мия: неотделимость

На следующей неделе братья, ощетинившись, избегают любых обсуждений произошедшего. На Атсуму, с облепленным пластырями лицом и отекшим носом, косятся все, кому не лень, и на все вопросы он беззаботно отшучивается, а у Осаму внутри что-то взрывается каждый раз. Большие перерывы между уроками они проводят на пришкольном стадионе, обыденно отрабатывая темпы. А меж тем Атсуму рассказывает, что это были за ублюдки, с которыми он тогда сцепился, и совсем не осознает, что таким образом он дает закупоренной злости Осаму зеленый свет. А Осаму от своих слов никогда не отказывается, «в отличие от некоторых», – добавил бы он шутливо. Но сейчас ему вовсе не до шуток: он сжимает челюсть, чувствуя накатывающую с каждым шагом ярость.

окруженный и прижатый к стенке, я прикончу их всех и пойду с тобой

– Вам всем пиздец, гандоны, – начинает он издалека, едва завидев за углом группу курящих парней. И стискивает рукоять когда-то забытой старой бейсбольной биты – все же пригодилась.

когда выбора нет, и приходится защищаться, я схвачу свою биту и пойду с тобой

– Ты че, блять, творишь?! – Защищаю свою семью, уебки. С битой в руках и с отчаянным рвением в груди Осаму – само преимущество. Ему плевать, что бой нечестный, плевать, что он скорее всего получит выговор и будет полсеместра отрабатывать после занятий, – а может даже его исключат к чертям собачьим, – плевать. Главное ведь, что потом Атсуму ловит его, переполненного адреналином, когда из груди рвется отчаянный истерический смех, а обезумевшие глаза игнорируют чужую кровь на своих руках. И Осаму цепляется за плечи брата, победно сжимая их своими холодными пальцами, а тому не страшно. Атсуму не страшно, потому что видеть Осаму таким живым, хохочущим, пускай и перемазанным в крови, – это удивительное счастье. Он так горд и благодарен, и готов признаться, что это куда лучше – быть бок о бок и соперничать с другими, чем быть порознь и соперничать друг с другом.