Право рождения

«Я отомщу ей, — зло думал Савва, пока настраивал чёткость на камере дрона-сверчка, — рано или поздно она попадётся со своим трахером, и видосы взорвут колдосеть. Брюхатая бегемотиха Яхонтова, оу, простите, Айвазова, и её бессмертный карлик, горячая домашняя сьемка!»       Илью не было жалко, разве что, чуть-чуть. Да, ему спасибо, приласкал, когда мать наплевала, но он же с ней заодно. Сам вломился в зал с таким перекошенным таблом, будто Савва второй раз опоил Севу сон-травой. Пусть он тоже огребёт. Пусть даже огребёт Савва. Не привыкать, и... Надоело! Всё это надоело. Пусть всем будет плохо, не только ему. «Хоть размажьте меня, хоть на тот свет отправьте в белых тапках. — Савва синхронизировал дрон с экраном телефона и прилагал все усилия, чтобы снова не расхныкаться. — Не могу больше. Так нельзя». ...— Побаливает? — Саша пометила поцелуем плечо Ильи, которое тот, кривясь, потирал. Айвазов засопел и неопределённо поёжился. Не говорить же ей, что снова расклеился то ли от смены погоды, то ли от переживаний, то ли от повышенных нагрузок в зале. Третий день пошёл, как их с Тимом готовили к заданию, и у Ильи болело не плечо — всё, нафиг, болело, и голова больше всего. Но она точно не из-за молочной кислоты, а от тревог и стресса.       Саша поняла всё и без признания. — Тяжела ты, доля чернобога? — подколола мужа. Илья выдавил смешок. У неё в руках возникла небольшая жестяная баночка, при открытии пустившая по спальне терпкий травяной аромат. — Что это у тебя? — спросил Илья. — Зелье? — Лучше. — Она придвинулась к нему и одну за одной расстегнула пуговицы на его рубашке. Огладила плечи, обнажая, и зачерпнула кончиками пальцев немного снадобья. Илья взъерошился, когда она коснулась холодной мазью его ключицы. — Дичковская присадка. Арника, ментол, камфора, сабельник и много чего другого. Мы, колдуны, и из фармацевтики кое-что берём. Есть уникальные рецепты, пригодные и им, и нам.       Её расслабляющий массаж и лечебная мазь — для мышц прохладная и приятная, для обоняния — проясняющая ум, пришлись кстати. Илья доверился жене, устроился в коленях и поглаживал ей живот. Крошка внутри Саши толкалась отцу в руку, и, казалось, жизнь была безмятежна. Щедра, благосклонна, милостива. Если ненадолго, на время близости с любимой забыть о предстоящей дороге и нелёгком задании. — Как думаешь, какой она будет? — зачем-то спросил Илья, и без того зная ответ. — Белой. — Сашин голос звучал уверенно. — Как зима. — Морена, — кивнул Илья, — владычица холода и плодородия. И жена моего бога. Помню, она с ним в контрах с давних времён. — Они что-то не поделили? — шаловливо и мягко потирала его грудь бархатными ладонями Саша — то вверх, то вниз, задерживаясь ещё ниже. — Война характеров, — пояснил, посмеиваясь, Илья. — Есть легенда о том, что после падения Земли Городов она приковала его золотыми цепями на многие века, потом, правда, смиловалась. Там всё сложно. Он издавна зависим от золота, её это бесит. Из-за этого между ними нет мира, и в мире тоже мира нет. — Но они вместе, — возразила Саша. — Вопреки всему. — Как мы с тобой. — Илья приподнялся, повернулся и скрепил их уста долгим, медово-тягучим поцелуем. А когда отступил, Сашины глаза искрились, скулы расцвели восхитительным румянцем. — Тебя сегодня не мутит? — Я сожрала таблетку. Считаю дни до освобождения. — Ох, Саша, Саша.       Она не будет другой, Илья смирился с этим. Саша откажется засесть дома. Хлопоты о малышке и старших детях станут задачей отца, с ролью которого Илья справлялся так сяк, если признаться. — Жена, как тебе кажется, — он остановил её ласки, взяв за плечи, — я не... алкоголик?       Саша зашуршала смехом, наклонив голову и прижав руку к лицу. — Дай угадаю, кто тебе мозги полощет. — Ответь, — не стал обсуждать Савву Илья. — Нет. — Саша чмокнула его в лоб. — Ты знаешь меру. — Да, я люблю выпить, — подхватил Илья. — Но это же не значит, что я пьяница? Я веду себя прилично. — И не каждый Велесов день с бутылкой, — добавила жена, заставив Илью устыдиться. Да, её мережка не могла подсмотреть за действиями чернобога, который прятал в кармане пиджака маленькую, согревающую фляжку. Но фляжка — не бутылка, а бутылки случались в жизни Ильи не каждый Велесов день — раза три в неделю, не чаще, а значит... — Ты имбово выглядишь, супербой, — Саша вытянула мужа из размышлений. — Ты абсолютно точно не алкаш. Уж алкаша бы я в доме не потерпела. — Ладно. Успокоила. — Илья снова расплылся в улыбке и поймал её жаркие губы. — Хочешь, сделаю тебе приятное? — обдула она ветерком.       Он смерил её долгим, изучающим взглядом, пока она исследовала на ощупь его давно взведённую вертикаль. — Я хоть когда отказывался? ... Савва ожидал потехи, но смотреть на их нежности оказалось за гранью выносимого. Ранее он снял дюжину порновидео с участием матери, в том числе групповуху на Новый год, и всегда испытывал гадкое наслаждение тем, какой похотливой дурой она себя выставляет и какой ажиотаж имеют её фокусы у любителей подобного. Мать потом обнаружила себя в колдосети — в разных позах, с разными мужиками, поудаляла контент и долго искала того, кто осмелился это заснять и обнародовать. Но к Савве было не подкопаться. Он действовал через третьи руки, причём, духов. И знал, что своей судьбы ведьмы увидеть не могут. Кого-то там даже накрыли, и на том мать успокоилась. Сегодняшним вечером Савва бы точно скомпрометировал себя, если бы захотел, только вот... «Да, это любовь, — с тоской наблюдая за счастливыми голыми взрослыми, думал Яхонтов. — Ты смотри-ка, и вместе не смотрятся позорно. А какие голубки, что один, что вторая. Да, это их любовь, их семья. Она — Айвазова, он — Айвазов. И ничего уже не вернуть как было, да и незачем. Им хорошо вместе. Им всем. А Ваха... Ему достанется Редж, наверное. — Думать так не хотелось, но Савве ничего не оставалось, кроме как смириться. Думы текли дальше, заполоняя голову отравой. — В конце концов, я должен выстоять один против всех, как дед, как прадед. Такова участь Яхонтовых. Делай, что должно, и будь, что будет. Делай в одиночку, так вернее. Живи тоже один. А любовь — это другим, не мне. В делах от неё толку мало».       Он ткнул камеры на выключение и обнял себя за плечи. Небо, многотонное и стылое, надавило сверху, через потолок комнаты, опускаясь сводом на хребет. «Держи, колдун леворукий, не ропщи. Улыбайся».       Савва зажмурился, пытаясь найти хоть какую ограду от отчаяния, и сквозь него полетели образы — полудрёмой, полубредом — те, в которых можно было спастись, укрыться от «свинеющей одиночи». — Гор... — впервые в жизни вслух проскулил Савва тайное имя. — Помоги мне, Гор.       Образ его проявился не сразу, пришлось приложить усилия, но Савва привык быть упорным. И он предстал перед ним — такой же подавленный и безнадежный. Коротко остриженное темя, у лба кажущееся совсем седым, трепал природный ветер, одинаково тусклые глаза не смотрели на Савву. Яхонтов же обрадовался. — Ну вот и молодец! Поздравляю, скоро отцом станешь! А ты боялся. Гор, знаешь, я тоже поправил себе репутацию — со Славкой Бабогуровым и Бронькой Фатовым на его день рождения знатную вечеруху закатили! Я постарался, чтобы отцу донесли в красках. И не скажешь, что девки-дажди настолько шлюхи... — Мэл, — тихо оборвал его Гор, проведя кистью по волосам и напрасно ища длинные пряди. Ему и так шло, повзрослел, остепенился! — Я... Собираюсь побить собственный рекорд на предстоящей неделе. Ты подстрахуешь меня? — Что за надрыв, что за мольба, к чему это? — Разумеется! И подстрахую, и, — Савва поиграл бровями, — позже без буквы «с» буду рад, Гелиодорский! Ты не возражаешь? — Нет, что ты, — мямлит он вяло, без всякого энтузиазма. Савва начинает злиться, но надеется эту злобу выместить после рекорда, в отеле, на гладких простынях. — Я соскучился, — обхватывает руками субтильное тело. — Так соскучился, Гор! Теперь у нас всё будет хорошо. Да? — Да, теперь — да. — Вздыхает, отодвигается, кивает. Непонятный, странный, но такой желанный. Савва удивляется, как сумел пережить разлуку.       Следующим кадром его заливает кровь. Простынёй ложится на задранное лицо прямо из неба, обволакивает тёплой, резко пахнущей жижей, забивает очки скафа. Наплевав на разреженность атмосферы, Савва срывает кислородную маску. С трудом соображая, что случилось, орёт в бездну, орёт до умопомрачения, желая, чтобы у него криком выдрало гортань и треснуло сердце. Но оно, глупый комок мяса, остаётся в груди отсчитывать время рекорда.       Рекорда, который не состоится.       Савва ловит и сжимает в перчатке золотое пёрышко — подёрнутый рудой лоскут лётного костюма — всё, что оставил ему на память проклятый, вероломный Гор. «Предатель. Лицемер. Лжец. Предатель», — заведённой игрушкой мечется злоба, отказываясь уступить место горю и осознанию произошедшего. Только повторяет по кругу обвинения тому, кто уже их не слышит. — Да мою ж мать. — Злоба возвращает Савву в реальность вместе с болью — он что есть силы вдавливает ногти обеих рук в ладони. — И ты туда же. Пошли вы все... Я вам всем покажу. Покажу, покажу, покажу...       Савва падает на пол своей комнаты и трясётся от ярости, приняв твёрдое решение не щадить никого.       Они недостойны.