пятьдесят шесть

Крупные капли дождя разбиваются о ткань плаща. Погруженная во мрак дождливых сумерек столица сонно шумела ремесленными лавками и тихими разговорами. Дождь шёл с полудня, и никому не было дело до того, что происходит на улице. Хёнджин натягивает капюшон посильнее и ускоряет шаг. Он не хочет заставлять ждать, и пусть до восхода луны оставалось ещё пару часов, для него опоздание – немыслимая оплошность. Свернув в один из переулков, Хёнджин оказывается в том районе города, где бывал всего пару раз за всю свою жизнь. Здесь дождь тарабанил по деревянным перекрытиям, что укрывали почти всю улицу от солнечного света, но снимать капюшон Хёнджин не спешил. Найти нужный дом нетрудно – он не теснится рядом с другими и перекрытия не укрывают улицу на добрый десяток метров до аккуратного, увитого плющом забора. Попасть внутрь Хёнджину ещё легче, но вместе с тем и труднее: в груди становится тесно от того, с какой скоростью начинает биться сердце, и самое неприятное – этого ему никак не скрыть. У него забирают плащ на просушку и дают посмотреться в протянутое ручное зеркало, немного запыленное и чуть треснутое в углах. Хёнджин благодарно кивает и идёт следом на второй этаж. – Вы вовремя, – слышит Хёнджин, едва зайдя в кабинет. – Ничего иного от Его Высочества я и не ждал. Дверь за его спиной закрывается. Хёнджин чувствует, как пробегает дрожь по позвоночнику, но на собеседника смотрит без всякого страха. – Приветствую, господин Бан, – отвечает Хёнджин и проходит вглубь, следуя молчаливому приглашению, садится в одно из кресел перед письменным столом. Господин Бан – молодой человек, на вид едва ли старше Хёнджина. На внимательное разглядывание собственного лица он скромно, но тепло улыбается. Хёнджин не спешит обманываться этой теплотой, ведь в чужой груди совершенно ледяное, мёртвое сердце. И даже будь господин Бан самым добрым существом на земле, он всё ещё остается вампиром. – Может, чаю? Вы совсем продрогли, пока добрались сюда, – под стоящим на столе прозрачным чайником в мгновение ока вспыхивает свеча. – Вы можете не бояться меня так сильно, я не причинял вреда вашему отцу, не причиню и вам. Хёнджин сжимает ладони в кулаки, чтобы немного разогнать кровь в ледяных пальцах, а затем делает глубокий вдох. – Если можно, я бы хотел сразу поговорить по делу, – Хёнджин расправляет плечи, стараясь игнорировать мелкую дрожь. Он совершенно не подумал о том, что в доме может быть холодно. – Конечно, можно. Вы можете быть смелее, всё же я ваш подданный, – Хёнджин видит в карих глазах искорки веселья, но ему совсем не до детских обид. – Вы знаете, что это не так. Хёнджину было тяжело признавать это, но его привычный мир был в мгновении от того, чтобы развалиться, словно карточный домик. Его семья правила несколько последних столетий, но внезапная смерть отца пошатнула эту непрерывную линию, поставив под угрозу дальнейшее правление Хванов. Хёнджин был принцем, но закон магического миропорядка мог превратить его в простого человека невообразимо легко. Только если Хёнджин не подготовится к ритуалу, к которому иные предшественники готовились годами, за несколько месяцев. – И почему же первым делом вы решили обратиться к нечисти? – интересуется Бан, отгоняя чужие мысли о предстоящей нелёгкой работе. – Вы были помощником отца, – Хёнджин неловко опускает взгляд. Ему стыдно признаться, но. – И больше мне не к кому идти. Господин Бан переливает чай в одну из чашек, ставит её перед Хёнджином. Чай не горячий, но тёплый: фарфор согревает пальцы, а напиток – душу. За Хёнджина, в самом деле, было некому вступиться. К Минхо у многих правителей своих народов было предвзятое отношение. Подводные не желали его слушать, считая, что его мать незаслуженно вытащили на сушу. Об иных Хёнджину и вовсе нечего было говорить. И пусть ему было ужасно страшно – где-то глубоко внутри, как живому существу, – он пошёл к тому, кто с малых лет вызывал в нём толику восхищения. Бан Чан совершенно не изменился. Изменился Хёнджин и его чувства. Чан кивает, принимая его ответ. – Но ты знаешь, что я не смогу стать частью твоего ритуала, верно? – Хёнджин кивает и заправляет выбившуюся прядь за ухо. Люди, оборотни, необратимые, подводные, нечисть, потусторонние. Представитель каждого народа, чтобы соблюсти баланс. Каждый может стать частью ритуала лишь один раз. – Чем ты готов платить за мою помощь? – господин Бан спрашивает играючи, но Хёнджин совершенно серьёзен. Есть единственно верный ответ. – Что угодно, кроме жизни, свободы и престола. Чан смотрит ему в глаза очень долго – Хёнджину кажется, словно проходит несколько часов, пока он тонет в тягучем, потемневшем взгляде, но теперь его сердцебиение ровно. Чего бояться, если из-за страха можно потерять всё. Бан Чан улыбается. Как когда-то давно улыбался ещё совсем юному Хёнджину, верно отвечавшему на сложные вопросы учителей. – Ты довольно разумен, – довольно говорит он. – Не предлагаешь любую цену и знаешь, что откажись ты от жизни, то не выйдешь из этого дома. Бан Чан поднимается на ноги и медленно обходит стол. – Ты не желаешь подчиняться чужим приказам и знаешь, что не стоит платить тем, чего ты хочешь добиться, прося о помощи. Он останавливается за спиной Хёнджина, опускает ладони ему на плечи. Прохлада чужой кожи чувствуется через ткань. Тем удивительнее, что чужое дыхание обжигает кожу. – Я возьму лишь один глоток, – тихий голос заставляет сердце вновь зайтись в бешеном ритме, – и всё, что ты сам будешь готов мне дать. Прохладные губы касаются кожи за ухом, вызывая мурашки. Хёнджин прикрывает глаза. Происходящее в одно мгновение становится похожим на сон, все тревоги отходят на второй план; прохладные губы касаются каждого позвонка открытой шеи. Ладони с плеч медленно опускаются ниже и тянут Хёнджина вверх – он поддаётся легко, поднимается на ноги, только чтобы сделать пару шагов и оказаться в чужих объятьях. Сердце Чана бьётся медленно, тяжело и глухо, но оно бьётся – и эта мысль вызывает в Хёнджине восторг, сравнимый разве что с детским открытием. Это станет одной из его сокровенных тайн. Даже если Чан знающе хмыкает. Ведомый, Хёнджин падает на софу, откидывается спиной Чану на грудь. Холодный кончик носа чертит на его шее невообразимые узоры линий, и Хёнджин почти готов к тому, что шею пронзит острой болью, но. Чан ведёт ладонью по его левой руке, обводит запястье, накрывает его ладонь своей, сплетает пальцы. Широкий рукав опадает вниз, оголяя кожу до середины предплечья. Чан касается губами его запястья, скользит чуть ниже, где под кожей всё ещё синели вены. – Не жмурься, – шепчет он. – Просто закрой глаза. В следующее мгновение вспышка боли пронзает руку Хёнджина. Под закрытыми веками сверкают искры и на мгновение он где-то совершенно не здесь, где-то, где жарко и тяжело дышать, но так хорошо. Предсказание или обещание? Сон или гипнотическая фантазия? Чан, в самом деле, делает всего один глоток. А затем целует Хёнджина. Металлический привкус растворяется на языке вместе с любыми мыслями и догадками. В эту минуту Хёнджин впервые за долгое время чувствует себя хорошо. Сейчас ему спокойно. И от того отрываться от прохладных губ не хочется только сильнее. – Ну-ну, – тихо смеется Чан, – тебе не нужно пытаться отплатить мне сразу за всё. И всё же оставляет ещё один быстрый поцелуй на губах Хёнджина. Ему позволяют полежать на чужой груди ещё сколько-то. Хёнджин честно не знает, в какой-то момент он понял, что в кабинете совсем не было часов. В тишине, в которой он слышит разве что собственное дыхание, Хёнджин едва не засыпает, но дремоту сгоняет мягкое касание к волосам. – Я знаю, кто может подойти для твоего ритуала. Пойдём, я вас познакомлю, он как раз должен был проснуться.

22.03.24