Право рождения

      В ночь после неудачи с заклятьем чёрной плесени Савве опять снилась надоедливая муторная муть. Причём на сей раз вопиюще сюрреалистичная.       Словно он, Савва Яхонтов, рыдает в голос, как потерявший любимую игрушку карапуз. Сидит на сухом бревне в полном гомонящих птиц лесу и плачет. Он раздет по пояс, на котором болтаются обрывки дорогущего лётного костюма, подаренного отцом на двадцатилетие. Савва никогда их не любил, а тут... Дал себе волю. Обида и огорчение сдавливают мозг и оставляют в памяти только глумливый смех старика: — Зачем ты за это взялся? Яхонтовы издревле бойцы! Глиссинг — для недомерков и женоподобных мальчиков вроде Лазуриных с Гелиодорскими! Посмотри на себя. У тебя крепкая кость, ты стормер, сын, и место твоё на ринге! Хватит валять дурака, хватит! Держи лицо!       Обидно. Мерзко, больно, позорно, несправедливо. Это были отборочные на всемирные игры, и Савва великолепно начал сезон. Продвигался к месту в сборной по обеим дисциплинам, изматывал себя, не желая огорчить отца и не изменяя мечте. Отборочные по стормингу он прошёл играючи. И надрал бы жопу любому в скоростных залётах, только... Проклятье, мелкий косяк, секундная слабость! И почему нагон верчением запрещён?! Этот приём даёт фору в полсотни, не меньше! Почему нельзя хотя бы стартовать с верчения? Так было бы легче, быстрее, эффективнее! Савва два года готовился к чемпионату страны. Выдерживал жёсткую диету, чтобы сбросить лишнее, летал по семь часов в день и всё ради сучьей дисквалификации. Да, он машинально скрутил смерч на семидесятом километре, не силы кончились лететь прямым током, а... Чёрт его знает, что! Сглупил. Но если бы ему дали второй шанс! Хоть кто-нибудь! Савва умолял тренеров и судей позволить ему повторно выступить в пятом залёте, тряс кошельком и угрожал связями. Но все они делали непроницаемые морды и говорили: претендентов на место в сборной хватает, Яхонтов, а некоторые: займись своим спортом. Своим спортом, суки! «Я всегда хотел летать. Как Гор. Как Фионитов и Корундин. Я не хочу месить, могу, но не хочу!»       Савва был влюблён в небо и верил, что у него получится стать скоростником. Но одна ошибка перечеркнула все его старания. «К вершине шёл и власть обрёл, но в конце концов всё это так неважно».       Су-уки. Да их купили! Их же купили, отец по полной проплатил их бездействие! Чтобы Савва не уходил с исконной родовой стези. — Эй-ей, жиробасик, что ты горюешь?       Это Гор разыскал его в лесу и пристал с утешениями. Присел напротив на корточки, маяча своей белой футболкой, испытующе заглянул в липкое от слёз лицо. — Уйди. — Савва с явной угрозой в голосе сжал кулаки. В утешениях он сейчас нуждался меньше всего на свете. — Да брось, счастье моё, ты попытался, потерпел неудачу, с кем не бывает?       Савва, вскипая изнутри, глянул на него, как на идиота. Временами Гор не догадывался о том, как он бесил, и насколько опасно бесить Яхонтова. Вёл себя тупо и опрометчиво, а Савва ненавидел тупых и опрометчивых. — Они не позволили мне переиграть. — Ну, то, что ты сделал, это стопроцентная дисквалификация, — вздумал объяснять очевидное поганец. — Мэл, не дуйся, неужели ты серьёзно? У тебя бы так и так ничего не вышло, и ВКИ бы тебе не дались. Ничего не попишешь, глиссером надо родиться. Ты стормер, а не глис...       Договорить ему Савва не дал. Воткнул со всего маха кулак прямиком в высокомерно улыбающийся рот, под костяшками что-то хрустнуло, но Яхонтова это не остановило, только распалило сильнее. Захотелось смять бесящую мразь, как жестяную банку из-под газировки. Удар и ещё удар, голенью под дых и по тощим рёбрам, в ухо, в дёргающееся плечо — накопленные переживания нашли выход, и тормоза сорвало. Савва набросился на жертву, как голодный хищник, сжал ладони вокруг тонкой шейки и давил, видя, как багровеет загорелая кожа. — Я великий чемпион, и не тебе, сука ты заднепроходная, сомневаться в этом! Не смей такое вякать! Я лучше тебя и лучше всех, я вас всех сделаю! Твари! Вылюдки!       Хорошо, что сумел вовремя остановиться, охолонить пылающий гневом разум потоком страха. Разжал пальцы, выпустил добычу. Гор перекатился на четвереньки, закашлялся, заскулил, придерживая кровь, бегущую ручьями из носа и губы. Упал набок. Захныкал. — За что меня, Мэл... Больно... — Гор. Малыш! Прости! — Пелена бешенства спала, и зрелище избитого Гора перепугало Савву до невозможности. — Гор!       Подползти к нему на коленях, развернуть к себе и, стащив футболку, пытаться унять кровь. Белая ткань мгновенно становится будто украшенной россыпью алых роз. — ... идёт старец, всем ставец, несет печать. Ты, старец, остановись, ты, ворон, не каркай, ты, руда, не капни... Гор! Открой глаза. Прости меня, слышишь, солнце моё? Прости! Я не хотел, само вышло! — Нич-чего страшного, бывает... — через силу скрипит он и силится улыбнуться разбитыми губами. — Я люблю тебя, Мэл.       Рёбра, кажется, целы, а вот нос сломан и смотрит на сторону. Гор не может им дышать, и нужно срочно в медчасть. Савва подхватывает его на руки и на всех парах несётся в лагерь. Собственные переживания забыты и неважны, а чувство обиды перекрывается чувством вины за то, что Гору приходится любить его таким бешеным и опасным. Гор чемпион, а не Савва, и уж на нём срываться точно не стоило. Ощущая собственную ущербность и низость, Савва снова начинает плакать, теперь — потому, что понимает, он недостоин того счастья, которое Небо дало ему. Дало практически даром. — Мэл, прошу, успокойся... Ск-кажем, что я врезался в дерево.       Резкий подброс на кровати становится привычным пробуждением. Но вот на подушку второй раз улечься не получается. Она сырая от слёз. Брат спит и, кажется, пытка снами остаётся тайной Саввы. Но из-за них мамкиному чернобогу сегодня не поздоровится. У Саввы уже есть план, как вернуть себя к равновесию.