La fortune

Пройдет много дней, дай бог, чтобы не лет, пока Чонин смирится с тем, что не все столь трудолюбивы. Увы, таким он был: никогда не потратит лишнюю минуту, чтобы понять чужой способ жизни, ему намного лучше уйти либо попытаться изменить человека под себя. И в этом был его огромный красный флаг, которым парень без стеснения вымахивал над головой, словно привлекая опасного буйвола. К счастью, буйвол у виска покрутил да ушел, а вот на яркий красный поймался милый щенок. Просто у Сынмина красный – любимый цвет, вот и все. И Ким не пытался искоренить все недостатки Яна, они сами собой гасли, когда младший попадал под взгляд этого парня. С Сынмином всегда хотелось становиться лучшей версией себя. И даже пусть он шел по пути совершенствования, принимать чужую лень не желал. Ему было отнюдь непонятно какого это – не желать узнавать новое, даже пусть это и скучная физика. Именно поэтому и только поэтому Чонин был крайне скептически настроен к студенту-первокурснику, которого Сынмин уважал так же, как и всех остальных трудяг. — Мне кажется, или он следит за нами? — Ян, стоя посреди холла вместе со страшим, крайне недовольным взглядом пилил Хан Джисона не далеко от них. Сынмин отрывается от телефона, сначала на блондина глядит, а лишь после обводит взглядом весь холл, останавливаясь на юноше. — О Боже, оставь ты его в покое, — он глаза закатывает и фыркает. Младший не отвечает, только лишь вздыхает многозначительно. Уже несколько раз он замечал в каком-то роде странное поведение студента, которое проявлялось в несколько заинтересованных взглядах, когда Ким и Ян находились рядом. Джисон будто исследовал их, будто пытался что-то понять или вынюхать. Иногда подобный шпионаж проходил в компании и другого парня – Ли Феликса, которого Чонин любил немного больше. Изначально Ян вовсе не придал значения быстрым взглядам, скидывая все на интерес к новым преподавателям, но вскоре он начал что-то подозревать. Оба парня переговаривались, быстро зыркая на сонсеннимов только когда те были вместе. Хотел бы Чонин иметь кошачий слух, чтобы все слышать, да имел он при себе только страсть к таро и редкостное умение хорошо гадать. Только увы, карты показали обычный интерес. Против этого Ян пойти не мог. «Расслабься, а то накрутишь себя еще» – всегда в такие моменты говорил ему старший. И на какое-то время Чонин действительно откладывал попытки разузнать все, что таилось в юных головах студентов. И как бы он не старался, мысли возвращались вновь, стоило Хану как-либо не так взглянуть в сторону пары. И остерегался Ян только по одной причине: никто в стенах этого университета не знал, что они с Кимом пара. А мелкий гад Хан Джисон, кажись, подозревал это, и пытался выяснить, правдива ли его теория. Сынмин и Ян уже разошлись, отправляясь по своим делам на разные этажи в разные аудитории. Киму предстоит полтора часа читать лекцию, так что он попросил младшего поставить свечку за здравие его языка. Чонин лишь пнул его в плечо, посмеиваясь, а когда им повезло оказаться в лифте лишь вдвоем, он посмел немного помучать чужой язык и перед лекцией, глубоко целуя возлюбленного. Грех было жаловаться, Киму пришлось собрать все силы в кулак, чтобы не разлиться лужей перед младшим и оторваться от пухлых любимых губ. Он убегает вглубь коридора, Чонин же едет дальше в лабораторию. Блондин идет довольно расслаблено, очки в черной оправе на носу поправляя. До начала пары есть еще десять добрых минут, чтобы подготовится и подождать, пока сбегутся все студенты. Коридор, на удивление, пуст, даже становится неуютно от холодящей вокруг тишины. Да только тишина эта пала осколками, когда из-за угла послышался уж слишком знакомый голос, приглушенный, немного низкий и явно готовый сорваться в приступе смеха. Хан, чтоб тебя, Джисон… Чонин не спешит смело шагать в сторону поворота, ему интересно. Пока что он не расслышал других голосов, но чутье таролога подсказывает, что там есть и кто-то еще. Юный голос довольно ярко отбивается от стен незаметным эхом пустого помещения, позволяя Яну все прекрасно слышать. — Я видел все, чувак, — Хан тянет слоги, посмеиваясь. — Слушай, я зуб даю они встречаются. Ну камон, ты видел чтобы хоть кто-то из преподавателей ходили так же, как они. Эти двое везде вместе! — Ну и что тебе это дает? — Чонину удается расслышать и другой голос, выразительный бас, явно принадлежащий Ли Феликсу. — Так говоришь, будто ты этой инфой их шантажировать будешь, чтобы тебе поставили автомат. — А, кстати, идея не плохая, — тот плечами пожимает. — Но я не об этом. Сам факт то чего стоит! Только представь, наши преподы геи. Сам Чонин на грани смеха. Он ощущает неудержимый испанский стыд за этих двоих парней, которы, ей богу, будто вчера на свет родились. — Они всегда вместе, иногда даже уходят с работы друг с другом. Они садятся на одной и той же станции метро и едут в одном направлении. Они часто что-то приносят друг другу, а как они улыбаются друг другу, ты бы видел. — Чувак, ты в курсе, что нас только что описал? — тут же перебивает Феликс старшего, заставляя его глубоко задуматься, глаза округляя и челюсть роняя. — Это выходит мы с тобой педики?.. — еле слышным шепотом тянет Джисон, но кривая улыбка выдает всю долю саркастичность в сказанном. — Господи, как же с тобой тяжело. Младший глаза закатывает и друга за руку хватает, вытягивая из-за темного угла, чтобы отвести на пару, но тут же парни сталкиваются с высоким блондином. Страх и паника прошибает их тела, заставляя уронить челюсть куда-то на пол, а самим ступить синхронный шаг назад. Они не слышали шагов. В коридоре все время было тихо. И это легко дает понять только одно: Ян Чонин все это время был здесь и слышал каждое их слово. — Ой, сонсенним, здравствуйте, — с крайне натянутой улыбкой здоровается Ли, пытаясь хоть как-то сгладить ситуацию. У Джисона, честно говоря, в голове мартышка с тарелками, и ни одной адекватной мысли. А что говорить, когда понимаешь, что ты полный идиот, который так палится уже тысячный раз в жизни? Он зарекался, что не будет больше лезть в жизнь Кима и Яна, обещал Феликсу, но что-то вновь пошло не так. — Кажется, вам, ребята, нужна воспитательная беседа, — Ян не кажется злым или возмущенным, его лицо наоборот скрашено приветливой и крайне гордой улыбкой. Именно это парней и пугало. Сонсенним проходит дальше к лаборатории, отворяя дверцу и первым делом впуская в нее младших. Ян боролся с желанием прямо сейчас там их закрыть и ключ выкинуть на дно океана, но Сынмин по голове за такое не погладит. Приходится зубы сжать и по нормальному поговорить с назойливыми первокурсниками. Хан и Ли сидят напротив Яна, голову стыдливо опустив, а старший думает с чего бы начать так, чтобы не испугать еще больше. К своему горю у него не было ораторских способностей, а дипломатических так вообще ни капли. А Сынмин, увы, не рядом, чтобы красиво объяснить малышам, почему они должны пойти далеко и надолго. — Начнем с простого, — слова следуют после тяжелого вздоха. — О чем вы говорили две минуты назад? Лицо сонсеннима весьма заинтересованно, от чего и хочется поведать ему все от «а» до «я». — Это все я, — Джисон сдается сразу, даже не пытается защититься или соврать. Ведь абсолютно никто не может противостоять чарам глаз Ян Чонина. — Я и не сомневался. Только по подробнее, пожалуйста. Младшие переглядываются. Феликс губу прикусывает, давая понять, что он не станет говорить о том, в чем не виноват, хотя глубоко в душе ему больше всего на свете хотелось бы защитить глупышку Джи, который попал в полную задницу. Ведь попытки испортить чью-то репутацию, это вам не цветочки сорвать на университетской клумбе, а серьезное нарушение с попыткой шантажа. — Я не собирался шантажировать, клянусь, — парень складывает руки в молитвенном жесте и брови сводит друг к другу. — Я просто… просто мне стало интересно. Он голову опускает, щеку изнутри прикусив. Ему стыдно и правда жаль, повел себя, как ребенок, не уважающий старших и любые личные границы. — Я не преследовал Вас с Ким-сонсеннимом, просто так вышло, что в тот день я как раз ехал на работу в том же направлении. И вот попал с Вами в один вагон метро. Клянусь, я не сталкер, просто мне правда показалось, что вы хорошие друзья, а уже после я раздул из мухи слона и начал на уши Ёнбоку лапшу вешать и затаскивать в эту авантюру. Яркий румянец на круглых милых щеках четко дает Чонину понять, что Джисон раскаялся. Хотел бы он соврать, что ему не нравилось смотреть на чужое смущение и попытки оправдаться, но врать не привык. Он крутит кольцо на пальце, думая, чтобы на его месте сделал Сынмин. Ведь Сынмин всегда был добродушным и справедливым. Хан не сделал ничего противозаконного, ничего непоправимо плохого и Ким бы отпустил его, махнув рукой. А Чонин не судья, не бог и не президент, чтобы как-то осуждать юношу за простой подростковый интерес к тому, к чему он не привык. Стоит Яну самому вспомнить свои студенческие годы и первые шаги к принятию и осознанию своей ориентации, как все вдруг стало на свои места. — Ёнбок, ты свободен, — Чонин кивает в сторону двери, глаза не поднимая, все еще думая над нужными словами. — Но можно я… — Иди, — Ян настаивает. Он знает, что Ли хочет остаться, хоть как-то поддержать друга своим присутствием, но строгий железный тон служит ему пинком под зад. Длинноволосый выходит, глянув напоследок на друга и кулачок сжав в поддержку. Джи кивает в ответ, уверяя, что все хорошо, хотя сам понимает, что ничего не хорошо. Ведь кто знает чего от Ян Чонина можно ждать. — Ты ищешь поддержки, — совершенно неожиданно тепло говорит Ян. А Хан и не знает что ответить, фраза, ведь, звучит так мягко и заботливо, она игрушечной пулей врезается ему в лоб, сбивая с толку. — Ты не пытаешься понять, гей я или нет, ты пытаешься понять являешься ли геем ты. — Как Вы?.. — парень воздух хватает, падая в пучину разоблачения. — Я не физик, Джисон, и никогда им не был. Мне подвластна лишь физика людского разума и в некоторых аспектах она весьма примитивна. Психология, поведение – в твои годы я изучал это намного больше, нежели университетскую программу, и наконец могу сказать, что люди – не машины, с ними сложнее, но куда интереснее. Пусть я не профессионал, не психолог и не экстрасенс, но я точно вижу, что ты запутался и в других людях пытаешься найти себя. А так нельзя, — Чонин руками разводит, теряя всю пышность сказанных слов, он не пытался Джисона удивить, лишь хотел показать, что даже он человек с живым сердцем. — А что если я совсем не могу понять, кто мне нравится? Что если мне нравятся оба пола? — И пусть. Им от этого ни холодно, ни жарко, а вот тебе это понять важно. Джисон не понимал себя ровно никогда. Мама говорила одно, папа другое, а внутренний голос всегда молчал, приглушаясь громкими фразами о том, кем ему стоит быть. Он не смог самостоятельно выбрать свою профессию, не смог самостоятельно выбрать жизненный путь, не смог самостоятельно выбрать университет, а теперь ему предстоит выбрать кто он в сердце. Ему никогда не предоставляли выбора. А теперь он предоставлен сам себе, без помощи или ориентира. Его ориентиром был только внутренний голос, который прямо сейчас впервые в его жизни заговорил что-то поистине близкое сердцу: Джисону нравятся парни. Нет, ему нравится парень. Длинноволосый, милый, тот самый, который со всей силы бьет его подушкой по лицу и глаза щурит, когда злится. Тот самый, который глаза закатывает на его глупые теории, но послушно идет следом искать им подтверждение. Хан Джисон не любил Ли Феликса. Ли Феликс не любил Хан Джисона. Это был их стандарт. Нерушимый, привычный, стойкий, словно закон, стандарт. А каждый из них выходил за рамки стандарта. Один слишком громкий, второй слишком тихий. Один грубый, второй мягкотелый. И хотелось бы Джисону смело выкрикнуть: «Да пошли эти стандарты!», да только страх сковывал все тело в боязни увидеть ответную реакцию. Он вздыхает. Чонин так же молчит, видя, как много мыслей смешивается на красивом юном лице. Для этого парня у него есть только один совет: не думать, что он неправильный. Ян мог зуб дать за то, что в детстве Хану рассказывали, каким быть можно и нельзя. Его родители безоговорочно делили мир на «черное» и «белое», «плохое» и «хорошее», «правильное» и «неправильное». А по этим критериям сам Джисон чувствовал себя изгоем для себя самого. — Тяжело было принять ориентацию? — вдруг тихо спрашивает парень, еле шевеля губами. Тупик. Он загнал Чонина в тупик. А все потому что Чонин сам не знал. Он бы четко ответил «да», потому что к подобному не привык и несколько лет страдал тяжелой внутренней гомофобией, но равносильно он бы ответил «нет», потому что никто в итоге о его ориентации так и не узнал. Даже сейчас его родители живут в неведении, понятия не имея, что их сын питает самые сильные чувства к человеку его же пола. Он не говорит им, скрывается под мантией-неведимкой, молчит в тряпку с хлороформом, потому что знает, что его не выслушают. Знает, что не посмотрят, как раньше. Знает, что отвергнут, что накричат, что осудят, что прогонят, что отрекутся, что разочаруются. Он знает, что его не примут. И каждая последующая мысль, складывающаяся в не очень приятную на вид цепочку, что тут и там пронялась ржавчиной, привила его к точному ответу: — Да. Да. Ему было тяжело. Джисон вздыхает еще тяжелее. Кажется, Чонин здорово его напугал, зато врать не стал. Не хотел бы он обманывать юный разум и давать ложную надежду на то, что это будет легче некуда. Он понятия не имел в какой семье вырос Джисон, понятия не имел его отношение к самому себе, потому и не мог сказать ничего большего кроме как: — Все станет на свои места, если ты позволишь себе быть собой и никем не притворяться. Это искренне воодушевило. Хан голову поднимает и смотрит в широкое окно. Вокруг них тишина, наполненная тихим дыханием и тиканьем часов на стене напротив. — Группа прогуляет, — совсем внезапно признается Джи, будто предыдущая тема провалилась для него под землю и больше ничего не значила. — Что? — Группа, говорю, на пару не придет, они в парк ушли прогуливать. Чонин точно ослепнет, если продолжит так глаза закатывать. Он очки откидывает на стол, глаза плотно сжимая, дабы лицо расслабить, мышцы затекли камнем притворяться. — Можете к ним идти, — добродушно отпускает юношу Чонин, вновь не давая кольцу на пальце покоя. Джисон быстро благодарит и у двери задерживается, чтобы обернуться и со всей искренностью сказать напоследок: — Стереотип о том, что вы злой и холодный, оказывается, полная чепуха. — На экзаменах ты передумаешь, — не упуская возможности поиздеваться, отвечает ему Ян, вальяжно падая на спинку стула. Хан фыркает раздраженно и уходит, оставляя после себя шлейф хорошего одеколона и отголоски своих мыслей. Чонин никогда его не любил, и это изменилось миг назад, когда парень понял: Хан Джисон так сильно похож на него. Он ушел, закрыл лабораторию и ключ занес на кафедру. Ни разу за день не пересекся с Ли Минхо, что за чудо. Он садится в холле, спиной облокачиваясь на холодную стену и просто ждет, сидит и ждет конца лекции. Ему не хотелось ни музыку слушать, ни писать что-либо, он был так сильно подавлен и он без зазрений гордой совести это признавал. В его жизни все было хорошо, ровно до момента, пока он не начинал думать. Мысли возвращали в обыденность осознание ужасных реалий, напоминали о том, что никому на целой планете кроме Сынмина он не будет нужен, если возьмет себя в руки и признается во всем родителям, которые живут в нескольких кварталах. Противный звонок над головой режет уши, которые Ян спешит закрыть ладонями. Студенты вываливаются из аудитории большой толпой и бегут по своим делам: кто-то дальше на учебу, а кто-то домой. Только последним выходит Сынмин, в руке держа пиджак и все материалы. Он не замечает Чонина, слишком занят просмотром какой-то бумажки со своими каракулями, уж не сильно красивым был его почерк. Парень так и стоит около двери, по-серьезному хмурясь и дверь в концеренц-зал закрывая одной рукой. — Я люблю тебя, — крайне неожиданно раздается рядом с ухом и Ким почти пугается, вот только вид грустного, поникшего Чонина приводит в себя. — Что случилось? — нет, Сынмин не игнорирует робкое признание, просто прикрытые глаза, блестящие темными зрачками, выбивают из колеи. — Ничего, — Ян мотает головой. — Просто люблю тебя. — Я тоже люблю тебя, Нинни. Старший, удостоверившись, что никто не поймает их, любяще обнимает Яна, сердцем к сердцу прижимаясь, пытаясь понять что же не так. Потому что чувствовал он слишком четко, что что-то было не так.

***

— Вам что-нибудь подсказать? — милая молодая девушка уважительно кланяется, подходя ближе. Чан рад, что она подошла, ибо у самого глаза разбегаются, блестя золотом и диамантами. — Да, буду очень благодарен. Мне бы что-то… — парень глаза прикрывает, ярко улыбаясь. — Для предложения. Что-то особенное, но утонченное. Что-то, что подойдет человеку-астроному. Девушка на глаза воодушевляется, вместе с Баном идя вдоль красивых белых стендов, на которых выложены сотни колец неимоверной красоты. Быстрым движением она надевает на руку перчатку и достает подставку с серебренными кольцами, выставляя их под свет белой лампы, позволяя Чану во всей красоте разглядеть красивые камни. На каждом кольце был особый дизайн, то планета, то утонченная звезда. — Ваша избранница увлекается астрономией? — любезно интересуется девушка, довольствуясь заинтересованным взглядом клиента. Избранник – кратко исправляет Бан в мыслях, но на лице его лишь умиротворенная улыбка: — Да, именно так. Преподает в университете. Вот я и решил что-то выбрать в этой тематике. — Как вам это? — девушка указывает на широкое кольцо с луной, так идеально подходящее холодной, но не менее прекрасной натуре Минхо. — Невероятное, — Бан уже думал остановиться на этом варианте, но вдруг его взор устремился на кое-что другое. В свете лампы блеснул золотой Сатурн. Само кольцо представляло собой три тонкие золотые оправы, точно нити, чем-то напоминающие кольца величественной планеты. Глаза Минхо всегда переливались, они блестели и сияли разными оттенками коричневого и карамельного, кофейного и цвета свежей выпечки. В глазах Минхо Чан всегда видел Сатурн. — Я возьму это, — парень восхищенно указывает взглядом на утонченную работу. — Ох, только он мужское, — спешит расстроить покупателя девушка, но он поднимает на нее полные искренности глаза. — То, что нужно. В его сердце – любовь, в руке – крохотный пакетик с белой велюровой коробочкой, которая хранила в себе обручальное кольцо. В его глазах – свет, в душе – трепет перед неизвестным, перед будущим и, в первую очередь, перед реакцией возлюбленного. Он не боится отказа, он боится вновь потерять глаза, что так сильно напоминают ему Сатурн.

***

Комната давно погрузилась во мрак ночи, хоть за окном все равно слышался редкий шум машин отдаленные голоса людей. Стол освещала белая лампа, рядом с которой валялись наушники. На самом деле Чонин не работал. Он сел сюда три часа назад и так ни разу не встал даже попить воды. И за эти три часа он ничего не сделал, все бумаги и материалы неподвижно лежали перед ним, как простая макулатура. Каждую минуту на протяжении этих трех часов он думал только об одном: что будет, если он расскажет своим родителям правду? Он выстраивал в голове сюжеты, придумывал аргументы и оправдания, корил себя за совершенные в прошлом ошибки и... молчал. Сынмин видел, насколько плохо младшему, но он не реагировал на его вопросы о том, что его так гложет. Чонина страшно тошнило от самого себя, тошнило от того факта, что он прикидывается счастливым человеком, просто отодвигая навязчивые мысли на задний план. Он никогда не позволял себе подолгу думать, он всегда работал, чтобы забывать, а Хан Джисон, словно крохотная отмычка, вскрыла чердак с самыми ужасными мыслями, и все они вырвались наружу. Старший давно спал, Чонин в этом уверен, уже ведь полночь. Кровать и стол в их комнате разделял высокий книжный шкаф, заставленный преимущественно книгами по высшей математике и астрологии. А еще сонниками. Много-много сонников, к которым Ян прибегал после странных многозначных снов. Вдруг по ту сторону шкафа послышался шорох мягких простыней, а следом за ним – тихие шаги. Сынмин не спал. Он последний час лишь лежал в постели, ждал, пока к нему придет Чонин, потушит мягкий свет ночника и обнимет со спины, на ночь целуя в щеку, но Чонин не шел спать. Сынмин мог поклясться, что он бы просидел так за столом до самого утра, не сдвинувшись. — Нинни, расскажи мне, что стряслось, ты сам не свой, — Ким обнимает парня со спины, устало шепча самими губами. — Я разбудил тебя? — Не уходи от вопроса, — Сынмин видит его насквозь и так же четко ощущает. Пусть среди них больное сердце было именно у Кима, но в эту секунду, именно в этот миг оно болело у младшего, заставляя дыхание брюнета сбиться. — Я же все вижу. Чонин не может ничего четко ответить. Все слова в голове смазаны, как и мысли, они крайне непонятны и нечетки. Рядом с Сынмином все страхи рассеиваются, пока его руки на его плечах, Чонин не ощущает себя потерянным. Ким не торопит его, терпеливо ждет, сухие прядки в пальцах перебирая. Ян затылком соприкасается с чужим мягким животом. Растянутая после десятка стирок футболка Сынмина спадает с плеча, оголяя кусочек смуглой кожи и позволяя ему блестеть на теплом свету. Чонин перехватывает его руку на своем плече и к губам подносит, целуя робко. Ему бы хватило, чтобы Ким просто побыл рядом, но Сынмин не отстанет, если Чонин не скажет, что так сильно тяжелит его душу. Слова из горла вылетают быстро, но крайне тяжело, тихо и сдавленно, как бы сильно Ян не старался сделать вид, что все хорошо: — Я был прав все таки, когда говорил, что Хан Джисон подозревает нас в отношениях, но это оказалось не таким уж важным. Он сам пытается разобраться в своей ориентации, и это было очень заметно. И… из-за этого я вдруг вспомнил все то время, когда отрицал свою любовь к парням и это до сих пор меня угнетает. Не сам факт, а лишь воспоминания о нем. Не хочу, чтобы кто-то через это проходил. Ненадолго он замолкает, позволяя Сынмину переварить все сказанное, а после вновь выпаливает на эмоциях, что норовят разорвать хрупкую душу: — Ты даже представить не можешь, как сильно я по сей день боюсь, что мои родители этого не поймут. — Они не знают? — резко звучит ошарашенный вопрос. — Нет, — младший устало выдыхает, чувствуя, как громко бьется его сердце. — Однажды я хотел им рассказать, несколько лет назад, но незадолго до моего планируемого признания мы гуляли по Сеулу и вдруг увидели двух держащихся за руки девушек, на что моя мама среагировала до ужаса негативно. После этого я понял, что лучше пусть это остается тайной, и пусть в их глазах я навсегда останусь один. Сынмин губу прикусывает до глубокого следа, чужие плечи сжимая несильно. Он всем своим телом и душой ощущает страх, который пронизывает младшего. Он понимал его, хоть в его жизни все сложилось куда лучше, а родители приняли ориентацию сына без каких либо вопросов. Они привыкли слышать от него нечто шокирующее, кажется, он был тем самым ребенком, который за свой подростковый период успел попробовать все. Он был эмо, из-за чего его мама привыкла к резким переменам в настроении, любви к странной музыке и любви к ярким цветам. Он умудрился попасть в секту в старших классах и убегал оттуда с одноклассником, из-за чего его отец привык к словам сына по типу: "пап, как убежать от сектантов?". Он курил траву на протяжении месяца, а когда чуть не умер, отрекся от желания "быть крутым". Он сделает все, чтобы Чонин никогда не узнал о его приключениях. Родители любили его, хоть иногда и ругали за излишнюю агрессию и любовь к спорам. Он перерос трудный период вечных желаний попробовать что-то новое и как же сильно он этому радовался. И когда он, кажется, в двадцать лет пришел к ним и попросил выслушать, они без капли злости или грусти приняли его таким. "У тебя очень доброе и мягкое сердце, Сынмин, так что я знаю, что ты сможешь сильно полюбить, но прошу, найди того, кто полюбит тебя с той же силой" – сказала ему в тот миг мать, а отец, пропитавшись ее словами, согласился и пообещал руки сломать тому, кто обидит юного Кима. Он был счастлив, услышав слова поддержки. Счастлив, осознав, что его будут любить не смотря ни на что. А ведь и его мама во времена свой молодости не тратила времени зря. Она японка и до своего переезда в Корею жила жизнью любой смелой, веселой и независимой девушки, что, в принципе, не изменилось, но приугасло после ее женитьбы. Она все еще жила жизнью своей мечты, радовалась каждому дню и, да, любила, не взирая на воображаемые помехи. Ким не хотел, чтобы Чонин ранился, не хотел, чтобы он страдал. Его вдруг пронизала боль в области груди, стоило ему представить, какого это – ощутить себя отвергнутым. Он дал себе немое обещание любить Чонина, что бы в их жизни не случилось.