Блаженны те, кто не помнят прошлого

      — В мироздании что-то пошло не так… — старейшина клана задумчиво прикладывает мундштук к губам и крепко затягивается. — Чувствуешь это, мой благородный внук? — Мансаку лениво выдыхает дым и щурится на сидящего на татами сёгуна.       — Шиничиро сказал, что не нашёл Изану в мире мёртвых, — Манджиро недовольно отмахивает ладонью дым. — В мироздании не просто что-то пошло не так, дедушка. Мироздание трещит по швам!       Мансаку кивает, обдумывая ответ, и какое-то время молчит.       — Помнишь, когда он возрождался последний раз? — старейшина отставляет в сторону курительную трубку и прячет ладони в рукавах хаори.       — Две с половиной тысячи лет назад, — Сано стискивает зубы и крепко сжимает кулаки. — И что-то мне подсказывает, что в этот раз всё будет хуже.       Напряжение в комнате буквально чувствуется кожей. Мансаку-сама прищуривается, глядя на внуков — Эма поджимает губы, а Манджиро поскрипывает зубами. Даже дух-Шиничиро неподвижно замирает в воздухе, хотя обычно на собраниях клана он беспечно левитирует из угла в угол, заставляя младшую сестру смеяться, а дедушку злиться.       «Шиничиро! Если ты решил остаться призраком, это не значит, что я не могу запечатать твою душонку!» — и так на каждом собрании. Но только не сегодня. Сегодня полупрозрачная дымка там, где при жизни находилось сердце, окрашивается в ледяной синий — цвет отчаяния и страха.       — Оку опять нет на Совете Клана. Как она себя чувствует? — старейшина забивает в трубку новый табак и слегка вскидывает густые седые брови.       — Ей стало намного лучше! — Эма поднимает голову и улыбается одной из тех самых улыбок, которые всегда вселяют в Манджиро утешительную надежду. — Кавата уверены, что такой приступ был из-за того, что её сестра…       — Этих чёртовых приступов в последнее время чересчур много! — обрывает брат, и браслет на его ноге снова начинает нагреваться, сдерживая его злость. Он дышит прерывистыми рывками и смотрит на татами перед собой, пока дедушка многозначительно хмурится.       — …из-за того, что… — Эма виновато опускает голову и перебирает пальцами рукава кимоно. — Из-за того, что её сестра могла попасть в беду…       — К чёрту эту дрянную сестру! — Манджиро смахивает рукой глиняный графинчик с сакэ и бьёт по столу кулаками. Яшмовый браслет окрашивается в красный и вот-вот оставит новый ожог.       — Закончим на этом, — Мансаку обречённо вздыхает и поднимается с татами. Он брезгливо оглядывает и обходит осколки и разлитое сакэ, двигаясь к выходу. Бесшумно отодвигая сёдзи, он кивает Эме и Шиниро, безмолвно приказывая тоже покинуть комнату.       Сёгун остаётся один.       Манджиро помнит все десять тысяч жизней, что он уже прожил, но то, что происходит теперь — происходит впервые.       «Кинра…»       Имя срывается с уст, как вспорхнувшая птица. Сколько бы раз он ни перерождался, но такая девушка ему никогда не встречалась. Девушка, из-за которой меняется до тошноты привычный ход мироздания. Наконец-то что-то меняется. И он в первый раз не знает, что будет дальше. Словно одно ее появление медленно, но верно отправляет в небытие все то, что и должно там находиться по праву.       — Мой господин… — она тихо входит в открытую комнату и замирает на пороге, смотря на его подрагивающую от ярости спину, и прижимает руки к груди.       Кинра убирает с плеча прядь своих длинных белоснежных волос и осторожно подходит ближе. Она садится на татами у него за спиной и протягивает руку, стараясь скрыть волнение и испуг.       — Позвольте… К Вам… Прикоснуться… — голос тонкий и мелодичный, словно самые лучшие ноты древнегреческой лиры.       Манджиро набирает полные лёгкие воздуха и медленно выдыхает. Выпрямляет спину и прикрывает глаза. «Можно», — хоть он и не говорит вслух, но супруга понимает безмолвное разрешение.       Она касается его плеча кончиками холодных подрагивающих пальцев. Кладёт ладонь и следом вторую, проводя руками по ткани чёрно-красного хаори, словно изучает на ощупь каждую завитушку витиеватого рисунка на шёлке. Кинра аккуратно подвигается ближе — обвивает мужа руками и ласково кладёт голову ему на спину между лопаток.       Спокойствие… — первое, что чувствует Манджиро. Спокойствие и уют. И как она каждый раз это делает? Так и не укладывается в голове.       — Кинра… — шепчет Сано и добавляет мысленно про себя: «Ты мой дом».       — Вы снова тревожились, мой Манджиро? — её голос убаюкивает, как колыбельная, и заставляет адреналин в крови утихать, а сердце сбавить бешеный темп и биться медленнее и равномернее.       — Прекращай это, — он открывает глаза и смотрит на сакуру за окном.       — Прекращать что, господин? — Кинра приподнимает голову и поджимает губы.       — Обращаться ко мне так уважительно, — Сано поворачивает голову и касается щекой прохладной и бледной женской ладони на его плече.       — Но Вы же… Мой муж…       — Я сказал — прекращай, — он хмурится и пересаживается, чтобы смотреть ей в глаза. Тёмно-серые хрусталики виновато подрагивают, как осенние листья на ветру. Манджиро берёт её за руки и скользит ладонями от запястий к плечам, осторожно кладя ладони Кинре на щёки. — Ты теперь часть этой семьи, — она поджимает губы, и чувствует, как накатываются слёзы. — Больше не́ к чему церемониться.                                          

***

      — Заманчиво, не так ли, братик? — Ран поднимает с сухой земли увядший цветок орхидеи и с утонченной ухмылкой рассматривает его в своей ладони. — Как мало надо для того, чтобы вернуть кого-то к живым.       Риндо отрешенно пялится в красное закатное небо, сидя на обугленном стволе упавшего дерева.       — Ты это о Курокаве?       — Ве-ерно, — Хайтани-старший сжимает руку в кулак и разжимает, смотря уже на новый цветок — иссушенные листья наливаются жизнью, белеют и принимают очертания цветка, который едва-едва сорвали с куста. Лепесточки становятся мягкими, и Ран от удовольствия наклоняет голову набок. — Всего-то лишь чья-то душонка — и Король Ада собственной персоной восходит на трон.       Риндо устало вздыхает. Ему все последние события не приносят ни удовлетворения, ни горя — ничего. Полная пустота. Словно все то, что потрясло все существующие миры, обошло его стороной. Он переводит взгляд на бабочку — единственное, что заботит его по-настоящему — откуда бы ей взяться на пепелище?       Бабочка, словно восторженно, машет крылышками и порхает вокруг цветка в руке старшего брата. Хайтани-младший задумчиво хмурится — этот рисунок на миниатюрных чешуйках кажется отчего-то чужим. Он знает каждую тварь и каждую мелкую живность вблизи долины Красной реки, но такой витиеватый покров видит впервые.       Разноцветная «гостья» маленькими лапками аккуратно цепляется за белоснежные лепестки орхидеи, и Ран ухмыляется еще острее, облизывая губы. Она едва касается тонким хоботком нектара — и словно парализованная падает замертво на высушенную землю, разбиваясь на крошечные цветные осколки — будто крылышки были выполнены из невероятно тонкого и хрупкого хрусталя.       — Наглядный пример того, как любопытство губит глупые души, — Хайтани-старший заливается смехом, и Риндо довольно ведет вбок уголком губ.       — Какая банальная и идиотская попытка шпионить за теми, кто правит природой, братик, — младший поднимается с обугленного дерева и кидает на разбитые осколки надменный и острый взгляд, понимая, что где-то по ту сторону Красной долины один человек сейчас чувствует острую боль в области солнечного сплетения. — Передай об этом своему долгожданному Курокаве.                                          

***

      — Будь у меня чуточку больше сил, я бы освободила Вас раньше… — Гинра лежит на воздушном мягком матрасе и ласково перебирает в руках белоснежные волосы названного мужа.       — Время не имеет значения, моя первозданная, — Изана лежит у нее на животе и кладет ладонь на колено, блаженно рассматривая, как солнечные закатные лучи устало переливаются в прозрачном шелке балдахина. — Что было предначертано, то обязательно произойдет в самый подходящий для этого час.       — Я чувствую безмерное счастье в Вашей душе, — Гинра трепетно улыбается и смотрит, как солнце переливается в его белесых ресницах.       Курокаву не может не радовать то отчаяние, которое теперь ощущает Манджиро. Ведь от самого начала Мироздания все наконец-то пошло по-другому. Словно Колесо Сансары слетело с петель и катится в неизвестность по непредвиденным направлениям.       — И откуда же ты взялась в моей жизни, моя благая весть и красота? — Изана приподнимается на локтях в мягкой кровати и смотрит девушке в бледно-серые хрусталики глаз, пропуская сквозь пальцы ее длинные черные пряди.       — Я не знаю своих родителей, мой Курокава, — она смотрит в потолок деревянного минки, словно там нарисованы хотя бы очертания воспоминаний из детства. — Но раз меня выбросили в младенчестве в поле паучьих лилий, значит, у меня есть близнец.       — Во-от оно что, — Изана и без того об этом догадывался. И он рад найти подтверждение своим мыслям. — Никогда не хотела его отыскать?       — Нет, — фыркает Гинра. Она уверена, что все беды в ее жизни из-за чертового близнеца. Ведь аристократы свято уверены, что женщина, что носит в чреве не одного ребенка, считается проклятой, а тот, кто рождается первым — непременно является дьяволом.       — Полагаю, моя несравненная, по ту сторону Реки у тебя есть сестрица, — он ласково улыбается и видит, как зрачки невесты сужаются от нарастающей ненависти.       — Когда мы объявим о нашей свадьбе, мой Господин, я отдам свой первый королевский указ, — Гинра все так же смотрит в потолок и сжимает в руках белые простыни. — Избавиться от моей мучительницы.       — Не спеши с повелениями, моя предначертанная благодать, — Курокава едва не заливается смехом. Он не договаривает о том, что сестрица ему самому еще невероятно нужна. Не договаривает и для чего нужна свадьба с Гинрой — и что с этой девушкой станет после.