видишь солнце?

Осаму зевает, засматриваясь на облака, похожие на сахарную вату. В ленивом свете полуденного весеннего солнца всё кажется немного лучше. Сладкие пару минут между пробежкой и футболом тянутся вечность. Мия позволяет себе передышку: садится на первую траву, примятую другими учениками, и жадно пьёт воду, набранную в кулере ещё до начала физкультуры. Ринтаро вытягивает длинные ноги, как только приземляется на свободное место на лавочке. Красные спортивные штаны — в катышках от постоянных стирок — висят на нём, как и неуклюже заправленная белая футболка. Осаму за ним наблюдает чисто по привычке и чисто по привычке не может насмотреться. Обычно Суна только отсиживается, но сегодня особенный день, когда недовольный учитель наконец поднимает на ноги всех, не жалея даже счастливчиков с вечным освобождением. И если у того же Атсуму находятся и силы, и желание бежать несколько дополнительных кругов, то слабачки, вроде Ринтаро, умирают гордой смертью ещё после первого круга. Физрук его точно ненавидит. Ну и пошёл этот безумный старикашка к чертям. Омега хлопает ладошкой по свободному месту рядом с собой, приглашая к себе Осаму. Тот качает головой, указывая взглядом на ковёр из травы. Одними глазами говорит — можешь прилечь, если устал. Суна же морщит нос и вытирает вспотевший лоб ладонью (даже на физкультуре — в кольцах), будто любое лишнее движение убьёт его в ту же секунду. Мия решает всё же не мучать парня и сам идёт к омеге, чтобы присесть рядом и поделиться водой. Он не знает, в какой момент они стали понимать друг друга без слов — может, это какой-то врождённый навык или же они достаточно намолчались ещё зимой, когда начали то ли сближаться, то ли просто проводить вместе чуть больше времени, чем обычные незнакомцы. — Если меня заставят ещё и играть, то я кого-нибудь убью, — Ринтаро принимает бутылку, которую Осаму заранее открывает, как и полагается любому воспитанному альфе. — Например, себя. — Неверный выбор, — он стягивает с себя красную олимпийку. — Надень. Простынешь. Суна послушно кутается в кофту, хотя ему и не холодно. Форма, пошитая на заказ, омеге большевата в плечах, зато в рукавах идеальна, а руки у него длинные, как ветви стройных деревьев. Он слышит запах кондиционера для белья и самого Осаму, и все другие шумы отходят на второй план, как тиканье часов тёмной ночью, когда уже засыпаешь, но знаешь, что не проспишь долго. Ринтаро кладёт растрёпанную голову на чужое плечо и закрывает глаза. Весь класс шушукается за их спинами, а Атсуму, умирая на последнем круге, прожигает в брате взглядом дыру размером с Большой каньон. / — Первый год в старшей школе, а за тобой снова вьются табунами, — вслух рассуждает Каваниши на одной из перемен. Осаму слушает его вполуха. — А Сунарин во главе этой стайки. Даже завидно. — Почему это? Не то чтобы Суна — самый популярный парень в их школе. И завидовать здесь явно нечему. — Ну, у него опыта явно побольше, чем у ровесников. — Главное, чтобы он этим опытом с Атсуму не поделился. В любом случае всё, что делает Осаму, лишь для блага брата. Он не преследует никаких других мотивов. Верно же? — Ну, твой братец всё ему в рот заглядывает, — усмехается одноклассник. — Смотреть противно, во что он превращается. — Я работаю над этим. Только работа не задаётся совсем. / На следующих выходных они идут в кино, и Атсуму специально садится посерёдке, чтобы комментировать весь фильм и не допустить чего-нибудь «из ряда вон отвратительного», как он говорит с утра за завтраком. Осаму только ухмыляется про себя. «Из ряда вон отвратительное» всё равно происходит у него под носом: телефон забит смсками от Суны, его фотографиями, видео, шутками-минутками, самыми ранними «доброе утро» и поздними «спокойной ночи». Голова забита им под самую завязку. Осаму цепляется взглядом за каштановую макушку, за чёрную джинсовку с новенькой надписью «the future is omega», за вытянутую спину, за ноги, в которых хочется валяться, как капкан, и которые хочется закинуть себе на плечи. Сердце? Сердце Осаму — неприступная крепость, в которой есть место лишь семье. И он сделает всё, чтобы Суна не заманил Атсуму в тёмный лес, из которого каждый день тянутся его руки-веточки к беззащитному и глупому брату. На десятой минуте и третьем комментарии от Мии-два у Суны начинает бесперебойно вибрировать телефон, и он, бросив короткое «там что-то у предков», выходит из зала. «The future is omega» тает в неоно-фиолетовой темноте коридора. Осаму провожает его сутулую фигуру неотрывным взглядом. Моргает, а после, специально выждав минутку, поспешно выбирается к манящей двери: — Я за поп-корном. И попить возьму. Атсуму возмущается: — Не хочу я пить. Пусть Сунарин сначала вернётся. Но брат не слушает, оставляя его в полупустом зале. Фильм всё равно унылый — это понятно ещё с первого кадра, а омега уж явно найдёт, чем развлечься. Тем более его комментарии понятны лишь ему одному. Осаму выходит в коридор и оглядывается по сторонам в поисках Ринтаро. Альфа не знает, зачем вообще идёт за ним, но что-то шепчет на ухо, что так будет правильно. Так будет по совести. Хотя, вроде бы, и нет лишних причин для беспокойств и недомолвок — чтобы не понимать друг друга, нужно хотя бы иногда разговаривать по-настоящему. О настоящем. В коридоре прохладно, и Осаму думает, что следует отдать Ринтаро свой бомбер при возможности. И возможность появляется сразу же — Суна сидит неподалёку от бара, на первых ступеньках лестницы к детской зоне с кричащими ребятишками. Омега не обращает на них внимания: хмурится и что-то печатает, прижав к острые коленки к подбородку. Как воробей на первом снегу. Осаму встаёт напротив — молча рассматривает сосредоточенное лицо Ринтаро. Сколько ни глядит, всё равно не надоедает, как свежий утренний воздух или ожидание скорой весны. — Ты так весь фильм пропустишь, — говорит Суна, сжимая до побелевших костяшек старенький смартфон. — Всё равно проходняк, — Мия пожимает плечами и садится на корточки рядом с лестницей. Смотрит на Ринтаро снизу вверх. Красив со всех ракурсов. Намного интереснее, чем очередной фильм, если честно и без притязаний на что-то высокое. Он тянется к коленкам омеги, выглядывающим из-под рванных джинсов, и греет их своими ладонями. Кожа у Суны совсем тонкая, как пергамент для выпечки, и такая же сухая, шершавая, но от этого приятная на ощупь. Ринтаро прижимается щекой к костяшкам на руках Осаму и смотрит на него так, будто хочет что-то сказать. Хорошо, что запаса тепла у альфы хватит, чтобы согреть всего парня сразу, а не только одни колени. — Так коты делают, — решает заговорить Мия, раз уж они продолжают играть в молчанку. — Когда холодно — они ложатся на батареи. Ты первый лисокот. Самый странный лис. — Забавно. — Что случилось с родителями? — забавных фактов у Осаму больше нет. Вопросов, пожалуй, тоже. — Ничего серьёзного. — Не в твоём духе. Ты бы так не отреагировал, если бы всё было нормально. Хотя на самом деле альфа не знает, как повёл себя бы Ринтаро в той или иной ситуации, но он уверен, что человек, который ходит двадцать четыре на семь с самым флегматичным лицом на свете и даже на неожиданных контрольных остаётся таким спокойным, что начинаешь сомневаться в адекватности собственного страха перед провалом, вряд ли забьётся в угол в позе эмбриона от простого разговора с родителями. Осаму, не будь он альфой, так бы сделал. А Ринтаро — нет. — У меня родилась сестра, — Суна вздыхает и дыханием щекочет запястье Мии. — Поздравляю, — хочется улыбнуться, чтобы поддержать, но что-то подсказывает: омеге сейчас явно не до улыбок и радости. — Как назвали? По глазам парень видит — ткнул пальцем в небо и надавил на больное место. — Ринко. — Твою сестру решили назвать в честь тебя? — Осаму моргает. — Рин и Рин. Брат и сестра… это тоже забавно. — Обхохочешься, — парень фыркает и отнимает щеку от чужих рук. — Пойдём обратно в зал. Может, там будет что посмешнее. Суна одним резким движением поднимается на ноги, и Мие почему-то на пару секунд кажется, что тот рухнет обратно, но он держится, как Пизанская башня. Услада для туристов и кошмар для архитекторов. Осаму придерживает его за талию, пока покупает два стаканчика колы без сахара, и отпускает лишь для того, чтобы уже в зале поднять подлокотник между своим креслом и пустующим местом рядом, куда он бесцеремонно сажает Ринтаро под возмущения Атсуму. Они сидят в обнимку до конца сеанса, и всё это время Суна не выпускает телефон из рук и хлюпает газировкой через трубочку. Мия не знает, почему эта новость выбила омегу из колеи и почему у его родителей такая ублюдская фантазия на имена, но, кажется, этого и не нужно знать. Достаточно — прижимать его к себе, чувствовать под пальцами чужое дыхание и просто быть рядом. Да, вполне достаточно. Вопрос лишь — кому? / — Ты всё портишь, — Атсуму кусает губы. В комнате у Осаму почти всегда горит ночник. Так повелось ещё с детства. Он боялся темноты раньше: всюду маленькому Мие чудились монстры, которыми его пугали взрослые. Второй близнец же был менее впечатлительным до страшных рассказов и засыпал без проблем, пока первый без конца ворочался на кровати и прислушивался к каждому звуку: вдруг ужасные чудовища придут за мамой и утащат её в свой подземный мир, а маленький альфа слишком маленький, да и темноты боится — как же он может её спасти? Осаму этого не помнит. Он просто по привычке каждый вечер зажигает лампу и выключает её лишь утром, когда солнце пробивается даже сквозь плотные ламели деревянных жалюзи. — В смысле «порчу»? — парень отвлекается от переписки, тут же блокируя телефон. Атсуму забирается с ногами на односпальный матрац, и Осаму пихает его в лодыжку. Омега не собирается сдаваться и уходить тоже не планирует, поэтому лезет в шуточную драку не на жизнь, а на смерть, но в конечном итоге оказывается на полу. — Ты! Всё! Портишь! — кричит он шёпотом, чтобы не разбудить маму. — Что я порчу? — Хватит лезть к Сунарину. Смотреть противно, — Атсуму высовывает язык и подносит два пальца ко рту, изображая приступ рвоты с характерном звуком. — А ты мне запрещаешь, что ли? — Запрещаю! — блондин сжимает ладонь в кулак. — Он мой друг. Мой! Понял? — Твой Сунарин — просто глупая подстилка для альф, как и все омеги, — Осаму пожимает плечами, даже в споре выглядя скучающим и равнодушным придурком. — То есть я тоже «просто глупая подстилка для альф»? Ты это хочешь сказать? — Я так не говорил, — альфа хочет почесать шею, но сдерживается, не выдавая в ответ ни одной эмоции. — Хватит переворачивать мои слова. — Ты именно это и сказал. И знаешь что? Ты просто тупорылый, ограниченный кусок дерьма. — Отлично, — цедит Осаму. Собачиться он больше не хочет. — А теперь проваливай из моей комнаты. Тупорылому и ограниченному куску дерьма нужно поспать. — Надеюсь, ты умрёшь во сне, — Атсуму поднимается с пола и очень громко хлопает дверью напоследок. Лишь бы мама не проснулась от таких истерик. Иначе она не уснёт и будет ходить туда-сюда по дому, как призрак, изредка звоня отцу. Тот, конечно, как всегда, не ночует дома и не берёт трубку. Если мама не будет спать, то не будет спать и Осаму — звук её шагов не выключить, не поставить на паузу, не заглушить музыкой. Этот звук беспокойный, внушающий тревогу точно так же, как и абсолютная тишина. Он снимает блокировку с телефона, возвращаясь к переписке: «Спокойной ночи, — пишет Суна. — Пусть тебе приснится что-то хорошее». И вдогонку скидывает милую анимированную лисичку. Осаму улыбается сообщению. / Пубертат, как таковой, пощадил Осаму — все изменения в теле проходили безболезненно и единовременно, будто следуя определённому сценарию, который так любят использовать киношники. Он и сам не заметил, как в один момент у него изменился голос, как вытянулось и обросло мышцами мальчишечье тело, как тёмные тонкие волоски пробили кожу, как прошёл первый гон, как из пухлощёкого мальчика природа вылепила серьёзного, статного парня. Половое созревание не становится ни тяжким испытанием, ни бременем, пока не появляется Суна Ринтаро и не укладывает его на лопатки. Одним взглядом светло-карих глаз впечатывает в пол. Выносит приговор без суда и следствия. До Суны в жизни Мии всё было если не просто, то хотя бы не так запутанно. Омеги никогда особо не интересовали Осаму — он даже не задумывается о них как о потенциальных пассиях: есть и есть, нет и нет. Вся эта романтическая чушь интересует разве что тех, кому нечем заняться. Во всяком случае, если уж хочется, то оно всегда успеется. Отец прямое тому подтверждение, как и мысли о том, что подобный интерес не стоит ни времени, ни усилий. До определённого момента, до определённого человека, конечно же. У Суны — чёрные кеды, обмотанные изолентой, и феминистские взгляды на жизнь. У Мии — головная боль и желание касаться, дотрагиваться до Суны постоянно. Он почти физически чувствует, как позыв укусить Ринтаро в длинную бледную шею с темнеющей веной у кадыка отдаёт зудом в зубы. Осаму после провёл бы тёплыми пальцами по месту укуса, с нежностью надавливая след от клыков, и этот дряной омега дрожал бы у него в руках (обязательно просил бы сделать так ещё раз и ни за что не останавливаться). Когда голос Ринтаро тонет в его губах, Осаму просыпается с мокрыми простынями и липким нижним бельём. Каждое утро начинается с быстрой стирки и со сладким «Как спалось?» во входящих сообщениях. / Мешки под глазами Суны становятся ещё темнее и больше. Он дремлет на плече Атсуму каждую перемену, и Мия участливо наблюдает за этой прелестной картиной: ну конечно, все младенцы очень шумные и капризные, и с ними в одной квартире просто невозможно выспаться. Он становится ещё тише и даже перестаёт делать домашку. Учителя давно не спрашивают Суну, потому что уже привыкли, что у панковатого с виду ученика всегда и всё готово. Но Осаму не может не заметить, как тот постепенно спускается на середину ученического рейтинга всего за неделю. Никто не замечает изменений в Ринтаро, потому что никто не знает его маленький — маленький? ужасно крохотный неудобный, как камешек в ботинке — секрет. Осаму тоже не должен знать, если честно. Но он решает всё же вмешаться и встаёт пораньше для приготовления особенного бенто для Суны. Мог бы, конечно, состряпать что-нибудь простое и незатейливое, как для себя, но ради одноклассника почему-то хочется постараться. Как будто ему больше всех надо. Как будто ему вообще есть дело. — Нужно поговорить, — он тянет Ринтаро за собой к лестнице на заднем дворике школы. К той самой, за которой предсказуемо начинается сад с цветущими сакурами и абрикосами. Осаму эту лестницу ненавидит всем сердцем, но выбирать не приходится. Альфа срывает с самого ближнего деревца нежно-розовый цветок и одним движением закладывает его за ухо Ринтаро, а после не удерживается и проводит пальцами по растрёпанным каштановым волосам. — Ты же не собираешься признаваться мне в любви? — усмехается Суна и ломает тонкие губы в усмешке. Цветок не вынимает, лишь поправляет его. — Не-а, — Мия садится на ступеньки и сажает омегу чуть ниже, между своих ног. Лицом к саду. — Я принёс тебе обед. Ты плохо выглядишь в последнее время. Ешь. Он вручает ланч-бокс, который раньше таскал с собой для Атсуму, в руки однокласснику, а сам наклоняется и обнимает Ринтаро со спины. Пахнет сигаретами, шампунем для ослабших и ломких волос и снежной метелью — Суна всё ещё пахнет Суной. Хорошо, что это не изменилось после того несчастного похода в кино. Пыль и разыгравшаяся весна гаснут, как первые фонари. Осаму утыкается носом в чужую макушку и прикрывает глаза от удовольствия. Во снах нет запахов. / Ты должен быть сильным, трудолюбивым, ответственным и умным. Ты должен всегда быть на шаг впереди. Должен уметь всё и сразу, но не так, конечно, чтобы этим мог воспользоваться кто-то, кроме тебя. Будь спокоен, со всеми вежлив, однако не подхалимничай и не лицемерь. Но всё же будь лицемером. Осаму вздыхает. Осаму говорит: «Без проблем». И всё у него идёт, как надо и как должно.