Santa doesn’t care

      Профилей Инес Сандерс больше нет в списке подписчиков Чонгука. Она испарилась из Фейсбука, перестала фолловить его в Инстаграме и, как бы по-детски это ни было, удалила свой чёртов комментарий под тем самым постом в его блоге. По запросу найти её аккаунты всё ещё удаётся, так что Чонгука точно не добавили во все существующие чёрные списки, и хотя бы за это стоит сказать спасибо, потому что прокручивая в голове их недавний разговор, Чону искренне кажется, что он заслужил быть забаненным, как никто другой. Это было грубо. Не просто невежливо, он повёл себя, как самовлюблённый придурок, и ему стоит благодарить судьбу за то, что никто не стал свидетелем этого дерьмового утра.       Или до него дошло только после новостей от Чимина? Беседу с Инес приятной точно не назовёшь, но хён… Чонгука тошнит от того, как зол он был и каким словам позволял вылетать из своего рта.       Возможно, эта суббота — не лучший день для просмотра собственных соцсетей, и таким явно не стоит заниматься на последней в этом году паре по психологии, но если Чонгук не займёт себя хоть чем-то, то, скорее всего, отгрызёт себе руку. Или прокусит губу. В смысле, прокусит ещё раз. Или… снова встретится глазами с профессором Гийомом, который сейчас объясняет самые частые ошибки в тесте, и захочет провалиться сквозь землю ещё сильнее.       Паниковал ли Чонгук, переступая порог аудитории? Нисколько. Их последний разговор с Чимином был четыре дня назад, и после него парень не чувствует ничего, кроме зияющей дыры в груди, потому что не только ссора оставила осадок, их переписка после неё умерла. Никаких пожеланий доброго утра, никаких фотографий, никакого «я пошутил, мы сможем увидеться». Чонгука эмоционально парализовало. Или ему действительно так казалось, пока он не увидел на своей тестовой работе даже не оценку, а размашистое профессорское «просмотрено», будто это был не экзамен. Парень ожидал двойку, длинный неудобный разговор про списывание или даже угрозу отчисления, но ничего из этого он не получил.       Ни внятной оценки, ни идеи, что ему со всем этим делать.        — Просто подойди к нему, — шепчет Мингю, перестав наконец довольно улыбаться своей четвёрке с плюсом. — Он не имеет права просто взять и не выставить оценку, потому что ему так захотелось.       Да, а ещё Гийом не имел права спокойно смотреть, как Чонгук переписывает чужие ответы в собственные листы с заданиями, и никак не реагировать. Так же, как сам Чон ни в коем случае не должен был делать этого, подставляя не только себя, но и друга, который сейчас пытается защищать права всех студентов.       Сказать, что Чонгук чувствует себя полнейшим дерьмом, — не сказать ничего. Никакой он не парализованный эмоционально, будь это так, ему бы не скручивало внутренности от всего подряд.       — Что заберёте с собой с этого семестра?       И пока начинается стандартная процедура получения тех ответов, что хочется услышать профессору, Чонгук снова утыкается в молчащий телефон. Смотрит на фото профиля Инес, упрямо не позволяя себе выйти с её страницы, чтобы не залезть в тот диалог, где воцарилась ублюдская тишина.       Гук всё ещё зол, всё ещё расстроен, всё ещё хочет проснуться и понять, что всё происходящее было неприятным сном, но никак не получается. Вместо избавления от кошмара парень ужасно медленно собирает свои вещи, чтобы большинство студентов успело покинуть кабинет раньше него, пропускает мимо ушей пожелание удачи от единственного человека, с которым он магическим образом умудрился не похерить всё, и пытается сложить мысли в нечто более-менее внятное. Но прежде чем это получается, Гийом так же покидает аудиторию, и Чонгук чертыхается, сжимая в руках свой главный позор этого семестра.       Оценки нет, «просмотрено» не было приглашением на пересдачу, чего этот мужчина вообще добивался?       — Профессор Гийом, — окликает преподавателя Чонгук, выскакивая в коридор. Тот оборачивается, но не останавливается.       — У вас ещё остались вопросы, мистер Чон?       Ещё бы.        — Что значит ваше «просмотрено»?       Только это заставляет мужчину притормозить, обратив всё своё внимание на студента.       — Это значит, что я просмотрел вашу попытку переписать ответы мистера Кима другим почерком.       Что на это заявление ответить, Чонгук не знает. Он искренне не понимает, почему ему дали списать в тот роковой день, почему сейчас приходится играть в загадки и что вообще от него хотят в данной ситуации.       — Я удовлетворил ваше любопытство? Простите, я тороплюсь, моя жена ждёт меня снаружи.       Гийом снова начинает шагать, поправив висящее на руке пальто.       — Профессор, — начинает Чонгук, равняясь с учителем. — Это ведь не оценка…       — А что прикажите мне оценивать? Ваше умение списывать? Оно отвратительно, ставлю ноль.       В коридоре не так уж многолюдно, но не к одному и не двум зевакам по-любому долетают обрывки их препираний, что делает происходящее ещё более неудобным. Будто до этого Чонгук был недостаточно пристыжен, он что, действительно нуждался ещё и в свидетелях?       — От этого теста ведь зависит оценка за семестр.       Гийом улыбается одним уголком рта, всего на секунду позволяет себе не сдерживать собственных чувств в ответ на, так сказать, попытку Чонгука убедить непонятно в чём.       — Забавно, что вы это помните, но всё равно пришли неподготовленным.       Это какая-то шутка.       — Профессор…       — Если вам интересно, что я впишу в ведомость, то боюсь хорошего там мало. У вас единица. За присутствие, — Гийом останавливается практически у входа, без слов вручая Чонгуку свой портфель, чтобы надеть пальто. — Я не врал, когда говорил, что вы мне нравитесь, поэтому жалобу за нарушение правил экзамена подавать не буду, но, клянусь богом, это первый и последний раз, когда я закрываю глаза на подобное. Когда я иду вам на встречу, мистер Чон. Официально заявляю, что вы исчерпали свой запас бонусов.       Чонгуку хочется выругаться. Конечно, его злит дурацкий Гийом, но больше скорее то, что тот прав, и Гуку сейчас стоит быть благодарным даже за эту проклятую единицу за присутствие так же, как и за возможность остаться на стипендии. Хотя… Ничего хорошего эта оценка ведь не сулит. Общий процент персональной успеваемости упадёт на дно, а Чонгук ни в коем случае не может позволить себе этого. Чикагский университет — удовольствие не из дешёвых, как ему смотреть в глаза отцу, если чёртова психология перечеркнёт все остальные предметы жирной линией?       Блять, он ведь даже не задумывался об этом как следует. Родители, деньги, университет — всё это игнорировалось с таким безразличием, что последствия вроде сраной худшей оценки за тест не могли не произойти.       Пока Чонгук трясся над отношениями с Чимином, всё остальное медленно день за днём разваливалось, оставляя на месте когда-то внушительных сооружений лишь пыль. А теперь он ещё и с хёном не разговаривает, явно переживая первый кризис в отношениях, в итоге получается, что сколько не танцуй с бубном вокруг любимого человека, разногласий и ужасной драмы всё равно нельзя избежать?       — Могу я пересдать тест? — в сердцах спрашивает Чонгук, решив не сдаваться настолько легко.        Ужасное слово. Пересдать. Когда Гук последний раз что-то пересдавал? Подобное вообще случалось с ним раньше?       Профессор хмыкает, поправляя шарф перед тем, как забрать у парня свои вещи.       — Пересдать — значит получить попытку ответить на вопросы повторно, а я что-то не припоминаю, чтобы вы хотя бы пытались пораскинуть мозгами и в первый раз.       Хочется застонать. И врезать кое-кому его же портфелем тоже. А следом ещё и себе. Было слишком самонадеянно ожидать, что он сейчас попросит и тут же получит нужное самым простым путём. Иногда нужно приложить усилия, а иногда этих усилий будет всё равно недостаточно.       — Профессор Гийом, — тон, несмотря на всё происходящее, удивительно ровный. — Позвольте мне доказать, что мои знания заслуживают куда больше единицы за присутствие.       Это вообще так?       — Что вам мешало сделать это в положенное время?       Проблема в том, что Чонгук не знает. Что ему мешало? Лень? Постоянный недосып? Чимин действительно был тем, кто не позволял Гуку учиться как следует, или причины стоит искать только в собственной черепной коробке? Не получается ответить даже себе, поэтому студент молчит, но смотрит прямо в глаза, не боясь того, что сейчас делает себе хуже этой тишиной.       — Нет никаких причин?       Чонгук сглатывает.       — Позвольте мне…       — Сегодня было последнее занятие, Чонгук. К сожалению, не могу ничем вам помочь. Хороших каникул.       Да, каникулы его ждут отличные. Лучшие в Чонгуковой жизни.       Это в некотором смысле даже смешно, то, насколько отличается предыдущая зима от нынешней. В прошлом году Чонгук тонул в учебниках, пока Чимин отчаянно пытался… быть собой. Например, превратить овсянку в муку, чтобы потом сделать из неё какие-то странные суджеби. Окончание семестра и тогда ощущалось довольно напряжённым, но рядом с Чонгуком был тот, кто просто закинув свои ноги младшему на колени, уже каким-то образом умудрялся поддержать.       Кажется, Чонгук слишком привык к тому, что он не один. И эта постоянная нехватка, ощущение, что рядом должен быть кто-то ещё, чтобы чувствовать себя полноценным, сыграла с ним злую шутку.  Он пытался заполнить недостающее место, заменить утерянный пазл чем-то хоть немного на него похожим и уделил этому столько времени и сил, что сейчас не получается вернуться к привычному существованию без бойфренда под рукой, даже спустя полгода порознь.       Что-то пошло не так. Это заметили и озвучили столько людей — даже не сосчитать, но понимание, что Чонгук не знает, как это всё исправить и не повторять уже проигранный сценарий, до парня доходит лишь тогда, когда он лениво плетётся в общежитие, отчаянно пролистывая песни Sleeping at Last одну за одной. Странно слушать эту группу без Чимина, подпевающего рядом, или без знания, что на другом конце света в ещё одних наушниках траслируется тот же трек. Странно наслаждаться любимым исполнителем того, кто с ним разговаривать не хочет.       Блять, четыре дня прошло. Чонгуку явно стоит перестать быть страусом, вытащить свою дурную голову из песка и не ждать первого шага в виде более развёрнутого объяснения о разрушенном Рождестве, а взять себя в руки и сказать то, что мучает. Ему жаль. Гук хочет попросить прощения. Но ещё ему стыдно, поэтому младший и трусит, позволяя этому самому стыду и боязни столкнуться с ответственностью за руководство его действиями.       В этот раз они не отправляют друг другу запросы на парные сеансы, сегодня Чон смотрит на зелёную точечку внизу фото профиля Какао, означающую, что Чимин в сети, но даже диалог не решается открыть.       Забавно, что, живя рядом весь год, Пак Чимина не было в жизни Чонгука так много, как сейчас. Это всё меньше начинает походить на что-то нормальное и здоровое. Гук посреди второго курса, а у него заваленный экзамен и оценки, хромающие на обе ноги по нескольким другим предметам. Потому что Чимин стал важнее учебы? Потому что неожиданно телефонные разговоры с ним оказались в постоянном приоритете. Каждая вещь, так или иначе связанная с Чимином, постоянно выигрывала все противостояния, будь противником хоть сон, хоть сам… Чонгук со своими потребностями и предпочтениями.       Задница, в которой парень оказался, куда больше, чем казалось поначалу.       Так и прослушав тишину в наушниках всю дорогу, Чонгук чувствует себя выжатым, подходя к двери в комнату. Он так сильно боялся не справиться с отношениями на расстоянии и потерять хёна из-за этой долбанной нехватки времени и внимания, что послал ко всем чертям каждую сферу своей жизни, а в конце концов пришел к тому, что назвал своего любимого человека мешком с дерьмом. Какого чёрта вообще? Это не справедливо. Нельзя так жестоко обходиться с людьми и херить именно то, что они настолько отчаянно пытаются сохранить.       Чонгук идиот. Идиот, идиот, идиот! Как бы зол он ни был, нельзя срываться на людях. А особенно на близких сердцу.       Вместо того, чтобы войти в комнату и предаться жалости к себе как следует, Чонгук прижимается лбом к холодной двери, не решаясь скипнуть самую особенную песню в дискографии Sleeping at Last. «Light», что всегда выполняла роль таблетки обезболивающего для Пак Чимина. Почему-то она не действует на Гука так же. Казалось бы, ничем особо не примечательная песня каким-то образом делает зияющую внутри дыру ещё больше и глубже. Ещё темнее. Как это остановить? Простого ублюдского «прости» будет достаточно? Как он это долбанное слово вообще должен произнести, не ненавидя себя?        Если бы с Чимином говорил подобным образом кто-то посторонний, не важно, кто бы это был, Чонгук надрал бы ему задницу. Сначала сам Чимин расправился с обидчиком, а уже потом позволил бы себе побыть тем, кого защищают. Но что делать, если дать в морду нужно самому себе?       Чонгук сейчас взвоет. Чёрт, Чимин ведь даже не отвечал на всё то дерьмо той же монетой. Он… Он стопроцентный Хаффлпафовец, пусть и с алкогольными проблемами, а Чонгук сейчас — агрессивная свинья.       Если человек больше, чем на половину состоит из воды, то один второкурсник Чикагского университета на сто процентов сделан из усталости. Физической и моральной. Гук открывает дверь, прекрасно понимая, что его проблемы не испарятся сами по себе, как бы он ни желал этого, их придётся решать в любом случае. Даже если не хочется, даже когда комната встречает его уже привычной прохладой из-за снова нагрянувших блядских проблем с отоплением, а сидящий за столом Джин, укутанный в одеяло как новорождённый ребёнок, здоровается с ним, не удосуживая даже взглядом.       Слава богам Джин здесь! Чем больше времени Чонгук проводит наедине с собой, тем больше ему кажется, что его ждёт рецепт на антидепрессанты в качестве подарка на Рождество самому себе.       — Субботний вечер, а ты здесь? — монотонно спрашивает младший, подходя ближе к столу с разложенными книгами и бумагами. — Тебя что, отовсюду уволили? Ищешь новую работу?       — Ха-ха, — Ким засовывает крекер в рот, стараясь при этом оголять как можно меньшее количество кожи. — Мне нужно написать работу по ирландской литературе, а я, в отличии от некоторых, готовлюсь к подобным событиям.       В теории Чонгук мог бы сказать, что он вообще-то тоже не такой уж неуч: для начала припомнить, как в прошлом году Джин впервые нашёл общий интерес с Чимином — фотографировать уснувшего на учебниках Чонгука при каждом подвернувшемся случае, а потом и по остальным случаям пройтись. Мог бы просто устало вздохнуть и согласиться с тем, что он уже и так понял: ему нужно вернуться в форму. Но ничего из этого не происходит. Как только взгляд отрывается от Джина и его усердной учёбы, он тут же цепляется за кое-что другое.       Пергаментная бумага. Жирно выведенное «Чонгук» на верху. В этот раз не коробка, а сраный свёрток на его кровати.       — Это, мать его, что?       Парень не слишком церемонится с рюкзаком, который до этого спокойно болтался на плече, бросает вещь прямо на пол в том же месте, где стоял до этого, и чувствует, как начинает закипать.       Ебаный Тайный Санта. Это не шутка друзей, не попытка Инес подкатить к нему, не издевательство Джина или Рика.       — Тебе снова оставили презент под дверью.       Хочется спросить Джина, насколько нужно быть бесстрашным и глупым, чтобы продолжать тащить это дерьмо в комнату, но Чонгук волшебным образом сдерживается. Потому что знает: что бы он сейчас ни сказал, пожалеет так же, как жалеет о том, что ляпнул Чимину во вторник.       Сейчас в принципе не до слов. Чонгук не пытается придумать достаточно остроумную колкость для Джина, он, в два шага преодолевая расстояние к кровати, хватает чёртову вещицу и, не церемонясь, разрывает обертку прямо посередине, разделив свое имя на две части. На кровать что-то падает, но парня это не привлекает достаточно сильно, интересней вдруг становятся слои тонкой бумаги и звук, с которым они рвутся. Все чувства, сдавливающие грудную клетку, вытекают из ушей при очередном шорохе, и Чонгук, будто разошедшийся щенок, кромсает бумагу на кусочки все мельче и мельче.        — Эй, ты чего? — уже безо всякого намёка на веселье спрашивает Джин, но отвечать ему не собираются.       Ту часть, где на пергаменте остался скотч, так же легко разорвать не получается, но злость окончательно выходит из-под контроля, поэтому с тихим ругательством Чонгук напрягает мышцы, чтобы услышать тот самый треск рвущейся клейкой ленты.       — Чонгук! — восклицание старшего доносится откуда-то из-за спины, пока Чонгук тянется к чему-то красному, тому, что было внутри той упаковки, которую он так безжалостно уничтожал всего секунду назад.       Хватая вещь, парень швыряет ту себе под ноги, только тогда обнаруживая, что это свитер. Блядский свитер с рождественским рисунком. Чонгук успевает дважды впечататься подошвой ботинка в этот самый рисунок, когда не впечатлённый развернувшейся сценой Джин дёргает его за локоть, судя по всему надеясь прервать столь бурное выражение «радости» от получения нового подарка.       — Ты что тут устроил?        Брови у старшего сходятся на переносице, он с искренним беспокойством смотрит на тяжело дышащего соседа. У Чонгука скулы сводит от того, как сильно ему хочется порвать что-то ещё. Влезть в драку. Разрушить что-то кроме собственной жизни.       — Этот ебучий Санта, — сквозь зубы цедит парень. — Всё пошло по пизде, как только начали появляться эти блядские подарки.       — Что пошло по пизде?       Чонгук снова смотрит на свитер без каких либо видимых следов повреждения, на абсолютно уродливого оленя с красным носом-помпоном. Где бы это ни было куплено, его создатель —чёртов псих, это похоже на рисунок пятилетки. И это нечто у Чонгука в комнате.       — Моя жизнь. Вся моя жизнь сейчас похожа на огромную вонючую жопу.       Нагибаясь, чтобы подобрать одежду с пола, Гук выдёргивает руку из цепких пальцев, всё с той же злостью шагает к мусорному ведру и что есть силы швыряет очередную ненужную ему вещь прямо поверх обёрток из-под бургера и картошки фри. Но этого кажется ничтожно мало, поэтому вязанная ткань снова встречается с ботинком Чона.       — Гори в аду, гори в аду, гори в аду!       Чувств всё ещё слишком много, злость по-прежнему кипит невыносимо сильно, а Джин почему-то снова пытается остановить этот выброс эмоций.       — Завязывай, Гук, — когда младший пытается снова высвободиться от хватки, приходится сжать того крепче. — Эй, хочешь завалиться к нашим соседям снизу с ногой в мусорном ведре?       — Тебе-то какое дело, чего я хочу? — рявкает парень.       — Воу, остынь, приятель.       Джин удивлённо вытягивает шею. Чонгук действительно делал много раздражающих вещей, но это всегда казалось частью их сложившихся отношений, шутками ради шуток, а сейчас тот вдруг смотрит так, словно остатки своего гнева собирается вывалить на подвернувшегося под руку соседа.       — Тебя явно не свитер так выбесил, поделиться не хочешь?       — Не хочу, — недовольно буркает Чонгук, наконец высвобождаясь от захвата старшего. Он поправляет так и не снятую куртку, подбородком указывая на мусорное ведро. — Выброси это и не тащи домой ничего, где не указан отправитель. Ради бога, Джин!       В основном Чонгуку становится стыдно с опозданием. Он прокручивает свои поступки и мысли, когда те уже становятся частью прошлого, и анализирует, как стоит или не стоит делать в будущем, а вот из-за происходящей сейчас ситуации парень чувствует стыд в настоящем. В эту самую секунду. Из-за своего повысившегося голоса, из-за всё такого же замершего в удивлении Кима и ещё из-за стольких вещей.       — Извини, — на выдохе произносит младший, садясь на тот же стул, на котором только что был Джин. — У меня был плохой, очень плохой день.       Зарываясь пальцами в волосы, Чонгук оттягивает их, пытаясь почувствовать хоть что-то сильнее, чем эта чёртова ярость вперемешку с горьким вкусом вины.       — Эм… — снова делает попытку старший. — Я бы попытался тебя поддержать, но сначала хотя бы намекни, в чём дело.       Чонгук грустно смеётся, проводит пятерней по голове от макушки до самого затылка, чем приводит отросшие волосы в полнейший беспорядок, только после этого снова устанавливая зрительный контакт с Джином. С чего ему начать? Учебы, Чимина или сталкера? С Инес? С Кёрстен и её слов, до сих пор какого-то лешего сидящих в голове? Или упомянуть, что находит отговорки для звонка родителям, потому что хочется поговорить совсем не с ними?       — Я похоже просрал всё, что только мог.       Очень хорошее обобщение всех косяков, разом свалившихся на голову, как снег с крыши.       — Ещё не всё.       Чонгук молча выгибает бровь, ожидая, чтобы с ним поделились большим количеством информации. Но Джин вместо того, чтобы рассыпаться в вариантах всех благ, окружающих Чона, внезапно разводит руки, будто для объятий, и довольно улыбается.       — У тебя есть я, — улыбка лишь на секунду пропадает с лица, когда парень предупреждающе выставляет указательный палец. — Но тебе лучше перестать действовать мне на нервы.       Должного эффекта это не вызывает. Чонгук со вздохом роняет голову себе на грудь, ни разу не впечатлившись приведенным аргументом.       — Вот же.., — цокает Джин, не получив желаемой реакции. — Я про него думаю день и ночь, а он вздыхает.       — Да, да, день и ночь.       — Я серьёзно, — Ким быстро достаёт телефон из кармана толстовки, что-то ускоренно листая. — Смотри. Это уж точно поднимет тебе настроение.       Чонгуку суют чужой гаджет прямо под нос. Приходится как папа отклониться, чтобы рассмотреть вещь, которая должна стать самой настоящей волшебной палочкой. Но тыкают ему в лицо не атрибутом волшебника, на экране зелёная куртка с меховым воротником и нашивками на груди.       — Каким образом куртка должна вытащить меня из дерьма? — непонимающе спрашивает Гук, на что сначала получает закатанные глаза, а следом полноценное объяснение.       — Это куртка пилота из «Call of Duty: Vanguard», а это игра…       — В которую играл Чимин.       Единственное, во что он мог часами рубиться, разговаривая с монитором старенького компьютера в своей — или, лучше сказать, в их с Чонгуком? — съёмной квартире целую вечность.       Почему это было нормально? Почему он мог делать домашку, захватив их диван-кровать в заложники, под той самой лампой, пока хён материл каждую вещь и то, на чём мир стоит, но не справился с расстоянием? Потому что даже когда они просто находились в одной комнате, этого было достаточно? Физическое присутствие настолько важно для него?        Чонгук должен, он просто обязан запретить себе чувствовать эту нехватку человека рядом. Она ухудшалась, ухудшалась, ухудшалась и сейчас дошла до крайней точки. Так больше нельзя. Гук должен исправить всё, пока не стало слишком поздно. Если уже не слишком поздно.       Нужно вспомнить, как быть одному, но продолжать осознавать, что тебя любят и что есть тот, кого ты любишь, даже если для того, чтобы увидеться, не достаточно просто зайти в комнату, нужен ещё и телефон, наушники и желательно не замыленная фронтальная камера.       — Я наткнулся на неё в том винтажном магазине у салона, и попросил отложить.       Гук даже не решается что-то сказать, глупо хлопает глазами, не в силах оторваться от довольного собой Джина.       Чимин, Джин, куртка. Всё внезапно такое далёкое, словно это сон. Какие подарки на Рождество, если его не будет? Чонгук отменил для себя этот праздник.       — Ну? Не кинешься меня обнимать? Я нашёл, что ты подаришь на Рождество своему любителю одежды с историей.       Да он мог бы. Чимин был бы рад, а Чонгук был бы рад, потому что Чимин рад. Но есть одно «но». Они вроде как в ссоре, и Рождество больше не такое, как они планировали.       Рождество вообще внезапно перестало иметь всякий смысл. Это будет просто день, такой же, как был до позапрошлого года, просто без родителей. Блять, без всех, кто делал из двадцать пятого декабря празник. Кому какое дело, какая дата показалась на календарном листе, особенным эти числа делают люди и их усилия.       Только на втором курсе Чонгук впервые сталкивается с реалиями жизни заграницей. В этом году некому придавать значение главному зимнему празднику. Он один. И он наконец это понимает. Сколько бы друзей он ни завёл за полтора года, есть у него соседи по комнате или нет, в жизни иностранных студентов случаются моменты ощущения полного, тотального одиночества.       — Это отличный подарок, а я могу поспорить, ты ещё ни черта не купил.       Ему, кажется, это больше и не нужно. Удивительно, как круто изменились все планы за последние две недели. Сначала в одну сторону, теперь в другую, и в итоге они с Чимином оба в тупике, откуда пока что не получается выбраться. Вариант самому сорваться в Сеул хоть на денёчек всё ещё существует, но он действительно понятия не имеет, как объяснить маме и папе подобный сюрприз (вряд ли прокатит обычное «я соскучился»), а если не ставить родителей в известность, то где без их помощи наскрести достаточно денег на билет туда и обратно. И вообще, хочет ли его видеть Чимин после последних событий? Хочет ли сам Чонгук встречаться с хёном, если существует возможность застать его в том же состоянии, что и в тот злополучный вторник?       Гори огнём всё соджу в мире!       — Я могу купить её завтра, у меня как раз смена с утра.       Джин всё продолжает распинаться о своей драгоценной находке, а единственное, чего хочется Чонгуку, — это провалисься в чудесное небытие, где тихо и все проблемы растворяются в воздухе, как пар изо рта на морозе.       — Чимин не приедет, — коротко бросает младший, пытаясь закрыть тему с подарками.       Поначалу Джин вообще никак не реагирует. Чону даже приходится оторваться от созерцания собственных пальцев и убедиться, что его хотя бы услышали. Это так. Сказанное не пролетело мимо ушей, оно нашло адресата.       На какую-то невыносимо длинную секунду Чонгуку кажется, что сейчас ему прочитают лекцию о том, что дурацкие праздники порознь — это не конец света, и подобное испытание должно их чему-то научить, а потом бла-бла-бла, все должны мыслить позитивно. Но этого нет. Джин внезапно утихомиривает свой энтузиазм и прочищает горло, чтобы после недолгой паузы осторожно произнести:       — Мне очень жаль.       Это…        Гук такого не ожидал. Всего три обычных и всем давно известных слова внезапно заполняют дыру, образовавшуюся в груди, сменяя съедающую пустоту болью. Грустью, тоской — как не охарактеризуй данное чувство, всё равно итог тот же: желание обидеться на несправедливость судьбы к Чонгуку с Чимином огромное, как никогда. К чёрту это одиночество! Сколько его не избегай, оно настигнет. Хлестнёт по лицу и обеспечит немедленной потребностью заткнуть уши песнями Ghosty Kisses и киснуть в жалости к себе, пока кто-то не соскребёт его с кровати, несмотря на сопротивление. Вот только для столь драматического времяпрепровождения нужны прежде всего свободные дни или хотя бы пара часов в сутках. А у Чонгука такой роскоши сейчас нет. Больше нет, всё потрачено. У него осталось всего два зачёта и полное непонимание, что делать со всеми своими косяками.       Нужно подумать. Нужно проветрить голову и составить план действий, направленный на учёбу, потому что вот тут уж точно сроки поджимают, больше некуда это оттягивать, укусило его за задницу чувство тоски по дому или нет. Попытки оставить всё на потом и пустить на самотёк привели Чона не в лучшую точку, так что пора это исправлять, а начать разлагаться на кровати можно чуть позже. Хотя бы когда отопление снова исправят.       — Я думаю, мне нужно прогуляться.       И вроде бы Гук знает, что Джина нужно хотя бы поблагодарить за высказанное сочувствие, но в реальности ему никогда не выдавить из себя сейчас очень нужное ему же «спасибо». Вместо этого парень так быстро, как только может, вставляет левый наушник в ухо, тут же направляясь к выходу.       — Если захочешь поныть, я здесь, — это звучит уже за спиной, когда Чонгук открывает дверь.       На предложение Джин ответа не получает. Чонгук не ноет. Никогда никому не ныл, вот так просто сетуя на судьбу злодейку, ещё даже не попробовав ничем себе помочь. Может чуть позже? Да, через несколько дней можно спокойно сказать Джину, насколько Гийом его разозлил своей психологией и какие ублюдские у Чимина условия на работе, а сейчас парень тяжело вздыхает, уже в который раз за день открывая приложение Спотифая. Глупо сопротивляться желанию послушать «Light, которая комфортит Чимина каждый чёртов раз. Чону сейчас тоже требуется вернуться в комфортную среду, но в этом вряд ли поможет всего одна песня.       Солнце начинает садиться, когда угрюмый второкурсник покидает стены общежития, пряча руки в карманах, а настоящие чувства за маской полной отрешённости на лице. У него нет конечной точки для этой прогулки, Чонгук не направляется в конкретное место, он просто выходит на тротуар и шагает вперёд. Давненько у него не случались вот такие одиночные прогулки, Чимин в основном был рядом с ним: в прошлом году физически, в этом — в качестве голоса в наушнике.       Блять, опять то же самое. Опять одно и тоже!       Чонгук снова вздыхает, игнорируя усиливающееся желание снова приложиться о дверь, но теперь не свою, а просто любую. Или об стену. Он соскучился, он зол, он виноват, он… Ни в коем случае не хочет терять своего парня или место в университете. Не хочет терять себя.       Хочется отправить запрос на парный сеанс, вот так без лишних слов скинуть ссылку и притвориться, что ничего не было, но всё же Гук выбирает более правильный вариант.       Чонгук Чон: Прости, хён, я повёл себя как полный мудила.       Действительно как мудила?       Чонгук смотрит на набранное сообщение, борясь сам с собой перед тем, как нажать на значок «отправить».       Чонгук Чон: Прости, хён.       Стерев всё остальное, парень больше не даёт себе времени на размышления. Он будет подбирать правильные слова до тех пор, пока не передумает писать вообще, поэтому сообщение теперь разбавляет ужасно напрягающее молчание их диалога. Гук убирает телефон в карман, делая глубокий вдох и выдох. У Чимина примерно восемь утра, по субботам он не просыпается так рано, значит ответа стоит ждать не раньше, чем через несколько часов, если стоит ждать вообще, но телефон внезапно вибрирует, застявляя Чонгука остановиться посреди пути.       Чимин Пак: Это было неприятно.       Неприятно — не то слово. Но вот он Чимин — стопроцентный Хаффлпафовец — использует «неприятно» вместо «обидно», констатирует факт, когда мог бы назвать Чонгука так же, как тот назвал себя в неотправленном сообщении.       Чонгук Чон: Я был очень зол.       Чонгук Чон: Я знаю, что это меня не оправдывает, но день был отвратительным.       Чонгук Чон: Точнее я был отвратительным в тот день.       Чимин читает практически моментально, но с ответом не торопится. Никаких «всё нормально» или «да пошёл ты со своими объяснениями» младший не получает ни через минуту, ни через пять. Чтобы экран не погас, Чонгук раз пятнадцать тыкает на него пальцем, надеясь рассмотреть значок «печатает» или само сообщение, но ничего нет. Хён в сети, у него совершенно точно был открыт диалог, если единичка возле сообщения исчезла практически моментально, и при этом он не отвечает.       Похоже, это не просто ссора.       Всё ещё стоя посреди улицы, Чонгук запрокидывает голову, обращаясь к небу не слишком содержательным:       — Да бля-я-ять.       Чимин напился, но Чонгук искренне считает себя единственным виноватым в сложившейся ситуации. Он мог сказать не так, он мог не использовать оскорбления, он мог… помнить, что говорит не с заклятым врагом, а с тем, по кому не может перестать скучать, сколько бы себе ни приказывал. Теперь пришло время ответить за сделанное, нужно разгребать всё, где успел облажаться, и начнёт Чонгук, судя по всему, с отношений с человеком, которым он дорожит так же сильно, как собственной семьёй.       Отправляя хёну видеовызов, Чонгук впервые за всё то время, что они вместе, так сильно волнуется перед разговором. Кажется, будто стоит только Чимину появиться на экране, и Чон забудет всё, что хотел бы, и всё, что на самом деле собирается сказать. Это лишь теория, ничего нельзя утверждать наверняка, особенно учитывая то, что… Чимин отклоняет вызов, заставляя весь организм Чонгука на секунду остановиться. Замереть в ступоре, уткнуться взглядом в экран и чувствовать, как холодок бежит по спине.       Чонгук чувствует, как пульс стучит в висках.       Неужели всё хуже, чем казалось на первый взгляд? Его сейчас стошнит.       Чувствуя, как силы испаряются, парень никак не может заставить себя опустить руку с молчащим телефоном, спрятать устройство подальше от широко открытых глаз или хотя бы вздохнуть полной грудью.       Это очень плохой знак. Чимин отвечает на звонок даже когда занят. Сейчас у них всё настолько плохо?       Существует возможность, где Пак случайно нажал не на тот значок, телефон упал, его украла чайка, магические силы сами начали руководить смартфоном или восстание машин началось именно на Чеджу, но чтобы самому в это поверить, нужно окончательно сойти с ума.       Он… испортил всё окончательно?       Прежде чем Гук находит ответ на этот вопрос, их с хёном диалог снова оживает, но в этот раз не видео, а обычным голосовым вызовом.       Проклятый ад, Чонгук чуть не поседел за эти несколько секунд!       — Хён, мне действительно очень жаль! — сходу заявляет Чон, как только слышит звук соединения.       И ему правда жаль. Не только потому, что позволил себе сказать подобное в сторону того, кого настолько любит, а в принципе. Ему жаль, что это с ними случилось, что все причины и последствия действительно привели их к этому самому разговору.       — Чонгук, — голос у хёна непривычно тихий. Слишком тихий и уставший. — Мы облажались оба.       Младший игнорирует рвущийся наружу вопрос, почему он всё ещё Чонгук, а не Зайчик снова. Он в жизни не хотел услышать это прозвище так же сильно, как сейчас.       — Нет, дело не в этом. Что бы ни происходило, я знаю, что не должен был говорить с тобой подобным образом, ты… Ты мой хён, и я тебя люблю. И ты не заслуживаешь… Ты никогда не позволял себе подобного в мой адрес.       С ответом на это откровение не торопятся. Чимин не издаёт ни звука, а Чонгуку так неистово хочется, чтобы тот на него накричал. Чтобы Пак его отчитал, пригрозил взбучкой при встрече и сказал, как плохо он поступил, даже если в тот злополучный день находился под властью бушующих эмоций. Но ничего этого нет. Повисает долгая пауза, которая каким-то образом снова стягивает все внутренности и заставляет желудок неприятно пульсировать.       Ему так жаль! Слов не хватит, чтобы описать, насколько Чонгуку стыдно объясняться сейчас. Этого всего могло бы не быть, не напейся Чимин. Так же, как могло бы не произойти, попробуй Гук выяснить причину, а не злиться на последствия, не разобравшись в ситуации.       Какая же задница.       — На самом деле, в моей жизни не осталось того, что я не успел бы похерить, — прикрыв глаза рукой, Чонгук даже не собирается напоминать себе о собственном местонахождении. — И больше всего на свете сейчас хочется, чтобы кто-то обнял меня и сказал, что вообще делать, но я даже этого не заслуживаю, я…       — Чонгук-а, — прерывает его старший. — Все заслуживают объятий, перестань.       Прикусив губу, Чонгук оборачивается на здание рядом. На вывеске Shake Snack всё ещё мигает бургер и первая “s", через стекло видно людей, студентов уткнувшихся в телефон, что занимают себя чем-то интересным на экране параллельно с преданием картошки, ещё одну компанию друзей и парочку, которая явно на свидании. Они кажутся такими обычными и беззаботными, что хочется застонать. Сколько бы реальных проблем не имелось у этих людей, Чонгуку — случайному незнакомцу — они кажутся его полной противоположностью в данный момент. Словно трудные времена сейчас у него одного.       — Хён, пожалуйста, не ненавидь меня, — тихо просит парень.       — Я тебя не ненавижу, — произносит старший без малейшей запинки. — Но…       Сердце Чона ухает вниз. «Но»? Что за «но»?       Чимин так некстати замолкает, и Чонгук даже не решается переспросить, не послышалось ли ему. Он словно на мушке. Одно самое крошечное движение, и пуля продырявит ему череп.       — Я много думал последние пару дней, — снова прерывает молчание Пак. — О нас.       Вот и всё. Вот. И. Всё. Ничего хорошего после таких слов ожидать не стоит, и только этого последнего короткого «о нас» достаточно, чтобы паника взяла Чонгука в заложники.       Нет, нет, нет, пожалуйста, Чимин не может порвать с ним!       Пока старший молчит, Гуку кажется, будто он несколько раз умирает и воскресает, прежде чем взволнованно попросить:       — Хён, не делай этого.       Парень знает, к чему это идёт. И он даже не подозревал, что может настолько сильно бояться… расставания. Сумасшедшее сердце продолжает стучать так часто и громко, будто каждая вена в теле отзывается в ответ, пропуская через себя эхо, теперь донося его не только к вискам.       — То, о чём ты только что сказал, лишь подтверждает, насколько мы не справляемся.       Это не может происходить. Просто не может!       — Мы справляемся!       — Чонгук… — воображение младшего как-то само собой рисует запустившего пальцы в волосы Пака и его потухший взгляд в никуда. — Ты пропускал учёбу из-за наших звонков, и, судя по всему, ещё и на домашку забивал.       — Да нахер эту учебу, с тобой я…       — Со мной ты идёшь на дно, — обречённо заключает Чимин. — В кого тебя превращают отношения со мной? Я чувствую себя так, словно сам застрял где-то в аду, и тебя сюда тяну.       Поджав губы, Чонгук зажмуривается что есть силы и надеется, что когда откроет глаза, перед ним появится потолок общежития и всё услышанное окажется дурным сном.       Разбудите его кто-нибудь, ради всего святого!       — Поэтому ты не ответил на видеозвонок? — на выдохе спрашивает Гук. — Хочешь бросить меня, не смотря мне в глаза?       — Я не бросаю тебя, — тут же возражает Пак. — Я просто… Я думаю, что нам нужна пауза, Чонгук.       Это просто смешно. Самая дурацкая идея из всех существующих.       — Кому «нам»? Мне она не нужна.       — Тебе она пойдёт на пользу в первую очередь.       — Чёрт, хён, какая нахрен пауза? Собираешься быть для меня сыном маминой подруги, пока я не выпущусь, или что? — Это что-то новое. Гук впервые испытывает настолько явное отчаяние. — Скажи, что ты шутишь.       Не дожидаясь ответа Чимина, Чонгук сбрасывает вызов, тут же нажимая на кнопку видеозвонка. Ему нужно видеть этого дурака. Нужно понять, как он вообще может говорить о подобном и звучать при этом настолько равно и спокойно. Но истрия повторяется: вместо того, чтобы ответить, Чимин отклоняет вызов и тут же отправляет голосовой.       — Блять, Чимин, что происходит? — сдерживаться уже не получается.       — Я не могу сейчас включить камеру.       — Почему? Что не так?       — Я не дома.       Чонгук давит пальцами на глаза до цветных пятен. Это какой-то пиздец.       — С каких пор это стало для тебя причиной?       — Чонгук! — ладно, теперь они хотя бы примерно в одном эмоциональном диапазоне, больше ни о каком спокойном тоне не идёт и речи. — Мать твою, ты думаешь, мне легко это говорить, или что? Почему ты не можешь просто принять то, что так будет лучше?       — Потому что не хочу, — упрямо продолжает младший. — Потому что люблю тебя, и быть не просто на расстоянии, а порознь, ощущается как сраный конец света.       На том конце слышится дрожащий вдох. Но Чонгук может поклясться, что это не та причина, по которой хён отказывается увидеть друг друга. Дело не в несдержанных эмоциях, и парень это знает наверняка.        Что вообще здесь творится, чёрт побери?!       — Хён, ты…       — Это не должно так ощущаться, Чонгук. Если мы расстанемся, это не должно быть концом света. Твоя жизнь не зависит от наших отношений, не ставь меня во главу угла.       Какая-то часть Чонгука согласна с этим, та самая, что до сих пор раз за разом прокручивает слова Кёрстен, та, что почувствовала дикий стыд, узнав, что Рэд переехал. Но этого всё равно недостаточно, чтобы парень смирился без лишних вопросов.       Гук тонет. Он чувствует, как глубина тянет его к себе, но пока та не победила, он будет хвататься даже за самую крошечную соломинку.       — Я не хочу расставаться, — обречённо шепчет Чон. — И пауз никаких не хочу. Мне жаль, что я обидел тебя, хён, но я не могу тебя потерять. Я без тебя не хочу…       — Всё будет хорошо.       Чимин точно плачет, даже камера для этого не нужна. Он делает больно себе, делает больно Чонгуку и продолжает стоять на своём, даже если это их убивает.        Может не с одним Чонгуком что-то случилось за эти месяцы? Пак тоже медленно и незаметно слетал с катушек, подводя всё к происходящему сейчас разговору?        Что с ними происходит, ответьте хоть кто-то.       — Я не понимаю, как что-то может «быть хорошо» при таком раскладе, — Чонгук делает несколько шагов, чтобы обеспечить себя дополнительной опорой, прислоняется к дорожному знаку, стараясь реагировать спокойней. Изо всех сил пытается держать себя в руках, несмотря на ощущение миксера, взбивающего его внутренности. — Я люблю тебя, а ты любишь меня, и эта блядская пауза будет ощущаться, как удар под дых для нас обоих.       Чонгук даже сам не верит, что сможет достучаться до голоса разума старшего, но попыток не оставляет.       — Правильные решения иногда очень болезненные.       Ужасно хочется заорать, каким боком это решение может быть правильным. С чего Чимину пришло это в голову? Неужели та ссора послужила причиной для пиздеца таких масштабов?       — Я всё равно не хочу никаких перерывов.       — Чонгук.       Нет, он не проглотит это, не высказавшись. Если Чимин что-то решил, то возможность изменить его решение и так меньше песчинки, но Чон всё равно собирается сказать, что об этом всём думает. Желание завыть на луну такое сильное от понимания, что даже если он приведёт достаточное количество аргументов, этот упрямый осёл их не услышит.       Чонгук так сильно не хочет этого. Так будет правильно? К чёрту, он всё равно не хочет.       — Это твоё решение, не моё. Извини, но я не буду брать ответственность за то, что мы оба почувствуем во время этого сраного тайм-аута. Я не хочу проводить ни единой минуты, не называя тебя своим парнем.       Когда ещё один вдох с явной дрожью доносится из динамика, Чонгук пытается в последний раз.       — Я люблю тебя.       Что-то падает. Звук такой, словно кто-то уронил что-то тяжелое, но Чонгук не торопится спросить, что это, он, замерев, ждёт ответа, как приговора. Прежде чем Пак снова начинает говорить, сердце снова и снова разбивается после каждого тихого всхлипа, что издаёт Чимин, хоть и наверняка сам об этом не знает — пытается плакать беззвучно. Прервать Гук не решается, он сказал всё, что хотел, и сейчас он слышит прямое подтверждение того, что хёну не хочется расставаться так же сильно, как и ему, надежда ещё мерцает едва горящей искоркой. Но потом это происходит.       — Пожалуйста, хорошо заботься о себе, Гук-а, — вот и всё, грудь таки пробило раскаленной кочергой. — И не обижай Джина, ладно?       Пак пытается пошутить, говоря очень явно в нос, Чонгук всё прекрасно понимает, он может сказать «нет» и продолжить спор. Может даже закатить истерику. Но кроме этого… речь идёт всё ещё о Пак Чимине. Сколько об эту стену не бейся, результата это не принесёт. Попытки переубедить с ним не работают, младший уже запомнил, выучил наизусть.       Чонгук впервые за действительно долгое время чувствует себя так, словно готов заплакать прямо здесь, посреди улицы, с телефоном, прижатым к уху.       — Хорошо, — сквозь ком в горле выдыхает Чонгук.       — Хорошо.       Они оба молчат ещё некоторое время, прежде чем Чимин кладёт трубку, наконец оставляя младшего с тем самым ощущением. Конец света только что произошёл. Посреди Чикаго, в ничем не примечательную субботу, уничтожив одного человека. Оставив вместо Чон Чонгука ничего не понимающую оболочку.