Прометеус

До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 15 дней 10 часов 4 минуты

      Никто не возвращается из мёртвых. Вчера Блейз доказал обратное. Череп у него расколот, как яичная скорлупка, а мозги растоптаны подошвой безумия. Хотя Патил уверена, что это продукт происходящего в этом проклятом стеклянном шарике. Блейз сомневается, но Патил не слушает. У Патил всё в противоположных тонах и на другом полюсе.          Будь сейчас Блейз трупом, он бы удивил каждого. Конечно, для образа шута вряд ли бы он смог повеситься, но передоз алкоголем с пыльцой ядовитой тентакулы — самое то. Встречайте, гниющий комик выходит на сцену жизни, чтобы обрадовать. Рассказать, что там, за границей, всё куда лучше, а в жизни от вашего вида, слушающий, смерть судорожно косит траву. Хотя он уверен, что и от его отёкшего лица у косой ускорится ход пера. Тем не менее он жив, а горло дерёт от купания, но благо Патил даёт ему какое-то варево, чтобы он не сгорел заживо, раз не суждено ему быть утопленником.         Верхушку маяка в тумане не разглядеть, как ни старайся, — только круглое основание. За время скуки на этом острове Блейз достаточно изучил его, чтобы запомнить, поэтому может восстановить образ в памяти. В этом здании есть что-то по-особенному зловещее: жалко, Блейзу не выразить мысль, чтобы передать что. Его вид обеспечивает параноидальное предчувствие беды, но давайте честно, всё это просто детские выдумки его слабого, дрянного сознания. Как и то происшествие. Да-да, как и то происшествие.         Убеждай себя больше, помешанный.         Лодка качается, убаюкивает. Мышцы напрягаются и работают. Волны плещутся, сталкиваются и пачкают. Патил вкладывает правую руку в левую, оглядывается. Красные щёки в цвет таким же костяшкам. Тишина душит. Тишина его недолюбливает.         Блейз всегда задаётся вопросом, почему тишина гораздо страшнее шума. Наверное, потому что в тишине он первый понимает — Бог игнорирует. Здесь, посреди бескрайнего моря, есть только эхо его собственного голоса. Люди умоляют, а в ответ — ничего. Блейз после эпидемии часто раскидывает мыслями о данной проблеме: в мире есть один закон — сильный забирает у слабого — закон прочный, увековеченный. Это Бог позволяет ему быть таковым. Правда, участь наблюдателя Блейза не слишком устраивает.         Людям дано столько ответов. Блейз не из тех, кто забывает, что спрашивает. Ему не нужны ответы, ему нужно знание.         Он изначально не то чтобы сильно верует. Просто однажды в тот дерьмовый военный год бродит по улицам сырого, измызганного тоской Лондона. Пытается потеряться в толпе, слиться с шумом города и стереть из памяти то, что творили его бурые от засохшей крови грязные руки. На несколько часов он человек толпы. Её вена, клетка, шуруп. Маглы бредут по улицам, а Блейз среди них распыляется в гуле стучащего дождя: он — никто. Иногда быть никем куда лучше. Это помогает сбежать от реальности, в которой его роль то имеет, то не имеет значения.         Ноги приносят его к блёклым витражам, к изогнутым аркам и к запаху свечного воска. Когда он заходит внутрь, встречается с единственным — тишиной. Общество само по себе гидра гудящая, но тут её голова отрезана. Вряд ли бы Блейз назвал это облегчением. Если за шумом людских разговоров, взрывов и криков о помощи Блейз может спрятаться, то здесь, перед мраморным распятием, его колотит, но уже не от холода. Встречаться с собой — хуже, чем вспоминать пережитое.         — Блейз! — голос Патил доносится до него, словно из вакуума. — Блейз! Мы…         Когда он сосредотачивается, слышит окончание фразы:       — …скалы! Поворачивай, скалы!         Слава Мерлину, Патил внимательная, иначе его задумчивость, как и высокие тёмные волны, расколошматили бы...         — До него чуть-чуть! — машет она рукой. — Швартуйся в ту сторону.    

До пробуждения осталось: 1 год 9 месяцев 1 день 14 часов

        — Удивительно, как быстро оно вживается в корни здорового цветка и перестраивает его клеточную структуру. Знаешь, будто… — Гермиона рассматривает серый стебель, который качается, пока кожаный бутон выплёвывает нечто, напоминающее споры, — нейронную решётку парящих паразитов. Чёрная сетка взлетает, крутится и оседает на красных лепестках соседнего цветка, покрывая их липкими нитями. — Знаешь, будто заразиха. Она использует нитевидные присоски, чтобы прицепиться к хозяину, и с их помощью высасывает питательные вещества. Единственное, что тут заражение происходит через оплодотворение. Семена, видимо, сами по себе — миниатюрные паразиты. Чтобы их выпустить, мне пришлось стимулировать цветение: создать короткий световой день, искусственно добавить удобрения и немного зелья из трав. У меня всё ещё слишком мало инструментов для наблюдения… Мне бы лабораторию… Хотя бы на час!         — Грейнджер, ты повторяешьcя. Я слышу это в десятый раз, — из угла доносится раздражённый голос, и Гермиона бросает на Малфоя неодобрительный взгляд, а он перекладывает ноги на стуле, левую на правую, откладывает свёрнутые листы в сторону и закидывает голову назад. — Ни драккла не понимаю в его записях про драконов. Он кратко охарактеризовал каждый пойманный вид, но так и не дал ответа на вопрос, зачем они нужны банши. Хотя...         Он прерывается и задумчиво чешет подбородок, погружаясь в размышления. Его острые черты лица кажутся ей мягкими: если вдруг Гермиона протянет руку, то вряд ли порежется. Вся его поза — раскинутые руки и сутулость — сообщает ей о расслабленности. Да и такие моменты были сотни раз до. Они сидели вот так между сваленных книг, замызганных окон, в тисках гнилых стен, переглядываясь, но сегодня Гермиона ловит себя на мысли: как раньше больше не будет. Между ними привычка ненавидеть утрачена, а вместо неё… Нет, Гермиона не будет концентрироваться на том, что там появилось вместо неё.         — Почему тебя так это интересует? Ты же сам сказал, что они бесполезны для расшифровки рун.         Малфой поднимает голову, чтобы поймать её взгляд, прищуриться и потянуть голосом, тон которого, как он знает, неимоверно раздражает её:         — Ты можешь вынести отсюда эту дрянь? Разве не опасно находиться в такой близости от… — его челюсти сжимаются, когда он скашивает глаза на то, как постепенно ссыхается красный бутон. — Дементора в царстве растений. Великолепно.         — Думаешь, что они из одной и той же материи? — поднимает брови Гермиона. — Интересная мысль, учитывая, что мы видели…         — Грейнджер, я ничего не думаю. Ты можешь убрать эту дрянь на улицу?         Она хмыкает, складывая руки на груди:       — Как всегда. Твой страх впереди тебя.         Малфой закатывает глаза, усмехается и бросает издевательски:       — Это благоразумие. Или ты разочарована? Ожидала чего-то больше?          Гермиона устало вздыхает и решает отказаться от игры «кто кого переспорит сегодня вечером». Малфой придуривается, а у неё нет сил подыграть ему. В конце концов, не имеет значения, узнает ли он сейчас или когда они выберутся.         — Поздно волноваться, — бормочет она на границе слышимости и царапает большой палец ногтем. — Это в воздухе.         Малфой ведёт плечом, а Гермиона решает, что лучше сразу бросить болезненное и быстро покончить с реакцией.         — Если… Если то, о чём я думаю, подтвердится, — горло сухое, сдавливает. — А оно, скорее всего, подтвердится. Мы... Все мы… Все мы заражены, Драко. И подчинение паразиту — лишь вопрос времени. Поэтому нам надо старательно искать информацию, найти любую зацепку. Иначе все мы сгинем с цветами-дементорами.         Видит Мерлин, она не хотела говорить этого. У него всегда бурные эмоциональные реакции, но сейчас он только съезжает со стула и трёт переносицу тёмными от карандаша пальцами. Шокированным не выглядит. Настораживает.          — Что ж, я догадывался. Спасибо, что произнесла вслух. Теперь этот факт кажется куда более реальным, когда он не в моей голове.       Он понимает её?         Хорошо, что он понимает её. Как ни крути, маленькое, но облегчение. Жаль, что каждый день промедления здесь — человеческая жизнь. Нечего отрицать и делать вид, что это на самом деле не так.         Завеса приоткрывается, но очень медленно. Нужно ускориться. В отличие от Малфоя Гермиона привыкла ходить с ужасом рука об руку. Страх определяет, насколько ты человек, а насколько животное. Страх не затуманит её сознание.         — Мы найдём вакцину, — в ответ он издаёт неодобрительный вздох. — Сейчас стоит сконцентрироваться на первом пункте нашего плана. В записях этого человека есть какое-то упоминание о храме? Я уверена, что сфера где-то там.         — Нет, но тут везде этот странный знак.         — Какой именно?         — Треугольник с глазом.         «Бузинная палочка, — глаза Лавгуда сверкают в свете приглушённого пламени, пока он водит карандашом по бумаге. — Воскрешающий камень, — замедляется, словно погружается в транс, а после оживает и продолжает: — И мантия… Мантия-невидимка. Вместе они составляют Дары Смерти. Вместе с ними любой станет её повелителем».         Кто дал людям эти дары?         Теперь Гермиона догадывается.          Не обращая внимания на возмущённый возглас Малфоя, она быстро подходит к стулу и хватает с него сложенные вдвое листки. Пальцы судорожно перебирают страницы. Сверху на каждой красуется знак, преследующий её с подросткового возраста. Знакомые символы.  

      До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 15 дней 9 часов 54 минуты

      Если волшебники придумывают новые зелья и проклятия, то сознание маглов отдано созданию материальных вещей. Например, строительству уникальных внушающих угрозу зданий — Патил говорит, что строение создано для того, чтобы помогать морякам, а Блейз никак не может свыкнуться с этой мыслью. Слишком враждебно ласкают маяк высокие волны, словно пытаются схватить и сломать. Он бы скорее поверил, что они приплыли на остров блаженных, чтобы забрать рог Катпадка, чем сошли сюда ради исследования.         Башня, сложенная из сотен кирпичей, устремлена в небо, будто создана для того, чтобы сойти с неё и унестись в небеса, а после утонуть Икаром в бездне, упав с выступа. В голове проносятся картины, как взрывается верхушка, а за ней глыбы разбивают волны и тонут. Блейз любит представлять деструкцию: позволяет смириться с тем, что подобный неизбежный конец ждёт всех. Исключений никто не делает.         Очередная волна ударяется об стену: холодные капли орошают его лицо. Блейз морщится, поднимая глаза на мрачного жнеца на утёсе, стараясь не дать нервозности превратиться в озноб. Хотя второй и так постепенно подкрадывается.         — Отличное место, — шепчет Падма, взбираясь к двери по скользким камням. — Изолированное. Думаю, внутри множество комнат.         — Отличное место для чего, сладкая? — говорит он, следуя за ней. — У тебя есть план, а ты не поделилась им со мной? Вот почему ты так настойчиво заманивала меня. Хуже Стикса, Мерлин, помяни моё слово.         — Я подумала, что мы… Мы могли бы транспортировать сюда больных.         — Зачем?         — Это бы помогло отделить зоны. В случае чего… — она замолкает, и Блейз видит, как на её лице отражается печальная задумчивость. — Давай просто осмотримся.  

До пробуждения осталось: 1 год 8 месяцев 28 дней 11 часов

        Асы медленно бредут мимо них, занимаясь своими делами: к их положению привыкли достаточно, чтобы не глазеть. У местных все равно краска сходит с без того бледных лиц, когда Гермиона обращается к ним. Они боязненно пятятся и жестикулируют, отгоняя её. Гермиона уверена, что для них общаться с тем, кто обладает магическими способностями, — что-то вроде религиозного табу. Как же легко управлять людьми, когда они ограничены в знании. Наверное, банши просто переписали историю.         После рассказа о Прометее Фрия снова исчезает. Гермиона так и не может понять её мотив. Зачем она помогает им, если участвует в происходящем фарсе?         Королева отсиживается в своей башне и так и не вызывает Гермиону к себе. Хотя должна была бы. Прошло достаточно времени, чтобы предоставить ответы на данную загадку. Как свободно они отдают им палочки, то, как позволяют исследовать деревню, будто знают то, что Гермиона раз из раза упускает. Подобное равнодушие настораживает. Иногда у неё возникает ощущение, что это ловушка, а они не могут понять, как она устроена.         Хотя это их поведение им на руку: асы не трогают, позволяя заниматься разработкой плана уничтожения полей. Сперва они должны забрать сферу, освободить детей, а после притормозить эпидемию. Для этого Гермиона в пятый раз занимается обработкой цветка.       Мимо них проходит молодой ас со скрипящей пустой телегой. Колесо застревает в грязи, и он, бранясь, начинает откручивать его. Через несколько минут он отставляет колесо к стогу сена. Краем глаза она замечает движение, словно кто-то прячется ближе к деревянной стене, но отвлекается на группу, помогающую асу перенести сломавшийся транспорт. Все как один похожи друг на друга: молчаливые, с вытатуированными рунами и солнцами под серыми хлопковыми рубашками. Похожие на обычных людей, но одновременно отличающиеся от них.         Скрупулёзно и медленно: бутон за бутоном. Гермиона обдирает лепестки, раскрывает ладонь, и очередная порция летит вниз. Наверное, столько будет достаточно. Пятый раз, когда Гермиона применяет перетёртые лепестки в зельях, чтобы приглушить боль дракона. Ей приходится увеличивать дозу, но, возможно, в этот раз рана окончательно затянется после применения заклинания. Доверие между ней и животным укрепилось достаточно. Самое время познакомить с ней того, кто мрачно созерцает надпись, выскобленную на камне, утащенном с поля. Его реакция походит на её в первый раз: растерянность. Пазлы складываются в ясную картинку, и Гермиона вспоминает, как Луна настырно навязалась им в путешествие. Новый пункт добавляется в список, который она будет вынуждена выполнить по возвращению.         — Как нелепо, что мы сразу же не догадались, — бормочет он, сжимая руки в замок. — Хотя разбери что-то в этих дневниках сумасшедшего. У Лавгуда отвратительный почерк и манера повествования.         Малфой хоть когда-нибудь бывает довольным? Наверное, очень редкое зрелище.       — Отец Луны горазд сочинять необычные вещи. Хотя после всего многое не кажется выдумкой, — отстранённо говорит Гермиона, концентрируясь на движениях пальцев. — Судя по «Придире», его знаниям о дарах и эксцентричным привычкам… Может, маги просто не признали в нём гения. Может, он знал о цветке. Как знал о Дарах.       От Ксенофилиуса Лавгуда у Гермионы до сих пор двоякие ощущения. С одной стороны, она не из тех, кто судит людей за «уникальное» видение мира. Пусть ей и претит подобное. С другой стороны, она не удивится, если где-то на страницах дневника Лавгуд спрятал нечто важное, а они не могут догадаться ограниченным нормальным рациональным сознанием.         — Итак, Грейнджер, Лавгуд был здесь и настрочил кучу бреда, но ничего полезного, — Малфой вздыхает. — После того, как умерла Чарис Крауч, мать выкупила их земли. Клянусь, ни за что бы не дал ей сделать этого, если бы знал, что вляпаемся в долгосрочный договор аренды с ними.         — Они сотрудничали с вами после войны?         — Да. Мне постоянно приходилось присутствовать на сделках Лавгуда по продаже семян. Но… Из-за другой работы.         — Семян? — настороженно спрашивает Гермиона, отвлекаясь от нахально наблюдающего за ними с другой стороны площади Дугла. Малфой хмурится, когда понимает, что она имеет в виду.         — Сейчас я думаю, что это был тот проклятый чудодейственный цветок. Прекрасно.         Так всё-таки отец Луны знал. Почему он не сказал им?         Пока мысли складываются в предположения, Гермиона бросает:       — Думаю, деньги Лавгудов не помешали тебе с матерью, Малфой. Учитывая, сколько бумажной волокиты поступало в Министерство на обжалование заключённых с вами договоров.         — Разве ты не работаешь в Мунго, кудрявая? — бурчит он. — Откуда столько информации о судах?         — Гарри был крайне раздражён, когда вместо того, чтобы расследовать убийства, его прикрепляли к гражданским процессам. Я выслушивала его жалобы каждые выходные, а это просто осталось в памяти.         Малфой тушуется, а Гермиона замечает это, только когда заканчивает. Судя по выражению его лица, слова Гермионы что-то пробудили в нём. Игнорирование — лучший выход. Пальцы терзают бутон, и спустя несколько минут Малфой прерывает неловкое молчание, возникшее между ними.         — Грейнджер, ты… Тогда твоё заклинание…         Ах, вот оно что. Прошло столько времени, что Гермиона успела забыть, что когда-то у неё было желание доказать, что справедливость действительно существует. В ней всё ещё есть эта часть: с детства она остро чувствует несправедливость в любом её проявлении, и она верит, что перекошенный жестокий мир можно исправить. Для этого надо начать с себя — всегда надо изменять себя, чтобы что-то исправить.         — Я сделала то, что должна была, — пожимает плечами Гермиона. — Суд сам вынес решение.         — Ты правда веришь в легитимность нашего суда?         — Я верю в то, что честные поступки позволяют спокойно спать.         — Ты могла просто проигнорировать вызов в Визенгамот, нет? Промолчать?         Да, конечно же. Она могла бы не участвовать в политике, а прятаться в одиноких палатах и пыльных справочниках. Сосредоточиться на своей работе, не гадать, что происходит за пределами, спокойно жить и не морочить себе голову. В конце концов, большинство так и сделало. Единственное, иногда наступает момент, когда ты не можешь больше отворачиваться. Гермиона недавно поняла это: нельзя отворачиваться. Послевоенные суды были переломом её мировоззрения. Они дали ей понять, что правда достижима, но вместе с тем ложь лучше приживается в обществе. Когда Гарри рассказал ей о Малфое, она не думала долго. Дело было не в нём, а в ней. Она считала, что каждого стоит судить по поступкам, принимая во внимание все сведения. Не важно, кто это — Пожиратель Смерти, магл или член Ордена Феникса.         — Почему я должна была промолчать?         — Ты знаешь, что я сделал? И в чём меня обвиняли?         — Гарри не говорил ничего конкретного. Он попросил меня применить заклинание и дать показания, и я сделала это. Ради объективности, Малфой, ничего более.         Пронзительная горькая усмешка. Гермиона наблюдает, как напрягается его спина. Между бровей залегает складка, и ей хочется разгладить её. Глупая мимолётная мысль.         — В любом случае, зло побеждает тогда, когда бездействуют хорошие люди, — хрипло произносит Гермиона. — Я никогда не буду бездействовать.         Малфой поднимает на неё напряжённый взгляд, и Гермиона ощущает спазм в животе. Будто то, что он скажет сейчас, столкнёт их с огромной силой, либо отдалит, разбросав на разные берега.          На лице залегают тени от пламени. Глаза темнеют. Потрескавшиеся губы двигаются:         — А я бездействовал, Грейнджер. Всю войну я бездействовал. Я отнял жизнь, — голос срывается на шёпот.  — Я наблюдал, как Беллатриса убивает ребёнка. Я ничего не сделал, чтобы предотвратить это. Я должен сейчас гнить в Азкабане, а не сидеть тут с тобой.         Гермиона не находит ответа, который можно было бы выдать сразу же. У неё теряются слова, а напряжение между ними становится ощутимее. Ей нужен жест, эмоция, мысль. Хоть что-то, чтобы заставить мозг работать, как раньше.         Столько вины…         Она не знает, какую именно должна выдать реакцию. Потому что да, Гермиона никогда не согласится, что убийство может быть оправдано войной. Бесчеловечность не может быть оправдана. Но сколько раз она наблюдала за тем, как погибают люди. В том числе по её вине: иногда потому что нет лекарства или, например, не хватает времени. Пока она здесь обдирает цветы, заражённые пациенты страдают. Многое ли она сделала, чтобы прекратить их мучения?         Она клянётся себе, что никогда не поднимет палочку, чтобы произнести смертельное проклятие. Если она убьёт, то переступит грань. Пока Гермиона её придерживается, она целая. Так можно зацепиться за настоящее, заполнить внутреннее молчание. Самое коварное, хотя Гермиона старается убедить себя в обратном, — иногда не бывает выхода. Жизнь покажет, сможет ли Гермиона держаться и не заглядывать за границу. Потому что если она заглянет, то там... Кто она там?       Может быть, колкая и ошарашивающая правда — в каждом из нас есть чудовище. У кого-то оно спит, а у кого-то желает выбраться.       Что же касается Малфоя…         У неё в голове парадоксальная ситуация: её внутренние ценности противоречат новым полученным о нём впечатлениям. Холодная логика, её вечный друг, скрипит, когда она пытается примирить идеалы и чувства. Появившийся недавно нейтралитет мешает, и её грудь стягивает. Ей горько, но вместе с тем она вспоминает Гарри, Рона и то, как накладывала защитные заклинания, смотря на того, кто остался за куполом. Вряд ли кто-то может осудить её сейчас, но если бы она была на трибуне вместо него — вряд ли бы не нашлось голоса, не признавшего её вину. Напротив, она не уверена, что присяжные бы оправдали её.         — Ты жалеешь? — спрашивает она, и видит, как расслабляются напряжённые мышцы его лица. Это похоже на облегчение, и для Гермионы странно, что он настолько чувствителен к её мнению.       Его подбородок дёргается, и он потерянно бормочет:         — Я мог помешать ей. Я мог что-то сделать.         Она медлит, очищает последний цветок и тихо говорит:       — Каждая минута — шанс, Драко.         Тот поджимает губы и качает головой. Будто не согласен, будто совершённое никогда не покинет его.         Гермиона вдруг понимает, что простила его. Как давно она простила его?         Он ловит её взгляд. От зрительного контакта опаляет лицо. И всё же это сближение. Точно, сближение. Они притягиваются. Она — протон, а он — электрон.         — Гермиона, я…          Его неуверенный голос прерывается, когда Дугл резко вскакивает со скамьи и быстро пересекает площадь. Раздаётся гудение голосов, и Гермиона оглядывается, пытаясь понять, что происходит. С горы спускается толпа асов: идут ровной полосой, медленно сходя с холма. Впереди плывёт Фрия, Гермиона узнает её сразу же. Чем ближе, тем отчётливее её заплаканное лицо. Когда они доходят до площади, у неё получается различить фигуру старшего аса-отца, пропавшего из виду неделями ранее. Дугл поддерживает его, а Фрия скрывается в одном из общих помещений для моления. Невыразительный «ох» — всё, на что хватает Гермионы. Боже, у него нет носа. Что, ради Мерлина, он мог натворить, чтобы ему отрезали нос?         — Гоблин, Грейнджер. Ты видишь, что я вижу? — спрашивает Малфой, натягивая привычную усмешку на лицо. — Так и надо ублюдку.         — Мне надо поговорить с ней, — Гермиона скашивает взгляд на корзину. — Отнесёшь цветы в хижину?         — Грейнджер, я не думаю, что сейчас самое удачное время, — предупредительно говорит он.         — Я разве спрашивала?

До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 15 дней 9 часов 44 минуты

      Темнота рассеивается. Блейз убирает палочку, а Патил даёт одну из керосиновых ламп. Воздух тут затхлый, в ноздрях свербит от запаха сырости. Длинные высокие шершавые стены, потолка не разглядеть. Сбоку ещё одна тяжёлая дверь, сливающаяся со стеной. Видимо, она ведёт на следующий уровень.         — Могу поспорить, что место один в один — Азкабан.         — Ты был в Азкабане?         — Я видел дементоров.         — Я никогда раньше не была на маяке, но думаю, что ты ошибаешься.  Тут терпимо, только… Только слишком тихо, — её шепот эхом разносится по комнате. — Жутко.          — Предлагаю развеять тишину шутками.         — От твоих станет хуже.         — Ты не говорила, что тебе не нравится моё чувство юмора.         Патил цокает и отходит от него, а Блейз решает осмотреться. Помещение на первом этаже завалено коробками, бутылками и другой древней дрянью. Слои пыли на мозаичном полу. Каменному цилиндру с колонной в середине всё равно, а у Блейза развивается клаустрофобия. Падма обходит комнату кругом, всматривается в каждый кирпичик, будто планирует, какое оборудование будет в каком углу и как комфортнее расставить койки для больных. Хищный профессиональный взгляд. Блейзу только мечтать о такой увлечённости.         — Нам надо осмотреть всё здание, чтобы понять его вместительность, — тихо говорит она, а Блейз в ответ корчит рожу. Она протащит его по всем этажам, не так ли? Вот чего стоит завести себе девушку.         Холод накатывает спазмами, но тут всё же теплее, чем снаружи. Блейз трёт друг о друга руки. Тишина внутри всё ещё давит на уши.         — Убийственный мороз, сладкая. Хочешь, согрею тебя? — игриво говорит Блейз. — Такими темпами сознание Лонгботтома приведёт нас к ледниковому периоду. Или чему похуже.         — Невилл бы точно одобрил эту идею.         — Ты всё о своём.         — Давай осмотрим второй этаж, — её рука дёргает за проржавевшую петлю. — Думаю, что тут будет что-то полезное кроме спирта и масла.         Дверь скрипит, приоткрывается, впуская тьму с лестницы. Падма вскрикивает и резко отскакивает, врезаясь ему в спину, а после замирает на месте, словно на неё наложили «остолбеней».         — Эй-эй-эй, Патил, ты что, дементора там увидела?.. — он прекращает говорить, когда чувствует пальцами, как вибрирует её тело от тремора. — Всё хорошо?         — Я… Да… — Блейз видит, как она прикрывает глаза и делает глубокий вдох, прежде чем пройти сквозь проход и зашептать: — Это нереально, Падма. Нереально. Это воздействие артефакта, не более.         Видимо, две больных головы. А Блейз-то надеется, что он сможет переложить на здоровую.

До пробуждения осталось: 1 год 8 месяцев 28 дней 10 часов 40 минут

        Переступая порог, Гермиона думает о теории Элиаса. О том, почему они, современные люди, не отрезают носы, а стараются уладить конфликты цивилизованными спокойными методами. Хотя магическое общество до сих пор не брезгует варварскими способами. Конечно, в Азкабан в Великобритании попадают не только невиновные и не только по прихоти, но всё же упомянутых случаев тоже достаточно. Может быть, дело в государстве, потому что маги смыслят себя скорее отдельной социальной общностью, а не территориальным образованием. В любом случае, средневековые порядки сохраняются, а асы лишь показывают изнанку и следствие. Наверное, если бы Элиас знал о магии, то пересмотрел бы свои гипотезы.         Насилие всегда порождение глупости, но оно не уходит, если замалчивать и одобрять его случаи. В каждом жерле жестокости есть свои исключения. Гермиона надеется, что Фрия — одно из таких.         Гермиона долго смотрит на выступающие позвонки под серой кожей, прежде чем сжать кулаки и подойти ближе. Слава Мерлину, они одни в помещении. Ей жизненно необходимо получить информацию о том, как пробраться внутрь замка.         — Мне нужна твоя помощь, — обращается к аске Гермиона. — Фрия?          В ответ она получает молчание. Стражница не двигается, и на миг, кажется, воздух застывает. Гермиона не слышит ничего, кроме своего дыхания. А после её плечи поднимаются, кожа натягивается, тишину разрезает всхлип.          Гермиона хмурится, не зная, куда деть ставшие тяжёлыми конечности. Уходить без ответов не выход, но в ней просыпается жалость от поведения стражницы.         Она прочищает горло, готовится что-то сказать и делает шаг вперёд. Ладонь приближается к лопатке. Прикосновение обжигает холодом, и в этот же момент Фрия поворачивается к ней и шипит, сверкая оскалом:       — Не трогай меня, воровка!         Гермиона отдёргивает руку, хватается за палочку, но алые вены бледнеют, углы смягчаются, и вот вместо обозлённого духа — сухая испуганная девушка. Это происходит не в первый раз, а Гермиона до сих пор гадает, как это связано с превращением.         — Я… — она утирает тыльной стороной ладони щёку. — Что надо, волшебница?         — Что произошло с твоим отцом? За что они так?          — Не твоего ума дело, колдунья. Что надобно?         Гермиона прищуривается:       — Мне надо пробраться в ваш замок. Откуда ты меня привела.         — Невозможно, — качает головой стражница. — Волшебница должна ждать праздника, чтобы уйти вовремя.         — Нам нужна одна вещь…         — Не нужна! — в её больших бледных глазах плещется раздражение. — Нечего делать в замке тебе. Нечего соваться туда.         — Почему это? — недовольно бросает ей Гермиона, хватая её за запястье, и сильно сжимает его. — Я вылечила дракона, а ты обещала ответить на мои вопросы, Фрия. Ты так и не рассказала о детях. Что вы делаете с ними, Фрия? Ты поэтому помогаешь нам, не так ли? Потому что не хочешь, чтобы твоего ребёнка высушили до последней капли крови? Вы убиваете тех детей в клетках? Кто поставляет их вам? Говори!         — Молчи! — вскрикивает аска, пытаясь вырвать руку, но Гермиона лишь сильнее стискивает её запястье. — Молчи, иначе убьют. Делай своё дело молча! Не вмешивайся!         — Так это правда?         — Колдунья слепа. Она ничего не понимает.         — И ты допускаешь это? Ты смотришь, как они раз за разом убивают детей и других людей? И тебе всё равно?       — Slepptu!         — Ты скажешь мне, или клянусь, я… — её прерывает крик. Глаза Фрии блестят, а губы растягиваются в страшной непривычной улыбке. Гермиона отшатывается.       — Byrjaði...         Слышится ругань. За ней следует звук падения тела, расквасившего грязь. Чмак-чмак. Возня. Гермиона оглядывается через плечо. Малфой пытается подняться, его ладони скользят по рытвинам, но как только его туловище двигается вперёд, нога врезается ему в грудь, и он падает. Худой жилистый ас поднимает его за грудки, и Гермиона тут же срывается с места.

До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 15 дней 8 часов 4 минуты

      Комнаты, комнаты, комнаты. Кавардак, холодрыга, мрак. Темнота запутанных ходов, предостерегающие двери. Монотонная ходьба с уровня на уровень. Кто бы мог подумать, что ступенька за ступенькой за ним по пятам будет красться тишина, а Блейз будет бояться её. У Патил лицо бледное, как у призрака. Словно она снова что-то увидела между первой и последней ступенькой ракушки-лестницы. От подъёма Блейз задыхается, а язык запинается на невысказанном слове, опухает во рту. Молчание — Блейз не выносит молчание.         Тяжёлая каменная дверь. Плечо врезается, толкает, пока ветер не обжигает, чуть не сбивает с ног. На вершине хуже, чем на суше — на двоих своих раскачиваться и падать. Тут наедине со сгущающейся, заливающейся в его глотку тоской в полноту получается прочувствовать вес вечности. Небо, содрогающееся от грома, скоро всполыхнёт и прожжёт их. Каждое событие, независимо от того, заражение ли это смертельным вирусом или слепящая зарница, отдано им во владение. Точнее, поправляет себя Блейз, во владение случая.         Их оставили.       Раз из раза Блейз убеждается — их оставили.         — Как думаешь, как скоро они вернутся за нами? — дрожит голос Падмы, когда он подходит к краю и оглядывается. Глаза чёрные-чёрные, а лицо всё такое же — бледное и убитое.         — Кто именно?         Она теряется, и Блейз вспоминает, что ему, между тем, надо выпить, но нельзя. Она запретила ему.         — Все. Гарри, Гермиона, Малфой?         — Что ты видела?         — О чём ты? — шелестит её голос, а Блейз подходит к ней и сжимает её голову пальцами. Встряхивает.         — Когда мы проходили на второй этаж, ты остановилась как вкопанная. Что ты там видела?

До пробуждения осталось: 1 год 8 месяцев 28 дней 10 часов 25 минут

      Пасмурный день с привычным туманом-спутником. Капли крови, взлетающие от удара кулака в щёку. Хруст. Поднятые в защитном жесте бледные руки. Удары, дробящие и заставляющие её ускориться. Пелена мороси мешает разглядеть, как именно ас снова и снова бросается на Малфоя. Локти поднимаются вверх. Шлепок. Стон. Малфой тянется за выбитой палочкой. Оплеуха, а после бледные клешни сжимают горло. Он душит его. Рассыпанные, словно из другого мира, краснющие бутоны в цвет ссадин. Круги на поверхности луж. Вокруг зеваки хлопают глазами и наблюдают. Никто ничего не делает. Никто никогда ничего не делает.         Ярость коротит настолько, что Гермиона готова поклясться — у неё на кончиках пальцев вибрирует электричество. Привычка подавлять эмоции приводит к тому, что из глубины поднимается бурлящий поток злости, но она не отдаётся ему. У Гермионы горит лицо, настолько сильно бьётся сердце, что скоро пробьёт рёбра и вылетит через лёгкое. На языке вертятся уродливые и жуткие проклятия, о которых обычно она даже не думает.         В глазах рябит, пока она пересекает площадь. Злость, чистая и совершенная, охватывает её лихорадкой. Шаг за шагом, стискивая палочку, чтобы швырнуть заклинание, но блестящий барьер останавливает чары. Искры летят в сторону, а Гермиона оборачивается к Фрие, которая щёлкает пальцами.          — Пропусти меня, — она не узнаёт свой голос. — А ну пропусти меня!         У неё лицо такое, словно Гермиона двухлетний ребёнок, которому невдомёк. Аска смотрит так, будто происходит что-то вполне себе допустимое. Вполне себе очевидное, вполне неизбежное.         В её голове что-то новое, чужеродное. Оно страшное, Гермиона боится коснуться его.         Надорванный хрип. Счёт на секунды, если она задержится, то чужие руки задушат его. Гермиона дёргается, чтобы произнести заклинание. Палочку выбивает из рук: древко ударяется об истукана из дерева, тушит свечу и преодолевает стоящее одинокое колесо, закатывается в стог сена.          — Фрия, пожалуйста, — умоляет Гермиона и снова смотрит на аса и его руки на шее Драко. — Он убьёт его!          Лицо аски не меняется, настороженное и грустное. Куда хуже её молчание — разочаровывает.         Молчание всегда превращает насилие во власть. Гермиона не будет молчать.         Гермиона пытается унять дрожь от ярости, охладить ум, переполненный мыслями. Ей надо успокоиться, надо найти логический гуманистический путь. Ноги Малфоя дёргаются, лицо распухает от новых ударов. Пальцы сведены судорогой. Боже.         — Пожалуйста, хватит, — вскрикивает Гермиона в сторону Дугла. — Хватит! Фрия, прикажи ему! Немедленно!         Щипание в глазах. Мерлин, столько бессилия. Словно она в трясине, барахтается и пытается выбраться. Подошва аса втаптывает бьющуюся в судорогах ладонь Малфоя в грязь, и, боже, он кричит. Так громко, так пронзительно. Фантомная боль в пальцах. Изнутри её скручивает, и она сама переходит на крик:       — Фрия, ты слышишь меня? Останови его! Останови его, чёрт возьми. Зачем?       Аска не двигается.       — Да что с тобой не так?!       От шёпота у неё свербит в голове:       — Ты должна быть хорошей волшебницей. Прекрати злиться. Прими судьбу.         Ты же хорошая девочка, Гермиона. Хорошая девочка.       Хорошие девочки не злятся, Гермиона.         Эхо слов матери раз за разом разносится в её голове. Если до этого ярость была под поверхностью, то теперь всё взрывается. Ярость снаружи, пенится и обжигает. Перед глазами — белые вспышки, её трясёт. Сжимает зубы и дёргается в сторону. Аска смотрит на неё с опасением, на что Гермиона поднимает брови и бросает ей злое: «Клянусь! Если я ещё раз только увижу тебя, убью».       Всерьёз ли она сейчас? В любом случае, слова ощущаются, как нужное и необходимое.         Ей не нужна палочка, чтобы остановить происходящее.         Не трогай его. Не трогай его. Не трогай его.         Снова и снова, вместе с голосом матери фраза бьётся в её сознании.         Несколько пар бледных глаз ловят её движение, следят за ней, пока она двигается. В толпе, собравшейся под крышей, поднимается перешёптывание. Морось усиливается, перерастает в дождь. Ступни приминают колосья травы, втаптывают их в грязь. Механически ноги несут вперёд, а рука отталкивает прохожего. Для неё наступает тишина, почти мёртвая, когда Гермиона тянется к голому плечу навалившегося на Малфоя аса. В этот момент ярость перекрывает любые другие эмоции, и она со всей силы дёргает за длинные, спутанные волосы. Так, что, наверное, выворачивает себе сустав. Низкий вскрик, полный боли. Ас падает назад, хватаясь за голову. Обе руки Драко взлетают к горлу, он выпучивает глаза и ловит воздух открытым ртом с разорванным уголком. Кадык пачкают окровавленные пальцы.         Колени врезаются в твёрдую землю, и Гермиона закусывает губу от жжения. Боже, месиво сине-алых мазков на коже. Правый глаз заплыл, а на скуле красная ссадина — на её месте скоро расцветёт гематома. Ему скорее всего раздробили все кости на правой ладони. Руки обхватывают его шею, аккуратно приподнимая голову. Драко давится, и она чувствует, как не может проглотить ком. Надо поднять его, унести дальше. Дальше отсюда.       Быстро, не думая, она подхватывает его под мышки, поднимает и упирается подбородком в лоб. Чёрт, ей нужна палочка. Ей нужна палочка.         Ас встаёт, расплёскивая мутную воду из луж. Гермиона пытается двигаться назад вместе с Малфоем. Он стонет.         Ас ближе, а усталость сильнее.          Мерлин, палочка. Вот там, в метре. Остриё древка, зарытое в луже. Она тянется к ней рукой, но далеко.       Чёрт. Чёрт. Чёрт.         Гермиона ползёт по грязи, ощущая её неимоверно вязкой. Болото. Мышечные волокна напряжены до предела. Настолько натянуты, что могут порваться, но Гермиона сжимает зубы и двигается вправо. Ас успевает раньше неё, выхватывает древко и подбрасывает. Гермиона ненавидит его. Так сильно, так искренне, что хочет раскрошить, переломать кости.         — Ты… — показывает жёлтые зубы Дугл из-под зататуированных губ, покачивается. — Ты… любить его?         Дождь тарабанит, и она концентрируется на каждом движении. Гермиона морщится, встаёт, перехватывает под мышки Малфоя и зло бросает асу:       — Иди к чёрту.         Хохот. Ас нагибается и резко делает выпад в их сторону. Его жилистые сильные руки вцепляются в лодыжки Малфоя, и они сверлят друг друга взглядами:       — Так всё-таки любишь его?         — Уйди! — шипит Гермиона, ощущая ярость на кончике языка. — Пошёл вон отсюда!         Малфой болезненно мычит, а ас усмехается.        — Ты любишь его? Любишь его?       — Иди к чёрту, ублюдок! — выплевывает она ему, потянув тело Драко за собой.         За секунду его мощная ладонь взлетает с щиколотки Малфоя. Острая боль в макушке, её тянут за кудри в противоположную сторону. Гермиона брыкается, борется, пытается выбраться. От крика связки перенапрягаются. Ногти впиваются в плоть, и ас издаёт шипение, отпуская её. Затылок ударяется об землю — белая вспышка под веками. Кто-то поднимает, грубо выворачивает ей руку. Мир вертится, когда Гермиона открывает глаза. Звуки смешиваются. Сверху свисающие лохмотья, бледная татуированная кожа и сумрачное небо. Наверное, скоро оно упадёт. Точно-точно, упадёт и придавит её.          Её дёргают вперёд, но Гермиона не сдвигается с места. Холодное, скользкое прикосновение к щиколотке. Через силу она поднимает голову и видит лицо Драко. Кровавая ухмылка, он кашляет, но тянет её на себя. И она благодарна ему. Сознание проясняется, становится острым, стремительным.       Что-то ядовитое на исландском, но Гермиона снова брыкается, вырывает руку, встаёт и бьёт аса ногой в пах. Тот сгибается вдвое, кряхтя, а Гермиона перебегает к Малфою, борясь с головокружением. Она помогает ему подняться на ноги, поддерживая за талию. Капля крови попадает ей на ладони, когда он кашляет. От вида его скрюченных пальцев её мутит.         — Нам надо бежать, слышишь меня? — говорит она ему. — Драко, ты сможешь бежать?          — Hann hefði átt að vera drepinn strax. Helvítis skipun drottningarinnar! — до ушей доносится разъярённый крик аса.          Он направляется к ним, яростно сверкая глазами. Взгляд Гермионы резко падает на высокие стебли, накоренившимся вправо от порыва ветра.         Чёрт, даже при лучшем исходе они не успеют добраться до травы с площади и сбежать от Дугла. Палочка слишком далеко, а они с Малфоем слишком медлительные. Чёрт, Гермиона! Думай! Думай!         — Þegiðu! Allt sem er ætlað mun rætast!— приглушённый голос Фрии перекрывает дождь. — Gerðu eins og þér er sagt.         Дугл с каждой секундой всё ближе. Ноги Малфоя подкашиваются, но она удерживает его. Волосы лезут в глаза. Ливень усиливается. Взгляд судорожно бегает в поисках решения. Чёрт, они...       На неё накатывает опустошение. И усталость. Невыносимая. Она видит в красках, что будет, если их поймают. Нельзя. Нельзя. Думай!       Вдруг сбоку раздаётся нечеловеческое рычание, и из стога сена выпрыгивает чёрное существо. Гермиона замечает ветки, испачканные-израненные конечности, а там, за ним, свою катящуюся палочку. Вот оно!         Существо бросается на аса, отпрыгивая от земли и вереща. Вцепляется ему в волосы, раскачивает, царапает. Гермиона отстраняется от Малфоя и быстро подбирает древко, а когда оборачивается, то видит чудовищное детское личико. Дугл быстро с ним расправляется, бросая на землю. Ребёнок пищит и воет, и вслед за этим асы двигаются и указывают на неё пальцами. Ропот разносится в наблюдающей до этого молчащей толпе. Несколько асов-мужчин вскакивают, пока Дугл тычет в них своим узловатым пальцем.         — Грейнджер, это…         — Что?         — Тот ребёнок… — хрипит он. — Это она.         — Нам надо бежать.         — Мы не можем бросить её, — слабо протестует Драко, сжимая её плечо. — Нет. Только не так. Не снова.         — Мы не бросим её, — уверенно говорит Гермиона, наблюдая, как охранники-асы пытаются усмирить ребёнка-чудовище. Её зубы сжимаются. Она дёргает сопротивляющегося Малфоя за здоровую руку, и тот поддаётся ей, снова и снова оглядываясь. Она с усилием тащит его с площади, скрываясь в высокой траве.       Гермиона не бросит её. Более того, она освободит каждого ребёнка и выжжет это место дотла.          Иногда на насилие не хватает слов. Иногда наступает момент, когда нельзя отворачиваться. Гермиона дошла до него.  

До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 15 дней 8 часов 2 минуты

        — Что ты видела, Падма? — вновь повторяет Блейз, а та смаргивает слёзы и выпутывается из его рук. Ветер закручивает её волосы, когда она упирается предплечьями в железное ограждение. Молчание Падмы потрошит его, от него у Блейза в грудной клетке расходится дыра, давняя и наспех зашитая. Возможно, в каждом из них — дыра, и оттуда стоит черпать вдохновение. Или смысл. Так было бы куда проще.         — Ты когда-нибудь думал… — она облизывает губы, оглядываясь на него затравленными глазами. — Кто определяет, кому заболеть, Блейз?          — У кого-то там наверху прекрасное чувство юмора, — тянет он. — Получше, чем у меня.         Падма грустно улыбается и прячет взгляд, закрывается:       — Почему… Почему сейчас? Почему она?         Он сразу же догадывается, о ком вопрос. Вот кого она видела там. Грёбаная сфера, очевидно, эксплуатирует чувство вины, которого навалом у каждого.         Сестра Падмы лежит в постели на острове, а её призрак преследует и заставляет сходить с ума. Вот какова действительность.         — Почему Бог допустил это? Разве он не знает, что делает? Почему он не помогает нам?         Блейз вздыхает и встаёт рядом с ней, вглядываясь в размытую полоску горизонта. Море бушует, проваливаясь за край.         — Я думаю, он просто забыл о нас, — выдавливает он. — И теперь нам суждено умирать в молчании.