Fools

«When it comes to money,

He could be a damn fighter..."

Чонгук сплёвывает кровь на асфальт и вытирает рот рукавом чёрной джинсовки. От удара в челюсть до сих пор звенит в ушах, в углу рта — свежая, всё ещё кровоточащая трещина. Звон настолько громкий, что минут на пять мыслительный процесс в голове Чонгука останавливается полностью. Отлично. Этого он и добивался. Не думать хотя бы пять минут, одну — да хоть несколько секунд. Всё тело до сих пор вибрирует от удара, а теперь ещё и дрожит от холода. На дворе ноябрь. Хёны будут возмущаться, что он разгуливает раздетый, но сейчас Чонгуку немного не до этого. Вдыхая полной грудью, он чувствует боль в рёбрах. Возможно, останется синяк. Удары были нанесены так быстро и точно, что он и забыл про второй, пока жжение лица ненадолго дарит чувство спокойствия. Чонгук понимает, что он на голову больной, ебанутый, что ему необходима срочная психиатрическая помощь, но таких, как он, не исправить, поэтому он выбрал смиренно нести свой крест, периодически напоминая себе этой болью о том, что он последняя мразь и паскуда. Двигая челюстью и корпусом туда-сюда, Чонгук медленно приходит в себя, если это вообще можно так назвать. Ничего не сломано, поболит в крайнем случае до послезавтра. Пять миллионов вон у него в кармане, и этого хватит на его часть аренды и подарок Джину на день рождения. Всё хорошо. Бой с капитализмом был поигран Чонгуком ещё в шестнадцать лет, поэтому любая сумма на личном счету вызывает у него улыбку. Некоторые дети вырастают слишком быстро. Ему выдалась честь оказаться одним из таких. Всё в порядке. Это просто жизнь. Чонгук приходит в себя по-настоящему только тогда, когда телефон начинает разрываться от сообщений. Все они — поздравления с победой от парней из «Ринга». Чонгуку всего двадцать один, и он не настолько чокнутый, чтобы рассказывать ребятам со своего курса в универе, чем он занимается после заката. Чон, ты здорово уделал этого бобра. Малец, да ты непобедим. Не зря я ставлю только на тебя. За тот хук я бы отсосал тебе, бро. Чонгук ухмыляется, убирая телефон в карман спортивных штанов. Для этих парней он просто Чон, имени своего он им не говорил и не собирается. Сеул — огромный город, но всегда остаётся вероятность встретить кого-то из знакомых его знакомых в том месте, где такого, как Чонгук, видеть просто не должны. Не к лицу студенту второго курса экономического факультета участие в боях без правил. Чонгук размышляет, могли бы его отчислить за причастность к этому, но, с другой стороны, в тюрьме это было бы его последней проблемой. Чонгук с детства знает, что бои без правил незаконны, и даже парочка знакомых из «Ринга», которых он в своё время просто не смог отшить, не убедили его отказаться и не лезть, пока что-то ещё можно изменить. Все в этом ёбаном мире думают, что знают лучше него, как ему жить, и это до невозможности бесит Чонгука. Они не понимают, что у него всё под контролем, потому что мужикам, которые хотят сюда драться, под сорок, и они бьют своих детей и жён, когда набухаются, а на трезвую голову бьют кого угодно, лишь бы не их. Чонгуку эти бедолаги никогда не нравились, но в «Ринге» нельзя по-другому. Ты обязан с кем-то дружить, особенно, если ты младший, иначе заклюют. Спасает его тот самый хук, за который ему готовы отсосать. Вернее, Чонгук хочет так думать, так хотят, чтобы он думал, остальные, но не трогают его не потому, что Чонгук уложит любого за пару ударов, а из-за безразличия ко всему живому в его глазах, когда он наносит эти удары. Чон — боксёр, который умеет пугать, будоражить нервы. Он ещё так молод, и его лицо по-прежнему не утратило остаток детских черт, но его стараются избегать все, кроме этих трёх ребят, которые были рядом, когда он только пришёл в «Ринг». Чонгук не тупой, он знает, что у зрелищ, в которых он участвует, есть особо ненормальные фанаты. Он знает, что и у него есть фанаты. Ему говорили, что бои приходят посмотреть ради него, и эти люди провожают и встречают его восторженно-испуганными взглядами. Чонгука это давно не трогает. Никакая похвала, ничьи восторги — ничего из этого не может перечеркнуть его грязной, извращённой натуры, но сегодня он уже получил своё наказание за это и может быть свободен, поэтому, поправляя спортивную сумку на плече, двигается в сторону метро. На конечной, где они живут, Чонгук заходит в магазин, как делает это каждый раз после боя, и покупает хорошее мясо, овощи и недельный запас рамёна для парней. Кассир недоверчиво смотрит на него, на что Чонгук только безразлично ведёт плечами. Какое кому вообще дело до того, что ему приспичило купить двадцать одну пачку рамёна? Он делает это постоянно, могли бы уже и привыкнуть. Пакет получается тяжёлым из-за бутылок пива, на звон которых оборачиваются прохожие тётушки, и Чонгук ускоряет шаг, чтобы избежать раздражающего внимания. — Я дома. Чонгук оставляет пакеты у двери, снимая кроссовки. Вся семья уже в сборе, и они очень голодные после долгого рабочего дня. Чонгук слышит смех Чимина, ворчание Тэхёна и хочет улыбнуться, но скулу сводит от боли. — Я принёс мясо и пиво, — говорит он, поднимая пакет, и Джин тут же подходит к нему, перехватывает и уносит, чтобы начать готовить. — Замечательно, мы как раз тебя ждём. Юнги сделал токпокки, — говорит Джин ему вслед. — Пиво? — оживляется Хосок. — Я бы выпил немного пива. Чонгук вешает куртку, притворяясь беспечным, здоровым и ничем не обременённым пареньком. Он пытается изо всех сил, но чувствует на себе взгляд как минимум троих хёнов. Чимина, Юнги и Тэхёна у него никогда обмануть не получится, даже финт с оленьими глазами уже давно не прокатывает. Доставая из куртки деньги, Чонгук сворачивает их в трубочку и кладёт в банку по центру стола. Она всегда стоит там в качестве напоминания, что нужно меньше есть и больше экономить. Иногда Чонгуку кусок в горло не лезет из-за этой грёбаной банки. Этот месяц выдался особенно тяжёлым: Хосок, Намджун и Джин теперь на последнем курсе универа, что означает, что им нужно готовиться к выпускным экзаменам, и они не могут работать так, как раньше. Это одна из причин, почему Чонгуку бьют морду почти каждую неделю. Теперь он их главный добытчик. — Ты положил туда четыре миллиона. Снова дрался, Гук? — спрашивает Чимин крайне встревоженно. — Он пришёл со спортивной сумкой и разбитой губой. Конечно, он дрался, Чимин. На лице — смесь отвращения с сожалением, и Чонгук почти сдаётся, почти по-детски выкатывает губу, почти обиженно топает ногой, недовольно канюча: «Хё-ё-о-н!». Почти. Ничего из этого Чонгук, на самом деле, не делает. Он глотает обиду, невысказанные претензии и вместо этого самодовольно улыбается, отвечая: — Дрался и победил. Юнги усмехается, пижонским жестом поправляя бейсболку. Чонгук игнорирует его тонкие пальцы и рэперские ужимки. — Мне поебать, что ты там выиграл, Чон Чонгук. Тэхён тяжело вздыхает, смотря по очереди сначала на одного, а затем на второго. — Он просто ненавидит эти твои бои, Гук-а. Хёну грустно, ему невыносимо видеть тебя таким… — Тэхён, я бы попросил… — Что? — Тэхён вскакивает со стула, упирая руки в бока. — Я бы попросил тебя, Мин Юнги-хён-ним, нормально обращаться с моим любимым донсэном. Каждый раз, когда ты волнуешься, ты ведёшь себя, как скотина. — То, чем он занимается, неправильно. Противозаконно, к тому же. Он знает, но ему мозг на этом сраном ринге отшибло. Холодный тон голоса Юнги на вкус как кровь во рту после удара. Мгновенно отрезвляет. Хотя, чего он ждал? Что его прозовут чемпионом и будут встречать с почестями? — Чимин-хён, ты сегодня подозрительно тихий… Чонгук взывает к самому доброму хёну, и Юнги только язвительно прыскает, понимая причину. Чимин и Намджун — два главных миротворца в их семье. Другими словами, они просто самые адекватные из них. Чонгук знает подлинный смысл этой усмешки: Минни сейчас погасит их очередной конфликт, но между ними это ничего не поменяет. Юнги продолжит злиться, Чонгук продолжит избегать нравоучений. Таковы их отношения в последнее время. — С одной стороны, я тоже терпеть не могу видеть Чонгука таким, но в этом месяце нас не выселят. Снова. Благодаря ему, — Чимин оборачивается, нюхая воздух. — В-третьих, вы вообще понимаете, что Намджун-хён сейчас на кухне? Если что-то случится, деньги за аренду и не придётся платить. — Успокойся, мальчик мой, с ним там Джин-хён, он не позволит, чтобы его драгоценные фартучки сгорели, — нараспев произносит Хоби, вальсируя в сторону друзей с семью бутылками пива в двух руках. Талантище. — Ты и пиво купил? — подаёт голос Тэхён. — Хотел отпраздновать, — тихо отвечает Чонгук. — Ну уж нет. Это я праздновать не собираюсь, — Юнги резко встаёт, чтобы уйти, но Чонгук бьёт по столу кулаком, и Юнги отскакивает от неожиданности. Бутылки немного подлетают, но опускаются вниз, чудом не разбившись. Даже гравитация на стороне праздника. Чонгук смотрит на испуганного Юнги и сдирает кожу на большом пальце, чтобы не разрыдаться. Он просто грёбаный монстр и самый паршивый человек на планете. Похоже, он напугал Юнги. — Хён, ты ведёшь себя так, будто я тебе это пиво насильно в глотку заливаю. Если не хочешь пить, не пей, я тебя не заставляю. Просто поешь мясо, ты такой тощий, что уже просвечиваешь. Остальные тоже заметили, просто они слишком вежливые, чтобы комментировать. К их счастью, у них есть такой подонок, как я, а я молчать не стану. Юнги усмехается, потому что Чонгук и сам знает, что его слова — полное дерьмо. В последнее время он либо ругается с ним, либо делает именно это — молчит. — Мясо на подходе! — слышится голос Сокджина с кухни. — Вы двое… — Тэхён качает головой. — У вас самый идиотский язык любви. Вот так вот ссориться — это не круто, когда вы уже поймёте? — Эй, я тебя старше, — напоминает Юнги. — Но каким-то образом не умнее, — Тэхён закатывает глаза. — Ким Тэхён… — Мясо едет! Ссора утихает, когда на столе появляются тарелка с говядиной и салат. Все начинают есть, пить — делать что угодно, лишь бы не возвращаться к больной теме. Чонгук садится рядом с Юнги, потому что они семья и всегда сидят рядом. Тэхён — по другую сторону от него. Он кладёт руку Чонгуку на колено, сжимая, спрашивая: «Всё в порядке?». Чонгук кивает, отвечая. Ничего не в порядке, но у него никогда не было права жаловаться. Такова жизнь. Иногда она на вкус как жареная говядина, дешёвое пиво и самобичевание. Чонгук краем глаза следит за тем, как ест Юнги, и нарочно громко — так, чтобы тот точно услышал, — вздыхает. — Кстати, о праздновании, — оживляется Хосок. — Думаю, сегодня нам действительно есть что отпраздновать. Юнги-хён… — Хоба, не надо… Чонгук снова смотрит на Юнги. Хён даже отмахивается вполсилы. Если пару минут назад у него ещё нашлись силы на ссору с Чонгуком, теперь старший просто поник. Чонгук не замечает, как начинает подкладывать куски мяса Юнги на тарелку, хоть и догадывается, что у него нет аппетита. — Нет, надо! У нашего хёна сегодня вышел новый трек, и у меня офигенное предчувствие! — Ты так каждый раз говоришь, но… — А мы послушали уже, — Джун кивает на Джина, и голодный повар, чей рот набит мясом, показывает палец вверх. — Дашь автограф, продюсер Мин? — Трек… не знал, что он уже вышел. Чонгук говорит себе под нос, но Юнги и Тэхён слышат каждое слово, и, если первый сильнее сжимает палочки в руке, второй просто закатывает глаза. — Блять, сколько можно… — бурчит Тэхён, страдальчески глядя на Чимина. — Ты так каждый раз говоришь, Хосок. Пока ни разу не сбылось. — Прости нас за веру в тебя, Юнги-хён, — Хосок надувает губы, и Юнги смеётся. Его смех кажется грустным, измождённым. Юнги замечает, что все взгляды прикованы к нему, и спешит оправдаться: — Нет, нет, всё хорошо. Мне тоже очень нравится трек. Спасибо вам, ребят. Юнги смотрит, прежде всего, на Намджуна, и Чонгук ощущает укол зависти. Наверняка хён давал Джуну послушать песню ещё до того, как она вышла. Они даже, может быть, обсуждали текст долгими ночами, и Намджун-хён зависал на лейбле, где у Юнги проходит стажировка. В следующем году Намджун снова попытается стать стажёром в этом лейбле, начнёт писать песни с Юнги, они станут поп-звёздами и будут собирать стадионы. Чонгук вполне себе видит это, потому что именно так оно и бывает с людьми, у которых в жизни есть настоящая страсть к чему-то. Всё, что может он, — это избивать людей, чтобы не оказаться на улице. Чонгук продолжает жевать мясо, купленное на кровавые деньги. Он жив, конечности целы, а значит, всё хорошо. Баланс заработка и боли восстановлен. — Эй, Чон Чонгук, — слышит он слева от себя и вздрагивает. Слишком зашуганный для профессионального спортсмена. — Блять, у тебя шея в крови. Дай посмотрю. Юнги наклоняется над ним, осматривая ссадину, и Чонгук не дышит, пытаясь отстраниться, но Юнги бьёт его по коленкам и кладёт руку на шею. Тэхён и Намджун переглядываются. Чимин и Хосок озабоченно вскакивают со своих мест. — Похоже на след от кольца. Неглубоко, но надо обработать. — А ты что, спец по ссадинам, хён? — Чонгук вопросительно выгибает бровь, скидывая со своей шеи ладонь Юнги. Пытается сделать это максимально легко и непосредственно, может, даже, с ноткой неприязни к физическому контакту. — Не говори о том, чего не знаешь, Гук, — увещевает Хоби, оглядывая рану. Чонгук вспоминает мудилу, с которым дрался. У него на пальце было кольцо с какой-то завитушкой, и Чонгук чуть было не сказал, что это дерьмо не по правилам, но вовремя опомнился. Как-то глупо предъявлять за что-то на боях без правил. — В ванную топай, малой. Надо обработать, — Юнги спокойно кивает в сторону ванной. Чонгук собирается возразить, но Хоби хватает его за ладонь, грозно мотая головой, чтобы не смел даже, и Чонгук смиренно шагает вперёд. Юнги закрывает за собой дверь и достаёт аптечку, где лежат всегда пополняемые им же антисептик и вата. Это не первый раз, когда он обрабатывает раны Чонгука, и младший просто говнится, потому что у него нет настроения снова собачиться с Юнги, да и вообще находиться в непосредственной близости к нему. Раньше он обрабатывал ему ссадины после тренировок, но никогда не злился. Раньше это был просто спорт, просто повод выплеснуть куда-то энергию. Раньше Юнги-хён его понимал, потому что использует музыку с этой же целью. Он как-то ему об этом говорил. — Откуда тут такие сильнодействующие обезболивающие? — спрашивает Чонгук, глядя на открытую аптечку, пока Юнги мочит ватку антисептиком. — Подарок из андеграунда, — отвечает Юнги, открывая кран. — Промой сам немного, рана не грязная особо. — Звучит незаконно, — хмыкает Чонгук. — Щиплет. —Чья бы корова мычала. Будет хуже. — Спасибо, я знаю. Чонгук выпрямляется, вставая перед Юнги. Он почти забыл, что хён ниже его ростом, и поэтому садится на край ванной, наклоняя голову для более удобного доступа. Антисептик щиплет, но Чонгук давно перестал ненавидеть боль. Это случилось тогда же, когда он начал ненавидеть себя. Тогда, когда находиться рядом с Юнги стало невыносимо, потому что он ненавидел каждый его взгляд, жест, прикосновение. Ненавидел то, что это всё с ним делало и как преувеличенно он на ровном месте стал воспринимать заботу. Юнги обрабатывает ссадину, и Чонгук понимает, что они у них не было тактильного контакиа уже несколько месяцев. С тех пор, как Чонгук начал участвовать в боях, он нарочно возвращался домой поздно, — отчасти, чтобы не столкнуться с осуждением хёна. За столом не считается, потому что там они семья, там это всё ощущалось всегда по-другому, казалось чем-то платонически-правильным. Чонгук, в общем-то, его осуждение одобрял и питался им, оно его заземляло, но ссоры, допросы и нравоучения быстро ему надоели, и, как и все ментально нездоровые люди, Чон Чонгук выбрал это всё банально игнорировать. Да и хён теперь постоянно зависал на студии. У них нашлись хорошие отговорки. — Что Хоби-хён имел в виду? — тихо спрашивает Чонгук. — Хоби всегда что-то имеет в виду. Пойди его разбери. — Ладно, не отвечай. Не больно и нужно, — Чонгук отстраняется в середине процедуры, и Юнги цокает. — Чонгук, тебе пять лет? Сиди смирно, пожалуйста. Раненый пожимает плечами и решает не спорить, позволяя Юнги обработать рану до конца. Чонгук надеется, что сейчас хотя бы не слышно, как гулко стучит его сердце. Просто позорище. Он абсолютно безнадёжен. — Кому из нас пять лет ещё, Юнги? Если не хочешь о чём-то говорить, просто скажи, что не хочешь, а не переводи стрелки. — Юнги-хён… — Ты не был таким принципиальным пару месяцев назад, — Чонгук сжимает челюсть. — Ты не избивал людей до полусмерти пару месяцев назад. — Пытаешься преподать мне урок? — уголок разбитой губы Чонгука кривится. Юнги отпускает его и садится на край ванной рядом, смотря на свои разношенные тапки. — Я вижу в тебе версию себя, которую давным-давно убил, и меня это ранит, Гук. Юнги смотрит на него с сожалением, и Чонгук тут же пытается встать и уйти, убежать от искренности, от понимания, от вечно заботливых, любящих глаз, но Юнги не даёт ему этого сделать, будто бы предвидя такую реакцию. Он кладёт свою ладонь Чонгуку на бедро, останавливая. — То, что сказал Хосок, — правда. Я знаю, как обрабатывать раны, потому что когда-то обрабатывал их себе и своим школьным друзьям. Моей компанией не всегда были эти безобидные придурки, и все шуточки про андеграунд не такие смешные, какими их пытается делать Хоба. Я не всегда был хорошим человеком, Гук. Когда-то я, как и ты, дрался, разбивал окна и имел дела с очень спорными личностями. Хороших людей в андеграунде нет, просто со временем не остаётся желания творить всякую хуету, ты банально вырастаешь из этого образа жизни. Ты остаёшься там ради музыки, и, если тебе повезёт, если твоя корона потерпит уход в мейнстрим, ты утопаешь в работе, но такой образ жизни многих тянет вниз. Половина моих друзей с тех времён сторчались. — Ты крошечный, хён. Не поверю, что ты умеешь драться. — Хён. Посмотрите на этого хорошего мальчика. Чонгук почти краснеет от неискренней похвалы. Это всё просто невыносимо. Ему нужен крепенький такой удар промеж глаз, а лучше два. — Я и вполовину не такой сильный, как ты, но за себя — и за своих — постоять смогу. Хоба, кстати, идёт на хуй за свой длинный язык. Чонгук смеётся почти искренне. Грудная клетка слишком болит, и смех не выходит таким одухотворённым, как он хотел. — Я что-то удивлён, что они не использовали твой поучительный жизненный опыт в качестве аргумента против моего… источника заработка. — Тебе бы это не помогло. Только бы стал думать, что я ещё круче, чем был раньше. Юнги самый крутой. Миссия Чонгука — сделать так, чтобы Юнги не догадался, сколько он для него значит. Это нездорово и пагубно скажется на их многолетней дружбе. — Брось, хён. Ты вообще не крутой. Скучный, вечно тусуешься за своим монитором, не видя ничего, кроме музыки. Это скучно. — Ты билет на мой сольный концерт не получишь, Чон. Чонгук резко кладёт свою ладонь поверх ладони Юнги на его бедре, сжимая. — Никогда, никогда меня так больше не называй… Юнги сдвигает брови, напрягаясь. — Понял? — Ты когда-нибудь начнёшь меня уважать вообще, а? Мне бы перестать тебя любить. Чонгук смотрит на Юнги полными слёз глазами, и старший не понимает, что он такого сказал. Чон Чонгук разгоняется до тысячи эмоций в минуту, и ему просто не угнаться за его юношеским максимализмом. — Так меня называют в «Ринге». Это что-то типа прозвища. Я его использую, чтобы именем не светить. Не называй меня так, потому что он — другой человек. — Как понять — другой человек? Чонгук грустно улыбается, отпуская руку Юнги. Его ладонь почему-то остаётся у Чонгука на бедре, и он снова выбирает об этом не думать. Лучше не надо. — В университете я Чон Чонгук — студент второго курса. В «Ринге» я Чон. Дома, здесь, я просто Чонгук, и это всё разные люди. Всему должно быть своё время и место. Дома я хочу быть просто Чонгуком. — У тебя для каждого места есть отдельная личность? — А разве не у каждого? — Ты вообще слышишь, что ты говоришь? — Хён, я просто хочу быть Чонгуком дома. Мне жаль, что тебе приходится мириться с моим раздвоением личности, но просто не надо… Не называй меня так. Это принципиально. — По крайней мере, ты признаёшь, что это ненормально. — Меня, может, и бьют часто по голове, но пока что я ещё не совсем тупой. Юнги долго молчит, и Чонгуку совершенно не нравится это его молчание. Хочется уйти в комнату к Чимину и Тэхёну, включить музыку и слушать её дуэт с внутренними демонами, пока не придёт Чимин, чтобы снять с засыпающего его наушники. — Теперь, когда ты это рассказал, я думаю, какая из твоих версий настоящая… Есть ли вообще настоящая версия тебя? Может, с нами ты тоже притворяешься? В точку, хён. Я притворяюсь. Я подделка, фальшивка, я не достоин спать с вами в одной квартире. Я — одна большая ложь. Я люблю тебя, и никто об этом не знает. Никто из вас об этом не знает, и я храню тебя в сердце, как самый большой секрет, но ты и есть та часть меня, о которой никто не знает. Я люблю тебя, прости меня. Я не должен любить тебя, но я глупый и слабый. Та версия Чонгука, которую видите вы, — лучшая версия меня, которую я пытаюсь вам дать. Я ненастоящий, ты прав. Ты прав, и мне жаль. Я люблю тебя, и это самая большая глупость в моей жизни. — Хён, я… — Да брось. Я же пошутил. Юнги озабоченно смотрит на Чонгука. Кажется, будто у того за секунду целая жизнь перед глазами пронеслась. — Там, в гостиной, я напугал тебя? Чонгук переводит тему, чтобы перевести дух. — Подожди… что ты имеешь в виду? — Я стукнул кулаком по столу. Ты дёрнулся. — От неожиданности, может, — Юнги пожимает плечами. Кажется, он немного смущён. — Ну никак уж не от страха. — Ты не боишься меня? — и смотрит своими большими глазами. Юнги усмехается, будто хочет сказать: «Посмотри на себя, разве это возможно?». — Я действительно должен отвечать на этот вопрос? — Хён. Я бы никогда не сделал больно тебе. Разве я могу? — Чонгук мотает головой. — Я бы никогда… Не думай даже об этом. — Я же сказал, что это было от неожиданности. — Если я хоть раз подниму на тебя руку, то убью себя на этом же месте, — выплёвывает Чонгук. Юнги устало вздыхает. — Кажется, они всё же повредили тебе голову. Ты сам себя не слышишь. — Я серьёзен. — В этом-то и проблема! Юнги разводит руками. Он выглядит уставшим, измотанным, и ему бы сейчас хорошенько выспаться, а не выслушивать какого-то там сосунка со своими подростковыми проблемами. Чувство вины разъедает Чонгуку пищевод. — Я знаю, хён. Я знаю, что я — проблема. Мне жаль. Я могу всё исправить. Подожди немного, это всё скоро закончится, вы выпуститесь, и мне больше не придётся бить людей. — Мне жаль, что я не такой, как вы. Я не могу исправить себя, но я могу никогда не показывать тебе такого себя. Ты никогда не увидишь такого меня. Я не заслуживаю и сотой твоей доброты. Я просто больной урод. — Мне жаль, что я умею только бить людей. — Это пройдёт. Вот стану богатым и знаменитым, и всё это закончится. Обещаю, Гук. Юнги не смотрит ему в глаза, как будто ему за что-то стыдно, и Чонгук чувствует, как уже его глаза начинает щипать. Он переводит взгляд на оранжевую футболку Юнги, из рукавов которой торчат тощие руки, и закусывает губу. — Хён, ты ешь? — шёпотом спрашивает Чонгук. — Конечно, я ем, что за вопрос такой? — Врёшь. Ты так много работаешь, что забываешь поесть, или вечно экономишь. Ты стал очень худым, я не помню, чтобы ты раньше был настолько тощим… — Как Хоби? — усмехается Юнги. — Хоби-хён ест три раза в день, но к нему ничего не липнет, потому что он тощий от природы. Я спортсмен, и я знаю, что такое нездоровая худоба. Ты плохо о себе заботишься, хён. Юнги вздыхает и чешет затылок, готовясь раскрыть неприятную правду. — Я не ел не потому, что у меня не было времени или денег, а потому что я очень нервничал из-за релиза. Наши про каждую мою песню скажут, что это хит, но я уже пять лет пытаюсь добиться чего-то в этой индустрии, но ни один из моих треков не выстрелил. Я устал пытаться, устал не приносить в дом нормальных денег, устал из-за того, что мой каторжный труд не приносит мне успеха… — Хён…             — Я почти сдался, Чонгук. Я на волосок близок к тому, чтобы уйти с должности и вернуться в доставку пиццы. Платят там едва ли больше, но хотя бы не буду себе таким разочарованием казаться. От этой песни зависит буквально всё. Она — мой последний шанс. — Но ты только начал свой путь, хён. — Я начал свой путь с фристайла в подвалах и разбитых стёкол. Мне было четырнадцать, когда я записал первый трек, и мне было двадцать, когда я залетел в андеграунд и стал своим. Теперь мне двадцать пять, но я по-прежнему ничего не добился. Меня тошнит от волнения, усталости, от всей этой ситуации… Поэтому я не могу есть. — Хён, я не знал. — Да откуда тебе знать? Мы же, сколько, два, три месяца нормально не общались? — Я предпочитаю молчание ссорам, — отвечает Чонгук. — А я предпочитаю ссоры молчанию. — Потому что ты прав, потому что у тебя всегда есть аргументы, потому что ты действуешь из лучших побуждений, но я устаю так, что после работы мне никого не хочется слышать. И ты всегда говоришь одно и то же. Смысл мне с тобой разговаривать? Только парней нашими ссорами расстраиваем. — Забавно, что ты называешь это работой… — Ты тоже подыхаешь на своей работе, хён. Не физически, так морально. Ты тоже измотан, а работа не должна изматывать так, что теряешь аппетит. — Ненавижу, когда ты прав. Ты ребёнок. Тебе рано такие вещи знать. Именно. Я для тебя ребёнок. Милый проблематичный донсэн. Ни больше, ни меньше. — Ты должен быть в университете. Должен учиться, ходить в кино со сверстниками, пробовать себя на стажировках, но вместо этого ты… Вместо этого я покупаю тебе специальный пластырь для ран и кучу разных таблеток, потому что хрен знает, что с тобой может случиться завтра. — Ты не виноват. — Но от этого не легче. Чонгук улыбается, и нет ничего искреннего в его улыбке. Юнги понимает, что так просто надо. Что сейчас это их максимум. — Два месяца не разговаривали, а сейчас, смотри-ка на нас, по душам болтаем… — Я не собираюсь заставлять тебя есть, но я бы хотел, чтобы ты начал нормально питаться. Это считается? — Я не собираюсь заставлять тебя бросать бои, но я бы хотел, чтобы ты их бросил. Это тоже считается? Эта улыбка уже больше похожа на настоящую. Ещё не дотягивает, похожа на едва брезжащее из-за темноты солнце, но это уже что-то. Уже намёк на жизнь на лице, которое не должно быть разбитым. — Не молчи больше, ладно? Не ори на меня, но и не молчи, Чонгук-а. — Тогда ты больше не спи в студии, хён. Договорились? Юнги кивает, и Чонгук лепит на шею пластырь для раны. Никто не говорит ни слова о том, что они клеили пластырь пятнадцать минут. Все всё понимают.

=

Юнги разлепляет глаза в восемь утра следующего дня и моргает несколько секунд, пытаясь понять, где находится. Когда перед глазами появляется потолок с зигзагообразной трещиной, Юнги понимает, что он в своей комнате, а не в студии. Уже хорошо. Он закрывает глаза, сжимая пальцами мягкое одеяло. Отсутствие привычной боли в спине от жёсткого дивана убаюкивает. Юнги открывает один глаз, смотря на Хоби на соседней кровати, который пялится в телефон и тихо смеётся. — Он уже послушал твою песню? Хосок всегда чувствует пробуждение Юнги, даже если не смотрит на него. — Хоба, восемь утра… — Ты за вечер ни слова не сказал, Чонгук тоже… Поэтому и спрашиваю. Юнги садится на кровати и зевает. — Он только вчера о ней узнал. Сомневаюсь. Хосок убирает телефон, садится по-турецки и скрещивает руки на груди. Юнги критично оглядывает его пижамную футболку со следом от соевого соуса. — Давай не будем говорить о Чонгуке в такую рань? Я не готов, да и не хочу… — Я знаю, именно поэтому и спрашиваю, — упрямится Хосок. — Почему тебе так сложно принять, что тебя волнует, что Чонгук перестал слушать твою музыку, перестал разговаривать с тобой, перестал быть твоим самым большим фан-боем? — Это капля в море по сравнению с тем, во что превратилась наша жизнь, Хо. — Но вчера вы поговорили. Это уже что-то. — И это останется между Чонгуком и мной, как и наши конфликты. Я понимаю, каким камнем преткновения мы для вас стали в последнее время, я не слепой, да и Чонгук тоже. Я вижу, каким домой возвращается Тэхён, я чувствую это напряжение в воздухе в нашей квартире. Поверь мне, я больше всех это ненавижу… — Может быть, если бы Чонгук послушал… — Хоби, а тебе в голову не приходило, что он не хочет слышать мой голос, потому что слышал уже достаточно нравоучений и упрёков? Он зол на меня, он не понимает моей точки зрения, так зачем Чонгуку ещё больше себя бесить, слушая мою музыку? — Может быть, если бы он тебя послушал, то понял бы, что ты пытаешься донести. Юнги выпрямляет спину, напрягаясь. — Я пишу не о нём. И уж точно не для него. Это не то, о чём я… — Хуйня. Я тебе не верю.      — Верь, чему хочешь, Хосок. Только не лезь туда, куда не стоит. Хосок пристально смотрит на хёна, и Юнги ненавидит этот взгляд, потому что знает, что от него невозможно что-либо скрыть. — Знаешь, это очень больно, хён… Что ты жалеешь, что тогда напился и «сказал лишнего». Мне больно, что ты думаешь, что я использую твои слова против тебя, но я просто желаю для вас обоих самого лучшего. Ты скажешь, что вы сами разберётесь, но вы такими темпами ещё десять лет разбираться будете. Закончите тогда, когда разбираться будет уже не в чем. — Тем лучше, — хмыкает Юнги. — Это неправильно. — Хоба, я знаю. Это всё ужасно неправильно. — Нет, не это. — Я не в настроении разговаривать о том, чего даже не существует. Давай лучше кофе выпьем? И Хосок соглашается, а Юнги чувствует облегчение, потому что он не готов говорить об этом. Наверное, никогда и не будет готов, потому что ждёт, пока это пройдёт, но в восемь утра субботы о таких вещах лучше не думать. У него грёбаный выходной, и Юнги планирует лениво слоняться по дому, играть на гитаре и проспать половину дня. Потому что он скучный, как сказал Чонгук. Его это совершенно устраивает. В коридоре Хоби и Юнги встречают Чимина и Чонгука. Чимин завязывает младшему галстук, высунув язык, и смотрит на Чонгука с родительским обожанием. — Куда это ты собрался в субботу, Чонгук? — У меня сегодня лекция. Чонгук поправляет воротник голубой рубашки, довольный работой Чимина, и Юнги тяжело вздыхает, направляясь к кофейнику. Чимин прикасается к щеке Чонгука и критично фыркает. — Надо что-то сделать с твоей губой. — Да я и сам могу, хён. Юнги помнит, как Чимин учил Чонгука замазывать синяки и ссадинки консиллером, и ему почти смешно, что теперь это стало привычной частью утренних сборов Чонгука. У младшего из хорошей, подходящей студенту экономического факультета одежды, — только две рубашки. Есть ещё серая, но голубая Чонгуку идёт намного больше. Юнги глотает свой чёрный кофе без сахара, понимая, что он никогда не будет таким горьким, как вид лучшего студента своего потока, зарабатывающего деньги на боях без правил. Каждый раз, когда Юнги видит Чонгука в университетской одежде, он видит свою проёбанную карьеру, свои недостатки и свои неудачи. Потому что он знает, что через пару часов Гук вернётся сюда, переоденется, возьмёт свою тяжёлую спортивную сумку и поедет на тренировку в «Ринг», чтобы готовиться к очередному бою. Каждый новый синяк на лице Чонгука — ещё один пункт в копилке его грехов. Чимин возвращается и замазывает ссадину на губе Чонгука, улыбается и уходит в ванную, где Хосок по ошибке проглотил его блёстки и жалуется об этом на весь этаж. Любопытный придурок. — Всё в порядке, хён. Чонгук наклоняется, чтобы обуть кроссовки. Имеет в виду: «Я видел, как ты на меня смотришь, но ты преувеличиваешь, и всё хорошо. Я абсолютно доволен своей жизнью». — Ммм, конечно. Юнги смотрит, как Чонгук одевается, и ненавидит себя за то, что своими глазами наблюдает, как очередной талант проёбывает всё, что у него есть, а он не может это остановить. Чонгук уходит на свою лекцию, где детишки богатых бизнесменов смеются у него за спиной, и Юнги остаётся только смотреть на то, как гаснет очередная звезда. А он ничего не может изменить. Вместо этого возвращается к себе в комнату с кружкой кофе, тревожно проверяет почту, стриминговые площадки и личные сообщения. Ничего не происходит, ничего не меняется. Он не может достучаться до людей своей музыкой, не может заработать денег, чтобы дать своим ребятам лучшую жизнь. Чонгуку опять придётся драться, чтобы их не выселили, и Юнги не может есть, потому что при любой мысли об этом его тошнит.

=

Чонгук очень быстро понял, что крепкую дружбу завязать с кем-то из однокурсников не получится. На первом году он ради приличия приходил на их вечеринки и иногда тусовался в библиотеке, когда на это находилось время, но теперь только одалживает конспекты, помогает решать задачки и иногда перекусывает с ними в кафетерии, чтобы напомнить о том, что он существует. Ему приходится казаться нормальным. Чонгук бы и хотел дружить с кем-то из группы, но он видит, какого поля ягоды большинство из этих ребят: их привозят на занятия на дорогих машинах, они обсуждают грядущий отдых ещё в начале семестра и являются больше богатой декорацией на парах, чем настоящими студентами. Чонгуку нравится только Юнджин — тихая и скромная девушка с идеальным почерком. Она носит большие очки, у неё красивые фиолетовые волосы и богатый отец, который никогда бы не одобрил её связи с отбросом наподобие Чонгука. Романтически Юнджин никогда ему и не нравилась, но с ней всегда можно было обсудить тему занятия. Она была такой же одиночкой, как и он сам, и на первом курсе они всегда сидели вместе на тусовках, поцеловались один раз и очень долго смеялись потом, считая это самым нелепым поступком в жизни. Чонгуку нельзя ни к кому привязываться, потому что рано или поздно они могут заметить его побои, узнать, чем он занимается после учёбы. Сеул не настолько большой город, когда дело касается случайных совпадений. Его бы бесило скрывать что-то от близкого человека, потому что такую дружбу Чонгук считает неискренней. Он уже скрывает много что от своей семьи, и этого достаточно. Чонгуку не нравится притворяться кем-то, кем он на самом деле мог бы быть, если бы во всё это не вмешалась реальная, несправедливая жизнь, но он не жадный. У него есть дом, есть семья, которая его ждёт, и это его лучшие друзья. У него есть шесть потрясающих ребят, и Чонгук не променял бы их ни на кого другого. Поэтому, доделав домашнее задание, Чонгук берёт спортивную сумку, надевает чёрную кепку и накидывает сверху капюшон, чтобы не узнали, и едет в «Ринг», где его уже ждут голодные до хлеба и зрелищ имбецилы. Выйдя из метро, Чонгук идёт в конец улицы и останавливается в нескольких метрах от входа, смотря на вывеску «Ринга». За три года она совершенно не изменилась, разве что белая окантовка вокруг зелёных букв чуть подстёрлась. Загорается дурацкая неоновая подсветка. Бугаи-владельцы никогда особо не заботились о внешнем виде этого заведения, да и смысла в этом не было никакого. Боксёрский клуб на окраине Сеула с плохой репутацией и дешёвым ценником? Сюда рискнут сунуться только сумасшедшие. Чонгук впервые нашёл это место, когда ему было шестнадцать. Он только переехал к парням и снова начал ходить в школу, и в один день так устал после уроков, что случайно сел в вагон метро, ехавший в противоположную от дома сторону, и доехал до конечной. Он ещё несколько минут плёлся вперёд по улице в совершенно незнакомом районе, пока не остановился рядом с тогда ещё яркой вывеской «Ринг». Чонгук любил бокс с самого детства, и мать, отчаявшаяся в подборе хобби для неусидчивого сына, разрешила ему заниматься в школьной секции. Это было дёшево и позволяло Чонгуку выплеснуть куда-то всю свою детскую энергию. Мать очень скоро умерла, но любовь к боксу жила в нём до тех пор, пока Чонгук не сбежал из дома от отца, который его боялся и от этого ненавидел. Сейчас он не понимает, как такой мелюзге, как он, хватило тогда храбрости зайти внутрь, но все страхи ушли, когда Чонгук увидел тренировочный ринг за приоткрытой дверью ресепшена. Он обратил внимание на стенд с расценками и подумал, что, если устроится на работу, тренировки будут ему вполне по карману. За стойкой администратора никого не было, и Чонгук воспользовался этим, юркнув в тренировочный зал. Тогда-то он впервые и встретил одного из своих «друзей». Это был огромный мужик вдвое больше него с мышцами, которые чудом не разрывали футболку каждый раз, когда он напрягал руки. Кан тогда смерил Чонгука ошалевшим взглядом, отвёл в сторону и, взяв за шкирку, спросил: — Тебе тут чего надо, малой? — Тренироваться у вас хочу. Он был таким мелким. Удивительно, что Кан вообще воспринял его слова всерьёз. — Тебе нет восемнадцати. Мы набираем учеников строго с восемнадцати. Его приятель удивился, когда Чонгук вернулся в «Ринг» через два года выросшим и окрепшим. Он накопил на боксёрскую грушу и дубасил её дома в свободное время. Никто не верил в него, но с первых же тренировок Чонгук себя проявил. — Хочу участвовать в ваших соревнованиях, — заявил он спустя пару месяцев от начала тренировок. — Уверен, я могу их всех выиграть. — Подожди немного, малец. Не всё сразу. И Чонгук ждал и тренировался. Каждый, с кем его ставили в спарринг, быстро проигрывал или же выдыхался от нерва, на который Чонгук их выводил. Он с детства был грамотным, умным бойцом. Ненавидел лишние движения, но умел вымотать психологически. К этому у него определённый талант, как говорил Кан. — Почему вы не допускаете меня до соревнований? Все трое — его тогдашний тренер, спарринг-партнёр и сам Кан — пожимали плечами, кормя Чонгука отговорками. Прошёл целый год, но он так и не начал соревноваться, а Чонгук понимал, что победы в официальных соревнованиях приносят деньги. Ему надоело быть обузой хёнам ещё тогда, он ненавидел, когда им приходилось ограничивать себя в чём-то из-за него. Наставники утверждали, что он не готов. Один чёрт, точивший зуб на Чонгука, пошутил, что его готовят к боям, и Чонгук спросил у команды, что это вообще такое. Ответа он толкового не получил, но однажды увидел всё своими глазами, перепутав день тренировки. Тогда-то он и понял, почему этого места сторонились даже легавые. По пятницам в «Ринге» проходили бои без правил. Чонгук увидел десяток людей, толпившихся у входа, и офигел от неожиданности, потому что привык к полупустому залу и одним и тем же кривым рожам. Спросив, что происходит, у обкуренных с виду мужиков, Чонгук в ответ получил только усмешки и наставление валить отсюда подальше. Люди один за другим заходили внутрь и спускались вниз по лестнице — в подвал, где он никогда не был. Чонгук и не думал, что подвальное помещение используется для чего-то, кроме хранения швабр. Он сильно ошибался. Всё встало на свои места, когда он увидел Кана остальных у ринга. Оказалось, его спарринг-партнёр всё это время участвовал в грёбаных боях. Заметив Чонгука, Сынхан указал мужикам на их новую проблему, и они вывели его из зала и рассказали правду. — Я тоже хочу участвовать, — сказал тогда Чонгук, но над ним лишь посмеялись. — Ты думаешь, всё так просто? Это бизнес, малыш, тебя надо хорошо презентовать. Ты должен быть кем-то, чтобы на тебя ставили. У тебя пока мышечной массы недостаточно, и здесь не айдол-индустрия. На милашек не клюют. — Если я потренируюсь, то вы разрешите мне участвовать? — Нет, Чон. Исключено. Кто угодно, но не ты. Сынхан нам за тебя башку оторвёт, он, хоть и дуб дубом, но души в тебе не чает. Ему нужны эти деньги, потому что сеструха доверилась мудаку и попала на бабки. У тебя светлая голова, вся жизнь впереди. Просто бей грушу и Сынхана иногда. Большего от нас не жди. — Но почему? — Малой, ты ещё не понял? Это незаконно. — Мне поебать. Я ни о чём вас не прошу, не донимаю, не заставляю учить меня. От меня нет проблем, и я молча делаю своё дело. Почему вы не хотите дать мне немного подзаработать? Видел я оппонента Сынхана: слабые ноги, тупая голова. Лёгкие деньги для него. Для меня — тоже. — Хочешь подзаработать, Чон? Так он и стал одним из тренеров в «Ринге». Ему позволили заниматься, когда захочет, дали несколько новичков и зарплату, которая покрывала проезд на метро, рамён и шмотки из секонд-хэнда, с условием, что Чонгук будет помалкивать о том, что происходит тут по пятницам. Сначала Чонгук даже почувствовал облегчение, что не придётся марать руки, но, чем глубже становились личные проблемы, тем больше необходим был адреналин. Хёны перестали с неодобрением коситься на его увлечение, когда Чонгук начал подкладывать деньги в банку, но это всё равно были сущие копейки по сравнению с тем, что зарабатывали Джин, Хоби и Юнги. Они никогда не заставляли его работать, даже наседали, чтобы учился, потому что Чонгук умудрился закончить школу с отличием и получил стипендию в их университете. Чем больше Чонгук влюблялся в Юнги, тем больше себя ненавидел и хотел эту любовь как-то, чем-то убрать. В последнее время он почти не бывал дома, а, когда сталкивался с хёном, старался свести контакт к минимуму, краснея и заламывая руки. Чонгук понимал, что сама по себе любовь не предосудительна, что в ней нет ничего плохого и постыдного, но его чувства к Юнги под это определение не подходили. Это брат, который бил его учебником по голове, чтобы он продолжал зубрить логарифмы. Это брат, который кормил его среди ночи, когда Чонгук валился с ног во время подготовки к экзаменам. Это брат, который обнимал его, когда Чонгук скучал по маме. Юнги — семья. Ты не можешь влюбиться в члена семьи. Это извращение и позор. Чонгук предпочёл, чтобы никто не узнал об этом позоре. Он выбрал заменить душевную боль физической, тренируясь до потери пульса. Всё изменилось в сентябре, когда Юнги и Намджун собрали всех в гостиной для серьёзного разговора. — Как вы уже знаете, Хосок, Джин-хён, Юнги-хён и я выпускаемся из универа в этом году. Это значит, что мы больше не можем работать, как раньше. Я уже поговорил с Чимином на эту тему, и он нашёл работу, но должен всех предупредить, что нам придётся очень сильно экономить. — Я тоже могу найти работу, — подал голос Тэхён. Тогда-то всё и пошло по пизде. Тэхён действительно нашёл работу, но уже через две недели слёг с тяжёлым бронхитом, и Чонгуку пришлось возвращаться домой раньше всех, чтобы проверять его состояние. Когда Тэхён перестал температурить, ребята собрались снова, пытаясь найти решение их проблеме. — Чонгук кормит себя сам. Мы не можем просить у него искать вторую работу. Он уже давно нам помогает, — резонно заметил Хосок. Тэхён хотел что-то сказать, но закашлялся так сильно, что его пришлось уложить на диван и накрыть пледом, освобождая от бремени принятия тяжёлых решений. — С листовками покончено, это однозначно, — твёрдо сказал Юнги, кивнув в сторону больного. — Я не знаю, что нам делать. Чонгук впервые видел Джина таким беспомощным. Как старший, он постоянно помогал ребятам по учёбе, знал, как застирать любое пятно, умел поднять настроение, когда хотелось плакать. Он нёс на себе бремя главы семейства, даже не будучи отцом, и Чонгук видел только одно решение проблемы. — Есть у меня одна идея.           Он увидел в глазах шестерых столько паскудной надежды, что усмехнулся. Если бы вы только знали, что я собираюсь предложить. — Бои без правил. Они проходят в «Ринге» каждую пятницу. На них можно неплохо заработать. И, как в немом кино, Чонгук увидел, как начали меняться лица его друзей. — Чон Чонгук. Если подумать, Юнги всегда называл его полным именем, когда Чонгук его как-то выбешивал. Тогда, наверное, был он достиг пика, потому что никогда прежде не видел хёна таким злым. — Исключено. Только попробуй туда сунуться. Я сам тебе башку отверну. — Хён, при всём уважении… Ты… — Я, блять, и без тебя знаю, что это такое! Я был на этих боях, ничего хорошего в этом нет. Не так стоит деньги зарабатывать, Чонгук. Я тебе не позволю. Это ёбаное жертвоприношение. — Я поддерживаю, — подал хриплый голос Тэхён. — Это самоубийство, Гук. — Сядьте все и выслушайте, прежде чем меня осуждать. Чонгук дождался, пока все успокоятся, чтобы продолжить. — В «Ринге» профессионалов раз-два и обчёлся. На уровне разве что Сынхан. Угадайте, кто его спарринг-партнёр? — Чонгук ткнул себе пальцем в грудь. — Правильно, я. Среди тех, кто соревнуется там, отморозки, которые слишком верят в себя. У большинства из них даже удар не поставлен. Я справлюсь. Не стал бы предлагать даже, если бы не был уверен в этом. — Что, если тебя там покалечат? Что, если ты неправ, и тебе мозги там вышибут, Чонгук-а? Именно это Чонгук больше всего в Юнги ненавидел. Его чрезмерная забота буквально душила. Он прекрасно понимал, откуда она шла, и от этого было ещё хуже. — Ты не знаешь, о чём говоришь, Юнги. Ты хоть когда-то видел меня на тренировке, в спарринге? У тебя нет права делать какие-то выводы в вопросах, в которых ты не разбираешься. — И права волноваться за тебя у меня тоже нет, Гук? Никто их не перебил. Никто даже не сказал, что Чонгук упустил «хён» в обращении к Юнги. Как будто так было и надо. Почему-то, когда дело доходило до них двоих, очень многое упускалось или принималось как данность. Чонгук бы никогда не стал так неформально обращаться к другим, даже к Тэхёну. Юнги же как будто всегда было наплевать на это. Он и переживать так открыто о ком-то другом не мог. — Мне вам больше нечего сказать. Я озвучил идею и привёл свои доводы. Если вы не согласитесь, я всё равно пойду туда и попытаюсь заработать нам денег, поэтому лучше, чтобы вы поддержали меня, а не жалели, как он, — Чонгук указал пальцем на Юнги, который только фыркнул в ответ. Комната погрузилась в долгое, тяжёлое молчание. — Ребята, вы реально его поддерживаете? Что будет, если Чонгук вернётся домой с разбитым носом, переломанными рёбрами? Что вы будете с этим делать? — Лучше я буду возвращаться с разбитым носом куда-то, чем стану бездомным… Было, больше не хочу. — Чонгук… — Тэхён выполз из-под одеяла и взглянул на младшего глазами, полными слёз. Чонгук перевёл взгляд на продолжавшего спорить с ним Юнги и впервые увидел сожаление в его глазах. Он понимал, чем было обусловлено его волнение, но теперь просто не мог смотреть ему в глаза. Слишком больно. — Пусть попробует, — неожиданно ответил Джин. — Один раз пусть попробует. Если вернётся весь перебитый, мы же его и добьём, чтобы больше хернёй не страдал. Это ведь временно, друзья. Может, одного раза нам и хватит. — Джин-хён… — Юнги смотрел на него с мольбой в глазах, от которой Чонгуку хотелось выть. — Да он прав. Какие у нас ещё варианты? — Хён, мне тоже это не нравится, но сейчас либо так, либо никак, — ответил Хоби, закрывая крышку гроба. Чонгук внутренне ликовал. Потребность в деньгах выгодно пересекалась с его болезненной влюблённостью, которую необходимо было чем-то потушить, и Чонгук не нашёл лучшего варианта. Карты сложились слишком хорошо. — Чего, малой? Я же тебе уже всё сказал: для тебя в бои путь закрыт. Бей грушу и мой полы. Не донимай меня, всё, разговор окончен, — отмахнулся Кан. — Хён, — Чонгук перегородил ему путь, скрестив руки на груди. — Ты позволил Сынхану драться, потому что его нуна попала в беду. Разве он не выплатил долг ещё три месяца назад? Окей, ему больше деньги не нужны, но разве вы не привыкли к делёжке? С меня ты тоже можешь кое-что поиметь. — Я пропащий человек, Чон, но до конца жизни буду жалеть, если тебя, сопляка, в это логово отправлю. Сынхана мы еле вытащили оттуда, он сам ни за что не признается, но этот придурок сильно втянулся. Нам не нужно повторения этой истории. Бои не прекратятся, потому что нам невыгодно терять спонсоров, но моих парней я туда больше не ставлю. Наигрались мы. — Хён… Мне очень нужны деньги. — Настолько, что готов подставиться? — Совсем скоро мне будет негде жить, если я не начну драться. У меня тоже есть семья, хён. Это его сломало. Чонгук тогда сильно собой гордился. Кан отвёл его в подвал во время очередного боя, представил спонсорам и заявил на следующий. Чонгук очень заинтриговал местный сброд, стал тёмной лошадкой, потому что был моложе и меньше тех мужиков, которые обычно участвовали в боях. Даже Сынхан был сильно крупнее него, но у Чонгука много раз получилось его победить. Когда он принёс домой первые деньги, ребята даже посмеялись. Юнги-хён, впрочем, своего отношения к этому не поменял и только мотал головой, не веря, что кто-то вообще может такое поддерживать. За первым боем последовал второй. За вторым — третий. Сегодня Чонгук идёт на свой четвёртый по счёту бой, и прошло уже больше двух месяцев с тех пор, как он начал. За эти два месяца Чонгук полностью познал свою больную натуру. Он переступает порог «Ринга», зная, что победа больше не принесёт ему былого удовольствия. Всё кончается быстро и безболезненно. Чонгук даже поддаётся публике, устраивая из боя небольшое шоу. Кану шепнули, что его бои немного скучные, и Чонгук решает немного развлечься, выводя соперника из морального равновесия. Побеждая, он едва подавляет в себе острое желание раскланяться в манере Китнесс Эвердин. Кан хлопает его по плечу, но Чонгук замечает тревогу в его улыбке. Давно научился считывать эмоции — спасибо хёнам. Он видит купюры, исчезающие в кармане мешковатой чёрной куртки. Боль от ударов позволяет ненадолго забыть о том, что лучше даже не вспоминать. Переведя дух, Чонгук поворачивает на главную улицу и торопливым шагом направляется в сторону метро. Каждая пятница после боя проходит одинаково: он покупает мясо и кладёт в банку одинаковую сумму. Каждую такую пятницу Чонгук мысленно подыхает под испепеляющим взглядом Мин Юнги.

=

В пятую по счёту пятницу происходит то, что крайне настораживает Юнги. Чонгук приходит позже обычного, кладёт на стол пакет с едой, и сонный Джин лениво разогревает в микроволновке лапшу. Как оказалось, он сам попросил Чонгука купить им готовую еду, потому что вымотался за день и не хочет готовить. Юнги возражает, что мог бы и сам приготовить мясо, но Джин только от него отмахивается. — Ты обещал нам работать меньше, но не сдержал обещание. Не нарывайся, иначе я на тебя обижусь. Юнги поднимает руки, сдаваясь, и садится за стол, но его внимание привлекает Тэхён, который приходит оттуда, куда ушёл Чонгук, с понурым лицом. Нахмурив брови, Юнги без слов спрашивает, что случилось, и Тэхён, хоть и мотает головой, всё равно смотрит в сторону ванной, и Юнги срывается с места. Дверь оказывается незапертой, но Чонгук не слышит его шагов из-за льющейся из крана воды. Юнги видит его, согнувшимся над раковиной и сплёвывающим туда кровь. Озверев от злости, Юнги собирается ворваться, но его останавливает сильная, на удивление, хватка Тэхёна. Тот отводит его в сторону и объясняет: — Я знаю, что что-то не так, но сейчас ты ему ничем не поможешь. Только поссоритесь сильнее, хён. Может быть, это просто какое-то недоразумение. Обычно он аккуратен. — Тэхён-а… — устало шепчет Юнги, стараясь, чтобы не услышали остальные. — Сначала губа, теперь он кровью харкается? Не думаешь, что мы должны уже что-то сделать? — Не сегодня, хён. Мы оба его знаем. Если ты заговоришь с ним об этом, Гук только больше от тебя отстранится. С ним нужно аккуратно разговаривать, а ты в этом, прости, совершенно не эксперт. — Ты хочешь, чтобы я выбирал выражения, когда он там кровью истекает? — Подожди, хён, — Тэхён сильнее сжимает его локоть. — Мы оба знаем, что ты совершишь ошибку, если пойдёшь туда. Вы только-только помирились. Дай нам хоть немного спокойно вздохнуть. — Тогда не вешай нос, малыш. Терпеть не могу видеть тебя таким. — Хён, ты иногда такой мягкий. Как плюшевый мишка, — грустно улыбается Тэхён. — Иди за стол, мелочь. Скажешь кому, что я расчувствовался, я тебе в кофе нассу. — Узнаю Юнги-хёна. Тэхён хохочет и уходит, но Юнги совершенно не до смеха. У него ужасное предчувствие. Смотря на спокойного, уверенного в своих действиях Чонгука, он не понимает, что именно упускает, но чувствует, что это что-то большое. Он видит, что Чонгук что-то недоговаривает. Держать язык за зубами оказывается труднее, чем он думает. Смотря, как Чонгук собирается на утреннюю лекцию, Юнги не сдерживается и говорит: — Я могу молчать, но Тэхён тоже всё видит. Прекращай это дерьмо, если не хочешь разбить ему сердце. Ты же его больше нас всех вместе взятых любишь. — Не понимаю, о чём ты, хён, — отвечает Чонгук, но Юнги видит, как нервно бегают его пальцы по галстуку — не от неумения, а от страха. Страха разоблачения. — Я тебя предупредил. — А я просил тебя не указывать, как мне жить.

=

В следующую пятницу происходит то же самое. Банка с деньгами уже переполнена. Чонгук заработал столько, что им до нового года не нужно переживать о выселении, и, кажется, впервые за пять лет они смогут накрыть нормальный рождественский стол — как в далёком детстве, которое теперь только брезжит отголоском прошлой жизни. Чонгук суёт в банку последнюю помещающуюся туда пачку, ставит пакет с продуктами на стол и идёт переодеваться. — Вы вообще ничего не скажете? — спрашивает Юнги, тыча пальцем в сторону спальни младших. — Хочу, но не буду, — сухо отвечает Джин. — Это его выбор, хватит с ним нянчиться. Чонгук обещал, что не пострадает, и пока он своё обещание сдерживает. — А вы ждать, когда его переломанным дружки из клуба сюда принесут, собираетесь? Тэхён молча встаёт с дивана и направляется в комнату младших. Юнги идёт за ним, но не заходит, останавливаясь у порога. Создаётся ощущение, что Тэ оставил дверь открытой нарочно, будто предвидел, что Юнги пойдёт за ним. — Гук, ты в порядке? — слышит Юнги голос Тэхёна. — Ты о чём? Нормально всё, — бурчит Чонгук, снимая толстовку. — Мне-то ты можешь сказать. Ты же знаешь, я никогда тебя ни за что осуждать не буду… Чонгук, что происходит? Почему ты так часто стал участвовать в боях? Ты будто специально пытаешься сделать себе больно! — Хён, замолчи. Чонгук никогда не выглядит таким пристыженным, когда Юнги его отчитывает. У Тэхёна как будто свои, не ведомые ему, механизмы управления этим ребёнком, но оно и понятно. Ближе Тэ у Чонгука никогда никого не было — да и уже не будет, наверное. — Если с тобой что-то происходит, если тебе нужно о чём-то со мной поговорить, ты всегда можешь на меня положиться, Чонгук-а. Я за тебя в ответе, и я устал плакать, думая, что однажды ты просто не вернёшься. — У меня всё под контролем. — Тебе так сильно нравится боль? Чонгук не отвечает. Морщится, высвобождая правую руку, но делает вид, что всё хорошо. — Ни к чему этот психоанализ. Пора принять, что наша жизнь сейчас выглядит так. — Гук-а, мне жаль… Юнги смотрит на потупившего голову Тэхёна и едва ли не выдаёт своё присутствие тяжелым вздохом. — Не такую жизнь ты хотел, я понимаю, и иногда мне так жаль, что я привёл тебя сюда и обрёк на этот кошмар. Из-за меня ты теперь страдаешь. Чонгук берёт его ладонь в свою и, глотая слёзы, отвечает: — Хён, я благодарен каждый день за то, что ты появился в моей жизни. Ты дал мне второй шанс, и только моя вина в том, как я выбрал им распорядиться. Я в ответе за все свои поступки, я в ответе сам за себя. Это я выбрал пойти с тобой, не смей ни в чём себя винить. Слёзы Чонгука капают на их сплетённые руки, и Юнги сглатывает ком в горле. — Я здесь, Гук. Пожалуйста, помни, что у тебя всегда буду я. Чонгук по-детски кивает, и Тэхён утирает его слёзы рукавами своего свитера. Юнги делает несколько шагов назад и поворачивается, будто не подслушивал, но Тэхён, выходя из комнаты, усмехается, говоря: — Хён, ну вот теперь ты знаешь, как с ним общаться. — Сюсюкаться, ты хотел сказать? — Этот парень весь переломанный, и я говорю не о костях. Не трогай его сейчас, пожалуйста, ты этим ему никак не поможешь. — Давай я это всё-таки сам решу. Тэхён закрывает глаза, когда за Юнги захлопывается дверь.

=

— Как долго, Чонгук? Как долго ты ещё собираешься этим заниматься? Чонгук садится на кровати, усмехаясь. — Хороший полицейский, плохой полицейский… — Я серьёзно. — Ты хочешь, чтобы я дал тебе ответ? Так вот нет его у меня, — Чонгук разводит руками. — Сил ссориться с тобой у меня тоже нет. Мы только недавно помирились, и я не хочу… усложнять. — Мы просто договорились закрывать глаза на то, на что не можем повлиять, Чонгук. Это не значит помириться. Это значит — быть слабаком. — Хорошо, хён, тогда я слабак, — Чонгук встаёт перед ним, устало улыбаясь. — Тут ты реально прав. Я слабый, такой слабый… Юнги смотрит на него так, будто видит впервые. Замечает это ёбаное, пугающее бешенство в глазах Гука. Он будто не в адеквате. — Гук, ты пьян? — Было бы легче, если я был бы пьян, да? Юнги вздыхает, сжимая руки в кулаки. Не навреди. Не навреди. Не навреди. — Ты бы просто списал всё на это… Было бы удобно, наверное, — Чонгук усмехается, но, переведя взгляд на его сжатые в кулаках руки, меняется в лице. — Не бери в голову. Сам не знаю, что это было. Эйфория после победы, наверное… — Так ты продолжишь этим заниматься? —До конца этого года — да. — Чонгук… — Я проголодался. Пойдём уже за стол, хён. Юнги разжимает пальцы и глубоко вздыхает. — Ты так изменился, Гук.

=

Это продолжает происходить. В следующую пятницу Чонгук приходит домой, дрожа от боли во всём теле. Он медленно проходит в центр гостиной, ставит коробки с пиццей: сегодня, видимо, выбор пал на неё, — так же медленно, мучительно медленно достаёт из кармана пачку денег и уходит к себе. Тэхён ничего не говорит. Чимин обнимает его за плечи, и Джин впервые за несколько лет плачет. Намджун гладит его по спине. Хосок кладёт руку на колено Юнги — у них всех в последнее время есть эта какая-то дурацкая привычка его останавливать. Через пару минут Чонгук выходит из комнаты в пижаме, лениво потягивается и застывает, понимая, что все на него печально уставились. — А вы чего пиццу не едите? — беззаботно спрашивает он. — Чо-чонгук, — всхлипывает Джин. — Ты в по-рядке? — Эм, а что, не должен быть? — он недоверчиво косится на Тэхёна, и тот мотает головой в сторону его плеча. — Ты еле ноги волочил. Бледный весь, как смерть, — тихо говорит Хосок. — А, это? Всего-то мышцу на разминке потянул, не берите в голову, — Чонгук беспечно усмехается. — Реально, ребят, всё в порядке. Я в порядке. — Хо-рошо, — Джин кивает, улыбаясь сквозь слёзы. — Хё-е-н, ну перестань реветь. Твои слёзы больше всего ненавижу, — Чонгук цокает и, взяв из коробки кусок пиццы, начинает жевать. Жуёт, но Юнги видит, как пристально Чонгук смотрит на каждого, будто пытается убедиться, что все они повелись на его театр. Юнги смотрит на расслабившегося Тэхёна, который следует примеру младшего, начиная есть пиццу. Чонгук обменивается парой фраз с Чимином по поводу его курсовой работы и спрашивает у Хосока, как поживают малыши из танц-класса, который он ведёт теперь только по выходным. Юнги ничего не говорит. Не съев ни кусочка, он отправляется в свою комнату, чтобы забыться тревожным сном, в котором он бежит за каталкой, на которой везут Чонгука в экстренную операционную. — Х-хён… — слышит Юнги и понимает, что начинает всхлипывать. — Юнги-хён. Голос кажется пугающе настоящим. Открывая заплаканные глаза, Юнги видит перед собой рыдающего Тэхёна, который вцепляется пальцами в ткань его пижамных штанов. — Там… Гуки.. он там. В ванной. Юнги вскакивает, быстро вытирая глаза, и идёт босыми ногами вслед за Тэхёном, который прикладывает палец к губам, приказывая не издавать ни звука. Они останавливаются у ванной комнаты, и Тэхён закрывает глаза, прижимаясь лбом к стене. Ждёт. Чего он ждёт? Юнги прикладывает руку ко рту, когда слышит громкий, протяжный всхлип. Прямо за этой стеной Чонгук рыдает от боли, которую весь вечер скрывал. Юнги слышит, как что-то падает, и видит, как Тэхён начинает давиться слезами. — Аптечка… — шепчет ему он так тихо, как может. — Я оставил там очень сильные обезболивающие для него. Он просто ждёт, когда они подействуют, там, чтобы вас не будить… Тэхён кивает, утирая слёзы. Ему будто бы достаточно знать, что Чонгуку скоро станет легче. Они стоят так минут пять, слушая тихие стоны и всхлипы Чонгука. Просто пытаются быть рядом, находясь за стеной. Юнги думает, догадывается ли Чонгук, что они тут, с ним? Чтобы не мучить Тэхёна ещё больше, Юнги берёт его за руку и тихо ведёт на кухню. — Нам нужно что-то сделать, Юнги-хён… Гук страдает, но я не понимаю, не знаю, как помочь ему, — Тэхён смотрит на него опухшими от слёз глазами. — Я не могу ему помочь, но ты…Ты можешь. — С чего ты взял, он же меня никогда не слушает. — Нет, я не об этом… Ему тяжело и больно. Нормальные люди так себя не ведут. Нормальные люди не относятся к себе как к пушечному мясу, хён. Он… я не знаю. — Ты тоже это видишь? — Я на твоей стороне, хён. Я знаю, что Чонгук мучается, но не понимаю, как ему помочь. — Иди спать, Тэхён-а. Иди, я что-нибудь придумаю. Юнги целует Тэхёна в висок и гладит его по голове. — И не реви больше так, не позорь Дэгу. Тэхён пытается улыбнуться сквозь боль, прижимаясь к плечу Юнги. — Хён со всем разберётся. Хён всё решит.