай оно подарило ему только адскую жару. Где-то там за спиной Чонин покупал билеты на двоих, получая указания, куда идти им дальше. Парень выслушивает внимательно, запоминает путь и, подхватив возлюбленного под руку, шагает вниз по крепким деревянным ступенькам. — Красиво, скажи? — его глаза бегают по отдаленному горизонту, что граничил с противоположным берегом. — Да, очень, — Ким смотрит под ноги, но тут же следует за чужим взглядом. Чонинова душа, будто-бы, находила свою свободу здесь, далеко от дома. Тут целый мир кажется крошечным, а ты – большим. Он чувствовал на своей спине крылья, просто, вроде как, не умел пока что летать. Но ничего, Сынмин обязательно научит. Круиз отправлялся через несколько минут, и парни как раз успевали. Большая яхта вмещала на себе порядка тридцати человек, а вместе с ними – гида, обещающего рассказать о памятных местах. Ким вдруг задумался: а нет ли у него морской болезни? Резкий прилив тревоги сокрушил его уверенность, но легкое касание на плече вернуло к эфемерной радости: Чонин, пусть и не знал, о чем думал старший, просто хотел оказаться ближе к нему, когда яхта отошла от причала. Вода была легкой: их маленький кораблик двигался плавно. Гид увлеченно рассказывал о красивой архитектуре и истории Сиднея, привлекая к себе внимание. Чонин время от времени просил перевести Сынмина то или иное слово, что тот незамедлительно делал. — Сейчас мы приближаемся к Харбор-бридж, — акцентирует молодой парень. — Он был построен в тысяча девятьсот тридцать втором году и является один из самых прочных арочных мостов во всем мире. Ян переводит взгляд вперед: мост был невозможно огромным. Он казался просто необъятным. Сложная конструкция и работа нескольких лет дала свои плоды, позволяя тому стоять крепко почти как сто лет. — И, разумеется, справа вы можете видеть исключительное творение современной архитектуры: Сиднейский оперный театр. Парусообразное строение всего здания делает ее уникальной и крайне узнаваемой. Сынмин продолжал слушать в оба уха, глаза прикрывая ладошкой, дабы как можно лучше разглядеть известную постройку. Та, безусловно, стала паспортом всей Австралии. Чонин нежно держал его руку, иногда ложась на острое плечо. Он в некоторые моменты мало что понимал, но при этом совершенно не отказывался от желания рассмотреть каждый элемент, что открылся перед ним под чистым небосводом. Большие дома, богатая культура, столько исторических мест – он был волен не спать сутками, изучая их и посещая. Долгие полтора часа, на удивление, прошли незаметно быстро. Яну на миг показалось, что в какой-то миг он задремал на Кимовом плече, однако все было не так. Их лайнер уже давно повернул назад, приближаясь к причалу. Сынмин восторженно делился переполняющими дух эмоциями. Его лицо искажалось в яркой улыбке под палящим солнцем, заставляя младшего так неотрывно и влюбленно смотреть в чужие глаза. — Вот и все... — тянет он разочарованно. — Это было интересно, пускай иногда мне приходилось просто интуитивно пытаться понять гида, — посмеивается младший. — Но если быть честным: я просто готов прыгать от всего этого. Кажется, это слишком. Я не думал, что когда-то решусь вот так взять и сорваться в, мало того, что другую страну, так еще и на другом континенте! — Да-а, это мы конечно дали с тобой по бездорожью, — сплетает Ким их пальцы, найдя чужую руку в шаге. — Жаль только, это совсем ненадолго. Завтра уже едем на остров и послезавтра – свадьба Чана с Минхо. Поверить не могу, что они выходят замуж, но все же... это так уникально. Сынмин говорил о простой любви, на которую, он думал, Ли Минхо не способен. Кажется, он размышлял о поразительности жизни, которая привела их снова к настырному ректору, но в этот раз в виде хороших знакомых, приглашенных на бесконечно важное для сердца событие. Ким воодушевлялся, думая, что он сможет разделить чье-то счастья. Это было особенным. Это было настоящим. Однако... Чонин ощущал нечто другое. Конечно же, он разделял мысли Кима, который был прав так же, как и всегда, но сердце сжималось от иного. От осознания. Ян Чонин жил в мире, полном границ и дискриминации. На его сердце виднелся грубый шрам, слезами и любящими руками Ким Сынмина зашитый, но ведь его оставило именно оно: непринятие. Непринятие на почве его ориентации. Оказавшись за океаном, в стране, где человека не судят по обложке и тому, кого он держит за руку – мир точно переворачивался с ног на голову. Люди не оборачивались на него, когда он держал Сынмина за мизинец, не шептались, кидая злые взгляды: здесь всем просто было плевать. Тут жизнь длинная и даже так никто не пытался тратить ее на неодобрение других. Подобное безразличие могло показаться чрезмерным, грубым, может быть даже, безнадежным, но Чонин видел в нем свет. Чонин выдел в нем свой шанс. Он мог без любых тревожных мыслей легко поцеловать Сынмина в щеку, мог приобнять за плечи и повесить на мосту замок с их именами. Он мог не стесняться своей любви. Здесь она могла жить. И, держа Кима за руку, второй уцепившись за лямку черного рюкзака, они по городу чужому гуляли в поиске мороженого киоска. Они были взрослыми и серьезными, жизнь их была полна работы и повседневных забот, что неминуемо превращались в тяжелую рутину, затягивающую в грязные мертвые пески. Но они, подобно скандалящим подросткам, убежали. Они собрали всю свою жизнь в рюкзаки и со всех ног ринулись прочь, оставив трудности разбираться самих. Математику Сынмин скинул на калькулятор, Чонин проблемы клиентов – на их собственное усмотрение. Мир складывался в маленькое оригами в форме кораблика, десятки корабликов, что плыли рекой, вдоль которой парни шли по набережной. Теплый песок щекотал босые ноги и колол пальцы, но любовь была сильнее. Любовь была их бинтом и обезболивающим наркотиком, их морфином. Срывающиеся в воздух чайки что-то кричали друг другу, а Ян их взглядом провожал, глаза прикрыв. Он песчинки снежные горячие шагами разбрасывал, чужую ладонь щекоча подушечками пальцев. Ближе к воде песок становился плотным и темным, оставляя на себе отпечатки мягких ступней. Солнечный диск, точно золотая музыкальная пластинка, завис над их головами в дневном зените, на волны откидывая звездную пыль своего света. Яркие блики играли в глазах, отсвечивали на загорающей коже и теплили ее этой тропической зимой. Ветер приносил запах соленой воды, свежести и свободы. Свободы, которую они разделили на двоих. — Постой, — Сынмин резко дергает младшего за руку, заставляя неожиданно вздрогнуть и провалиться ступнями в песок. Чонин в лицо любимого глядит, наблюдая за расползающимся по его коже шоку. Глаза чуть было стекляшками не выпали из орбит, и парень уже собирался их ловить, дабы на место вернуть, но миг спустя, проследив за пораженным взглядом, удостоверился, что свои глаза ему ловить придется тоже. — Скажи мне, что ты тоже это видишь, — в полголоса просит, дергая Яна за руку, а тот, будто-бы, даже не чувствует. — Слушай, может, убежим, пока они нас не увидели? — так резко и быстро предлагает младший уже готовясь сорваться на бег прочь, но Сынмин ошеломленно продолжает стоять, ровно до момента, пока его глаза не сталкиваются с глазами… Хан Джисона. Юноша совсем не изменился: только лишь кожа больше загорела, и в глазах виднелся блеск ярче прежнего, что ослеплял и вдохновлял. В руках его было два рожка большого мороженного с шоколадными крошками. Что же, зато парни нашли мороженицу. Позитив тоже нужно искать. Джисон останавливается так резко, точно напоролся на невидимую стену. И без того круглые большие глаза стали в разы больше. Ресницы неловко захлопали, но осознание ударило в перегретую без головного убора голову пищащим детским молотком. — Боже мой! — заверещал он на половину набережной, широко раскрывая рот в абсолютно чистом удивлении. Парни замерли. Чонин прикусил губу. Что же… бежать поздно. Осталось принимать удар достойно, оставаясь стоять с глупо улыбающимся Сынмином, но, взглянув на него, вся неловкость исчезала. Хан сквозь ветер ломанулся в сторону бывших преподавателей. Он выглядел так забавно и мило, что Ким не сдержал смеха: он вдруг признался самому себе, что скучал. Парень врезается в самого старшего с объятьями, всеми силами стараясь не запачкать его лавандовую футболку мороженым. Сынмин, не ожидав, секунду стоит в ступоре, пялясь в пустую реку, но после сдается, приобнимая студента за широкие плечи. — Это как вообще? — так же быстро отстранившись, смеется громко. — Ну… — Сынмин затылок чешет задумчиво. — Такой же вопрос. Из-за будки с лимонадом вдруг выходит еще одна фигура. Так же знакома. Так же глазам родна. — Ну вас тут и компашка, — бездумно роняет Чонин с губ, ловя шокированный взгляд никого иного, как Ли Феликса. — Это… — лишь вздох слетает с его уст. — Что вы… здесь делаете? — В отпуске мы, — Ким плечами пожимает. — На свадьбу знакомых приехали. Но постойте, это вообще не важно. Как здесь оказались вы? — Согласен, это куда интереснее, — Ян так же щурится. Джисон и Ли переглядываются. Их немой зумерский язык всегда оставался старшим непонятным, но, наверное, младшие говорили на таком же языке крепких чувств, положенных на основе лучшей дружбы. — Я домой прилетел к семье, а Джисон за мной погнался, — смешок Феликса перебивает недовольный Джисон: — Нет, все было не так, — перечит. — Короче, как все было: летом я чего-то вдруг понял, что совсем глубоко впал в депрессию. Нет, без шуток, мне было тяжело просыпаться по утрам, потому что мысль о том, что каждый день приближает меня к неминуемым проблемам с учебой, сном и здоровьем, вечной усталостью и всякой простой чепухе, с который мне было трудно справляться, убивала мою личность невероятно жестоко. Все эти приколы, при чем, совсем не смешные, закончились походом к психологу, а оттуда – к психиатру, и, в общем, через две недели вышел я из кабинета с диагностированным тревожным расстройством, и когда в тот миг я бы желал безвозвратно раствориться в воздухе, сейчас я с уверенностью могу заявить, что чувствую себя лучше. — Ну, короче потом, когда август закончился и началась учеба, второй курс как никак, то он взял академический отпуск, — перехватывает долгий рассказ Феликс, активно жестикулируя на каждом слове. — Где-то до середины сентября, пока я старался всегда поддерживать его, в этой пушистой голове зародилась какая-то идея, которую он хранил вплоть до октября, чтобы в рандомный день в шесть утра заявиться ко мне в комнату и сказать, что он едет в Австралию жить в горах. Бровь Сынмина почти сделала круг вокруг его лица, возвращаясь на место. Чонин уставился на парней с таким детским глупым удивлением, что сам бы, наверное, с себя посмеялся. — Нет, ну не перекручивай, — перебивает друга Джисон. — Я сказал не так. Я сказал, что поеду в Голубые горы к тебе домой, выучу их, и буду работать гидом. — Честно говоря, даже без тревожного расстройства я был бы тоже не против поехать жить в Голубые горы подальше от людей, — негромко добавляет Ян, потирая вспотевшую шею. — Согласен, вот поэтому, начиная с ноября, я оказался здесь, — гордо заявляет. — Феликс подъехал совсем недавно, наверное, всего неделю назад. Как только сессия закончилась, в общем-то. — О, кстати, я сдал сессию лучше всех на потоке! — милая радость скрашивает укрытое веснушками лицо. — Ян-сонсенним, просто представьте: сто девяносто восемь баллов по физике! И по астрономии столько же! Хоть у ректора Ли спросите, ни слова лжи. — О да, спросить возможность будет, — Сынмин губы поджимает, сдерживая смех. — Мы как раз через два дня на его свадьбу. Ли переводит взгляд на Джисона. Джисон переводит взгляд на Ли. Искорки заплясали в их темных зрачках, норовя начать пожар, когда с губ обоих одновременно срывается: — Что?! — Да, все так: он выходит замуж, — легко делиться, кивая. Вдруг Ким просыпается, резко мотнув головой. — Стоп, Джисон, ты голубой? Младший губы пожимает в милый бантик, ресницами хлопая. — Ну... — неловко тянет. — Ну да, это же вы с Ян-сонсеннимом помогли мне принять мою ориентацию. Только вот «голубой» – это грубо как-то, не находите? Хотя вы тоже гей, вам, наверное, прощается... хотя по факту… — Я про волосы. Громкий задыхающийся смех Феликса разорвал воздух вдохом. Парню вот-вот бы стало плохо, а его колени немощно бы столкнулись с горячий песком, но он храбро стоял, согнувшись от хохота пополам. — А, черт, точно, — Джисон, что было мочи, поднимает глаза вверх и глядит на свою синюю челку, что голубым и темным морским переливалась на ярком солнце. — Я забыл уже. — Красивые, — улыбчиво тянет Чонин, впервые проявляя хоть каплю доброжелательности в сторону кого-то, именуемого студентом. Он мило треплет сухие пряди, не позволяя Хану уйти от приставучего касания. — Слушайте, — вдруг заговорил он снова, оторвавшись от рук бывшего преподавателя, многозначительно переглянувшись с Ли, который, на самом деле, ничегошеньки не понял. — А хотите прогуляться по голубым горам?

***

Комкая в руках смятую белую простынь, его дыхание все больше сбивалось. Оно жаркими вздохами оседало на коже и заставляло дрожь бежать по спине. Оно возбуждало, оно доводило до края. Еле слышные ласковые стоны были для ушей медом, что обжигал, но на языке отзывался приторной сладостью. Им хотелось упиваться. И Чан не мог себе в этом отказать. Он перекидывает младшего на спину, нависая сверху, когда ловит раскрасневшиеся губы своими, впивается жадно и льнет ближе. Руки Минхо на его плечах, они царапают и сжимают желанно. Старший пальцами скользит ниже: по груди к бокам и большим бедрам, которые заставляли его падать на колени, поклоняясь. Он усыпал их поцелуями, сжимал до синяков, заставляя скулить в удовольствии, а после замедлялся, ожидая мольб. Он просто любил его бедра. Нет, у него был просто колоссальный фетиш на его бедра. Чан собирал его молитвы в свою копилку, считал и просил повторить снова, слушая такой сбитый дрожащий голос. Он вздохи губами ловил и взгляд чужой искал. Он замыленным был и нечетким. Таким потерянным во всех ощущениях. — Чанни, — зовет на выдохе, хватая его руку над своей головой, дабы пальцы в замок соединить. — Я близко… Минхо ноги шире разводит, скрещивая их на чужой талии, и сам захватывает пухлые губы в поцелуй, посасывая поочередно. Под закрытыми веками звезды пляшут. Они ослепительны. Так же, как и парень над ним, заставляющий выгибаться и отпускать себя, выстанывая любимое имя. Живот сводит. — Черт, — повторяет, как в бреду, — Чанни, п-пожалуйста! Надрывистый стон сводит Бана с ума. Он не может контролировать себя, не чувствует больше связи с реальностью. Он чувствует только Минхо: как он хватается за его плечи, как к себе ближе прижимает, как сжимается вокруг его плоти, отчаянно пытаясь догнать такой нужный в этот миг оргазм. — Кончай, милый, — мягко целует он во влажную шею. — Сделай это для меня. Минхо никогда не отличался особым фетишизмом. Он был самым обычным парнем, когда дело доходило до близости, ему с головой хватало крепких объятий и тихих искренних просьб, сказанных в задыхающихся стонах на красное ушко любимого. Просьб быть быстрее, просьб сделать что-то для него. Но как-то только приказ звучал в его сторону – голова отключалась. Сердце в такие моменты было готово выпрыгнуть из груди. Он плавился, точно сахарная вата на языке, он отдавался в крепкие руки и позволял брать над собой вверх. Это спускает с крючка. Это доводит до исступления. С громким стоном Ли изливается на подтянутый живот, чувствуя, как Чан выходит из него, кончая на мягкие ягодицы. Прожив почти тридцать лет в этом мире, Минхо пока что не находил чувства лучше, нежели послеоргазменная нега, растекающаяся по телу, когда он был в объятьях любимого человека. Чан был единственным. Единственным, в чьих объятьях он хотел бы быть. — Люблю тебя, — проговаривает старший в самые губы, чувственно раскрывшиеся в приглашении. — Я тебя тоже. Несколько минут совместного дыхания, что не спеша приходило в норму, закончились совместным походом в душ, что помог привести себя в порядок. Чан с гордой улыбкой разглядывал свою грудь, всю поросшую следами несильных укусов, чувственных засосов и поцелуев. Минхо всегда любил цветы. Любил так сильно, что всегда оставлял их на любимом теле. И Чан всегда позволял, подставляясь под кусачие поцелуи, что клеймили его с ног до головы. Он принадлежал только одному человеку на Земле. Он хотел, чтобы это знал каждый. Минхо был особенным. С Минхо хотелось курить некрепкие сигареты после секса, с ним хотелось нежиться в лучах приходящего рассвета. С ним хотелось согреваться в теплом душе. Его хотелось любить. О да, Чан всегда будет любить его. — Даже не вериться, что уже завтра… — тянет младший негромко, в халат завернувшись белый махровый. Он выходит босыми ногами, на носочках подходя к креслу, стоящему у выхода на балкон. Он на безымянном пальце крутит небольшое кольцо, где из золота красовался Сатурн. — Да, — ласково тянет старший, становясь сзади. Он опускает руки на чужие плечи, разминая мягкую кожу после душа. — Уже завтра. А потом и послезавтра. А потом… просто вместе. Минхо смеется тихонечко, поджимая ноги к туловищу и расслабляясь под расслабляющими ласками. Он хотел было целый день, что остался впереди, провести вместе, в кровати кувыркаясь под одеялами, а после в одной лишь Чановой рубашке комнату мерять, и на балконе крепкий кофе пить, лениво целуясь с привкусом горького кофеина. В мягкое тишине раздается стук в дверь. Минхо испуганно подпрыгивает, и вмиг понимает: он забыл о встрече. — О боже, Хенджин! — хлопнув ладонью по лбу, шипит он. — Чанни, черт, открой, пожалуйста, и скажи, что я совсем скоро! Буквально пять минут! Голос его медленно исчезает где-то в гардеробе, заменяясь копошением в вешалках и полочках. Приглушенный смех не достигает парня, когда Бан, кутаясь поплотнее в халат, подходит к двери. — Оу… — неловко роняет Хван. — Простите, я… кажется, прервал вас. — Да нет, не беспокойся, — расслаблено ведет дальше парень. — Минхо выйдет через пять минуток, он со всеми делами и подготовкой совсем позабыл о вашей встрече на счет рассмотрения места проведения церемонии. Хенджин беззаботно отмахивается, давая понять, что несколько минут совсем не помешают их планам. Он уже было хотел сказать, что подождет Ли в холле на диванчиках, но Чан вдруг перебил его на вдохе: — Слушай, пока Минхо там копается в триллионе любимых рубашек, не хочешь мне чего-то рассказать? Глаз младшего незаметно дернулся. Он сжимается всем телом, старательно выдавливая непонимание. — Камон, ты знаешь, о чем я, — на легком продолжает Чан. — Слушай, я все-таки, серьезно. Я совсем не знаю тебя, в отличие от Минхо, но я знаю, что он доверяет тебе, как другу, хотя мне показалось, ты скрываешь от него немного больше, чем делают это друзья, — парень оглядывается через плечо, дабы удостовериться, что Ли не застукает своего любимого на допросе одного из гостей. — Завтрашний день для него невероятно важен. И для меня тоже. Но меня расстроить или разозлить – дело ужас какое сложное, я буду терпеть до конца, но если хоть кто-то, — затихшая пауза заставила Хенджина почти спрятать голову в плечи, дрожа под темной тенью огромного Чана. — Хоть один единый человек из тридцати гостей сделает так, что Минхо будет грустить: я кину этого человека со скалы в море. — Понял, — высоко выходит из пересохшего горла, прежде чем голос младшего неостановимо затараторил: — Мы встретились с Сынмином в университете в Сеуле, я запал на него, потому что тогда он показался мне мега сексуальным, а я был странным озабоченным второкурсником, который совсем ничего не понимал ни в любви, ни в жизни, поэтому я притворился идиотом, чтобы напроситься к нему на дополнительные занятия, на одном из которых мы все-таки впервые поцеловались. Я видел, что его смущала наша разница в возрасте, и он не был уверен во мне, так что я сделал все, чтобы он доверял мне. Мы встречались почти девять месяцев, даже съехаться успели, пока… — Пока что? — слыша, что его любимый заканчивает приготовления и вот-вот выбежит из гардероба к Хвану на встречу, Бан нервозно поторапливает. — Пока я ему не изменил, — корчиться горько от самого себя, резко выплевывая главную правду. Старший брови хмурит. Он как-то не совсем представлял такой исход событий. В его голове сотни сюжетов проигрались, находя свой логичный конец, но не один из них не был настолько категоричным. — Ясно… — тянет задумчиво. — А при чем к этому всему Чонин? Как он в это влез? — Эта мелкая зараза была тарологом, к которому я по стечению судьбы обратился с вопросом, узнает ли Сынмин о произошедшем. Я настолько разочаровался, что забыл заплатить ему, а этот додик перламутровый взял и приперся в ресторан, где мы ужинали, и опозорил меня прямо перед ним! А потом Сынмин все узнал и понеслась. — Так все, я тут, — выбегающий из комнаты Минхо перебивает чужую речь. К огромному Чановому счастью Хенджин говорил негромко, а значит вероятность, что их услышал Ли – мала. Парень наскоро прощается с любимым, целуя его в щеку мило, а после сразу извиняется перед Хваном за свою рассеянность. Тот отмахивается, мол, это совсем не страшно. Он чувствовал взгляд Чана на своей спине. Чувствовал, как он сверлит его позвоночник, как следит и будет следить, даже когда выпустит из поля зрения.

***

— Осталось совсем немного, давай, Сынмин-хен, я верю в тебя! — весело хлопает Джисон в ладоши, пока Ким немощно топает вверх по пологому склону. Как случилось так, что парни действительно согласились на подобную сомнительную авантюру, уже становилось непонятно. Несмотря на болеющее сердце, Сынмин чувствовал себя довольно бодро, преодолев столько метров в высоту. Некоторые горы были непростительно крутыми, но Чонин и Феликс, как два довольно рациональных звена их странной компании, решили, что их они обойдут. В виде экскурсионной прогулки по заповеднику парни выбрали невысокую гору высотой около шестисот метров. Сынмину было чисто принципиально важно дойти до самой вершины, чтобы с холма увидеть самую высокую точку парка: гору Веронг. Поросшие луками верхушки касались ветра. С них был виден целый мир. Мир, который парень держал в своих ладонях. В чем была вещь подниматься на гору без экипировки и снаряжения, кстати, тоже никто не понял, однако Джисон заверил всех, что гора в шестьсот метров – это не гора совсем. В каком-то смысле парни с ним согласились, но все же он и Феликс, у которых единственной вещью с собой был телефон и кошелек в кармане выглядели немного странно. Превалировало чувство, что они просто вышли выпить стаканчик лимонада со льдом, а спустя два часа решили поехать и взойти на гору. Ах да… оно же так и было. В общем, за то небольшое время, что парни поднимались, они успели сделать несколько остановок. Посидеть в шуршащей траве, и поговорить с ветром было особой терапией. Чонин понимал Джисона, чувствовал его мысли, точно побывал в его шкуре, и от этого становилось дурно. Ему впервые в жизни стало кого-то действительно жаль. Хан Джисон не значил для него абсолютно ничего: они были лишь незнакомцами, что случайно пересеклись в одном городе, расходясь по своим дорогам в будущем. Оказалось, их дороги пересекались и дальше. И Чонин больше не стал врать. Ни себе, ни кому-либо. Он просто был рад увидеть парней снова, рад услышать их смех, растекающийся по сознанию отголоском прошлого. Прошлого? Нет. Они были его настоящим. — Я рад, что мы оказались здесь, — присев на мягкую траву поодаль от тропинки, что вела вверх, признается Ким Чонину. Младший лишь минутой ранее подошел ближе, садясь в зеленую траву. Она щекотала голые щиколотки и колола кожу, но ему нравилось. Голову Сынмин укладывает на его плечо, призывая не уходить – остаться на лишнюю минуту рядом с ним, глядя на раскинувшиеся просторы бесконечной земли, гигантами возрастающей из камня. Они были столпами земли, были ее опорой и величием. Они были огромными. Такой же горой всегда старался быть он, но рано или поздно его камень крошился и сыпался песком. И рядом с Чонином он стал морем. Живым. Вечным. Свободным. — Я тоже, — оборачивается младший к Киму, смотря в утонченный профиль с острым носом и губами мягкими. Их хотелось целовать. — Рад, что оказался здесь с тобой. Сынмин поворачивает голову слегка, заглядывая боковым зрением в глаза любимые. Средь запятнанного мира Чонин был самой чистой любовью. Средь меди, что хранилась в могучих горах, он был алмазом. — Ну что, голубки, мы идем? — разрушив всю атмосферу, Джисон наскочил на парней со спины, повисая на их плечах. — Да, идем-идем, — мямлит ему нехотя Чонин, обещая себе надавать парню по голове. На уставших ногах парни продолжили свой путь дальше – к порастающей эвкалиптами верхушке. Сынмин наблюдал за парнями со стороны, стараясь отвлекаться от легкой крепатуры в лодыжках. Ему казалось что-то странным: глаза ничего не видели, но вот интуиция шептала иное. Они были… обычными. Не касались друг друга больше обычного, за руки почти не держались, затягивая друг друга выше. Безусловно, они все еще очень много говорили, напоминая прежних Джисона и Феликса, но Ким мог поклясться, что что-то изменилось. — Мы почти дошли! — приложив руки к лицу, выкрикивает Хан. Старшие поднимают голову: им действительно осталось несколько десятков метров. Подъем занял у них около полутора часа, и в этом Чонин ненавидел физику. Просто пройти по прямой шестьсот метров – это совсем легко, а вот подниматься в гору под наклоном не меньше пятидесяти градусов – целая история. На их историю ушло уйма сил и времени, однако никто не мог сказать, что жалел. — Ух, красотища, — вдыхает Джисон влажный тропических воздух через сжатые зубы, мотая головой. Почему парень решил податься именно в голубые горы, парням было не понятно, но, видимо, душа тянулась именно к ним. Их встречали высокие эвкалиптовые деревья, пахнущий зеленью и влагой воздух, свежий, как ни в одном городе. Усталость казалась абсолютно незаметной – ее тишина снимала рукой. Птицы срывались с изогнутых ветвей и пели непривычные для них песни, и Чонин глаза закрывал, прислушиваясь. Сынмин вдыхал глубоко, легкие полностью заполняя запахом леса и не чувствовал боли в груди, иногда появляющейся из неоткуда. Тут красота лечила его раны. Тут солнце было его согревающей мазью. Феликс зовет за собой, медленно шагая по тропинке, со временем порастающей невысокой темно-зеленой травой. Каждый элемент был Киму в новинку. Он вырос не в самой богатой семье, и его развлечением зачастую была именно прогулка с соседскими детьми с лесу, отчего ностальгия под кожей жаром плыла. Все было таким непохожим, таким разным, но в душе отзывалось, точно родное. — Так, — поднимает Хан указательный палец, вторую руку уперев себе в бок. — Я тут помню один путь, который ведет к просто офигенному лугу на обрыве, с которого видно почти всю долину Голубых гор. Мы просто обязаны пойти туда. Рукой он указывает на залитые солнцем леса. Феликс немного хмурится, почесывая веснущатый кончик носа, ведь сделанной тропинки в ту сторону не было. Возможно, Джисон сам изучал горы в поиске красивых мест, куда он бы мог отвести туристов, парень так же этого не исключал, однако… это же Джисон. Впрочем, никто так ничего и не сказал. Парни уверенно двинулись за младшим, разглядывая аккуратные деревья и высокую траву. Над головой взмахивали крыльями птицы, уносясь ввысь за порывами ветра. На высоте было прохладно, но тепло по-прежнему окутывало их тела. Они были согреты изнутри. Согреты любовью. Эвкалиптовый лес вокруг них густел, деревья становились выше, а серебристые листья мягко шуршали под легкими порывами ветра. Запах эфирных масел наполнял воздух, создавая иллюзию спокойствия, но чем дальше они шли, тем сильнее становилось ощущение, что что-то идет не так. Густой воздух парил лицо. Первым шел Джисон, за его спиной – Феликс, а старшие шагали вслед за ними, держа друг друга за мизинцы. Так всегда казалось, что они дома в какой бы точке мира они не находились на самом деле. Однако спустя несколько минут Чонин опустил взгляд под ноги: даже тот маленький намек на тропинку, по которой они шли, пропал. Теперь их путь лежал по девственной мягкой траве. — Джисон-а, — зовет парень хмуро. — А мы точно правильно идем? Настороженность в его голове нисколько не напрягла их сомнительного проводника. Задумался даже Феликс, который прожил в этих горах более шести лет своей жизни. Он помнил все достаточно хорошо, и за такое время научился ориентироваться в лесу, однако он все же обернулся на Хана. — Не парьтесь, — отмахивается. — Мы почти дошли. Ян прищурился. Что же, пускай будет так. Парень кидает взгляд вокруг, с интересом замечая уникальное дерево: кора его была красивой и порванной, точно скоплением маленьких небесных молний. Сынмин, подождав миг, все равно тянет за палец, не желая ненароком отстать от ребят.

***

Долгие минуты перетекали одна в другую. Чонин все больше подозревал все в неутешительном факте: они заблудились. Уж не думал он, что поехав с любимым на отдых в культурную столицу большой страны, он закончит в ней свою жизнь, заблудившись в чертовом эвкалиптовом лесу. Но вдруг все его сомнения развеялись: лес закончился на крутом спуске, а с края, на котором расположился просторный луг, был виден целый мир. Густое синее небо, с редкими прозрачно-белыми облаками и бесконечные пути в сказочное измерение, где все мечты могли осуществляться. С губ Сынмина срывается рваный восторженный вздох. В его глазах отразилась вся красота: Чонин не смог оторвать влюбленного взгляда, не отпуская его руки. Вся необъятность Вселенной вдруг сомкнулась и оказалась в его душе. Время остановилось. Был только он. Чонин вдруг осознал, что любил этого человека больше, чем смог бы когда-то осознать. Пока в шуме мегаполисов его любовь терялась в гуле машин и бесконечных автострад, что вели в далекую неизвестность, Сынмин становился для него тишиной. В тишине он был голосом, что выведет на верный путь. Всю свою сознательную жизнь Ян прожил с мыслью, что, скорее всего, в конце останется один и, даже возможно, принесет себе свой конец сам. Все оказалось иначе. Его концом был Сынмин. Концом времен неосязаемой ночи и вечным началом его самой прекрасной любви. — Здесь просто невероятно, — шепчет парень самими губами, но глаза его, как и раньше, смотрели только на старшего. — Да! — смеясь, соглашается. — Здесь просто невероятно… Падающая вниз долина возрастала вновь волнами из скал, украшенных высокими деревьями и бесконечными лугами. Солнце, медленно опускающееся к своему ложу на горизонте, оповещало, что их время неминуемо подбегало к концу. Робкая тишина обнимала за плечи. Это было бесконечным. Феликс удобно усаживается в теплую траву. Карими глазами он глядит на солнце и горы под ним, что были выше их, но они казались такими близкими. Он хотел бы руку протянуть, хотел бы коснуться мягких синих вершин. — Скажем им? — перебивает идиллию Хан, подошедший к парню. Ли знает, о чем он думал. Знал, что хотел сказать. Это казалось ему важным, но обыденным. Чем-то вроде обряда посвящения. Чем-то вроде неизбежности. — Да, — кивает он с грустной улыбкой. — Можешь сказать, если хочешь. — О чем сказать? — задорно лыбиться Сынмин, падая рядом со студентом. У него в глазах солнечные зайчики и неподдельный интерес, а на душе – мечтательная легкость. — Мы расстались. Фраза прозвучало в один голос от обоих парней и так спокойно, будто-бы это произошло столь давно, что начало медленно забываться. Ким, ошеломленно уставившись на Хана, не спешил говорить вертящийся на языке вопрос. Вот, что казалось ему не таким, каким было раньше: между парнями больше не было тех чувств. — И… — Чонин подозрительно выгибает бровь. — Как давно? — Да прилично уже, — думает Ли в голос. — В середине второго семестра: в апреле. Во время, когда вся любовь расцветает, наша – завяла. — Но это не помешало нам остаться друзяшками, — ухмыляется старший, а Феликс ему в подтверждение дает кулачок. — Мы просто поняли, что, пускай любим друг друга, и чувствуем себя комфортно, отношения – не наш случай. Мы просто лучшие друзья, которые на каких-то полгода стали друг другу друзьями с привилегиями. — И такое бывает, — грустно подмечает Ким. Расставание – слово, которое стало для него кошмаром. И дело было не в каких-то прошлых отношениях, не в Хенджине или ком-то еще. Дело было не в прошлом. Дело было в страхе будущего. Расставание с Чонином: кошмар, что приснился ему однажды ночью и по сей день не отпустил. Разговоры о глубоком длились привычную вечность. Ким отпустил душу в вольный полет, дабы сохранила в себе просторы безграничной горной долины, а сам он рассказывал на пару с Яном их историю. Она Джисону стала примером, а он ей – главным фанатом. Для него парни стали ненаписанной книгой, неснятым фильмом, незаписанной песней. Они – просто жизнь. Просто любовь. Он бы тоже хотел обрести эту любовь.

***

Свет красного заката, пламенем захвативший небо, разливался по земле. Воздух плыл от жара и пах вечерним шумом моря. — Честно говоря, я счастлив, что мы пересеклись снова, — прикрыв глаза, бескорыстно признается Феликс. Чонин смущенно улыбается. Сынмин снова обнимается с Джисоном, крепко-крепко, покачиваясь из стороны в сторону. — Я не знаю, увидимся ли когда-то еще, но я рад, что когда-то вы учили нас, а теперь на день стали друзьями. Сынмин плавится и протяжно мычит сквозь улыбку, мотая головой. — Я ничего не могу сказать за Чонина, но я был рад побыть для тебя другом, Феликс, — парень обнимает младшего за плечи, похлопывая по спине. Автобус отбывал с минуты на минуту. Парни еще долго махали обеими руками младшим с окна. Подстать своей веселой натуре, не способной быстро отпускать, и тосковать с чувством незабываемого тепла, Джисон оббежал всю станцию, пока автобус выезжал на автостраду. Феликс бежал вслед за ним и смеялся, светясь куда ярче того малинового солнца. Чонин треснул, как старые песочные часы. Черные песчинки высыпались на белый стол. Он возымел шанс наполнить часы новым песком, собранным на берегу острова. Он не станет отрицать, что на любовь способен редко, и почти никаких позитивных эмоций он никогда не питал к своим студентам. Но он бы непростительно соврал, сказав, что никогда не любил Хан Джисона и его трезвую голову, что бегала отдельно от тела – Ли Феликса.