На поражение

      Оби-Ван привыкает к Эни. Не сразу. Постепенно, как привыкают к общепринятому стакану воды на голодный желудок по утрам и тарелке каши, которую приходится съесть, чтобы не упасть в обморок прямо посреди лекции. Мужчина свыкается со строптивым характером, королевскими привычками, иррациональным поведением. С тем, что Скайуокер до глубины души любит промозглый холод, поэтому окна в квартире почти постоянно открыты нараспашку; что пять кружек Энакина занимают все свободное место на полке, вытесняя остальную посуду; что Эни моется в горячей, близко к кипяченой, воде, от которой кожа становится до ужаса красной и нагретой, а после любит счастливо выбегать на балкон в одной футболке, наслаждаясь свежим воздухом. В такие моменты Кеноби думает лишь об одном: Энакин — его храм, его Бог, его причащение, его горькая исповедь и непрестанная молитва. Он думает: Энакин — его страшный грех и стойкая праведность. Энакин — палач, который занесет топор над обессиленным телом, или томительное обжалование. Энакин — его погибель. И спасение. Никогда черное, никогда белое.       Они гармонируют. Дополняют друг друга, словно потерянные кусочки пазла. Задорный смех Энакина и спокойная улыбка Оби-Вана, железный протез и бледная конопатая ладонь, держащая холодный металл, становятся единым целым. Эни умеет слышать, а Оби-Ван слушать. Энакин целует со страстью, едва контролируемым желанием. Кеноби — с нежностью, бесконечной любовью и заботой. Скайуокер остер на язык, каждая ироничная фраза попадает в цель, стреляет на поражение. Оби-Ван рассудителен, ему совершенно не свойственно лезть на рожон, но остроумное замечание всегда припасено в кармане для подходящего случая. Энакин с неясным восхищением от самого себя всегда готов пустить пыль в глаза и показать собственное мастерство в чем-либо. Кеноби просто-напросто не умеет хвастаться, показывать свое превосходство над кем-то. Энакин любит совершать революции и устраивать мятежи. Оби-Ван абсолютно точно не любит устранять их последствия после.       Скайуокер расчищает жизнь Оби-Вана плавно, пытаясь не напугать, не удивить внезапными изменениями, переворотом, революцией, происходящей прямо под носом. Он ввозит в неё почти что настоящее спокойствие, не считая редких случаев, когда вести существование вежливых семьянинов становится слишком скучно. Тогда они не пьют кофе на балконе, не смотрят новости по утрам, не перебирают друг другу волосы, умиленно глядя в глаза. В такие дни Эни превращается в самый настоящий ураган, шторм, цунами, не оставляющий надежду на благополучный исход и рушащий все вокруг. В такие дни они катаются по ночным, пустым улицам Нью-Йорка на полуразваленной машине Энакина, которую сам хозяин с сарказмом зовет истребителем. В такие дни Оби-Ван с ужасом вжимается в кресло, едва Скайуокер устраивает развороты на триста шестьдесят градусов, создавая облако надрывного гула рядом с ними. В такие дни им приходится стоять на устрашающей, пустой парковке, а Энакину держать золотистые волосы Кеноби, пока желудок Оби-Вана услужливо будет напоминать о себе, выворачиваясь чуть ли не наизнанку после бестолковых трюков Эни. В такие дни мужчина говорит, что это чистое самоубийство.       И все-таки, мир кардинально меняется, стоит Энакину взять Оби-Вана за руку. Кеноби не хочет снимать розовые очки, убирать калейдоскоп с разноцветными осколками внутри, прятать подарки судьбы на чердак. Его счастье сопит ночами и ворочается от жутких кошмаров, раскутываясь из-под одеяла. Его счастье, прекрасно зная правила, нарушает их без зазрения совести. Оби-Ван счастлив так, как не был счастлив никогда в своей жизни. Ему нравится быть рядом со Скайуокером, слушать его истории из детства про сводного брата Оуэна Ларса и заботливую матушку Шми, безбашенные гонки на велосипеде по району и жадного торговца Уотто из соседнего дома. Энакин вторит о том, что прошлое — это прошлое. Энакин утверждает, что старые раны навсегда должны оставаться там, за закрытой дверью. Энакин говорит это, возвращаясь к тому, что подкосило его когда-то, подбило былую уверенность о сказках и счастливых концах, справедливости. Энакин целует Оби-Вана, пытаясь отвлечься от внезапно нахлынувших воспоминаниях, но все же с крахом резонируя.       Они разбирают коробки, покрытые таким толстым слоем пыли со времен въезда в квартиру, будто простояли на шкафу не то что несколько лет, а несколько столетий. Энакин слишком привередливый и появившийся бонус к Кеноби в качестве сна на дивана — его совершенно не устраивает. Поэтому вскоре полуразваленный предмет мебели, как прежде полюбившаяся часть интерьера, забывается: с него убирают постельное белье, протирают обивку, застилают красивым новым пледом. На кровати спать куда удобнее и приятнее. Особенно, когда рядом любимый человек обнимает и согревает тебя. Позже Оби-Ван и Эни примут важное для них решение — покупку красивого и большого стеллажа. Такого, чтобы всё, стоящее на нем, стало целым миром, побегом от реальности, новой вселенной. Энакин без своих излюбленных протестов, жалоб помогает перевезти книги с университета домой, протереть каждую, расставить по жанрам. В один из дней он делает Кеноби особенный сюрприз: печатает в фотостудии их совместные, случайно сделанные фотографии, вместе с семейными снимками всей семьей Оби-Вана (и того, что от неё осталось), выставляя на полке в ровный ряд. Скайуокер готов поклясться, что видел скупые слезы счастья, стекающие вниз по бороде, и довольную, хоть и полную горечи, улыбку. Скайуокер готов поклясться, что радостный Оби-Ван — его личный вид счастья. Скайуокер готов поклясться, что пощипывание в носу и ком в горле — эфемерные, не настоящие. Скайуокер готов поклясться, что фотография мамы, поставленная Кеноби на полку, не заставляет сердце предательски замереть.       Оби-Ван возлагает всю свою призрачную, непоколебимую надежду на завтрашний день, который просто обязан быть отличным и спокойным. Оби-Ван наконец-то получает долгожданный, заслуженный выходной в связи с праздником и искренне радуется, когда узнает, что проверить работы студентов можно будет в рабочие часы. Ему, да со своей выносливостью и терпением, едва удается усидеть на стуле несколько часов, подготавливая материал для объяснения новой темы. Радость и томление по Энакину отбивает чечетку на пороге кабинета, и Кеноби позорно капитулирует под их надзором, честно поднимая руки вверх. Он пытается добраться до дома быстрее, мысленно подгоняя поезд в метро, и даже позволяет себе по приходе в квартиру, несмотря на усталость, задержаться рядом с энергичным Эни, смотрящим молодежную комедию. Он засыпает под громкий смех, доносящийся из колонок телевизора, в рубашке и брюках, на плече Энакина. Утром его будит привычный ленивый поцелуй в лоб и чужие пряди, неприятно лезущие в рот. Оби-Ван удивляется способности Скайуокера ложиться под утро, с первыми лучами солнца, и вставать в десять бодрым, выспавшимся. — Боже, это невозможно, — Кеноби громко вздыхает, пытаясь вытащить длинный волос, застрявший между губ, — Подстрегись, иначе скоро мы насобираем на целый парик. — Не могу, — пожимает плечами Энакин, — с такими волосами, как у меня, — Скайуокер делает взмах головой, из-за чего завитки снова неприятно попадают на чужое лицо, щекоча нос, — все парни мои. Кому, как тебе, не знать об этом? — Мне? — Оби-Ван смеется задорно и оглушительно, — Мне не знать, — он перекатывается на самый край кровати, чуть ли не падая с неё, — Общаться с тобой одно удовольствие, но не общаться, к счастью, совершенно другое. — В кривом зеркале и прямое криво, Оби, — Энакин подмигивает Кеноби, нависая над ним и расставляя руки по обе стороны от головы, — Чем сегодня займемся? — интересуется Эни, выдыхая прямо в губы. — Не знаю, — пожимает плечами Оби-Ван, — поиграем в бой на световых мечах? Как тебе идея сломать ещё один палец? Или устроим гонки по пятой авеню? Асока давно не забирала нас из полицейского участка, думаю, ей будет скучно без этого сегодня. — Я решил: мы будем готовить. Возражения не принимаются. Озвучишь их зеркалу, когда будешь чистить зубы или каше, которая ждет тебя на кухне.       Энакин не уходит — ни через час, ни через два и даже ни через три. По началу они лениво валяются в кровати под неторопливый рассказ Оби-Вана о новой коллеге, Шаак Ти, которая начнет обучать студентов со следующей недели на факультете генетики, потом обсуждают скорый день рождения Асоки и её будущий подарок, а под конец и вовсе начинают рассуждать о том, как правильно есть спагетти в ресторане. Скайуокер спорит увлеченно, захлебываясь мыслью о своей правильности, отчего Оби-Ван сдается, решая быть чуточку умнее и отступить. Иногда Кеноби забывает, что Энакин младше его на целых пятнадцать лет. Когда Оби-Ван, будучи подростком, познавал жизнь, первый раз пробуя алкоголь и затягиваясь сигаретой в школьном туалете, Эни не мог сказать о том, что ему нужно, умея издавать лишь непонятные звуки. Когда парнишка из школы, влюбленный в Кеноби, прижимал его к стене на дискотеке, Скайуокер едва мог написать письмо Санте-Клаусу с просьбой о конструкторе-мечте самостоятельно.       Они завтракают невкусной кашей, сделанной на воде без добавления сахара и соли. Энакин смотрит строго, наблюдая за тем, как Оби-Ван чуть ли не давится пресной едой. Все отмазки наподобие: «Я не голодный», «Давай покушаем пончиков» и «Я не люблю завтракать» — абсолютно не срабатывают. Эни начинает злиться от этого ещё больше, поэтому Кеноби замолкает, с огромным усилием пережевывая пищу. После таких пыток он буквально выпроваживает Скайуокера, ходя за ним по пятам, от шкафа до туалета, от туалета до кухни, как верный пес. Когда Энакин уходит с громадным списком продуктов, Оби-Ван облегченно выдыхает, закрывая дверь. Он, словно ребенок, забывает про все запреты, образовавшиеся из-за больного сердца, врачей по щелчку пальцев. Сладости достаются с верхней полки, а телевизор с фильмом о супергероях включается на полную громкость. Видимо, с приходом отношений в их с Эни жизнь, они совершенно точно поменялись местами. Или самодурство Энакина передается воздушно-капельным путем.  — Я дома, надеюсь, пончики в целости, Оби, — раздается голос на пороге квартиры через час. — Мне тридцать четыре года, я в праве делать то, что хочу!       Энакин не ругает его за съеденную упаковку пончиков, лишь недовольно глядит из-под ресниц, оставляя продукты на столе. Оби-Ван и состояние стыда пожимают друг другу руки, как старые знакомые, и Кеноби все-таки извиняется за свой опрометчивый поступок, пропадая под внимательным взглядом. Эни и Оби-Ван разбирают пакеты, расфасовывая все по полкам и ящикам, как какая-то семейная пара с двумя беспокойными детьми и маленькой собачкой, вечно мешающей под ногами. Мужчина искренне, наивно радуется, стоит ему заметить на дне любимую шоколадку, пока Скайуокер невзначай рассказывает о недавно появившихся книгах в книжном магазине, обещая сводить туда Кеноби завтра. Потом они дружно достают толстую, старинную книгу с разнообразными рецептами мамы Оби-Вана и рассматривают черные фотографии изящных блюд, которые никогда не смогут приготовить. По итогу, выбор падает на шоколадный торт с молочной прослойкой. Эни говорит, что это будет подготовочный этап к дню рождению Тано.       Готовить что-то помимо яичницы, невкусной, если быть предельно честным, каши и стандартного куриного супа, оказывается самым настоящим испытанием. Каждое их движение начинать походить на переливание воды через решето или попытке задержать её в сите. Оби-Ван, утомлённый и изнемогший, не понимает, почему желток отказывается отделяться от своего сотоварища белка, из-за чего бережливый Кеноби, как минимум, бесполезно использует целых восемь яиц вместо положенных трех. Энакин пытается перемешать молоко с мукой, получая лишь громадные комки, что прилипают к стенкам кастрюли намертво. На кухне слышатся лишь громкие ругательства, звук падающих на пол предметов и скрип венчика об железо. Если бы какой-нибудь великий кондитер, придумавший торты, увидел все это издевательство над едой — его бы схватил самый настоящий удар.       Они ставят свой недодесерт в духовку, буквально падая рядом с ней от усталости и бессилия. Энакин двигается к Оби-Вану, хватая за руку и прижимаясь к боку. Холодильник, к которому прижимаются оба, приятно морозит спину. Голова идет кругом от количества информации и их скрытого таланта — готовки. Удивительно! Скайуокер может собрать любого робота, распознать размер любого винтика и его принадлежности, завести машину с помощью проводов под рулем, написать такую пьесу, что любой уважаемый автор начнет завидовать выдающемуся таланту. Кеноби разговаривает на мертвом языке, латыни, так хорошо, что переплюнет любого римлянина или грека. А редактировать тексты вовсе не составляет для него особого труда: он находит ошибки, даже не приглядываясь к тексту. Но какие же они бездарные и бесполезные в приготовление пищи. Им не то, что запрещено готовить. Им просто-напросто нельзя приближаться к кухне ближе, чем на пять метров. Это опасно для человечества.       Когда Энакин вытаскивает торт, его добрая половина растекается по противню, пачкая в коричнево-белые разводы. Скайуокер удивляется тому, что блюдо не подгорело и не покрылось черной коркой. От торта, на удивление, приятно пахнет шоколадом и горячей выпечкой, такой, какой обычно пахнет в дорогих пекарнях в самом центре города. И все же рисковать, пытаясь попробовать, не особо хочется. Выходные — это хорошо. Но сидеть в субботу и воскресенье рядом с унитазом, нашептывая ему ласковые слова и обнимая со всей присущей любовью, стоит обратить внимание, — пытка даже для самых сильных. Оби-Ван выглядит разочарованным по сравнению с Эни. Для Кеноби приготовить что-то помимо стандартных блюд на завтрак, обед и ужин — настоящее приключение. И все же, если что-то не получается, это задевает Оби-Вана за живое, расковыривая и распаковывая новые сомнения из упаковки. — Асока… — Убьет нас, — продолжает за него Энакин.       Оби-Ван, отодвигая стул, садится на него с облегчением, чудом не снося лежавший на краю ножик локтем. На кухне настоящий хаос, и завтра им придется прибираться тут не один час, а почти весь день. Швабра, по мнению Кеноби, очень привлекательно стоит возле стиральной машинки, а не в его руках, но выбора, увы, нет. Пол усыпан крошками, оставшимися комками теста и одиноким желтком от яйца. Кеноби устало потирает брови, прикусывая губу чуть ли до крови. Ни торта, ни порядка. Может, эта идея изначально была обречена на провал? Им определенно не стоит готовить Тано что-либо в день рождения, иначе это будет худший праздник в её жизни. Стоит Энакину отодвинуть второй стул, задевая рукой стол, мука падает на поверхность, разлетаясь по всем предметам, стоящим рядом, и на и без того недовольные лица. — Я хочу тебя поцеловать, — неожиданно шепчет Скайуокер.       Обстановка просто-напросто не подходящая, но заветное желание Энакина чувствуется в воздухе, атмосфере, напряжение между ними. Оно затягивает в воронку двоих, сцепляет, проникает под кожу, течет в крови по венам. Кеноби сдержанно кивает — не в его силах отказать. Эни разгорячён ничуть не меньше, чем торт, вытащенный пару минут назад из жаркой духовки. Скайуокер дышит через раз, пока протезированная ладонь сжимается в кулак, а широкие плечи расправляются. Их одежда грязная, пропахнувшая потом и испачканной едой, а лица в белой муке, неприятно липнущей к коже. Это совершенно не мешает Энакину. Он наступает, словно хищник, пока его шаги стучат набатом в голове. Оби-Ван не боится, разрешая пустить ситуацию на произвол. Стоит Эни настичь Кеноби, коснутся жгуче и настойчиво, ловушка захлопывается. Губы Энакина скользят по чужим мазками, рисунками, узорами. Руки Оби-Вана лихорадочно трясутся, когда он стягивает футболку Скайуокера, выбрасывая куда-то на замызганный пол. Эни понимает прозрачный намек. Все это напоминает эффект взорвавшейся бомбы. — Если ты попросишь — я остановлюсь, — едва понимая, что говорит, предупреждает Энакин.       Когда Оби-Вана подхватывают под бедра, укладывая на стол, мысли лихорадочно вертятся роем пчел в голове. Он совершенно не осознает всего того, что происходит. Его целуют страстно, горячо, сладостно. Эни, оставляя ветвистые дорожки от губ, шеи, ключиц, живота, дразнит, играется, протягивает, но сразу же забирает. Ладони Энакина блуждают, исследуют, узнают, запоминают. Кеноби случайно задевает противень с тортом, из-за чего он с оглушительным звуком падает на мраморный пол. Скайуокер не обращает внимание, не отвлекается, не останавливается. Его совершенно точно не волнует ничего, кроме лежащего под ним Оби-Вана, сердцебиение, которого чувствуется даже через ребра и кожу. В этом — любовь, признание, бушующие наперебой, как Тихий океан, чувства. Кеноби, словно змея, скользит по поверхности, как по песку, извиваясь под нежными, но бурными прикосновениями. Эни касается теплой кожи своими холодными, металлическими пальцами. Оби-Вана прошибает мелкой дрожью, а сам он с огромными усилиями пытается сохранить рассудок трезвым. «Встань», — просит Энакин, скидывая со стола мужчину. — Ты заслужил, — делает вывод Скайуокер через несколько секунд, вставая на колени перед Оби-Ваном и стягивая чужие домашние брюки, пока губы блестят в ночном свете луны.       С губ Кеноби срывается блаженный стон.

***

      Утро начинается с маленького саботажа Энакина, которое будит мужчину громким лязгом молотка о стену, прямо под ухом. Оби-Ван лениво щурится, оглядывая комнату. Пытаясь приметить источник звука и исключить его любым доступным способом из своего диапазона спокойствия, Кеноби лишь пораженно закутывается в одеяло с головой. Оплошность в виде не прикрытого шторой окна напоминает о себе яркими, теплыми лучами солнца. Весна — любимое время года Оби-Вана, несмотря на частую слякоть и коричневый снег за бордюрами. Ему нравится теплая погода с остатками морозящего ветра, щебетанье птиц за окном, ростки зеленой травы, сухой асфальт и редкие лужи на земле. Черное пальто радует намного больше, нежели зимний пуховик, весящий, кажется, больше, чем его обладатель. А ещё, Кеноби без ума от странного совпадение в жизни: он родился в свой любимый месяц. Тридцать первое марта ощущается удивительной, заканчивающей, утверждающей конец холода, датой.       Оби-Ван в полном восторге от дарованной возможности — жить. И большей радости для него уже никогда не будет. Кружка горячего кофе во время редактирования пьесы радует взор, а любимые фильмы про джедаев, сражающихся с ситхами, и самоотверженных супергероев, которые они с Энакином пересматривает третий раз, не перестают поражать своими гениальными задумками и хитросплетенным нитями. Кеноби не чает души в большом книжном стеллаже, где стоит столько разнообразных книг, о скольких в детстве он мог только мечтать. Оби-Ван попросту любит рассматривать их: находить новые детали на красочных обложках, чувствовать запах свеженапечатанных букв на белой бумаге, переставлять с места на место. Повседневные мелочи приносят лишь бесконечное удовольствие, чувство счастья и духовной целостности.       Кеноби нерадиво вытаскивает ногу из-под теплого одеяла, зная, что лежать в кровати больше, чем полчаса — не его привилегия. Если бы у Оби-Вана не было такой естественной потребности, как здоровый сон, мужчина вставал бы каждые выходные в шесть утра, чтобы посмотреть любимые мультфильмы по детскому каналу, валяясь под теплым пледом и погружаясь в тугой кокон своих мыслей. Когда он был подростком, а в крови бушевала жажда приключений и мимолётного прикосновения с чем-то неизведанным, Кеноби мог активничать всю ночь, наблюдая за тем, как темное небо окрашивается в розово-красные тона, а природа не спеша пробуждается после долгого затишья. Катарсис в виде сочинений-рассуждений после подобных моментов всегда мирно покоился на столе, пополняя коллекцию аналогичных работ, написанных за пять лет юности. Сейчас же, разменивая четвертый десяток, Кеноби, то ли из-за отсутствия должного времени, то ли из-за своего возраста, давно не занимался литературным трудом, забывая про свой давний талант. Но любовь к простому присутствовала в его жизни с самого детства и не покинула своего хозяина до сих пор, крепко сжимая руку. — У меня очень нехорошее предчувствие! Ты делаешь потайной ход к соседям? Думаю, Падме будет против твоего решения. — О-о-о, поверь, она будет только рада, — голос Энакина звучит звонко, радостно, и самую малость насмешливо, — Боюсь, у нас нештатная ситуация. — Чего? — Оби-Ван почти летит с кровати, когда слышит тяжелый звук падающей мебели.       Кеноби чудом не влетает в бетонные стены по пути на кухню, разгоняясь, словно беговая лошадь на соревнованиях-скачках. Вихрь рыжих волос после сна выглядит, чего греха таить, забавно, а рябые, конопатые плечи от светящихся лучей, становятся ещё ярче, заметнее. Холодные плиты на полу морозят босые ступни. Энакин выглядит счастливым и довольным, а вот молоток в его руках выглядит довольно-таки устрашающее и пугающее. Оби-Ван преодолевает расстояние между ними за секунду, крепко прижимая Скайуокера к себе, будто за те минуты, пока они были в разных комнатах, случилось что-то по-настоящему страшное. С Эни Оби-Ван стал слишком сентиментальным, нежным, чувствительным и слезливым. Энакин пробуждал сокрытое, открывал замки к тому, что раньше было неизвестно самому Кеноби и, уж тем более, являлось спрятанным от посторонних глаз. Энакин отдавал больше, чем мог отдать. Энакин любил Оби-Вана и позволял Оби-Вану любить себя. И этого было достаточно. — Клянусь, когда-нибудь ты станешь причиной моей смерти. — Не говори так, Оби.       Во взгляде Энакина читается бесконечная вереница вопросов, ответы, на которые они вдвоем никогда не узнают. Иногда, что-то должно остаться тайной, невысказанной вслух, сохранившейся в глубине души только для самого себя, потаенной, непредставленной. Порой даже близким. Оби-Ван глупо моргает, дотрагиваясь до щетины. Раньше, его волосы светились приятным золотистым светом, яркой рыжиной, подсолнухами в поле и беззаботными одуванчиками. Теперь же, после всех возможных неожиданных сюрпризов, которые Скайуокер выкидывает каждую неделю с большой радостью, на висках проглядывается легкая седина. Кеноби пугливо рассматривает её в зеркале, когда видит впервые. В жизни всегда нужно жертвовать чем-то. И совсем не страшно, что обменной монетой за их с Эни любовь — будет служить природный цвет волос Оби-Вана. — Ты решил купить новую мебель в квартиру? Умничка, — мужчина сдержанно кивает, — достойный поступок, хвалю.       Скайуокер закатывает глаза, пытаясь отодвинуть ногой разломанную пополам полку, снятую со стены несколько минут назад. Кеноби громко вздыхает. Оби-Ван прекрасно осознает, что возмущаться по такому поводу — автоматически приравнивается к самой настоящей глупости. Мужчина знает Эни лучше, чем самого себя. Кеноби, разбуди его посреди ночи, может сказать, сколько лет было Энакину, когда он впервые попробовал виски или разбил нос в драке. Энакин умеет ломать, но не хуже, чем строить и чинить после. Однако замысел данного поступка, Оби-Ван понять совершенно не может. Прибитая полка и правда, не сделала никому плохо за все время. На ней мирно покоился телевизор, который теперь, абсолютно непонятно, по какому поводу висит на противоположной стене. Диван тоже потерпел изменения, развернувшись в другую сторону. Кеноби спал недолго, но в квартире, кажется, произошел самый настоящий переворот. — Не буду отбирать у тебя хлеб. Просто мне кажется, что, — Энакин услужливо сажает Оби-Ван на диван, не отпуская руки, — У нас же все серьезно?       Оби-Ван выглядит сбитым с толка. Такой вопрос пугает его, а улыбка Эни вводит в заблуждение. Что-что, но предугадывать действия Скайуокера — у Кеноби никогда не получалось, поэтому вскоре он даже перестал пытаться делать это, отпуская затею в свободнее плаванье. Энакин был не разгаданной до конца загадкой, цифрой в множестве пустых ячеек, трудным, незнакомым словом из дедушкиного кроссворда, лежавшего на столе. Оби-Ван все свою юность любил и продолжает любить судоку: бабушка ещё в далеком детстве привила симпатию к этой мудрёной, но интересной головоломке. Тем не менее распознавать повод задора в сияющих глазах напротив — определенно точно не приносит никого удовольствия, наслаждения. Кеноби любит, когда все просто и логично, когда нет никаких тайн, секретов, ухмылок и произнесенного Эни: «Подумай лучше». Кеноби любит, когда все сказано и показано. — Ты хочешь услышать от меня что-то определенное? Или согласно твоему плану я должен сказать что-то определенное? — Боже, нет, — Энакин вскидывает руками, — если я не скажу тебе, ты надумаешь что-то ужасное. Просто… — чужой голос становится более спокойным и тихим, — Почему бы нам не завести домашнее животное? Асока приходит к нам не так часто и, если бы, у нас к примеру была собака или кошка, я стал бы более ответственным, а ты сконцентрированным. В этом нет ничего страшного, просто ещё один ребенок в нашем несостоявшимся детском садике. — Не хочу разбивать твои детские мечты, но у меня аллергия и на кошек, и на собак.       Взгляд Энакина мрачнеет. — Ну, может, хотя бы хомячка?       Оби-Ван отрицательно мотает головой. — Попугайчика? Черепашку? Рыбку?       Кеноби после долгих уговоров соглашается лишь на рыбку. Они около часа изучают их виды по просторам интернета, не в силах прийти к общему соглашению. Энакин мучительно долго выклянчивает домашнюю акулу или на крайний случай пиранью, зная о том, что эта идея заведомо обречена на провал, в то время, как Оби-Ван здраво предлагает купить несколько аквариумных гуппи. Этот вид, конечно, не верх необычности, и является довольно-таки примитивным, но на данный момент все, что они могут себе позволить — это вариант, предложенный и настоятельно рекомендованный Кеноби. Скайуокеру приходится согласиться. Глаза лезут на лоб, стоит мужчине узнать адрес ближайшего зоомагазина, находящегося в самом конце Нью-Йорка, у черта на куличиках. Оби-Ван едет туда только ради Эни, потому что находиться в тесном метро, в субботнее утро — последнее, о чем мечтал Кеноби сегодня. Энакин же выглядит до безумия удовлетворенным и счастливым. А, значит, все, что они делают — правильно. — Может, крокодильчика…? — интересуется Эни напоследок, когда они едут в лифте.       Оби-Ван обреченно вздыхает.       Они добираются до туда за три часа, пересаживаясь с одной ветки на другой, непонятно каким образом не путаясь в станциях. Вечно стонущего от повседневных дел Скайуокера будто-то бы никогда и не было. Он не возмущается даже тогда, когда оказывается, что идти от метро до зоомагазина нужно дополнительных двадцать минут, а не пять, как говорила карта в телефоне. Видимо, задумка принесла столько сил своему хозяину, скольких бы хватило на ещё таких же четыре путешествия. В магазине их встречает приветливый, задорный мужчина, лет тридцати, который представляется Китом Фисто. Кит рассказывает им про все виды, уход, приспособления для ухода. Оби-Вана такая ответственность начинает пугать — Энакина лишь забавлять. Консультант советует хорошие корма, аквариум, украшения для него, и Кеноби на одну-единственную секунду начинает казаться, что их домашний питомец будет жить лучше, чем они все вместе взятые. Не рыба, а настоящий аристократ, только с плавниками.       Домой они едут уже на такси, забывая про громадную стоимость такой поездки. Кеноби едва хватает сил, чтобы сесть в машину, не то, чтобы добираться обратно в грязном вагоне, полном людей, да ещё и с рыбкой на руках. Если Оби-Ван и выглядит уставшим, помятым и намучившимся, то Энакина окружают совершенно другие эмоции. Обилие ребяческого счастья буквально чувствуется в воздухе, атмосфере. Кеноби всегда считал, что Скайуокер, несмотря на свой возраст, без изменений сохраняет в своей души детские черты характера, считая их большим плюсом, нежели минусом. Оби-Вану нравится, как Эни, двадцати двух лет отроду, может видеть красоту в простом, любить, не требуя ничего взамен, и показывать собственные чувства такими, какими они предстают на самом деле, без прикрас и преуменьшений. Оби-Вану нравится, что Эни остается собой в любой ситуации. Оби-Вану нравится, что Эни — это Эни.       В начале девятого вечера они заходят в квартиру потными, удовлетворенными то ли от своей покупки, то ли от прихода в обитель, и вымотанными. От былого энтузиазма Энакина, кажется, не остается и следа. Он смотрит на точно такого же Кеноби жалобным взглядом, готовясь протянуть их питомца в руки, чтобы Оби-Ван переселил рыбу в аквариум. Рыба, по итогу оказывается ни пиранью, ни акулой и ни гуппи. Фисто посоветовал им бойцовую породу — сиамского петушка. Уход за ними довольно-таки прост: чистить аквариум раз в полторы недели, вода только настоявшаяся, кормить два раза в день, пальцами не тыкать, в ладонях не держать. Кеноби загадочно хмыкает, стягивая с себя теплое пальто и наблюдая за протянутым пакетом, глазами, полными надежды. Энакин замирает, стоит Оби-Вану подойти вплотную. Его горячее дыхание жжет шею и ухо, трепещет темный завиток волос возле шрама. Эни едва не выпускает их нового жителя прямо на мраморный пол, когда губы мягко мажут, скользят поцелуями по холодной коже, сплетениям родинок. «Теперь он — твоя ответственность, детка», — передразнивает его манеру нелепых кличек Кеноби, уходя. Энакин чувствует лишь ехидный взгляд в спину и тугой узел внизу живота. Правила игры с огнем неожиданно меняются. И Эни явно отстает.       По итогу, Оби-Ван понимает, к чему была вся эта утренняя перестановка. Естественно никаких дыр в стене, чтобы общаться с соседкой Падме или подсматривать за ней — предусмотрено не было. Скайуокер просто-напросто освобождал стол-тире-тумбочку, на которой раньше мирно покоился телевизор. Все и правда оказалось куда проще: Энакин делал крепления в противоположной стене для того, чтобы перевесить телевизор на вертикальную поверхность. А горизонтальную поверхность оставил для аквариума и их нового друга. Рыбка начинает напоминать своих хозяев, буйствуя в пакете, который определенно не нравится ей. Эни решает назвать их питомца — Си-Три-Пи-О, из-за золотистого оттенка чешуи и мятежного характера. Это имя — первое, что приходит в натруженную голову. Заканчивая дела с Три-Пи-О, Энакин ленно плетется в душ, чтобы смыть остатки трудного дня водой. Он с огромными усилиями уговаривает себя не заснуть, опираясь на плитку, но все-таки один раз чудом не разбивает себе голову, соскальзывая. — Как хорошо ты бы спал, если бы я тебя подвёл? — интересуется Эни, выходя из ванной. — Не очень хорошо, я думаю.       Оби-Ван не спрашивает о внезапно заданном вопросе и не делает вид, что он не удивил его. Скайуокер бессильно валится рядом с Кеноби на диван, укладываясь на теплую грудь. Капли воды стекают по футболке мужчины, моча ткань, неприятно липнущую к телу. Оби-Ван подтягивает Энакина за талию, крепче прижимая к себе. Ладонь остается на обнаженной, пропитавшейся влагой, коже. Скайуокер дышит куда-то в шею, трепетно перебирая рыжие волосы между металлических пальцев. По телевизору показывают женскую, сентиментальную мелодраму, и Кеноби, что удивительно, смотрит её с интересом и жаждой познания конца этой истории. Эни бережно притягивает Оби-Вана за шею ладонью, целуя в дрожащие от холода губы, нарушая атмосферу спокойного семейного вечера. Поцелуи становятся более развязанными, желанными, исступленными. Никакой мнимой безмятежности. Все через край, все слишком. — К счастью, это не правда. И никогда не будет правдой, — утвердительно молвит Энакин.       Кеноби готов принять Скайуокера таким, какой он есть. Кеноби готов полюбить его всего целиком, полностью. Они зависимы друг от друга. И этого не убрать, не отнять. Эни не сможет существовать, спать, есть, если рядом не будет острых замечаний Оби-Вана и его доброй улыбки. Оби-Ван не сможет преподавать латынь своим студентам, болтать с Асокой о повседневных вещах, если будет знать, что Эни, его Эни, не с ним. Мужчина вверил свое сердце Энакину, вложил в ладонь, без права на возврат. Все принципы, устоявшиеся правила по жизни были нарушены шалопутным пареньком, когда-то бесцеремонно зашедшим в кабинет и попросившим помощи. Поцелуи остывают на коже, очерчивают целыми рисунками конопатую кожу, успокаивает тревожную душу. Сейчас самое время для признания, невысказанного вслух ранее. Пути назад уже нет. Оби-Ван просто… — Ты знаешь, я ведь люблю тебя. — Я и не сомневался, — Эни приветливо улыбается, касаясь макушки губами.       верит ему.