Map of the Problematique

             

— ⛓ —

      

[Placebo — Running Up That Hill]

             Прежде чем покинуть спальню, Сону закрывает окно и плотно задвигает шторы, погружая комнату в полумрак. Такой же почти, как в его голове.       — Виски? — предлагает Чонсон, как только Сону появляется тенью на пороге кухни. — Успокоительное?       — Ничего, — мотает он головой, обнимая себя руками и не глядя в чужие глаза, прожигающие в нём дыры.       — Сядь. Слушаясь скорее от пробирающего дрожью страха и по инерции, опускаясь на отодвинутый заранее стул. Пытаясь в туманном сознании сложить одну к одной хоть какую-то ложь, выглядевшую бы правдоподобно после того, что Чонсон увидел. Он так редко проявлял на публике хоть какие-то откровенные эмоции к Джею, не считая танцев, что этот беглый поцелуй удивителен даже для него теперь. Перед ним всё равно опускается стакан с водой, но Сону даже воздух поперёк горла стоит, когда Чонсон садится напротив, складывая на груди руки и по-прежнему не сводя с него глаз, ощутимо жгущих открытые участки кожи, словно лазер.       — Даже не знаю, о чём спросить сперва, — хмыкает Чонсон. — Об удивительно драматичном поцелуе Спящей Красавицы или о том, почему ты солгал о том, что Джей ничего не употребляет.       — Я имел в виду наркотики, — чуть повышает голос Сону, но вздрагивает из-за хлопнувшей по столу ладони.       — Зависимость, Сону, — цедит Чонсон сквозь зубы, — от чего угодно опасна. Тебе ли не знать с постоянными свиданиями с унитазом?       — Тебя это вообще не касается.       — Меня касается мой родной брат, о зависимости которого ты умолчал, когда я спрашивал!       — Я не имел права говорить тебе о его секретах, если он сам тебе не сказал!       — Как-то много лжи между всеми нами, не находишь? В этот раз Сону вскидывает голову, шокировано уставляясь на Чонсона заплаканными глазами. Много лжи?       — Я ли её начал?!       — Ты её и не пресёк, — дёргает бровью Чонсон. — Думаешь я продолжу верить в вашу святую дружбу после этого поцелуя?       — Господи, я… — Сону, наконец, отпускает себя, но только чтобы запустить пальцы во всклокоченные волосы, жмурясь. — Тебе ведь не понять! Ты…я испугался, понимаешь? Испугался! Я думал, что…потому, что…       — Это происходит далеко не в первый раз? Это я как раз-таки понял. Только какого хрена я узнаю об этом лишь сейчас, когда мой брат вот-вот мог двинуть кони из-за того, что ты, сука, засунул язык себе в задницу?!       — Так какого хрена ты не спросил его об этом?! — вскидывается в ответ Сону, слабо ударяя по столу кулаками тоже. — Или думал я свой язык вытащу и внезапно начну трепать тебе всякое?!       — Оплошал, — поводит плечами Чонсон. — Оказалось, что твой язык пригоден лишь к членам. Сброшенный ребром ладони, стакан полный воды летит в сторону Чонсона, опрокидываясь на столешницу и заливая всё вокруг постепенно, противно и спешно скапывая на пол. Также, как бьётся заполошное сердце в груди Сону, тяжело дышащего и желающего бросить в Чонсона далеко не стакан.       — И к жалобам, — припечатывает Чонсон, отодвигаясь немного назад и ставя стакан на другой край стола, подальше от Сону.       — Пошёл ты. В гортани неприятной изжогой разгорается непрошенная обида. Спать друг с другом решили они обоюдно, только подобные высказывания, в который раз, летят в сторону одного Сону. И задумывается он об этом почему-то только сейчас.       — Сколько раз это повторялось?       — Что тебе даст это число?       — То, что я останусь здесь и глаз с брата не спущу, если это дерьмо циклично, — рычит Чонсон, склоняясь к столу. — И даже не удивлюсь, если началось это всё с твоего появления в его жизни. Это отстёгивает хлёстко, как резинка по бедру, оставляя на Сону след. Не оставляя ему выбора, кроме как закричать.       — Как нагибать меня — так ты с радостью, а как во всех грехах обвинять, так я крайний?!       — Ответь нормально и никто не будет тебя обвинять. Пока ты ведёшь себя, как истеричная малолетняя шлюха, которую поймали за руку. Этого Сону уже не терпит, перегибаясь через стол и влепляя наотмашь пощёчину мокрой от воды рукой. Не чувствуя пока, как горит она, но наблюдая за тем, как на чужой щеке разрастается красный след, вместе с ядовитой ухмылкой, взрезающей рот и брюшину Сону.       — Так задела правда? — холодно бросает Чонсон.       — Кто дал тебе право…       — Посмотри на себя, — прикладывает он костяшки пальцев к щеке. — Как ты одеваешься, ведёшь себя в постели и вне её. Съёмки, которые ты скрываешь, не только ведь потому, что они подпольные?       — А ты из тех, кто судит людей по внешности? — сужает глаза Сону, чувствуя, как предательски горят они от слёз. Пытаясь понять, что такого вдруг сделал Чонсону, чем его обидел так сильно, и неужели его порыв к Джею вдруг разбудил в близнеце столько злости к нему. Ревность это или попросту сухая ненависть по причинам Сону неизвестным?       — Я из тех, кто сразу видит всё внутреннее дерьмо. А после просто вытрахивает его на всеобщее обозрение. О…       — Вот как, — тянет Сону, откидываясь на стуле; стараясь не смотреть на Чонсона и не моргать даже, чтобы не позволить слезам упасть, а голосу больше дрогнуть. — Каков герой. Так ты спал со мной только для того, чтобы доказать, что такой, как я, не достоин дружбы с Джеем? Чем тогда ты отличаешься от меня, трахая всё, что движется?       — Я более избирателен в этих движениях.       — О, в самом деле? Поэтому Сесиль оказалась под тобой?       — Она оказалась подо мной болтливой настолько, насколько мне было нужно, в отличие от тебя, мелящего языком без умолку и без толку.       — Ты использовал её? — хмыкает Сону. — Просто, чтобы услышать несколько слухов?       — Я использовал возможность узнать информацию, — разводит руками Чонсон. — И совместил полезное с весьма приятным. Сону закусывает щёки изнутри, невольно прокручивая перед глазами то, что увидел в вип-комнате клуба. Ночь после, невозможность посмотреть в зеркало, очередную порцию ненависти к себе на одной чаше весов. Все те немногие моменты, что были между ними. Думая о другой, на которой всё, что было и есть ещё между ним и Джеем. О том, как заискивающ перед братом и другими людьми Чонсон и каким он оказывается наедине с Сону. О том, как хорошо отзывался о нём Ёнджун, как считает его маленьким и глупым Джей. Как похожи они друг на друга больше, чем сами близнецы. Внутренней тягой к контролю над ситуацией и людьми вокруг, нравиться всем и каждому, но вместе с тем быть пугающим и властным. Желанием иметь всю любовь и от всех, но никогда не отдавать её, чтобы не оторвали с руками и сердцем, оставляя внутри пустоту, растущую от этого же, как порочный круг, из которого не выбраться. Потому, что желать тепла страшнее, чем потерять его. Он чувствует, как по внешней стороне щёк, наконец, скатываются слёзы.       — Плачешь от жалости к себе? — фырчит Чонсон насмешливо.       — К тебе, — выдыхает Сону с разбитой улыбкой, замечая, как вспыхивают мгновенно древесные глаза, сужаясь. Как сжимаются челюсти, а пальцы, лежащие на столе собираются в кулаки. Попадая в десять из десяти.       — Даже такую, как ты говоришь, шлюху, как я, кто-то любит так сильно… — шепчет он, не отводя взгляда от становящихся всё темнее и опаснее глаз. — Кто-то столь дорогой тебе. А кто-нибудь любил тебя, Сон-а? — тянет он надломлено. — Хоть раз… Вздрагивая и подскакивая со стула в тот же миг, как со своего места подрывается Чонсон.       — Так задела правда? — возвращает он чужие слова, коротко взвизгивая от того, как лопатки его прибивают к стене, вжимая болезненно в острые плечи пальцы.       — Кто любит тебя, Сону? Мой брат?! — выплёвывает ему в лицо Чонсон, второй рукой хватая грубо за подбородок и не давая увернуться. — В самом деле так думаешь?       — Я знаю это.       — У него нет к тебе ничего, кроме жалости.       — Тебе настолько от этого больно? Так больно, что ты одинок? — кое-как выговаривает Сону, шипя от усилившейся на лице хватки, но не отводя взгляд. — Что Джей любит меня, своего друга, больше, чем тебя? Он всё-таки крепко жмурится, сжимаясь всем телом, когда Чонсон бьёт ладонями в стену по бокам от его головы. До последнего ожидая, что по лицу его прилетит также, как и сиял ещё краснотой его удар на щеке Чонсона. Но всё, на что хватает Чонсона, лишь ещё раз ударить в стену, нависая над Сону устрашающе.       — Что между вами, м?!       — Близкая дружба, — произносит по слогам Сону. — Но тебе это слово, похоже, не знакомо.       — Ты же пользуешься им, — шипит Чонсон, в этот раз сдерживая себя, чтобы не схватить Сону за лицо вновь.       — Смотри-ка, — уголки губ Сону дрожат в подобии усмешки, как только он натыкается на влагу в древесных глазах; ладонь его боязливо поднимается, — как мы с тобой похожи, Сон-а. Но нет.       — Будешь отрицать очевидное? От горячего прикосновения к щеке, Чонсон дёргается, как от ожога, но не отстраняется, непонимающе хмурясь, пока Сону увереннее прижимает ладонь к его лицу. Пока разглядывает злобу напополам с затаённой обидой, идущую трещинами маску и пробивающуюся сквозь неё слабость. Он свою прячет куда лучше, позволяя вырываться в редкие с Джеем моменты, как сегодня. Он свою прячет лучше, и вот почему он давит сейчас изо всех своих крохотных сил, не давая возможности давить на себя. Потому, что лучшая защита — это нападение.       — Я не использую Джея, — вновь переходит на шёпот Сону, оглаживая большим пальцем краснеющую от злости скулу Чонсона; понимая, как нежность эта и жалость разъедают молниеносно внутренности. — Я связан с ним слишком сильно…       — Что за чушь ты несёшь? — кривится Чонсон, скашивая взгляд на руку, ласкающую его, но не имея явно сил от неё увернуться.       — Это ранит тебя, да? То, как он относится ко мне, то, что я позволяю ему? Наша привязанность друг к другу. Это ранит тебя, потому, что ты, как близнец, никогда этого с ним не имел, да?       — Заткнись. Ты нихрена о нас не знаешь.       — Ошибаешься, — коротко мотает головой Сону. Смелея и обхватывая лицо Чонсона обеими ладонями, потому, что ещё немного…он чувствует, как мелкая дрожь пробивает тело напротив.       — Ты пытаешься назвать нашу с Джеем связь чем угодно, уличить нас в чём-то, обвинить меня, только потому, что не можешь иначе найти оправданий тому, как привязался он к чужому человеку, а к родному брату не смог?       — Заткнись! Сону шипит от боли в скованных чужими пальцами запястьях, но отступать уже не намерен. Не сможет. Он лишь сильнее вжимается кончиками пальцев в щёки Чонсона, как под в самом деле трескающуюся маску, выдавливая наружу боль. Не отпуская и желая продавить его до конца. Защищая свои внутренности от боли точно такой же, что лелеет под рёбрами.       — Скажи, Сон-а, ты решил начать спать со мной, чтобы понять, что Джей нашёл во мне? — придвигается он вплотную, не давая на этот раз Чонсону увернуться от его дикого взгляда. — Или потому, что секс — единственный для тебя способ получить хоть какое-то тепло и любовь от людей? Он не ожидает, что из древесных глаз на его ладони сорвутся слёзы раньше, чем его задушат собственные. Но, со всей решительностью, Сону вжимается губами в губы Чонсона, ощущая, как на плечах усиливается хватка до самых костей под тонкой кожей. Однако его не отталкивают, а лишь прижимают к стене сильнее, хватая теперь его губы в новом поцелуе, сквозь который Сону разве что не выдыхает судорожно, понимая, что победил. Хотя бы на этот раз. Разрывая поцелуй, он сталкивает их лбами, не давая Чонсону прийти в себя и продолжая запальчивым шёпотом.       — Видишь? Не страшно признаться в этом. Не страшно просить об этом, Сон-а, — стирает он пальцами слёзы с горячих щёк, разрешая Чонсону поцеловать себя коротко ещё раз. — Если тебе всего лишь нужно немного тепла, ты можешь просто попросить…       — Ты спишь с ним? — выдыхает обессиленно Чонсон, роняя руки с плеч Сону на его талию. Принимая это поражение.       — Нет, — тянет Сону, заползая пальцами в светлые волосы. — Мне не обязательно спать с людьми, чтобы получить их любовь, — лжёт он, начиная постепенно чувствовать, как дрожит от напряжения и его тело; держась из последних сил, чтобы не расплакаться.       — Вопрос…вопрос, над которым ты подумал. Когда мы пришли, ты сказал…       — Это личное.       — Но я видел, как ты поцеловал его!       — Но ведь не также, как тебя, а? Немного отодвигаясь, Сону пытается заглянуть в глаза Чонсона, но он всё же уворачивается, вбиваясь лбом в его плечо и лишь крепче стискивая объятия вокруг тонкой талии. Пряча остатки от рухнувшего самообладания.       — Я просто был до смерти напуган, — продолжает тихую ложь Сону, прочёсывая пальцами спутанные волосы на затылке Чонсона; успокаивая и убеждая, кажется, в этом больше себя. — Потому, что мы слишком с ним связаны, понимаешь?       — Звучит, как полнейшее дерьмо.       — Ты назвал меня шлюхой, — хмыкает в его ухо Сону, тыча в возможно живущую ещё в Чонсоне совесть. — Вот, что звучало, как полнейшее дерьмо.       — Прости меня. Находя её. Замирая от этих слов, но Чонсон спешно дополняет:       — Я умею извиняться, если не прав. Так что, прости меня, Сону.       — Окей, — растерянно кивает Сону, оплетая руками его плечи, чтобы сжать, наконец, хоть что-нибудь так крепко, чтобы внутри перестало дрожать. — Мы просто оба на нервах, Сон-а, но всё обошлось. И нам всем нужно отдохнуть, да?       — Да. Его шеи ощутимо касаются влажные губы…       — Мне нужно вернуться к Джею, — негромко произносит Сону, отстраняясь; невольно удивляясь тому, как объятия Чонсона послушно раскрываются, отпуская его. — А тебе отдохнуть. Нам всем. Я позову, как только он проснётся, хорошо?       — Ты говорил, что я веду себя двойственно, — устало усмехается Чонсон, глядя, наконец, снова в его глаза, — а сейчас сам на себя не похож.       — Ты просто совсем меня не знаешь.       — Ты прав, Сону. Совсем. Сону оставляет на его щеке призрачный поцелуй и буквально скользит по стене со своего места, уходя и чувствуя спиной тяжёлый взгляд. Чувствуя, как немеют от волнения ноги и кончики пальцев, пока он возвращается в спальню, закрывая за собой дверь. Как слёзы, наконец, застилают глаза, а дыхание и сердечный ритм сбиваются, когда одеяло накрывает его с головой, пряча под боком у Джея. К которому он привязан. И который привязан к нему тоже. Сону думает об этом, прижимаясь щекой к плечу Джея и вдыхая его тепло. Сону признаёт это, ровняя с каждым вдохом сердцебиение с тем, что под его ладонью.       — Я не привязан к тебе, — шепчет он, вжимаясь губами в горячую кожу, — я связан с тобой. Вот, что на самом деле дико…       

— ⛓ —

      

[Placebo — Blind]

             Сону кажется, что он впервые спит так крепко за последние недели, как эти несколько часов. Всё ещё думает, что спит, когда, едва разлепляя глаза, видит внимательно наблюдающие за ним тёмные бездны.       — Дже-я… Он льнёт ближе, как слепой котёнок тычась носом в подбородок, щёку. Прилипает ладонями к голой коже плеч, обнимая крепче и пытаясь поймать губами чужие.       — Что ты тут делаешь?       — Хочешь пить? Он улыбается сонно, но облегчённо, слыша их одновременный вопрос, но хмурится, когда пальцы на его плечах вовсе не обнимают, а лишь придерживают, отстраняя и не давая коснуться. Сону сцепляет ладони на шее Джея, непонимающе поднимая взгляд и облизывая пересохшие ото сна и волнения губы.       — Прости я…они снова так страшно проверяли твои зрачки, — шепчет он еле слышно.       — Кто «они»?       — Врач со скорой, — куксится Сону, но в то же мгновение взгляд его тускнеет, а губы виновато поджимаются, когда на него обрушиваются несколько дней тишины, пережитая тоска и страх, тяжёлый взгляд, упирающийся в него… — Прости меня. Пальцы Джея отпускают плечи, отрывают от кожи ладони Сону…       — Что произошло?       — Мы думали, ты умираешь.       — Вы? — шелестит опешивше Джей. — Чонсон…       — Ждёт, пока я выйду к нему и скажу, что ты очнулся, — бормочет Сону, опуская взгляд на то, как отстранённо Джей держит его руки, не позволяя больше себя коснуться. — Я должен пойти…       — Что ты сказал ему…что он знает?       — Ничего не говорил. Но врач сказал, что тебе нужно сделать МРТ и…перестать принимать обезболивающее, а я… — Сону мотает головой. — Я сказал, что есть документы предыдущих госпитализаций. Прости, но я должен был. Вместе с тем, как Джей разрывает последний контакт их кожи, переворачиваясь на спину, Сону поднимается на постели, чувствуя себя теперь совсем неуютно и чужеродно в ней. Полный надежды на то, что Джей обнимет его, едва только увидев рядом, он ощущал гнетущую пустоту на месте лопнувшего шара внутри. Всё ещё, правда, там же внутри, где-то далеко, надеясь, что вот сейчас его спины коснётся ладонь…       — Как долго? — только спрашивает Джей.       — Ты проспал съёмку. Уже вторник кончается.       — Блять… Сону, как никогда, согласен с этим, но молчит. Смотрит пусто в стену, ожидая, что Джей коснётся его. Или прогонит. Ожидая, когда пока ещё живая толика радости от пробуждения Джея растворится в нём окончательно, а сам он покинет спальню. Возможно, и эту квартиру, если ему скажут. Собственные слова о связи Сону уже ставит под вопрос. Не поздно ли он признал то, что со стороны Джея могло теперь надломиться?       — Почему здесь ты, а не Чонсон? — в спину летит не прикосновение, а вопрос. Глубоко и остро вонзаясь.       — Потому, что я отправил его отдохнуть. Он слишком перенервничал и я…я не знаю, потому, что здесь должен быть я?       — Сону-я? Он ничего не может с собой поделать, но оборачивается моментально на звук своего имени. Зовущий и тихий. Будто нуждающийся в нём. Надежда в его глазах слишком очевидна, как и затаённое дыхание.       — Позови брата, пожалуйста. Вырывающееся слабо вместе с согласием.       — Да, конечно. Он сбивчиво кивает, сползая с кровати и не встречая даже сопротивления. Идя к двери так медленно, как только может пройти несчастных три с половиной шага. Открывает её тихо, боясь пропустить ещё один оклик. Но Джей просто ждёт, пока он выполнит его просьбу. И не зовёт его больше. Сону по-прежнему, лелея свой эгоизм, ожидал быть оставленным и принятым…       — Джей проснулся, — как может громко говорит он дрогнувшим голосом, останавливаясь на пороге гостевой комнаты, когда ему после короткого стука открывает Чонсон. Пропуская его мимо себя и оставаясь там, на пороге. Слыша, как Чонсон, влетая в спальню брата, что-то тихо говорит, но почти не слыша ответы Джея. Тянется за ручкой распахнутой двери, прикрывая её, как накрывает и ладонью губы. Жутко, безобразно хотелось плакать. Осесть там же в коридоре на пол и разреветься, потому что он впервые не единственный, кто рядом с Джеем в этот момент. Потому, что Джей впервые так холоден к нему. Потому, что маленькая каприза в нём, вместе с искренне переживающей частью, рвутся на куски от желания забраться обратно под одеяло и чувствовать защищённость и тепло. И не делить это ни с кем. Но вместо этого, Сону тихо удаляется в кухню, доставая из холодильника воду и мешая её в большом стакане с тёплой водой из фильтрового крана. Зная, что так или иначе Джею вода будет нужна, спустя почти сутки сна и под действием препаратов. Зная, что это повод вернуться в спальню и остаться рядом, пока не укажут на дверь. Он так некстати думает о том превосходстве, которое сквозь страх чувствовал, говоря Чонсону об их с Джеем дружбе и крепкой связи. Думает о том, как нелепо всё же будет, если Джей скажет ему уезжать сейчас. Он знает, что это было бы вполне заслуженно, как и верно то, что Джей позвал к себе Чонсона сейчас, но ничего не может поделать с тем, как заполняются вновь и вновь слезами глаза. Потому, что он попросту к такому не привык. Он никогда бы, вообще-то, не хотел привыкать к пробуждениям Джея рядом с ним, после перебора с таблетками, но он привык к тому, что он единственный, кто рядом с Джеем в такие моменты — всегда. Он не знает, как привыкать не быть рядом теперь, если Чонсон и впрямь решит остаться и стеречь брата. Сону обкусывает сильнее губы, спешно утирая ладонями щёки, когда слышит шуршащие шаги в сторону кухни и слегка щурится от включённого света. Чонсон хмыкает насмешливо.       — Он был прав.       — Что? — Сону растерянно хлопает слипшимися от слёз ресницами, лишь сильнее сжимая стакан воды в руке, на который кивает Чонсон.       — Я предложил принести ему воды, но он сказал, что мне лучше заняться ужином, потому что о воде позаботишься ты. И он был прав. Из Сону вырывается всхлип вместе с нервным смешком.       — Я говорил.       — Ты ведь останешься на ужин?       — Нет аппетита, но…       — Окей, — обрывает его Чонсон, снимая с крючка фартук и обходя Сону, чтобы подойти к холодильнику. — Думаю, у вас есть полчаса, может чуть больше, чтобы поговорить. Вам же всё ещё нужно поговорить? Сону предпочёл бы молчаливое прощение и объятия. Резкий, кусачий и болезненный секс, которым они привыкли мириться, после громких скандалов. Но в этот раз, видимо, да, им нужно поговорить.       — Да.       — Сону? Он оборачивается, не успев сделать и шага из кухни.       — У меня было немного времени подумать, — поджимает губы Чонсон, опуская взгляд на корзинку с овощами в своих руках, но почти сразу поднимая его и уставляясь буквально в самую душу, отчего Сону ёжится. — Прости меня. За то, как я повёл себя днём и что сказал тебе. Я не должен был.       — Я же сказал, — стакан в руках Сону вот-вот лопнет от силы сжатия, — ещё днём. Ты просто…       — Волновался, да-да. Нет, Сону, я хочу, чтобы ты знал, что я не хотел обидеть тебя. И мне жаль.       — Всё в порядке, Сон-а. Но спасибо за извинения.       — Вернись к Джею, — слабо улыбается Чонсон. — Он может подумать чего недоброго, пока мы тут…       — Да, — кивает Сону. — Ты прав. Обмениваясь короткими бесцветными усмешками, они разделяют взгляды, расходясь, только вот каждый шаг Сону даётся с трудом. С каждым шагом он думает о словах, что нужно будет сказать. О настоящих извинениях, которые в своей жизни произносил всего пару раз. О правде, которой им с Джеем давно следовало друг с другом поделиться. И которую Сону давно следовало в себе найти и принять.

[Incubus — monuments & melodies]

      — Вода, — оповещает он тихо, приподнимая стакан и закрывая за спиной дверь. Джей, уже сидя на кровати спиной к подушкам, тянет к нему руку, и Сону рефлекторно вкладывает в неё свою… На вопросительный взгляд лишь лепеча «прости» и меняя ладонь на стакан, не решаясь сесть рядом.       — Я попросил Чонсона сделать ужин. У нас есть время…       — Поговорить, — заканчивает за Джея Сону.       — Поговорить, — соглашается Джей, осушая стакан сразу на половину и вдыхая поглубже прежде, чем кивнуть Сону на постель. — Присядешь? Сону невольно вздрагивает внутренне от этого предложения, на контрасте вспоминая утреннее Чонсоново приказное «сядь». Он несмело усаживается лишь на самый край постели, подгибая под себя ногу и провожая взглядом стакан, отставленный Джеем на тумбочку. Его руку, протянутую к нему. Сону хватается за раскрытую ладонь слишком спешно, вызывая у Джея чуть слышную усмешку.       — Как ты оказался здесь, Сону?       — Джош позвонил, — вспоминает он звонок, выбивший у него землю из-под ног. — Мы все пытались до тебя дозвониться. Ты спишь крепко, но…не настолько, чтобы не услышать десятки пропущенных с разных номеров.       — Может, дело в том, что я не знаю, где мой телефон? — приподнимает бровь Джей. Сону замирает, оббегая глазами спальню. Только сейчас понимая, что всё это время действительно не знал, не искал…       — Он ведь всегда рядом? Ты смотрел под подушками? — хмурится он. — Я не проверял его, как только приехал, потому что было не до этого и…       — Под подушками нет. Но, может, я оставил его в рюкзаке, — поводит плечами Джей. — Я не помню, как уснул вчера и половину вечера в принципе. Он сжимает руку Сону крепче, как только тот порывается слезть с кровати, чтобы проверить.       — Потом. Это не так важно сейчас.       — Ты в сознании и даже не на больничной койке, — сдавливает его ладонь Сону, оставаясь на месте. — Вот, что важно.       — И то, почему ты остался.       — Почему я не должен был?       — Например, потому, что ты умчался в субботу и молчал все эти дни? — кривовато усмехается Джей.       — П…       — Прощаю, — кивает он, не давая Сону договорить. — Вопрос лишь в том, за что ты извиняешься. Сону сдавленно охает от провернувшейся внутри него правды. Ему слишком много за что можно и нужно извиниться. И слишком о многом ему нужно из этих извинений молчать. Но есть одна главная причина, за которую он просил прощения, как только оказался в квартире. И за которую он просит прощения сейчас.       — За то, что не остался тогда. Я должен был остаться и поговорить с тобой ещё в субботу, потому что я знал, как это опасно, позволять тебе снова садиться на препараты, вместо того, чтобы, наконец, пройти полное обследование. Ты остаёшься каждый раз со мной…       — И теперь ты знаешь почему.       — Только поэтому? — поднимает замыленный слезами взгляд Сону. — Если не любовь ко мне…ты бы не оставался? Джей не торопится отвечать, а Сону чувствует, как умирает что-то с каждой секундой внутри. Потому, что пока он признаётся в том, что Джей для него важен, как жизнь, сам Джей опирается только лишь на любовь к нему? И что же, пройди она, и он исчезнет из жизни Сону, как и не было?       — Оставался бы, — выдыхает Джей с тяжестью. — Но лишь так, как это делаешь ты. Без ущерба для себя. Ровно столько, чтобы помочь тебе, но не усложнять себе жизнь. Я не виню тебя, ни в коем случае, просто сухие факты. Ты остаёшься рядом со мной, если мне плохо, но ты всегда можешь развернуться и уйти, как только я приду в себя, потому что тебя ждёт что-то за пределами нас. Я же не могу уйти, пока ты просишь остаться. Пока я не буду убеждён в том, что тебе стало лучше. Потому, что для тебя — всегда важен ты, а уже потом я. У меня с тобой всё наоборот.       — Но ты очень важен мне, — дрожащими губами проговаривает Сону, едва не вонзаясь в руку Джея ногтями от отчаяния. И снова страха. — Ты ведь знаешь.       — Я знаю, Сону-я. Только важность эта разная.       — Я люблю тебя. Они оба замолкают от вырвавшихся слов. Замирают под испуганными взглядами. Сону приходится собраться первым, чтобы продолжить:       — Не так, как ты меня, конечно, — торопливо бормочет он, слизывая машинально с губ слёзы. — Не в том самом романтическом плане, но…и не как друга вовсе тоже. Это…ты гораздо больше, чем все понятия. Ты моё всё? Я не знаю, могу ли я так говорить, но я не знаю, куда я без тебя? Я всегда был уверен, что у меня есть ты, но никого кроме… Джей тянет его за руку ближе и тянется вперёд сам, обрывая и прихватывая губами соль недосказанных слов.       — Чонсон же может…       — Я услышу, если щёлкнет дверь, — шепчет Джей, усаживая Сону меж своих ног и заключая его лицо в ладони, чтобы поцеловать ещё раз осторожно и бесшумно, как только возможно.       — Я привязан к тебе намного больше, чем сам думал, — тихо признаётся в его губы Сону, вновь находя место своим рукам на тёплой шее. — Ты был прав, Дже-я. Но мне жаль. Он вынужденно отстраняется, но лишь для того, чтобы взглянуть в глаза.       — Мне жаль, что я не могу полюбить тебя так, как ты меня. Но это не значит, что я хочу отпустить тебя или…это…       — Это ничего, Сону, — Джей стирает пальцами слёзы с его щёк также, как делал это Сону с Чонсоном часами ранее; в разы нежнее, ласковее, искреннее. — Пока ты выбираешь меня. Пока ты остаёшься со мной. Пока ты возвращаешься ко мне. Пока я всё ещё важен тебе…       — Безумно, правда.       — Я верю тебе. Сону всхлипывает от боли, в который раз пронзившей внутренности. Потому, что Джей ему верит. А в кухне готовит уже Чонсон, о связи с которым Джей даже не подозревает, и Сону надеется, не узнает никогда, потому что за эту связь неожиданно, как ни за одну другую, немного стыдно. Он не лжёт насчёт чувств и важности Джея в его жизни, что обострены сейчас особенно. Но почему-то гниющей ложью внутри отзывается то, что они с Чонсоном ото всех скрывают тоже. Возможно, будь Джею известно о них с первого дня, или будь это не Чонсон, Сону не ощущал бы такой острой необходимости оправдать себя хотя бы перед самим собой. Но то, чего он так сильно желал в день знакомства, то, что частично он получил — не приносит внезапно того удовольствия, которое Сону ожидал. Всё удовольствие остаётся на простынях в его квартире и спрятанных под футболкой, проходящих уже, следах на его пояснице, в воспоминаниях, бродящих в его сознании. На послевкусии выходя горечью.       — Я ведь могу говорить тебе на каждое «люблю» и своё «люблю» тоже? — произносит он неуверенно. — Я знаю, это совсем не одно и то же…       — Помни, — касается его губ Джей вновь, — пока ты выбираешь меня. Остальное не важно.       — Тогда я люблю тебя, Дже-я.       — Здорово, — усмехается тот. — Тогда я ещё раз прощаю тебя, кроха.       — Здорово, — повторяет Сону, целуя ещё раз, прежде, чем усаживается в объятиях Джея маленьким клубком, притираясь щекой к груди и закрывая глаза. Фырча от дошедшего до него прозвища.       — Теперь ты не сможешь говорить мне, что нашей дружбы слишком много, — тянет Джей, обнимая крепче и прижимаясь губами к макушке Сону.       — Её всегда было много, на самом-то деле. И мне не всегда это не нравилось.       — Ты просто жуткая вредина.       — И ты любишь меня таким. Это…это ведь ничего между нами не изменит?       — Кроме того, что теперь я смогу говорить тебе «люблю» без шуток после и не скрывать свои чувства за дружескими, когда мы наедине, — думаю, ничего.       — Я буду ценить тебя больше, обещаю… Сону хмурится и отрывает щёку от груди Джея, когда тот вдруг смеётся.       — Чего смешного?       — Прости, но…это смешно. Это забавно точнее, твоё поведение сейчас. И мне стоило поссориться с тобой и едва не подохнуть чуть раньше, чтобы ты понял, что должен ценить меня больше? — всё ещё смеётся Джей, поддевая пальцем нос Сону.       — Я всегда ценил тебя, неправда. Просто…не показывал этого.       — И ты не должен мне ничего, Сону, сверх того, что сам хочешь показать. Я признался тебе не для того, чтобы ты чувствовал себя обязанным. Мне вполне хватает того, что ты со мной.       — Я не говорю это только потому, что чувствую себя обязанным.       — Я знаю. Просто предупреждаю, если в будущем ты вдруг будешь сдерживать себя, аргументируя это какими-то своими обещаниями.       — Это свободные отношения?       — Это просто ты и я. И мне казалось, это ты был тем, кто больше всех не хотел вешать на нас ярлыки.       — И всё ещё не хочу, — вздыхает Сону, вжимаясь носом в ключицы Джея и вновь закрывая глаза. — Просто хочу знать, что ты есть у меня.       — Тогда, это ты и я, — мурчит в его волосы Джей. — Всегда знающие, где их дом, несмотря ни на что. Дом. Друг, парень, партнёр, близкий. Дом — вот кем на самом деле для Сону стал Джей. И это, пожалуй, было идеальным для них двоих словом. Ведь не каждый дом — это дорогой пентхаус в центре Нью-Йорка или трёхэтажный загородный особняк с бассейном. Иногда дом — это такая, как Сону, маленькая хижина со скрипучими полами, но мягкой постелью и кружевными занавесками.       

— ⛓ —

      

[Savage Garden — To the Moon and Back]

             Всё возвращается на места. Сону в тот вечер, не оставаясь на ужин, в свою квартиру, их с Джеем больше-не-дружба в привычное, но более мягкое, русло, а их с Чонсоном «что-то» в режим ожидания подходящего момента. Он за одну ночь, как и не бывало, забывает о давящих тоске и сожалении, о кусающей загривок совести и лжи, держащей ежедневно за плечи, занимаясь всю среду домашней рутиной. Отправляясь в четверг в клинику вместе с Джеем.       — Я скучал по тебе, — бормочет Джей, тычась носом в щёку и челюсть усмехающегося Сону, едва ли пытающегося отклониться, но предупреждающе сжимающего пальцы Джея, переплетённые с его.       — Фу, уйди, ты противный, — морщится он. — Мы же не парочка. И тут люди хотят, прекращай.       — И ты снова включил режим королевы вредности, — фырчит Джей, оставляя лёгкий поцелуй на пирсованном ушке.       — Я и не выключал его. Он просто ненадолго сломался. Не надо было говорить тебе нихрена, ты же теперь меня всего обмусолишь.       — Увы, — вздыхает Джей, — но это я смогу сделать лишь после отъезда брата. Что мы делаем в эти выходные?       — Я пока ничего, а что ты, не знаю. Есть идеи?       — Можно было бы собрать ребят у меня или в каком-то клубе снова. Я пытаюсь уговорить Чонсона уехать на следующей неделе домой. Вот почему мы здесь, — закатывает глаза Джей, упираясь взглядом в кабинет врача и сжимая в свободной руке папку со снимками. — Успокоится может и свалит нянчить младших. Сону же от упоминания младшего близнеца хмурится. Конечно, он вряд ли будет скучать и расстраиваться из-за его отъезда, тем более теперь, когда у них с Джеем начинается какой-то новый виток. Но во-первых, он хотел бы ещё хотя бы раз увидеться, чтобы как можно дольше держать в голове эту идеальную разницу между братьями, а во-вторых, Чонсон должен был поклясться ему, что, уехав, не растреплет Джею ни о чём. Ни о съёмках, о которых Сону всё ещё молчал, ни о тем более их связи, о которой Сону планирует всегда помнить и никогда не вспоминать в то же время. Только вот…       — А почему он не поехал с нами?       — Сказал, что у него есть дела в городе с этим его новым знакомым, — незаинтересованно пожимает плечами Джей. — Видимо старается взять от Нью-Йорка всё перед отъездом. Сону изображает искренний смех, хоть и чувствует, как в горле застревает воздух. Знай Джей, что этот самый знакомый сидит рядом… Сону даже думать не хочет, что произошло бы тогда. Поэтому думает о том, какие чувства вызывает в нём информация о том, что Чонсон сейчас гуляет по городу с кем-то. А, возможно, уже и давно находится в горизонтальном положении, потому что не из тех, кто любит тянуть и почти сразу приступает к делу. Это уже не ревность, не желание быть единственным в чужих глазах и постели, что кипело в нём в ту ночь в клубе. После решённых с Джеем вопросов и неоднозначного их с Чонсоном разговора в кухне, Сону старается держать свою голову на его счёт холодной. Старается пока ещё больше думать о том, что ждёт их с Джеем теперь, нежели о том, с кем ещё успеет развлечься Чонсон. Или перенять немного тепла, если речь Сону всё-таки оказалась для него по-настоящему ранящей, а не просто попавшей так удачно в момент. Не то, чтобы Сону не поверил его слезам, но… Так или иначе, о мысли о ком-то чужом в постели Чонсона отголоском, но колет неприятно внутри, потому, что ему казалось, что они безмолвно договорились, что не будут спать ни с кем, кроме друг друга, а Сесиль была удачно подвернувшейся под руку…       — Пак Джей? — окликает медсестра, высовываясь из кабинета. — Можете пройти.       — Я быстро. Джей урывает короткий чмок в надутые от недовольства и задумчивости губы Сону прежде, чем скрывается за захлопнувшейся дверью, оставляя Сону в коридоре одного, среди проходящих туда-сюда смазанных белых халатов. Он кусает поцелованные губы и пытается вспомнить, был ли в самом деле между ними хоть какой-то уговор? Но помнит отчётливо только свои слова о том, что ни с кем не спит. Он держал это в голове всё это время, потому что его целью был только Чонсон на эти недели. Но был ли Сону единственной целью Чонсона также…? Он спешно достаёт из сумки мобильный, чтобы бросить Чонсону сообщение, но его прерывает мелодия входящего звонка. И горящее на экране «Джош». Сону едва ли не крестится в облегчении, что Джей не станет свидетелем разговора, пока срывается со стульчика, уходя дальше по коридору.       — Алло?       — Хорошие новости, — сияет в динамик Джош.       — И тебе привет. О чём ты? Снова съёмка? Не часто ли?       — Это так ты радуешься деньгам? — смеётся он. — Но нет, не в этот раз. Съёмка, возможно, будет на следующей неделе, но сейчас у меня не менее крутое предложение.       — Что может быть круче съёмок в красивом белье за деньги? — фырчит Сону, обкусывая губы.       — Поход на вечеринку по случаю новой коллекции того самого бельишка, в котором трясутся твои кости. Со всеми спонсорами, представителями нескольких крупных агентств и просто богатыми кошельками на ножках. Сону буквально отстреливает в голову и он замирает на месте от услышанного.       — Представители?       — Удивлён, что ты зацепился за это, а не за последнее, — подкалывает его Джош, но Сону нет дела до каких-то кошельков. Ему в жизни чертовски повезло иметь влюблённым в себя не просто кошелёк, но и хороший член, душу и в целом человека, готового ради него, если не на всё, то на очень многое. Способен ли его полюбить также кто-то из богатеньких ублюдков? Он сомневается.       — У тебя есть приглашение для меня?       — Для тебя, Ханбина и, само собой, меня, как вашего представителя. Он улыбнулся бы от радости, маячащей перед носом возможности, но имя Ханбина отбивает всё хорошее.       — Его разве уже выписали?       — А кто, ты думаешь, заменил тебя на сорванной тобой съёмке? Отбивает наотмашь и прямо по лицу. Сону стискивает зубы.       — Шучу, тебя заменила Леа, но да, Ханни уже вовсю трудится и, конечно же, приглашён, о чём ты. Отняв у него возможность одних съёмок, ты просто продвинул его немного дальше.       — Что ты… — Сону шипит, забиваясь совсем в угол длинного коридора и наблюдая со своего места за дверью кабинета, в котором находился Джей. — Что ты несёшь? Куда дальше? Как?       — Я заеду за тобой завтра в пять. И тогда, я расскажу тебе обо всём.       — Чёрт…дресс-код? Цвет?       — Что-то тёмное, элегантное, но с перчинкой. Как ты умеешь. Сону сбрасывает звонок в тот же миг, как угукает в ответ, сужая глаза, полные решимости и злости. Как он умеет? Тогда у Ханбина нет шансов.       

— ⛓ —

      

[Muse — Butterflies And Hurricanes]

             Хотя в первые секунды нахождения в ресторане, Сону допускает мысль, что шансов нет у него. К невероятному виду на Нью-Йорк с открытой лаундж-зоны, подсвеченной узкой дорожкой синевы бассейна, добавлялись невероятных внешностей модели. Улыбающиеся слишком идеально, выглядящие уже слишком дорого, заставляющие всё внутри Сону скручиваться в узел и желать только выблевать органы. Прямо в этот светящийся бассейн. Он сдавливает пальцами ножку бокала с шампанским крепче, слыша в спину восторженное:       — Я же говорил, — охает Джош, укладывая ладонь на голую поясницу. — Как ты умеешь. Твой наряд восхитителен сзади, Сону. Перехватывая невпечатлённый взгляд подведённых густо голубоватых, в свете вечеринки, глаз, Джош торопится себя поправить, убирая и руку:       — Не больше, чем спереди, конечно же. Как тебе?       — Многолюдно.       — Зато какие перспективы, — взвинченно восклицает Джош, разводя руками. — Не налегай на алкоголь и старайся крутиться вокруг побольше, но будь у меня на виду, ладно? Если мне удастся с кем-то договориться, тебе лучше быть где-то поблизости.       — Разве я не должен говорить с представителями сам? — хмурится Сону.       — Если они одобрят тебя, конечно. Я оставлю вас и там ты уже сам как-нибудь очаровывай дальше. Но сначала я, как твой представитель, должен буду услышать согласие на твоё…собеседование? Да, если хочешь, назовём это так.       — С Ханбином ты также будешь возиться? Что, если одно и тоже агентство захочет нас двоих?       — Будем решать проблемы по мере их поступления, — тянет улыбку Джош, хватая бокал шампанского с подноса проходящего мимо официанта. — Тут вас, моделей, на всех хватит. Иди-иди, погуляй и посвети своим очаровательным личиком, — он косится назад и хмыкает. — И спиной. Нет, всё же идеальное сочетание твоей кожи и угольного костюма… Сону закатывает глаза и движется вперёд, уже ощущая, как болит его голова от количества фиксатора в забранной причёске. И от слишком сияющих улыбок, ярко-накрашенных глаз, переливающихся пиджаков и вырвиглазных перстней на костлявых, как у него, пальцах. Он успокаивает себя тем, что, в отличие от некоторых моделей, что он успел зацепить взглядом, его пальцы изящно украшает одно единственное кольцо с топазом в изумрудной огранке. Как и любое другое в его коллекции, подаренное ему Джеем. Приносящее сейчас необъяснимый покой, отражая в себе синеву бассейна, стелящегося под ногами. Что покоя Сону не приносит, так это очередная вибрация в крохотной сумочке, висящей поперёк груди. Он бы не лез проверять, потому что весь день ему только и делает, что названивает Чонсон, но что-то всё-таки заставляет его достать мобильный. Что-то, что мысль о Джее, внезапно решившем проверить его или заехать в гости?       — Ты решил сегодня проверить моё терпение? — цокает он языком, когда всё же принимает звонок, облокачиваясь на перила и уставляясь на Манхэттен с высоты.       — Ты мог ответить хотя бы на один из тысячи звонков, — мрачно произносит Чонсон.       — Поплачь.       — Что произошло? И где ты?       — Не помню, чтобы мне звонил Джей для таких резких вопросов, — хмыкает Сону, ловя на себе взгляд какого-то мужчины, стоящего неподалёку со стаканом виски. — Но прекрасно помню, как ты плакал в моих руках, Сон-а. И, если тебе нужен поцелуй в лоб перед сном, спешу разочаровать. Эта ночь у меня занята.       — Целуешь кого-то ещё?       — А если и да? Судя по тому, что ты вчера променял поход в клинику с братом, за которого якобы переживаешь, на прогулку с кем-то доступным по Нью-Йорку — ты тоже не гнушаешься целовать кого-то ещё. Удиви меня.       — Не скрою, такой озлобленной сукой ты нравишься мне больше, — вдруг усмехается Чонсон, теряя былую тень в голосе и расслабленно выдыхая. — Мне нужно было решить несколько дел, а с Джеем прекрасно сходил, как я знаю, ты. И я не встречался ни с кем, Сону. А вот ты, судя по музыке на фоне, неплохо проводишь время.       — Я на работе, — закатывает глаза Сону, снижая голос, как только мужчина, всё ещё смотрящий на него с лёгкой улыбкой, решает приблизиться. — Вечер встречи со спонсорами, можно сказать.       — Планируешь раздвинуть свои тощие ножки за светлое будущее?       — Ну, не всегда же мне раздвигать их только ради банального удовольствия? — язвит он, на самом деле надеясь, что этого не потребуется.       — Сону? — зовёт его вдруг тихо Чонсон. Он закусывает нижнюю губу, дёргая уголками в ответной полуулыбке, потому что мужчина останавливается всего в шаге от него, отставляя бокал на перила.       — У тебя три секунды.       — Будь осторожен, где бы ты ни был.       — Спасибо, пока. Отрывая мобильный от уха и вслепую нажимая на отбой, Сону улыбается теперь напряжённо, эхом гоняя в голове неожиданно серьёзным тоном сказанное Чонсоном. Он в открытом ресторане, с кучей людей и Джошем-наседкой, при чём тут осторожность? Разве что пить поменьше, чтобы не угодить в бассейн.       — Добрый вечер, — кивают ему, протягивая руку, на запястье которой поблёскивают ролекс. Сону знает эту модель из платины с льдисто-голубым циферблатом, как его глаза. У Джея в коллекции есть точно такие же, которые они выбирали вместе, и цену их Сону не забудет никогда.       — Добрый, — но, спрятав в сумочку телефон, он демонстративно обхватывает обеими ладонями тонкую ножку бокала. — Простите, но боюсь, что мне нельзя общаться с кем-либо без ведома моего представителя.       — Я должен был рискнуть, — посмеивается мужчина, возвращая руку к своему стакану. — Вы слишком притягательны. Но, что если мы поговорим просто, как два человека, столкнувшиеся здесь? А не как модель и креативный директор ювелирного дома, кольцо из которого сейчас сияет на вашем безымянном пальце. Глаза Сону на миг становятся такими же тёмно-синими, как и топаз в его украшении, а в горле мгновенно пересыхает.       — Подарок в честь помолвки? — кивает на кольцо мужчина.       — Н-нет, — лепечет Сону, пытаясь собрать мысли в кучу. — На день рождения. Не лжёт, конечно, но даже правда сейчас туманом расползается в его сознании. Мужчина перед ним вполне приятен внешне, в отличие от некоторых толстосумов, которых Сону успел разглядеть уже снующими здесь. Конечно, не совсем в его вкусе, но, если бы Сону был вынужден провести с ним какое-то время — он точно не чувствовал бы тошноту и отвращение ни во время процесса, ни после. Мысль взрывается в его голове удивлением и страхом, потому что: какого чёрта он вообще думает о времени с незнакомцем?       — Так, мы можем познакомиться? — не отступают от него, обезоруживающе глядя в глаза. — Поверьте, моя компания лучшая здесь. Сону выдаёт нервный смешок, коротко стреляя взглядом в сторону, но не находя Джоша поблизости. И сдаётся, думая, что простое знакомство ему тут точно не повредит, да и мужчина не кажется ему каким-то опасным зверем с кровавой пастью. По крайней мере пока.       — Но, если у меня будут после проблемы с моим представителем, — качает головой Сону, протягивая руку теперь первым. — Ким Сону.       — Беру ответственность за вас на себя, Сону, — его пальцы мягко подхватывают, склоняясь к ним и лишь едва касаясь в формальном поцелуе. — Уилльям Пейн. А кто ваш представитель, если не секрет?       — Мне казалось, мы договорились не быть моделью и…       — Простое любопытство. Сону ещё раз предпринимает попытку найти нерадивого Джоша или хотя бы светлую копну волос Ханбина в толпе, но снова проваливается, видя вокруг лишь неизвестные ему лица.       — Джош Уайат. Если знаете…       — О, конечно, — согласно кивает Уилльям, подцепляя пальцами стакан и опираясь локтем о перила. — Он один из лучших представителей, и сразу в нескольких агентствах. Не знаю даже, когда умудряется отдыхать и спать.       — И впрямь, крутится, как белка в колесе, — напряжённо усмехается Сону, чувствуя, как тяжелеют ноги. Нескольких агентств? Имел ли в виду Уилльям под этим официальную работу Джоша и подспорье в бельевых съёмках тоже? Или, если Сону не знал и об этом, кроется ли за деятельностью их с Ханбином менеджера что-нибудь ещё? Внезапно, знакомство с Уилльямом кажется ему буквально удачным, а не просто развеивающим скуку этого вечера.       — Но всё же я подумал, — очаровательно улыбается он, зеркаля чужую позу и становясь немного ближе, соединяя с тихим звоном стекло в их руках, — мы можем поговорить о происходящем здесь немного абстрактно? Например, что бы вам делать на вечеринке по случаю новой коллекции белья? Если вы ювелир.       — Весьма абстрактно, — смеётся Уилльям, склоняя голову и разглядывая уже открыто личико Сону. — Но, эта вечеринка, вообще-то, повод для нас, серьёзных шишек, разглядеть новые лица. Это ведь не сам показ, согласитесь?       — Соглашусь, — морщит носик Сону, делая скупой глоток шампанского, неотрывно глядя в глаза напротив. — И сколько подобных вечеринок вы посещаете в месяц?       — Достаточно, чтобы найти на одной из них такую драгоценность, как вы, Сону. Это слишком дешёвый и банальный подкат-комплимент, но Сону покупается. Делает вид что, но где-то в глубине души и даже искренне. Он фырчит насмешливо, облизывая осторожно блестящие от косметики губы.       — Что ж, Уилльям, — тянет он с придыханием, — вы нашли меня. И что теперь?       — Полагаю, лёгкая и приятная беседа с красивым видом на Нью-Йорк, — пожимает плечами мужчина. — Пока нас не заметит ваш представитель, чтобы обсудить дальнейшие возможности.       — Возможности? Уилльям сужает глаза и осматривает Сону внимательно с ног до головы ещё раз. Поджимая губы, придвигается совсем близко так, что единственная преграда между ними — рука Сону с полупустым бокалом шампанского. Смотрит сверху вниз так, будто сканирует, а после чуть слышно произносит, когда Сону, понимая его без слов, немного поворачивает голову, подставляя пирсованное ухо.       — Ты ведь впервые здесь, Сону, не так ли? — резкий переход на «ты» настораживает.       — И что же меня выдало? — также тихо проговаривает он, выцепляя глазами темнеющий дверной проём, ведущий в большой холл.       — Слишком чистый взгляд и отсутствие ценника. Сону дёргается назад, уставляясь непонимающе.       — Обычно у тех, кто уже знает всю эту кухню — ценник ко лбу прилеплен, — разводит руками Уилльям. — Посмотри на некоторых, поймёшь о чём я. Ты же явно не в курсе того, что здесь происходит в принципе.       — И каков вам смысл рассказывать мне это? — щурится Сону, дрожащей рукой отставляя на перила бокал, но промахиваясь и прижимая резко руку к груди, когда стекло слетает с высотки вниз. — Чёрт…       — Молись, чтобы не попало на чью-то машину. Я ведь сказал, что моя компания — лучшая здесь. Тебе повезло, что я подошёл первым и пока я с тобой — к нам не сунется никто.       — В каком смысле?       — Сотри с лица этот очевидный испуг, — подталкивая его за локоть, Уилльям отворачивает Сону от толпы, немного закрывая собой и склоняясь ближе. Так некстати напоминая Сону о похожем положении, в котором они с Чонсоном оказались в первый день. Вызывая этим первую волну тошноты, ощущаемую уже у гортани.       — В отличие от многих здесь, я не испытываю радости от покупки и пользования вас против воли, — вкрадчиво объясняет Уилльям в самое ухо, — у меня другие фетиши.       — Вас? — опешивше лепечет Сону, начиная откровенно дрожать от ладони, накрывшей его пальцы, вцепившиеся в перила.       — Моделей из маленьких агентств. Беспринципных, жадных до денег больше, чем славы, способных на всё, ради хорошей жизни. Я ведь не просто так спросил про кольцо.       — Это подарок от близкого друга. Не от…не от спонсора. Его открытой в спине пиджака поясницы также касается ладонь, выбивая последний воздух.       — Ты выглядишь дорого, Сону, — обжигает его чужой шёпот. — Слишком дорого для кого-то, кто стелется под любой толстый кошелёк. И ведёшь себя иначе.       — М-может я просто… — он теряется в словах и трясёт головой, слизывая нервно блеск с губ. — Может это моя линия поведения, чтобы отличаться?       — Так ты был бы не против уехать отсюда этой ночью в статусе чьей-то игрушки на выходные за приличную сумму?       — Нет. Он отвечает мгновенно, не дослушивая даже вопрос. Вызывая этим смешок Уилльяма, опаливший его шею за ухом.       — Как жаль, — вздыхает он, притягивая Сону к себе так крепко, что перед глазами у того темнеет, — что тебе всё же придётся. Его бьёт крупной дрожью, а в горле, кроме тошноты, собирается совершенно детское и скулящее желание расплакаться, лишь бы его больше не трогали. Но его трогают, хоть и не откровенно, но крепко и без возможности сбежать.       — Зачем тогда вы рассказали мне это всё? — бормочет он. — Сказали, что не покупаете никого против воли, а теперь…       — Потому, что я планирую увезти тебя отсюда, не покупая.       — Что?       — Как хорошо ты умеешь лгать, Сону? Чонсон сказал бы, что превосходно, если бы знал всю правду, а Джей это бы подтвердил. Сону же знает, что не так хорошо, как хотелось бы и ему стоит научиться делать это лучше. Только вот с тем, как лгать умеет Джош, как выясняется, Сону не сравнится вовсе, но он кивает бессознательно.       — Достаточно.       — Тогда тебе необходимо найти Джоша и привести его сюда, чтобы я мог сказать ему о том, что я чудесным образом твой знакомый и мы решили покинуть этот скучный и ничем непримечательный вечер.       — Зачем вам это? — выдыхает Сону, чувствуя, как прикосновения исчезают.       — Узнаешь позже. И учти, сбежать отсюда одному не получится. Охране дан приказ не выпускать моделей без сопровождения. Разве что, если сигануть через перила решишь. Уилльям разворачивает его к себе, снова мягко улыбаясь.       — Я буду ждать здесь, вперёд. Слёзы и тошнота так и застревают комом в глотке, и Сону, словно под гипнозом, всё ещё в неверии, растворяется в толпе сияющего шёлка и дорогих пиджаков, фейковых улыбок и чрезмерных прикосновений, запаха слишком сладких духов и такого же тошнотворно сладкого шампанского.       «Будь осторожен,» — крутятся в его голове слова Чонсона, и он бы засмеялся и закричал одновременно от абсурдности ситуации. Но всё, что он может, это тенью скользить мимо людей, пытаясь замыленным взглядом найти Джоша. Замечая, наконец, возле бара его спину, подумать о том, что он мог бы позвонить Джею или Чонсону и попросить их обоих приехать за ним, учитывая, что ресторан этот в нескольких минутах езды от дома. Но Джей об этом знать был не должен. А Чонсон вряд ли сможет что-то сделать один и вообще не факт, что сорвётся куда-то за Сону, несмотря даже на напутствие об осторожности. Вдобавок, им придётся рассказать обо всём Джею. И, если скрывать съёмку Сону планировал недолго, однажды всё-таки рассказав о ней, то теперь, когда ситуация принимала подобные обороты, Сону планировал молчать вечность.       — Джош? — окликает он, касаясь плеча менеджера, ожидающего свой напиток.       — О, Сону! Я решил, что шампанское — это скука. Ты будешь что-нибудь? — сияет он улыбкой. — Ханбин сейчас общается с одним из представителей, думаю, теперь пора найти кого-то и тебе…       — Я уже…       — Что? — брови Джоша сводятся к переносице. — В каком смысле?       — Ох, да! — Сону вымучивает улыбку, поднимая руку с кольцом. — Представляешь, здесь оказался мой знакомый из ювелирного дома! Вот так встреча, правда? Тут так скучно, что мы решили поехать куда-нибудь развеяться.       — Знакомый из…стой, кто?       — Мы м-можем пройти к нему. Я, в общем-то, подошёл предупредить тебя, пока он заканчивает свой разговор с кем-то…с кем-то.       — Пойдём, конечно, — хмурится сильнее Джош, забывая о баре и напитках. — Удивлён, если честно, что у тебя есть такие знакомства, а ты всё ещё просиживаешь штаны в нашей дыре.       — Такова судьба, — картонно фырчит Сону, следуя за Джошем и подталкивая его в спину. — Там, у перил, видишь?       — Уилл? Ты… Уилл серьёзно твой знакомый? Впервые слышу…       — А ты треплешься о каждом человеке, которого знаешь в Нью-Йорке?       — Нет, но…вы с ним не каждый. Он мог бы и сказать, что ведёт какое-то общение с одной из моих моделей.       — Моделей агентства, в котором ты работаешь менеджером?       — Да. Именно так… Уилл!

[Anne-Caroline Joy — Nightmare (Halsey Cover Mixl)]

Сону тормозит в шаге от них, пока Джош протягивает Уилльяму руку, набрасываясь после со странными медвежьими объятиями. Ждёт, пока взоры мужчин обратятся к нему.       — Прости, что краду Сону вот так нагло, — хмыкает Уилльям, протягивая руку, за которую Сону вынужденно берётся, ощущая, насколько мерзко вспотела его ладонь от волнения и страха. — Мы очень давно не виделись, а тут…сам понимаешь. Нам не дадут спокойно поговорить.       — Чертовски жаль, что так выходит, — цокает языком Джош. — С ним хотели пообщаться несколько человек.       — На следующей неделе ещё три вечеринки, думаю, у них будет такая возможность, если Сону согласится пойти.       — Нужно проверить моё личное расписание, — криво улыбается Сону, поглядывая на Джоша, явно расстроенного его уходом.       — Конечно, — машет рукой Джош, вздыхая. — Ладно, ты прав, Уилл. Будет ещё время. А ты…       — Не сегодня, — качает головой Уилльям, проскальзывая рукой с ладони Сону на его поясницу и отходя от перил. — Удачной сделки с Ханбином и Катрин.       — Удача мне пригодится! Сону даже не успевает попрощаться с Джошем, утягиваемый вновь в переливающуюся шёлком и блёстками толпу. На этот раз проходящий в закрытый холл с пустыми столами. Ведомый чужой рукой, крепко охватывающей его оголённую поясницу, пока охрана едва заметно кивает, открывая двери и выпуская их на небольшую площадку к лифту. Только с тихим звоном смыкающихся за спиной дверей лифта, Сону позволяет себе медленно выдохнуть, но не рискует обернуться на Уилльяма, хватаясь пальцами за леденящий кожу поручень.       — И что теперь? — повторяет он свой вопрос надломленным голосом. — В противовес собственным словам трахнете меня где-нибудь и бросите в лицо деньги?       — Это то, что ты предпочитаешь? — усмехается Уилльям, доставая из внутреннего кармана своего пиджака мобильный.       — Нет. Пытаюсь понять, каковы ваши дальнейшие действия.       — Отвезти тебя к себе, чтобы ты отблагодарил меня за своё спасение. На этот раз Сону всё же поднимает взгляд в отражающие золотистые стенки лифта, разглядывая исковерканный профиль мужчины.       — Секс за спасение? Не дурно. И много кого вы так уже спасли?       — Ты повёрнут на сексе? — цокает языком Уилльям. — Я же сказал тебе, что у меня другие фетиши. И секс с тобой не входит в мои сегодняшние планы. Даже, если этого внезапно хочешь ты. Прости, спешу огорчить. Совсем теперь ничего не понимая, Сону разворачивается, открывая уже рот, чтобы задать вопрос, но лифт звенит ещё раз, оповещая о прибытии на подземную парковку и распахивая двери.       — Успокойся, Сону. Я не собираюсь делать с тобой ничего противозаконного, противоправного и в принципе мерзкого. Хотя… — поджимает губы Уилльям, подводя его к скромной чёрной Порше. — Кто-то может и скажет, что мои фетиши — мерзость. У всех свой вкус.       — У меня буквально нет выбора, — бормочет Сону, забираясь в салон и машинально глядя в сторону водителя, но натыкаясь на чёрное матовое стекло, сглатывая.       — Это верно. Садясь рядом, Уилльям однако держит небольшую дистанцию даже в крохотном салоне, набирая что-то в своём мобильном, прежде чем машина трогается плавно с места. Свет над ними погасает, оставляя единственным источником лишь слабый отсвет городских улиц за тонированными окнами.       — Так всё же, — ёжится Сону, складывая руки на коленях, — как часто вы «спасаете» кого-то подобным образом?       — Как только возникает желание перевоспитать кого-то, как ты, — ухмыляется Уилльям, оборачиваясь к нему. — Ты, к слову, оказался даже более лёгкой мишенью, чем я предполагал. И начал ломаться уже сейчас, но…       — В каком это смысле?       — Сам не заметил свою трансформацию из виляющей хвостом лисы в трясущегося зверёнка под дулом ружья?       — Разве не очевидно, что мне не по себе от всего, что происходит?       — Многие держат лицо до последнего, — ведёт плечом Уилльям, протягивая к Сону руку и оглаживая костяшкой пальца худое бедро, затянутое в блестящую ткань брючного костюма. — Бравадятся, делают вид, что знали о том, зачем придуманы эти вечеринки, но предпочитают уехать со мной, так как я им по вкусу. Таких ломать интереснее, потому, что это длится дольше. Кто-то плачет сразу, и это скучно, но к счастью случается редко. Ты же…испугался очевидно, но собрался с силами и держишься. Неизвестно правда почему?       — А что мне, сидеть и накручивать на кулак сопли? — щетинится невольно Сону, вызывая этим у Уилльяма ещё более широкую улыбку. — Это вряд ли спасёт меня.       — Но ты сломаешься, Сону. Поверь мне.       — Сломаюсь в чём? И зачем вам это? Как можно называть это спасением?       — Фактически — я спас тебя сегодня от того, чтобы ты стал живой куклой для секса. Но, это не значит, что пережив эту ночь, переспав с этими мыслями и через пару дней, ты не решишь плюнуть на всё и не окажешься на следующей вечеринке, желая продать себя подороже.       — Точно не окажусь. Уилльям усмехается в этот раз тихо, почти угрожающе, поддевая пальцами длинный передний край пиджака Сону.       — После того, как вернёшься домой от меня, точно. Надеюсь. Всегда, знаешь, есть процент того, что тебя ничто не остановит, когда пройдёт первобытный страх.       — Сколько из тех, кого вы спасли вернулись к прежней жизни?       — Двое, — не думая отвечает Уилльям. — Один из них сейчас, конечно, живёт и работает в Париже, так что я, считай, наоборот, вроде как, помог ему устроиться, а второй… — он замолкает слишком красноречиво, вздёргивая брови. — Но суициды среди молодых, несостоявшихся моделей не редкость. Употребляешь?       — Нет, — мотает головой Сону. — Пока нет.       — Пока? А планируешь?       — Не хотелось бы, но…вы знаете этот мир. Мало кто остаётся чистым.       — Ты вроде не глупый, но как попал на вечеринку? Я знаю, что Джош работает со многими ребятами, но Ханбин и Катрин всеобщие фавориты, так как подобного вида азиатов слишком любят наши извращённые кошельки. Почему он привёл тебя лишь сегодня? Откуда ты?       — В нескольких последних съёмках белья — участвовал я, — передёргивает плечиками Сону. — Розовое боди с пионами…       — Да ну… Он вздрагивает от эмоции на лице Уилльяма и того, как распахиваются его глаза, жадно теперь осматривая тело, пока ещё скрытое одеждой.       — Быть не может.       — Я вряд ли стал бы вам лгать сейчас.       — Я что, — смеётся Уилльям, — сорвал джекпот? Ты тот самый новенький, сдвинувший Ханбина, пока тот развлекался в больнице после передозировки? Чтобы ты понимал, пока вы, новенькие, нигде кроме фотографий не появляетесь, ваши имена неизвестны. Но твои фото…твоё тело… Сону сглатывает от взгляда, кажется, трогающего его, но выдерживает его стоически, пока глаза Уилльяма не встречаются снова с его.       — Твои глаза?       — Настоящие.       — Я увёл из-под их носа самый настоящий джекпот, серьёзно, — повторяет мужчина, неверяще ухмыляясь и протягивая руку к лицу Сону. — Я могу…?       — Что?       — Коснуться. Твои руки или спина — это то, чего коснулся бы любой на вечеринке, но твоё лицо…я должен спросить разрешение.       — Очередной фетиш?       — Можешь считать так.       — А, если я скажу, что нельзя? Не будете трогать?       — Не буду. Но дождусь момента, пока ты не сломаешься. Сону сжимает пальцы на своих коленях в кулаки, вдыхая поглубже.       — Только коснуться? Никаких пальцев в рот и…       — Твои мысли грязнее, чем рты некоторых моделей, — кривится Уилльям. — Начинаю сомневаться в том, что верно посчитал тебя чистым.       — Верно, — коротко кивает Сону. — Можете коснуться, не знаю, конечно, зачем это вам.       — Тебе и не обязательно знать мои причины. Важно то, что при этом чувствуешь ты. Сможешь описать? — костяшки пальцев скользят по нежной щеке, заставляя Сону вздрогнуть, но не отвести взгляд.       — Что?       — Опиши, что чувствуешь, сидя здесь, пока я трогаю тебя.       — Боже… Его кулаки немеют и он разжимает пальцы, вцепляясь ими в ткань брюк. Это абсурдно и идиотично, нелепо и безобразно, но Сону собирает мысли по черепной коробке. Его, по крайней мере, спросили, его не насилуют, ему не делают больно. Его просто гладят по щекам и подбородку, даже достаточно ласково и аккуратно. Так, словно боятся его повредить, но очень хотят ощутить его кожу. Так, словно он кукла, которую только-только достали из коробки. Он прикусывает собственный язык и жмурится от вспыхнувшей боли.       — Мне мерзко, — выдыхает он. — Приятно и мерзко, потому, что вы не делаете мне больно физически, но от этого больно внутри. Я не…это мерзко.       — Прекрасно, — тянет Уилльям, поддевая пальцем его подбородок, а после несильно хлопая по бедру. — Выдохни пока, мы прибыли. Открывая глаза и размыто глядя вперёд, Сону в самом деле выдыхает, наблюдая за тем, как Уилльям, выходя из машины, тянет ему раскрытую ладонь, чтобы помочь и сопроводить. Вытащить из коробки окончательно, чтобы принести на кровать или полку в квартире… Но видимо держать его за руку Уилльяму не нравится так, как трогать его лицо, потому что прикосновение исчезает сразу, как только они оказываются в комплексе. И Сону слишком поздно думает о том, что следовало бы посмотреть по сторонам, узнать, где они и как далеко квартира Уилльяма? Всё ли ещё он на Манхэттене или добираться ему до дома придётся из какой-то задницы Бруклина? Поездка в лифте на этот раз проходит молча. Как и весь путь до квартиры, в ней до спальни. Сону слышит лишь свой пульс, гремящий в висках, стук каблуков, снимаемой обуви, и шорох постели, на которую усаживается Уилльям, опираясь ладонями о покрывало позади и кивком оставляя Сону в паре шагов напротив. Он старается расправить плечи под внимательным взглядом, роняет руки по швам, приподнимая голову.       — Разве вам не нужен полный свет? — нарушает он тишину первым, кусая внутреннюю сторону щёк и чуть щурясь от того, как загорается синеватая подсветка под огромной кроватью. Такая же, как у него, только рабочая и более яркая.       — Нет, — качает головой Уилльям, взмахивая рукой, — обернись.       — Вы просто…       — Обернись, Сону. Сглатывая в пересохшее горло, Сону поворачивается к нему спиной, чувствуя, как пробираются с шеи на спину мурашки, украшая кожу.       — Сними пиджак. Но не торопись.       — Вам нужен стриптиз?       — Мне нужно, чтобы ты снял с себя пиджак, — тон Уилльяма спокоен, но твёрд. Твёрдым внезапно себя чувствует и Сону, как только пальцы его касаются первой пуговицы пиджака. Он старается дышать глубже и ровнее, но брюки и бельё под ними неконтролируемо давят на постепенно нарастающее возбуждение. От его положения посреди чужой спальни, в которой он добровольно-принудительно раздевается, отстёгивая последнюю пуговицу и медленно спуская с острых плеч чёрную ткань. От прожигающего бледную спину взгляда, который он ощущает, сводя лопатки вместе и останавливая на мгновение пиджак на согнутых локтях. От тяжёлого вздоха позади, когда вещь с тихим шуршанием падает к его ногам, оставляя фарфор кожи открытым и беззащитным. Сону вместе с внезапным желанием чувствует жуткий стыд, заливающий щёки красным. Этот контраст заставляет его сердце трепыхаться в грудной клетке так сильно, что дыхание сбивается.       — Тебе это нравится? — слышит он негромкий вопрос.       — Нет, — его собственный голос слегка сипит от волнения и переизбытка разнообразных эмоций. — Точнее…это странно.       — На сколько?       — Мне мерзко от того, что я делаю это, но мне приятно, что это нравится вам. Что я нравлюсь вам.       — Брюки. Это отдалённо напоминает ему встречи с Чонсоном. Твёрдый тон, но сахарный голос. Лёгкие приказы, взгляд полный желания, ожидание чего-то большего и скручивающее желудок подчинение любой мелочи. Но за тихонько вжикающей сбоку молнией, Сону одёргивает себя тем, что за спиной его не Чонсон, а чёртов неизвестный ему мужчина, выцепивший его на вечеринке, на которой его планировали продать. За скользящей по ногам тканью, обнажающей его тело, скрытое теперь лишь полоской белья, он думает о том, что ему банально могли налить дерьма в уши, увезя даже неизвестно куда. За рухнувшими к тонким щиколоткам брюкам, он сглатывает первые слёзы, жгущие подведённые глаза, потому что думает о том, что ничто сейчас не помешает человеку позади него — сделать с ним всё, что угодно. Возбуждение смывается слезами и крупной дрожью, пробившей его тело. Потому, что туман в голове, наконец, рассеивается, являя перед Сону правду, такую же почти голую, как он сам посреди чужой спальни. И не факт что действительно Уилльяма Пейна, являющегося креативным директором ювелирного дома, чьё кольцо, кроме белья, единственное осталось украшать тощее бледное тело. Плечи его вздрагивают от тихого стука одного из ящичков прикроватной тумбы.       — Повернись обратно, Сону, — зовёт его Уилльям. — Как ты себя ощущаешь?       — Отвратительно? — Сону поджимает губы и пальцы на ногах, замечая в чужих руках открытую коробку, в которой лежит что-то в полумраке похожее на кружевную ткань.       — На сколько отвратительно? — задумчиво уточняет Уилльям, отставляя коробку на кровать и вытягивая пальцами то, что находится в ней.       — Мне трудно сдерживать слёзы и...немного страшно. На сколько это?       — Пока недостаточно. Надевай. В него летит вещица, которую он едва успевает поймать прежде, чем охает поражённо.       — Это же… — он расправляет на ладонях боди винного цвета из новой коллекции, вскидывая брови. — Это ведь…я должен это надеть? Сейчас?       — А ты ослышался?       — Нет.       — Они присылают несколько образцов постоянным клиентам заранее, — поясняет Уилльям, давая Сону время осознать всё и рассмотреть насыщенное кружево. — Ты снимался в таком же розовом. Но, не в обиду тебе…розовый не твой цвет.       — Что?       — Твоему телу он бесспорно подходит, но теперь, когда я вижу тебя перед собой, — окидывает его ладонью Уилльям. — Розовый — слишком нежен для тебя. Надевай.       — Прямо при вас? Он сжимает пальцами тонкую дорогую ткань, чувствуя, как по голой коже в рассыпную бегут мурашки от низкого смеха.       — В этом и смысл, Сону. Перед фотографом ты явно не стеснялся расхаживать в этом белье.       — Это же фотограф, — как само собой разумеющееся выдыхает Сону, неуверенно подцепляя большими пальцами резинку своего белья. — Какой вам от этого плюс? Я могу узнать?       — Конечно, — кивает Уилльям, склоняя голову. — Есть, Сону, куклы дорогие, коллекционные, фарфоровые и в единственном экземпляре, которые хочется раз в неделю переодевать в разные наряды и просто любоваться, оставив на самом видном месте на полке. Сону немного удаётся прикрыть себя всё тем же боди, пока последняя деталь его одежды слетает к брюкам, бесформенно ложась у щиколоток.       — А есть стоковые барби, с которыми любят играться детишки, — морщится Уилльям, следя за каждым движением Сону и останавливая его в тот же момент, как боди доходит до колен. — Выпрямись и сделай это красиво, ну же. У тебя такое тело, а ты сгорбился, как засохшее дерево. «Такое тело». Тело, над которым он измывается, чтобы оно вызывало такой взгляд и звалось «таким». Худым, угловатым, тонким, изящным, костлявым, кривым и изломистым. Тощим и нездоровым. Сону ещё раз втягивает прерывисто носом воздух и несмело выпрямляется, зная, что в таком положении всё его тело напоказ, постепенно лишь скрываемое тонким винным кружевом боди, что он неспешно тянул вверх по худым ногам.       — И вот я из тех, кто любит переодевать и наслаждаться красивой дорогой куклой на полке, — разводит руками Уилльям.       — Этих кукол всё равно приходится касаться, — вырывается у Сону, пока он прикладывает кружево к груди, заводя за шею ленты завязок.       — Верно. Поэтому оставь, — подзывают его ладонью, поднимаясь с кровати, — и подойди ко мне. Сону вновь роняет руки вдоль тела, делая первый нетвёрдый шаг. Ожидая, что вот сейчас, он подойдёт ближе и его схватят. Повалят на постель и возьмут такого открытого и беззащитного. Запутавшегося в собственных мыслях и готово заплакать в любую секунду. Ему страшно и слишком любопытно, как если бы он приближался к открытой пасти тигра, что мог просто облизнуть его, как сочный кусок живого мяса с кровью, а мог бы попросту перегрызть пополам, оставляя дохлым обезображенным телом. Выбора у Сону, правда, нет.       — Знаешь, как бывают жестоки со своими игрушками дети? — шелестит Уилльям, лишь кончиками пальцев касаясь его тазобедренных костей, чтобы развернуть к себе спиной. — Ломают куклам части тела, отрезают волосы, изрисовывают и выкалывают глаза. От тёплых пальцев на шее у Сону темнеет ненадолго в глазах. От сковавшего страха и ожидания того, что вот-вот его тонкую шейку с лёгкостью переломят. Но Уилльям лишь проходится подушечками по нежной коже, собирает завязки и подвязывает некрепкий бант, ложащийся на бледную кожу.       — Но, видишь в чём дело, — продолжает негромко Уилльям, гуляя пальцами по открытой спине Сону до самой кромки кружева. — В неправильных руках и фарфоровая коллекционная кукла — всего лишь игрушка на раз-другой, а для кого-то и стоковая барби — одна-единственная и лелеемая.       — К чему вы это? — голос предаёт Сону, а глаза невольно закрываются от слишком лёгких прикосновений. Неужели его не хочется потрогать как следует? Неужели он не заслужил того, чтобы его коснулись нормально? Мысли эти пугают его не меньше, чем атмосфера гнетущей неизвестности, но избавиться от них он не в силах, пока по коже его так невесомо проходятся чужие руки.       — К тому, что ты, Сону, пока ещё лимитированная фарфоровая кукла, которой нужно дорожить и восхищаться издалека, за которой нужно ухаживать и оберегать, потому, что она хрупкая и почти единственная в своём роде. Он всхлипывает звучно и отшатывается невольно вперёд, когда горячие ладони внезапно сжимают его ягодицы, тут же отпуская. На тонкое кружево, прикрывающее грудь, падают тяжёлые капли слёз.       — А ты зачем-то хочешь сделать из себя стоковую дешёвку.       — Но я не… Короткий визг срывается с его губ из-за того, что тело за шею небрежно бросают на постель. Сону не успевает подумать о том, что в принципе этого ожидал, потому что обида и страх первыми топят любые эмоции и мысли в нём, пока полные слёз глаза впиваются в чужие до смерти холодные.       — Тебе понравилось то, как я смотрел на тебя, да? — усмехается остро Уилльям, хватая его за щиколотки и без труда подтаскивая к краю кровати.       — Пожалуйста… — булькает Сону сквозь всхлипы и сковавший горло ужас.       — Возбудился так быстро, будто занимаешься таким каждый день, — он в голос начинает плакать, закрывая лицо руками, когда чужие бёдра прижимаются к его, бросая слабые ноги на талию, с которой они очевидно спадают. — Может ты всё-таки продаёшь себя, Сону? А строишь передо мной невинность?       — Н-нет, это не так. Пожалуйста… Он пытается сжать колени, но в бёдра его впиваются до боли пальцы, не позволяя закрыться. Вжимая промежностью в очевидное возбуждение, которое Сону больше не нравится. Чужое возбуждение, которое Сону впервые не нравится ощущать рядом с собой. Он захлёбывается в рыданиях, слыша треск белья и впивающееся в нежную кожу кружево.       — Если тебе нравится играть в подчинение, — рычит Уилльям, сжимая намеренно сильно тонкую талию под оборванной тканью, — чего же ты плачешь, м? Разве тебе не должно это нравиться? Сону надеется, что в какой-то момент он задохнётся своими слезами и умрёт прямо так, на краю чужой постели и в разорванном белье. Из всех мечущихся в голове мыслей, остаётся лишь одна — лучше как-то мгновенно умереть, чем узнать, чем всё это кончится. И стоило попытаться сбежать или лучше сразу перемахнуть через перила, но не вестись на лживые слова и не ехать куда-то, где он всё ещё не знает находится. Где-то на задворках, прячась за мыслью о смерти, он думает о Джее, который даже не знает, что происходит с Сону. Который сидит дома и ждёт, пока Сону ответит на его сообщения. Который любит Сону, лелеет его, одевает и дорожит. Тот, для кого Сону и есть та самая эксклюзивная кукла, стоящая на полке и радующая глаз, даже если ты её не трогаешь, а просто любуешься, будучи счастливым, что она у тебя есть. Но Джей Сону трогает и Сону это нравится. А то, как касаются его рёбер чужие ладони ему не нравится настолько, что он заходится в новом приступе слёз, не понимая даже, что уже сидит на углу постели, придерживаемый за шею крепкой рукой.       — Сону? — слышит он, как сквозь вату. — Сону, посмотри на меня. Ему приходится оторвать от заплаканного и мокрого лица ладони, чтобы их не дёрнули, и посмотреть наверх затуманенным взглядом.       — Тебе это нравится?       — Нет, — выпаливает он, поджимая дрожащие губы.       — Ты хотел бы, чтобы с тобой обращались так, а порой и ещё жёстче, но при этом, получать деньги? Контракты? — ладонь Уилльяма на задней стороне его шеи не ощущается больше жёстким хватом; Сону понимает, что держит он даже не его, а завязки, словно за ошейник нерадивого щенка, создавая неприятное на шее натяжение.       — Нет.       — Но с тобой будут так обращаться, Сону.       — Нет, — мотает он головой, опуская взгляд и стирая со щёк новые слёзы.       — Да. Если ты не начнёшь думать головой прежде, чем соглашаться на съёмки, вечеринки. Поездки к незнакомцам.       — Я в-ведь не мог вам отказать, — бормочет он, всхлипывая и соединяя обрывки кружева на голом животе. — Вы же сказали про охрану. Куда я мог деться?       — Мог пойти и проверить, правду ли я тебе говорю. Потому, что я солгал. Сону вскидывает голову, неверяще уставляясь на Уилльяма, отпустившего завязки его боди и приподнявшего пальцем его мокрый подбородок.       — Но ты не можешь верить всему, что тебе говорят, Сону, если хочешь жить. А не быть вещью.       — Я не хочу…       — Тебе просто страшно сейчас? Или что-то в твоей голове всё же щёлкнуло? Представляя себя в таком же положении ещё раз, с бесполезными криками и слезами, но вовсе не останавливающимися и шарящимися по телу руками, тычащимися в него губами и членами, совершенно чужими, мерзкими и взявшими его против воли, умирающего от боли и страха. Сону сжимает зубы, чтобы не завыть. И мотает головой ещё раз, более уверенно.       — Я хочу домой, — лепечет Сону. — Отпустите меня домой…       — Надеюсь больше никогда не увидеть тебя на подобных вечеринках в качестве товара, малыш, — целует его в лоб Уилльям, подхватывая после под локти и помогая подняться с кровати. — Но, если увижу, будь уверен, что я посоветую продать тебя тому человеку, после которого ты пожалеешь о собственном существовании.       — Я понял, — торопливо кивает Сону, хватаясь за чужой пиджак и едва стоя на трясущихся ногах. — Я не…я больше не пойду.       — Советую отказаться и от съёмок. Пока ты снимаешься для этого белья — ты их товар.       — Разве ещё не поздно?       — Пока нет. Но ещё одна съёмка или вечеринка — и выход будет либо по рукам, либо в окно.

[Tender — Vow]

Сону сейчас, когда отступать начинает страх, хочет лишь в одни единственные руки, в которых вся его безопасность. Которым он готов теперь рассказать всё, лишь бы больше не переживать никогда чего-то подобного. Которые гладить будут, жалеть и обнимать.       — Мой водитель отвезёт тебя, — на плечо его вешают сумочку, но Сону болезненно хватается за предплечье Уилльяма.       — Подождите, моя одежда? Моя…       — Обувайся, Сону, — взгляд мужчины снова строг и серьёзен.       — Я не могу! — задыхается он, сопротивляясь тому, что руки его отодвигают, разжимая хватку. — Я же…оно же…оно же порвано и ничего не прикрывает!       — Не думаешь же ты, что после всего, что здесь было, я доставлю тебя до квартиры в тёплой пижаме и неся на руках? — усмехается Уилльям, подталкивая Сону к обуви. — Ты должен точно всё понять. А я должен знать, что не зря старался и тратил на тебя время.       — Но я правда больше не пойду никуда! Я клянусь, я… Слёзы снова бесконтрольно начинают течь по его щекам, а рот кривиться от горечи.       — Тебе есть кому позвонить? Подружки? Друзья? Тот, кто подарил тебе моё кольцо? Если ты, конечно, не солгал.       — Нет, — мотает он головой, не с первого раза попадая в расшнурованные ботинки и всё ещё надеясь, что сейчас ему дадут хотя бы пиджак…       — Тогда позвони, пока не поздно.       — Меня ведь отвезут…       — И включи геолокацию. Тебя довезут до определённого места, а после, — Уилльям пожимает плечами, пряча руки в карманы брюк. — Это будет хорошим уроком для тебя, не так ли?       — Вы не можете, — всхлипывает Сону, стискивая пальцами тонкую цепочку своей сумочки. — Это же опасно… На это мужчина лишь прыскает смешком.       — Перед тем, как уедешь, ответь мне на один вопрос, Сону.       — Хорошо.       — Если бы я был с тобой ласков. Если бы касался тебя, целовал. Ты позволил бы мне взять тебя этой ночью? Сквозь слёзы Сону смотрит на него непонимающе. Пытаясь осознать, правду ли у него спрашивают или шутят так неуместно. Но сознание его подбрасывает самое начало, когда он только раздевался, то как смотрели на него, то как сильно он жаждал прикосновений, и какими мерзкими и одновременно горячими были ладони на его заднице. Тело реагирует в противовес спутанным мыслям и всё ещё скребущему затылок страху, и Сону чувствует, как дёргается под тонким кружевом от одних лишь воспоминаний скользящих по коже пальцев. Замечает это и Уилльям, печально поджимая губы.       — Неужели всё зря, м?       — Нет. Нет, правда, это просто… — пытается он хоть как-то оправдать своё тело, но Уилльям, подходя к нему, лишь щёлкает за спиной замком.       — Поживём-увидим, Сону. Доброй ночи.       — Пожалуйста, — скулит Сону, отчаянно хватаясь за лацканы пиджака, — вы же говорили, что не делаете ничего противоправного. Разве выставлять меня ночью почти голого это не противоправно?       — Боюсь, иначе, ты не прочувствуешь до конца всё, что я хотел тебе сегодня объяснить, — на его макушке остаётся поцелуй, а руки грубовато отрывают от одежды. — Доброй ночи. Как только открывается дверь, Сону попадает в руки ещё одни, от которых дёргается, как от огня, но слышит тихое:       — Я провожу вас до машины, — и позволяет придержать себя под локти, пока ноги его всё ещё путаются. Он уверен, что бесполезно просить водителя, охранника, кем бы этот человек рядом с ним ни был, о снисхождении, а потому, лишь молча глотает слёзы, рассматривая свои ноги в ярком свете лифта. Пытаясь сильнее сдвинуть разорванные куски винного кружева, чтобы хоть как-то прикрыть низ живота, но вряд ли этот клочок ткани хоть что-то мог прикрыть. И, если до машины его доводят без лишних глаз, то вот, где его высадят, сколько будет людей там и как быстро он попадёт в какую-то очередную задницу, Сону не знает и знать не хочет, а потому, всматриваясь в незнакомые вывески, он включает геолокацию, как ему советовали, и набирает один единственный номер, который он знает, ответит ему даже ночью. Если только не…       — Эй, наконец, ты объявился, — выдыхает в трубку Джей. — Ты не предупреждал, что куда-то пропадёшь, я волновался, Сону. Сону?       — Подключись к моему телефону, — шепчет обессиленно Сону. — И забери меня, пожалуйста, я не знаю, где я.       — Ты ранен??       — Нет. Не физически, по крайней мере, точно.       — Можешь говорить со мной? — голос Джея дрожит на окончаниях, Сону слышит шорох, вероятно, одежды.       — Могу. Пока могу, но…       — Что? Что с тобой?       — Я в опасности, Дже-я. Пожалуйста, поторопись. И, пока машина лавирует по каким-то плохо освещённым улицам с яркими вывесками, он и впрямь думает, что в опасности. Был, сейчас и будет, как только машина остановится.       — Что, ты…что ты забыл в Сохо, Сону? Это…мне нужно двадцать минут, если мы не хотим проблем с полицией.       — Только не клади трубку, — бормочет сквозь слёзы Сону, сжимая телефон в руках, узнавая, наконец, улицы. Понимая, что его везут прямиком к Парку Вашингтон-сквер, в котором в это время, как и днём, полно народа. — Пожалуйста, не клади трубку, Дже-я.       — Пятнадцать, — чертыхается тот, хлопая дверью. — Я справлюсь за пятнадцать минут, Сону. Плевать мне на полицию и штрафы…       — Будь осторожен, ладно?       — А ты? Ты будешь? Сону прикусывает щёку изнутри, уже замечая огни города.       — Я очень постараюсь.       — Я люблю тебя, слышишь?       — Я тоже?       — Двенадцать, Сону. Или я кого-нибудь убью. Семьсот двадцать, семьсот девятнадцать, семьсот восемнадцать…