Прометеус

До пробуждения осталось: 1 год 9 месяцев 15 дней 8 часов 2 минуты

      — Вокруг розовых кустов, Среди травок и цветов Кружим, кружим хоровод. До того мы закружились, Что на землю повалились. БУХ!       Блейз наблюдает, как под защитным куполом из стекла на его голос тянется чёрный грибок из горшка. Содержимое напоминает ему драконий помёт. Серый творожистый налёт с чёрными прожилками покрывает одну сторону тюрьмы-аквариума.       — Вокруг розовых кустов, Среди травок и цветов Водим, водим хоровод.       Его прерывает Падма, появившаяся в проходе с палочкой и планшетом для записей. Две чугунные чашки парят в воздухе. У этого напитка, похожего на чай, сладковато-горьковатый вкус. Страннее вещи Блейз не пробовал, но на что не пойдёшь в замкнутом пространстве, когда его жизнь нуждается хотя бы в каком-нибудь разнообразии. Если в событийном ему отказано, то следует хотя бы раздражать вкусовые рецепторы.       Падма подходит к нему ближе и бросает взгляд в сторону Нарциссы и сестры. Больных с частью аппаратуры придётся транспортировать на маяк, от которого у Блейза кровь стынет в жилах. Патил опасается, что со временем, если они не разделят зоны, вирус может поразить жилые комплексы и распространиться на флору. Она предлагает уничтожить имеющиеся растения, либо попытаться их изолировать. План — настоящие фестральные конюшни. Дерьмо у фестралов невидимое, вычистить невозможно, если не повидал на своём веку что-то убийственное. У гриба устойчивость к магии, оттого попытки его устранить, скорее всего, безрезультатные, хуже — фатальные. Пока у Блейза нет ни одной идеи о том, как именно справиться с проблемой. Сколько они напрягают мозги по этому поводу? Больше месяца? Может, утопить эту дрянь на дне озера в ста метрах от дома или в море?       Чем дольше они здесь задерживаются, тем более сфера враждебна к ним. Вчера Блейз видел мать у береговой линии и не сразу понял, что это грёбаная иллюзия. Да даже если бы она была реальной, то он бы просто её проигнорировал.       Особенно когда его внутренняя империя заставляет посматривать на жидкость в капельницах с интересом, от которого тянет выблевать съеденные на завтрак яйца из порошка. Падма ставит чашку на стол, заваленный амбулаторными записями, и Блейз обращает к ней любопытствующий взгляд:       — Знаешь, есть такая презабавненькая песенка «Хоровод вокруг Розы», сладкая?       — Такая же зловещая, как про трех мышат? — обеспокоенно спрашивает Падма и садится рядом с ними. — С меня достаточно. Откуда у тебя столько их в голове? Каждый день новая.       Грустно. Непроизвольно его уголок губ дёргается:       — По-аристократичному обычное занятие для молодого волшебника. Тебя что, не пугали викторианские пьяницы с портретов? Жакоб Забини, итальянский контрабандист и мой дальний предок, постоянно травил байки о том, как они провозили запрещённые в Англии кусачие черепа, купленные у Римской Аристократии, под ящиками эльфийских вин. Как-то раз вместе с захоронениями на корабле они провезли в Лондон ещё кое-что. Вот, Жакоб и научил меня песенкам.       — Кое-что?       — Это песенка про чуму. Как думаешь, будет народное творчество по поводу нашего несносного заложника-гриба?       Подбородок Падмы дёргается. Она тихо говорит:       — Мы эмигрировали в Англию, когда мне было пять. В детстве мама читала нам индийскую поэзию, а она не такая кровожадная, как эти твои считалочки. Я, кстати, взяла сюда сборник. Может… — косится на Парвати, мрачнеет. — Не важно. Чему он ещё тебя научил? Монетки подбрасывать?       — Нет, радость моя, это уже куда более грустная часть моей биографии.       — Поделишься?       — Спросишь у моего портрета, когда грибок сожрёт меня. Может, поведает.       — У тебя есть портрет?       — Нет, конечно, с чего бы это? Упаси Мерлин застрять с кем-нибудь вроде Жакоба. Художник бы умер, пока рисовал меня. Я слишком непоседлив для этого занятия.       Падма фыркает и делает глоток из чашки.       У Блейза нет портрета, зато есть внутренняя империя.       Держится она на двух столпах: беседе с говорящими картинами (единственными собеседниками его детства) и игре в марблс с полураздетыми мужчинами (парочку раз его запирают в комнате эльфы за то, что он рассыпает невидимые шарики около спальни матери, чтобы незнакомцы падали и расшибали головы). В те годы Блейз ещё не может осознать, что вряд ли добьётся её внимания. Не важно, как громко он плачет от падения со скал, какие проказы выдумает и сколько денег тратит на алкоголь и наркотики, для её потухших глаз Блейз — деталь интерьера, не более. Как и скупленные дрянные портреты, заставляющие холл, ведущий в его комнату. У матери нездоровая страсть к умершим волшебникам и молодым министерским работникам. Когда маленький Блейз проходит мимо них, он будто путешествует между эпохами: павлины-купцы, индюки-писатели, скучающие зельевары, а иногда потерянные незнакомцы, помнящие только своё имя и отражённые на портретах против воли. Блёклые воспоминания на потрескавшихся холстах, запертых в раме. Правда, у многих все же есть чувство юмора, а иногда и истории, которыми Блейз заслушивается. Толку от них столько же, сколько от колдографии его смеющегося отца. Её, как и монетку, приходится прятать, потому что мать последовательно распродаёт всё, связанное с отцом: от их обручальных колец до его палочки.       Блейз пока не определился, плохо это или хорошо, вот так блуждать искаженными образами в чужих домах. Наверное, вряд ли после смерти что-то меняется. Будь Блейз портретом, он бы создал чью-то внутреннюю империю, чтобы тот человек шугался, как он сейчас, от иррациональной тревожности и желания уколоться чем-нибудь.       Падма заставляет его сортировать зелья по сумкам ещё два часа, а в ответ Блейз изводит её считалочками.

До пробуждения осталось: 1 год 8 месяцев 27 дней 17 часов 35 минут

      У замка-страшилы вход похож на гнилозубую пасть чудовища. В свете луны горы отдают блевотно-неоновым. Наверное, результат магии от высеченных незнакомых ему рун на камне. Их заинтересованно разглядывает Грейнджер, пока они двигаются к треугольной арке-входу, оставляя за спинами дракона. Их шаги синхронизируются. С каждым преодоленным метром ритм сердца учащается. Его последние воспоминания об этом месте мутные, смазанные. Сумерки, обеспокоенное лицо Грейнджер и пронизывающий холод вперемешку с болью: всё, что мелькает в его сознании после встречи со старшим асом, чей труп они обнаружили на утёсе. Драко злорадствует с удовольствием. Грейнджер его, конечно, точно бы одёрнула. На то она и Грейнджер, но не всем от рождения быть святошами. В отличие от неё Драко горазд марать руки в крови. Чаще всего он более успешен там, где не требуется разносить благие вести и быть источником добродетели.       Грейнджер сильнее сжимает его руку, когда они переступают порог. В нос ударяет знакомый металлический запах, а он-то думал, они наконец от него отделались. Плотная, невыносимая тьма. Вдруг вспыхивают белым точки, освещая узкий каменный мост, ведущий на другую сторону скал. В лужах отражаются отблески. Драккл, когда Драко присматривается, то понимает, что их источники света — маленькие черепа с отрезанными верхушками, из которых лезут языки мраморного пламени. На черепушке ближайшего он замечает руны и хмурится. Не успевает подавить дрожь от холода — она поглощает каждый хрящик в его теле. Известно, что в местах, переполненной тёмной магией, температура падает пропорционально её количеству. Он бы мог спросить у Грейнджер причину, но, честно, больше всего ему хочется закончить со всеми проклятыми планами. Он не привык так долго стараться быть правильным. Если они не будут двигаться, то получат обморожение.       — Тут всё по-другому. Так… Так, будто мы в стае дементоров? Ты чувствуешь?       — Из-за холода тут вряд ли что-то можно почувствовать.       — Нас выводили с другой стороны, — облачко пара вылетает из её рта. — Может быть, с нижних уровней. Это хорошо.       — Хорошо? Неподходящее слово.       — Ты как всегда не видишь дальше своего носа. Темницы были на верхних этажах. Нам туда, — она кивает на мост, над которым парят черепа. — Может быть, там будет вход. Я никогда не видела магии подобного рода. Искусственно огонь тяжело поддерживать. Это требует концентрации.       — Белый огонь? Белый огонь ты когда-нибудь видела?       — Возможно, это драконье пламя? Тебе не кажется, что руны на стенах меняются?       Его взгляд падает на зловещую черепушку. По затылку бежит дрожь, и Драко вспоминает запутанные ряды символов на каменных столпах. От них у него рябит в глазах, как и от рун на той загадке-обманке, которые банши всунули Грейнджер, чтобы, видимо, занять чем-то её беспокойную голову. От холода у него еле ворочаются губы:       — Ни одной идеи. Вроде все та же белиберда, похоже на те свитки. Пойдём.       Вдалеке виднеются две огромные ступни в каменных складках ткани. Их одежды, высеченные из скал, в некоторых местах отличаются по цвету, более темные и насыщенные. Идол, держащий чашу в форме Луны над головой. Как ни посуди, масштаб постройки поражает, хотя Драко не из тех, кто будет признавать величие варваров. Если приглядеться, можно застать движение во мраке, или же от недосыпа у Драко галлюцинации. Они нормально не ели, не спали больше суток, поэтому вполне возможно, что мозг обманывает его.       — Сколько лет этому месту, Грейнджер? — нога разбивает лужу на ходу, и Драко кривится. — Отврат какой. Что за потоп…       — Древнее, чем мы можем предполагать. Тут всё очень… Точно старше, чем наши знания о палочках.       — Я разочарован. Могли бы сделать что-нибудь помасштабнее.       Грейнджер задумчиво мычит.       — Первые палочки, найденные в захоронениях друидов в Дартмуре были сделаны из определённой породы дерева. Волшебного белого дуба, пожирающего магию, чтобы вырастать до невероятных размеров. Кажется… — она сглатывает. — Я видела его внизу. Олливандер рассказывал, что с расселением волшебников из Восточной Европы магия насыщала местную флору. Постепенно стали использовать хвойные, лиственные и другие породы, дающие палочкам разные свойства.       На руке Драко — алая капля.       — Что за…       Грейнджер поворачивается к нему, и свечение падает на рваные круги луж под ногами. Постепенно к нему приходит осознание, от которого у него пересыхает во рту. Не получается не замечать ещё кое-что: толстую бордовую полосу между островков.       — Драккл, Грейнджер. Посвети под ноги.       Свежие отпечатки подошв и рук, отрезки царапин. Будто кто-то пытался вцепиться в гладкий камень, как в последний оплот надежды. Драко представляет, как девочку, спасшую его, волочили по этому мосту к смерти, и сжимает челюсти.       У Гермионы вырывается приглушённый вздох, стоит огню Люмоса опуститься вниз. Она быстро берёт под контроль эмоции и поворачивает в его сторону голову, чтобы прошептать:       — Мы близко.       Удивительная констатация факта. Надо съязвить, но эхо от дикого, разносящегося по своду крика прерывает его. Через секунду всё повторяется снова. Они разрывают зрительный контакт и ускоряют шаг. Хлюпанье — мост остаётся позади, а идолы увеличиваются в размерах. Чем ближе к источнику звука, тем громче. Легкие дерёт от холодного воздуха, но Драко заставляет ноги работать и переходит на бег. Внутри его раздирает предчувствие: они могут не успеть. Наконец впереди прорисовываются образы: круглая платформа со спиральными углублениями в камне, сползающими в пропасть. У него складывается впечатление, что весь храм — хищный организм, нацеленный на переламывание инакомыслия. Шатающиеся маленькие тела, подвешенные на цепях. Некоторые из них — иссушенные скелеты. Видимо, с них в отверстия-вены должна стекать кровь для того, чтобы механизм позволял выращивать цветы-людоеды. В середине чаша, переполненная чёрной слизью. Оттуда вновь повторяется режущий слух звук. Внутри у него всё сжимается от страха.       Драко узнаёт её сразу же: косматые волосы с веточками, въевшаяся в кожу грязь и худое телосложение. Глаза у неё огромные и испуганные. Чёрные жгуты опутывают её тело, стремятся выше к горлу, душат. Худые тонкие ручки тянутся к свету, исходящему от них. Губы дёргаются, позволяя черным разводам забираться в рот. Она задыхается. Драккл, вдруг ему тошно. Все теряет значение. У него возникает желание — уничтожить тут всё адским пламенем. Его накрывает волна паники, сдавливает виски прессом и заставляет рвануть вперёд с максимальной скоростью. Грейнджер останавливает его за запястье. Хватка у неё железная, а голос низкий, предостерегающий.       — Это ловушка, Драко.       Он вырывает руку.       — Плевать!       — Послушай, нам всего лишь надо немного подумать, да? Давай не будем спешить.       — К гоблину! Нет времени!       Плевать. Не в этот раз. С Драко достаточно. Когда-то, наблюдая за маленьким испуганным мальчиком под столом, он дал себе обещание. Никому не позволено убивать детей на его глазах, пока он стоит обездвиженный от страха, не в силах бороться с собой. Что ж, теперь ему вправду представился шанс не быть трусом-ублюдком. В этот раз Драко им точно воспользуется.       Голос Грейнджер переходит на крик, но он игнорирует его и уверенным шагом направляется к цели.       — Стой! Оно может убить тебя!       Плевать.       Путь до девочки отнимает у него десять мучительно долгих шагов. Как только Драко удаётся достигнуть чаши, его ладони касаются детских плеч. Всхлип, она обнимает его за шею. Он пытается вытащить ребёнка из паутины. Чёрная сеть разрывается, когда он дёргает тело вверх. Девочка хнычет и впивается пальцами в его предплечье. Грудью он ощущает её дрожь от страха. Драко напрягает мышцы до боли, но субстанция сопротивляется, не желает отпускать жертву. Влажные жгуты переползают ему на кожу, отчего холод пронизывает мышцы иглами. Драко лишь крепче сжимает девочку в своих руках. Ему становится трудно дышать. Боковым зрением он замечает вспышку от заклинания, но грибок поглощает её. Его резко опрокидывает вперёд: перед глазами бурлящая тьма спор. До ушей доносится детский писк. На миг ему кажется, что это конец: вот-вот он сольётся и станет единым целым со смертельными змеями. Сердце стучит в ушах. Он закрывает глаза и готовится к неизбежному падению в варево, но его резко дёргает в обратную сторону. Кто-то вцепляется в его плечи и тянет назад. Сталкиваются две силы: одна бережёт жизнь, другая ворует её.       — Давай, чёрт! — отчаянный, раздирающий горло крик. — Давай же!       Как только ему удаётся восстановить равновесие, ступня упирается в ободок каменной чаши. Правая рука девочки выскальзывает из пальцев, но тут же перехватывается тонкой ладонью, появившейся из-под его бока. Ребенок визжит, как раненое животное, пытаясь не потерять контакт.       — Не отпускай! Не отпускай, Драко! Мы вытащим её!       Голос Грейнджер заставляет его сосредоточиться, усилить хватку и скоординировать свои движения с её попытками стабилизировать его.       На секунду — стальные жгуты. На секунду у него возникает ощущение, что они порвутся от натяжения.       Благодаря помощи Грейнджер Драко снова удаётся подхватить ребёнка за подмышки и потянуть тело на себя, вырывая его из сети чёрных спор. Около минуты они сражаются с неуправляемой жидкой тьмой. Драко делает глубокий вдох и последний рывок назад, а Грейнджер утягивает его на себя. Поясница больно ударяется о камень, а голова упирается во что-то мягкое. Его грудь придавлена весом. Разлепляет глаза и видит сморщенный иссохший труп ребёнка над головой. Кожа, словно истлевший свиток, покрывает макушку с клоками волос. Тут же он осознает, что девчонка в целости и сохранности. Она льнёт к нему всем телом, вцепляется ручками в рукава рубашки и издаёт мурчание в шею. Чтобы удостовериться в реальности происходящего, Драко поднимает голову и смотрит, как чёрные жгуты пытаются дотянуться до них, сожрать, но что-то их останавливает, словно вокруг чаши есть невидимая стена. От облегчения у него наконец успокаиваются пульс и дыхание.       В груди разливается тепло, когда он слышит знакомый раздражённый вздох сверху. Рука Грейнджер рассеяно проводит по его волосам. Его голова поднимается вместе с грудью от её частых тяжёлых вздохов. Наверное, она сейчас взбешена, потому что он не внял её голосу разума.       Драко всё сделал правильно. Иначе могло быть поздно. Риск стоил того.       — Ты…       — Я должен был, Грейнджер.       Грейнджер проводит по его лбу, прежде чем дотронуться до макушки ребёнка. На безымянном и указательном пальцах её маленькой ладошки выдраны с корнем ногти.       — Я знаю, — тихо произносит она. — Ты всё сделал правильно.

До пробуждения осталось: 1 год 9 месяцев 14 дней 22 часа 5 минут

      Блейз часто улыбается. Но не потому, что весело.       Это его реакция на любую стрессовую ситуацию.       Сейчас Падма целует его в плечо, а у него на лице от щеки до щеки расплывается знакомое выражение. Страх.       Её пальцы касаются его шрамов на спине, но она не спрашивает. Блейз же не желает вспоминать. Он не донимает её по поводу сестры, а она молчаливо касается рубцов пальцами. Вряд ли он мог бы рассказать.       Вместо этого Блейз улыбается шире и придумывает тупую шутку про пытки.       — Ты… Слушай, когда я поднимаю палочку, ты часто…       — Пытка чарами электричества — лучший способ снять с себя напряжение. Слышала?       — Блейз… Перестань.       Падма тяжело вздыхает, встаёт и протягивает руку к одежде. Блейз валится на измятые простыни. Хлопает дверь. Падма спускается к больным. Как всегда, точно по расписанию, а Блейз остаётся привычно одиноким.       На миг ему кажется, что она и вправду хотела бы обнажить его неутешительную историю. Все же все они вступают в этот мир нагими, чтобы покрыться шрамами. А обменяться такой информацией — не заняться сексом от скуки, чем они часто злоупотребляют в последнее время. Человеческий контакт помогает сохранять здравомыслие.       Его ладонь сгребает дневник и перо. Размашистым почерком Блейз наносит надпись: «Правила выживания во время Апокалипсиса», а дальше замирает, потому что не может ничего больше выдавить. Вдохновение — тварь поганая, уже пятый день не навещает его.       Он откладывает тетрадь.       В такие моменты стоит положиться на единственного честного друга — кнат, ждущий своего часа на тумбочке. Блейз спускается с кровати на пол, зажимает монету между пальцами и даёт ей щелбан, чтобы та раскрутилась и превратилась в металлическое облачко.       Олень или Никель, Олень или Никель, Олень или Никель.       Догадки крутятся в голове, кнат — перед глазами.       У людей есть навязчивое убеждение, что они главные в мире, где никому нет дела до ближнего. «Тупицы» — ещё очень мягкая характеристика, которая приходит Блейзу в голову.       В отличие от большинства Блейзу дарована уникальная способность —видеть этот мир без налёта идеальности. Вглядываться в сердцевину, иногда горькую и отвращающую, но зато правдивую. Словом, он мастер находить червоточины в яблоках. В отличие от большинства Блейз выучил истину: человек в этом мире — ничто. Не центр, не главное, не даже второстепенное. Мир человеку враг, а не друг. Вселенной, честно, плевать на твои мелочные проблемы, на борьбу и на боль. Всё решает случайность, не более. И если вдруг монетка упадёт не той стороной, то прости, однажды утром тебе раздробит череп, упавший шкаф с книгами или, например, по стечению обстоятельств придётся родиться сквибом, а не волшебником.       У многих сердечко хрупкое, не выдерживает.       Блейз давно смирился, что никому нет дела, куда катится он, а вместе с ним человечество.       Медленно размытые грани приобретают чёткость: кнат замедляется.       Интересно, если выпадет «олень», они выживут?       Падма врывается в комнату и падает на колени рядом с ним, нарушая весь процесс и не давая ему узнать результат.       Кнат откатывается от ребра её ступни в сторону прохода. Блейз отрывает взгляд: радостное, но обеспокоенное лицо.       — Блейз, Нарцисса очнулась! Нарцисса вышла из комы! Она в сознании!

До пробуждения осталось: 1 год 8 месяцев 27 дней 17 часов 25 минут

      — Место явно отведено их божеству, — Гермиона вновь поднимает глаза на идолов. Справа — живая беременная женщина, слева — банши со звездами вместо глаз и руной на шее. Говорят, по поверьям культов, Луна влияет на плодородие. Теменос, состоящий из рвов, уходящих вниз, и чаши-алтаря. Скорее всего, рвы связаны с системой ирригации и главным залом. После ритуала кровь заполняет узор, чтобы литься ниже. Видимо, так они и выращивают свои цветы.       Лишний раз Гермиона старается не смотреть на подвешенные иссушенные тела детей, но это почти невозможно. Их больше десяти. Они окружают их, и как только поднимаешь глаза, то сразу же сталкиваешься: губы-гусеницы; кожа тончайшая, караковая, в трупных пятнах; зелёная слизь, вытекающая из открытых ртов. Когда она представляет, сколько их побывало здесь, в венах вскипает ярость. С каждой увиденной локацией Гермионе сложнее управлять гневом. Она ощущает, как внутри ширится перелом из-за противоположных эмоций. В последнее время она не понимает, в какую именно сторону перетекают её мысли. Гермиона теряет привычную холодность. Она между крайностями — виной и желанием стереть в пыль пугающих идолов, чтобы похоронить королевство смерти под руинами.       — Банши явно где-то здесь, — шипит Малфой. — Девочку явно бросили в эту дрянь, как только мы зашли.       — Скорее всего. Будь начеку.       — Чего они ждут? Эй, драккловы людоеды, думаете, мы с вами не справимся? Кретины.       — У меня есть догадка.       — Кто бы сомневался.       — Если что-то случится, то лучше сразу беги с ней к выходу.       — Я могу и сам разобраться, Грейнджер.       Она обеспокоенно оглядывает его, прежде чем продолжить изучать обстановку.       Знакомая сфера, покачивающаяся рядом с чашей, подтверждает её мысли о ловушке. Тем не менее Гермиона не ощущает страха, а только сильнее борется с раздражением. Банши не появляются, ни когда она подбирает её, ни когда возвращается к чаше с бурлящей жидкостью.       Девочка зло шипит, стоит Гермионе приблизиться. Рычание. Её плечи дрожат, пока она скалит зубы и смотрит на Гермиону исподлобья. Малфой хмыкает: его это забавляет.       — Хотя бы раз кто-то без ума от меня, а не от тебя.       Малфой с ребёнком на руках выглядит непривычно. Из всех людей на эту роль Драко подходит меньше всего. Комичная сцена: голова маленького чудовища лежит на его плече, а ручки с корками от кандалов на запястьях сминают ткань его протертого аврорского кафтана. Она изучает Гермиону взглядом больших внимательных чёрных глаз. У Гермионы и мысли не было, что у Малфоя будет настолько сильное желание вызволить ребёнка. Сильнее, чем у неё. Пока она никак не может определиться, что именно думает по этому поводу.       Дети всегда вызывали у Гермионы отстранённость, поэтому она сторонилась их в больнице. Чаще всего она теряется от того, насколько они уязвимые, но сейчас о девочке у неё противоположное впечатление. В конце концов, если бы не она, они вместе с Малфоем не стояли бы тут.       — Не понимаю, что сдерживает его, — Гермиона опускается на колени и проводит по незнакомым рунам пальцами. Когда она моргает, геометрический узор перестраивается. — Эти руны точно не такие, на которых мы пишем свои заклинания. Это явно какая-то древняя первобытная магия, позволяющая держать вирус в узде.       — Давай сконцентрируемся на поиске входа в темницу или пропустим этот пункт и уберёмся отсюда. У нас уже есть всё необходимое.       Она осуждающе косится на него.       — Ладно-ладно, Грейнджер.       — Думаю, именно этого они и ждут от нас.       — Как скажешь. Девчонка просто жутко тяжёлая. Ещё чуть-чуть, и я лишусь носа от холода и получу грыжу.       Малфой кряхтит, и Гермиона улыбается уголком губ. Она медленно двигается к двум каменным плитам, похожим на дверь. Пригибается, чтобы не задеть качающийся труп. Ладонь касается шершавой бугристой поверхности. Взгляд находит углубление. Гермиона прощупывает его. Что-то знакомое. Она отходит чуть дальше, чтобы оценить картину полностью. Её зрение замечает почти невидимые начертанные руны, образующие матрицу. Настоящий рунный замок, похожими пользуются гоблины в хранилищах. Сложная закодированная система, требующая либо материального ключа, либо кодового заклинания для расшифровки. У неё возникает чувство, что что-то не так. Только она так и не понимает, что именно.       Она задумывается, а через секунду обращается к Малфою.       — Дай-ка мне тот медальон, который мы сняли с мертвеца в пещере.       — Грейнджер, я напоминаю о своей функции носильщика. Она отказывается слезать с меня.       Гермиона закатывает глаза, но возвращается к ним. Веревка зацепляется за ухо Малфоя, и он раздраженно цокает. Гермиона уже хочет уйти, но рука девочки обхватывает её мизинец. В её тёмных глазах отражается страх.       — Что такое? — спрашивает обеспокоенный Малфой. Из её горла вырывается скулёж. — Эй, Астра, всё хорошо…       Астра? Малфой успел дать ей имя?       — Наверное, она уже видела, как тут открывали вход. Может быть, даже не раз, — она аккуратно освобождается от цепких пальцев. — Думаю, у неё с этим связаны травматичные воспоминания. Тебе, наверное, лучше отойти чуть дальше, чтобы она, ну…       — Ладно.       Гермиона возвращается к месту, пока Малфой ходит кругами у алтаря. Невыносимо холодно. Пальцы немеют. Вставить руну в отверстие получается только с третьей попытки.       Как только медальон ложится в нужное место, поднимается пыль, камень дрожит, пуская вибрацию от кончиков пальцев до затылка. Через секунду плиты разъезжаются, вынуждая Гермиону отойти на несколько шагов назад.       В просвете показывается обезображенное лицо — Гермиона сразу же узнает его.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 5 дней 14 часов 13 минут

      Вместе со смурным аврором по прозвищу Аггро они направляются в центр Лондона, и по виду её напарник явно желает быть где угодно, но только не здесь. Он бормочет что-то про «тупые, бессмысленные обязанности». С их ухода с базы его лицо не меняется: опущенные уголки губ и напряжённая челюсть. Он не произносит ни слова, хотя она предпринимает две попытки завязать разговор. Джинни замечает, что он не особо ладит с коллегами. Всегда держится в стороне, не участвует в планировании и не пытается первым вызваться на задание. Словом, он не замечает их, а они его.       Когда она взламывает три волшебных замках на улице Эмми в третьем доме, Аггро скучающе курит у двери. Мария Джонсон, волшебный пекарь, производящий торты с волшебной глазурью на заказ, мертва, но не от вируса. Она убита режущим проклятием, а дом разграблен. Аггро спокойно достаёт документацию, чтобы вычеркнуть имя из списка. Когда Джинни спрашивает, стоит ли им сообщить об убийстве в отдел дознания, он странно косится на неё, прежде чем рассмеяться во весь голос и выйти из квартиры, оставив её один на один трупом.       Всю дорогу в дом Лавгуд она с дрожью вспоминает этот смех. Будто Джинни сморозила какую-то несусветную глупость.       Джинни находит Луну на полу в гостиной, свернувшуюся в клубок и дрожащую. Стоит посмотреть в её расфокусированные голубые глаза, и Джинни с головой накрывает арктический океан. Луна смотрит в упор, но не видит её. Её губы двигаются, но слов не слышно.       Похоже на транс. Джинни аккуратно обхватывает её за сведённое судорогой плечо, чтобы перевернуть. Луна раскрывает рот, будто не могла дышать несколько секунд. Её глаза проясняются, а дрожь останавливается.       Джинни хочет помочь ей встать, но Луна уворачивается и поджимает колени к груди. В конце концов, Джинни решается лечь рядом и наблюдать. Её светлые брови в цвет ресниц сходятся на переносице. Луна жуёт губу, а после без остановки начинает повторять одну фразу: «Они спасут её. Спасли её. Спасут её. Плохо. Плохо».       — Луна? — осторожно спрашивает Джинни. — Тебе принести лекарство?       Вдруг Луна замолкает и бросает взгляд на Джинни, словно загнанный зверёк.       — С тобой всё нормально?       Глаза у неё стеклянные.       — Слушай, я тут подумала… По поводу беглянок. В Министерстве есть книги миграционного учёта, мы могли бы поискать информацию о прибывших из Исландии. У них должен был быть зарегистрированный номер в архиве. Сейчас у меня есть аврорский пропуск, поэтому… Может, это сработает?       — За ней гонится смерть, Джинни.       — За кем?       — Девочка, которую они спасли. За ней — смерть. По пятам преследует. Они принесут её с собой сюда.

До пробуждения осталось: 1 год 8 месяцев 27 дней 17 часов 15 минут

      С появлением банши по храму разносятся ритмичные удары в гонг. Руны сверкают ярче, будто тот монотонный шепот, проникающий всюду, влияет на них. Когда королева щёлкает длинными скрюченными пальцами, за её спиной из воздуха появляются несколько асов. На них маски — оленьи черепа. Первого справа Гермиона отчётливо узнаёт по татуировкам— Дугл показывает ей гнилые зубы. Сверху зажигаются огни, освещая несколько утёсов, на которых стоят жрицы с кровавыми траншеями вместо глаз. Какофония пробирающих до костей звуков, от которых скручивает живот. Краем глаза Гермиона замечает, как по тоге идола стекают алые капли.       Гермионе нужно придумать, как именно пробраться вперёд. Там, за спинами банши и её свиты — вход в темницу, где тысячи детей заперты в клетках. Детей, которые никогда не знали своих родителей, не чувствовали любви и заботы. Нет, Гермиона не может позволить этому продолжаться. Всё, что она узнала о мире, доказывает: подобные события нельзя оставлять незамеченными.       Её сердце гулко стучит, но она не позволяет себе сдвинуться с места. Она заставляет каждый мускул в теле застыть.       Только поворачивает голову к Драко. Его глаза нервно бегают. Девочка на его руках шипит, вжимается в его тело. Ей удаётся разделить с ним один быстрый обеспокоенный взгляд.       Позади Дугл достаёт нож в крови и слизывает жидкость кончиком языка. Его взгляд блуждает, и он ухмыляется, обходя Драко с левой стороны. Гермиона анализирует количество других асов, крадущихся в тенях. У них явное преимущество: их пока пятеро. Западня.       — Почему же вам всегда мало, волшебники? — королева склоняет свою вытянутую голову, обтянутую сероватой кожей, вбок и снова щёлкает пальцами. Красные шерстяные нити на её руках растягиваются. — Мы отдали тебе всё, что нужно, чтобы ты выбралась. Даже маленькое ничтожное грязное отродье. А ты всё равно захотела большего. Никому из вашего рода не бывает достаточно.       — Я пришла за детьми.       Гермиона не сразу узнаёт свой бескомпромиссный голос. Для неё разговаривать настолько грубым тоном непривычно.       Королева резко останавливается. Взгляд Гермионы падает на её ступни: светло-жёлтая кожа на них в нескольких местах темная, словно покрыта трупными пятнами. Её подол непроницаемого алого цвета контрастирует с белой вуалью, опутывающей клешни-руки. Красота никогда раньше не была настолько уродлива.       — Я пришла за детьми и не уйду, пока вы не отпустите каждого.       — Грейнджер… — слышится неуверенное из-за спины. — Я бы на твоём месте не торопил события.       — Вы немедленно обязаны отпустить детей. Ты не имеешь права похищать их из семей! Это нарушение всех возможных законов…       — Смерть есть сила! Смерть есть закон! — заглушает её банши. — Dauðinn er máttur! Dauðinn er lögmálið! Не тебе мне указывать, ведьма! Не тебе решать будущее!       За ней разносится гул сотен вторящих голосов.       Королева снова щёлкает пальцами, а после её костлявое лицо обезображивает оскал. Пурпурные вены под кожей пульсируют, когда она подходит к ней вплотную и обдаёт кожу стылым дыханием. У Гермионы от этого в груди рождается настолько глубокий режущий страх, что по телу проходит дрожь, которую она не успевает подавить.       — Столько бравады. Ты хочешь положить свою жизнь ради них? Он не ошибся в тебе. Жалко, что смерть рано взяла его, может быть, ты уже была бы у нас. Хотя с цветами получилось куда увлекательнее.       У Гермионы темнеет в глазах, когда в памяти всплывает змеиное лицо. Ноги наливаются тяжестью. Она сглатывает. Голова вжимается в плечи, стоит банши поднять руку. Длинные, вытянутые бузинные пальцы с перепонками в миллиметре от её лица. Они противно хрустят, когда банши сжимает кулак, так и не дотронувшись до неё.       — Зачем я вам?       Банши молчит, задумчиво спутывает и распутывает нити на своих пальцах. Ухо различает пение, значение которого так и остаётся для неё неразгаданным.       — Не трогай её, чокнутый! — раздаётся злой крик Драко за спиной. — Не приближайся к нам!       За фразой Драко следует смех асов, взбирающихся на платформу из пропасти.       — Дугл её не трогать. Дугл шею сворачивать. Тебе. Тебе сворачивать.       — Отвали!       — Вы убиваете невинных детей, — продолжает Гермиона, пытаясь подавить растущее внутреннее беспокойство от звуков сзади. — Я сделаю всё, чтобы прекратить это.       Резкое движение вперёд. Банши сдавливает ее шею, а после приближается к ней вплотную. Горло першит, язык во рту опухает и немеет.       — Я лишь дарю своим людям то, что они утратили, — шепчет королева вкрадчивым голосом ей на ухо. — А твои люди выживут, Гермиона? Кто твои люди — волшебники или обычные? Мы обе хотим справедливости. Ты враг моего врага. Ты будешь моим союзником.       — Ошибаешься.       — Твоё заблуждение будет стоить дорого. Сможешь ли ты выполнить своё предназначение? Пойти против того, что жаждет твоя душа?       — Ты отпустишь детей, — хрипит Гермиона, ощущая, как пальцы крепче стискивают горло. — Я сделаю всё для этого.       Злобный безумный смешок.       — Вскоре ты воротишься сюда, приползешь на коленях! — шипит банши, с силой толкая Гермиону в грудь. Тень поглощает пол её лица, когда она отступает назад. — Вскоре мы снова встретимся.       Гермиона восстанавливает равновесие и делает полный вдох, продирающий гортань. Как только ей удаётся сконцентрироваться на мыслях, она достаёт палочку и выбрасывает в банши заклинания, но королева щёлкает пальцами и отражает чары щитом магии. На лицо возвращается улыбка гиены. По храму разносится её громкий, севший на несколько октав голос:       — Reka þá í burtu! Út!       Гермиона делает стремительное движение вперёд, но плиты с грохотом сдвигаются. Руны мерцают слабым сиянием: печать восстанавливает узор.       — Чёрт! — вскрикивает Гермиона от досады. — Нет!       Рука быстро касается ключицы — руна пропала.       Сбоку от себя она замечает движение. Ас снимает оленью маску и выбрасывает её. Та разлетается на осколки. Три остальных повторяют за ним, открывая свои бледные лица. У аса справа шрам молнией, поддевающий бровь. Лоб раскрашен мелкими свежими царапинами. Он подкидывает кинжал в мозолистой сухой руке и буравит её взглядом. Гермиона медленно делает шаг назад, наблюдая за тем, как он играет с оружием.       Ещё один шаг. Рука вслепую находит плечо Драко. Кольцо асов вокруг них сужается. Дугл, самый мускулистый из всех, причмокивает. Чем они ближе, тем девочка в руках беспокойнее. Грудное рычание от неё всё громче. Гермиона оборачивается на вход в храм, чтобы оценить расстояние: не так далеко. Если она сможет сбить их с ног силовой волной, то у них будет достаточно времени добежать до дракона и спалить нападающих.       — Вперёд меня, да?       — Ты рехнулась? — отчаянно шепчет Драко. — Грейнджер, я без тебя с места не сдвинусь.       — С ней на руках я не пробегу далеко. Это наш лучший вариант.       Они разделяют напряжённый взгляд, полный сомнений. Ритм гонга сдавливает внутренности. Глаза асов сверкают. Серые белки, грязная кожа и кровожадность, отпечатавшаяся на их лицах оскалами. Лезвия подброшенных кинжалов переливаются в холодном свете. Сейчас асы почти на расстоянии вытянутой руки. Мурашки жути бегут по предплечьям, проникают под одежду и сковывают его грудную клетку. Ещё чуть-чуть, и при желании они смогут пырнуть кого-то из их в живот. Из-за видения, возникшего перед глазами, она усиленно потеет. Никто не сможет добраться до девочки, до Драко. Её вера в это крепнет вместе с хваткой на палочке. Асы клацают зубами, дразнят: делают шаг вперёд, чтобы после вернуться назад. Почти танцуют.       — Это единственный способ вырваться, — шепчет она ему через плечо. — Доверься мне.       Она считает до трёх, концентрируясь на своём дыхании. Чувствует внутри тишину, приходящую взамен тревожных мыслей. «Сейчас», — выговаривает она и отталкивается от плеча Драко. Взмах.       От её заклинания двое отлетают в сторону двери, врезаясь в каменные плиты. Хруст. Ещё двое валятся с края платформы в темноту, и их крики растворяются в пропасти. Дугл, удержавшийся на выступе, ревёт.       Они оборачиваются в сторону выхода и срываются с места, пользуясь открывшимся проходом.       Путь до арки занимает около минуты. Её глаза поднимаются к небу: тьма рваных облаков расползается, словно зараза из чаши. Когда Гермиона напрягает зрение, она понимает, что ошиблась. Пламя из пасти дракона освещает клочья чёрной ткани. Взмах широких крыльев.       — Дрянные дементоры! Берегись, Грейнджер! Сзади!       Драко отталкивает её в сторону.       Ноги скользят. Последнее, что она видит, — как бледная рука хватает Драко за волосы. В следующий миг в её затылке расползается боль от удара. В глазах — череда слепящих вспышек. Она пытается подняться, но голова нестерпимо болит сзади. На пальцах — кровь. Впереди слышится визг, за ними следуют звуки борьбы. Огромный силуэт отбрасывает девочку в сторону. Картинка в глазах двоится, когда она пытается взять себя в руки. Сосредоточиться не выходит.       Мимо неё пробегает ещё один ас.       Ладонью Гермиона чувствует ледяную поверхность. Двигается в правую-левую сторону, пытается найти палочку. Безуспешно. Чёрт. Гермиона быстро шарит руками по земле, и её зрение наконец проясняется. Когда она видит, как Дугл ревёт и нависает над Драко с кинжалом, внутри у неё рушатся стены самоконтроля, которые она выстраивала годами. Просыпается гнев и обволакивает её мысли, трансформируя их.       Кинжал зажат между кровящих ладоней: ещё чуть-чуть, и Драко ослабит хватку. Дугл надавливает на рукоятку второй рукой. Капля его слюны вытекает Драко на лоб. Хлюп. Глаза у аса бешеные, полные желания раскрошить. На его спину бросается рычащий комок. Дугл сбрасывает её, словно мушку. Не отрывается от Драко и продолжает давить на кинжал. Подбежавший ас справа рычит и нависает над девочкой, которая скулит, хватается за широкую царапину на ноге и отползает в сторону. Гермиона отчётливо осознает, что больше всего хочет уничтожить асов. Это поглощает её, становится второй сущностью.       Я ненавижу его. Я так сильно ненавижу его.       Наконец острие палочки колет мизинец. Пальцами она вытягивает древко из-под коленей. Страха больше нет. Только чистая, безумная ярость, дающая начало ненависти. Надо позволить этим чувствам направить себя, надо отдаться им. Гермиона вскакивает на ноги и выкрикивает первое пришедшее в голову заклинание. Секундная зелёная вспышка — кинжал выпадает из рук и звенит, отскакивая от камня. В груди разливается тепло, наполняет мышцы силой. А после она себя больше не контролирует. Губы на автомате произносят слова, руки выполняют движения.       В какой-то короткий момент рука Драко вырывает её из транса. Он пытается привлечь её внимание, но Гермиона не сразу откликается на своё имя. Когда ей всё-таки удаётся вынырнуть из жерла ярости, её зрение проясняется: к храму тянется тропа из убитых асов.

До пробуждения осталось: 1 год 8 месяцев 27 дней 13 часов 1 минута

      Дело в том, что жизнь каждого состоит из констант, — Гермиона всегда знает, что правильно.       У неё никогда не возникает сомнений по этому поводу. С детства у неё есть правда, которую она ответственно оберегает, а сейчас…       Константы превращаются в миражи. Существует только одна конкретная мысль — она не справилась.       Шаг за шагом, а ноги не слушаются. Ватные и тяжёлые. На ладонях мозоли от гребня дракона. До крови. Боль ощущается как воспоминание.       На свободе их встречает одинокое сумрачное утро, зарницы и побережье, пустое и угрюмое. Моросит. Впереди линия моря, расплывающаяся от тумана. Позади бесконечно высокие горы, а за ними вина. В данный момент Гермиона воспринимает всё происходящее четко и ясно, кроме своего образа. Он расплывчатый и отдалённый. Она будто отделена от тела. Она ничего не чувствует.       Словно она смотрит на себя со стороны и видит незнакомца, омываемого волной. Её следы портят идеальную тёмную гладь песка.       Перед глазами проносится воспоминание, как от зелёной вспышки Дугл падает около Драко. Она вспоминает, как другие асы бесследно исчезают в глубине скал от её заклинания, как сжимается их горло, как уходит свет жизни из глаз. Начатое с гнева всегда приводит к стыду.       Гермиона смотрит на замок издали, пока дракон уносит их вдаль, к Луне. Малфой шепчет ей на ухо слова, которые, видимо, должны её успокоить, но она знает: ничего не подействует. Она крепче прижимает к себе девочку, думая о тех детях, кого она оставила ради собственного спасения. О том, что, видимо, грань, которую, она думала, нельзя пересекать, оказалась всего лишь глупой ничего не значащей стёртой меловой чёрточкой.       Оказалось, Гермиона способна на поступки, за которые судят преступников. Она убила. Впервые, потому что раньше клялась себе — никогда. Хуже всего, что желание её было искренним. В первые минуты она не могла остановиться, злость поглотила ее, но вскоре ужас все же вернулся и заставил её вспомнить об обещаниях, тающих на языке.       Пока Малфой укладывает заснувшую девочку под бок дракона, создавая согревающие чары с помощью её палочки, она оборачивается к воде. Буря бушует, зовёт слиться с ней. Отдаться водам и превратиться в часть стихии, часть чего-то страшного и чего-то глубинного. Гермиона стоит на берегу, и у неё ощущение, что это — чужая жизнь. А волны всё прибывают и прибывают. Слезы жгут глаза, ком в горле растёт. Перед ней — грохочущая тьма, перетекающая внутрь и заполняющая её.       — Грейнджер? — раздаётся голос за спиной. — Гермиона?       «Ты не одна, слышишь меня? Если делать, так вместе. Вместе».       Вместе.       Она не хочет, чтобы он продолжал.       — Можно возвращаться домой.       — Домой, — сглатывает Гермиона и отводит взгляд. — Да, мы можем возвращаться домой.       Только вернётся не она, а тот человек, которого она вряд ли узнает в зеркале.       — Посмотри на меня.       Она упрямо не оборачивается.       — Гермиона.       Кусает губу, ноготь впивается в заусенец.       — Слушай, то, что там произошло… Это не определяет тебя.       — Я убила людей, Драко. Я убила людей, пожертвовала сотнями невинных и ничего! — она огрызается. — Ничего не добилась! Мы спасли детей? Нет! Мы узнали, как сделать вакцину? Нет!       — Ты защищала её. Ты защищала нас.       — Это ничего не меняет. Это меня не оправдывает.       — Это меняет многое. Для меня, Грейнджер, это меняет многое.       — При чём тут ты? При чём тут она? Неправильно…       — Да плевать мне на то, что правильно! Грейнджер, послушай меня…. А ну не отворачивайся! Не смей уходить от меня! — восклицает он отчаянно и ловит её локоть. — Посмотри на меня.       Она правда сопротивляется изо всех сил, но в итоге сдаётся и обращает к нему взгляд. Глаза жжёт от влаги. Нет, Гермиона не любит плакать. Гермиона не будет плакать.       — Иногда всем стоит заключать сделку с совестью.       — Поражена твоей невозмутимостью.       — Не так много вещей в этом мире может заставить меня беспокоиться, — Драко делает к ней шаг и внимательно изучает её. — Но сейчас, Грейнджер, больше всего меня волнует твоё состояние.       Внутри неё всё съёживается. Она ощущает, как от подавленных эмоций трескается скорлупа её самоконтроля.       Его усталость — первые мимические морщины, отросшие жирные волосы растрёпаны, побледневшая сероватая кожа, мелкие царапины по всему лицу и опущенные уголки губ. А дальше глаза. Она словно смотрит на открытую свежую рану. Вот это да. И ведь никто из них никогда не залечит её. Знакомо. Так реально, что Гермиону прошибает холодный пот. Шаг вперёд. Можно дотронуться.       — Ты хороший человек.       Она переходит на злой шёпот, из глаз брызжут слёзы:       — Хорошие люди не используют Авада Кедавра, будто это Акцио, Драко. Давай просто не будем это обсуждать, да?       — Ты хороший человек.       В его голосе железная уверенность.       — Мы — не то, что просыпается в нас, когда мы пытаемся выжить. Слышишь меня?       Гермиона устало вздыхает. Так нельзя. Так нагло убеждать себя нельзя. Ложь не приносит ничего хорошего, даже если использована во благо. В её случае это неверно. Она использует ложь, чтобы скрасить очевидные факты о себе.       А Малфой готов оправдывать её, будто бы знает, что она сейчас чувствует. В памяти появляются отрывки их разговора. Мерлин, он и вправду залез ей в голову.       — Я не знаю, как буду смотреть родителям в глаза. Что скажет Гарри? Или Невилл, или Падма… Как я могу лечить, если я забрала чью-то жизнь?       — Они пытались убить нас.       — А люди в деревне? Они тоже пытались убить нас?       Мысли расплываются вместе с сизым рыхлым туманом на горизонте.       — Никто не поймёт.       — Я понимаю тебя.       — Ты понимаешь меня, — слабо повторяет Гермиона за ним, а в следующую секунду её голос срывается на судорожный шёпот: — Я убила их… Я убила их. Я даже не задумалась. Это было просто. Я хотела убить их! Это ты можешь понять?       После долгой, напряжённой паузы он кивает. Ком в горле Гермионы растёт.       — Ты выиграла нам время, Грейнджер.       — Дети всё ещё там…       — Одна с нами.       — И?       — Тот, кто спасает одну жизнь, спасает весь мир. Ведь так?       От слов Драко у неё щекочет в горле. Внутрь втискивается что-то новое, непохожее на прошлую жизнь. Что-то о всепоглощающей ярости, о силе, таящейся в глубинах сознания, о вине, следующей по пятам, куда бы она ни направилась.       Видимо, с завтрашнего дня так будет всегда. Завтра обязательно наступит, и тогда Гермиона полностью осознает, кто она.       Вымученная улыбка, ещё один шаг. Близко, непозволительно близко. Секундное прикосновение — костяшки гладят тыльную сторону ладони. Его тёплое дыхание, тонкий излом губ. Мурашки, следующие за взглядом, скользящим по его телу. В висках стучит кровь.       Его руки ложатся на плечи и сжимают их.       Свинцовая тяжесть тает. Капля за каплей вытекает из её мыслей. Она вглядывается в его изнеможённое усталое лицо.       Видит его разным. Мальчишкой, бросающимся расистскими обзывательствами в её спину в коридорах. Подростком, складывающим самолётики на парах и огрызающимся на её поднятую руку на паре с Горацием. Испуганным молодым человеком, который наблюдает с искривлёнными от страха губами, как ей вырезают клеймо. Обеспокоенным сыном, склонившимся над больной матерью. Спасающим девочку, сжимающим её руку в прыжке или побеждающим в пещере свой страх. Видит его сейчас перед собой, взволнованного и настоящего.       За это время ей удаётся посмотреть на него со многих ракурсов, удачных и ужасающих. Вдруг Гермиона понимает, что он вправду близок ей, как никто. Что из всех констант, он — одна неутраченная и постоянная.       Внутри неё рождается щемящее чувство, дарящее боль и счастье одновременно. Воздух становится плотным и раскалённым. У неё клубится страх в животе, когда она вспоминает лица друзей.       — Как я расскажу им? Как ты себе представляешь… Я…       Малфой пытливо изучает её, убирает с её лица несколько локонов. Их лбы соприкасаются.       — Им не надо ни о чём знать.       Она ощущает его дыхание на кончике носа.       — Всё, что тут было… Мы похороним это здесь, поняла меня?       Гермиона прикрывает глаза и чувствует, как выступают первые слёзы.       — На этом берегу. Вдали от всего, что нам дорого. Мы не позволим этому взять верх, договорились?       Она кивает сквозь слёзы, которые он стирает большими пальцами.       — У тебя есть дела, Грейнджер. Забыла про свой список на бесконечный свиток? Спасение мира — один из первых пунктов. Правда хочешь бросить меня один на один с проблемами? Как я разберусь с этой ситуацией? — он кивает назад. — Куда дену объекты твоего спасения?       Она снова отрицательно качает головой. Облизывает губы — солёные.       — Не думай, что так просто от меня отделаешься. Я не дам тебе слететь с катушек в этом дурдоме.       Ей удаётся выдавить слабую улыбку.       — Хуже помощника не придумать.       За шёпотом следует привычная усмешка:       — Моя реплика, воришка.       Внезапно Гермиона ощущает капли дождя на щеках, мокрый воротник, противную липнущую к коже одежду, саднящие уголки губ. Слышит грохот от разряда грома. Кажется, она возвращается.       Боль, тоска, отчаяние исчезают в круговороте эмоций, чтобы привести её ко дну — к желанию прикоснуться губами к его губам. Откуда оно пришло? Так неожиданно застало её врасплох. Может быть, оно всегда было внутри неё, просто Гермиона не замечала его. Дрожь — то ли от холода, то ли от предвкушения — проходит по её телу. Иногда в нашей жизни некоторые события случаются, потому что должны. Видимо, это одно из таких, а потому нет смысла искать причины и строить препятствия.       — Поцелуй меня.       У него трещинка в середине губы. Насыщенная, малиновая. Кончик его носа трётся об её щеку. Нежно. Рука находит его ладонь, еле-еле касается, позволяет сплести их пальцы. Его дыхание мерное и спокойное. Волосы от порыва ветра вздыбливаются, путаются, щекочут их лица.       — Поцелуй меня, Драко.       Он игриво щурится и тянет:       — Твой командный тон…       Гермиона не выдерживает напряжения и затыкает его. Притягивает его за лацканы плаща, встаёт на мыски и соединяет их губы сама.       Прикосновение, призрачное и короткое. Словно его не было. Гермиона не уверена, что будет дальше. Одно она точно знает — её обдает горячей стремительной волной. Почти ожог.       Малфой неверяще смотрит на неё, когда Гермиона отстраняется. Моргает несколько раз. Сжимает челюсти, напряжённый и нервничающий. Гермиона не отрывает от него взгляда. Она закусывает губу, переживая всё заново. Она или он могли бы пойти на попятную прямо сейчас. Но мир огромный и пугающий, а Драко перед ней — его осязаемая и понятная часть. Она уже знает, что будет дальше. Гермиона решила это ещё давно. В хижине, когда разглядывала его изуродованное предплечье. В миг, когда они смогли выдернуть девочку из паутины спор.       Её рука оглаживает его шею, пальцы царапают затылок. Нос врезается в подбородок. Гермиона приоткрывает при вдохе губы. Этого хватает, чтобы он отмер и дёрнулся вперёд, прижался ртом к её рту. Его язык касается её языка, ласкает вначале легко, а после уверенно. От него пахнет потом, гарью, но, Годрик, ей все равно. Пальцы сжимают её бока, она закидывает ему руки на плечи. Поцелуй становится глубже, быстрее и яростнее. А ей мало. Ей теперь вряд ли когда-нибудь будет достаточно. Внезапно весь мир заполняется им, а остальные детали — условность. Этого берега, дракона, асов, эпидемии не существует. Есть только два человека в мире — она и Драко под враждебным грозовым небом на краю света. В её душе переворачивается нечто огромное. Она знает: впереди их ждёт сложное будущее — очередные невыносимые выборы и их разрушительные последствия, — но главное, вместе они смогут преодолеть все препятствия.