Отражение змеи

      Они кружились в танце, и их партнёром была сама смерть — примерно такими, по крайней мере, рисуют иногда в свитках с картинками богов смерти, синигами. Конечности, морды, когти и зубы — всё это стремилось укусить Иси, расцарапать, схватить за волосы или за одежду. Его верные клинки работали прекрасно, не придраться — никогда раньше юный воин не чувствовал себя столь единым со своим оружием. Он видел тысячей глаз, орудовал тысячей клинков, словно бодхисаттва вдруг решил вместо мира и просветления идти тропой войны. Страшно? Глупо? Умрёт, по сути, ни за что, за каких-то уже и без того давно мёртвых людей, которых ни дня в жизни не знал? Ну и что. Это уже не важно.       Иси и не собирался умирать, пока рядом с ним была Мика.       Девушка была похожа на весенний ветер, подхвативший лепестки расцветшей вишни — она играла со своими противниками, ловко обходя их пасти и когти, была невесома, но при этом опасна. Запас смертоносных игл, похоже, закончился — теперь она сражалась исключительно кунаями, но делала это так красиво, что Иси трудно было порой сосредоточиться на собственных врагах — ему хотелось смотреть лишь на неё. Вот один кунай выбили из её руки, той самой, что вчера ночью была разодрана зубами зверя. Вот склонилась над ней огромная злая тень, и юноша кинулся на помощь — но помощь Мике была не нужна. Лёгкий знак белой ладони — и сквозь каменный пол зала пробились, будто ростки из-под снега, чёрные живые путы, разрубая и терзая зыбкую плоть врага.       Иси так и застыл, едва не пропустив удар слева — в последнюю секунду сгруппировался и всё же отбил. Так же магия, что и у матери… Как давно он её не видел? Вот оно, значит, как — их обучали этому в ордене. Есть мать там значилась, как отступница — значит, она тоже когда-то в нём состояла? Это объяснило бы и татуировку, и магию — вот только причины, по которой за ней охотились, оставались неясны. Внутренние интриги? Борьба за титул главы? Или, может, мама нарушила какое-то правило, открыла тайны ордена непосвящённым, например?       Для того, что был хоть шанс это узнать, надо было отбиться от теней — а то и рассказывать, и слушать будет просто некому. Иси так жаждал ответов, что это придавало ему сил — хотя, казалось, их неоткуда было взять. Он не ел с прошлого вечера, ещё и пережил огромный стресс. Голова уже не болела, но спина до сих пор давала о себе знать. Мика тоже, хоть и держалась молодцом, была явно не в лучшей форме — уже тот факт, что она потеряла один кунай, о чём-то да говорил.       Воина и колдунью окружили, и создавалось впечатление, что у них осталось мало надежды — как бы ни была велика воля к жизни у двух молодых сердец, им не хватало ни опыта, ни физической стойкости. Хищные тени упорно оттесняли их к стене, откуда уже было бы некуда улизнуть — но тут склонившуюся прямо над Микой хищную тварь что-то разрезало напополам. Вспышка, лязг металла, и падает ещё один зверь. Чёрная кровь смешивалась с водой на полу, и запах удушья и тлена был словно бы сладок — он говорил о том, что чудищ можно победить.       — Ты что же, брат, решил забрать себе всё веселье? Никакого уважения к старшим!       Не веря своим глазам, Иси наблюдал, как Мидзу отводит назад руку с зажатым в ней мечом — своей радостью и гордостью. В отличие от младшего близнеца, который предпочитал короткое оружие, Мидзу был без ума от своей катаны и брался за неё лишь тогда, когда считал, что противник её достоин. На тех, кто не вызывал интереса, старший воин скорее полез бы с кулаками. Похоже, сейчас для катаны выдался самый подходящий случай.       — Как ты нас нашёл?! — выдохнул, наконец, Иси. Он не расслаблялся — присоединившись к брату, он отбивал атаки теней и старался отрубить им то лапу, то голову. Мика, работая оставшимся кунаем, постепенно двигалась вдоль стены, расчищая проход к ближайшему чёрному провалу. Действительно, это был, наверное, лучший способ сейчас уйти.       — Добрый дух подсказал. Этот шарик мне покою не давал, пока я не сдался и не пошёл вас искать. Я там чуть шею себе не свернул, пока в колодец этот спускался… С вас причитается.       Разговаривать, не прерывая битвы, было для двух братьев в порядке вещей — но рано или поздно им всегда приходилось замолкать и полностью посвящать себя работе лезвиями. Втроём они, конечно, не зарубили все тени в зале — трудно избавиться от врагов, постоянно перетекающих один в другого, как сама темнота. Зато они смогли, постепенно двигаясь вправо, в итоге юркнуть под свод очередного тоннеля — не того, правда, через который пришли. Тени не последовали за ними — видимо, туннели были для них закрыты до самого заката. А может, просто решили отложить вкусное на потом.       Долго идти по тоннелю троица не смогла — упали на мокрый пол, стараясь отдышаться. Мидзу был, похоже, в самом лучшем состоянии на данный момент, уже даже почти не хромал, но вот Мике и Иси явно нужен был отдых. А ещё им нужно было поговорить — всем троим.       — Ладно, давай, выложи нам всё. Кто, почему зачем. Я тебя, считай, спас, хотя пришёл не за тобой, а за братом, так что не обольщайся — и всё равно, ты мне теперь должна. От того, что ты нам сейчас расскажешь, будет зависеть то, возьмём мы тебя с собой или оставим тут, в подарок теням.       Мидзу высился над сжавшейся у стены тоннеля девушкой, как Эмма, царь мёртвых, над грешной душой. Мика подняла на него бледное измученное лицо, но смотрела будто бы мимо юноши — туда, где сидел сейчас Иси. Он ощутил её немой вопрос и едва заметно кивнул: «Говори, мне тоже это важно. Если что, я за тебя заступлюсь».       — Меня зовут Канадэ Микаэла, мне восемнадцать лет. Я родилась в городе Симода-гахара, к северу от столицы. Мама родила меня от чужеземца, приехавшего в составе торговой кампании — она была страстно в него влюблена и поссорилась из-за этого со всей своей роднёй. Отца моего звали Микаэль, и меня мама назвала в его честь — Микаэлой. Вскоре после моего рождения торговая кампания закончилась, и отец уехал — пообещал матери, что на вырученные деньги купит дом, откроет своё дело, а потом вернётся и заберёт нас обеих к себе на родину. Мама верно ждала его шесть лет… Так и не приехал. Не знаю, может, умер, или обеднел, или нашёл другую. В любом случае, с тех пор его никто не видел. А когда мне шёл седьмой год, маму укусила бродячая собака, когда она возвращалась домой с рынка. Рана загноилась, мама слегла с лихорадкой — городской врач, совсем молодой, не смог ничего сделать и поехал в столицу за своим учителем. За день до их возвращения мамы не стало…       Голос Мики дрожал, но взгляд оставался твёрдым. Иси догадывался, что это первый раз, когда она рассказывает кому-то о своей жизни — это была своего рода исповедь, и оба брата слушали её молча, не перебивая, внимая каждому слову. Пока что рассказ Мики не касался их лично — это была просто печальная житейская история, в каждом городе или селе такая отыщется. Мало ли по всему Нихону сирот, брошенных и обездоленных? Не были ли сами близнецы когда-то точно такими же? Мика, тем временем, продолжала, словно стремясь излить окружавшей их темноте всё, что скопилось в душе.       — Я осталась одна, и никто не знал, куда меня деть. Никто из родственников брать к себе не хотел — считали, что мама опозорила семью, когда родила от чужака, и пусть он сам приезжает и забирает меня, а они в это лезть не собираются. В итоге за меня вступился старик-врач, тот самый учитель, которого привезли из столицы — сказал, что знает храм, в котором девочек-послушниц обучают врачеванию. Обычно туда берут учениц постарше, лет с двенадцати, но он пообещал, что замолвит за меня словечко, и мне позволят жить при храме, пока я не стану достаточно взрослой для учёбы. Я думаю, он сделал это, потому что чувствовал себя виноватым — если бы он приехал в город хоть на день раньше, то, возможно, спас бы мою маму. Кто уж теперь скажет… Так я попала в орден Трёх Змей.       — Он отдал тебя в орден убийц?! — переспросил Мидзу, поправляя вновь возвращённый в ножны на поясе меч.       — Если бы не он, меня отдали бы в приют, или, ещё хуже, в красный квартал. Я не жалуюсь на судьбу — орден стал моей семьёй. В нём состоят только женщины, и, помимо врачевания, нас обучают магии и тайнам духов. Мы редко вступаем в конфликты людей, и военное правительство нас не жалует, хотя и обращается порой к нам за помощью. После года обучения, когда послушницам-ученицам исполняется тринадцать лет, они проходят испытание, и все, кто выдержал, получают татуировки — символ нашего единства. Вместе с татуировкой в твоё тело приходит сила, и твой долг — использовать её для защиты людей от зла. Нам покровительствуют три духа, три Великих Змея — один смотрит на нас с неба, второй из земли, третий из воды. Они даруют нам умение колдовать, они изображены на нашей печати и нашем оружии… Но есть ещё четвёртый Змей. Отражение трёх Великих, он смотрит из зеркал, и он не доброе божество — он опасен и очень, очень голоден. Если он придёт в мир живых, то первым же делом проглотит солнце, выпьет океан и откусит голову Императору. И он, как и три Великих Змея, живёт в каждой из нас — ведь никто, даже великие духи, не может победить собственное отражение.       Мика замолчала, перевела дух. Иси и Мидзу переглянулись. Нагнувшись к девушке, старший близнец протянул ей флягу с водой — та благодарно приняла её и отпила. Видеть подобную щедрость со стороны брата было для Иси удивительно, но он ничем не выразил удивления — его полностью захватила история девушки.       — Сдержать Голодного Змея относительно просто — он не может отравить разум взрослого человека с сильной волей. Именно поэтому лишь девушки, прошедшие испытание, получают татуировку, и её никогда не делают детям — слабые просто не справятся и будут поглощены силой Змея. Однако именно по этой причине на каждой из нас лежит строгий запрет — женщины ордена не имеют права выходить замуж и рожать детей. Голодный Змей проникнет в плод через кровь матери, поселится в теле новорожденного и будет отравлять его с самого рождения, пока однажды не сожрёт и не займёт его место. Если у послушницы всё же рождался ребёнок, его сразу убивали. Конечно, матери часто прятали детей, отдавали в другие семьи, оставляли отцам — сила материнской любви порой оказывается сильнее здравого смысла. Таких детей всё равно выслеживали и устраняли. Желательно сделать это до двенадцатого дня рождения, а если не получилось — до двадцать четвёртого. После Змей непременно вступает в свои владения, и тогда весь мир оказывается на пороге гибели. В истории ордена известен лишь один раз, когда Голодному Змею позволили дожить до двадцати четырёх — в битве с ним погибли почти что все жрицы ордена, и лишь одной, совсем ещё девочке, моложе меня, удалось убить его, дорого за это заплатив. Она полностью ослепла и навсегда потеряла способность творить магию, но собрала вокруг себя последних выживших послушниц, и вместе они отстроили орден заново, набрали новых учениц. Это случилось семьдесят лет назад, а та женщина, что победила Змея — наша нынешняя глава. Она стала совсем слаба, и сама признаёт, что ей осталось недолго — но она самый важный человек, что есть в моей жизни, и я готова ради неё на всё. Я хочу выполнить свою миссию во что бы то ни стало, пока Госпожа ещё жива, чтобы ничто не омрачало её мысли, когда духи позовут её с собой, и она могла спокойно покинуть этот мир. Это меньшее, что я могу для неё сделать после того, как она подарила мне дом и цель в жизни.       Мика вновь прервалась, чтобы сделать глоток воды, а Иси ощутил, как к горлу подкатывает тошнота. Девушка приближалась к той части своей истории, которая напрямую касалась их с братом — и он уже примерно догадывался, что ему предстоит услышать.       — Я не знаю всех деталей того, что произошло в тот год — меня ещё и на свете тогда не было, но Госпожа и другие послушницы рассказали мне всё, что могли. Ваша мать, Хэбияма Саки, была одной из послушниц ордена и находилась на очень хорошем счету — Госпожа доверяла ей примерно так же, как сейчас доверяет мне. Когда военное правительство в который раз обратилось к ордену с просьбой о помощи, изгнать, кажется, лисицу-оборотня, что покушалась на жизнь какого-то крупного военачальника, её отправили на это дело в полной уверенности, что она со всем справится. Лисицу, действительно, изгнали, а военачальник был успешно спасён — но один из его сыновей, молодой самурай, чем-то так поразил вашу мать, что она сочла дозволенным нарушить ради него все те законы, исполнять которые когда-то поклялась. Они тайно заключили брак, и хотели, наверное, так и провести остаток жизни, встречаясь лишь под покровом ночи — но Саки забеременела, и она прекрасно понимала, к чему это может привести. Поначалу она скрывала своё бремя ото всех, но правда всё же раскрылась — и хуже всего то, что наши врачевательницы постановили, что она ждала близнецов. Хоть он и отражение Трёх, Голодный Змей всегда приходит один — он не может разделиться надвое или натрое. Это означало, что лишь один из новорожденных будет нести в себе Змея — второй родится обычным ребёнком. Кто из близнецов будет помечен Змеем, сказать невозможно — оставалось лишь убить обоих, чтобы точно не оставлять Змея среди живых. Саки поклялась, что сделает это, а после убьёт себя, дабы смыть позор, который навлекла на орден — Госпожа поверила ей и была жестоко ею предана. Ваши родители сбежали. Тот самый военачальник, помня, что находится в долгу перед спасшей его жизнь послушницей, отстранил сына от военных дел и нашёл ему какое-то место чиновника в далёком городе, заплатил, кому надо, за молчание — вы знаете, как это делается у больших людей. Вашу семью нашли только через три года, послали вслед наших лучших убийц, но убрать смогли только вашего отца, хотя его жизнь, как раз, не несла миру никакой угрозы — он пожертвовал собой, чтобы вы и ваша мать сбежали, и вас опять пришлось выискивать по затерянным сёлам. Я уже жила при храме, когда одну из послушниц, что приглядывали за мной, Сиори, отправили по вашему следу, а она вернулась ни с чем. Оказалось, что дураки-военные, ни в чём не разобравшись, решили обратить ситуацию с беглой отступницей в свою пользу и поймать её первыми — а в итоге просто убили, упустив при этом обоих её детей. Мы даже о помощи их не просили — они узнали о Саки, потому что кто-то из подкупленных вашим дедом чинуш проболтался. Везде одно дерьмо, что в армии, что в правительстве… А отдуваемся за вас за всех в итоге мы. Это вы называете справедливостью?       — Так это что, получается, — Мидзу, резко вдруг побледневший, смотрел на рассказчицу так, будто та вдруг обратилась прямо на его глазах в горящий факел. — Нашу мать убили военные, а отца — вы? И при этом вы ещё и друг с другом враждуете, но оба весьма не против добить и нас за одно? Вот так история, круче, чем в театре показывают… Я сейчас блевану нахер от всего этого, уж простите.       Иси прикрыл глаза, массируя рукой вдруг заболевшие виски. Весь этот поток информации был слишком для него, он не знал уже, за что ухватиться. Военные, орден, Голодный Змей… Убить, пока не исполнилось двадцать четыре… Один близнец — обычный человек, а второй…       — Мика, скажи честно, — прошептал Иси, чувствуя, как голову наполняет густой мутный туман. — Ты медлила, специально не убила нас сразу? Хотела понять, кто из нас…       — Ты прав, — кивнула девушка, избегая его взгляда. — Сначала я хотела понаблюдать за вами, пока мы едем до Сироганэ, а в городе уже решить, что делать дальше. Орден старается не отнимать невинные человеческие жизни, если нет острой необходимости. Если бы мне удалось точно убедиться, кто из вас носит в себе Змея, я бы убила лишь одного — но нужны были неопровержимые доказательства, иначе риск был бы слишком велик. В идеале я должна была бы убить вас обоих, но мне хотелось… Я подумала, что смерть невинного человека слишком сильно ударит по сердцу Госпожи, а весть о том, что хоть один из сыновей Саки может продолжать жить спокойно, станет для неё отрадой. Она любила вашу мать, как собственное дитя… Так, по крайней мере, мне рассказывали.       — Она сломала всю нашу жизнь. Из-за неё отец и мать мертвы, а мы с братом остались без дома и сами едва не сдохли. Хороша любовь, ничего не скажешь! — Мидзу со всей силы ударил кулаком в стену, так, что с потолка хлынула застоявшаяся в трещинах вода. Мика даже не вздрогнула — казалось, ей вдруг стало всё равно.       — То есть, это не ты подстроила крушение повозки? — спросил Иси почти что с надеждой. Перед глазами всё плыло, привычный мир рушился, но ему хотелось держаться за каждую, пусть незначительную кроху веры в хорошее.       — Конечно нет! — впервые за всё время, проведённое в подземелье, Мика повысила голос — она звучала почти оскорблённо. — Я бы не стала ставить под угрозу жизни наших попутчиков и возницы! Я уснула и не видела, что произошло, но, скорее всего, это был просто горный обвал. Когда я пришла в себя, и оказалось, что в живых остались только вы двое… Я решила, что это судьба, и начала наблюдать за вами. Подмечала всё — жесты, повадки, речь. Что угодно, что могло бы указать на то, кто из вас Змей.       — И что, нашла своего Змея? — спросил Мидзу словно бы с издёвкой, но Иси, знавший брата как облупленного, угадал в его голосе дрожь.       — Нет, не нашла, но склоняюсь к мысли, что это ты, Мидзу. В тебе есть что-то звериное, что-то тёмное — это трудно описать, если не приучили чувствовать такие вещи. Я не смогу сделать свой выбор, пока не увижу прямого доказательства — но, боюсь, к тому моменту может стать поздно. И всё же, я рискну — уж очень не хочется лишний раз никого убивать.       Мидзу, прежде стоявший, сел прямо в воду, рядом с Микой, расплескав вокруг себя затхлую влагу. В темноте его лицо белело смутным мятном, а глаза блестели, как две бусины-магатамы.       — Слушай, а зачем ждать? Прирежь меня прямо сейчас, принцесса. Я и меч тебе дам. Отличный меч, он мне пол жизни уже служит, как украл его в десять лет, так и пользуюсь, никогда не подводил. А если боишься запачкать ручки, то не беда, я сам себе сделаю сэппуку, раз уж я сын самурая — только вот брата моего ты после этого сразу отпустишь, ладно? Договорись со своим этим орденом, чтобы ему отсыпали денег, и пускай живёт, как ему хочется — хоть крестьянином, хоть городским рабочим, хоть дальше наёмником. Это я без брата не смогу, а он без меня — вполне. Он всегда был сильнее, давно бы устроился в жизни, если бы я его на дно за собой не тянул. Даже странно, что я прежде не догадался… Всего-то и надо было, что умереть пораньше… И не было бы всей этой дряни у нас, и голодухи, и беготни постоянной… Вот я дурень…       Мидзу улыбался, а по щекам его текли слёзы — Иси не сразу осознал, что плачут они оба. Братья, не проронившие ни слезинки за последние десять лет, наконец дали волю чувствам, общим на двоих — и младший, поскальзываясь и оступаясь на мокром и скользком полу, кинулся к старшему, заключая того в объятья. Мика смотрела на эту сцену, не вмешиваясь, но и не отводя взгляда. Она словно напряжённо думала о чём-то своём.       — Брат, ну что же ты, ну что ты такое несёшь?! — горячо шептал Иси, прижимая к себе своего близнеца, ощущая грудью промокшую ткань его кимоно. — Как, как я без тебя буду?! Это ты меня вечно спасаешь, думаешь наперёд, чтобы мы и работу имели, и в живых оставались, да я без тебя в первый же год где-нибудь натворю бед и лишусь головы… Мы вместе пришли в этот мир, вместе и уйдём, иначе никак. Если ты, якобы, какое-то чудище, и жить тебе осталось четыре года, а потом ты обратишься змеем и весь мир с потрохами пожрёшь, то жри меня первым — я сам к тебе в пасть войду, а там будь, что будет, уже не наша забота. Мир этот и так держится на одних убийцах и сволочах, в змеином брюхе ему самое место.       Мидзу ответил на объятья, уткнулся лицом в шею брата, как ребёнок — он явно тоже не мог уже говорить, хотя и хотел, и должен был что-то добавить. Рыдать они оба не привыкли, и сейчас открывали этот навык для себя заново — не носить всё в себе, выплеснуть, отдать миру. Никогда ещё не были они более друг на друга похожи — совершенные близнецы.       — Не стану я тебя жрать… Человечиной питаться — последнее дело, даже если не ты убил, а еды никакой больше нет. Лучше уж с голоду… Я не хочу становиться каким-то там змеем и всё на свете сожрать. И жить, зная, что это однажды случится, тоже не хочу. Я скорее умру, как воин, а ты живи, брат. Мать с отцом меня уже ждут, наверно. Они всё знали… И всё равно решили нас родить. Так что это они виноваты… Ну и ладно.       — Никто не виноват, брат… Никто не виноват… — Иси гладил своего старшего брата, своё отражение, по мокрым волосам, чуть покачивал, будто баюкал. В голове не было ни одной дельной мысли, только странный какой-то звон. Реальность перестала быть реальной, жизнь превратилась в постановку, которая должна была кончиться совсем иначе. Убийцей оказался работник сцены, чьи чёрные одежды скрывали его от зрителей. То, чего было не видно, всё это время находилось в поле зрения.       Откуда-то сквозь звенящую пустоту мыслей до Иси доносился голос — это была Мика. Что ещё она могла теперь сказать? Всё уже сказано. Нет больше ничего, только пустота впереди.       — Вы можете подойти ко мне? Я знаю, что вам не до того, но это надо видеть.       Иси встрепенулся, поднял глаза от заплаканного лица Мидзу — и правда, Мика успела куда-то уйти, ещё дальше от зала, вперёд по коридору. Разомкнув объятья, вымокшие и несчастные близнецы двинулись к ней — делать что-то осмысленное сейчас было им просто необходимо, иначе, наверное, они просто сошли бы с ума, прямо там, под деревней, среди затхлой воды. По крайней мере, Иси бы точно сошёл — а Мидзу, кажется, уже и так одной ногой был в скорбном забытье, оставалось только прыгнуть грудью на собственный меч.       Коридор не вёл ни в другое здание, ни в колодец — он завершался ещё одним маленьким круглым залом. У дальней стены, поблёскивая без очевидного источника света, стояла каменная плита, исписанная мелко-мелко символами, которые было не прочесть, если не подойти вплотную. Сверху, на плите, блестело ещё что-то… Что?       Братьям не пришлось даже подходить — Мика, уже успевшая подбежать к маленькому алтарю, зачитала часть текста так громко, что слышно было, наверное, и наверху, в деревне:       — «Мы, жители селения Курокава, отдаём наши души на съедение темноте, чтобы она насытилась и уснула, и не тронула наших соседей. Мы спустим наши тела вниз по реке, и наши кости станут клетью, которую темнота не покинет во век. Символом нашего обещания станет кость старейшины, запечатанная в деревянной шкатулке. До тех пор, пока кость на месте, темнота не уйдёт из этих земель — но, когда река выйдет из берегов, сила её станет слишком велика, и тогда другая деревня пускай приносит себя в жертву. Мы не можем победить, мы можем лишь отсрочить неизбежное — но мы не покинем родные места, мы будем ждать и надеяться, что боги спустятся на землю и уничтожат шкатулку, а вместе с ней — темноту, ибо лишь богам под силу подобное. Эти слова оставила в камне Акура но Мисато, последняя из людей Курокавы, спустившая по реке тела своего мужа, детей, внуков, друзей и недругов. Оставив своё послание, она отдаст темноте и себя, во имя Нихона и Императора, во веки веков.»       — Курокава… Иероглифы «чёрный» и «река». Возле деревни нет реки, даже ручейка, о чём они вообще? — удивился Иси, подходя чуть ближе, чтобы самому прочесть текст. Мика хотела что-то ответить, но Мидзу опередил её со свойственным ему нахальством.       — Вы тупые, или как? Вот о чём речь, — юноша указал пальцем себе под ноги. — О подземных водах. Видимо, когда прокапывали колодцы, местные случайно нашли старую сеть коридоров, построенных нашими далёкими предками, и пробудили какую-то дрянь, что спала в них. Не верю, что сельчане сами отгрохали всё вот это вот. Пришлось им устроить массовое ритуальное самоубийство, чтобы хоть как-то тени сдержать, а теперь вот их клетка из костей едва держится… Забавно, минуту назад я был готов пополнить их стройные ряды подземных трупов. Сейчас что-то не хочется. Умирать я бы предпочёл сухим и на солнце, а не под землёй и по колено в жиже.       — Здравая мысль, брат, — Иси обернулся к старшему близнецу и одарил того неестественно-бодрой в подобных обстоятельствах улыбкой. — Но сначала нам надо что-то с этим всем сделать, с тенями, то есть. Нехорошо, когда души целой деревни людей не могут отойти в иной мир, держат какую-то нечисть в узде… Мика, ты у нас разбираешься в духах — как помочь их беде?       Девушка осторожно сняла с плиты блестевший на ней предмет. Это действительно оказалась шкатулка из чёрного дерева, пропитавшаяся влагой настолько, что её явно было уже не открыть. Юная послушница потрясла шкатулку у уха — даже Иси услышал, что внутри что-то явственно шуршит.       — Видимо, нужно уничтожить сосредоточие тени, их привязь к нашему миру — я так понимаю, это шкатулка с костями старейшины. — ответила Мика, чуть поразмыслив.       — Сожжём? Она, конечно, сырая, но можно высушить на солнце! — тут же предложил Мидзу. Мика отрицательно покачала головой.       — Речь идёт не столько об уничтожении предмета, сколько об уничтожении его сути. Если просто сжечь или разбить шкатулку, может стать только хуже. Мы должны провести над ней обряд очищения… Я должна, вы не сможете. Хорошо было бы привести сюда более опытных послушниц из ордена, они справились бы лучше меня, но такой возможности нет, значит, сама как-нибудь попробую. От вас, — Мика обвела взглядом обоих братьев. — Требуется лишь защищать меня и не подпускать теней, пока не закончу. Вы согласны?       Братья переглянулись и синхронно кивнули. Наверное, это будет последнее, что они сделают в этом мире вдвоём прежде, чем придёт пора навек прощаться — что ж, зато это будет деяние, угодное богам. За такое они обязаны встретить дух Мидзу по ту сторону самым гостеприимным образом.       Мика села в воду, не боясь запачкать кимоно — оно и так пришло уже в негодность за последние два дня, хоть выбрасывай. Тени сгустились в проходе, как только она начала шептать что-то над шкатулкой у себя на коленях, потекли в зал — учуяли, что творится нечто для них неладное. Что ж, Иси и Мидзу были рядом, с оружием наготове. Ничто не могло остановить их сейчас, когда оба уже внутренне приняли скорую смерть и разлуку. Быть рядом до конца — вот что значит быть чьим-то братом.       Звери из темноты были бы обычно сильнее, проворнее, опаснее двух усталых голодных людей — но только если б эти люди не сражались сейчас, как в последний раз. Говорят, самураи из высших сословий перед сэппуку всегда пишут прощальные стихи — что ж, у Иси и Мидзу вместо стихов получались слаженные удары и замахи, отсекающие мерзкие щупальца теней. Мидзу забыл о хромой ноге, не чувствуя, похоже, больше боли. Иси игнорировал и недосып, и туман в голове — он дрался, как не дрался никогда, даже когда они отправились мстить банде, едва не лишившей его руки.       От того лишь больнее было видеть, как тень, ускользнув из-под удара катаны Мидзу, кидается чёрной змеёй на Мику, заставляет ту выронить шкатулку, впивается в плечо. Девушка закричала, прервала своё заклинание, потом крик её резко оборвался, и она обмякла в зубах чудовища, как кукла.       Иси не помнил, что случилось дальше. Помнил кто-то другой — тот, кто стал вместо него.       В какой-то миг внутри него дёрнулось, свилось, сжалось и вдруг рвануло, заполнив полностью, невиданное острое нечто — не то свет, не то холод. Мир вдруг стал серебристым, а существо отлетело от Мики, разорвавшись при ударе о стену. Все тени, заполнившие зал, вдруг стали как бумажные игрушки — их можно было легко разорвать, что Иси и делал, пуская обрывки по ветру. Конечно, они были всего лишь зверями — глупыми и голодными. Иси уже не был в тот момент Иси — он знал, что чувствовали звери, он помнил, как сам был когда-то таким, но потом вознёсся над ними, и над людьми, и над всем этим глупым цветастым миром, который обвешал себя законами, как яркими флажками и фонариками на праздник.       Сейчас звери были его врагами — они попытались забрать то, что он уже видел своим, и должны были узнать своё место. Сосредоточием их силы, их всего естества, была та крохотная шкатулка, к которой их привязала давным-давно своими слезами старуха, только-только закончившая хоронить всех, кого знала — перед смертью она отрезала себе указательный палец, и теперь тени пойдут туда, где окажется этот палец, он манит их за собой, как огонь манит мотыльков. На новой ладони Иси, покрытой белоснежной чешуёй, сияющей, словно иней на оконном стекле, шкатулка была не больше колечка или речного камушка. «Отправляйтесь, куда вам следует», — подумал юноша (он ли это был до сих пор?) и закинул шкатулку себе в рот. Проглотил её, а вместе с ней — всех тёмных зверей разом.       Обед оказался сытным, даже слишком — за один раз столько лучше не есть. Пересытившийся, отяжелевший до тошноты, Голодный Змей уснул — а вместо него вновь проснулся Иси. Мика лежала в его объятьях, бледная, с окровавленным плечом, но тёплая и живая. Мидзу, всё ещё не убравший в ножны свой меч, смотрел на них во все глаза, не понимая явно, что произошло.       Зверей больше не было, и шкатулки не было тоже.