Зависть выше крови

      Мне было все равно. Последний рывок, который совершили мои чувства, был там, на лестнице, когда Люмин приказала убить Аль-Хайтама. Я попытался вырваться и вернуться, подкрепляемый страхом, но дверь нещадно захлопнули, а меня силой повели вниз. Была слабая мысль, что теперь я могу сопротивляться до последнего, не отрекаться и остаться верным королю, защитить страну от планов сестры. Но какой в этом смысл? Никакого смысла не было, ведь и Аль-Хайтама тоже рядом со мной уже не будет. Пусть меня убьют, или прогонят, или выбросят в канаву — все равно.       С равнодушием, избегая смотреть в глаза его Величеству, я отрекся. С равнодушием добрел до конюшни и забрал Сумрака. Как бы я ни любил Аврору, но она теперь еще крепче ассоциировалась у меня с Люмин, для которой она и предназначалась. Сумрак же останется последним напоминанием об Аль-Хайтаме, которого я не смог уберечь.       Мне было все равно, когда я добрался до той мертвой деревни, которую сестра истребила первой. Трупы давно были похоронены неподалеку на средства из казны, но дома стояли необжитыми памятниками в слабой надежде на воскрешение быта. Дальше идти не хотелось. Если казнь должна настигнуть меня, то пусть здесь, рядом с людьми перед которыми я был виноват.       Аль-Хайтам умер из-за меня. Если бы я тогда несколько лет назад отказался от должности, то Люмин не стала бы копить в себе обиду и зависть, чтобы потом выплеснуть ее, отняв у меня все самое дорогое. Хотя… отняла она у меня лишь одного человека. На маркизу с ее отцом мне все равно. Только Аль-Хайтам был тем, что обычно отбирают, чтобы убить человека.       Проведя день, сидя в одном из домов той деревни, я понял, что Аль-Хайтам был для меня единственной настоящей целью. Не я хотел открыть золотую эпоху во главе с Люмин — это была ее жажда, не я хотел стать защитой и опорой — это были мысли отца, его тщеславием. Все, чего я раньше хотел — друзей рядом, все, чего я желал сейчас и совсем недавно — человека, который был бы рядом со мной, заботился сам и принимал заботу, замечал, когда мне было бы некомфортно, переживал бы, если бы я обижался на него, делил со мной радости и позволял их делать для него. Я хотел быть с Аль-Хайтамом!       Даже зная, какой финал нас с ним постиг теперь, я бы все равно два года назад принял титул верховного рыцаря, чтобы он вновь меня поцеловал и мы провели несколько прекрасных лет вместе.       Закатный луч упал на мои руки, проникнув через окно. Рассеяно я перевел взгляд на окно и заплакал. Аль-Хайтам раньше чаще всего появлялся через окно. На работу он проникал, словно вор, перед сном он пролезал через окно, чтобы провести со мной ночь. А сейчас он не сделает этого. Сколько бы раз я в надежде ни оглядывался на оконный проем, он всегда будет пустым.       Я вспомнил, что Сумрак остался заседланным. Надо хоть о ком-то позаботиться достойно, если не уберег его хозяина. Измученный жарой конь закивал головой при виде меня. Я стал снимать с него сбрую и невольно подумал: а может отпустить его на все четыре стороны? Я не планирую заботиться о себе, куда уж мне брать ответственность за коня. А если меня еще и прикажут неволить, то он в стойле просто умрет. Так, разнуздав коня, я вынес ему ведро воды и мешок овса и не стал его ни привязывать, ни заводить в стойло.       Привыкший к людям Сумрак никак не мог понять, что он свободен. Он бродил по деревне, но к вечеру день за днем возвращался ко мне. Совесть во мне начинала метаться, поэтому я поднимал свое слабеющее тело и выносил ему воду и овес или сено. Выглядели мы с ним все хуже и хуже. Шкура у Сумрака была вся в пыли и мелком мусоре, грива начала путаться, подкова на одном из копыт начала отзвякивать при ходьбе — скоро отвалится. Найти бы человека, которому передать Сумрака, пока он не начал болеть или испытывать дискомфорт от отросших копыт. Я же, отказавшийся от еды совсем, наверное, с каждым днем становился все более жалким.       Я замечал изменения в себе этапно. Грязные волосы. Бледность. Сузившиеся щеки. Резкие черты лица.       Лишь одно было со мной на все протяжении этих дней. Тоска в глазах. Такую тоску мне довелось увидеть лишь единожды за свою жизнь. Когда с рейда на границе во времена учебы, не вернулся один из рыцарей. Его мать пришла тогда к нам, чтобы передать ему деньги, а узнала о смерти сына. Она тогда долго сидела во дворе и жадно-тоскующими глазами провожала нас, словно обвиняя в том, что живы мы, а не он. Так же и я смотрел на себя в отражении ведра: почему умер он, а не я от своего малодушия.       Я потерял сон от слез и голода. Значит конец уже близко. Еще немного и, может, я встречусь с Аль-Хайтамом там. Есть ли там что-то? Главное, чтобы был он…       Я сидел за столом, здесь окно выходило во двор и я видел, если Сумрак приходил ко мне. Сидеть приходилось сгорбленно, потому что от боли в животе тошнило и скручивало. До моих ушей донесся стук копыт. Пришла тень Аль-Хайтама за овсом и водой. Надо найти силы встать, но голова кружится. Может, сегодня Сумрак потерпит, может, хоть так он поймет, что ему придется полагаться на свои лошадиные силы?       Как странно, стука словно больше, будто не одна лошадь. Может, королевская стража нашла предателя? Меня уже проще убить на месте, чем дотащить до суда и казни.       — Итер, — блазнится уже голос Аль-Хайтама.       — Итер! — он досадует на меня.       Я слабо повернул голову. В оконном проеме был виден Аль-Хайтам, опирающийся руками на Аврору и Сумрака, послушно стоящими по бокам. Один глаз у него был перекрыт повязкой, на одну ногу он не мог опираться, да и в целом он выглядел, как человек, неизвестно как держащийся за жизнь.       Я вскочил. Галлюцинация или нет, но это он! В глазах потемнело, поэтому я оперся на стол, тяжело дыша. Надо подойти, пока он не исчез, но я не могу, упаду, если потеряю опору.       В дверной проем кто-то тяжело ввалился, тяжело ухватился за подоконник и почти рухнул на стол.       — Я смотрю ты прям верил в меня, — в его голосе такие приятные, привычные ирония и сарказм. — Настолько, что чуть вперед меня не отправился на тот свет.       В глазах стало немного проясняться. Я перевел взгляд в сторону звука и в крохотном оконце черного бессознания увидел Аль-Хайтама прямо около себя.       Дрожащей рукой я потянулся к его лицу и коснулся повязки. Настоящая. И он морщится. Ноги у меня подкосились, схватившись за его руку, которой он опирался о стол, я опустился на колени и зарыдал. Аль-Хайтам тоже осел на пол, вытянув больную ногу. Я упал лицом ему на грудь. Его рука привычно опустилась на мою спину и стиснула сорочку.       Какое чудо. Живой. Спасся.