видишь солнце?

К началу средней школы и к тринадцатому дню рождения Атсуму с удивлением обнаруживает, что у Осаму неожиданно появляется много друзей и приятелей: все они — как на подбор — с ублюдскими ухмылками на лицах и новенькими айфонами в карманах. Они запирают омегу в шкафу на празднике, на их с братом празднике, и продолжают веселиться без него. Осаму всегда весело. Он счастливчик по жизни. Он альфа — отец всегда прислушивается к его мнению. Он альфа — мама в нём души не чает. Родители говорят, что он продолжатель рода и их наследник. Бабушка и дедушка думают, что Осаму — пуп земли. Заботливый сын, прилежный ученик, хороший мальчик. Атсуму утыкается мокрым от слёз носом в колени и думает, что это он должен быть на месте брата. Что если бы Осаму никогда не рождался, то его все бы любили даже несмотря на омежье проклятье. Дверка шкафа открывается лишь вечером, когда брат убирает следы празднования. Атсуму чувствует себя выпотрошенной пиньятой. / — Ты слишком большой для своего возраста, — говорит отец за одним из ужинов. — Ты же не альфа, куда тебе расти? — Я нормальный, — мальчик пожимает плечами и опускает взгляд на свои домашние шорты. — Просто Осаму какой-то хилый. Он не притрагивается к своему любимому пирогу ни этим, ни следующим вечером, давясь пресной водой из кулера, как это регулярно делает мама, когда бабушка замечает, что та совсем себя запустила и ей надо бы сбросить пару килограммов, чтобы отец не нашёл «кого получше». Осаму собирает брату с собой обед, но Атсуму выкидывает еду в мусорку — и это становится его любимым ежедневным ритуалом. К чёрту самодовольного альфу, к чёрту его фальшивую заботу. Атсуму прекрасно справится сам. / Голос у Осаму ломается раньше, и все не могут не нарадоваться, приговаривая, что это даже хорошо, что он — ранняя пташка. Болезненный в детстве, тихий и слишком закрытый на контрасте со своим собственным отражением в лице гиперактивного брата, в один день Осаму становится задумчивым до загадочности подростком-альфой с глубоким голосом и молчаливой проницательностью в карих глазах — а глаза у него мамины. По иронии судьбы, у Атсуму они того же цвета, но без налёта печали. Без налёта непрошенных забот и истории, о которой нельзя никому рассказать. Все вокруг твердят, какой Осаму всё-таки красивый и замечательный. Атсуму же стоит возле зеркала в их общей комнате и пишет маркером поверх собственного — совсем чужого, будто никогда не принадлежавшего ему — лица: «Ты лучший. Ты невероятный. Ты превосходный». — Зачем ты портишь вещи? — ворчит альфа, проводя мокрой тряпкой по мебели. — Надоело за тобой постоянно убирать. Не будь свиньёй. — Это ты свинья, — Атсуму листает список диет на смартфоне. — А это — творчество. / Четырнадцатое лето обещает стать лучшим летом в жизни Атсуму, потому что отец забирает его с собой в Токио на целый месяц ради открытия нового филиала. Бизнес растёт, люди продолжают бегать туда-сюда и покупать совсем не нужные им вещи, вроде онигири и собы с курицей и овощами. Атсуму думает, что он стоит выше их. Он смывает завтрак в унитаз вместе с обещанием не делать глупости, которое Осаму выбивает из него перед отъездом. — Я буду звонить каждый день, — говорит близнец, помогая омеге упаковать чемодан. — Зачем? — Атсуму кривится, как от пощёчины, но помощь принимает — у него почему-то нет сил поднять что-то тяжелее собственного тела. — Потому что волнуюсь, — Осаму пожимает плечами. — Ты мало ешь в последнее время и неважно выглядишь. — Тебя это явно не касается. Атсуму знает. Атсуму всё знает. Он не тупой и глупый омега, помешанный лишь на модных журналах и мальчиках, как другие его одноклассники. Он слушает их никчёмные разговоры каждую перемену и чувствует себя лучше, сильнее с каждым их словом. Атсуму закидывает в рюкзак свои умные книжки и интересные комиксы в дорогу, потому что он — умный и читающий парень. Потому что он-то уж точно не тратит время на всякую ерунду. Мама крепко обнимает его на прощание, и Атсуму прижимает её маленькое тело к себе худой рукой, когда всё его нутро пронзает мысль — отец хотел забрать Осаму. Отец хотел забрать с собой своего наследника, свою гордость, но тот отказался, побоялся оставить свою любимую матушку в одну. И ненависть режет его без ножа. Отец не разрешает Атсуму сесть на пассажирское место, и он забирается с ногам на заднее сидение, пачкая дорогие кожаные чехлы пыльными ярко-красными вансами. Плевать на всё — это будет лучшее лето в жизни. Без брата! В Токио! На свободе! — Познакомься, это Лея, — говорит отец на десятой минуте их путешествия. — Она поедет с нами. Всю машину заполняет приторный запах цветов — чем-то напоминающий аромат роз из школьного сада, в котором Атсуму плакал каждую неделю с первого класса, — когда в салоне оказывается очень красивая девушка. Она откуда-то знакома омеге, но он не может вспомнить откуда. А после отец целует Лею в щёку, и Атсуму тошнит водой и протеиновым коктейлем на собственные кеды. Хорошо, что у него есть с собой влажные салфетки. Хорошо, что приходится открыть все окна и отвратительное цветочное зловоние выветривается вместе с запахом рвоты. Дорога тянется целую вечность. Читать не выходит, спать — тоже. Всё, что может Мия — так это прожигать взглядом дыру в голове этой женщины и мысленно отрезать руку отца на её уродливом худом бедре. — Ничего не говори маме. Атсуму кивает. Он не скажет. Он никому никогда ничего не скажет, потому что его никогда никто не слушает. — Я хочу новые кеды, — говорит омега. — Хочу свою комнату не только в Токио, но и дома. Хочу новый телефон… и свой телевизор… и твою кредитку. — Всё будет, — обещает отец. И новая волна тошноты подступает к горлу. По приезде в Токио, закрывшись в своей комнате, Атсуму подпирает дверь чемоданом, а после долго, надрывно плачет до охрипшего голоса и ощущения, будто ему трижды прострелили голову. Он первым звонит Осаму, и Осаму ничего не спрашивает, деловито намыливая посуду по видео-связи. / Это лето — самое отвратительное в жизни Атсуму. Но по крайней мере ему не приходится выбрасывать и прятать еду, как он это делал дома каждый день, потому что теперь никто не пытается накормить омегу. Жизнь с безлимитной кредиткой не такая сладкая, как в фильмах. Атсуму покупает себе от скуки кучу одежды, которую так и не надевает, каждый день влезая в одну и ту же растянутую толстовку. Покупает много новых книжек, которые не читает. Покупает новые наушники с крутыми басами, о которых говорит каждый второй в интернете. Покупает кроссовки, часы, кучу низкокалорийных батончиков со вкусом то ли грязи, то ли чьих-то соплей, абонемент в спортзал, кулон с «Ведьмаком» и подушку для объятий. Только он не становится счастливее ни на грамм — только эти граммы теряет, наблюдая за меняющими цифрами на новеньких электронных весах. — Твой сын странный, — говорит Лея, расхаживая в одном нижнем белье по пентхаусу. — Я помню, каким он был тогда, на бейсболе — сейчас он совсем другой. — В мать пошёл, — отвечает отец, разливая вино по бокалам. — Такой же невзрачный психопат. Оставь его. / — Тут скучно, — делится Атсуму с братом, вытирая непрошеные слёзы рукавом толстовки. — Сходи в парк аттракционов. Не знаю, говорят, что в Токио классное колесо обозрения, — Осаму тяжело дышит во время утренней пробежки. И откуда у него только силы, чтобы заниматься спортом по утрам? Атсуму пожимает плечами и сам не понимает, как оказывается один в застеклённой кабинке. Должно быть, именно так чувствуют себя космонавты в отрыве от всего мира. Он вжимается в сидение холодными пальцами и вдруг понимает, что находится среди вакуума и пустоты. И ему так одиноко и страшно, как не было ни на пыльной лестнице школы, ни в тёмном шкафу на собственном дне рождения, ни даже в утробе матери. Выбегая в серую толпу, Атсуму чувствует, что ему не хватает воздуха. Кислород перекрыли. Он без чувств валится на пыльный асфальт. Он без чувств. — Эй, Атсуму, ты в порядке? — в нос бьёт резкий запах спирта, и Атсуму откашливается, как будто болен. — Что произошло? — парень оглядывается по сторонам и понимает, что кто-то оттащил его подальше от людей, на зелёную траву парковой зоны. — Ты упал в обморок, — перед ним на корточках сидит не кто иной, как Ширабу Кенджиро — самый популярный омега в их классе. Ну конечно. Они не поладили ещё в начальной школе, а в средней и вовсе стали врагами. Поговаривали, что это потому, что тот был влюблён в Осаму с первого класса, а надоедливый близнец отпугивал всех, кто пытался хоть как-то подружиться с альфой. — Что ты забыл в Токио? — спрашивает Атсуму, всё ещё задыхаясь. Серьёзно, город-миллионник, переполненный людьми, как кухонная раковина, а тут — Кенджиро с его неизменно постным лицом и вычурными манерами? Наверняка сейчас он будет поучать нерадивого одногодку или — наоборот — промолчит, а после разнесёт по всей школе грязные слухи. — А что ты забыл в Токио? — одноклассник закатывает глаза. — Да ещё и в таком… состоянии. — Не твоё дело. Я просто… гулял. Мы с папой пришли кататься на колесе обозрения… знаешь, большое такое, но я потерялся. Испугался. Вот и запаниковал. И, короче, — он пытается привстать, но ноги как назло совсем не держат, а мозг не выдаёт никакой правдоподобной лжи, — мне идти надо. — Ты? Испугался? — Ширабу давит тошнотворную ухмылку. — Никогда не поверю. — Почему это? — Атсуму всё-таки удаётся хотя бы сесть. Голова идёт кругом, а в глазах рябит, как будто он слишком долго смотрел на мигающий свет. — Не знаю, я всегда думал, что ты сильный, а тут… — Кенджиро приземляется рядом на траву в своих светлых бежевых джинсах. И как такой брезгливый, заносчивый и глупый омега, который боится даже маленьких букашек, может вести себя вот так? — Ну, люди меняются. Так Ницше писал. Атсуму утыкается носом в острые колени, не зная, куда деться и что говорить. Ему хочется оказаться в шкафу. В одиночестве. В своей комфортной и привычной среде, а не на обочине парка аттракционов в Токио с самой ужасной компанией на свете. С Ширабу Кенджиро и своей анорексией наедине. — Не писал такого Ницше, — омега протягивает Мие бумажный пакет из Макдональдса. — Будешь? — Ты даже не знаешь, кто такой Ницше, — он качает головой. — Я не голоден. В ответ Кенджиро лишь достаёт картошку фри с сырным соусом и кладёт её между ними: — Ты тоже не знаешь, кто такой Ницше, — и это ведь чистая правда. — А сейчас ешь, пока совсем не остыло. Иначе будет невкусно. И Атсуму ест.