Блаженны те, кто не помнят прошлого

      Манджиро Сано хмурится и неодобрительно скалится. Плохое предчувствие. Не просто плохое — а то самое. Предчувствие, что он испытывал уже не одну жизнь.       Белокурые пряди треплет порывистый ветер. В сумерках он стоит на вершине холма у Храма и смотрит на свинцовые грозовые тучи. Местами облака на мгновения озаряются вспышками.       Яшмовый браслет на ноге Главы клана Сано медленно нагревается — ещё несколько часов, и на его месте начнут появляться ожоги.       — Ш-шинич-чиро, — он зовет брата, цедит его имя сквозь зубы от сдерживаемого напряжения, не отрывая чёрного взгляда от неба и парящего в грозовых небесах образа.       По правую руку от Манджиро в воздухе спиралью закручивается белая дымка. Расширяясь и увеличиваясь, дым обретает полупрозрачные очертания старшего брата.       — Ты нашёл его? — Сано-младший смотрит в дымчатое лицо, едва светящееся в темноте.       — Изаны больше нет в мире мёртвых, брат, — туманные глаза в сумерках светятся ярче всего и смотрят в глаза Манджиро словно в самую душу. — Будет лучше поставить барьер.       Младший брат молча кивает, наблюдая за той самой точкой в небе, которая с приближением становится все яснее и чётче — под облаками пролетает чёрный дракон.       — Полагаю, он несёт не лучшие вести, — голос Шиничиро объёмный и отдаётся эхом даже в открытом пространстве, невесомо касаясь вершин зелёных пушистых лиственниц.       Манджиро снова кивает.       — Кинре плохо, — голос холодный, и слова звучат так, словно отдаются где-то внутри морозящим жидким азотом безразличия и смирения. Но старший брат видит суть душ и сердец. Старший брат слышит, как трепетно колотится сердце в грудной клетке правителя блаженной земли.       — С ней надёжная охрана, не о чем беспокоиться.       — Меня не волнует охрана. Меня волнует её состояние, — Манджиро делает три больших шага назад.       Дракон над их головами машет крыльями и царапает когтями лап покрытую травой землю. Касаясь земли, когтистые лапы принимают очертания ног, обутых в сандалии. Размеры существа на глазах уменьшаются. Чешуйчатый покров волной сменяется на чёрное хаори.       Рюгуджи зачесывает рукой волосы, складывает ладони, словно в молитве, и склоняется перед членами правящего клана.       — Чёрная река вышла из берегов, господин, — Кен выпрямляет осанку и настороженно смотрит на Манджиро. — Столько тварей ещё никогда не выходило в мир живых.       — Выходило, — холодно режет Сано. — Ты просто не помнишь.       — Счастлив тот, кто не помнит свои прошлые жизни, — Шиничиро добавляет с пониманием и огорчением за младшего брата.       Помнить прошлые жизни — дар, который хотят иметь многие. И лишь Манджиро знает, каково это — иметь билет в один конец на Колесо обозрения, именуемое Сансарой. Кататься на нем — из круговорота в круговорот — из жизни в жизнь — из раза в раз проживать один и тот же сценарий, написанный Изанами — и не иметь возможности выбраться.       Что бы он ни пробовал изменить, как бы он ни пытался. Печать проклятья все равно остаётся с ним — и грядущее не меняется. Он рождается, становится во главе клана и умирает. Всё по новой. По новой. По новой…       Манджиро знает смерть каждого из своих близких, и в каждой жизни проживает всё так, словно это происходит впервые. Как бы он ни пытался изменить ход событий, предотвратить многие гибели — его друзья, все равно, рано или поздно, трагически уходят. И он вместе с ними.       От Судьбы не уйдёшь.       Блаженны те, кто не помнят прошлого.       А боль с каждой новой жизнью лишь копится в сердце Манджиро. Концентрируется, сгущается и выходит из берегов.                                          

***

      — Дышите глубже, — Соя держит девушку за запястье и отсчитывает пульс.       Кинра лежит на футоне, крепко зажмурив глаза от боли. Мигрени в последнее время стали тревожить её всё чаще и сильнее. И сегодня невидимые тиски, что сжимают голову изнутри, предельно невыносимы.       Длинные белые волосы расхлестаны по полу, как шёлковые ленты рваной простыни. Грудная клетка ходит ходуном, рывком поднимаясь и грузно опускаясь обратно. Кожа покрывается холодной испариной. Кинра шепчет сухими губами, как мантру:       — Хоть бы с ней всё было хорошо… Хоть бы с ней всё было хорошо… Пожалуйста, пусть она не будет в беде…       На полу у окна закручивается маленький вихрь из чёрных песчинок. Их количество на глазах увеличивается, принимая очертания чёрного пятна. Песок поднимается выше и выстраивается постепенно в человеческую фигуру.       На песочном лице появляется улыбка. И цвет сменяется с чёрного на телесный, а скульптурные очертания хаори облекаются в ткань, что колышется на сквозняке у окна.       Нахоя смыкает на груди руки, пряча их в рукавах льняной ткани и подходит к своему брату:       — Я уже позвал лекаря, всё хорошо! — Кавата-старший не перестаёт улыбаться и присаживается на татами рядом с теряющей рассудок девушкой в красном кимоно. — Чем сильнее боль, тем дальше Ваша сестра от Вас, Кинра-сама.       — Я найду её… Я найду…       — Продержитесь ещё немного! Оставайтесь в сознании! — Соя трясёт девушку за плечо и мечется лихорадочным взглядом по лицу оку-самы.       За тонкими ширмами уже слышатся стремительно приближающиеся шаги. Сестра сёгуна спешит, как только может.       Кавата-младший, как хлыст, вскидывает руку вперёд, в сторону сёдзи, и из хаори по воздуху протягивается струйка из белых песчинок. Она тянется до ширмы с натянутой рисовой бумагой и отодвигает сёдзи в сторону.       Эма вбегает в комнату и падает на колени перед госпожой Сано.       — Осталось совсем немного! Я заберу Вашу боль! — она торопливо шарит рукой в маленькой сумочке и достаёт оттуда флакончик с эфиром. Откупоривает и капает каплю масла на лоб Кинры. Большим пальцем размазывает её и читает молитву.       Маслянистая полоска на коже медленно окрашивается градиентом, переходящим из телесного в розовый, затем в красный и, наконец, в бордовый.       — Нехорошо, — Нахоя перестаёт улыбаться и ловит испуганный взгляд младшего брата.                                          

***

      Гинра сидит на коленях перед корнями Дерева Жизни и смотрит на улыбку своего отражения в лужице собственной крови.       — Неужели у нас получилось… — она смахивает слёзы радости, оставляя на щеках красные линии. — Получилось… — тело слабеет, и приходится заставлять себя не закрывать веки, чтобы увидеть самый долгожданный момент её жизни.       Земля у корней разверзается, из недр ада поднимается и плещется лава, отдавая серным и гнилостным запахом.       Гинра Курокава поджимает губы и трепетно ждёт, когда её названный муж наконец придёт в мир живых.       Как ни странно, но демоны ценят любовь сильнее, чем все остальные. Ведь стоит кому-то из мира людей познать любовь к дьяволу, то все чувства освобождаются и становятся намного сильнее, а преданность и желание смогут сотворить невозможное — сорвать цепи и печать забвения с самого Короля Ада, вдохнув в него жизнь.       — Моя дорогая, моя прелестная, моя первозданная красота, — Изана поднимается по лавовой лестнице вверх из самой преисподней и, улыбаясь, наклоняет голову набок, любопытно рассматривая девушку перед собой. — Позволь взглянуть в глаза той, что подарила мне жизнь, — он наклоняется и осторожно берет Гинру за подбородок. — Действительно, красота, — он одобрительно кивает и подхватывает девушку за плечи, помогая встать на ноги.       Тело дрожит и не слушается. Гинра из последних сил хватается за его хаори, оставляя на нем пятна с запахом меди.       — Поступок, достойный лишь истинной моей невесты, — Курокава обхватывает её запястья, крепко зажимая раны.       Кровь, которой девушка окропила корни Дерева Жизни, чтобы призвать с того света Короля всех ужаснейших демонов, свёртывается, порезы затягиваются, и чем дольше Изана держит её за руки, тем больший прилив сил она чувствует каждой клеточкой тела.       — Теперь ты моя благодать, — Курокава не моргая смотрит в её распахнутые и счастливые до дрожи в коленях глаза. — Теперь ты моё вдохновение.