Santa doesn’t care

      Со стороны кровати Джина уже около часа слышится довольно различимое похрапывание, когда грохочущая музыка в наушниках Чонгука прерывается входящим звонком в Какао.       Парень не заметил, как задремал. Экран ноутбука благополучно погас, но Чонгук даже спросонья, даже не сразу соображая, что он спал за столом, а не в любимой кроватке, знает, что там точно открыт World с его отчаянной попыткой выиграть бой с уже, кажется, всем известным профессором, а заодно и лучше понять себя.       Хотелось бы сказать, что всего один ужин с Рэдом вернул потерявшегося Гука на нужную орбиту и разом прояснил каждую туманную вещь, но увы, вчера чуда не случилось. Чонгук посмеялся, повеселился даже, поел каких-то очень уж разваренных брокколи в не лучшем крем-супе и внезапно обнаружил ещё одну причину, по которой так сильно скучал по Чимину. Почему всё ещё настолько близок с Мингю. Эти двое родились в той же стране, воспитывались в той же культуре и росли под звуки тех же телевизионных передач. Они понимали Чона не только так, как близкие друзья, но и как корейцы. Ему не нужно было объяснять, почему в детстве они не воевали с мамой из-за тех же брокколи, как Рэд. У них были другие войны, другие причины для споров с родителями, и даже нелюбимые блюда во многом отличались от камней преткновения среднестатистических американцев и их отпрысков. Ничего странного, не так ли? Отличия будут даже между теми, кого растили разные города, а тут речь о целых континентах. И почему-то только после нескольких уточнений Рэда насчёт медицинской страховки для чужеземцев (Чонгук знает, что тот спрашивал только из-за беспокойства и, скорее всего, искреннего интереса) пазл сложился, и тема для работы по психологии возникла как та самая светящаяся лампочка над головой. Не Чонгук её придумал, а скорее она сама к нему постучалась. Насколько Гийома впечатлит максимально неожиданный рассказ про самые распространённые психологические проблемы, преследующие иностранцев заграницей из раза в раз, из поколения в поколение — неизвестно, но это уже что-то. Нечто интересное. Касающееся Чонгука? Святые угодники, да, даже больше, чем он вообще подозревал! Тема, что снова заставила его забыть о сне и отключиться прямо за столом.       Перед глазами плывёт одновременно из-за усталости и из-за ожившего лэптопа, Гук не специально задел мышку, ослепляя сам себя резким светом, поэтому на секунду парню даже кажется, что его не до конца избавившийся от дремоты мозг вместе с пострадавшим зрением насмехаются над ним, и вызов, прервавший песню, что должна была стать ночной заменой кофеину, отправляет ни в коем случае не Чимин.       С чего бы упрямому Пак Чимину звонить? Этот осёл старательно блюдёт собственные и не до конца понятные Чонгуку правила, неумолимо сводя их общение на нет, а теперь вот решил прерваться в своём молчании?       Чёрт, да. Потому что именно это и происходит. У Чонгука входящий вызов от «Принца Эрика».       Всего несколько дней прошло, а видеть его имя и аватарку на всплывшем оповещении настолько странно, что приходится хорошенько проморгаться, чтобы убедиться, что это не игра воображения.       Мираж не исчезает. Чимин действительно наконец решился разрушить эту проклятую молчанку.       Чонгук ничего не может с собой поделать, он улыбается, безо всяких сожалений позволяя себе расплыться в улыбке. Он охренеть как соскучился. Как вообще можно так сильно скучать по тому, с кем в последнее время ссорился больше, чем когда-либо прежде? Но ещё Чонгук смотрит на «голосовой вызов», и противное понимание того, что Пак всё ещё не горит желанием видеть его, не даёт радости укорениться, а улыбке задержаться дольше, чем на несколько секунд.       Телефон яростно вибрирует в здоровой руке, всё ещё оглушая стандартной мелодией в наушниках, ноутбук, так и не получивший должного внимания, благополучно закрывается и отправляется на заслуженный отдых до утра, пока Чонгук смотрит на мигающий экран и пытается придумать, как собраться в достаточно твёрдую кучу, чтобы ответить на звонок, скорее всего собирающийся разбить ему сердце ещё один раз.       На звонок, который лишит его сна и этой ночью? Это ведь… не видеовызов.       Чонгук прикрывает глаза перевязанной рукой, не понимая, какого лешего с ним сейчас происходит. Это трусость? Он вроде как должен хвататься за любую возможность поговорить с любимым парнем, но в тот самый момент, когда этот парень делает попытку, старый добрый здравый смысл вместе со всей имеющейся смелостью куда-то испаряются.       Звонок в конце концов обрывается, так и не получив ответа, и только тогда Гук позволяет себе полностью выдохнуть, всё ещё не до конца понимая, почему не взял трубку. На часах начало второго ночи, Чимин знает это, как никто другой, он бы не стал звонить в такое время просто так. Правда? Это ведь не просто «я соскучился»? Среди ночи ведь по таким причинам не звонят? Тем более когда они в таких отношениях. Но с другой стороны, будь это что-то действительно важное, первым бы последовало сообщение. Вряд ли это действительно нечто, требующее немедленного личного разговора.       Ведь так?       У Чонгука появляется чудесная возможность задать все появившиеся в голове вопросы, потому что спустя неполную минуту вызов повторяется.       В этот раз снова никакого предупреждающего смс, но внезапно появившееся чувство неладного больше не даёт медлить и мучаться в догадках. Похоже что-то действительно случилось.       — Хён? — шепчет парень, снова проверяя соседа, как только слышит звук соединения.       Джин по-прежнему спит, и не хочется будить его своими разговорами, но Чон может поспорить, будь он не в наушниках, динамик телефона донёс бы голос Чимина даже до спящего.       — Какого хрена?!       Чонгук ожидаемо морщится от громкости, резанувшей по ушам.       — Что случилось?       — Какого хрена, Чонгук? — все с тем же возмущением восклицает Чимин, явно кипя от злости. — Почему ты не отвечаешь?!       Ладно, кажется это не обойдется тихим шепотом, и что-то действительно произошло.       — Подожди, — всё так же тихо просит парень, отодвигая стул настолько тихо, насколько он способен.       — О, ну конечно, я подожду. Не подскажешь, сколько времени тебе потребуется, чтобы перестать держать меня за идиота?       Чонгук хмурится, вылезая из-за стола, ему нужно как можно скорее выйти в коридор, потому что… Что вообще за херня творится?       Чимин громко дышит в трубку, пока Чонгук неуклюже задвигает старенький, едва держащийся на своих колёсиках стул бедром и нагибается в поиске тапочек или хоть какой-то обуви, годящейся для «впрыгнуть без дополнительных усилий».       — Поверить не могу, — продолжает причитать Чимин, но уже тише. — Я, блять, поверить не могу.       В своё время много Гуку не потребовалось, он за какие-то считанные дни привык к эмоциональным ругательствам хёна, но они ещё ни разу, ни единой минуты, не звучали настолько грубо и инородно, как в данный момент. Хочется попросить — нет, даже потребовать — прекратить и объяснить причину настолько позднего звонка. К тому же… Какого дьявола вообще? Чонгук последние несколько дней только и занят исправлением собственных косяков, а они всё не заканчиваются. Что он вообще успел сделать, способное до такой степени разозлить Чимина?       В задницу тапочки, Гук выскакивает в коридор в не до конца обутых ботинках и, наконец отрезав все возможности потревожить сон Джина закрытой дверью, спрашивает:       — Что я уже сделал? — правая рука занята телефоном, ладонь сжимает гаджет, а предплечье опирается на деревянную поверхность для лучшей опоры, поэтому обуваться приходится без помощи.       — Ты что, смеёшься надо мной?       Да, ему нечем заняться, только разыгрывать спектакль перед человеком, из-за которого на протяжении нескольких дней в груди всё ширится и ширится съедающая пустота из-за проклятой паузы.       — Хён.       — Я только что говорил с мамой, — ледяной тон никуда не исчезает. — И угадай что? Тётя Джугён рассказала ей забавную историю о том, как неуклюжий Чонгук-и все руки себе переломал перед последними экзаменами.       Это… Серьёзно? Вот что стало причиной звонка, что сначала настолько сильно обрадовал? Чонгуку всего то нужно было сломать парочку костей, чтобы получить возможность снова услышать голос хёна?       Сегодняшние они — это действительно те же они, что и в прошлом году?       — Боже, — парень выдыхает, находясь на грани между шоком и раздражением. — Это просто запястье.       — Какого хрена?! — снова повторяет Пак тот же вопрос, наверняка даже не понимая, что этим только усиливает неприятные чувства. — Почему мне приходится узнавать о том, что ты покалечился… Ёб твою мать, Чонгук, мама сказала мне об этом, как о простой сплетне!       Да. Что-то действительно не меняется. Мамы всегда будут мамами, а Чонгук с Чимином — навсегда сыновьями маминой подруги.       — Я не калечился, окей? Это перелом запястья. С кем не бывает?       — С тобой не бывает!       Это до невозможности странно. Чимин действительно прервал их адскую игру в незнакомцев из-за того, что Чонгук руку сломал? Похоже на самый настоящий бред, и от этого внезапно так паршиво, что хочется трубку бросить. Почему они пришли к этому? Почему причиной долгожданного разговора стал неудачный поход на каток, а не желание начать всё с начала или хотя бы долбанное «я соскучился»?       Как же всё это достало. Чонгук устал. Он даже не подозревал, сколько усталости в нём накопилось, и не знает, каким образом теперь от неё избавится.       — На что ты злишься? — ровным голосом продолжает младший, выглядя, будто лишённый чувств манекен, хоть это достаточно далеко от правды.       Почему они такие? Почему всё зашло именно в эту точку? Почему, почему, почему…       — На то, что ты даже не соизволил мне об этом сказать!       — Знаешь, мы как-то не слишком много разговаривали последние несколько дней, если ты вдруг не заметил. Так что, прости, к слову не пришлось.       Не понятно, это настроение и сама причина возмущения Чимина так сильно расстроили, или всё дело в абсурдности данного диалога.       — Блять, — на выдохе произносит старший. — Думаешь, если мы временно не вместе, то уже не надо говорить про сломанные кости?       Дерьмо, ну неужели именно это должно было стать тем, что смогло бы вытащить из спячки их переписку? Чонгуку действительно стоило хвататься даже за самую тупую причину — за собственный перелом — чтобы начать разговор? Чем бы он закончился? Переживанием Чимина, в лучшем случае звонком, в худшем и более реальном — пожеланием поправляться как можно скорее, неловким для них обоих. Ему правда нужно было сделать всё именно таким?       Как же, блять, тошно.       — Откуда я знаю? — повышая голос, Чонгук наконец засовывает вторую ногу в слишком туго зашнурованный ботинок и, не собираясь и дальше подпирать дверь в свою комнату, шагает к лестнице. Он совершенно точно начинает показывать именно то, чем сейчас наполнено всё тело, и плевать, что в этом виновато. — Мне нужно было погуглить, как люди ведут себя во время неразберихи в отношениях? Или я должен докладывать тебе, не ударился ли я мизинцем о ножку кровати?       Вряд ли в сложившейся ситуации ему нужно спорить или воевать с Чимином, но Гук просто не понимает, как ещё реагировать.       — Что-то раньше тебя не смущало писать мне о своих мизинцах и сраных ножках!       Это всё больше начинает походить на… начало конца.       — Это было раньше! — выплёвывает Чонгук. — До того, как ты захотел расстаться!       — Мы не расстались!       — Да-да, у нас ебучий перерыв.       Гук ожидает чего-то ещё. Ответа, слов, что подкинут побольше дров в только разгоревшийся костёр, но в наушниках звучит противная тишина. Чимину или нечего ответить, или он пытается совладать с собой так же, как Чонгук, понимая, куда именно этот разговор их ведёт. Они вот-вот похерят всё ещё больше, чем есть сейчас.       Голос Мингю и его «я думал, что ещё напьюсь на вашей свадьбе» так некстати мелькает в памяти, что назвать происходящее шуткой или сном становится ещё легче.       В комнате отдыха сидят несколько парней, которые, по всей видимости, разбирают какой-то бейсбольный матч, поэтому Чонгук, ощущающий, как все внутренности кто-то поджарил и оставил шкварчать, садится как можно дальше от этой компании. Вряд ли парни поймут корейский, но всё же лучше не влезать в их пространство со своими воплями. И с воплями в принципе тоже стоит завязывать, хоть это будет сложно. Но глубоко вдохнув и выдохнув, Гук зарывается пятерней в волосы, всё ещё слыша только содержательное ничего.       — Мы не разговаривали, — уже спокойнее начинает парень. — Я в отношениях был… учился быть чьим-то парнем по ходу дела, и мы оба знаем, что тут не обошлось без лаж, а теперь мы… Как мне вести себя теперь, хён? Перерыв — это когда ты молчишь о том, как прошёл у тебя день, но обязательно ставишь в известие, если простудился?       Пак Чимин, желая того или нет, стал для Чон Чонгука первым во многом. Первый парень, первая любовь, первый секс, первый, с кем Чонгук жил под одной крышей, не считая родителей, и первый, с кем спал в одной кровати с тех пор, как ему стукнуло семь. Благодаря ему Чонгук многому научился, узнал о себе примерно столько же, сколько и о хёне, и каждый день неустанно учился носить звание не просто бойфренда, а… любимого. Ему казалось, они оба прилагали достаточно усилий, чтобы построить достаточно здоровую связь, а следом так же оба работали изо всех сил, стараясь сохранить чувства в том же виде, но посмотрите, до чего они докатилось сейчас. Взрываясь от злости, ссорятся из-за сломанного запястья, молчащего диалога и странной идеи Чимина отдалиться, в то время как оба не представляют, как это вообще может получиться. Гук уж точно не представляет. Он сейчас Чимину друг? Бывший? Просто сын маминой подруги? Что сейчас будет нормальным, а что можно назвать чем-то из ряда вон выходящим? Как же это всё надоело. Если бы Чонгук знал, насколько ценным был прошлый год, он бы каждый день, начатый в объятьях старшего, нарекал праздником и делал фото на память.       — Я больше не знаю, что происходит, — младший пользуется молчанием Пака, чтобы наконец обнажить терзающие чувства. — Я люблю тебя. Я так дико по тебе скучаю, что это уже не смешно, и хоть в некотором роде я понимаю, почему ты решил дать себе передышку, это не… В чём сейчас проблема, хён? Ты даже видеть меня не хочешь, но при этом я должен был немедленно доложить тебе о том, что неудачно упал? Может…       — Постой, — перебивает старший. — Что значит я видеть тебя не хочу?       Чонгук вздыхает.       — Звонок, хён. Ты даже расстался со мной, не глядя на меня, перестал отвечать на все видеозвонки, а сейчас возмущаешься так, словно это я один тут ошибаюсь. Чего ты хочешь от меня?       — Я не принимал видеовызов не потому, что не хочу тебя видеть.       — Тогда в чём дело? Мы никогда не разговаривали просто по телефону.       Для того, кто позвонил с целью как следует повозмущаться, Пак непозволительно долго молчит. Пока Чонгук рассматривает графический узор на обивке не слишком мягкого диванчика, Чимин нагло игнорирует последний вопрос. Он не собирается отвечать, это уже и дураку понятно, но проблема в том, что парень не пытается даже перевести тему. Всего лишь помалкивает в тряпочку, снова заставляя раздражение наполнить лёгкие вместе с кислородом.       Единственное, на что Чонгука хватает, — опереться на свои колени, закрыв глаза. Он не знает, как вытащить из Чимина нужные слова, не знает, как найти в себе силы придумать хоть одну вещь, способную как-то им помочь, и внезапно обнаруживает, что вообще не хочет этого делать именно в этот момент. Сегодня нет сил придумывать, пытаться и стараться. Чонгуку нужны каникулы или хотя бы один день, когда он просто расслабится и ляжет звездочкой, и никто не посмеет ничего требовать от него. Не нужно будет думать или подбирать слова. Только он и полное спокойствие.       В то время как Чонгук сдаётся перед самим собой, наконец признавая, насколько измотан в эмоциональном плане, Пак Чимин сам не понимает, что он делает и уж тем более чего хочет от Чонгука и происходящего сейчас.       Пауза затягивается на минуту, следом на две, и когда секундная стрелка часов над дверью начинает описывать третий круг, Гук наконец признаёт, что этой ночью они снова ни к чему не придут, а значит пора заканчивать их тихую драму. Да, возможно, в происходящем есть и его вина, но он ничего не исправит, пока бьётся о закрытую дверь молчания, и, если совсем уж на чистоту, ему начинает казаться, что силёнок осталось маловато — не пробиться. Сейчас у младшего не тот период, когда без ущерба удастся прилагать усилия за двоих.       — Итак, — парень прочищает горло, чувствуя себя как перед пугающим прыжком с обрыва. — Мы с Джином пошли на каток, и пока я смеялся над его объятьями с бортиком, в меня врезались девушки. Перелом лучевой кости левой руки, Джин был со мной каждую секунду в больнице. Нет, учебе это нисколько не мешает, в отличии от нашего с тобой ебучего не пойми чего вместо отношений. Это всё, что ты хотел узнать? Впредь буду сообщать тебе такие новости сразу. Как маме.       Тот факт, что Чонгук пожалеет о некоторых вырвавшихся словах и своём стальном тоне, не требует ни малейших подтверждений. Он уже сейчас жалеет, но это всё равно не останавливает его перед нажатием на значок завершения вызова. Чимин не пытается его прервать, продолжает нести какую-то чушь и снова обеспечивает головной болью.       У Чонгука достаточно головной боли, добавки, спасибо, не надо.       Неужели они закончат именно так? Злясь и огрызаясь друг на друга? Всё к этому ведёт, выглядит именно так, хоть и не хочется принимать такую правду. Настолько не хочется, что парень, сейчас даже не способный вспомнить, когда он в последний раз чувствовал что-то столь болезненное и неприятное, внезапно ощущает, как в носу начинает щекотать. Это даже в каком-то роде отрезвляет, потому что как только Чонгук ощущает собравшуюся в глазах влагу, неожиданно даже для себя смеётся, не веря, что с ним действительно это происходит.       Он что, собирается заплакать? Вот так событие, это явно нужно заснять. Гук не плакал несколько лет точно.       Откинувшись на спинку диванчика, парень качает головой, снова спрашивая, каким образом оказался в этом самом моменте; закрывает глаза, только сейчас понимая, почему люди накуриваются и напиваются. Чтобы сбежать от реальности. Не разбираться с ней по-взрослому, а всего лишь надеясь спрятаться как малые дети, пока всё как-то само собой не разрулится. Довольно удобная позиция, вот только сколько спиртного в себя ни залей и сколько косяков не уничтожь, реальность всё равно нагонит. Обрушится на голову рано или поздно.       На Чонгука она обрушивается рано. Проходит парочка минут, прежде чем телефон снова оживает, оповещая о новом вызове в Какао.       Похоже Чимин ещё не до конца высказался. А вот Гук закончил. Его больше не прельщает вслушиваться в тишину, на сегодня хватит.       Парень уже тянется к покоящемуся на столике гаджету, чтобы в этот раз сделать то, что стоило ещё в прошлый раз в комнате — сбросить вызов и уберечь себя от дополнительной порции мучительных мыслей, но замечает одну маленькую деталь.       Это видеозвонок.       На самом деле, какой-то противный голосок внутри подсказывает, что неважно, смотрят они в камеру или говорят, не видя друг друга, — меньше боли и неразберихи от этого не станет. И всё же…       Всё же Чонгук всё ещё Чонгук, он по уши влюблён, и у него есть возможность увидеть своего несносного парня, даже если они снова будут слишком много материться. Парень принимает звонок.       — Ну вот, — вместо приветствия начинает Чимин. На нём чёрное худи с капюшоном, что натянут чуть ли не до носа, как у прячущихся малолетних воришек. — Ты ошибаешься, понятно? Я хочу тебя видеть, хватит думать, что во всей этой ситуации сейчас сложно только тебе.       Всё же этот вызов мало чем отличается от предыдущего, Чонгук вроде видит Пака, но его лицо едва ли можно рассмотреть: только очертания подбородка и полные губы достаточно чёткие, не спрятаны ни одеждой, ни тенью.       — Если тебе сложно, — свет у Чимина не включён, он снова на Чеджу и снова освещает всё одними лишь свечами. — То зачем ты всё это начал? Зачем ты играешь со мной, хён?       — Что? Я играю с тобой? — старший явно не ожидал подобного вопроса. Не только сегодня, не только сейчас, по одному его тону можно понять, что тот скорее шокирован, чем просто удивлён. — Что?       — Я никогда не допускал даже мысли, что между нами может случиться… это. Ты отталкиваешь меня, а потом жалуешься на то, что я далеко. Чего ты хочешь? Я не понимаю, что тебе нужно от меня сейчас и во что мы превратились.       Чимин не двигается, всё так же пригвождён к стулу вопросом Чонгука.       — Я сейчас… — Пак не знает, как собрать мысли в одно хотя бы немного внятное предложение. Гуку почти жаль из-за сказанного, но всё же этот разговор должен произойти. Не сегодня, так позже, и если он уже на грани того, чтобы развести сопли, то чем дольше он будет тянуть, тем хуже сделает прежде сего себе. — Я не играю с… Я… — видно, что старший пытается подобрать нужное слово, но Чонгуку всё равно хочется перебить. Поторопить. Сдёрнуть этот дурацкий капюшон, чтобы ничего не мешало. — Я чувствую себя мешком дерьма. Словно всё хорошее, что у меня или во мне когда-либо было, взяло и исчезло, и теперь я херю каждую вещь. Я делаю неправильные выборы один за другим и даже не могу взять на себя ответственность за это.       Ладно, этого Чон не ожидал. Приходится сделать паузу, чтобы обработать только что услышанное. В последние недели стало слишком много оскорблений, Чимин никогда не выражался о других подобным образом, но с чего-то начал говорить о себе всё в более и более негативных ключах.       — Хён, — Чонгук зажмуривается, уже сейчас зная, что разговор будет тяжёлым. — Почему мы снова в том месте, где мне приходится защищать тебя от тебя?       Это должно отрезвить, напомнить, что нельзя смешивать себя с грязью, потому что не всегда рядом будут люди, способные тебя от неё отмыть, прежде чем ты бросишься в любимое болото снова, но на Чимина Гуковы слова действуют по-другому.       — Тебе нужно прекратить, Чонгук.       — Вряд ли прекращать нужно мне.       — Не приезжать в Чикаго было моим решением, — твёрдо произносит Пак, не продолжая попытку снова поспорить. — Я мог вырваться к тебе на день. Опоздать, не поспать, соврать, сбежать, но в итоге выбить для нас эту долгожданную встречу. Я выбрал не делать этого.       На какую-то пару секунд это признание парализует. Это именно тот момент, когда на мгновение сердце замирает. От неожиданности? Или из-за горечи прозвучавшего признания? В чём бы ни была причина, неприятное ощущение в животе в любом случае появляется, ползя вверх по пищеводу, заставляет сглотнуть, а брови нахмуриться. Изо рта уже почти вырывается «какого хрена?», но Чонгук вовремя себя останавливает. Это ведь не было его глупым детским желанием — чтобы бойфренд приехал на Рождество — они оба этого одинаково сильно хотели. Оба думали, чем обосновать внезапный отлёт Чимина на праздники, если вдруг родители начнут задавать вопросы, и ждали декабря они тоже вместе. Хён бы не отказался от этого просто потому, что разозлился, или потому, что в последнее время они были на ножах чаще обычного. Это точно не в его стиле. К тому же весь его вид сейчас говорит, нет, не просто говорит, он кричит о проблемах. Киньте в Чонгука камень, но он точно знает своего парня достаточно хорошо. Сомнений даже не появляется — у старшего возникла достаточно весомая причина лишить их обоих последней в этом году возможной встречи. И, похоже, это знатно мучает Пака до сих пор.       У них у обоих есть что-то, чем они не хотели друг друга расстраивать?       — Что случилось, малыш?       Насколько уместно такое интимное обращение сейчас, Чонгук не уверен, он и не хочет быть. Чимину нужно хотя бы так — услышав своё самое частое прозвище — понять, что они всё ещё одни из самых близких людей друг для друга сейчас, сколько бы пауз и недопониманий с ними ни приключилось. Нет той вещи, которой парни не могли бы поделиться, хоть во время ссоры, хоть посреди «долго и счастливо».       Как-то совершенно внезапно закрадывается глупое подозрение о сталкере. О том, что в Сеуле или на Чеджу с Паком сейчас происходит то же самое, что и с Чонгуком в Чикаго. Но Чимин не начинает свои откровения с рассказа о коробках и полароидных фотографиях. На самом деле, он и вовсе не использует слова, выбрав вместо этого наконец снять нервирующий капюшон. Освещение в комнате старшего всё ещё недостаточно хорошее, но то, что сначала показалось неудачно упавшей тенью, удаётся разглядеть получше, как только парень придвигается ближе к телефону.       У него пол лица синего. Или лучше сказать фиолетового? Это не свежие синяки, они уродливо налившиеся всеми доступными цветами, растянувшиеся по всей скуле и под глазом, уже с оттенками зелёного и желтого.       — Дерьмо, — всё ещё бегая взглядом по экрану, Чонгук не в силах собрать мысли в кучу. — Что это? Что случилось?       Чимин тут же отодвигается, снова накидывая капюшон, будто гематома может теперь исчезнуть из воспоминаний Гука.       — Я устроился на дерьмовую работу, вот что случилось. Теперь ты понимаешь, почему я не мог говорить с тобой как обычно? С такими художествами я…       — Это сделал кто-то с твоей работы? — обрывает хёна младший.       Сейчас уже не важно, почему они разговаривали без возможности видеть друг друга. Чимин, похоже, умалчивал слишком много о своём начальстве.       — Клянусь богом, хён, если это дело рук кого-то из твоих менеджеров, я сам их…       — Нет, успокойся.       Как тут вообще успокоиться? Чонгук готов влезть в драку прямо сейчас. Святые угодники, он ведь даже не подозревал, что его так легко можно вывести из себя и превратить в разъярённое животное.       — Ты обращался в полицию? Чёрт, ты же понимаешь, что таким говнюкам нельзя прощать подобное?       — Хватит, Гук-а, — снова пытается оборвать поток бурной фантазии старший. — Я ненавижу их не потому, что они плохо относятся ко мне. Никто из моего начальства даже пальцем меня не трогал.       Чонгук хмурится, опираясь локтями на колени. Если бы Чимин только знал, как он зол! За такое рекордное время пронестись от «я на грани нервного срыва» до «дайте мне продемонстрировать кому-то, как ощущается перелом», кто бы мог подумать, что Чонгук так умеет.       — Тогда кто это сделал?       Уже по тому, как тяжело Чимин вздыхает, можно понять, что разговор не из приятных. Куда неприятней, чем обсуждение катков и запястий. Но Чонгук с радостью поговорил бы о последнем, если бы у него была возможность сломать хотя бы нос ублюдку, который оставил на Чимине такие следы.       — Ты ведь знаешь, что компания, в которой я работаю, довольно молодая?       Чонгук, кажется, сам готов купить билет. Продать что-то, занять, украсть, но наскрести на возможность оказаться рядом. Нет, не в Сеуле, прилететь сразу на Чеджу.       — Блять, это по-твоему даёт им право обращаться с сотрудниками подобным образом?       — В этом году они впервые работали с иностранцами, — игнорируя громкий вопрос напуганного и одновременно злого Гука, продолжает старший. — И всё шло не совсем гладко. Я говорил тебе, что в цирке работают бразильские гимнасты, помнишь? А ещё, так как компания молодая и… я не знаю, я думаю, это потому, что им не хватает опыта, они пытаются экономить на чём только можно.       Чонгуку снова хочется выкрикнуть что-то о том, как это вообще объясняет то, что какая-то сволочь посмела поднять руку на его Чимина, но терпеливо позволяет продолжить, всё вглядываясь и вглядываясь в тот кусочек посиневшей скулы, не до конца прикрытой одеждой. Это был не один удар. Хёна побили. Кто вообще в здравом уме может поднять руку на этого человека?       Будь Чонгук рядом… Чёрт, если бы он только мог быть в тот момент — хотя бы в тот день! — рядом.       — В цирке холодно, ты и сам знаешь, какой ветер на острове зимой, а они экономят на отоплении. Поэтому бразильцы много ссорились с… блять, кажется, с каждым имеющимся здесь менеджером, но ничего это не дало. В итоге им приходилось идти на работу за несколько часов до начала шоу, чтобы как следует разогреться. Потому что… ну… Ты ведь понимаешь, о чём я? Трапеция, гимнастический снаряд (если очень простыми словами: качели), холодные мышцы и всё, что может из этого вытечь.       — Хён, клянусь, единственное, что я всё ещё не понимаю, это то, как проблемы гимнастов объясняют твои синяки.       Чимин делает паузу, смотря прямо в камеру.       — Один из гимнастов сорвался, — то, как Пак это произносит, посылает мурашки по коже. Он словно врач, объявляющий родным «мы сделали всё, что было в наших силах, мне жаль». — На этой утренней разминке. По сути в нерабочее время. У него сломан позвоночник, а эти ублюдки отказываются оплачивать операцию и реабилитацию, потому что по контракту руководство несёт ответственность только за рабочие травмы, — Пак делает паузу, чтобы выдохнуть. Ему более чем неприятно говорить обо всём случившемся, даже если он там далеко не главный герой. — Как оказалось, рабочие травмы подразумевали только рабочие часы. Ебучие ублюдки.       Сказать, что ситуация дерьмовая, — сильно приуменьшить, Чонгук это прекрасно понимает, но чего он всё ещё никак не может с ней связать — это синяки Чимина.       — Ты как-то в этом замешан?       — Нет, чёрт. Нет, — Пак опускает голову, покачивая ей из стороны в сторону. — Я всего лишь переводчик, но я так зол, Гук-а, понимаешь? Это их вина. Почему должны страдать артисты, если они ничего не сделали?       — Ты поэтому остался? Твоё начальство теперь вместо цирков таскает тебя по больницам?       — Я сам туда таскаюсь, — Чимин снова поднимает голову. — Я пытаюсь помочь парням не как… В общем, я пытаюсь найти адвоката, который будет согласен взяться за это не за все деньги мира. Потому что по сути… это прописано в контракте, где стоят их подписи, им даже нечего предоставить посольству. Камеры в цирке работают только в рабочее время, и на них в любом случае было бы видно, что Дэнис полетел вниз не во время шоу. Нужен юрист.       — Почему этим занимаешься именно ты? Ты же часть компании.       — Да, ты не один, кто так подумал. Когда я пришёл к Дэнису в первый раз, Бруно тоже назвал меня одним из жадных уродов. Он меня и наградил заплывшим глазом.       — Твою мать, — Чонгуку хочется увидеть этого Бруно. Как минимум отплатить тем же, что получил Чимин за… чёртову помощь. — И ты остался в Корее на праздники только для того, чтобы помочь парню, который побил тебя? Блять, хён, скажи, что ты хотя бы врезал ему в ответ.       Чимин грустно улыбается.       — Я был слишком ошарашен, извини. К тому же не до конца протрезвевшим.       — Поверить не могу, ты ещё и задницу рвёшь после этого.       — Теперь они знают, что я на их стороне.       — Да, а ты фиолетово-зелёный в канун Рождества!       — Они уже проходят. Скоро как новенький буду, даже…       — И это ты сегодня возмущался, что я не сказал тебе о переломе? — вдруг взрывается Чон. — Сам сидел с побоями, не рассказывал ничего о своей долбанной работе, но позвонил мне для того, чтобы отчитать меня за то, что я не написал про каток!       — Это другое.       Чонгук не помнит, когда вообще так злился. Не в последний раз. Он правда не знает, был ли настолько зол за все прожитые годы.       — Нихрена подобного!       — Я не хотел, чтобы ты волновался, Чонгук! — снова повышает голос Пак. — У меня всё ещё есть контракт, я всё ещё не могу просто взять и разорвать его, когда мне вздумается! И ты хочешь, чтобы я постоянно жаловался тебе на то, как ненавижу практически каждый свой день?       — Именно этого я и хочу, хён!       — Да какой в этом смысл вообще?! — Чимин и сам расходится не на шутку. — Ты в другой стране, у тебя учёба, а я должен грузить тебя вещами, которые не под силу исправить ни тебе, ни мне?       — Хён, это называется делиться проблемами. Понимаешь? Не давиться ими в одиночестве, а переживать с близким человеком!       — Я говорил тебе… просто не всё. Я не хотел, чтобы ты знал, в каком я дерьме на самом деле.       Господи. Чонгук роняет голову назад, пружиня от спинки дивана, и закрывает глаза, чтобы получить хоть секунду перерыва, представить, что происходящий сейчас разговор всего лишь дурной сон и он сейчас проснётся от колена Мингю на математике.       Чимин хотел поберечь его тонкую душевную организацию от переживаний. Забавно. Ведь Чонгук сделал так же. Пак ни сном ни духом ни о заваленной психологии, ни о плохих оценках в принципе, и уж тем более понятия не имеет, как слово «сталкер» теперь связано с Гуком. Они два идиота. Так сильно пытались отгородить друг друга от собственных проблем, что перестарались с забором и соорудили нечто непролазное.       — К чёрту это, — качает головой Чонгук. — Секреты никогда не приводят ни к чему хорошему. И мне жаль, что это дошло до меня только сейчас.       Когда Чимин, прикусив губу, опускает голову Гуку, хочется просунуть руку в экран и коснуться. Лица, руки, отросших волос — чего угодно, лишь бы дать понять, что он по-прежнему рядом, всё так же готов раскрыть объятья и спрятать от остального мира каждый раз, когда это покажется необходимым. Ответить именно тем, что сам получал бесчисленное количество раз.       — Кто-то знает о том, что у тебя происходит?       — Тэхён, — едва слышно произносит парень. — Он помогает мне с поисками адвоката. Я и ему не хотел говорить, но ты его знаешь, попробуй что-то скрой от этого Шерлока.       — Мне жаль, что от меня скрыть получилось, — Чимин снова устремляет взгляд в экран. — Я бы хотел быть не настолько слепым.       То ли Пака это расстраивает, то ли выводит из себя, потому что после тяжелого вздоха он опирается локтями о стол, закрывая ладонями лицо. Давит пальцами на глаза так сильно, что сейчас перед ним наверняка танцуют белые пятна.       Если Гук наконец признался сам себе в усталости, то Чимин выглядит измученным. Не просто уставшим, он почему-то только сейчас предстаёт перед Чонгуком таким, каким был все пол года: выжатым, угрюмым и без единого намёка на того парня, что рубился в игры после смены в кофейне. Чем дальше от лета, тем хуже становилось его состояние. Учёба и работа в Штатах отнимала немало сил, но при этом старшему всё ещё хотелось что-то делать. Играть, выходить посреди ночи за едой или называть Джина хёном бесконечное количество раз — на всё это хватало энергии. А сейчас что?       Ощущение, что Гук на привидение смотрит. А ещё до него внезапно доходит ещё одна вещь.       — Поэтому ты так часто напивался?       Побег от реальности. Самый отстойный метод видимо работал, вот только ожидаемо ни к чему хорошему не привёл.       Вместо ответа Пак беззвучно смеётся, всё ещё не убирая рук с лица.       — Хён, это вообще не выход. Алкоголь не поможет ни коим образом.       — Но он помогал, — внезапно заявляет старший. — Я отключался и не думал ни о чём. А потом понял, что так дальше не пойдёт, потому что… — ладони хлопают по поверхности стола, когда на Чонгука снова смотрят. — Первое, о чём я думал, когда просыпался, — это «надо выпить», но до меня дошло, в насколько глубокую задницу я себя засунул только после того, как ты мне об этом сказал. Хотя Тэхён тоже пытался.       Чонгук прикусывает губу. Ему всё ещё стыдно за тот разговор.       — Хён, мне очень жаль, что тогда я наговорил тебе столько всего.       — Нет, ты был прав. Я качусь в пропасть. И после того утра я даже не смотрел в сторону спиртного, но ситуацию это не исправило. Я превратился в кучку мусора.       — Это не так.       — Да, точно. Сначала идёт мусор, потом почти перегнившие отходы, а уже потом я.       — Прекрати, — уже не так мягко обрывает Гук. — Никакой ты не мусор. Ты Пак Чимин и всегда им будешь.       — Кто вообще такой этот Пак Чимин? — дрогнувшим голосом спрашивает парень. — Я больше не знаю, кто он. Больше ничего не понимаю.       Неужели Чонгук и правда не видел этого? Просто позволял этому переломанному малышу продолжать делать вид, что всё хорошо?       Не об этом ли парень пытался настрочить достаточное количество страниц, чтобы его единица превратилась хотя бы в тройку? Одна из самых распространённых проблем при эмиграции — потеря идентичности. Депрессия, проблемы с тревожностью, отчуждённость и чувство одиночества. То, чего у Чонгука не было, потому что он ехал будто бы не в другую страну, чтобы начать обучение в университете, который видел разве что на картинках и видео, а к Чимину — парню, которого знал с малых лет. В которого на тот момент уже был влюблён. Хён и в каком-то роде даже Мингю спасли его от ада адаптации иностранца, в своё время вкусив ту сполна? Пак действительно прошёл испытание Америкой, чтобы снова переживать нечто похожее, наконец вернувшись домой? В полном одиночестве тогда, с крайне мизерным кругом близких людей сейчас — Чимин терялся между странами и днями, чтобы в итоге прийти к этому вопросу?       «Кто вообще такой этот Пак Чимин?».       Неужели он серьёзно?       — Пак Чимин — один из лучших людей, которых я знаю, — совершенно спокойно говорит Гук. — Он моя первая любовь. Он умный и добрый. У его одежды всегда есть какой-то скрытый смысл, и ему не надоедает приходить в восторг от каждой песни Sleeping at Last, — каждым словом Гук кричит что есть мочи всего одно: «я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя». Ему хочется, чтобы его любви было достаточно, как раз в меру для погрязшего в холоде одиночества парня. — Ещё он стопроцентный Хаффлпафовец, даже если поначалу кому-то может показаться нечто другое. Это парень, который помогает совершенно чужим ему людям, жертвуя собственными планами и желаниями.       Дрожащая губа никак не укрывается от внимания Чона. Он видит наполненные влагой глаза, пока говорит, и стоит последнему слову сорваться с языка, как Чимин тут же ложится на сложенные на столе руки и перестаёт сдерживаться. Чонгуку как никогда сильно хочется, чтобы смысл сказанного дошёл до адресата как можно точнее, даже если для этого придётся заставить его плакать.       — Только на днях до меня дошло, что иногда всё не так, как ты думаешь, — парень знает, что хён его слышит, даже если тот занят набирающими оборот рыданиями. — Оказалось, что я на самом деле не такой уж одиночка здесь, и меня окружают отличные люди, но я зацикливался на другом. Думал о том, чего у меня нет, вместо того, чтобы заметить всё остальное. Всё хорошее.       Именно в этот момент у Чонгука язык не повернётся попросить хёна перестать плакать, как бы больно ни было. Больно осознавать, что за последние несколько недель ему довелось наблюдать за плачущим Чимином чудовищно часто, но если такой вид выброса эмоций поможет пережить неприятности, то пожалуйста. В конце концов даже небу иногда хочется разрыдаться, чего уж о людях говорить. Но всё выше перечисленное не изменяет факт того, что смотреть на содрогающиеся плечи похоже на пытку, даже если это проживание эмоций и Чимину это нужно.       — У меня так сильно опустился рейтинг в учёбе, что я даже не знаю, как сказать об этом маме. Если я плохо сдал математику, то у меня будут серьёзные проблемы, и это точно не ограничится звонком родителей. Большинство моих друзей теперь просто приятели — это то, что очень сильно дало мне под зад совсем недавно, но на самом деле мне стоило бы переживать о том, что я обижаю людей, а не о том, что отдаляюсь от них. Ты бы назвал меня за это мусором?       Чимин качает головой, кажется, пытаясь выровнять дыхание и совладать с собой.       — Я наговорил очень много глупостей не только тебе, но ещё и человеку, который этого не заслужил. И даже не извинился.       — Гук-а, — наконец подаёт голос Пак. Он медленно выпрямляется, пытаясь стереть рукавами всю влагу с лица. — К чему ты ведёшь?       — К тому, что мы все иногда те еще придурки, но не надо тонуть в этой мысли, будто настанет конец света, если у нас не засияет нимб над головой. Попробуй сосредоточиться на чём-то хорошем, пожалуйста. На том, чего ты хочешь, на том, что можешь сделать, чтобы исправить косяки или не допустить новых.       — В том то и проблема, — снова морщится старший, изо всех сил сдерживая новый поток слёз. — Я не знаю, чего хочу, не знаю, куда мне двигаться. Учеба закончилась, и моя жизнь вместе с ней.       — Мы оба знаем, что это не так.       — Я хотел домой, — продолжает Чимин, пока новая порция слёз прокладывает себе путь от глаз до подбородка. — Все три года думал, что как только закончу университет, вернусь в Корею, найду работу и, наконец, перестану ощущать эту... проклятую нехватку чего-то. И вот я здесь. А ничего не изменилось.       — Что должно было измениться, если каждый день ты открываешь глаза и думаешь, что должен идти в место, которое ненавидишь?       Чимин плачет беззвучно. Он то и дело покусывает губы, не в силах успокоиться. Смотрит куда-то в сторону и даже не думает останавливаться.       — Ты хотел домой, — снова подаёт голос Гук, не собираясь так просто сдаваться. — И где ты сейчас?       — Дома, — шепчет старший. — Уверен?       Чимин снова обращает своё внимание на телефон.       — Ты в Сеуле. У Тэхёна, на съёмной квартире, на Чеджу в общежитии — где угодно, но только не дома.       — Думаешь, если я окажусь в Пусане, всё возьмёт и встанет на свои места?       — Возможно, — пожимает плечами Гук. — Если ты хотел именно туда. Если всё это время скучал, не знаю, по пляжу. Но что-то мне подсказывает, что это не так.       Чонгук знаком с этим чувством. После первого переезда его невыносимо тянуло обратно в Пусан. В столице всё казалось не таким, чужим и ненужным. А потом они сменили квартиру, и вторая смена места жительства на удивление прошла легче, хоть поначалу снова хотелось туда, где уже ко многому привык. Но привыкнуть ведь можно едва ли не ко всему — другой планировке, отсутствию грузового лифта или к слишком мягкому матрасу — это всё не так уж важно, если рядом с тобой есть люди, которых ты любишь. Если есть хоть что-то привычное. Потому что дом — это не четыре стены и крыша, это те, кто наполняют его голосами и создают в нём приятные воспоминания.       — Я не знаю, какому месту я принадлежу, — снова отзывается Чимин. — В Америке я хотел в Корею, в Корее — в Америку. В Сеуле я хочу в Пусан, но что если в Пусане меня тоже потянет обратно? Я понятия не имею, где мой дом.       — Он в Сеуле, — твёрдо говорит Чонгук. — И в Чикаго. В твоей комнате с ужасным соседом, в той квартирке, где мы с тобой были двумя влюблёнными идиотами, в нашей с Джином комнате. И в Пусане тоже. Это цена переезда. Стоит сменить место жительства, как слово «дом» начинает приобретать другой оттенок. Оно даже может стать множественным числом.       Чимин сглатывает, снова покачивая головой.       — Как ты это делаешь? Умудряешься всегда найти для меня правильные слова.       — Потому что это единственный способ позаботиться о тебе, пока между нами океан, — Пак вот-вот заплачет снова. — Позволь мне заботиться о тебе хотя бы так, хён. Играть с тобой в молчанку просто невыносимо.       — Мы не можем…       — Мы всё можем. Нам не нужны никакие перерывы в отношениях. Завтра я отсижу последний учебный день, и мы начнём сначала, хорошо? Без секретов и дурацких решений отдалиться друг от друга.       — Постой, — вдруг выпрямляется старший. — Разве твой последний день был не сегодня?       — Сегодня был последний экзамен. Завтра будут результаты по нему и всякие формальности. А ещё мне предстоит лизать задницу Гийому изо всех сил.       — Чёрт, у тебя же почти три утра, я думал у тебя уже каникулы.       — Ты немного промахнулся.       Губы Чимина создают идеальную букву «о», когда парень выпускает воздух, явно не радуясь этой новости.       — Именно об этом я и говорил. Ты снова не спишь из-за меня.       — Я не сплю, потому что сам так решил. У меня есть рот, я в любой момент могу сказать «хён, мне завтра рано вставать, спокойной ночи».       Он снова повторяет это, Чимин глубоко вдыхает и выдыхает, не спеша расстаться со слезами от слёз на щеках. И Чонгук хмурится, точно зная, что происходит сейчас в его голове.       — Знаешь, ты не можешь брать на себя ответственность за поступки других, как бы тебе ни хотелось, — хочется спросить, где тот парень, что сбежал с семейного ужина ради кимчи чиге с Тэхёном. — Прекрати издеваться над самим собой только потому, что что-то пошло не так, как ты планировал. Если мне понадобится защищать тебя от тебя же, то я буду это делать. Столько, сколько потребуется.       И правда, Чонгук не просто сотрясает воздух, ему нужен тот Чимин, в которого он влюбился два года назад. Но больше всего этот Чимин нужен самому себе.       — Я позвоню завтра, хорошо? — вдруг робко спрашивает Пак, и Чонгуку хочется засмеяться. Он просит разрешения. Он, чёрт возьми, просит разрешения? — Уже поздно.       Это было начало конца секретов? Пожалуйста, пусть завтрашний день действительно станет новым началом. Новой главой в их истории.       — Конечно, хён. Я буду ждать.       Чимин сглатывает, наконец вытирая щёки, делая лучшее, на что вообще способен, — робко улыбается, тут же прикусывая губу.       — Удачи завтра.       Чонгук зеркалит эту улыбку практически моментально, хотя хочется большего. Как минимум закричать от радости.       А всего несколько минут назад парню казалось, что он готов не просто к слезам, а к чему-то на грани истерики.       — Да, спасибо.       По привычке младший едва не говорит «я люблю тебя» сразу после благодарности. Их вполне себе обыденное прощание, которое сейчас внезапно кажется странно неловким. Как будто они собираются признаться друг другу впервые. Но, по всей видимости, подобные мысли посещают только его, потому что Пак от неловкости явно не мучается, он, окончательно признав, насколько глупой затеей была его идея отдалиться, говорит первым:       — Я люблю тебя.       Здесь уже не только улыбку, но и смешок сдержать не удаётся.       — И я люблю тебя.       Чимин завершает звонок, прежде чем Чонгук успевает придумать, чего бы ещё сказать, только подтверждая, что странная неловкость окутала их обоих. Но к чёрту пожелания спокойной ночи или весь запас слащавых словечек, у Гука бабочки в животе порхают от любимого голоса, только что произнесшего фразу, которую он слышал уже около миллиона раз. Но сегодня она прозвучала по-особенному. Только что они получили свой второй шанс. Их ждёт новое начало.