Worst Way to End a Story

      Когда Майкл вновь открыл глаза, он был уже не в Люксе.       Ангел огляделся. Знакомый сад, запахи. Будь он жив, сердце его пропустило бы удар — неужели, он всё же попал домой? В Серебряный град?.. Майкл вздрогнул, услышав голоса. Обернулся — не поверил своим глазам.       — Мама? Отец?.. — неуверенная улыбка уже почти коснулась его губ, он шагнул вперёд, тут же остановился. Если это и был Сад, то точно не настоящий — капсула для его души, потому что…       На траве лежали два крошечных ангелочка. Майкл подошёл ближе, уже понимая, кого увидит. Идентичные малыши, близнецы, разве что с крылышками разного цвета, одинаково улыбались и тянули ручки к исходящему от их родителей Свету. Они ещё совсем не отличались друг от друга — одинаково прекрасные, чистые души, невинные комочки, которые ещё много сотен лет проведут в любви, не зная ничего, кроме поручений Отца и игр с братьями и сёстрами.       Майкл всё же почувствовал, как уголки его губ сами собой приподнимаются. Он давно не улыбался. Даже присутствие брата-близнеца, изуродовавшего его жизнь, нисколько не омрачало событие. Вот только ангел совсем этого не помнил — странно, ведь Рай должен напоминать ему о лучших временах? Впрочем, в жизни его было так мало хорошего. Неудивительно, что Небеса не смогли выбрать ничего реального и решили заменить воспоминания иллюзией.       На малышей упала лёгкая тень. Майкл поднял глаза, взглянул на своего Отца. Хотел что-то сказать, спросить, видит ли тот его, но ему ничего не удалось сказать — потому что, игнорируя присутствие второго младенца, Бог взял на руки ангелочка с белыми крылышками.       Ладно. Ничего. Что же, ведь у него лишь одна пара рук, верно? Позже он возьмёт и Майкла, и…       Но Отец опустился на траву рядом с женой, когда передал ей на руки ребёнка. Ангел ждал, что сейчас Бог поднимется, возьмёт на руки и его, но…       — Какой же он красивый, — в голосах родителей звучала гордость. Богиня осторожно поправила сыну волосы на лбу. Маленький Люцифер засмеялся, ловя её руку. Человеческие младенцы так себя не вели — всё же они с братом выглядели старше синих бесформенных плачущих комков. Майкл медленно перевёл взгляд на самого себя. «Какой же «он» красивый»?.. Но они…       Они ведь выглядят абсолютно одинаково.       Ангел почувствовал, как что-то наполняет всё его существо. Всю его лишённую оболочки тела душу. И в этом не зря заключалась его сила — он сразу понял, что это за чувство.       Страх. То, чего в Саду быть не может.       Майкл медленно подошёл к оставленному в отдалении малышу с чёрными крыльями. Опустился рядом с ним на колени, посмотрел ему в лицо. Перевёл взгляд на родителей, которые, улыбаясь, играли с его белокрылым двойником. Что это значит?..       В его памяти неожиданно ярко вспыхнул один момент. Вот он лежит на руках у своего взрослого брата, глотает кровь и говорит: «Я чувствую вину за то, что вообще жил. Родился».       Майкл широко распахнул глаза, когда понял, что именно должен сделать.       Он был в Аду. Он чувствовал вину за своё рождение. Исправить эту ошибку можно было лишь одним способом, но… Нет. Он не может так поступить с ребёнком — да плевать на ребёнка, с самим собой. Не может. Нет. Ад ещё переменится, когда поймёт, что Майкл ничего не делает. Демонам надоест эта игра, и они примутся раз за разом отрубать ему крылья или резать лицо. Может, подкорректируют воспоминания, и он навечно замрёт в той полной ужаса секунде, когда брат всё же вонзает ему в грудь Пламенный меч или отрубает голову. Лучше уж это, лучше физическая боль, чем…              Петля Ада моргнула и запустилась заново.              И бесконечно, раз за разом ангел наблюдал за родами. За улыбками родителей. Ловил себя на том, что пытается поймать их взгляды, направленные на малыша-Майкла. Но ничего не менялось. С каждым кругом становилось лишь больнее и больнее смотреть на это, слушать это. Ад не менялся. Он методично ломал его, добавляя новые детали: вот родители с любовью выбирают имя для его брата, вот в Саду впервые идёт дождь, и они укрывают лишь Люцифера, оставив дрожащего плачущего Майкла на земле. Вот его близнец сам тянется к нему, улыбается, собираясь, видимо, поиграть, но родители уносят его подальше.       Майкл изо всех сил пытался вспомнить, правда ли это всё. Правда ли родители были так холодны к нему? Правда ли Люцифер был единственным, кто пытался к нему тянуться, и кого он потом оттолкнул в порыве ревности? Но вспомнить не удавалось. Будто Ад блокировал все его попытки, оставляя лишь страшную реальность.       В какой-то десятитысячный круг Демиургос не выдержал. Он вновь опустился на колени перед своим детским воплощением, взял его на руки. Малыш покрутил кудрявой головой. Удивлённо посмотрел на родителей, на брата. Улыбнулся, потянулся к ним. Они же на него едва ли посмотрели — лишь ангелочек с белоснежными крыльями помахал ему ручкой в ответ. Майкл отпустил малыша, и тот начал подрастать на глазах. Поначалу неуверенно, затем всё твёрже и быстрее потопал к семье, потянул ручки, что-то гукнул. Взрослый ангел закусил губу, глядя на то, как медленно опускаются руки у ребёнка. Он понимал, из-за чего это: взгляды родителей, контраст. Та любовь, с которой они смотрят на его брата, и тот холод, с которым они смотрят на него.       Теперь уже Майкл мечтал о других пытках, физической боли, которую хотя бы можно терпеть. Но петля не заканчивалась. Нет, ни разу не мелькали щипцы или страшные демонские ножи, лишь тишина Сада и семейное воркование над одним из братьев. И он понимал, к чему его склоняют. Понял сразу, но не решался — и сейчас не мог. Это слишком страшно, слишком больно, никого ещё за всю историю Ада не заставляли так поступать. Должен был быть другой выход — ведь он же не выбирал родиться, он же не виноват на самом деле!..              И плевать, что всё выглядит так, будто виноват.              В начале нового круга Майкл опять взял самого себя на руки. Посмотрел на родителей, на Люцифера. На малыша. Они даже не дали ему имя. Что-то в груди безумно болезненно сжалось. Ребёнок этого не заслужил, он только родился, он ничего не сделал, он не виноват, что его таким создали. Он просто хочет быть любимым. Таким же любимым, как и его брат, который тоже, на самом деле, никогда не просил его создавать!..       Боль от этих мыслей почти заставила его решиться. Майкл даже почти уже стиснул пальцы на горле ребёнка, но в последний момент рывком убрал руку, крепко обнял его, будто закрывая от ужаса петли, и закричал:       — Я не могу! — неестественно глухо в огромном Саду прозвучал его голос. — Я не могу это сделать! Пожалуйста! — вот, великий и ужасный ангел страха уже умоляет. Позор. — Не надо! Я не могу!.. — грудь снова рвануло болью. — Это… это неправда! Это неправильно! Не заставляйте меня! — нет ответа, петля не изменилась. В отчаянии Майкл поднялся на ноги, в пару шагов преодолел расстояние между ним и родителями — он ни разу ещё не осмеливался к ним подходить, — и сунул им в руки ребёнка. — Пожалуйста!.. — взмолился ангел, заглядывая Отцу в глаза. Секунда — и растерянный толчок в грудь, будто Бог понятия не имел, что это за незнакомец. Майкл перевёл умоляющий взгляд на Мать — но и та странно смотрела на него, будто он чужой. Божества ведь не могли не знать, кто рядом с ними, верно? Не могли! Почему же она так смотрит на него, почему с таким отвращением смотрит на ребёнка, который тянется к ней, хотя сама при этом держит его точную копию, только с белыми крылышками?..       Впервые в петле погас свет. На несколько секунд — Майкл почувствовал, как его рванули назад, скрутили руки, опустили на колени. Это был неверный путь — ангел понял это, когда перед его глазами снова вспыхнул божественный свет. Теперь он не мог пошевелиться — лишь беспомощно наблюдал, снова и снова, как появляется на свет, как его оставляют на траве, как отталкивают, чуть подросшего, как…       Когда Демиургос вновь почувствовал, что может двигаться, первым делом он судорожно выдохнул куда-то в холодный дождь, который должен был завершиться в этой петле через пару минут, и опустил веки, закрывая горящие глаза. Дождь кончился, действительно — и последовал уже знакомый возглас его Матери, которая рожала их с братом. Он услышал, как младенцы делают первый вдох, кричат, и этот звук… что же, он стал последней каплей. Он его сломал, если угодно.       Майкл поднял голову. Неловко, отвыкший управляться со своим телом, поднялся на ноги. Подошёл к ребёнку, уже чудесным образом подросшему. Опустился перед ним на колени. Взял его на руки. Посмотрел в глаза. Посмотрел на родителей. Снова в глаза ребёнку. Сдавил его шею.       А потом резко сломал.       Маленькое тело ангела ослабело в руках Майкла. Он перестал расти. Пытка вроде бы была окончена. Но почему же ничего не менялось?..       Только теперь его глаза увлажнились, и он вновь поднял взгляд на семью, уже предчувствуя, что его страшная догадка сейчас получит подтверждение. Так и случилось — никому не было дела до того, что только что произошло. Майкл сам сделал свою вечную пытку в десятки раз страшнее.       Бессильный, он опустился на землю, уткнулся носом в свою маленькую неподвижную грудь. Раздался тихий звук, похожий на вой. Несколько минут спустя Майкл приподнялся, тихо хрипя, всхлипывая. Рискнул взглянуть на содеянное.       Мёртвый ангелочек всё ещё был красив. Демиургос бережно уложил его на траву, будто ему было не всё равно. Осторожно поправил волосы на лбу — так, как делала Мать с Люцифером. Посмотрел в пустые глаза, где застыл испуг. Зачем-то опустил ему веки. Огляделся. Сорвал цветы. Украсил ими маленькое тело. Будто к чему-то сосредоточенно готовился, кого-то ждал, но… Вот последний цветок скользнул в маленькие ещё тёплые ручки, и ничего не случилось. Никто так и не подошёл.       Майкл почувствовал, как всё, что осталось живым где-то в груди, умирает вместе с тем, как он осознаёт истину. Никто по нему не плачет. Всем и правда лучше, если его нет. Он завершил петлю единственным возможным способом — и не покинул её, потому что… потому что сломался. Потому что никто бы не отправился бы в Рай после такой пытки. Это была ловушка.       Впрочем, ему уже и не нужен Рай. Не тогда, когда он опускает глаза на свой собственный детский труп, и понимает, что всё же сделал то, что от него требовалось… не только в Адской петле.

***

      Люцифер слишком долго в своей упрямой вере искал своего брата на Небесах. Он это почувствовал — ещё не понял, а лишь почувствовал, — в тот момент, когда всё же нашёл камеру Майкла в Аду. А когда вошёл в неё и увидел, как косые плечи его близнеца безвольно опускаются, словно что-то у них внутри сломалось, Денница понял, что что-то случилось. Что-то действительно плохое.       Он подошёл к своему брату. Майкл тупо смотрел в пустоту перед собой. Люцифер заглянул ему в лицо. Никакой реакции. Он оглядел петлю — увидел родителей, самого себя в детстве, и…       Мёртвого малыша-Майкла.       У него замерло сердце. Слова брата, сказанные ему на Земле перед смертью, были правдой. Он чувствовал вину за своё рождение. Ад с радостью воспользовался идеальной петлёй, которая никак не могла завершиться исцелением виновной души — и, что ещё страшнее самой пытки, так это то, что Майкл ей поддался. Поддался, но не искупил перед собой вину, потому что это невозможно.       Денница сглотнул, не веря в то, что видит. Он промедлил лишь несколько минут, но в Аду время шло иначе — так сколько же десятков лет его близнец провёл, наблюдая за этой петлёй? Что заставило его сделать этот выбор? Как… как давно он так сидит? Что демоны позволили себе с ним сделать? Люцифер никогда так изощрённо никого не пытал. Никакая физическая боль не сравнится с осознанием, что тебя никогда и не должно было быть. Никакие отрубленные крылья не сравнятся с тем, что тебя заставили убить самого себя, совершенно невинного, после рождения.       И пусть Отец ушёл, а в замершей петле он был ненастоящим, но у Денницы вырвалось:       — Господи, — он должен помочь своему брату. Должен его вытащить отсюда. Он схватил его за плечи — и лишь после этого Майкл перевёл на него пустой взгляд. — Что… что ты сделал?..       — То, что было нужно, — пробормотал Демиургос. Моргнул. Во взгляде появились тоска и боль. Не такие, как на Земле — бесконечные, будто неизлечимые.       — Но как… нет, — Люцифер потряс головой, — никто бы не смог этого сделать!       — Я заслужил, — тихо и очень страшно в своей покорности сказал Майкл.       — Нет! — Денница почти сорвался на возглас. — Нет. Нет, Майкл, не во младенчестве. Ты натворил дел, но здесь ты невинен, ты…       — Я не должен был родиться, — снова совсем тихо, констатируя факт.       — Но ведь ты этого не выбирал!       — Я знаю.       — Но почему… Почему ты ещё не в Раю? Ты завершил петлю, почему… — Люцифер беспомощно огляделся. Майкл чуть пожал плечами, опуская голову.       — Мне… неважно, где я буду. Везде всё одно, — Денница вновь сжал его плечи, и брат посмотрел прямо ему в глаза. — Петля не закончилась. Мне… больно. Но я… я так долго… — ему будто что-то мешало говорить, сжимая горло, — я так долго пытался понять, почему меня все ненавидят. Я искал причину. Но всё было не то. Наконец, я знаю.       — Нет. Нет, Майкл, ты…       — Меня ненавидят за то, что я родился, — подвёл итог Демиургос. Люцифер стиснул зубы, отчаянно помотал головой, отказываясь принимать эти слова брата. Нет. Что бы между ними ни произошло, какой бы сволочью Майкл ни был раньше, этой страшной пытки не заслуживал даже он. Это несправедливо.       — Но ты не можешь это исправить! — воскликнул Денница. Майкл опустил взгляд на мёртвого ребёнка.       — Могу.       — Нет, ты же всё ещё здесь. Послушай, ты можешь получить лучшую жизнь. Стать лучше.       — Зачем? — Демиургос снова посмотрел в глаза брату. — Меня ненавидят за то, какой я есть. Какой родился. Зачем я должен ломать себя, чтобы добиться любви? Если я могу просто себя убить, — глаза его впервые за весь разговор наполнились слезами. Живыми, болезненными, будто он не был всего лишь запертой в Аду душой. Люцифер почувствовал, что и сам дрожит — по щекам его безмерно гордого брата текли слёзы, так жутко и спокойно. Он был последним, кому Майкл позволил бы это увидеть — но сейчас он позволял, потому что не чувствовал в себе гордости. Он сломался. — Просто убить. И не делать никому… больно.       — Майкл, прошу, очнись же ты! — почти взмолился уже Люцифер. Забыв о том, что может просто его вытащить. Впрочем, действительно ли он мог сделать это сейчас? Не факт. — Это не твоя вина! Ты не выбирал этого, ты не выбирал родиться!       Молчание. Брат смотрел ему в глаза, и Денница отчаянно искал в них искорку веры.       — Не выбирал, — наконец, тихо сказал Майкл. — Но я выбирал жить. Каждый день. Тысячи лет. Я выбирал жить. И никто не мог сказать мне, что это… неправильный выбор, — короткий кивок, опущенные веки. — Но теперь я вижу.       — Майкл…       — Я не должен был родиться. Поэтому меня ненавидели. Я не должен был… выбирать жить.       — Но что ты мог сделать, пока не умел ходить? — пустил в ход свой последний козырь Люцифер. — Объясни мне! В чём ты виноват, когда они не взяли тебя на руки? Чья вина, что ты появился на свет?       — Я не знаю, — снова по щекам потекли слёзы. Это прозвучало самым болезненным откровением. Майкл и правда понятия не имел, почему именно он таким родился. Почему именно ему было суждено стать никому не угодным. И теперь, мёртвый, сломленный, брошенный всеведущим Отцом в Ад, бескрылый ангел этого и не узнает. — Я не знаю, — повторил он.       Люцифер беспомощно опустил руки. Прокручивать петлю, пока Майкл не смотрит, было бесполезно. Он не знал, как помочь брату. Не знал, почему их Отец был так несправедлив. Не знал, как простить Майклу всё то, что он сделал с ним, но…       Похоже, маленький белокрылый Люцифер, такой же невинный, как и его убитый близнец, всегда знал это лучше.       Потому что именно у него, однажды решительно оттолкнувшего руки родителей и направившегося в сторону маленького Майкла, Денница и почерпнул идею просто молча обнять своего близнеца и укрыть его от вновь начавшегося дождя крыльями.       Разница была лишь в том, что его, взрослого Майкла, всё ещё можно было спасти… судя по тому, как он прижался к нему в ответ, тихо всхлипывая.              Плевать, что его тоже убили на Земле. Теперь Люцифер был новым Богом. Ему решать, кто и чего заслуживает.