Dark Academia

driada - lull kill

Вчерашняя ночь клубится в голове плотной дымкой. Там завеса, воспоминания разбиты на осколки, их не собрать. Валери просыпается от маленьких лапок, топчущихся по животу, находит себя в своей комнате. Она пытается сложить осколки хотя бы в верной последовательности, вспоминает вереницу событий: Сеул — кожаная куртка на спине Юнги, хлипкий мотоцикл — это уставшие до ужаса материнские глаза — бледное мальчишеское лицо в поту — демон — хирургические ножи и кровь, много крови. Уже неплохо. Что дальше, Валери? Разгоняй дымку. Полусон на спине Юнги по пути обратно — двор академии, сигареты — платье Лисы — пустые коридоры — разговоры — алкоголь и еще алкоголь — серебряный портсигар Чимина — Розэ. Кажется, прошлым вечером судьба крепко связала Валери с представителями рода Пак… морским узлом. Иначе почему в носу стоит такой стойкий запах, неразрывно связанный с ними? Оба тонут в калейдоскопе осколков, цветов, искр, реплик и ощущений. Валери сложно понять, что она испытала прошлой ночью. Но она наверняка точно знает: никогда больше этой дряни не окажется в ее организме. Взгляд гуляет по блеклой комнате, тяжёлые занавески распахнуты, за окном ни намёка на солнце, но оно же и к лучшему. Солнце сейчас лишнее: безжалостно выжжет глаза, а их хочется сберечь. В зону видимости падает пушистый хвост, перья и кристаллы ловца снов над головой, окровавленный бинт на руке. Боли нет. Боль выдумал кто-то безумный и всем наврал. Валери тянет конец марлевой ткани, страшится увидеть страшный порез (Тэхен хоть и был предельно аккуратен, порез вышел страшным), по краям должна теплиться фантомная боль, но там… пусто. Нет, не то, что Валери не находит собственную ладонь. Она не находит ни пореза, ни фантомной боли. Кожа цела и невредима. Белый щелк обволакивает кости целостной лентой, только трещинки судьбы расползаются. Магия, не иначе. Неестественно, неправильно, чуднó. Интересно, чьих рук дело? О ночном госте свидетельствуют и перемены в комнате: на тумбочке стакан с аспирином, никогда там не стоявший. Валери почему-то вспоминает детскую сказку, в которой одной маленькой девочке говорили не пить неизвестные микстурки (вдруг, окажется ядом), а она все пила и пила. Стакану не хватает наклейки «выпей меня». Вода разливается реками по пищеводу и пересохшим венам. Валери соскребает себя с кровати, собирает разваливающееся тело по кускам, судорожно собирает мысли: в лучшем случае, о ней позаботились подруги, увели с вечеринки и уложили спать. В худшем, Чонгук… При мыслях о нем, в недрах желудка рождается рвотный позыв. Какие ещё варианты? Тэхен? Боже, конечно нет. Зачем ему вообще с ней возиться? Чимин? Всё снова сводится к Пакам. И их потомка Валери находит у себя в гостинной. Он (потомок), то есть она, беззаботно болтает маленькими ступнями, чешет сладкую вату, что вместо волос, огромными глазами бегает по страницам старого фолианта. Пузатая книжка покоится на зеленом бархате дивана, скорее напоминающим газон. Комната заполнена призрачной мелодией: шуршанием желтых страниц, побрякиванием хрустальных бус на шторах от ветра, задувающего в оконные щели, стуком серебряной ложечки, самостоятельно мешающей капучино на журнальном столике. Магия не только на ладони, но и в воздухе. — Ну и видок. — В комнатную симфонию вплетается серебристый колокольчик голоса соседки, — Весело было вчера, скажи? — Розэ, что вчера было? После того как… — Мы обдолбались? — Очередное ругательство из ее уст звучит противоестественно. Как и всё в этой комнате: как и бесследно сшитая кожа ладони, как и стук серебряной ложечки о чашку с капучино, как и… — Да. — Ну… земляничное вино мы всё-таки нашли… Вереница оголённых воспоминаний растёт: бег по коридору, хихиканье, полноправно принадлежащее только девчонкам, когда на кураже, когда голова легкая-легкая, Лиса, Джин и разговоры, не предназначенные для её ушей, чужая тайна… — А потом? — Детали Валери мало волнуют. Валери семимильными шагами бежит по осколкам этих воспоминаний. — Что потом? — Ну… — Розэ как-то тушуется, тупит глаза в книгу, а фарфоровую кожу трогает едва-едва розоватый румянец. Ложечка перестаёт стучать о края чашки, страницы шуршать. — Не молчи, Розэ. Фея хоть и смелая на ругательства, сахарная на вид, в душе робкая. Как матрёшка, в которой ещё одна и ещё одна и ещё. И все разные. — С нами ещё был Чимин… а потом я ушла. Что было дальше не знаю! — Щеки розовеют под тон волос. Да и волосы розовеют пуще прежнего: сахарная вата превращается в малиновый щербет. Противоестественно. Такие метаморфозы Валери замечает впервые. Чувствует себя не так одиноко: чернильные цветы на руках — не только её фриковатая черта. — И вообще, тебе лучше спросить всё у него! Одним духам известно, чем вы там занимались! Валери понимает, что спросить с соседки больше нечего. Ещё чуть-чуть, и она от стыда зароется в ворох подушек, которыми утыкан их диванчик. Вздыхает тяжело, залпом опустошает чужой капучино (знает, что Розэ не обидется, а может, даже он предназначался именно Валери, потому что краем глаза она замечает ещё одну кружку на подоконнике), а затем идёт к двери. — Если ты к брату, стучи подольше, он обычно дрыхнет до вечера! — Вдогонку бросает Розэ и ныряет обратно в книгу. Валери пропускает мимо ушей. Смертельно-важной миссией считает склеить осколки воспоминаний, восполнить вереницу утраченных. Жутко спешит и понимает, что самое важное, а именно номер комнаты Чимина, так и не спросила. Осознание это настигает её уже далеко от общежития девочек, на втором пролете винтовой лестницы. Как опрометчиво. И необдуманно. И совершенно в ее духе. Надо бы повернуть обратно, да ноги прирастают к мраморным ступеням, руки к деревянным поручням. Магия? С верхней ступеньки на неё глядят два тепло-карих огромных глаза. Больших, распахнутых, не нарочито удивленных. Тэхен. Непривычно домашний: свободные брюки, свитер крупной вязки и копна взъерошенных волос. Прелестное гнездо. В нём бы прекрасно ужились крохотные перепёлки. Или колибри. От внезапной встречи Валери почему-то теряется; мысли рассыпаются, точно бисер (как и всегда, стоит им с колдуном случайно столкнуться). Зачем-то спохватывается, вспоминает своё мельком увиденное утром отражение. Она прочищает горло и решает задать будничный вопрос, — Куда идёшь…? — В библиотеку. — Шепчет. Книга в толстой кожаной и потрескавшейся от времени обложке в руках говорит за себя. — А почему шёпотом? — Валери почему-то тоже шепчет. Будто Тэхён утягивает её в какую-то ужасно тайную игру. — Не знаю. — Тэхён возвращается к привычному голосу, и его ключицы, оголённые широким воротом свитера, подпрыгивают. Они тоже не знают. Почему-то сейчас Валери больше всего жалеет о своём внешнем виде: даже не расчесалась, на лице ни грамма косметики, натянула какие-то старые растянутые треники, да и футболка непонятно чья на плечах, на ногах дурацкие тапочки, ещё, наверное, и несёт после количества выпитого, как от какого-то пропойцы. Будь ее воля, она бы прямо сейчас сгорела на этой чертовой лестнице от стыда. А Тэхён, безупречный даже в трениках, прошёлся бы по кучке пепла. Валери не медлит, хочет исчезнуть поскорее с глаз долой. — Ты ведь знаешь, в какой комнате Чимин живет? Валери всем своим видом показывает, что торопится, и даже отказывается поболтать. Огромные глаза моргают, продолговатое сердечко губ чуть растягивается в едва заметном изумлении. Но длится это недолго, взгляд хитреет, в радужке начинают плясать искорки, — — Так ты к нему так торопишься? — Спрашивает он, даже не скрывая… разочарования? Какой-то грустный вдох выбивается из легких, — Комната 717. Валери кивает в благодарность и делает шаг вперёд, вверх по лестнице, надеясь, с Тэхеном просто разминуться, ведь зудящее чувство смущения не даёт покоя. Но внезапно оголенного предплечья касаются его холодные пальцы. Едва лишь касаются: призрачно обхватывают руку, прося задержаться. Несмотря на робкое касание, сам Тэхен непоколебимо замирает на месте, не двинется, не шелохнётся. Тоже ступнями врос в мрамор? — Ты ведь сегодня придёшь? — Спрашивает он. Валери больше всего на свете хочется прихлопнуть себя за свою забывчивость хочется. И как она могла забыть про субботние встречи в библиотеке? — Конечно. — Наспех бросает обещание Быстро кивает и взмывает вверх по лестнице, выскальзывая из холодных пальцев. Сейчас надо спешить. В комнату 717. Она встречает золотыми выпуклыми буквами на двери. Девушка робко стучит, но никто не отзывается (Розэ-то она не услышала), стучит снова — снова тишина. Тогда не остаётся ничего, кроме как варварски ворваться в чужое пространство. Тяжёлые шторы цвета корицы плотно задернуты. Но в комнате прохладно и свежо, будто оконные щели тут больше, и декабрьский ветер беспрепятственно сквозняком гуляет по помещению, танцуя с белой тюлью балдахина. Пахнет травами и зеленым чаем. Концентрированным, густым. Будто она оказывается в чайной. А еще свежими простынями. Влажными. Именно так. Раньше Валери этот запах не могла разгадать. А теперь он расцветает так ярко, будто Чимин только что заваривал чай. Из тьмы на незваную гостью с любопытством уставились голубые глаза. Странно иллюминируют во тьме. Вслед за ними, появляется улыбка. Хозяин комнаты — Чеширский кот, не иначе. Валери застали врасплох и поймали с поличным. — Доброе утро. — Протягивает он. — Я бы тебя расцеловал, если бы ты пришла с кофе. — Мурчит. Валери резко теряется. Шла сюда с такой уверенностью, а теперь и что сказать, толком не знает. Снова рассыпается в бисер. Снова собирает себя по кускам, лоскутам. — Чимин, ты… я… вчера… — Я и ты. Вчера. Все верно. Повторим? В который раз за утро она хочет провалиться сквозь землю? Это только под алкоголем она такая смелая, а по сути… никакой смелости у неё и нет в принципе. Одно сплошное притворство. Она всегда такой была? Или такой здесь стала? — Я пришла, чтобы между нами не возникало недоразумений. Вчера мы оба были пьяны. — И обдолбаны. — Любезно подмечает Чимин. — И это тоже. И ты ведь понимаешь, что будь я в здравом уме, я бы… «Бы», «бы», «бы», Валери тонет в этой частице. В море частиц. — Да ладно, расслабься. Такое бывает, когда пьяные в дрызг мальчик и девочка остаются одни в темной комнате. Это было случайно и на один раз. Ты об этом жалеешь, и не хочешь, чтобы я рассчитывал на продолжение. Все так? — Чимин проговаривает горькую правду с пугающей улыбкой. И Валери почему-то становится легче. Может, все так и для него тоже? — Хорошо. — Кивает Чимин. Кажется, ни на грамм не расстроен. А Валери силами всех богов старается не пялиться на его пресс и грудные мышцы, они у него не явно-очевидные, но прорисовываются красивым рельефом, и он Валери видится картинкой на одном из холстов, — Но, даже учитывая твоё сожаление об одноразовом сексе под кайфом, хочу, чтобы ты знала, что я ни о чем не жалею. И скажу честно, что давно этого ждал. И пока ты ещё в ступоре, прости мне мою наглость и позволь пригласить тебя на свидание. В комнате поселилось гнетущее молчание: оно выползло прямиком из легких Вал и забилось куда-то под шторы цвета корицы. Его нарушает лишь тихое дыхание Чимина, а Валери, кажется, не дышит вовсе. Потом шумно утягивает воздух вместе с запахом зеленого чая и бергамота. Пока ещё остатки разума не растеклись по бежевому ковру, девушка роняет что-то вроде «извини, но давай лучше не будем портить дружбу?», пробуждая в парне чуть ли не смех. Звучит и правда смешно. — Ох, Валери… разве друзья спят друг с другом? — Улыбка у него выходит плотоядной, а не дружелюбной. Вопрос риторический, почти философский. Чимин завёл руки за голову, разбрасав золотые пряди по подушке. В такой позе он ещё больше похож на натурщика. Щеки мгновенно вспыхивают: прохлада цвета зеленых листьев превращается в удушливый жар, в глазах все почему-то плывёт ни то от возмущения, ни то от собственной опрометчивости, и она торопится покинуть комнату 717 как можно скорее. Дверь хлопает за спиной, и девушка делает глоток свежего воздуха. Без примесей головокружительного аромата, без удушливого смущения. Но стоит открыть глаза, как ее настигает вторая ударная волна. Прямо дальше по коридору открывается ещё одна дверь, до чертиков знакомая, и про себя Валери надеется, что ошиблась, что просчиталась, просто спросонья не протерла глаза. Но когда она понимает, что никакой ошибки здесь нет, старый паркет под ногами точно начинает трещать и сыпаться в пустоту. И она вместе с ним. Уцепиться не за что. Из-за заветной двери показывается до чёртиков идеальный силуэт: длинные волосы, прямая спина, маленькое личико. Дженни. Дженни, выходящая из комнаты Чонгука. Дженни, вероятно; ночевавшая у Чонгука. Валери, надеется, что полумрак коридора скрывает ее в тени, но пересечься с ней сейчас здесь до безумия не хочется, а это неминуемо. И тогда приходится отступать. Рука сама нащупывает ручку двери, дёргает, ноги шагают назад… в полумрак и гущу зеленого чая. Плечи холодит, по спине бегут мурашки. — Так быстро передумала? — Мурлыкающий голос ласкает слух. Хозяин комнаты будто и не сомневался в том, что она вернётся. — Ты там на свидание приглашал? Я согласна. Только… — Валери сейчас от возмущения лопнет, находит белую футболку, свернувшуюся кошкой на полу и швыряет в Чимина, — Оденься сначала. Ну и утречко.

***

А утро морозное, скрипучее и беспросветное. Впрочем, как и душевное состояние. Оно у Валери в последнее время вообще крайне хрупкое, расшатанное, побитое, как днище старой лодки. Хреновое, одни словом. Зато Чимин заменяет солнце. Светится ярче, даже тысячи солнц. Укутан в объемную куртку, которая больше его самого раза в два, носом шмыгает и улыбается. Перед ней совсем другой Чимин, не тот элегантный колдун в дорогущих тканях и с безупречной укладкой… а просто… ну… Чимин. Обычный парень из Пусана. — Прошу вас, молодая госпожа! — Он все же придерживается манер, кланяется изящно, но из-за огромной куртки изящно совсем не выходит, подаёт свою ладонь. Это Валери жутко забавляет, и утро окрашивается в ее смех. — А куда мы идём? Наст под ногами трещит. Хрусь-хрусь. — Ты была в Пусане? Валери про себя честно отвечает «была». Только на самом его краю, у ледяного моря, в промозглой тьме, и если бы не дрожащие над головой звезды, то хоть глаз выколи, ничего бы не увидела. Об этом Чимину знать необязательно, и она заверяет, что не была. Он воодушевляется и ведет девушку к автомобилю, послушно ожидающему пассажиров, за пределами академии. А потом Академия превращается в пряничный замок в заднем окне. У него тоже башенки тронуты снежной глазурью. Зима тут пришла рано. Валери всё пытается взвесить свои поступки на весах, подобно каменной Фемиде во дворе академии. Понять, что дарует себе в конце: милосердие или меч, которому суждено сносить головы с плеч. Всё внутри рокочет: каждый орган, каждая жилка вопит о том, что Валери поступает неправильно. Внутренний шторм, внутренний бунт. Вот так и днище психического состояния покрывается пробоинами. Самоедство ни в чём не уступает нашествию грызунов. Правда, все они повинуются Чимину и отступают, стоит ему взять руку девушки в свою. Гамельнский крысолов, не иначе. И органы, и жилки затихают. — Земля вызывает… — Взывает Чимин. — Откуда? — Из тягостных дум. Валери бы сказала: «из зала суда». — Я же не под венец тебя везу, расслабься. — Чимин серебристо посмеивается, пока Валери ловит солнечную улыбку и складывает себе в карман. — Никаких обязательств друг перед другом, даже можем провести время просто как хорошие друзья, если ты хочешь. Я хочу, чтобы ты отвлеклась хотя бы на день. А то в последнее время совсем исчезаешь. Исчезает. Чимин подобрал очень точное слово: лицо совсем бледным стало, килограммы на весах тают, волосы истончаются. Она и правда исчезает. Выходной в Пусане, где пахнет морем, солью, свежестью (… и призрачным Чонгуком), где ещё более холодно из-за влажности и до костей промозгло, пролетает слишком быстро. Хоть и кажется, что день уместил в себя все добрых четыре. Побег в небытие. Валери будто падает в кротову нору и появляется в совсем другой реальности. Эта другая, новая реальность состоит из сухожилий мостов, множества цветных домиков, спичечными коробками разбросанными по городскому ландшафту, тут и там вырастающих к небу стеклянных исполинов, прозрачных бус-кабинок канатной дороги (туда Чимин первым делом тащит Валери, она противится, визжит, жмурится, отказываясь смотреть на прозрачный пол и морскую бездну под ногами, путается в объятиях Чимина от страха), шумных закусочных и моря, остывшего, сонного, безграничного. Они гуляют по безлюдным заповедникам и туристическим тропам, блуждают меж древесных корней, опутывающих землю, оставляют следы на тонком слое снега, что выпал ночью. В ближайшую неделю почти всю страну ожидают аномальные явления в виде шквальных снегопадов. Ночью снега нападало столько, что днём земля до сих пор укрыта тонким водянистым одеяльцем. Ещё зелёные деревья тоже укутаны в снег. Они гуляют по удивительно затихшим паркам, мимо священных пагод и храмов. Всё это— сказка по восточным мотивам. Хотя она в последнее время только убеждается, что грань между вымыслом и реальностью настолько истончена, что её в общем-то и нет. Вокруг ни души, за исключением их двоих. Идут и болтают обо всё и ни о чем сразу. — Шоколад или мармелад? — Давно ты знаком со всеми? — Весна или осень? — Как звали твоего первого питомца? — Любимый цвет? Вопросы сыпятся один за другим, сменяют друг друга, как картинки в калейдоскопе, и за их блеском и светом перед Валери открывается совсем другой Чимин. Не сияющий и изысканный принц в шелках и драгоценностях, не самый желанный парень академии, не обольстительный Чимин. Валери узнает, что он, вообще-то, любит тосты с абрикосовым джемом на завтрак (когда его не просыпает), что в детстве у него была кошка, но из-за аллергии с ней пришлось проститься, что после Академии, он бы хотел уехать учиться на курсы парфюмерии во Францию. Жаль, что предки против. Именно поэтому в его комнате такой концентрированный запах свежести. — А ты не думал сбежать? — Валери почти сходит с изогнутого мостика через не застывший пруд, но под ногами так мокро и скользко, что тело кренится назад. Ухватиться за перила не успевает, и её вовремя подхватывает Чимин. — Думал, конечно. — Он берет её под руку, поправляя шапку, съехавшую на глаза. Где-то вдали одиноко кричит птица, ещё где-то с веток падает снег. Вокруг по-прежнему ни души. — Но, это, наверное, эгоистично. Я буду делать что хочу, а на сестрицу спустят всех собак. Быстренько найдут достойного кандидата в мужья и точно заставят выйти замуж. Чисто из принципа, только потому что одного Пака им усмирить не удалось, второго закуют в цепи. — Разве это не бесчеловечно? Все эти браки по расчёту… Мокрый снег хлюпает под ногами, где-то вдали снова кричит птица. Оба прислушиваются. А потом Чимин улыбается хитро, по-лисьи совсем, подмигивает, — — А мы и не люди. Реплика заставила Валери остановится: мороз по коже пошёл. Чимин и не заметил, как его рука выскользнула из его, совсем призрачная, похлюпал по снежной кашице дальше. — Ну ты идёшь или нет? — Дуется в шутку. Топчется на месте, прячет озябшие ладошки в безразмерную куртку. Валери тем временем кто-то мерещится вдали, у деревьев. Молчаливый призрак с угольными волосами. Она гонит фантом блюдящего Чонгука прочь и семенит за Чимином. — Я думала, ты Розэ на дух не переносишь… — Ворчит Валери. Кажется, она уже совсем ничего не понимает. Запуталась в чужих скелетах. Где чей — не разобрать. — Так уж заведено: брат с сестрой — как кошка с собакой. — Философски жмёт плечами Чимин. Всматривается в блеклое небо. Или в фантома вдалеке? — Но она моя сестра, и я должен защищать её. От чего бы то ни было. В чужой голове прорастает долг. Семечки разместились в желудке, лозы опутали пищевод, листья распустились именно в голове. Чимин скован по ногам и рукам, и Валери вдруг это видит. Если бы ей пришлось рисовать должника, она бы нарисовала Чимина. Они останавливаются у края ещё не застывшего пруда, почти озера. В нём тонет отражение заснеженной пагоды, сосновых лап, свинца. У Валери в голове начинают копошиться какие-то воспоминания: как сон, который был таким потрясающе-интересным, но который тут же забываешь, как только просыпаешься. И чем сильнее пытаешься за него зацепиться, тем быстрее ускользает сюжет. — А Намджун? Чимин будто понимает вопрос, наполовину съеденный, спрятанный за чужим именем. Отвечает, шмыгнув покрасневшим носом, — — Намджун — умный и серьёзный. А Розэ… инфантильная и ранимая. Странный союз, обреченный на провал. Она как ребенок, а он слишком взрослый… мозгами. — Чимин всматривается в собственное отражение, разбивающееся порывом ветра на мелкую рябь. Жалко, что на поверхности воды не лежат ответы на все важные вопросы. — Если сейчас думаешь о Розэ, зачем ты здесь, со мной? — Валери вдруг открывает в себе новый дар. Ей вмиг становится подвластны навыки прорицания и предвидения. Хрустальный шар не нужен, и карты тоже: внутреннее око всё видит без них. Всё ясно, как день. Чимин вдруг замечает снежных уток, которых успели налепить дети. Они мостятся на камнях и кое-где хорошенько подтаяли, отчего выглядели как-то по уродливому зловеще. — Разум понимает, что с Розэ я связан долгом. А сердце… тянет к тебе. — Чимин снова шмыгает носом. Взгляд обреченный. Именно в этот момент Валери понимает, что сердце светловолосого колдуна бьётся не под его безразмерной курткой. А у неё в кармане пальто. Что с ним делать, только ей одной решать: сжать и выбросить или бережно отдать обратно? — Расскажи лучше, чем вы с Тэхёном занимаетесь по субботам в библиотеке? — Чимин хитреет, веселеет. Его очередь пытать и допрашивать. А Валери, кажется, трещит по швам: совесть изнутри разрывает. Она ведь обещала Тэхёну… — Дура, дура, дура… — Бурчит она, трясёт шоколадными локонами, ещё больше рябит на глади воды. — Обещала ведь прийти… учимся. Мы там учимся. Чимин прекращает её приступ самобичевания, берет за руки. Они у него тёплые: в карманах нагрелись. Глядишь, и сердце её отогреют. Он смотрит на неё немного критично, но мягко. Взглядом цепляется за потрескавшиеся губы, головой мотает, лезет обратно в карман за зелёным тюбиком. В носу становится сладко, пахнет арбузом. Губы покрывает слой арбузного бальзама. — Тэхён переживёт. Главное, ты не переживай. И сердце, кажется, тает так же быстро, как и полуживые снежные уточки, вылепленные ребятишками, пока чужое размеренно бьется в кармане.

***

Потом Валери растворяется. Растворяется в незамысловатых разговорах, в бесконечных туристических тропинках, в мокром снеге, в тепле Чимина, в морской лазури, на которую они глядят со скалы (Чимин привёл), в том, что обычно называют, момент. Они дурачатся, лепят снежки озябшими пальцами, те, конечно, выходят никудышными (снег уже совсем превратился в серую кашицу), бросаются этой снежной жижей друг в друга, смеются, и так громко, что пугают птиц и редких путников. На языке вяжет привкус чего-то знакомого… детства? Когда оба извалялись в снегу настолько, что одежда промокла насквозь, а снег забился во все доступные места (за шиворот, пояс джинс, ботинки, носки), Чимин предлагает пойти поесть. Они вываливаются из леса вниз по склону горы прямиком в город: в скопище цветных домиков старого района, больше напоминающие спичечные коробки. Юноша ловко лавирует между ними, следуя на потрясающий и ни с чем несравнимый запах — запах вкусной еды. Он мешается с морем, влагой и рыбой, что продают на открытом рынке. В прибрежном райончике оживлённо: тут и там снуют люди, кричат чайки, торгуют рыбой. Очень быстро они оказывают в маленькой и почти пустой закусочной, но по ощущениям будто в гостях у чьей-то бабушки. Закусочная набита старенькими вещами: граммофоном, что неспешно крутит чёрный винил и шипяще поёт, зелёными занавесками на веревке вместо гардины, неработающим радио из восьмидесятых, плакатами с наверняка известными певицами того времени, пузатым телевизором, больше напоминающим аквариум. Дверь сюда — проход в прошлое. Хозяйкой действительно оказывается прелестная бабуля, которая даже отчитывает своих посетителей за мокрую одежду, грозится скорой простудой, выдаёт пару полотенец (волосы Валери — мокрые сосульки), усаживает их за стол, а сама исчезает на кухне. Оттуда доносится бряканье посуды, звон ножа, шкворчание масла на сковороде, бульканье из кастрюль. Остальное Чимин и Валери дополняют разговорами. С ним легко. И весело. И удивительно. Чимин — милый, внимательный, слушающий, умеющий шутить и сострадать, когда нужно. Не просто идеальная маска с золотой шевелюрой, не принц с гравюр. Чимин жи-вой. Чимин — друг, которого никогда не было, но которого ты знаешь всю свою жизнь. Именно так. Когда стол забивается фарфоровыми чашечками, сковородками и кастрюльками со всевозможной едой (аж глаза разбегаются), когда желудки начинают заполняться, а настроение ползти вверх, Чимин вдруг спрашивает, — — Ты всё ещё его любишь? Внезапно и неожиданно. Кусочек свинины встаёт поперёк горла. Конечно, Чимину даже не нужно уточнять: оба прекрасно понимают, о ком идёт речь. — … После того, что было с Дженни…? — Аккуратно добавляет он, тупя взгляд. Знает, что вопрос неудобный, боится задеть, но любопытство — коварный порок, не дающий покоя. Валери откладывает палочки в откушенным кусочком свинины на тарелку. Есть больше не хочется. — Я не знаю. — Честно признаётся она. Внутри становится как-то горько, а на языке сладко — виноградная соджу неплохое лекарство от тоски. За окнами слышится далекий крик чаек и перепалка рыбных торговцев. — Чувствую себя… глупо? Будто всё это было какой-то глупой бессмысленной игрой. — Думаешь? Между ними вздымается пар от чая с имбирем и бергамотом. Хозяйка только что его подала вместе с двумя чайными парами, дала небольшой подзатыльник Чимину со строгим: «поухаживай за девушкой, балбес!». Он тут же спохватился, покорно наливая Валери чай. — Иначе стал бы он так поступать… если бы любил по-настоящему? — Валери роняет свою грусть на дно фарфоровой чашки с зеленовато-коричневой жидкостью. — Так и стоит ли тогда тосковать? Чимин простой. Но до чёртиков прозорливый. Бьёт не в бровь, а в глаз. И нескончаемую дыру в сердце, которую проделал Чон Чонгук заволакивает бергамотно-имбирный пар, морская пена и чиминово тепло. И хотя бы в этот момент всё хорошо и совсем не больно. А потом за окном поднимается белая пелена, хлопья разбиваются о стекло в мокрую кашу, и Пусан тонет в снегу. Он сыпет нескончаемо, и им приходится остаться в прибрежном городке до следующего утра. Рейсы и выезды из города отменяют, отели переполняются, и Валери с Чимином еле успевают забрать последний номер в первой же гостинице. Тот, правда, оказывается с одной кроватью. И потому оба той ночью засыпают спинами друг к другу, а ночью в поисках тепла сплетаются в одно неделимое древо, обвивают друг друга руками, ногами, сердцами и делят дыхание на двоих.

***

Возвращение в Академию выдаётся тихим, странным, секретным. Как и вся эта авантюра, предложенная Чимином. Они объявляются во дворе академии ранним воскресным утром: снег больше не сыпется с неба ведрами, укрыл всё плотным пуховым одеялом, и лишь крупные редкие хлопья медленно танцуют вальс. Замок, подобно каменному дракону, спит. И его обитатели тоже. — Вот мы и дома. — Чимин топчется на месте, пока снежинки путаются в его челке. В руках до сих пор тает тепло девичьего тела. Подумать только: они всего лишь спали в одной кровати, а у Чимина от этого невинного простого факта по всему телу дрожь, на бледных щеках зацветает румянец. Если задуматься, сколько раз он вообще просыпался с девушками в одной кровати? Они собирались на блеск его драгоценностей, украшений, глаз, закрадывались в его постель, отдавались, плавились, стонали, рассыпались, а к рассвету таяли. Как фантомы. Как золотые рыбки, которых никогда не поймать руками. Ис-че-за-ли. Потому Чимин так хотел. Потому что… ну все они не настоящие? Блескучие, сиящие, иллюзорные… красивые. Но не настоящие. Поэтому когда этим утром Чимин проснулся, а в своих руках обнаружил её — это было сравнимо с тем, чтобы всё-таки золотую рыбку поймать, увидеть чудо воочию, прикоснуться к солнечному свету. Он скользит по её щекам, сонным ресницам, путался в волосах и утопал в коже, наверняка, пронизывал кости. Именно поэтому от нее исходило такое опаляющее тепло. Чимин ловил каждое мгновение этого чуда. Пятна зубной пасты в уголках губ, волосы на расческе, девичья пижама, сложенная на кровати. Чимин робко представил, как все последующие утра похожи на это. Какой была бы жизнь? Он стоял в номере отеля у заправленной кровати, таращился на аккуратно сложенную пижаму и думал обо всех этих бесконечно странных вещах, пока Валери не воззвала: «земля вызывает Чимина! Нам пора». Вот так. И магия рассеялась. А теперь они как два самых настоящих подростка не знают, что сказать. Что на Чимина не похоже. Куда делась вся его спесь, бравада, блескучесть и безукоризненность? Почему на его месте сейчас неуклюжий и неказистый мальчик из какой-нибудь старшей школы? Кто-то явно придумал машину времени, а Чимина в нее засосало. — Мне было весело. — Честно и немного по-детски признаётся Валери. У неё тоже щеки зарозовели. Или это от мороза? — И здорово. С тобой. — И мне. — Чимин тоже откровенничает, — С тобой. Повторим? А потом Валери не успевает моргнуть, как Чимин наклоняется к земле, и в неё летит кипа снега. Она режет своим смехом молчаливое, почти летаргические утро, наверняка будит обитателей замка, отвечает тем же, и они вновь валяют друг друга в снегу, точно дети малые. Снег забивается за шиворот, в ботинки, под куртку, липнет к щиколоткам, бокам, позвоночнику. Валери впервые за долгое время по-настоящему весело. Как с другом из детства, которого никогда не было, но которого всегда знал. В снежной борьбе Чимин внезапно оказывается сверху, входит в раж, прижимает врага к снежной перине. Снежинки виснут в воздухе, дыхание сбито. Руки пригвождены к земле, не шевельнуться. Смех почему-то внезапно стихает. — Ты выиграл. — Признаёт своё поражение Валери, — Слезай. Пытается отдавать приказы, хватается за иллюзорную власть, за факт того, что его сердце у нее в кармане. А у него перед глазами мелькают мятная паста, солнечный свет на ресницах, девчачья пижама, лицо в персиках без капли косметики. У него в глазах что-то плещется, искрит, рождается. Любовь? Он наклоняется, а у Валери сердце в пятки, жилы в узлы, легкие в гербарий… метаморфозируют. В голове «нельзя!», жмурится крепко. Но бояться-то нечего: Чимин резко меняет маршрут, и посреди лба расцветает тепловое пятнышко. Арбузный поцелуй. Жилы распутываются, легкие расцветают и вновь насыщаются кислородом. Валери возвращает непокорное сердце на место. Выдыхает. — Боишься? — Серебряные сережки в ушах Чимина покачиваются. На губах озорливая улыбка, ребяческая совсем. — Чего? — Влюбиться? Валери вспоминает один из приемчиков, которым наловчилась на боевых искусствах, и Чимин тут же тонет в снегу. Она садится, стряхивает с его лица и куртки снег. — Ты, наверное, иди. А еще немного погуляю, ладно? Она смотрит на вечнозеленый лабиринт, политый белой глазурью, мраморные статуи с завязанными глазами; у них в трещинки снег забился. Хочет побыть одна. Чимин почему-то чувствует, понимает без слов. Видит непосильную ношу дум на ее плечах. Хотел бы ее забрать, но знает, что лучшее, что сможет сделать, это… — — Я чай с чабрецом заварю… приходи потом греться. — Шмыгает раскрасневшимся носом, и Валери заверяет, что придёт. А потом она остаётся на заснеженном дворе совсем одна. Теряется в вечнозеленом лабиринте, бредёт мимо холодных мраморных ликов. Девушка прокладывает тропинку из следов к излюбленной скамейке прямо напротив Справедливой Фемиды. Где-то неподалёку журчит фонтанчик с ледяной водой. Его бы по-хорошему уже отключать. Хлопья не перестают падать: оседают на плечах, превращают волосы в мокрые сосульки, водяными каплями падают с ресниц, и Валери даже кажется, что если она просидит так ещё хотя бы минут десять, то и ее засыпет полностью. Было бы славно. — А вот и она. — Низкий голос за спиной взявшийся из ниоткуда уже не пугает Валери. Она, кажется, приблизилась к разгадке тэхёнова секрета: тот магическим образом открывает двери тут и там и беспрепятственно перемещается в пространстве. На плечи падает клетчатый плед, и Тэхен добавляет, — Девушка-призрак. Мурашки по коже и тепло. — Это ещё почему? — Она оборачивается, и конечно, видит его: в пальто и, что самое забавное, в пижамных штанах, укатанного в шерстяной шарф, но без шапки, в руках зонтик. Должно быть, вышел в чем был. Валери даже смех пробирает: настолько непривычно видеть всегда безупречного Тэхена в таком странном виде. Но Тэхен ничуть не смущён. Он обходит скамейку с загадочной улыбкой и садится рядом, поднимает зонтик над ними двумя так, что хлопья скапливаются теперь на его чёрной поверхности белой горкой. — Где пропадала? Или лучше спросить, кто тебя успел украсть? — Тэхен в привычно приподнятом настроении, отчего на душе становится тепло. Как после чашки горячего шоколада. — Ну я ведь призрак… куда ветер дунет, туда и лечу… — Она жмёт плечами, а в клетке рёбер плещется вина. Она всё ещё думает про наспех брошенное обещание явиться в библиотеку… — А, вот как… Дай угадаю, он не шибко высокий… волосы светлые, губы пухлые… — Предположим. Как долгдался? — У Чимин-щи точно ветер в голове гуляет. — Тэхён ухмыляется собственной прозорливости. — Вот он тебя и унес. — Прости, что не пришла… вчера. — Признавать вину почему-то нелегко. Вещь не из самых приятных. Тэхён ничуть не обижен. — Это ничего. — Жмёт плечами он. — Тебе нужно было отвлечься. Надеюсь, Чимин-щи не сильно тебе надоедал? А то он умеет. Валери смеётся, глядит, как хлопья сносит порыв ветра, и они залетают под зонт, путаются в кудрявых волосах и на ресницах друга. На его профиль, аристократичный, королевский. В глазах режет от белого полотна на фоне. Рядом на снег сыпется красная рябина, ее тут же склевывают синицы. — Ты бы еще в тапочках вышел… — Ворчит Валери, глядя на клетчатые пижамные штаны. — Просто увидел вас из окна и вышел, в чем был. — Пойдем уже. Чимин там чай с чабрецом заварил. — Валери на секунду задумывается о получившейся аллитерации, ежится, выныривает из-под черного зонтика, тянет Тэхену руку. Он берет: пальцы холодные, хоть и грелись в карманах пальто. Выдыхает туман, топчет красную рябину. — Ну, пойдем… Где-то рядышком шуршат крылья синиц, снег хрустит под ногами, а руку Тэхен так и не отпустил.

***

Валери решает сначала скинуть мокрую заснеженную одежду, залезть в пижаму, а только потом направиться к Чимину, но запах чебреца заманчиво вьется как раз у двери её комнаты. Из-за неё шум и звон чашек доносится. Чимин там, уже в пижаме. Вокруг порхают Лиса и Розэ со всякими кухонными предметами: ложки, сахарницы, блюдца. И откуда столько всего? Посреди комнаты их журнальный столик, на нём дымится фарфоровый чайник, а на чайнике пляшет китайская роспись. Чимин сейчас — точно чайный мастер, сидит в позе лотоса. У Розэ из рук выскальзывает стеклянная банка с печеньем, Лиса её ловко ловит. В спину толкает Тэхён (чисто случайно, по инерции!) ведь в комнату вваливается ещё одна заблудшая душа. — Чай пьёте? — Юнги сонный, черные волосы взъерошены. — Мне кофейку плесните. Валери уже не удивляется, к такому скопищу в их комнате привыкла. Тут всё чу́дно и чуднó: куча предметов, амулетов, банки с печеньем, лейки, сами поливающие растения, кошки, путающиеся в ногах и роняющие белесую шерсть на турецкий ковер, даже Чимин-чайный мастер в полосатых штанах кажется абсолютно неотъемлемой частью интерьера. — Все уже в сборе? — Тэхён снимает заснеженное пальто: все снежинки на нём умерли. Оставляет сложенный зонтик у стены и проходит к столу. Юнги следует за ним, у него в руках тут же оказывается чуть сколотая чашка с крепким кофе, неразбавленным. Стол завален разными шоколадками, в пиялах дымится овсянка. — Розэ, нам нужно ещё две тарелки. Мы решили перенести завтрак сюда. — Объясняет Лиса, пока Розэ ныряет в свою комнату. Там, наверное, склад посуды. — А потом и Чимин со своим чаем заглянул, и вы все подтянулись. Кого-то не хватает, или мне кажется? — Ну, я вообще-то вовремя. — Дверь отворяется, на пороге рисуется самый молодой преподаватель академии. В рубашке и брюках, будто только что с педсовета или семинара… Он чмокает Лису в щеку, и все дружно улулюкают: они напоминают молодую семейную пару. Лиса фыркает, толкает Джина в грудь, и тот валится на пол в скопление подушек. — Ещё кто-то придёт? Чон… — На Розэ шикают, прежде чем она договаривает, и девушка тут же прикусывает язык. Все взгляды сыпятся на Валери, но она делает вид, будто ничего не слышала. Идёт переодеваться. Когда возвращается, пир уже в расцвете: на столе наполовину опустошенные чашки, горячий чай чудесным образом не заканчивается, будто чайник бездонный, стол завален фантиками. Розэ еле успевает судорожно убирать их. Странно: эти девчонки живут в хаосе, но даже у Розэ в нём должен быть свой порядок. Все активно обсуждают их с Чимином дружеское свидание. Он в красках описывает её нечеловеческий испуг на канатной дороге. — Ещё бы, там ведь пол стеклянный. А внизу море… — Оправдывается Валери. — Но она тряслась от страха как осиновый лист, вцепилась в меня, думал, руку сломает! — А сам-то! Всю дорогу с зажмуренными глазами ехал! Только вид делал, что не страшно! Потом он рассказывает про закусочную из прошлого и вкусности, приготовленные хозяйкой-бабулей, и у всех текут слюнки. — Мы хотели поехать обратно, но потом повалил этот дурацкий снег… и пришлось искать гостиницу. Все были забиты, еле нашли номер. Какое-то снежное безумие! — Чимин говорит с набитым ртом, живо, глаза округлены. — Я думал, весь город засыпет! — Не шалили? — Почти по-родительски интересуется Джин, но игриво вздергивает брови. Тут же получает оплеуху от Лисы. — Это уже только их дело. — Цокает языком она. У Розэ волосы розовеют опять. Все переплывает в шутку. Завтрак плавно перетекает в обед с настольными играми в перерывах. Фигурки двигаются, ведь они зачарованы, кубики меняют количество точек и граней, карточки шифруют задания. Чудеса, да и только. Чимин рычит, ведь проигрывает несколько раз подряд, Розэ смеется смехом серебряных колокольчиков, Лиса оставляет Джина в дураках, Тэхен и Юнги мастерски не подают вида и не раскрывают карт… а Валери… Впервые за долгое время во всем этом хаосе из чашек, кружек и ложек, из запаха чебреца и овсянки, людей, ставшими родными, разговоров и гама Валери находит абсолютное счастье. Идиллию. Комок мыслей и чувств распутывается, и ей больше не хочется думать о чужих шкафах со скелетами. Зачем, если сейчас так хорошо?

***

Сонные студенты, как мушки, слетаются на пару по ментальной магии. В понедельник проснуться особенно тяжко, Валери и сама себя еле растолкала. Вчера допоздна смотрела дорамы в комнате 717. В комнате Чимина. Но интересно было жуть как и оторваться нельзя. Уснула там же, и если бы не кофе, принесенный Чимином, точно бы не встала. Он, кстати, как всегда опаздывает. Наверное, укладывает волосы. — Где была в субботу? — От внезапного вопроса по телу дрожь бежит. Да что там дрожь: она дергается, на руках цветы растут. Руки торопливо прячет под парту, но Чонгук, кажется, все равно замечает. Молчит. — Так и будешь игнорировать? — Он буравит ее взглядом, она чувствует. Висок горит. — Буду. — Тебя не было в академии в субботу. — Чонгук настаивает. Хочет докопаться до ответов. — Не было. И что? — Хочу знать, где ты была. — В голосе сквозит ревность, собственничество, дерзость. Все, что заставляет кровь бурлить. В этом весь Чонгук. Невыносим. — С какой стати, интересно? — Валери скалит зубы по-волчьи (у Юнги научилась?). Всё накопленное раздражение внутри решило найти выход утром в понедельник на паре по ментальной магии. — Я же не интересуюсь, чем ты был занят в субботу и почему Ким Дженни провела в твоей комнате ночь пятницы. — Что? С чего ты… — Со мной она была. — На плечо Валери вдруг ложится чужая рука, в ухо льётся пусанский диалект. Слева, подобно Чеширского коту, объявляется Чимин. Волосы уже уложены, рубашка поглажена. — Как спалось, милая? Зря так поздно легли вчера, нужно было всё же выспаться… Справа на добрую тысячу градусов Цельсия становится горячее. Ещё немного, и Чонгук начнёт выдыхать пар. С чего бы? — Ты знаешь, тут по всей академии слухи пускают, что мы с тобой встречаемся… — Чимину, видимо, очень нравится дразнить Чонгука, а ещё он, по всей видимости, бесстрашный, раз он делает это так открыто. — А эти слухи, случайно, не ты пускаешь? — Валери язвит. Раздражение всё ещё плещется в желудке и перекидывается на Чимина. Она снова оказывается меж двух огней. Пора бы уже привыкнуть. — Ну, предположим. А ты что думаешь? — Он выуживает из воздуха зеленое яблоко, кладёт его перед Валери, — Будешь? Валери сложившуюся ситуации видит трагикомично. За партой трое: Адам, Ева и змей, предлагающий запретный плод. Ответить Валери не успевает, потому что в аудиторию ураганом врывается Кёнхи, и все вмиг замолкают. — Сегодня мы продолжим копаться в мозгах друг друга. — Объявляет женщина. Сегодня её блестящие волосы завязаны в тугой пучок на затылке. Платье по фигуре с воротником-стойкой подчеркивает фигуру. Она напоминает Валери персонажа из семейки Адамс. Вселяет восторг и ужас одновременно. В прошлый раз ей удалось победить Тэхена, что считается беспрецедентным, пусть хоть и по чистой случайности. Повезёт ли в этот раз? У доски уже красуются два стула, чаши с чернилами. Выглядят так же устрашающе, как элемент пыток. Вызывают неприятные воспоминания: всё-таки приятного мало в том, что кто-то бороздит просторы твоих мыслей. И особенно, когда этот кто-то близкий друг. Неудивительно, если Кёнхи поставит её в пару снова с Тэхёном. Он нечитаемо глядит на неё, когда она оборачивается за своё плечо. Улыбается одним уголком губ. Почему-то жутко. Противники сменяют друг друга, минуты летят, Валери как на иголках. Отпускает её только тогда, когда Тэхён выходит в паре с Чимином. Слава богам. Но облегчение покидает тело, когда взгляд Кёнхи задерживается на Валери и её соседе по парте по правое плечо от неё. В противники ей выбирают Чонгука, вот ирония. Валери опускается на стул, цепляясь глазами за его губы, родинку, колечко пирсинга. Упорно не смотрит в глаза, хоть и понимает, что без этого состязание не начнётся. — Напоминаю, студентка Янг, что зрительный контакт обязателен. — Кёнхи пришпиливает её к стенке как мелкого мотылька. Деваться некуда, приходится смотреть. В родные глаза незнакомца. Аудитория растекается, настенные часы ползут вниз, лица одногруппников искажаются, точно на картинах Дали. Валери чувствует сильный толчок в грудь. Ее выкидывает на мокрый снег. Место знакомое. Рядом, на камне, плавятся снежные уточки. Позади рябит не застывший пруд. Руки вязнут в промозглой каше снега, сбоку смеётся Чимин, и прямо у самого носа красуются чужие тяжелые ботинки. Он здесь. Молчаливый наблюдатель, непрошенный гость. Чимин тянет руку, помогает встать. Достаёт бальзам для губ. Валери почему-то до жути досадно. Досадно настолько, что губу до крови кусает. Железо во рту цветет. Это всё не для его глаз. Этот маленький побег в Пусан принадлежал лишь Валери и Чимину. А теперь здесь третий лишний, и прогнать его нельзя. Тело воспроизводит записанные ранее воспоминания и противиться не может. Крики чаек, переговоры рыботорговцев, запахи моря, специй, рыбы всё это Чонгук чувствует всеми своими порами. Меняет локации по щелчку пальцев, оказывается в закусочной с налетом старины. Занимает место за столом, окидывает взглядом кучу блюд, которыми, как бусинами, утыкан стол. Вдыхает ароматы жаренного мяса, лапши, бергамотный пар. Во взгляд закралась ревность, граничащая с детской обидой. У Валери в голове туман, перед глазами белесый пар от лапши и чая. На языке вяжет виноградная соджу и кровь от прикусанной губы. — Зачем ты здесь? — Речь еле подчиняется. Чонгук как ни в чём не бывало откусывает несуществующую свинину. Закидывает ногу на ногу. И буднично отвечает, — — Ты сама мне это показываешь. Чем больше стараешься о чём-то не думать, тем больше думаешь. И вот мы здесь. Милое свидание. — Если во взгляде обида, то в голосе — яд. — Уходи. — Цедит Валери сквозь сжатые зубы. Будто он какой-то кошмар, который можно прогнать. Тело знобит. Уютная закусочная с налетом старины кажется удушающе маленькой. Хочется выйти на воздух. Там как раз начинает валить снег. — Обязательно. Но сначала глянь на него. — Чонгук кивает на фантомного Чимина, и Валери приходится увидеть то, что в реальности от её взгляда ускользнуло. Принц фей смотрит сквозь стекло чересчур сосредоточено, на виске вздулась венка, прямые брови нахмурены. — На руки смотри. Взгляд перемещается на бледную кожу предплечий, они оголены рукавами футболки. Синеватые венки люменисцируют… в них будто фосфор бурлит. Голубые речки прячутся в хлопковой ткани. Чимин колдует, а за окном уже белая пелена снега. Аномальные для Кореи осадки. В тот день отменили все рейсы и перекрыли все выезды из города: слишком опасно для передвижения. Чимин остановил жизнь в огромном мегаполисе ровно на один день усилием воли. Зачем? — Кажется, нам сегодня отсюда не выбраться. — Складка меж бровей разглаживается, лицо озаряет белоснежная улыбка. — Пойдем искать ночлег? Внутри что-то предательски трещит, как лед. Гладь идеального дня покрывается трещинами. И Валери чувствует себя… обманутой? — Всё ещё веришь ему? Чувство такое, будто сердце сжимают тисками. Да так больно, что слезы вот-вот хлынут редкими каплями из глаз. Глаза уже щиплет, ни то от досады, ни то от бергамотового пара. Непонятно. — Говорил же, не такой уж он и прекрасный принц… Валери судорожно пытается найти оправдания. Чимин всего лишь хотел продлить их побег. Чимин хотел побыть с ней подольше. Разве это плохо? — А пойдём-ка дальше? Закусочная тает, затягивается паром и снегом, меркнет. Превращается в стены шикарного отеля. У Валери тогда дух перехватило, никогда раньше она не была в таких роскошных местах. Ресепшн, услужливый администратор и его дежурная улыбка, вопрос про два одноместных номера, отказ, невнятное бормотание про погодные условия и переполненность гостиницы, очередной вопрос про двухместный номер с раздельными кроватями, отказ. Всё это Валери уже видела. — А теперь посмотри-ка туда. — Чонгук бесцеремонно разворачивает девушку к ресепшену спиной, заставляет посмотреть на Чимина, отрицательно мотающего головой. Подающего знаки. — У нас остался всего один двухместный номер, но кровать двуспальная. Делать нечего, и Валери теперь уже с чувством непрошенного разочарования, соглашается. А трещинки все растут, множатся, не кончаются. Это… сердце трещит? Теперь уже глаза застилает мокрая пелена, которая вот-вот хлынет наружу. Досадно. Очень. Сказка, в которую она поверила, оказывается обманом. Маленькой хитростью, придуманной одним обворожительным колдуном. Девушка выдергивает руку из тёплых пальцев Чимина и переходит на бег. Тело слушается, покоряется. Лучший выход из сложной ситуации — бегство. Так она привыкла. Бежит к двери номера, но та лишь отдаляется. Хочет запереться за ней. Спиной чувствует погоню. Чонгук не отстает. Рука Валери обжигается о металл ручки, тянет вниз, толкает, а потом она падает. Падает в нору, во тьму, пролетает коридоры, комнаты, лица людей, пока те что-то шепчут. Валери пролетает всю Чонгукову жизнь, совершая путешествие к недрам его сознания. Ничего понять не успевает, плюхается в бархатное кресло. Обстановка знакомая: тяжёлые кроваво-вельветовые портьеры занавешивают окно, но не плотно, пропускают блеклый свет вовнутрь. Как всегда. Комната мужского общежития наполнена амулетами, артефактами; кое-какие вертятся, крутятся, блестят, меняют цвет, а еще полотнами. Множеством полотен. Тут пахнет масляными красками и растворителями, прямо как в мастерской. Спокойно. А еще табаком, воском, мускусом, сандалом и кедром. Этот аромат въелся в каждую поверхность и вещь в этой комнате. Так пах Он. На небольшой софе расположился и сам колдун. Он ее не видит и не слышит: слишком занят неизвестной Валери девушкой, сидящей на его бёдрах и страстно целующей его. Лямки ее тоненького, почти летнего сарафана спущены, фарфоровые плечи поблёскивают в свете свечей. Длинные волосы рассыпаются по спине каскадом кудрей. Лица не видно, но Валери знает, она — картинка. Очень красивая картинка. Настолько, что по сравнению даже с одним не силуэтом Валери себя чувствует блёклым пятном. Белой молью, бьющейся об оконное стекло. За ним, кстати, поливает дождь. Забавно поменяться с ним местами: теперь невольный наблюдатель и третий лишний — она. Чонгук целует девушку жадно (так же, как и ее когда-то). Сердце режут скальпелем, когда он хватает тонкие запястья, заставляя девицу упасть на него, а после протяжно стонет, когда их бёдра плотно соприкасаются. Глаза щиплет. Валери их отводит в сторону. Лучше не смотреть. Долго лицезреть сцену страсти всё равно не выходит: парочку заставляет прерваться хлопок дверью. На пороге темный силуэт, почему-то знакомый, но не совсем: этот чуть меньше ростом, аристократичный осанки нет, руки развязно в карманах, волосы ментоловые. Тэхен. Он не ждет приглашения, проходит внутрь, ничуть не стесняясь, и Валери еле успевает спрыгнуть с кресла, на которое падает он. Закидывает ногу на ногу, булавкой вонзает взгляд в сладкую парочку. Лицо перекашивается. Валери с диковинным интересом его оглядывает: вместо элегантных костюмов, строгих рубашек или изящных накидок джинсы и кожаная куртка. Дикая. В заклепках и цепях, с мешаниной рисунков по всей ткани. На лице нет привычной беспристрастной маски, в глазах дикий холод, вместо улыбки кривой оскал. Другой до неузнаваемости. — Чего приперся? — Спрашивает Чонгук, даже не утруждаясь сменить положение, смотрит из-за девичьего плеча на незваного гостя c явным недовольством. — Поговорить. — Тэхён тянет губы в улыбке, наклоняет голову набок, глядит. Глаза бегло осматривают девушку. — Привет, Юндже. Кажется, это та самая девушка, про которую они говорили ещё тогда, в воспоминаниях Тэхёна. Укол ревности к которой Валери ощутила ещё тогда. — А подождать это не может? — Чонгук начинает закипать. — Я тут немного занят… — Неа. — Тэхён хмыкает. Он откидывается на спинку кресла, кладя расслабленные кисти на подлокотники. Длинные пальцы по-прежнему унизаны перстнями. Чонгук увлекает девушку в ещё один поцелуй, кладя ладонь на заднюю часть её шеи, но она через какое-то время начинает противиться, поцелуй прекращает. — Твой друг так и останется здесь? — В голосе сквозит каприз. Так обычно звучит назревающая гнойником обида, Валери очень хорошо её слышит. — Его друг любит смотреть. — Тэхён запрокидывает голову назад, глядя сперва на побеленный потолок, а затем на девушку из-под полуприкрытых век, сам почти усмехается. Маленькое, почти кукольное лицо девушки некрасиво искажается, но она, наверняка, это считает милым: губы по-детски выпячены, идеальные брови складываются домиком. — Чонгук-и, скажи ему уйти. — Хнычет она, а Валери чуть не выворачивает от приторности ее голоса. — Вряд ли он это сделает, даже если я скажу… — Пальцы Чонгука вырисовывают призрачные круги на худощавых бёдрах, а Валери хочется сначала сжечь ее кожу, а потом вырвать его руки. Медленно сгорает, как и свечи горящие в комнате. — Выходит, то, что про тебя говорят — правда. Ты действительно странный. — Юндже язвит, и даже Валери чувствует, что зря она это. Тэхён хоть в лице и не меняется, но будто бы своим молчанием погружает комнату в тридцатиградусный мороз. — Что ещё обо мне говорят? — Тэхен находит на близ стоящем столике небольшой хрустальный шарик, разглядывает комнату через него. Сейчас он его интересует больше, чем разговор. — Ну… — Эта Юндже, кажется, не собирается слезать с Чонгука вовсе, обводит взглядом потолок, думая, как бы лучше сформулировать мысль, осторожничает? — Говорят, что ты после занятий запираешься в лаборантской и проводишь странные эксперементы, в библиотеке занимаешься чернокнижеством, изучая запрещенные тома… а как-то раз, тебя видели с такой старой, пыльной банкой… говорят, в ней были глаза. Человеческие. У меня от этих рассказов даже сейчас по коже мороз идёт. — Юндже демонстрирует скопище мурашек на фарфоровых предплечьях. Тэхён привычно хмыкает… с полуулыбкой, подпирает подбородок кистью, которая всё ещё удерживает хрустальный шарик. Он как раз чем-то смахивает на глазное яблоко. — И зачем мне целая банка человеческих глаз, как по-твоему? — Спрашивает он. — Говорят… что ты…их… — Юндже запинается, кажется, даже зеленеет, вдыхает через нос, а потом быстро проговаривает, — Ешь. Как те колдуны, про которых рассказывал старик Квон, которые едят глаза других ведьм, чтобы перенять их силу. Хрипловатый смех мешается с потрескиванием фитилей, запахом воска, шелестом амулетов. Тэхён со звоном кладёт хрустальный шар обратно. — А знаешь… Глаза ведь обладают невероятными свойствами и возможностями. Не зря говорят, что это зеркало души. С их помощью мы видим мир теней… магию. Ты, говорят, видишь тени лучше всех на нашем потоке, да? — Тэхён внимательно наблюдает за тем, как меняется прелестное личико Юндже: недовольство быстро превращается в настороженность, а затем… в испуг. — Не боишься… что я и твои сожру? Он смотрит пристально, упивается неподдельным страхом девушки, выдерживает паузу, а затем рассыпается в смехе. Она поднимает лямки сарафана, вскакивает с Чонгука, фыркает, и перекидывая волосы через плечо, зло бросает Тэхёну, — — Иди ты к чёрту! — Ураганом идёт к двери, чуть ли не сшибая с ног Валери, и затем добавляет, обиженно косясь на Чонгука, — Вы оба! Дверь за девушкой захлопывается, и Валери вдруг становится легче дышать. Наверное, потому что приторные духи исчезают вместе с ней. — Добился своего? — Разочарованно вздыхает Чонгук. Он всё ещё лежит на софе, будто девушка никуда и не уходила. — Да не переживай ты так, Чонгук-и. — Тэхён всё ещё улыбается, в глазах чертята пляшут от удавшейся шалости, — Прибежит ещё к тебе эта Юндже. После того, как мы её ухажера спровадим. Он, говорят, всё за ней вьётся. Сказанное воспроизводит должный эффект: точеная челюсть Чонгука сжимается, меж бровей залегает морщинка. — Чертов Минджун… неужели я не доходчиво ему объяснил? — Нам ещё над курсовой корпеть, а ты и на девчонок время находишь… — Тэхен встаёт с кресла, начиная разглядывать различные предметы в комнате друга. — Знатно нам этот подонок поднасрал, скажи? Чонгук внимательно следит за каждым действием Тэ, будто тот способен навредить холстам нечаянным движением. Слишком ревностно отстоится… к своей собственности. — Ага. — Бросает он. — Ты еще не обдумал мое предложение? Юноша останавливается у одного холста, приковавшего его внимание. Судя по бликам, голубовато-серая краска еще не успела высохнуть. Картина совсем свежая. Валери тоже хочет увидеть, что же заставила Тэхена остановиться именно там, и делает шаг в глубь комнаты. — Послать Минджуна в шепчущую лощину? — Ну да… Хотя… — Из-за плеча друга Валери видит то, что ей хорошо знакомо и то, что одним своим видом может заставить сердце покрыться льдом — на картине арка из множества веток, ведущая в лес. — Вижу, что об этом ты все-таки думал. — Думал. Но. — Непривычно слышать от тебя «но». — Тэхен замирает перед картиной, точно стоит в галерее. Чонгук наконец расслабляется, растягивается на софе, откидывает голову на подлокотник, смотрит в потолок, — Их даже два. Первое: как ты вообще узнал про это место? Второе: это точно безопасно? — Чонгук-и, это местная страшилка для детей. Я удивлен, что ты про неё не знаешь. Найти эту арку в лесу было не так уж сложно. По правде говоря, я наткнулся на неё случайно, пока искал место, чтоб курнуть, когда съебал с пары Квона. — Ты и пропуск пары у Квона? — Чонгук ушам не верит. Скорее, ад замерзнет, чем Тэхен прогуляет пару. Посещаемость у него идеальная. — Кто ты и что ты сделал с Тэхеном? — Ой да брось. Год только начался, а старик уже заебал, ничего нового, все одно и то же. Это и есть хваленая академия, в которую мы так рвались? — Ты разочарован? Тэхен отрывает от картины взгляд, возвращается на прежнее место. Треплет мяту волос. — Чтобы быть разочарованным, нужно сначала очароваться. — Философски выдает он. — Сплошная и беспроглядная скука, новой и полезной информации ноль или же по капле приходится ее выжимать. Эти старики будто не хотят, чтобы мы узнали все. Наши возможности безграничны, а мы учимся делать дождь. Еда в столовке не впечатляет. Библиотека тут завидная, признаю. Единственное, из-за чего тут стоит торчать. И то, многие книги под запретом. Так, может, хотя бы повеселимся плюсом? — Ты ведь знаешь, я не против веселья. Но, вот тут то и появляется ещё одно маленькое «но». — Как-то слишком много «но» для одного разговора. Чонгук неожиданно садится, упирает локти в коленях, собран и метает в Тэхена кинжальный взгляд. — Юндже не зря заговорила про сплетни. Мы с тобой обрастаем слухами. Знаешь какими? — Про то, что я леплю франкенштейна в лаборантской после уроков и обедаю ланчбоксом с человеческими глазами? — Знаешь как нас с тобой называют? — А взгляд все глубже и глубже, — Если бы ты выбрался из библиотеки хоть раз и начал слушать, то ты бы знал. Психопат и его ручной пёс. Думаю, объяснять не нужно, кто есть кто. Расклад такой: я якобы выполняю грязную работу, а ее поручаешь ты. По малейшему мановению мизинца с командой «фас». И знаешь, друг, — Чонгук глядит на второго колдуна исподлобья, губы изгибаются в странной усмешке, — В этом действительно есть доля правды. Несмотря на жар свечей по комнате расползается холод. Валери это кончиками пальцев чувствует. Тэхён молчит, думает, вслушивается в тиканье сразу нескольких часов, а потом резко и гортанно смеётся. Смех почему-то похож на лай. — Только не говори, что и сам в это дерьмо уверовал. — Всё ещё с улыбкой говорит Тэ, — А чья была идея залить в столовой каток? А столы и стулья в кабинете Кенхи прикрепить к потолку, под стать старой летучей мыши-Кенхи? Запереть дворняжку Манобан в подвале с Юнги-хеном в полнолуние, чтобы посмотреть у кого первее хвост отрастет? — Последнее ты придумал. — Тут же поправляет его Чонгук. Голос звучит как-то резко и колко. Прямо как тогда, в их первую встречу в коридоре. Валери тогда будто ведром ледяной воды окатили, а он всего лишь сказал что-то типа «глаза разуй». Грубо до ужаса. — Аа… — Тэхен в изумлении поднимает брови. Но лишь на секунду. — Я уже и запамятовал. — В этом и соль, Тэхен. — Чонгук, как истинный хозяин комнаты, с места так и не сдвинулся. Вновь расположился поудобнее на своей софе, правда гость его теперь будто не волнует: колдун наблюдает за танцем пылинок в бледном оконном свете. Или просто не решается посмотреть в глаза? — Я придумал залить каток в столовке. Ты — запереть оборотня и кицунэ в подвале, пока один их них не загрызёт другого насмерть. Я придумал перенести стулья и парты на потолок, ты в тот же день придумал поджечь лабиринт… — Уловив твою аналогию, в свою защиту добавлю, что не горящим пламенем… Так… бутафория. Лабиринт тогда даже не пострадал. Но эффектно же все равно было? — Теперь уже Чонгука поправляет Тэхен. — Это неважно. Молва так или иначе идёт, мол Ким младший раздаёт приказы своей ручной собачонке. И мне не нравится то, какой дурной славной мы обзаводимся. Тэхён складывает пальцы в замок, думает о чем-то пару мгновений, а затем в тишину вопрошает, — — Тебе не нравится дурная слава или то, что тебя называют собачёнкой? Капли, бьющие по окну говорят вместо собеседников. Часы размеренно тикают. Валери даже боится дышать, будто дыхание выдаст ее присутствие в комнате. — К чёрту, Тэхён. Суть даже не в этом. Мне плевать, что про меня говорят. Дело в самих выходках, что мы творим. Открой глаза и сам подумай. Мои идеи по сравнению с твоими — детский сад, детский лепет! — У Чонгука лопается терпение, он всплескивает руками, ударяя ладонями по коленям. Встаёт с софы, начиная расхаживать по комнате, — Эти идеи граничат с несчастными случаями, Тэхён. И могут иметь катастрофические последствия. — Надо же, сам Чон Чонгук учит меня морали. Тот самый Чон Чонгук, что потащил однокурсниц в вампирский бар… в качестве закуски, стало быть? Тот самый Чон Чонгук, что отправил противника по боевым искусствам в кому на пару дней? Тот самый Чон Чонгук, что взял на слабо пару придурков на вызов ёкая в комнате общежития? А ведь это только начало списочка. Мне продолжать? — Тэхён строит невинное лицо, пока Чонгука сковывают льды. Он прекращает ходить по комнате, сжимая кулаки, челюсть напрягается, глаза искры метают, — Не строй из себя святого, Гук-и. Ты далеко не такой. А в академии и вовсе хватку потерял. Только почему-то плохим пытаешься выставить меня. Вопрос: зачем? Чонгук не находит ответа, молчит. — Да брось, братишка, это ведь мы. Ты, да я. Против всех. — Тэхен расслабляется, больше не находит интереса в спорах, словесных баталиях, играх, откидывается на спину кресла, обмякает. Перстни на пальцах меркнут. — Так. — Чонгук согласно кивает. — Тогда не вижу каких-либо причин откладывать идею с лощиной и Ли Минджуном. Если карма не наебёт его, это будем мы. Всех троих внезапно отвлекает посторонний звук: удар кулаков в дубовые двери. Незапертые двери. Это тоже часть воспоминаний Чонгука… или…? Точно нет, ведь когда дверь отворяется, на пороге он — собственной персоной. Зол, ещё более напряжен чем его версия-воспоминание, запыхавшийся, будто после долго бега… оглядывает собственное воспоминание: фантомных Тэхена и себя. Пришел прятать свои секреты, да опоздал. — Долго же ты меня искал… — Внезапно говорит она. Как оказалось, скелетов в шкафу Чонгука предостаточно, и уходить она не хочет, пока не отыщет ещё хотя бы парочку. — Но это ещё не все. Прикидывает как бы поступить, куда двигаться: ведь путь к двери перегорожен им же, других дверей нет. И если еще вчера Валери не планировала рыться в костях, хранящих чужие секреты, то теперь она намеревается выкопать каждую. Валери, может, безумна, раз разгоняется и прыгает прямиком в окно. Телом пробивает витражное стекло, даже не чувствуя удара. Слышит лишь треск стекла. Или своих костей? По ощущениям будто в холодную воду ныряет. Приземляется девушка на мраморную плитку коридора. На нее таращится уроборус — бесконечно поедающий себя змей. Меж двух колонн Валери видит два силуэта. Правда распознать, кто это, довольно сложно: зрение резко ухудшается. Да и в голове звенит так, что приходится зажать уши руками, надеясь от этого звона избавиться. Через пару мгновений всё проходит, но общее состояние не улучшается: тело наливается свинцом, и Валери приходится сделать пару шагов навстречу тем двоим, чтобы услышать их разговор. Это Чонгук. И Дженни. — И что теперь сделаешь? Как распорядишься этой информацией? Будешь меня шантажировать? — по голосу Чонгук. — Может и буду. — Девушка вздергивает подбородок, победно глядя на собеседника. — Хватит уже ломать комедию, все и так знают, что ты мне с первого курса нравишься. — И что? Я должен смутиться? Как будто это был секрет? Ты никогда не дождёшься от меня той реакции, которую хочешь получить. Я тебе ещё на первом курсе это ясно дал понять. — Да ладно? Любой бы убил, чтобы быть со мной. Парни выстраиваются в очередь только чтобы поболтать. — Про себя Валери думает: «И в чём она не права?». Дженни слишком хороша, чтобы бегать за кем-то. — Ну так и болтай с ними. Есть ведь из кого выбрать. — В голосе Чонгука сквозит скука, он скрещивает руки на груди, начиная покачиваться на ступнях. Губу нижнюю закусывает, а именно колечко. Валери не разу эту привычку за ним подмечала. — А я не хочу. Знаешь, мы в этом с тобой похожи. Ты такой же, как и я, упрямый. И то, что легко даётся, мы не хотим. — Ну и смысл продолжать этот разговор тогда? Ты мне неинтересна, ты это и сама прекрасно понимаешь. — Что, совсем неинтересна? — Дженни бросает своим убийственным взглядом вызов, делает шаг вперёд, о чем говорит едва слышный удар шпильки о мрамор, и Валери даже дыхание задерживает: Дженни осмелилась подойти слишком близко, вопрос в том, как отреагирует Чонгук. Но не успевает он понять что к чему, как её тонкая бледная ручка ныряет за ткань его чёрных джинс, вызывая типичную мужскую реакцию на подобное действие: напряженный вдох, напрягшиеся мышцы. А на алых губах победная улыбка играет, — Что, даже так? — Вынь руку из моих штанов, пока не отсохла. — Челюсти сжаты, глаза искры метают. Дженни повинуется, наконец, отступя назад, вновь прижимаясь спиной к колонне. Глупо хихикает, будто не сделала ничего такого. — Лгунишка. Голова идет кругом. Слишком много разочарования теснится на ее плечах. Груз неподъемный. Чонгук не на шутку рассержен, делает угрожающий шаг вперёд. Будто придушить её хочет, но рука останавливается, упирается в стену рядом с её головой. — Чего ты добиваешься? Зачем таскаешься за мной, как собаченка? Ей вечно насолить хочешь? Лезешь не в свои дела? Будто это что-то изменит. Ты мне не нравилась. Не нравишься. И не будешь. — Последние предложения Чонгук проговаривает с отчетливыми паузами, пытаясь до собеседницы достучаться. Только вот таким, как она, всегда плевать. Такие, как она, привыкли получать то, чего хотят, любыми путём. Такие как она, капризные дети. — Что, даже когда твоя ненаглядная бросит тебя, когда обо всем узнает? Слова начинают звучать как из-под толщи воды, и Валери приходится напрягаться, чтобы их услышать. Свет в коридоре теперь часто мелькает… или это у неё в глазах? — Чего ты хочешь? — Поцелуй меня. — Последнюю реплику Валери слышит едва-едва, будто буквы по отдельности, которые сама складывает в слова. — Не здесь. В Холле. При всех. — Чтобы она меня бросила из-за того? — Зато твоя маленькая глупая девочка не узнает правды. Вот оно. Вот, что Валери необходимо узнать. Но слова как назло ускользают. Её будто выталкивает на поверхность водоворота по обратной спирали. — Пора уходить, разноглазка. — Знакомый голос и внезапное касание к запястью отрезвляют. Сначала Валери думает, что ей это всё только мерещится, но за своим плечом она действительно видит Тэхёна. Не фантомного, не из воспоминаний Чонгука, а того самого, что сидел с ней в аудитории. — Но я… я ещё не узнала… — Валери отчаянно хочет остаться, оттолкнуть его руку, уцепится за сценку, что сейчас разворачивается перед её глазами, дослушать диалог до конца. — Ты делаешь плохо, не только себе, но и ему. — Тэхён кивает на замершего у колонны Чонгука. — Чем дольше ты тут торчишь, тем больше поджаривается его мозг. Идём. Девушка в последний раз глядит на парочку, расположившуюся в тени колонны, и нехотя делает шаг навстречу Тэхёну, хватается за его протянутую руку, но вдруг проваливается: мраморный пол превращается в лед, вмиг треснувший под ней. Ртом заглатывает ледяную воду, которая раздирает легкие. Всё это уже было. В голове Тэхёна. Почему повторяется и здесь? Валери медленно умирает. Мучительно. От разрывающихся легких, от нехватки кислорода в мозгу. Выныривать в реальность — хуже всего, похоже на смерть. Жуткую и болезненную. Веки свинцом налились, раскрыть их чудовищно тяжело, голова гудит, горло дерет, каждая кость в теле превращается в неподъемный расплавленный метал. Напротив Чонгук. Бледный. Глаза закрыты. Чёрные брови надломлены. Лоб покрыт испариной, облеплен угольными прядями. Из носа темными струями течет кровь. Ни на руках, ни тем более на лице, нет черной краски. Руки и вовсе безвольными нитями вдоль тела повисают. Медленно он приходит в себя. И кажется, ему ещё хуже, чем ей. — Что ж, студентка Янг, вы видимо забыли суть задания, и решили студента Чона прикончить. Разочаровали. — Голос Кёнхи неприятно бьет молотом по голове. На плечах Валери внезапно чувствует чужие руки. Позади Тэхён. Помогает ей подняться со стула, пока Чонгук с него чуть ли не валится. И Валери даже не понимает, почему помогают именно ей, а не ему. Всё в тумане. Первым делом она глядит на свою белую рубашку: убедиться нет ли там пятен крови, вдруг и у неё из носа тоже хлещет. Но, к счастью, рубашка чиста. — А я то уж думала… вы — юное дарование. — Вздыхает Кёнхи. Правда, Валери до её разочарований нет никакого дела. Сейчас она заинтересована в том, чтобы свалить из аудитории и побыть вдали от этого всего. Переварить увиденное и услышанное. В одиночестве. Так она и делает. Забивает на всё и на всех, выныривает из рук Тэхёна и направляется к двери, пропуская мимо ушей все последующие возмущенные реплики Кёнхи. Закрывает за собой дверь аудитории мановением руки. Впервые.

***

Холодная вода бодрит и приводит в чувства. Струйками под ворот белой блузки забегает, лижет шею. Валери глядит в мутные глаза в зеркале, прогнать туман в голове пытается. Легче. Становится намного легче. Вновь к крану опускается, влажными ладонями по щекам ударяет, а когда поднимает голову, в зеркале уже находит не только свои глаза. Там ещё одни — акварельные, лединистые, волшебные — принца. — Ты как? — Чимин заботливо убирает ее мокрую прядку со лба за ушко, а сам уже вплотную стоит, шепчет. Личного пространства снова ноль. — Нормально. — Валери кивает, врет. Ничего не нормально. До сих пор ног не чувствует, руки трясутся. — Ты как здесь… — Это мужской туалет, глупенькая. — Он улыбается, как всегда приторно-сладко, хитренько. А она и правда глупенькая, раз в бреду не смогла отличить табличку женского туалета от мужского. Хотя вроде четко помнила, куда идет. Очередной трюк? — Долго я пробыла в… — Слова путаются, на языке рассыпаются. — В чонгуковой бошке? — Чимин и рад их подобрать и собрать в предложение. Очень уж услужливый принц. — Минут двадцать. Кошмарно долго, по правде говоря. Мы чуть не уснули. Насколько все плохо? — Хуже, чем в первый раз… — Валери осекается, добавляет, — На первом занятии… — Немудрено, мне бы ещё херовей было, окажись я в его котелке… Ух… — А сам все ближе и ближе. Бёдра в ее упираются, руки по обе стороны от туловища на тумбе. Блокируют. — Как-то раз я побывал у Намджуна… вот где реальный хаос творится, а с виду такой ботан… Давай встречаться? Чимин до жути непоследователен, импульсивен, точно шквальный ветер, снегопад. Засыпает с головой. Валери от слабости головой падает на худое плечо, опускает веки, пока поцелуи-бабочки по правой щеке парят. Смотрит на отражение в мутном зеркале, там двое красивых молодых людей застыли, точно с картины. Девушка увядающая, хоть заполивай; капли влаги, разбросанные по лицу и волосам, не спасут. Мокрые пряди по белому хлопку рассыпаются. Кожа бледная, призрачно-жемчужная. У него — песочная, золотистая (песок, тронутый летним солнцем), с привкусом соли (Валери знает). Он — пышущий жизнью, под ресницами стынут льды, губы— запретный плод. Она — как мел белая с лиловым отливом синяков под глазами от недосыпа. С заточившимся лицом, подбородком, скулами: вся из углов и сколов. На тень похожа, но красивую. Признаёт. В его руках сияет, жемчугом рассыпается, тает, пока губы со вкусом эдемских яблок свой нектар тонкими струйками на шее оставляют. Он холодные капельки слизывает, в ответ щедро поцелуями угощает. Нежными-нежными, но запретными. Валери знает: нельзя. Почему нельзя — не знает. Но разрешает. Пальцы, унизанные перстнями, у пуговиц промокшей рубашки парят. Одну из них в свой плен ловят, расстёгивают. Над ухом рваный выдох, где-то под крестцом — чужое напряжение и похоть. Золотые пряди на ее плечо падают, Чимин, кажется, увлекается в своих яблочных поцелуях. А Валери каждую детальку ловит, будто не с ней все. Она в тумане, она в анабиозе, это все — гипноз. Она лишь сторонний наблюдатель, которому интересно, что же дальше в мутном зеркале вырисуется. Принц ловко в свои сети ловит пластик пуговиц, одну за другой расстёгивает, отодвигает ткань, в мутном зеркале больше жемчужного мрамора теперь видно и кружева. Тёплая ладонь под рубашку прокрадывается, а кажется, что под кожу. Касается, греет, ласкает, терзает… сквозь то самое кружево. Губы находят мочку, ямку между уголком челюсти и шеи (режутся об осколок). Чимин ловко по всем ее углам и сколам путешествует. Хоть бы не порезался, она ведь вся такая: острая до ужаса. А напряжение чужое под крестцом все сильнее, трется, упирается под звучную симфонию срывающихся с губ стонов. Все происходит сумбурно, дико, выверено: таинство, лишь им известное. Чимин шипит, по коже скользит, соблазняет. Нектар губ сладок, отказаться тяжело. И тело, как назло, ослабленное: как пластилин, бери да лепи что хочешь. Он и лепит. Холодная глина быстро в его руках нагревается до запредельных температур, поддается, тает. А тепло этого она давно не чувствовала. Чувствовала себя куском холодной безжизненной глины. Он же в неё жизнь вдыхает. — Подумай насчет меня? — В ушко шипит. А голос яблочно-сладкий, отправленный. Она слабо головой дергает, сдаться хочет. Нет сил. Ни противиться, ни саму себя обманывать. Она его хочет. Хочет сильно: внизу узлы морские и яблочный нектар. И на место плевать. Она даже готова ему отдаться в тёмном мужском туалете академии, в мутном зеркале, отражаясь. Лишь бы он эти узлы морские развязал поскорее (он ведь мастер, у моря рос). — Мы так клево смотримся вместе. — Ещё один отравленный выдох. Звон бряшки ремня, шелест джинсы’, складок ее юбки, горящие ладони мрамор бёдер греют. — Дверь можно было и закрыть. Тело холодеет до запредельных температур, душа покрывается настом. Запах яблок, мускуса и зеленого чая выветривается точно ледяным сквозняком. В зеркале омуты чёрных глаз дыру прожигают. Лицо тоже из углов и сколов с лиловым отливом. А ее — распаленное, вишней тронуто: к губам кровь прилила, больше на мертвеца не похожа. Валери в стыду, в похоти, вине. Чимин фыркает недовольно, белые полы ее рубашки задёргивает, руками пытается ее спрятать — Чего я там не видел? — Саркастично тянет Чонгук. Проходит к соседней раковине, совсем не смущенный. То же самое проделывает, что и Валери минутами ранее. Ей самой под струю ледяной воды нырнуть охота. Остыть. От неё точно пар пойдёт. Зло пуговицы застегивает, вкус яблок выдыхает, разглаживает складки серой юбки. Узлы внизу живота сами собой развязываются. — Сгинь… — Снова Чимин шипит. С отчаянием каким-то. А Валери снова в лёд обращается, в мертвецкую тень с лиловым отливом. И даже жемчужное сияние гаснет. Чонгук смешивает кровь с прозрачной водой, рассыпает капли по бледному лицу, на них двоих глядит, — — Места получше нельзя найти было? Экстрима захотелось? Снова шипение в уши заползает. Традиционное корейское «айщ» так похоже на змеиный шепот. Валери ничего не отвечает. Ветром вылетает из туалета. Мужского, между прочим.

***

Валери запуталась. Запуталась и распутаться не может. Она — сплошь бесконечные нити клубка. Мысли жуками копошатся в черепной коробке, разбегаются по костям, рукам, пальцам. Скребутся. И устраивают дебаты. А в груди и вовсе непонятное пресное месиво из чувств: обида, ревность, вина, любопытство, вина, тоска, вина. Вины как-то многовато. А дебаты вот о чем: По одну сторону от неё призрачные беспроглядно-жгучие глаза, ревность, горящее сердце, родные руки, лицо предателя. По-другую принц, обещающий зимнюю сказку: наст ледяной корки, еловый аромат рождества, медовое тепло и яблочный нектар на сладких губах. Мокрые поцелуи в шею и трепет под хлопком рубашки. Жуки все кричат: «Выбирай, выбирай!», а другие перекрывают: «это все обман!». Одного любит, но он предатель. Пощадить нельзя. Другого тоже любит, но не так. Зато он любит её. Или играет? Сложно. От шума и ора внутренних голосов, шороха в черепеной коробке хочется скрыться и сбежать в стены библиотеки. Там только шорох страниц и необъяснимое тэхёново спокойствие. Но Тэхён сегодня вечером занят, и потому Валери коротает этот самый вечер в одиночестве. К счастью, дверь отворяется. В проходе лисья мордочка мелькает, хитрая, хорошенькая, родная. Лиса держит в руках две дымящихся чашки чего-то ароматного, морщит забавно носик и проскальзывает в комнату. Вручает Валери кофе с шоколадкой, а сама усаживается на пол. Кутается в кардиган крупной вязки: в Академии резко похолодало, ведь на улице температура воздуха тоже понизилась. — Не спишь? — Спрашивает. Часовая стрелка давно убежала за полночь. — Ты в порядке? А Валери, конечно, не в порядке, и она даже не врёт, когда честно отвечает, — — Я запуталась. Всю неделю пыталась распутаться. Всех и вся избегала. Думала и думала. Обе молчат немножко. Лиса отпивает кофе, производя такой булькающий забавный звук. — Давай тебя распутывать. — Снова морщит носик. Чёлка щекочет ресницы. Отросла. И Валери вдруг чувствует вселенскую благодарность. Тянется за кофе с шоколадкой. За них она тоже вселенски благодарна. — Я люблю его. — Признается. Чистосердечно. Как будто в преступлении. Полушепотом. Долго же сама с собой спорила, чтобы понять всех жуков внутри. — Он козёл. — Лиса выносит вердикт, жуя молочный шоколад. И Валери с этим вердиктом полностью согласна. Удивительный факт: Лиса сразу понимает, кого имеет в виду Валери. — Знаю. — Подтверждает. А потом добавляет, — Но я люблю его. Снова молчат. Лакают горячий кофе. Греются внутренним теплом. Ледяные руки оттаивают. Реки внутри тоже. — А Чимин? — Дверь скрипит, в проёме виднеется сонная мордашка Розэ, — не спите? Неудивительно, что все уже в курсе того, что у них там с Чимином вихрем завертелось. Всё-таки, слухи разносятся быстро. А Академия — очень даже среда благоприятная для их роста. И процветания. Розэ котенком ныряет в комнату, ежится, ныряет в кардиган Лисы. Глаза трёт, и теперь на Валери моргают целых две пары любопытных бусинок. — А Чимин, кажется, любит меня. — А ты его? — Лиса переходит на шёпот, будто сейчас узнает большой-большой секрет. Валери бы тоже хотела этот большой-большой секрет знать. Да только как? В черепной коробке копошится миллион жуков, а в груди кисель из непонятных чувств. — Конечно, я его люблю… Но… — Правда каким-то горьким нектаром из яблок вяжет на языке, — Но… — Не так? — Розэ шепчет. Розэ обладает удивительным даром: несмотря на то, что тени она видит, как слепой котенок, души людей — насквозь. Проницательность — ее конек. Не зря же на таро гадает. Да и не только. — Не так. Молчание. Глоток горячего кофе. Розэ отпивает из кружки Лисы, Валери из своей. Горько-сладко. Жуки затихают. — По моему, выбор очевиден. — Лиса вмиг делается серьёзной. А прямая чёлка ещё большей серьёзности придает. Валери надеется, что подруга сейчас скажет про то, чтобы выбирать сердцем, но это было бы слишком хорошо и на Лису не похоже, — Между парнем, который целует другую и парнем, который влюблён в тебя, я бы выбрала второго. Моя б воля, первого я бы придушила этими руками… Руки её и правда сжимают чашку так крепко, что Валери кажется, что она вот-вот треснет, а горячий кофе на фарфоровые колени подруги польётся. — Но я… — Скажешь, что любишь его, ещё раз, я тебе тресну. Он нам не нужен. — Лиса шипит как-то почти по-лисьи. — Но я… — А Валери и правда тянет сказать «люблю его», но она прикусывает язык и говорит совершенно другое, — Когда я была в его голове, я видела там кое-что… странное. Подруги смолкают, хлопают ресницами так, что аж слышно, внимательно слушают, — Я видела его с Дженни, и выглядело всё так, будто… — Жуки снова начинают стрекотать, а по рукам чернильные цветы ползут, — Будто она его шантажирует чем-то. И поцелуй этот… мне начинает казаться лишь игрой. Розэ и Лиса молчат. Переваривают. Хлопают ресницами. — Даже если это и так, то он мог и не идти у неё на поводу, ведь так? Это же, мать его, Чон Чонгук. — Лиса вспыхивает, всплескивает руками, отчего Розэ приходится вновь кутаться в её кардиган. Кофе чуть не выплескивается из кружки, и подруга его предусмотрительно забирает. Лиса может быть очень эмоциональной. — Нет, ну серьёзно, не поверю, что кто-то может ему приказывать! — Ну а если там что-то серьёзное… — Голос Розэ — звон серебряных колокольчиков. Она тут же семена сомнений сеет. Даёт им прорасти. А у Валери и так в голове уже их целый лес. А в них жуки. — Тогда… выясним это. — Лиса хмурит брови под челкой. Допивает кофе. — Как? — Дай телефон. А потом Лиса яростно стучит по экрану, будто хочет наподдать самим буквам, или буквами Чонгуку. Потом вслух читает своё на удивление сдержанное, но всё же отчасти гневное сообщение. Валери с Розэ одобрительно кивают, но Валери всё же просит пока что сообщение не отправлять. Они какое-то время сидят в тишине. Слушают копошащихся у Валери в голове жуков. Греются, теплеют. — Всё равно не обижай Чимина, Вал. — Вдруг звенит Розэ. Тихо-тихо. Откуда-то из кардигана Лисы. — Он не такой уж и плохой. — Не знаю, Рози. — Валери очень любит так её называть, как-то по-свойски, что ли. Она вспоминает злосчастный урок Кёнхи, голову Чонгука. Тэхёна, совсем на себя не похожего, предлагающего какие-то страшные вещи. Что в душе у Чимина и гадать жутко. И зачем он все это подстроил? — Тут у каждого припрятан шкаф со скелетами. И у каждого скелета тоже по своему шкафу… и… я уже не знаю, кому верить. — Верь нам. Подруги молчат. Смакуют вкус кофе и молочного шоколада на языках. Сладко. И тепло. В комнате мурлычит Фемида. Горит настольная лампа. Уютно. — Классно будет на каникулах никуда не поехать, остаться тут одним и пить земляничное вино из винного погреба Розэ… — Вдруг говорит Лиса. — Позвать Намджуна, Джина, Тэхёна, Юнги… так уж и быть, братца… играть в правду или действие, например… или просто болтать. — Дополняет Розэ. — А Гуку всё-таки напиши. — Да. Напиши. — Подтверждает Розэ. Валери смотрит на горящий экран с не отправленным сообщением. Палец зависает над кнопкой «отправить». Думает, прислушивается к жукам. Хочет ещё подольше пообижаться, но дольше уже некуда, терпение по швам трещит. Но отправить сообщение не успевает. Телефон в руках начинает гудеть, на экране появляется «художник-извращенец». С круглыми глазами она показывает телефон подругам, а те кивают, мол «отвечай»! Руки холодеют, и кажется, что и кофе-то уже не пила. Никакого тепла от него не осталось. Валери прочищает горло, прогоняет жуков, отвечает сдавленно, — — Алло? Вместо знакомого голоса, шум. Вместо извинений громкая музыка и гам людей. А потом она слышит кого-то знакомого, но явно не Чонгука. — Привет, пташка! — Хосок. — Тут… эээ… такое дело. Один наш общий знакомый сейчас в моём баре и не в очень дееспособном состоянии. На фоне доносится невнятное мычание уже безошибочно Чонгука. Что-то типа «Вааа–мриии». — Ну как бы, он функционирует, но очень плохо. Сам назад не доберется. Заберешь? — Вот так большой и страшный Чон Чонгук превратился в котёнка, которого теперь нужно откуда-то забирать. — Почему я? — Валери спрашивает, а сама начинает думать, как ей вырваться в Сеул, каким образом заказать такси и прочее… в академии это проблематично. Прежде она ее покидала лишь с помощью друзей. — Потому что этот дурень полчаса мычал твоё имя и пытался тебя набрать, а потом начинал плакать и пить, успокаивался и снова открывал твой контакт. А потом все по новой. Хосок сказал «плакал»?! — Так ты приедешь? Валери молчит. Пытается что-то прошептать подругам, выпросить совет. Судорожно вздыхает и уже точно знает ответ, — — Буду через час. Потом подруги мотают головами, хотят осуждающе цокнуть языками, но вовремя себя тормозят. Выпутываются из кардигана и кофейной дремы, заботливо собирают подругу, заказывают такси, укутывают её в безразмерную кожанку, бордовый шарф и свои объятия. Когда Валери дергает ручку двери, Розэ звенит своим серебристым голоском, — — Только… Чимину сердце не разбивай, Вал. Он не плохой. Валери, конечно, этого делать не намеревается. Просто заберёт пьяного бывшего из бара. Это ведь не преступление? К тому же, Чимину она ничего ещё не обещала. Кое-что ещё щекочет изнутри: не все жуки передохли. — Лиса, — зовёт она. Та вопросительно блестит глазами-пуговицами, прячет их под челкой. — Это правда, что на первом курсе Тэхён стравил тебя с Юнги в подземелье замка? — Легкие превращаются в сухофрукт, утрачивают функцию дыхания. Лиса медлит, хмурится, ныряет в прошлое, должно быть, а затем отвечает, честно, — — Правда.

***

Сеул неизменно сверкающий, один большой светлячок, манящий своим сиянием. И родной. Оказываясь здесь, Валери вечно думает, что академия — всего лишь плод ее больной фантазии. Место, которого не существует. Бар Хосока по-прежнему зияет алой вывеской. Только сейчас Валери понимает, насколько говорящее название выбрал Хосок. Кровавая Мэри, кажется, сегодня переполнена. Судя по количеству людей, уже сильно не в кондиции, проветривающихся на улице. Валери собирается с духом, по кускам, по слоям краски, на которые ее разбил Чон Чонгук. Радуется, что разговаривать с ним не придётся. И радуется, что все же его увидит. Всё это напоминает хождение по грани. И ей очень нравится по ней ходить. Спускается в подвальное помещение, ныряет в красный неон, проталкивается сквозь толпу танцующих, быстро находит барную стойку. Хосок в фирменном костюме-тройке, жилетка на голое тело, светит своей улыбкой, как маяком. Валери идёт на ее свет. Он виртуозно соображает коктейли, в ловких пальцах то и дело мелькают барменские предметы, ингредиенты, бокалы. — Ты долго. Но выглядишь чудно. — Хосок позволяет себе мимолетный хищный взгляд (и совсем неуместный, а потом шлепает уснувшего на барной стойке друга по спине. Тот мычит что-то нечленораздельное, и кажется, никуда идти не собирается. — Получите, распишитесь. Может, и тебе коктейльчик намутим, пока он в чувства приходит? Она здесь не за этим, поэтому вежливо отказывается. — Что прикажешь с ним делать? — Девушка понятия не имеет, как растолкать причину своего завтрашнего недосыпа. — Толкни его со стула, и, может быть, он проснётся. — Хосок пожимает плечами. — Или… расскажи, что за драму я пропустил? — Если вкратце, мы расстались. — Тогда этот коктейль для разбитого сердца. — По гладкой барной стойке скользит граненный стакан. — Начнём с чего полегче или сразу шоты? Валери не изменяет своей традиции пить неизвестные напитки, прямо как и девочка из небезизвестной сказки. Пьет. — Сразу шоты. — Парадокс: приехала забрать пьяного бывшего, в итоге напьется сама. На здравый рассудок переваривать реальность слишком сложно. — А вы вообще встречались? — Хосок глядит на неё из-под блискучих стекол очков. Различает по рюмкам что-то горючее. Больно. И горько. И горячо. Вопрос застаёт Валери врасплох. И правда, вдруг она себе это всё придумала, а Чонгук на самом деле игрался? — Не помню, чтобы Чонгук с кем-нибудь вообще встречался. Обычно просто спал. — Это уже неважно. Неважно, потому что утонет в спирте. Валери опрокидывает шоты один за другим. Хосок смотрит не без восторга, — — Именно так и лечат разбитое сердце. Валери не знает, что туда намешал Хосок, но получилась адская смесь. В голову ударяет моментально, пол под ногами плывет, а в куртке становится чудовищно жарко. Но на трезвую она Чонгука не вынесет, нет. — Вал…рерьи… — Чонгук подаёт признаки жизни, мычит, разлепляет глаза, стеклянные и туманные. Влюблённые? Или снова кажется. Он разбит. Смотреть больно. — Ты приехала? Поехали… обратно… Валери добивает последний, жмёт плечами: душещипательную историю Хосок сегодня не услышит. Но что поделать… Она сгребает покорного Чонгука со стула, ныряет ему подмышку, становится опорой. Жаль, он для неё таковой не стал. Он запинается, льнет к боку, распаленный и хмельной. Обычно мертвенно бледные щёки малиновые, губы кроваво-красные. Парфюм мешается с запахом алкоголя и табака, и Валери познаёт новое сочетание ароматов. От него исходит жар, от него трясёт, ещё чуть-чуть и Валери вспыхнет. Они не без труда преодолевают лестницу из подвального помещения, оба рискуют свернуть шеи, но остаются целыми. Исчезают в такси, и Валери все тревожится, как бы Чонгук не заблевал салон, потому что судя по виду, выпил он до чертиков и космических звёзд много, места себе не находит в салоне: сначала утыкается горячим лбом в стекло, роняет голову в ладони, а потом расплывается у Валери на плече. Пьянит спиртным дыханием и что-то мямлит. А Валери все сильнее пьянеет в тепле салона. Щеки горят, тело ослабевает, в голове приятный туман. — Куда мы едем? — Речь вдруг становится более-менее связной, Чонгук говорит сквозь сон. — В академию. — Домой? За окном начинают мелькать хлопья снега. Они сперва редкими совами пролетают мимо, а затем быстро липнут к стеклу, мешаясь с крупными каплями. Мокрый снег пошёл. Опять. Где-то вдалеке сейчас засыпает газон внешнего и внутреннего дворов замка, шпили башен кутаются в снежные одеяла, на витражных окнах, наверняка, застывают причудливые узоры. В комнатах горят огоньки, в тёплых кроватях ютятся друзья. Можно ли назвать это место домом? — Домой. — Подтверждает Валери. Но по правде говоря, чувствует так, будто уже дома. В замке сплетенных пальцев, в дымке знакомого парфюма, в тепле родного человека. Пусть и предавшего. И о боги, как же она перед ним слаба.

***

Вытолкать пьяного Чонгука из машины не так-то просто, потому что Чонгук ни в какую не хочет приходить в себя. Хмельной сон слишком липкий и тягучий, чтобы из него выбираться. Валери даже приходится вытаскивать его за рукава куртки наружу, неловко извиняясь перед водителем. Она и сама пошатывается. Водитель лишь неодобрительно или, напротив, понимающе вздыхает: молодые и пьяные, что с них взять. Снег крупными хлопьями продолжает валить и забиваться за ворот куртки, в шарф, глаза и нос. Но Чонгука это почему-то веселит, и наконец, покинув чертову машину, он ртом начинает ловить снежинки. Валери лишь ворчит, тащит его, как ребёнка, потайной тропинкой на задний двор. Он в бреду идет. Хотя ей самой жутко хочется упасть в сугроб. — Так и будешь злиться? — Вдруг бурчит он из-за спины. За стеной замка снег валит не так сильно, и оба могут дышать и говорить без риска наглотаться комьями снега. — Посмотрите-ка, к кому вернулась речевая функция. — Снова ворчит. Хотя у самой язык заплетается. — Просто… выслушай меня, хорошо? — Мямлит Чонгук, и на деле получается «прсто высшай мня, хрошо?», ведь часть гласных просто теряется. Он запинается и чуть ли не валится с ног. Опускается на каменное крыльцо одного из чёрных ходов, роняет румяное лицо на ладони. И Валери его тут же стремится поднять, но ни в какую. — Нет… не пойду, пока не выслушаешь. — Упрямится. — Мне нечего слушать. А ты должен поднять свою задницу с холодного крыльца. — Валери не отпускает ткань его куртки, тянет, но бесполезно: Чонгук тяжелее, а её жалкие мышцы не способны поднять его массу. Он прочищает горло, поднимает горячий лоб к безлунному небу, ловит крупные хлопья, жмурится. Вдруг становится тихо-тихо, только снег мешается с крупными каплями. — Сейчас… соберусь с мыслями… — Говорит. Валери своё занятие бросает, терпеливо ждет. Глядит на мерзлую рябину, падающую под ноги. Синицы не прилетают. — Я люблю тебя. Кости тяжелеют примерно на тонну. Фраза трезвит обоих. Бьёт наотмашь. Да так сильно, что внутренности разматывает по снегу. Сердце летит во мрак. — Оставь свою любовь себе. Когда-то Валери мечтала услышать эту фразу. И даже ответить тем же. Подумать тогда, что ответит совсем иначе, она не могла. — Мне она не нужна. Что-то вдруг звякает, булькает. Чонгук вынимает из куртки знакомую флягу и припадает к горлy. Жмурится. Пьёт. Валери отбирает. — Ты что творишь?! — Топлюсь. — Чистосердечно выдаёт Чонгук. — Дай сюда. — Валери всё-таки выигрывает в поединке с его озябшими пальцами. Отбирает флягу. — Это так и будет продолжаться? — Речь хоть и вернулась, но пьяные слоги все равно скачут, цепляются друг за друга, падают. Пару секунд стоят молча. Пару секунд снег заметает цепочку их следов. — Ты поцеловал другую девушку у меня на глазах. Ты теперь с ней. Она спит в твоей комнате. И ты у меня еще спрашиваешь?! Накипело. И лопнуло. Взорвалось. Снег — пепел вулкана, который находится в сердце Валери Янг. — Спит… в моей комнате? — В пьяных глазах плещется недоумение, на ресницах слипаются хлопья снега. Тают каплями на щеках. — В прошлую субботу. Я сама видела, как она… — А еще внутри что-то ломается. Есть ли смысл объяснять? Что это изменит? — Неважно. — Ты сама всё видела, Вал… — Взгляд Чонгука проясняется, изо рта вырываются клубы густого пара. Пьянящего. — У меня тут. Он указывает на голову, не закрытую шапкой. Угольные пряди мокнут от снега и дождя. — Я не знаю, что я видела Чонгук. Очередной сговор, очередную игру, в которую ты ввязался. Не знаю по каким причинам и чем тебе грозила Дженни. Но ты повелся. И предал. А я… как самая последняя дура…тебе верила. — От отчаяния она сжимает флягу и сама допивает её содержимое. Виски. От отчаяния кусает губы до крови. Глотку жжет, всё немедленно хочется выплюнуть на снег, но поздно. Разворачивается и уверенно шагает во двор. Нечего ей больше делать здесь. С предателями не о чем говорить. — Ничего не было. Замирает. Снег под ногами не хрустит. Зато лопается мерзлая рябина. Валери становится свидетелем божественного чуда: иначе резкое отрезвление не назовешь. Глаза вдруг проясняются окончательно, голос твердый. — У меня ничего с ней не было. — Повторяет. — Я должна в это поверить? Сердце стучит как бешенное. Валери слишком близко к краю, прыгнуть жутко хочется. — Тебе решать. Чонгук не умоляет, не распадается в извинениях, не оправдывается: это все не про него. Валери знает. Он дает ей самой решать. Но как же это, черт возьми, сложно. Оба знают, что друг другу до болезненного не безразличны. Для Чонгука это рычаг, за который он дергает. Для Валери — слабость, от которой нужно бы избавиться. Но она идет обратно. — Как я могу тебе доверять? После… после всего… — Организм пьянеет, кости все тяжелеют, кренятся к земле. Еще чуть-чуть и Валери размажет. Она слишком близко к нему. Настолько, что Чонгук хватает за край ее шарфа, тянет к себе. И пока Валери не успевает ничего сообразить, целует. Вгрызается, бесчинствует. На языке тает привкус виски, пьянит обоих, да так сильно, что голова кругом идет. — Прости меня. — Выдыхает в губы Чонгук. Рук не убирает, они по-прежнему в ее волосах вместе со снежинками. А Валери… Слаба. Настолько, что притягивается магнитом обратно. Кости легчают, ноги превращаются в вату, мозги, впрочем, тоже. — Пойдём вовнутрь. — Зачем? — Шепот в ухо. — Трезветь. И греться. — Остатки разума еще функционируют, Валери отчаянно за них цепляется, — Плюс, если останемся тут, нас засыпет снегом.

***

Не без труда они достигают душевых. Валери к тому моменту пьянеет от выпитого ранее из чонгуковой фляги. Чонгук от чувств. — Зачем мы пришли сюда? — Он оглядывает помещение, пока Валери стягивает с него куртку. Игриво улыбается, выдыхает спирт, — Трезветь? Или греться? Чонгук тянется к ее шее, хочет укусить мочку, но Валери отталкивает. Поддергивает край его футболки. Мысли — густая патока. Валери сама не знает ответа. Он не противится, поднимает руки, и девушка снимает белую футболку с его торса. Тянется к ремню брюк, пока он пошатывается. В головах туман. Но руки реагируют моментально, касаются ее. — Если ты продолжишь, клянусь, я не устою. Бряшка звякает, ремень вылетает из шлеек. Валери прекрасно знает что творит, перед собой оправдывается высокоградусным виски, глупостью, да чем угодно. Но в эту пропасть она шагает. На деле же умело играет с огнём. Приналовчилась. Чонгук тут же приступает к выполнению своей угрозы: дубленая куртка падает к ногам, как и шарф. Освобождать девушку от одежды сквозь поцелуи довольно проблематично, а когда в организме плещется около бутылки крепленной жидкости и бог знает чего еще, сделать это почти нереально. Но Чонгук справляется. Волей его усилий Валери остаётся в джинсах и футболке. И он даже опускается на колени, чтобы избавить ее от ботинок. Глядит снизу-вверх с нескрываемыми искрами в глазах, признается, отчаянно и по-детски, — — Я так скучал… — Притягивает ее к себе за талию, прижимается щекой к животу, оставаясь на коленях. Страшно разрушать магию этого момента, страшно рушить открывшуюся детскую искренность, и потому она позволяет этому длиться. Они касаются друг друга обледеневшей кожей, искрят, точечно сгорают, восполняют пустоты. Он поднимается поцелуями выше, ныряет руками под футболку, бюстгальтер — все это сейчас ненужные атрибуты, руки отмерзнут, если не коснутся ее. Им нужно согреться, заискрить, загореться. Тела сплетаются, срастаются: оба — наконец воссоединившиеся пазлы. Чонгук обрушивает на девушку град поцелуев, роняет их тут и там: на плечах, шее, челюсти, щеках, носу. Где-то они нежные, трепетные, теплые, где-то жгучие, жёсткие, со следами кровоподтеков и зубов, оставляющие кожу тлеть угольком. Хочется обрушить еще и слова, но будет слишком много. Валери плавится, тает, пьянеет похлеще чем от виски, разгоняющегося по организму. А когда достигает точки кипения, Чонгук тянет ее в душевые. Сам торопливо избавляется от брюк и белья, толкает ее внутрь кабинки, к холодной стене. По девичей спине пробегает рой мурашек: они падают от шеи к пояснице. Он вновь перед ней на коленях, тянет джинсы вниз. Холодит ладонями бедра, скалится с улыбкой, осязает, дает волю внутреннему собственнику. А он до мозга костей такой: гладит, прикусывает бледную кожу, целует, самозабвенно, будто в молитве. Обходит свои владения. Свои. По праву свои. Валери признает. Она без него будто и не существовала вовсе. Внутренний жар резко контрастирует с холодным кафелем: Валери нащупывает рукой краны, жмет: град горячих капель прячется в холодных волосах, сыпется по обледеневшим спинам, делает их двоих на шаг ближе к самосожжению. Ей приходится ртом ловить воздух не только из-за струй воды, заливающих водопадом лицо. Его катастрофически становится мало, когда губы Чонгука касаются сокровенного. Когда он пытается испить ее до дна: язык совершает выверенные движения, и уже давно теплые пальцы дополняют картину. На стену лезть хочется. Всползти по холодному кафелю, уцепится хоть за что-нибудь: а то глядишь ноги подкосятся. Подпускать к себе кого-то настолько близко — все равно, что раздевать себя слой за слоем: кожу, мягкие ткани, дойти до костей, а потом до души, пока не останется ничего осязаемого. И если могло быть что-то более уязвимо-интимное, чем то, что Валери позволяла делать с собой сейчас, то она явно не знала что. Но сейчас она распадается на слои: кожа, мягкие ткани, костяк. И душа. И ему отдает все. До последней косточки, клеточки, вдоха и выдоха. А он покорно забирает. Как и должно быть. Чонгук вскоре собирает руками капли горячей воды на ее теле, скользит вверх, поднимается, разворачивает ее несколько резко, заставляя телом прижаться к запотевшему стеклу. Пальцы ее прокладывают дорожки вниз, пытаются ухватиться, скользят. Он врастает в нее точно дерево, неделимое что-то, неразрывное. Жмется горячей грудью к холодной спине: они сплошь и рядом — контрасты. Спину опаляет тут же, ни то он — ни то, вода. Дышать сложно, перед глазами пелена пара. Вновь град поцелуев, всюду, куда дотягивается: шея, плечи, спина, лопатки. Каждый из них горит алым следом на коже. А потом обжигающий шёпот, — — Ты только моя. — Чонгук трепетно собирает ее мокрые пряди, прячет их за ухом. Так слышно лучше, ведь голос мешается в разбивающимися о пол каплями и шумным дыханием. Почему-то от этих собственнических нот душа злорадно ликует. Воспламеняется, сгорает, тлеет. Как и тело, когда его берет Чонгук. Размеренные толчки выбивают из легких выдохи, из горла стоны, тут же сбиваются с ритма, ускоряются. Все так, как должно быть: его руки на ее талии, тела неделимы. Сегодня он еще долго не насытится. Вдвоем во всем мире. Мир сужается до размеров душевой кабинки. Им все равно, насколько в ней шумно. Насколько это опасно. Они звучат только друг для друга, они — становятся друг для друга пристанищем, укрытием и домом. Ведь все так, как и должно быть.

***

Валери смутно помнит, как оказывается в комнате Чонгука. Слышит лишь размеренное тиканье часов и тихий звон артефактов и амулетов. По блеску свечей, запаху воска и хвои понимает, где оказывается. Тело обернуто в хлопок мужской футболки на пару размеров больше. Она чистая, но пахнет его парфюмом. Она родная, как дом. А когда сильные руки обвивают со спины, во влажные волосы утыкается теплый нос, она окончательно понимает, что дома. Еще тут пахнет яблоками. Свежими. Красными, зелеными, Валери не понимает, почему. Потом вспоминает, что Чонгук, кажется, мыл ее голову яблочным шампунем. Слишком устала. Проваливается в сон, в ароматы, в тиканье и звон, в сопение за плечом, в запахи, в тысячу яблок. В дом, в рай. Прогнивший, но божественный. В сон увлекает французская песенка, игравшая в машине по пути в Академию. Она завлекает во тьму, а потом тает. Это последнее, что она помнит перед тем, как иллюзорные картинки начинают иллюминировать сны. Там странно. Там холодно. Страшно. Там все чужими глазами. Там шорох крыльев и шепот змей, что вот-вот опутают лодыжки. Беспристрастные лица, почти чужие, принадлежащие близким. Мама и папа, хмурящие брови — не ее. Двери, закрывающиеся на сотни замков. Самодельные отмычки, вороны приносят записки, привязанные к лапкам, подбитые крылья, кровь, бинты. Бархатный смех, знакомый, рокочет в голове. Мятная макушка — проблеск красок в беспросветной тьме. Красивая улыбка — друга. Она видит мельком Тэхена, но не своими глазами, а Чонгуковыми. Совсем юным, свободным, другим. И чувствует по-другому. Он для нее теперь — старший брат, свобода, свет. А потом снова маленькое окно и вновь запирающиеся двери. Валери жутко. Жутко страшно, будто это она — тот самый десятилетний ребенок из видений, оставленный всеми, запертый, выхаживающий подбитых ворон, одинокий. Жутко интересно, что будет происходить дальше. Во сне все еще пахнет соснами, воском и яблоками. Сладкий запах похож на… гниль. Откуда он? Бесконечные двери академии открываются и запираются, страх растет, будто она потеряется в их бесконечных лабиринтах. Внутри — необъяснимая дыра, внутри темно. Страшно. И Валери понимает: вся гниль там, внутри. И запах именно оттуда. Он тяжелым туманом застилает сознание, когда Валери идет на невнятный звук к одной из дубовых дверей. Толкает. Откупоривает пробку воспоминаний, и запах становится нестерпим. Перепонки рвутся от звуков: стоны, всхлипы, шлепки, причмокивания, вздохи. Кровь в венах пузырится, а конечности замерзают. Глаза пытаются не видеть знакомые силуэты, но не могут: в небольшом классе трое — Чонгук, Чимин и девушка, распластанная на учительском столе. Оголенные силуэты сгорают в дневном свете, рассыпаются в прах и тени, но Валери все еще может их неясно разглядеть: Чимин меж девичьих ног, Чонгук — в изголовье. Запах яблок схож с отравой. Гнили внутри становится слишком много. Мерзко. Слюна неконтролируемым потоком стекает по нёбу, как когда хочется блевать. Валери до верха заполняет нечто неясное, непонятное, необъяснимое. Настолько, что хочется исчезнуть. Она выныривает из сущего кошмара. (Кошмара ли?). В холодном поту, с кислинкой на языке, слезами на глазах. В комнате холодно. Чудовищно холодно и мерзко. Запах яблок и воска больше не приятен. Омерзителен. Активизирует рвотный рефлекс. От того, что мирно спит рядом, хочется отпрянуть на пару метров. Хочется бежать. Красивый сон обуглился в уродливую реальность. А яблоки оказались гнилыми. Валери только что открыла ящик Пандоры. А в ней — хаос, миазма тьмы и ни проблеска света и надежды.

***

Просыпаться грудой осколков Валери уже привыкла. Чонгук — в разочаровывающем одиночестве. Но почему-то это утро хуже, чем все предыдущие. А у Чонгука таких было не мало. Но холод, опутывающий руки, отдает неприятным предчувствием. О чем-то плохом свидетельствуют и причудливые амулеты. Они не издают ни звука, не шевелятся, замерли. Свечи потухли. Пахнет увядшими цветами, чем-то трагичным и сладким, перегаром. Яблочный шлейф лишь обостряет чувство пустоты. Будто она была всего лишь сном. В комнате будто что-то умерло. Любовь? Валери, несмотря на то, что проснулась в своей кровати, из-за того, что по животу снова топчутся кошачьи лапки, под перьями ловца снов… в родной колыбели, чувствует будто потеряла ночью что-то важное. Что-то… масштабное. Кусок себя, например. Почему? Первая секунда после пробуждения — чудесна. Потому что ты ничего не помнишь. Вторая — омерзительна. Потому что ты вспоминаешь сразу все. То, что в одной из аудиторий академии на преподавательском столе Чонгук имел чей-то рот, а Чимин — тело, например. Тошнотворная правда продолжает выворачивать ее наизнанку, резать грубым тесаком. Но пугает больше не это, не личина людей, которых, она думала, что знает. А то, каково было быть им, внутри него, чувствовать то, что чувствует он. Там - сумрак, там беспросветный лес, там шепот змей и запах яда. Там постоянно страшно, там черная дыра в груди. И если бы Валери чувствовала себя так постоянно, она бы давно сошла с ума. Парадоксально, но пора собираться на пару по ментальной магии. Где она вновь будет ювелирно изымать скелетов из чужих шкафов. В кабинете уже собрались друзья. Друзья ли? Может ли она так их назвать? Ведь о друзьях тебе известно… почти все. Что она знает о каждом из них? Много ли? Почти ничего. А если у каждого про пригоршне таких же омерзительных секретов как тот, увиденный ночью? Еще неделю назад она завтракала с ними за одним столом и играла в настольные игры, а внутри плескалось такая невозможная концентрация тепла и любви, что плакать хотелось. Знала ли она людей, делящих с ней эти завтраки? Он тоже здесь. Встречается с ней взглядами: глаза большие и удивленные, недоумевающие, вопрошающие, как у олененка. Чонгук растерян. Валери сглатывает комок в горле: горько и досадно. Он казался ей той частью рассвета, когда из тьмы возникает первый луч света. А на деле сам оказался беспросветной тьмой. Ее кладезью. Она все еще помнит, каково быть им — холодно и страшно, внутри пустота такая, что сжирает с корнями. Что отрывает органы от своих мест, что волосы дыбом становятся. Она занимает место подальше от всех, порождает недоуменные взгляды. Валери до последнего плевать, что будет сегодня на паре. С кем она попадет в пару и кто победит. Будто ничего уже неважно. А Кёнхи будто дементор чувствует слабые места, знает, где залегла гниль. Имена Валери и Чимина звучат из кроваво-алых уст вместе. Ноги прилипли к полу, не несут к зловещим стульям. В голове руины. В теле — атомный взрыв. Сейчас, она, наверное, выглядит жутко, точно призрак. Под глазами тень ирисов, волосы нерасчсаны, лицо прозрачное, взгляд отрешенный. Жуть, одним словом. А как еще выглядят люди, пережившие потрясение? В Валери нет никаких сил противиться. Внутри слишком много гнили и чужих секретов, которые съедают, выпивают все жизненные соки, разочаровывают. Неудивительно, что ее будет легко прочесть. Лезть в голову Чимина как-то не хочется. И потому Чимин оказывается в полыхающим всеми огнями Сеуле, спускается в подпольный бар, подслушивает диалог с Хосоком. В глазах тоже разочарование. Плещется, зреет, ширится. Морской волной заполняет. Сердце сжимает чья-то рука. Он тоже оказывается под валящим снегом. На этот раз настоящим, не наколдованным. Топчет мерзлую рябину, ловит каждое слово. А разочарования все больше. Валери не противится. Чимин проникает в душевые третьим лишним: невольным наблюдателем. Ловит ее стоны и его касания. Ловит сокровенные фразы куда-то в шею и размеренные толчки. Пот, мешающийся с водой, запах снега и яблок. А воды морской в глазах уже через край. Слезы? Чонгуково «ты моя» отпечатывается голове, но больше не приносит зловещей радости. Лишь разъединяет сердце на атомы. Чиминово от какой-то непонятной боли, и Валери от досады. Пытка прекращается, Чимин выныривает дымкой из ее воспоминаний, и Валери впервые так технически чисто проигрывает. Глаза напротив красные, блестят тысячей расколотых звезд. Пухлые губы искусаны, вены бледнеют на руках, флуоресцируют. Тепло, с которым Чимин смотрел на нее прежде, превращается во льды. Рассеялось. Навсегда. С пар Кёнхи студенты часто уходили без объяснений: выметались, разбегались, рассыпались, кто в крови от носовых кровотечений, кто сдерживая приступ тошноты. Это явление частое. Чимин вылетел из аудитории с разбившимся на атомы сердцем. Валери за ним не последовала. Не смогла бы найти слов, его исцеливших бы. Оправданий. Почему-то чувствовала: теперь между ними все изменилось навсегда. Прежнее тепло не возродится из пепла, льды не оттают. Ее, кстати, тоже. Его сердечные атомы, может, и сбегутся обратно, но больше никогда не потянутся в ее сторону. Слишком много разочарования: оно заполнит его до краев. И ее тоже. И только позже, после пары, Валери осознает всю тяжесть причиненной обиды. Последствия наблюдает не только она, но и куча зевак, удивленных и шокированных: стекла дендрария разбиты в мелкую пыль, все до единого растения — зачахли или сгнили. А вместе с ними и их первый несостоявшийся поцелуй.