Отражение змеи

      — Давайте сразу определимся: деревня большая, и спать в одном доме нам не обязательно. Если госпоже угодно, мы уйдём в соседний, там наверняка та же разруха, так что плевать, на самом деле. Жратву мы тебе оставим, ты честно за неё заплатила. Ты к нам не лезешь, мы к тебе не лезем, а на рассвете — снова в горы. Я прав, или есть возражения?       Иси раздражённо зыркнул на брата, но ничего не сказал. Он сидел на крыльце заброшенного дома, ставшего их временным пристанищем, и обрабатывал острым камнем свой старый узкий клинок, один из двух — его как раз пора было заново наточить. Повязка, наложенная Микой ему на голову, была смазана какой-то остро пахнущей мазью, с которой юноша сталкивался впервые, и приятно холодила лоб. Боль практически исчезла, ясность ума вернулась, а прикосновение тонких мягких пальцев к коже всё ещё отзывалось в висках.       Мазь и бинты были у Мики с собой, в том самом мешочке на поясе, что Иси принял за кошель. Там явно было и что-то ещё, но девушка на удивление ловко изымала из мешочка необходимые ей вещи, не позволяя заглянуть туда своим любопытным пациентам. Иси, признаться, было куда интереснее смотреть на то, как забавно девушка хмурила лоб, когда отмеряла на глаз нужное количество мази, а вот Мидзу, похоже, был заинтригован вещами, что девушка взяла в дорогу.       «Попробует её обокрасть — нос расшибу. Чтобы в чужие дела его не совал», — раздражённо подумал Иси, возвращаясь к своему клинку. Он уже почти закончил, а ночь всё никак не наступала — дело лишь двигалось к закату, окрашивая небо в цвет золотого персика из старой легенды, того самого, который даровал бессмертие. После сытного завтрака обоих братьев сморило, и они проспали до обеда, хотя Иси планировал лишь на пару минут прикрыть глаза. Как выяснилось, Мика тоже в какой-то момент прилегла, и младший из близнецов, разомкнув веки, обнаружил её свернувшейся на татами, словно мелкий зверёк. Почему-то эта сцена показалась ему такой нежной, что её захотелось зарисовать, изобразив Мику каким-нибудь животным вроде лисы или тануки — но тут проснулся Мидзу и, как обычно, всё испортил.       Сначала брат во всеуслышание ругался на то, что «все уснули, а на стрёме никто не стоял, а ну как по деревне мародёры бродят, или кабаны, или ещё кто», потом отправился искать отхожее место, неудачно наступил на больную ногу и разбудил-таки Мику своей бранью по этому поводу. Девушка осталась невозмутима и, когда Иси помог брату добраться до вожделенного места и совершить там всё необходимое (за одно сходил и сам, чтобы позже на это дело не отвлекаться), выполнила свою часть уговора и осмотрела их обоих на предмет травм.       Вывихнутую лодыжку Мидзу она смазывала и перевязывала с большой осторожностью, но юноша всё равно постоянно отчитывал её за то, что она перетягивает, кладёт недостаточно мази и делает ему больно. Иси, прекрасно знавший, что Мидзу может вытерпеть куда большее и один раз даже самостоятельно прижёг себе рану от стрелы, чтобы не кровоточила, ни разу при этом не пожаловавшись, тихо скрипел зубами от злости. Брат явно пытался всячески задеть девушку — и, спрашивается, зачем? Мика ещё не причинила им никакого зла, она была лишь случайной попутчицей, жертвой обстоятельств. Поведение старшего близнеца казалось ему глупым ребячеством, проявлением детской вредности, которую давно стоило перерасти. Во всём привыкший на него полагаться, парень сейчас чувствовал себя единственным голосом разума, и это скорее раздражало, чем радовало.       Для того, чтобы осмотреть его ушибленную спину, Мике пришлось попросить младшего близнеца раздеться по пояс. Юноша раньше никогда не испытывал стеснения или неудобства в том, чтобы раздеться перед женщиной, у него был в этом деле опыт, но сейчас ему вдруг стало почему-то неловко. Отказываться от помощи, за которую уже уплачено едой, было бы, однако, странно, и он распахнул верх кимоно, спустив ткань по плечам. Прикосновения тёплых рук Мики к его исстрадавшейся спине были приятными и какими-то даже смутно знакомыми, а вот мазь, которой она смазала его синяки, холодила, как укус юки-онны — зато они быстро убрали боль. Закончив с обработкой чужих ран, девушка ушла мыть руки к ближайшему колодцу — по её словам, мазь нельзя было принимать внутрь, а при попадании в глаза она вызывала ужасную боль, поэтому её стоило смыть с рук как можно быстрее, тем более, что они собирались обедать. Братья остались наедине — Иси надевал назад кимоно, стараясь не делать резких движений, чтобы не тревожить спину, а Мидзу, вытянув перебинтованную ногу, сидел, привалившись к стене, и хмуро созерцал узор на сёдзи.       — Ты молодец, конечно, брат. Произвёл впечатление. Она с нами даже говорить теперь не захочет, не то что есть, — укоризненно произнёс Иси, поправляя волосы. Новым шнурком он так и не озаботился, и волосы, отросшие и давно немытые, теперь постоянно ему мешали — хоть отрезай. Этого он, однако, надеялся избежать — этак, чего доброго, вообще не отличить его будет от Мидзу, так, что сами забудут, кто из них кто. Обычно Иси был бы не против, но в данный момент был на брата зол, оттого и не хотел на него походить. Обойдётся.       Мидзу скривился, как от зубной боли. Острые тёмные глаза воззрились на младшего с нескрываемым раздражением и, как показалось Иси, какой-то непонятной обидой.       — А у неё выбора нет. Жить захочет — будет с нами есть, или пускай горных козлов на обед ловит, я что, запрещаю? Ты бы не трясся о ней так, брат. Вижу, что она тебе приглянулась, я не тупой, но ты себе же делаешь хуже — мы ей нахрен не сдались, два грязных вонючих наёмника. Она явно не бедная, у неё где-то в городе семья, строгий папаша и наседка-матушка, а сама она уже сосватанная, небось, за какого-нибудь мелкого чинушу в ма-а-а-аленьких таких мерзких очочках, которыми за границей торгуют. Тощий, сутулый, палкой перебить можно, но ты сам подумай: где ты по меркам выгодных мужей, а где этот чинуша. Кончай грезить и не пялься на то, что не твоё. Придём в город, я тебе ночь в красном квартале оплачу, с любой девкой, да хоть с хозяйкой, мне не жалко! Только прекрати выскуливать внимание у этой принцесски, ты не псина какая-то.       Это был, наверное, один из самых длинных монологов в жизни Мидзу; если бы Иси не был настолько им задет, он бы, возможно, даже преисполнился уважения к ораторским способностям брата. Сейчас, однако, его зрение медленно, но верно затягивала алая пелена. Рывком встав, забыв и о спине, и о возможном сотрясении, Иси несколькими быстрыми шагами пересёк комнату и приподнял Мидзу за ворот кимоно, приблизив своё лицо к его.       — Слушай, брат, мне вот этого вот всего не надо. Ни твоих нравоучений, ни твоих мерзостей. Мы одну жизнь прожили, всё то дерьмо, что с тобой случилось, со мной случилось тоже, но почему-то говнюк из нас только ты. Не смей оскорблять Мику, и меня, уж пожалуйста, тоже. Мне плевать, кому она там сосватана! Ума не приложу, что ты себе придумал, но я её не люблю и не хочу, я её даже не знаю. Просто мне стыдно смотреть, как ты ведёшь себя с ней, она не заслужила и толики твоей неприязни. Не хочешь, чтобы я был псиной — сам не будь свиньёй, брат.       Некоторое время близнецы смотрели друг на друга молча, не отводя взгляда — словно таким образом могли сказать друг другу больше. Это было похоже на противостояние с собственным отражением — одинаковые лица, одно и то же упрямство в тёмных глазах. Наконец Мидзу отвернулся и сплюнул на татами — признал поражение.       — Упрямый, твердолобый дурак. Твоё имя тебе подходит.       — Ты бы своему чаще следовал, может, лучше бы жил.       И действительно. Кому-то могло показаться, что имена братьев перепутали при рождении — Иси, чьё имя записывалось иероглифом «камень», был мягче и сговорчивее, тогда как Мидзу, чьё имя записывалось иероглифом «вода», бил напролом и напирал грубостью и силой. И всё же братья имели право на имена, которые носили всю жизнь: трудно было найти человека прямее и твёрже Иси в своих убеждениях, а Мидзу, сносивший преграды, подобно бурному потоку, умел протечь сквозь пальцы и принять форму сосуда, в котором ему предстояло жить. Другое дело, что ни камень, ни вода никак не могли решить, кто же из них кого в итоге сточит. Так и получалось, что то река уходила вдаль по каменному руслу, то слизывала острые углы с речной гальки.       — У вас всё хорошо? — оба юноши одновременно повернули головы на голос Мики, вернувшейся от колодца. Застыв в дверном проёме, девушка стряхивала с рук капли воды — от внимательного взгляда Иси не укрылось то, что лицо её и волосы тоже были намокшими. Это заставило его вспомнить, как давно от сам не мылся — и, чуть погодя, за одно и то, что он всё ещё держал за грудки собственного брата. Отпустив Мидзу (тот злорадно ухмыльнулся, будто что-то для себя понял), молодой воин виновато улыбнулся девушке.       — Мы просто говорили. Для нас это нормально. Мы, всё-таки, мужики.       — Как скажешь, — Мика скучающе окинула обоих взглядом, словно бы даже разочарованная, что они не перебили друг друга, пока её не было. — Я могу помочь с едой, если вы мне это доверите.       — Валяй, принцесса, — Мидзу, вновь повеселевший, кивнул на мешки с едой. — Я бы и сам справился, но из-за тебя у меня теперь не нога, а какой-то свёрток, ещё и вонючий от этой твоей мази. Я, пожалуй, тут пока посижу.       Трапеза прошла спокойно, а после каждый занялся своим делом — Иси точил клинок, Мидзу дремал, а Мика куда-то ушла, вернувшись лишь под вечер. Старший из близнецов к тому моменту как раз проснулся и с ходу принялся объяснять, каким видит их дальнейшее проживание в деревне: раздельным и под разными крышами. Мика не поменялась в лице; Иси подавил желание высказать брату всё, что о нём думает. Они уже целый день провели вместе, а дружелюбной атмосферы так и не сложилось.       — Вы никуда не пойдёте. Будешь сейчас давать нагрузку на ногу — завтра ещё сильнее болеть будет. Подожди, пока не оправишься. Перед сном поменяю вам повязки и уйду в другой дом. Я осмотрела деревню, тут много что хорошо сохранилось. Кстати…       Мика вдруг как-то спонтанно оказалась прямо рядом с Иси и схватила его за рукав. Юноша от неожиданности чуть вздрогнул, но клинок не выпустил — сказывался опыт бойца.       — Я нашла кое-что интересное. Хочу показать до заката, а то совсем темно станет, не разглядим. Мидзу, тебе пока нельзя вставать, а ты, Иси, выглядишь вполне неплохо. Я покажу тебе свои находки.       Так и сказала, «я покажу тебе». Не вопрос, а утверждение, словно ни секунды не сомневалась, что он пойдёт за ней. Иси встал, спрятал клинок за пояс и кивнул — конечно же, он пойдёт. Оставаться в одной комнате с бодрствующим, а от того язвительным и неприятным сейчас братом совершенно ему не хотелось.       Сумерки сгущались над горной деревней медленно, ибо им некуда было спешить — без деревенских жителей надобность в завершении рабочего дня ушла сама собой. Мика и Иси шли среди пустых домов, словно гуляли по рисунку с гравюры укиё-э — мир застыл, не шевелился, не дышал. Звуки шагов, дыхания и быстро бьющегося сердца — вот всё, что слышал Иси.       В какой-то момент Мика сделала ему знак остановиться — это имело смысл, ведь они прошли деревню почти что насквозь, оказавшись где-то в другом её конце. Дальше начиналась окружавшая её стена, а в ней виднелись ещё одни ворота, такие же, через которые они вошли — но, в отличие от своего близнеца с другого края, эти ворота были в прекрасном состоянии и, похоже, заперты.       — Втроём мы сможем их как-нибудь открыть или сломать, я думаю. Если будем действовать вместе, мы выберемся. За воротами должна быть дорога — она приведёт нас куда-нибудь. Осталось лишь переждать ночь, и чтобы нога твоего брата немного зажила. Он не пройдёт далеко с вывихом.       — Пройдёт, ты его не знаешь. Мидзу скотина, но очень живучая, — хохотнул Иси.       — Ты его очень любишь, — улыбнулась Мика, убирая с лица прядку волос, уже почти слившихся с вступившей в свои владения темнотой вокруг. — И он тебя. Поэтому он пытается меня отпугнуть. Боится, что я тебя украду.       — Да нет, это он просто вредный, и ещё хам. Он со всеми такой, — что-то в словах Мики, однако, заставило юношу задуматься. Мидзу что, боится, что Иси когда-нибудь от него уйдёт? Что он захочет осесть в каком-нибудь селе, жениться, растить детей и работать в поле, тогда как Мидзу такая жизнь была противна? Почему-то думать о подобном было жутко. Нет, Иси никогда не бросит брата, они единое целое. И всё же… Неужели это значит, что он никогда не полюбит, никогда не найдёт себе места в этой жизни? Что Мидзу привязал его к себе и будет таскать по свету, пока их не прирежут на каком-нибудь задании? И что хорошего в такой судьбе?       — Иси, ты это слышишь? — голос спутницы вырвал юношу из размышлений. На миг стало неловко, что он так вдруг забылся, но стоило прислушаться, как Иси различил его — странный неприятный гул, доносившийся откуда-то из деревни. Это не были пчёлы (да и откуда им взяться в горах?), не были барабаны или вой волков. Это было похоже на то, как перекатываются камни в пустом кувшине, снова, и снова, и снова.       — Слышу. Что это?       — Не знаю… Это злой звук.       — Дух утром, значит, был добрый, а звук — злой… Стой, Мидзу же остался в доме. Чёрт…       Схватив Мику за руку (тепло её ладони заставило сердце биться чаще, но ему в тот момент было не до того), Иси кинулся назад, к противоположному краю деревни — но замаячивший впереди свет заставил его остановиться. Вокруг двух светящихся искорок, повисших в воздухе, как болотные огни, собиралась тьма, более густая, чем сумерки, укрывавшие деревню. Миг — и перед двумя спутниками застыл зверь, сотканный из жидкой ночи. Он не был похож ни на одно животное, что приходилось видеть Иси ранее, но внутренним чутьём он ощутил: это хищник, и они на его территории.       — Прячься за меня. Будем пробиваться, — отпустив руку девушки, Иси сделал шаг вперёд и обнажил клинки. В крови его закипело нечто древнее, исконное — то, что всегда просыпалось, когда приходило время лить кровь.       Мать близнецов прожила недолго, но она успела дать им несколько важных уроков того, как защитить себя от зла. Пришло время в очередной раз доказать, что уроки не были напрасны.