мия: неотделимость

Девять вечера, и город уже утопает в мандариновой дымке заходящего солнца; люди вокруг возвращаются с работы или выбираются отдохнуть, жужжат в движении автомобили, нетерпеливо шумя клаксонами. Сладостная умиротворенность накрывает район, в самом центре которого Атсуму Мия сползает вниз по каменной стене, загнанно дыша. – Блять, какого хуя произошло? Тсуму, что за херня? – голос у Осаму дрожит, прямо как его руки. В груди зудит и все переворачивается вверх дном, дыхание вмиг спирает от страха, ведь перед ним его брат – в футболке, у которой ворот весь перемазан свежей кровью, а на лице одна сплошная гематома. Он с вымученным стоном, держится за саднящий бок, запрокидывая голову, а все что лезет Осаму в голову это: «Ебаный пиздец», и он на негнущихся ногах опускается на колени. – Саму, Саму… Я как из сёнэн манги вылез, скажи же, да? – смеётся тихо. – У тебя течёт из носа, помолчи, блять, пожалуйста, и наклони голову вперёд. Атсуму послушно делает то, что брат ему говорит, и принимает выуженные из рюкзака салфетки, зажимая жутко кровоточащий нос. И как он только не сломан… В переулке завывает осенний ветер. Осаму донельзя аккуратно придерживает выкрашенную в отвратительный блонд голову, когда Атсуму, как слепой котёнок, устало тыкается лбом ему в грудь. Меж бровей Осаму пролегает складочка, уголки губ подрагивают, и он в ответку падает носом в волосы на затылке брата. Оставляет мимолетный поцелуй – знает, что нельзя, знает, что странно и не принято, но не может по-другому. В конце концов, ему так грустно и больно, и хочется утешить Атсуму любыми способами. Особенно физически. – Господи, да кто тебя так отхуярил? За что? Атсуму кряхтит немного, осторожно шмыгая носом – все ещё болит. Он поднимает голову, хмурясь. – Это я их отхуярил, Саму, хочешь верь, хочешь не верь, но было за что. Он молчит пару секунд, припадая к чужой ладони. – Они несли херню про тебя, такую дичь пороли, что у меня аж уши в трубочку свернулись- – И ты решил погеройствовать? Раз на нескольких сразу с кулаками полез, идиот, – Осаму перебивает его, возмущённо сопя. Руки все ещё дрожат. – В этом мире, – превозмогая боль говорит старший близнец, – только я могу поливать тебя говном, Саму. Эти уебки заслужили. Осаму запрокидывает голову, жмурится, выдыхая прерывисто. Он не знает, что ему хочется больше: дать Атсуму в лоб или обнять крепко-крепко. В лоб тот уже получил, так что он просто ловит обессиленного брата, прижимаясь к его виску своим. Дерьмовая ситуация, правда? Они сидят в дурацкой позе на холодной брусчатке в сорока метрах от школьного двора, где каждый день меж кабинетов ходят всякие ублюдки, что беспечно пиздят и распускают всякие мерзкие сплетни о близнецах. И, удивительно, но бывают дни когда их лапшерезка пресекается, и сегодня это сделал Атсуму: с честью и гордостью, из чувства большого долга защитить. Цена отваги – разбитый нос и нервные клетки Осаму. Уже дома, сидя на крылечке, они мусолят тонкие сигареты, что Суна вчера оставил в их спальне. Все ссадины заботливо обработаны перекисью и жгучим йодом, надежно прикрыты пластырями, футболка – в мусорной корзине. – Не хочу быть ванильным, но я бы умер за тебя. Табак кажется сладкими. На закатном небе разливаются тёплые оттенки – у них двоих внутри разливается недосказанная братская нежность друг к другу. – Не пизди, Саму, знаю я тебя. Ты бы и кровь зажмотил перелить, – Атсуму усмехается. – Да как бы я зажмотил – ты ведь моя кровь, – тихо отвечает Осаму. Тот молчит в ответ чересчур долго. Осаму поворачивает голову, глядит на близнеца как-то уветливо в полные кристальных слёз глаза. Они срываются вниз по его щекам безмолвно, и эти мокрые дорожки блестят трогательно в солнечном свете. У Осаму перемыкает в сердце. – Ну ты и дурак, – молвит он, мягко смеясь, укладывая голову Атсуму на своё плечо. – Правду ведь говорю. Ну давай, не плачь, ты совсем что ли… Атсуму тоже смеется, но сквозь слёзы, в последний раз затягиваясь своей сигаретой. Ссадины уже не так сильно болят, а он хочет верить, что они, как бы ни было это глупо, оба умрут в один день. – Я бы тоже за тебя умер, честно-пречестно.