Humani animi

      В тот день все происходящее шло ровно по сценарию, написанному каким-то скучным стариком из драматического театра, не имеющим ни капли фантазии и совести.       Звук будильника так и не разбился о стены большой сеульской квартиры, потому что Ким его никогда не включал. А зачем, если никто не требовал от него приходить к первой паре, да и в целом посещать университет? Профессор Бан, хоть и был сторонником соблюдения правил, таил множество секретов, одним из которых была внушительная денежная сумма на сберегательном счёте, полученная от некого мистера Кима.       В перечень требований для сохранения и преумножения цифр на банковской карте Кристофера входило лишь несколько простых пунктов, а именно: зачисление на врачебный факультет Ким Сынмина и сохранение его статуса студента до самого выпуска. И декан Чан эти требования безукоризненно соблюдал, имея желание уволиться через пару-тройку лет и вернуться в родную страну с подушкой безопасности за спиной в виде чемодана денег.       Ким Сынмин заглянул в телефон и выбор сегодняшнего времяпровождения решился сам собой. Пары можно было и не посещать, а вот вечеринку для первокурсников пропустить было грехом, не смертным конечно, но ужасным. Ужасным и глупым грехом.       До пяти вечера оставалось несчастных три часа, за которые можно успеть собраться и придумать, чем ещё приукрасить столь знаменательное событие в жизни студента.       План так и не был составлен, поэтому действовать по зову интуиции было единственным верным решением. Томный взгляд прошёлся по толпе относительно трезвых молодых людей, локально присматриваясь к каждой одинокой макушке. Девушки составляли большую часть присутствующих здесь, но если брать процентную вероятность, то для Кима они представляли наименьший интерес.       А вот светлая голова, возвышающаяся над общим уровнем собравшихся, явно кричала о нехватке внимания. Ну, так ему по крайней мере казалось.       — Ким Сынмин.- он всегда наступал, всегда стремился быть на шаг впереди, обескураживал свою жертву с первых секунд. Но, видимо, все оказалось не столь просто:       — Я не пью.       «Так даже интереснее»       Кола — отличное изобретение человечества. Газированный напиток со специфичным запахом отлично скрывал все, что в него могло случайно попасть. Или специально? По крайней мере, всегда можно было оправдаться. К тому же, атмосфера явно располагала — аромат алкоголя, смешанный с сигаретым дымом, громкая музыка, а главное — явное безразличное согласие нового собеседника.       — То есть, Хван Хенджин, ты действительно старался поступить сюда?       Сынмин сверкал своей улыбкой, которая слегка подсвечивалась в неоновом освещении комнаты. Вокруг уже вовсю сновали пьяные и весёлые студенты-первокурсники, поэтому смешки из его уст, звучащие теперь с короткими интервалами, подозрений у Хвана не вызывали. Он и сам сегодня удивительно разговорчивый и, вероятно, очаровательно смешной в чьих-то глазах.       — Да, а что тут такого? Я мечтал стать врачом и пока у меня все прекрасно получается.       — Я рад, что наши мечты исполняются.       Мечта сегодняшнего вечера Сынмина, раскидав блондинистые волосы по чужому плечу, пребывала в приятном экстазе. Никто не обратил внимание на парней, удаляющихся с мероприятия, даже когда один их пребывал в состоянии статичной амебы, бормочущей что-то себе под нос.       Весь путь до машины, сопровождаемый очаровательным ароматом хвановского парфюма, Ким преодолел молча. Так же как маршрут до свой огромной пустой квартиры, выстроенный навигатором на экране айфона. Даже штраф за вождение в нетрезвом виде, так и не полученный благодаря щедрой взятке сотруднику постовой службы, не смог омрачить предвкушение.       Этот запах розового дерева с нотками шалфея и кедра, исходящий от белокурой макушки, сводил с ума. Сочетаясь с локальным тёплым освещением от напольной лампы в углу спальни, и такими же тёплыми руками, обвивающими жилистую шею, он будоражил внутри каждую нервную клеточку, ослабленную сейчас выпитым Сынмином алкоголем.       Дополнительной стимуляцией этим пьянящим обстоятельствам всегда служило начилие штатива в том же углу. Карта памяти видеокамеры, венчавшей эту нехитрую конструкцию, сегодня была предварительно очищена. Казалось бы, такой простой девайс, но он хранил в себе картинки множества постыдных действий и лиц, с которыми Ким когда-либо имел романтические отношения, если их можно было таковыми назвать. Обычно это были двунедельные интрижки, чьи плотские утехи в видеозаписи день за днем транслировались на большом экране телевизора в квартире Кима, а потом удалялись за ненадобностью.       Сегодняшняя видеозапись определённо точно не должна попасть в список наскучивших и ненужных, поскольку всё в ней было особенно. Стоны, тлеющие в огне красных шелковых простыней, позы, словно сошедшие со страниц небезизвестной индийской книги для взрослых и крики, извергающиеся из податливого полусознательного тела Хвана, терзаемого чужими руками до синих отметин, не имеющих чёткой локализации.       Сынмин будто желал остаться в памяти, отпечататься точно так же, как его собственные кулаки на чужих ребрах — багровыми пятнами по всему телу, причиняющими ноющую боль, которая будет преследовать долгое время…

***

      Все случилось точно так, как и предполагалось. Он, чёртов Ким Сынмин, позорным для совести клеймом отметился в хвановской памяти.       Каждым клеточным органоидом Хван Хенджин хотел разложиться, рассыпаться на атомы, хотел, чтобы лизосомы сожрали его наконец изнутри, и он больше не видел злосчастного лица своего насильника перед собой. A die каждое мгновение жизни превратилось для него в сущий ад на земле.       А вот для Сынмина это стало одной из самых главных причин посещать университет. Не регулярно, не охотно по большей степени, но Ким стал появляться на парах. Особенно на сдвоенных лекциях с параллельной группой, где единственным центром внимания становился первокурсник с блондинистой макушкой, возвыщающийся над головами своих низкорослых соратников. Это была как игра, где есть только ведущий и всего лишь один игрок.       Как неописуемо волнительно для Сынмина, и до холода в костях ужасающе для Хвана было по очереди приникать к окуляру микроскопа, когда профессор Бан просил рассмотреть предметное стекло на их сдвоенной паре по анатомии. Как тягостно сладко было пересматривать видео, документальное подтверждающее хвановский позор, и предаваться под него крышносносному самоудовлетворению от одной лишь мысли, что жертва не знает…       Жертва и правда не знала, насколько сильное пятно от этого клейма приобрела и теперь ей уже никогда от него не избавиться. И если бы Хенджин изначально предполагал, что его физическую оболочку не только безнаказанным образом использовали, насильно втоптали в грязь без возможности отмыться, а ещё и записали это мерзостное событие на видео, он бы никогда не остался в университете. Перевелся бы, проглотил всю эту отвратительную ситуацию, проглотил все как тогда…       Но он ведь ничего не знал. Смирился с тем фактом, что клеймо на нем есть, но показывать его никому не осмелился. Хван слишком долго шёл к этой цели, к этому университету, самому лучшему медицинскому учебному заведению в стране, и вот так разрушить все одной новостью, когда ты и поучиться ещё толком не успел — было бы глупо. А он не глупый. Он самый талантливый и самый прилежный студент, получивший эти звания за свою старательную работу.       И только Хенджин знал, что работа была двойная. Прилежно учиться и ходить на все лекции — простая задача, но изо дня в день терпеть эти пожирающие тебя изнутри взгляды от одного единственного человека, которому хочется ежесекундно вскрыть горло скальпелем из кабинета хирургии, было невыносимо. Но он вынес.       Они сталкивались от курса к курсу все реже на парах, и Хвана, казалось, начало отпускать. Он был убеждён, что полностью смирился со своим позорным статусом, о котором знал лишь только один человек, пока тот не пришёл и туда. На его любимые лекции по психиатрии, в то место и время, где была возможность забыться и полностью погрузиться в учёбу. Третий курс стал знаменательным событием для Хенджина потому, что он, как отличник, продолжал получать стипендию, но была и другая причина. Имя ей Ли Минхо, профессор кафедры психиатрии и, по совместительству, ведущий специалист в области наркологии в частной клинике за городом. Его лекции в симбиозе со спокойным размеренным голосом были Хвана пристанью спасения, пока на них не появились они.       Первым разрушило хрупкое спокойствие от любимых лекций появление некого студента, не называвшего своего имени. Неопрятный вид, круги под глазами и миллион браслетов на запястьях ставили под сомнение его принадлежность к численности студентов медицинского. За ним появился и Ким Сынмин, явно не ожидавший встретится со своей старой жертвой лицом к лицу. Эти двое даже стали посещать дополнительные факультативы по предмету, чем полностью перекрыли подачу кислорода несчастному Хвану. Но, кажется, причина их такого внезапного проявления любви к психиатрии заключалась в другом.       Хан Джисон, как стало известно в последствии, преследовал свои корыстные цели в посещении лекций профессора Ли. Но как таковой конкретики никто не знал, некоторые студенты, движимые чувством собственного любопытства, даже пытались подслушать разговор преподавателя со студентом, оставленным после пар, но у них, увы, ничего не получилось. А вот Сынмин, так и не отпустивший свою первую, но не последнюю в этом университете, жертву, только и ждал возможности вновь напомнить ей о своём существовании. И у него получалось.       Хван окончательно замкнулся в себе и перестал разговаривать с кем- либо. Шли недели, месяцы, и от тяги в общении хотелось лезть в петлю, пока в один из таких дней, похожих на день сурка, он вдруг не услышал голос, зовущий его по имени.

      — Тяжело тебе наверно…

      То было всего лишь навождение, сон, который бывает снится во время лихорадки, но у Хенджина она стала хронической. Этот голос напоминал ему свой собственный, такой высокий и немного хриплый от усталости, потому что он не давал ему спать. С каждым мгновением все отчётливее и реальнее он слышался то в коридорах, то в аудитории, когда профессор Ли читал лекцию, и только одно оставалось неведомым и необъяснимым. Где его источник?

— Поешь

— Не забудь очки

— Он говорит что-то важное, стоит записать

      И Хван стал прислушиваться. А потом и вовсе безукоризненно подчиняться этому аморфному навождению, которое, вроде бы, желало ему только лучшего. Он успешно прошёл практику, сдал сессию, вернулся в университет после небольшого летнего перерыва и зачисления на четвёртый курс с такой же отличной стипендией, как и до этого, а так же вновь стал посещать любимые лекции по психиатрии. Но они стали ощущаться иначе. Вероятно, по нескольким причинам.       Ким Сынмин теперь регулярно появлялся на этих парах под ручку с Джисоном, которого отвратительно приторно называл «Джис», совершенно не стесняясь неодобрения со стороны преподавателя Ли Минхо. Последний, в свою очередь, больше не смотрел в сторону одного из них с прежним интересом и любопытством, с каким наблюдал до этого. Естественно, все уже давно подметили, как профессор смотрит, или правильнее будет сказать смотрел на Хана, но с нового семестра от этого взгляда и след простыл. Кажется, в глазах Ли осталось только безразличное раздражение от того, что ему эта парочка бесконечно мешает в преподавании.       А вот у Хенджина этот дуэт и вовсе не вызывал никаких эмоций, пока в один момент он не обратил внимание на голос, что диктует ему в голове:

— Они противные, особенно он…

— Он слишком много болтает

«Останься после пар и посмотри, в чем дело»

      И Хван послушался. Опять. Эту правду он не хотел бы знать никогда, она как os in faucium, как бессонница, мучающая тебя уже месяцами, как кровоточащая язва, вот вот готовая разразится во внутрь и вызывать кровотечение.

«Иди и расскажи декану»

«А если нет?»

«Они продолжат мешать тебе»

      Но он решает поступить по-другому, взглянуть своему страху в глаза и столкнуться со своим мучителем лично. Один на один.       — Ким Сынмин, убери своего наркомана из университета и сам прекрати ходить. Хотя бы на психиатрию.       — Повтори.- Ким закуривает сигарету, прожигая будто пеплом глаза напротив.       — Я знаю, что Джисон не студент. Он никогда не учился здесь и приходит на пары незаконно. И что ты и профессор Ли ему в этом помогаете. Твои мотивы я ещё могу понять, но что в голове у Минхо я не знаю. Но я не собираюсь больше терпеть вас двоих на его парах.       — И что ты сделаешь?       — Я пойду к декану.       Выпуская сигаретный дым из-под кромки зубов прямо в лицо Хенджина, Ким залился неподдельным смехом.       — К кому?       — К профессору Бану.       Смех сделался ещё противнее и зазвенел в ушах, словно позорное напоминание о клейме, выжженом где-то под рёбрами.       — Вперёд. Только не забывай, что ты все ещё моя светловолосая подстилочка… Как тебе живётся с этим уже четвертый год, а?- Ким проводит пальцами, на которых осел и вьелся отвратительный запах табака, по волосам и скуле Хенджина, готового вдарить кулаком куда-нибудь в стену, но не в чужое лицо, ведь Сынмин точно знает, что Хван не способен ударить.

«Просто уйди. Ты ещё сможешь ему отомстить»