La fortune

Раннее утро освещает комнату поздним рассветом. Незашторенные окна никак не препятствуют солнечным зайчикам обжечь хрупкую оголенную кожу на плечах, груди и шее. Сынмин лежит на удобной груди, сладко сопя, пока во сне его обнимает младший. А он уже не спит. Парни, несмотря на всю усталость, говорили еще много часов этой ночью, и это было намного интимнее, чем секс. Чонин рассказал о кошмарах, признался во всех бессонных ночах и… стоит признать, он был не прав, ведь Сынмин не злился. Сынмин заглянул в его лицо, большим пальцем поглаживая острую скулу, и слушая внимательно, не упуская ни слова, ни вздоха. Никогда прежде Ян не чувствовал такую легкость после искренней исповеди кому-либо. Старший брови сводил и глаза отводил, но продолжал слушать, понимая, как младшему важен он рядом. И он был рядом. — Спасибо, что рассказал, — после минутной паузы говорит Ким, по волосам поглаживая. Чонин не знал, что с этим делать. Он вновь почувствовал себя запутанным во всем студентом, у которого нет истинной родительской поддержки, друзей и баланса в этом мире. Он вновь чувствует, как бросается из крайности в крайность, как пытается противиться течению, а оно уносит его лишь дальше в открытый океан. Он вновь тонет. — Я думаю, я должен им рассказать. Сынмин голову поднимает слегка озадаченно, бровь выгибая в немом вопросе. — Мне кажется, чем больше я буду себя накручивать, тем хуже мне станет. А если сделаю один раз, то эти сомнения оставят меня на всю жизнь. — Но что если… — Ким не заканчивает, и так понятно, что он думает о негативном исходе задуманной авантюры. Но задум Чонина не оставляет. Ким встает вслед за ним, поеживаясь от прохлады, что сковывает его тело. Парень накидывает поверх плеч бамбуковый плед и мелкими шагами идет за младшим на кухню. Ян быстро варит кофе, Сынмину ставит чайник на утреннюю чашку чая. — Как ты вообще… хочешь это сделать? — брюнет колени к себе поджимает, поглубже укутываясь в плед. — Поеду к ним. Возможно, — он губой дергает, — без тебя. Не хочу, чтобы ты видел вероятный скандал. — Но можно я хотя бы поеду с тобой и подожду в такси? — Сынмин чувственно тянется к трепещущей душе, не желая оставлять блондина одного в столько тяжелой для него ситуации. — Ведь что если все пойдет наперекосяк? — Надейся на лучшее, но будь готов к худшему, — Чонин оборачивается к старшему, заботливо край пледа обворачивая вокруг его плеч и мягко целуя в губы. Чонин непоколебим. Киму все же удается уговорить его на совместную поездку, поэтому на всякий случай парень одевается презентабельно, но не слишком официально. — Мне нравится, как ты веришь в лучшее, — Ян смеется глухо и даже, может быть, грустно, глядя на возлюбленного через его отражение в зеркале, пока тот пытается уложить вредную выбившуюся прядку челки. На нем классические темные джинсы и свободная белая рубашка, на лице – маска самоуверенности, но сердце бьется неровно и неспокойно. Чонин на ухо шепчет, что все будет хорошо, Ким возвращает ему эту фразу долгим простым поцелуем. Ему не важен ответ родителей младшего, абсолютно без разницы на их реакцию, ведь ничего в целом мире не помешает ему любить таролога-астролога с любовью к противному черному кофе. Но Сынмина заботит состояние парня после заветного разговора больше, чем что-либо другое. Уж слишком хорошо он его знал и никакие Чониновы «это не так страшно, я справлюсь» не заставят его поверить в то, что эти слова правдивы. Однажды сердце его треснет и он точно сломается, а старший ни за что не позволит этому случиться. «Все будет хорошо».

***

Таксист любезно соглашается подождать, Чонин плечами пожимает и говорит, что его максимум не будет минут пятнадцать. Сынмин остается в машине, руки потирая и пальцами хрустя от нервов. Ужасная паранойя точит его душу и заставляет ерзать на месте, дышать сбито и губы кусать до мелких ранок. Чонин одевается в образ «все хорошо, я все лишь пришел в гости к родителям» и звонит в дверь, натянуто улыбаясь. — Ох, Йенна, привет! — его мама явно не ожидала увидеть сына с утра пораньше на пороге. — Привет мам, — он изо всех сил держит голос ровным, но тот так и норовит сорваться и задрожать. Отец заинтересованно выглядывает из комнаты, они оба дома в свой выходной. Мужчина радостно смеется, завидев любимого сыночка, и тянется за объятьями. Семейная идиллия пахнет домашними цветами, теплым какао и ощущается на коже касанием любимой пижамы из детства, и Чонин не хочет представлять, как через несколько минут все это может рухнуть. Кирпичная кладка его сознания держится неустойчиво, пошатываясь от каждого тяжелого шага. Он идет на кухню, но чувство, будто на распятие. Он знает, что не готов к негативной реакции, но знает, что она будет именно такой. Может быть однажды в будущем, спустя много дней или месяцев его выслушают, поймут и примут, но это точно не случится сейчас. Не этим утром, не на этой кухне и не за этим столом. Не в этот раз, как бы сильно он этого не желал. — Ты такой напряженный, — невооруженным взглядом подмечает мама, поглаживая по руке. — Что-то случилось, милый? — Мне нужно кое о чем с вами поговорить. Очень серьезно поговорить. Твердый тон, напоминающий звон черной стали, заставил обоих родителей напряженно сесть и руки сложить на столе, слушая внимательно и крайне встревожено. — Ты станешь отцом? — стоит Яну вдохнуть, перебивает его мать. — Ты влез в долги? — совсем не зная себя, предполагает отец. Чонин роняет лицо в лодочку из ладоней, головой мотая. — Лучше бы я влез в долги и стал отцом одновременно, — совсем тяжело вздыхает парень, глаза потирая до красноты. А ведь да, так все было бы в разы лучше. — На самом деле это не так страшно, но для вас это будет катастрофой. Ему стоит дать награду за умение пугать раньше положенного, но в его словах слышалась огромная доля правды. Ладони потеют, сердце сходит с ума, ломая ребра, в горле сушит. Никогда прежде за всю свою жизнь он не нервничал настолько сильно. Перед ним сидели самые близкие для него люди. Он никогда не ощущал себя так отдаленно от них, даже находясь на расстоянии метра. Протяни руку и коснешься. Это было совсем не так. Стоит ему хоть слово молвить и меж ними возрастет нерушимая каменная стена, никогда больше не позволяя ему достучаться до затуманенных собственными принципами разумов. Он хочет попросить их пообещать, что ничего не измениться, что они продолжат любить его как раньше, что продолжат гордиться его достижениями и интересоваться его жизнью. Но он не в праве просить о невозможном. Он не в праве переубеждать себя в том, что не может быть правдой. — Мне нравятся парни, и я врал каждый раз, когда говорил, что нашел себе девушку. У меня есть молодой человек и мы знакомы почти год, из которых четыре месяца в отношениях. Я счастлив с ним и я люблю его. Никакой ваш ответ не повлияет на меня, будь он положительным или не очень. Я – гей и вам придется с этим смириться, или же отвергнуть меня до конца своих дней. Слова на одном дыхании. Легкие спирает, но он не подает виду. Вот-вот задохнется. И вот он снова ребенок. Ребенок, который получил в школе плохую оценку и боится признаться о ней маме, потому что думает, наругает. Ребенок, который украл с полки лишнюю конфету, а потом не говорит, что болит живот, потому что думает, что за много съеденного шоколада наругают. Ребенок, который боится воды, но его нужно учить плавать, так что он не признается. Он всегда шел сквозь страх и признавался о плохих оценках, о украденной с полки конфеты, о страхе воды и темноты. Он продолжает признаваться, сидя здесь, уже будучи взрослым. И каким бы взрослым он не был, страхи никуда не ушли, они все еще по пятам следуют за ним и догоняют в переулках темного подсознания. Потому что однажды ему придется признать, что самый большой его страх когда-то обязательно сбудется. Страх остаться одним – все, что у него останется в самом конце. — Плохая шутка, — под серьезностью голоса отца прячется злость и агрессия. Чонин снова разочаруется в себе. Опять и опять, будто он ходит по кругу и пытается убежать от самого себя. — Это не шутка. Кажется, он опять все испортил. Перевернул мир с ног на голову, разрушил несущие стены семейной обители, а сам сел и расплакался, не зная, как все исправить. Кажется, он снова маленький ребенок, который ищет только одного – понимания. Тишина оказывается намного хуже злостного крика и ругательств. Она распадается на молекулы и множится, позволяя слышать, как громко от страха бьется его сердце. Бьется, как стакан, полетевший с грохотом на пол от тяжелого удара кулака по столешнице. — Я не так тебя воспитал! — оглушительным криком разносится по кухне, но Чонин даже не вздрагивает. Только не язви, только не язви, только… — Правда? — Ян младший голову склоняет к плечу, глазами-огоньками с вызовом смотря в ответ. — Разве ты меня воспитывал? Парень был прекрасно осведомлен о своем умении зачинать смертоносные скандалы одной своей фразой, сказанной в нужном тоне в нужный момент. Ему на миг стоило забыть о том, что он так умеет, но гордость оказалась превыше желания пойти на компромисс. В его характере не было ни капли дипломатичности. Он не кричал, лишь слушал крики в свою сторону, надрывистые рыдания матери, совсем не чувствуя за это вины. Это был их осведомленный выбор, а за шесть лет работы тарологом Чонин успел привыкнуть к тому, что человеческий выбор – это только человеческий выбор. Наверное он был ужасным, когда говорил правду людям в лицо. Ведь, да, отец не прилагал особых усилий, чтобы воспитать сына, вечно исчезая на работе до самой поздней ночи, просиживая время за партией в шахматы с коллегами, вместо того, чтобы побыть с семьей. Где Чонин в своем сердце нашел рычажок для выключения эмоций, он не знал, но четко понимал, что его каменное и безразличное лицо злило отца лишь сильнее. И пусть, держать эмоции в себе тоже вредно – думал парень, на миг осознав, что говорит он и о себе в том числе. Он безразличен, но он впитывает каждое сказанное слово, которое безоговорочно вылезет боком. Он трескается изнутри, но игнорирует желания встать, напоследок сказать самую обидную на свете фразу и уйти, вновь поставив гордость на первое место. Только, увы, доброе сердце всегда было сильнее любой гордости. — Выметайся из моего дома и забудь, что когда-то он был и твоим. Пускай будет так. Такова его судьба и парень весьма хорошо знал, что против нее не пойдешь. Это не казалось ему страшным или непоправимым, его дом не ограничивался многоэтажным зданием или четырьмя стенами, одна из которых от пола до потолка была обклеена постерами, его домом была чужая любовь, которая терпеливо ждет его в такси и кусает губы от нервозности. Дверь захлопывается столь громко, что подъездные окна норовят вылететь из рамы. Наверняка все соседи перепугались. Чонин в порядке. Он не ждал другого, не надеялся на лучший исход, он слишком хорошо знал своих родителей и был уверен, что все, абсолютно все закончится этим утром. — На тот же адрес, пожалуйста, — спокойным, весьма привычным тоном просит Ян таксиста, который кивает и двигается с места. Сынмин молчит. Его насквозь прошибает напряжение, которое несложно и на ощупь ощутить. Все, что парень может сделать – это тяжело сглотнуть и чужую руку крепко в своей сжать. Чонин переплетает их пальцы в ответ, но глаз не поднимает. Боится, что тогда старший поймет все от и до, даже то, что знать ему пока что не нужно. Ведь Чонин в порядке.

***

— Нужно сейчас по быстрому на работу сгонять, доделать план и занести ректору… — воодушевленно лепечет Ян. — Чонин. — Черт, я даже представить не могу, как ли Минхо будет общаться со мной если узнает, что это я вызвал ему скорую. — Чонин, — Сынмин все еще не отступает, пытаясь достучаться. — Поверить не могу, что скоро ноябрь, а там экзамены… — Нинни. — Да? — наконец младший сдается, голову поворачивая к Киму. Он очень мастерски корчит из себя безразличного, крайне успешно это бы сработало на всех, но не на Сынмина. Старший видит каждое изменение в его взгляде, видит, как трепещут ресницы и как Чонин мысленно ходит по лезвию, которым так и хочет перерезать себе горло. Он не в порядке и Сынмин увидел бы это даже с завязанными глазами. — Не хочешь поговорить? Да. Очень хочу. — Честно, — он наигранно тяжело вздыхает. — Там даже говорить не о чем. — Чонин, не скрывайся от меня, я прошу тебя. Я не хочу, чтобы тебе было плохо от того, что ты боишься признать тот факт, что тебе в кое-то веке нужна помощь. Мне нужна помощь, твои объятья и обещание, что ты никогда не уйдешь. Я хочу поцеловать тебя и расплакаться, чтобы кто-то меня выслушал. — Я обещаю, что если действительно буду нуждаться в разговоре, я приду к тебе, — он быстрым жестом чмокает старшего в губы и убегает прочь, скрываясь за темной входной дверью. Он убегает не на работу, не от Сынмина, не от правды или чего бы то ни было, он убегает от самого себя, своих эмоций и чувств. С закрытыми глазами несется по темному лесу, из раза в раз сталкиваясь с низкими острыми ветвями и падая по склонам вниз. За ним не гонятся волки, не гонятся дикие псы, за ним гонится он сам в попытке признать, что он нуждается в помощи.

***

План сделан, все выставлено, остается самое трудное: отнести все Ли Минхо. Чонин до сих пор не знает, сказал ли Чан ему о том, что именно Ян нашел его и помог. Если да, то какой была его реакция, а если нет, то изменится ли что-то? Ян устал задаваться вопросами, устал думать о чем-то наперед и гадать насчет развития событий. Он кидает все на произвол судьбы и измученно плетется по длинному коридору. Кабинет ректора оказывается открыт, но на самом месте никого не было. Чонин уже был готов вновь испугаться, но он в тот же миг замечает Ли около окна. — Оу, — старший удивленно поднимает брови. — Не думал, что Вы сегодня на работе. — Решил облегчить себе работу в понедельник и написал план сегодня. Вот, держите, — Чонин не поражается отсутствию надменности в голосе ректора, но все равно чувствует себя отчасти удивленно. Он прощается быстро и тихо, уже собираясь уйти, но Минхо не дает, говоря в след: — Чонин, — он тут же осекается. — Точнее, извините, Ян-хубэнним, спасибо Вам. Парень хочется гордо фыркнуть и съязвить, его душа так и тянется сказать что-то гадкое и смехотворное, но он притупляет это желание, в ответ глядя в полные искренности глаза. — Я не мог по-другому. Больше Минхо его не держит, даже если хочет. Он позволяет Чонину уйти, закрыв за собой дверь. Некое странное чувство в груди, непривычное и инородное, заставляет Ли задуматься. Ян Чонин, кажется, чем-то очень расстроен. Минхо привык выяснять причину плохого настроения у всех, но сейчас ему страшно подойти к младшему и как-либо влезть не в свое дело. Но пойти против интереса не получается, а единственным возможным путем является Чан, который может знать хотя бы что-то. Старший долго не берет трубку, заставляя Минхо от скуки развалиться в кресле, отпивая с широкого стаканчика виски. Главное, чтобы никто его не застукал. Наконец-то Чан поднимает трубку, быстро и обеспокоенно спрашивая: — Все хорошо? — Ой, если я звоню тебе посреди рабочего дня не значит, что что-то случилось, — цокает языком Ли, от чего Бан смеется. — Я просто хотел спросить о чем вы с Чонином вчера говорили. — А… что такое? В принципе, ни о чем таком, — старший незаметно напрягается, вспоминая тот факт, что он открыто поделился со старым другом своими намерениями сделать Ли предложение. — Он слишком грустный, — Ли, глаза сощурив, отпивает терпкий темный виски. — Это странно и непривычно, он всегда ходит с покер-фейсом, а когда ему что-то скажешь, начинает противно лыбиться и язвить. А сегодня все иначе. Грустный, без мотивации, без этих его искорок в глазах. Ты знаешь его куда лучше вот я и звоню спросить. — Тебя это так заботит? Может он просто раунд в игре проиграл или кофе выпил невкусное, почему ты думаешь, что это серьезно? — Потому что я эмпат, Чанни, не делай вид, что ты этого не знаешь. Бан вздыхает задумчиво, но соглашается. Младший всегда умел чувствовать чужие эмоции и даже в этот раз наверняка мог отличить грусть от проигранной игры на телефоне или чего-то по истине важного. — Возможно, он поссорился с Сынмином. — С Сынмином? Каким Сынмином? Ким Сынмином, который математик, что ли? — Минхо допивает и стакан отставляет подальше, довольно веселым голосом продолжая вести беседу. — Да, именно он. — А они типо друзья? — Они типо вместе, — Чан чувствует, как в груди зарождается комок неловкости и чувство мелкого предательства, потому что Чонин бы точно хотел, чтобы его отношения с Кимом остались в тайне. — Погоди, что? — удивлению Минхо нет предела, он ошарашено выпадает из реальности на долгие пять секунд, после понимая, что ему нужен еще стаканчик. — То есть наш физик встречается с математиком? — А ты астроном и встречаешься со своим бывшим информатиком, — усмехается Чан, глаза закатывая. — Тю, да не про это я. Я просто… нет, погоди, ты ввел меня в ступор. Вроде это и не шутка, а вроде и какая я мразь, что так плохо относился к человеку, который почти кажется мне моим отражением в зеркале. Ли сам глаза направляет на небольшое настенное зеркало, вглядываясь в собственное лицо. Он с каждым днем замечал на нем некоторые изменения, как ни как, ему вскоре стукнет тридцать и старость не за горами. Он не грустил, веселый позитив внушил ему Чан, они оба проживали эту жизнь прекрасным способом и в старости никто из них не пожалеет о прожитых днях, неудачах, великих достижениях и всем остальном. И дело то было не в этом, Минхо действительно задумался о том, как в некоторых моментах Ян Чонин похож на него даже внешне, а характером так вовсе. Прямо в этот миг Ли понимает, что отталкивал и пинал своего хубэ только потому что он был такой же колючкой, как и сам Хо. Он губы кривит, ему вдруг стало от самого себя противно. — Я должен извиниться, — вспомнив, что Чан все еще здесь, говорит младший расстроено. — У тебя будет еще много шансов это сделать, Хоша, поверь. И Минхо верит. Пускай не сегодня и не завтра, но однажды он наберется сил сказать заветное извинение младшему в лицо, не боясь услышать в ответ очередную ядовитую фразочку. Он посмеется, если все будет именно так, но ощутит себя в привычной и родной атмосфере.

***

Он очень хотел домой. В тот, самый настоящий дом – в объятья Сынмина, в которых младший нуждался, как в воздухе. Он опять старался не думать, всеми силами запрещал себе переосмысливать случившееся и четко выставил себе границы. Границы были тяжелым железным занавесом в его мыслях, но он равносильно пытался из этого вырваться. Он находился в моменте и заставлял себя думать о том, что происходило вокруг, но отнюдь не в голове. Вон полетела чайка, там, на площади, выступают крутые уличные музыканты и Ян задерживается на несколько минут послушать. Покупает по дороге вкусности, чтобы порадовать Кима и думает, чем бы занять себя выходным вечером. Он очень нуждался в фразе: «ты не совершил ошибку, ты сделал все правильно». Ему было трудно принять тот факт, что он больше не сможет позвонить маме, чтобы спросить рецепта сырного соуса, не получит поздравления на Новый год и день рождения. Его родители не станут думать над тем, что его ориентация никак не влияет на его личность и закроют глаза, выставив единственного сына за порог, меняя замки. Он чувствовал себя разбитым, уничтоженным и униженным, хотя всеми силами пытался это отрицать. Он был наедине с собой, но все равно истинных эмоций не признавал. Он в порядке – это убеждение теперь казалось самой фальшивой нотой во всем прекрасном произведении, но после парень понимает, что в принципе играть не умеет и всю свою жизнь просто наугад тыкал в блестящие белые клавиши. Его ждут дома. От этой мысли на душе вдруг стало тепло. Вспомнилась дождливая весна, первый поцелуй в ливень, признание в любви и осознание, что вот они такие молодцы, признались друг другу и теперь ничего не помешает им идти в светлое совместное будущее. Чонин не учел лишь одного: у него с будущим неполадки. А все потому что он боится, что может все испортить, что не сможет подарить Сынмину ничего хорошего и лишь разобьет его сердце. Как хорошо, что сам Сынмин этого не слышал, иначе бы устроил лекцию уже не о математике, а о том, в чем Чонин не прав. Он бы по полочкам расфасовал причины и стал каждую из них аргументировать, рано или поздно опять доказывая младшему, что он лучшее, что случалось в жизни Кима. Ян отдаленно слышит, как вибрирует его телефон в кармане и, честно говоря, он не хочет брать ни от кого трубку. Он не хочет говорить, не хочет подавать какие-либо признаки жизни. Но стоит на экране завидеть имя Сынмина, как младший тут же воодушевленно поднимает трубку, снова прикидываясь, будто все нормально. — Да? — Нинни, я знаю, что ты не на работе, — голос его крайне сер и грустен. — Я чувствую, что тебе плохо, пожалуйста, поговори со мной. Я жду тебя дома. Я жду тебя дома. Чонин голову закидывает, чтобы не поддаться эмоциям, выходит плохо, но это хотя бы что-то. Он трещит по швам, он тот самый любимый школьный рюкзак, который отличник загрузил до отвала и в конечном итоге замок на молнии слетел, не позволяя вновь добраться до заветных знаний. Чонин закрылся в себе, не позволяя абсолютно никому, в том числе и Сынмину увидеть сквозную дыру в его груди. Она от пули, она от крупного калибра, она кровоточит и болит, но он поверх снова одевает бронежилет. Сейчас Чонин знает, что поступил так неразумно, сняв его перед близкими людьми. Удар по самому хрупкому месту подло нанесен из тыла. — Я скоро буду. Чонин придерживается слов, не пытается вновь убежать и добирается до дома за несколько минут. Он забыл ключи в комнате, потому звонит и это мысленно возвращает его в злосчастное утро. Лучше бы он никогда не позвонил в ту дверь. Но сейчас ему открывает Сынмин. Домашний, самый теплый и любимый Сынмин, которого грех не назвать «Минни», которого нужно обнимать и целовать, иначе тот будет грустить. Чонин не совсем помнит с каких пор он начал скрываться от старшего, а потом терять контроль и выливать каждую мысль за один раз. Но сегодня ему не нужны были слова, чтобы объяснить каждое чувство на душе, ему хватит умиротворенной тишины в чужих объятьях, чтобы почувствовать себя живым. — До рассвета куча времени, — с самой теплой на свете улыбкой говорит ему старший, голову склоняя к плечу. Ему не важно, скажет ли Чонин что-то сейчас, признается ли во всем сразу. Сынмин даст ему время, даст любовь и поддержку, сколько бы того не требовалось, потому что в глубине души он знает, что Чонин не машина с двигателем вместо мягкого чувственного сердца. — Я потрачу всю ночь, чтобы понять тебя, если ты позволишь. Чонин смотрит в карие глаза, а в них любовь столь открыта и безмерна, что кажется она бы могла спасти весь обреченный на погибель мир. Он вовсе не понимал, как в тот момент сломался под тяжестью всех сдерживаемых за столько лет мыслей, но вдруг губы его задрожали, а голова опустилась, пытаясь скрыть заблестевшие на веках слезы. Ведь вдруг он действительно осознал, насколько ему обидно. Он не ждал похвалы, не ждал благодарности, но ему так до боли в груди было необходимо то приземленное понимание, которое маленький ребенок пытается разглядеть в несчастливых взрослых. Сынмин замер. Миг стоял и смотрел, ведь никогда не видел Чониновых слез. Даже они казались ему золотом, которое парень тут же принялся робко стирать с покрасневших щек. Он не пытался остановить, успокоить, не просил перестать плакать, просто лишь показал младшему, что здесь он всегда любим, а его чувства ценны, какими бы они ни были. Посреди коридора, в крепких и таких нужных в тот миг объятьях, Сынмин позволил намочить свое плечо, но чувствовать кого-то рядом и убедиться, что его понимают. Ким сделает все, чтобы исправить чужую ошибку и вернуть Яну надежду на нечто по истине хорошее. Он подарит ему то хорошее, чтобы сердце вновь билось без чувства неумолимой вины. Ведь Сынмин понимал его. Без слов, в абсолютной тишине, рушащейся только редкими горькими всхлипами, которые давали без труда понять: Чонин не в порядке.