Прометеус

До пробуждения осталось: 1 год 8 месяцев 28 дней 5 часов 15 минут

      Беги, когда не остаётся сил бить. Запас его сил истощился очень давно. Если быть точнее, на прошлом пролеске, а может быть, ещё раньше, когда они чуть не упали на спуске, поскользнувшись на мелких острых камнях. По правде, он понятия не имеет, где они. Единственный ориентир — Грейнджер впереди. Плечо прошибает болью: отголосок пульсирующей агонии.       Драко не из тех, кто сохраняет надежду. Драко не верит в совпадения. Его приоритет — реальность. Лучше сразу знать, когда упадёшь и сломаешь шею, не правда ли?       Драко презирает идеалистов, борцов за будущее. Частично, так как не понимает, частично, потому что так легче смириться с участью. Перспективы его не вдохновляют, да иногда он с удовольствием захлопывает дверь, отгораживаясь от реальности. Выключает свет, потому что так легче. В темноте всегда легче.       Вера в лучшее не его удел — он никогда и не утверждает обратного. Его неполноценная душа куда ближе к тому человеку, который раздробил его пальцы в мелкую костяную крошку, чем к той, которая спасла ему жизнь. Грейнджер, сжимающая его руку, — размытый образ в пелене хаоса. Сильная хватка, мерцающие в тумане глаза и несгибаемая воля к жизни.       Каждая секунда — шанс, Драко.       У тебя доброе сердце, Драко.       Она вторгается в его жизнь так, как метеорит врезается в землю. Может быть, поэтому поверхность под ногами трясет, или всё же это следствие влажной раны на его затылке?       Драко видел многих: плевавших, разочарованных, потухших и сломанных. Тех, кто отлично умеет лгать себе. И тех, кто боится открыть глаза, чтобы взглянуть бездне в лицо. Драко знает себя: если бы не Грейнджер, то он бы предпочёл отсидеться и понаблюдать, как другие спасают то, что осталось. Не мудрено: жизнь пережёвывает, если высовываешься. Все они похожи. Все они отвержены и потеряны.       Грейнджер другая. Всегда была. Внутри Грейнджер горит огонь. Да только Драко никак не может решить: греет он или сжигает? Да и вряд ли она сама знает.       Но Грейнджер другая: это меняет многое.       Она что-то кричит ему, а голоса за спинами громче и громче, оглушают и сдавливают. Бежать, когда из-за болевого шока белые вспышки под веками — затея, изначально обречённая на провал, но Драко старается. Привкус железа на корне языка. Боль разрывает руку; в голову будто вкрутили шуруп. Он слизывает выступивший пот над верхней губой.       Голоса за спинами слышны всё ближе, а взгляд концентрируется на полоске серости, перетекающей в тёмное море. Грейнджер резко останавливается, мыски тормозят, и несколько камней скатываются вниз и исчезают призрачной точкой в воющих гребнях внизу — обрыв. Под зубьями скал бурлит вода: волны хлещут и ревут, словно дикие тёмные духи. И чем дольше Драко смотрит вниз, тем ближе леденящая бездна. Хотя он и не боится высоты, у него все равно сжимается желудок от спазма. Тянущее чувство под ложечкой. Наверняка им придётся прыгать. Драккл, кровь приливает к лицу. Сознание проясняется, появляется неожиданная кристальная чистота. Драко впервые замечает, что не чувствует боли в руке, как раньше.       Грейнджер оглядывается. Её рука с палочкой инстинктивно дёргается. Вторая поправляет ремешок сумки на плече: Гермиона предусмотрительна и сосредоточена. Он вспоминает, что потерял свою палочку. Точнее, Дугл отнял её у него, пока крошил его лицо кулаками. К гоблину, разве это имеет значение? За спиной приглушённое сине-зелёное сияние, похожее на могильные огни. Они всё ближе.       Грейнджер заглядывает за край, в неизвестное и пугающее.       — Тут не больше десяти метров. Готов? — раздаётся её осторожный голос. Драко снова возвращает взгляд к тёмной бездне: расстояние не слишком большое, но с твёрдой поверхности воспринимается, как огромное. Горло слипается. Узел в желудке стягивается крепче.       — Удивила, — издевательски тянет он. — Прошу, Грейнджер. Ты первая.       Если у Драко всё ещё есть силы выдавливать из себя сарказм, значит жизнь продолжается. Всё не так паршиво, как он изначально предполагал. Грёбаное великолепие.       В ответ на его слова её исцарапанное от мелких веток лицо светлеет, и она слабо улыбается уголком губ. Закатывает глаза.       Что-то между ними всё ещё остаётся по-прежнему. Грейнджер протягивает ему руку, и он вкладывает свою ладонь в её. Сжимает мёртвой хваткой — они разделяют страх. Взгляд её не похож на то, с чем он сталкивался в их совместном прошлом. До этого внимательные глаза Грейнджер постоянно анализируют, презирают, осуждают. Всегда насквозь: раскладывают на мелкие детали, чтобы раскидать по плюсам и минусам. Сейчас же её взгляд полон робкой надежды, волнения, а вместе с ним новых чувств. Гермиона — его искаженное отражение. Драко может поклясться, что невидимые нити приковывают его к ней. Словно дальше во всех вариациях будущего им снова и снова придётся делать шаг в бездну. Вместе.       Это пугает его хлеще, чем предстоящий полёт.       — На три, — Драко читает по губам. — Раз…       Одновременный шаг к краю. Внизу глубина, волнуется и ждёт их в сковывающие объятия.       — Два…       Гул голосов за спиной. Наверное, преследующих фанатиков уже не больше, чем в десяти метрах от них. У Грейнджер ладони горячие. Как и сердце — большое, горячее. Он снова смотрит на аспидное море и ощущает жалящий страх. Тени над ними сгущаются.       — Давай!       Секунда — Грейнджер шагает в пустоту, а он следует за ней. Их крутит, переворачивает в воздухе, её пальцы выскальзывают из его хватки. Желудок прилипает к позвоночнику. Лёгкие дерёт. Его последняя мысль, прежде чем погрузиться в пучину, — бездна внутри него, и он не боится её.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 8 дней 6 часов 50 минут

      Сон не дарит ей нужного отдыха. Когда Луна открывает глаза на кровати двумя часами ранее, она словно выныривает из липкой смолы. Во сне повторяется выстрел. В реальности он преследует её слабым эхом, когда пальцы ног касаются пола.       Сейчас она находится в кресле в мастерской,где отец варил зелья, а взбудораженный Невилл с сажей в волосах вертится по комнате вокруг неё.       От клумбы цветов справа от него исходит сиреневое сияние. Иронично, что «дезариум» так схож с её любимым цветком. Ещё ироничнее, что отец сравнил её с фиалкой, зная о том, что несёт будущее. Волшебные фиалки произрастают там, где умирают волшебные существа. Элементы, выделяющиеся при гниении, насыщают их лепестки, и те светятся и парят в лесах. Обманчивая красота скорби: в смерти нет ничего прекрасного. Луна познала это на практике.       — У тебя нет перетёртого рога единорога? — кряхтит Невилл, дотягиваясь до верхней полки пальцами. — Что-то я…       — Вторая банка слева.       — Спасибо.       — Мы только в прошлом месяце пополнили запасы.       — Есть ещё идеи, где твой отец может быть?       — Есть, но мы только что вернулись оттуда.       Между ними тяжёлое молчание — ни один не может найти нужных слов. После того, как Джинни покидает её, печаль, сковывающая обручем грудную клетку, усиливается. Проблема в том, что она никак не может собраться и уговорить себя действовать дальше. Ей мешают голоса, создающие постоянный жужжащий фон. С каждой минутой они все громче: так спадает влияние блокираторов. Свора псов, бьющаяся о колючую проволоку.       Пар поднимается от котла. Невилл отпрыгивает от кипящего зелья, сознание Луны в очередной раз переполняет шепчущий рокот. От него веет холодом. Призрак нависшей угрозы в воздухе — до того, как он отправился в Министерство, этого не было.       Что-то новое… Он принёс с собой что-то новое…       Невилл поворачивается к ней, закатывая рукава и убирая взъерошенные волосы назад. На белой ткани расплываются два рваных черничных пятна. Он вздыхает, а Луна гадает, насколько шокировала его её тайна. Тянуть больше не было смысла: Невилл и так постоянно задавал вопросы, пока готовил ей зелья. Она ожидает любую реакцию, но не молчаливое удивление. Невилл внимательно слушает, нарезая ингредиенты, иногда прерывается и хмурится. Они заканчивают одновременно: она — рассказ, а он — свои монотонные действия.       — Как это чувствуется? — мнётся он. — Как ты… Ну… В смысле…       — Что именно?       — Что ты чувствуешь, когда… — он отводит глаза и вздыхает. — Как ты…       — Как я чувствую, что кто-то умрёт?       — Да! — с облегчением говорит Невилл, опуская длинные узловатые пальцы на колени. — Именно это я и хотел спросить.       — Не знаю… Это… Как холод? — шепчет Луна. — Но не тот, из воспоминаний о первом снеге? Нет, это больше тоска… Словно ныряешь в Ирландское море. Бездна холода, а ты один… И она душит тебя. Я часто вижу то, что скоро исчезнет. Точнее, людей, которые скоро умрут.       Она вспоминает отёкшее лицо мертвеца. Хаос, неконтролируемый и холодный, пробирается под кожу и будит зародыш чего-то зловещего и отталкивающего.       — И ты никогда не задавалась вопросом, откуда у вашей семьи эти способности?       — Мама не вдавалась в подробности, — Луна опять пытается выцепить какое-то отдалённое объяснение из детства, но ничего не приходит в голову. — Я думала, что… Это просто дар к прорицанию, понимаешь? Немного необычный, но тем не менее…       — А эта метка? — Невилл указывает на угольный знак на ладони. — Я никогда раньше такого не видел. После прибытия ты попросила меня повысить дозу. Я, честно признаться, хотел отказать из-за побочек, но раз ты говоришь, что принимаешь зелье с детства…       — Раньше не было голосов, — горько говорит Луна. — Теперь они постоянно в моей голове. Даже сейчас.       — Голосов? Чьих?       — Других банши. Они появились после… После того, как я встретила их. Блокиратор помогает мне справиться, но…       — Ты думаешь, они знали о столкновении с тобой? — Невилл трёт подбородок и восклицает: — И как, Мерлин, это работает? Они общаются с тобой или что?       — Могли знать, — пальцы прижимаются к вискам. — Голоса… Не знаю, как описать. Словно моё сознание разделено, понимаешь? — она напрягается, вслушиваясь в глухие неразборчивые отголоски. — В них столько злости…       — Нам нужен кто-то, кто мог бы проанализировать нейронную карту твоего мозга, Луна. Кто-то, разбирающийся в проклятиях и их воздействии на психику. Думаю, эта метка действует, как артефакт, и она активировала что-то в твоей нервной системе.       Сосредоточенное лицо Гермионы всплывает в памяти. Невилл грустнеет, а Луна не знает, как поддержать его. Она не уверена, что Гермиона и Малфой живы. Она бы хотела верить, что они выбрались, но судя по рвению банши убить Джинни… Неужели и её мать испытывала всё то, что Луна пережила?       Ещё хуже, если их появление в Исландии было предвидено и спланировано. Растущая внутри бездна должна подгонять её, но всё, что ощущает Луна, — паралич. Словно пытается проснуться, находясь в осознанном сновидении. Страшно, что она может стать кем-то из тех монстров, которые постоянно беснуются в её сознании.       — А когда в первый раз ты… — Невилл явно подбирает слова. — Когда ты обнаружила, что ты… Что ты не такая, как все?       — Сны, — потерянно шепчет. — Я всё время видела сны.       В детстве дни наполнены беззаботностью, а ночи — повторяющимися тревожными грёзами. Ещё до того, как она впервые встречает ту девочку, Луну преследует предчувствие. Словно её опутывает прохладная вуаль, но тепло рук матери и лягушки, прыгающие в камышах, завлекают её куда больше мыслей о смерти. В один из вечеров уходящего лета после того, как Пандора помогает ей засушить аконит для гербария, Луна направляется к отцу, собирающему икру коровниц. Каждый четверг он спускается к ручью, чтобы наполнить опустевшие за неделю приготовления зелий банки. Ноги несут её вниз по холму от дома, и в какой-то момент ей кажется, что она воспарит от скорости. Зелёная листва над головой мелькает, смешивается с солнечными зайчиками. Стрекоза пролетает мимо носа. Потоки тёплого ветра приподнимают волосы, и пряди щекочут нос.       Ноги промокают, когда она останавливается — противное, склизкое чувство. Фырчание. Отец мягко улыбается, когда замечает её. Сдувает цветок с ладони. Фиалка приземляется в её ладонь, источая приглушённое сияние. Луна разглядывает её, завороженная таинственной красотой. В костяшки утыкается скользкий прохладный нос, и она ойкает. Рядом с ней мотает головой жеребёнок: его золотистая шёрстка сияет от лучей, проглядывающих сквозь кроны. Тёмные глаза осматривают Луну, и она улыбается, легко касаясь его шевелящихся ноздрей. Его теплый шершавый язык слизывает цветок с её руки.       — Где твоя мама? — хихикает Луна, когда жерёбенок снова трётся носом об её руку. — Ты красивый, дружок.       Луна резко отдёргивает руку, раскрывает глаза и приоткрывает рот. Нет-нет-нет.       — Папа, папочка, что это… — пораженно шепчет Луна, рассматривая, как рука отца двигается по короткой светлой шерсти скрытого от неё животного. Когда отец смещается, у неё получается разглядеть копыто и часть рваной раны насыщенного алого цвета. — Папочка, что это?       Подсознательно она уже знает, что это, но детская психика Луны со всей силы оттесняет предчувствие.       — Кто-то ранил единорога, розочка, — отец обращает к ней приободряющий взгляд. — Не волнуйся, с ней всё будет хорошо.       Луна качает головой и уверенно говорит:       — Не будет.       — Почему же не будет, Луна?       Холод наваливается, как тогда, в далёких, затянутых дымкой видениях. Луна уверена, что, когда в следующий раз она придёт на это поле, оно полностью зарастёт фиалками.       — Мы не можем помочь ей, — всхлипывает она, и отец оглядывает её задумчивым взглядом. — Не можем помочь ей. Нет-нет, не можем помочь ей.       Голос Невилла вырывает её из воспоминания, и Луна несколько раз моргает, чтобы сбросить с себя наваждение.       — У тебя вещие сны? Как часто?       — Бывает, но они не всегда понятные…. — она вспоминает спутанные отрывки. — В любом случае, эти видения, Невилл… Всё равно что лабиринт. Никогда не знаешь, куда они приведут тебя.       — Что плохого в том, чтобы видеть будущее? Пусть оно и смертельное.       Люди, которые хотят заглянуть в своё будущее, сразу же меняют его. Как показывает история, никто не хочет довольствоваться увиденным.       — Это болезнь, Невилл. Так считал папа, и я понимаю его.       — Банши считают, что это дар.       — Магия — это дар, а это… Как думаешь, может стать хуже? Вдруг они окончательно возьмут контроль над моим сознанием?       Невилл чешет переносицу синими пальцами, прежде чем отвернуться к зелью и уверенно сказать:       — Мы найдём способ предотвратить твоё превращение. Его, скорее всего, можно замедлить. Моя командировка должна помочь.       Луна хмурится, когда щёк касается новая волна холода.       — Ты получил разрешение на выезд?       — Кингсли сейчас не до меня, но я смог выпросить несколько портключей в разные страны. Отказался давать мне команду, чтобы вызволить Гермиону, — его голос наполняется разочарованием. — Хотя бы согласился на что-то. А, может, ему просто хотелось отделаться. К нему стояла очередь из чиновников. Все взвинчены. Рон даже не заметил меня, когда направлялся к нему в офис. Вначале отправлюсь на восток. Поговаривают, что там обскуры привели к вспышке неизвестной болезни. Хотя последние упоминания в газетах об этом были два года назад.       Звук выстрела становится всё отчетливее, и она непонимающе хмурится.       — Это надолго?       — Месяц, два? Я подготовлю достаточный запас зелий-блокираторов и надеюсь, что к этому времени вернётся Гермиона и сможет проанализировать твоё состояние. Пока Джинни присмотрит за тобой.       — Невилл… Может, останешься?       Она не зря задаёт этот вопрос, потому что сама не уверена, откуда у неё подобная смена ощущений. Картинки в голове — калейдоскоп. Всё ещё довольно неясное.       — Не знаю, Луна. Я… Я почему-то чувствую, что должен сделать это, — хмыкает он, помешивая бурлящее зелье. — Как ты говоришь — рок? Наверное, это мой рок. Всё идёт, как идёт.       Всё идёт, как идёт. Или же всё-таки у кого-то есть сила вмешиваться?       Будущее — запутанный лабиринт, из которого нет выхода. Если её грёзы становятся вариацией реальности, то как граница между сном и явью сотрётся окончательно? Луна чувствует, где она сейчас, где была и где будет. Может быть, хаос пробирается в мир через сны, из глубины. Луна не знает, что спрятано на дне пропасти. Луна боится узнать. Как бояться жить и умирать одновременно. Вместо это она дрейфует между мирами, ощущая, как отдаляется и деформируется её сознание.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 8 дней 8 часов 8 минут

      Их выбрасывает на берег или они доплывают до берега — Драко не имеет ни малейшего понятия, как им удалось выбраться. Всё, что удаётся вспомнить: боль от удара, через секунду — сковывающий холод, а дальше — титаны-волны. Его голова снова и снова скрывается под водой. Драко бултыхается, как дохлое русалочье отродье в стеклянной банке. Уши закладывает. Не проходит секунды, как он захлёбывается, и его в очередной раз прокручивает течение. Тело врезается во что-то плотное и тяжёлое, а после кто-то вытаскивает его за шиворот вверх. Испуганные глаза Грейнджер, её пальцы, вцепившиеся ему в плечо, но вместе с тем облегчение, что она жива. Здесь, рядом, пусть они и разделяют риск быть погребёнными водой. Пузырьки разлетаются в стороны, когда он выдыхает воздух. Их уносит куда-то влево. Носоглотку раздирает от соли. Драко ловит воздух ртом, выныривая. Ноги работают. Полоска тёмной земли маячит впереди, и Драко мысленно цепляется за неё.       Мерлин, он удачливый сукин сын, иначе бы их с Грейнджер тела насадили на скалы, и всё бы закончилось. Прыжок со скалы — самоубийство, но у них не было выхода. Сколько раз ещё у них точно не будет выхода? Жизнь подгоняет к пропасти, думать не остаётся времени.       Пепельное небо. Всё ещё привкус крови во рту. Драко морщится и приподнимается на локтях. Ноги омывает волны, и каждый раз холод пронзает мозги. Слабый и обессиленный, он пытается собрать разбредающиеся блядские мысли в логическую цепочку. Тыльной стороной ладони ощущает колючую ткань одежды Грейнджер. Глухой кашель: она точно скоро выхаркает наружу лёгкие. Собрав силы, Драко переворачивается, пытается встать. Ладонь проваливается в мелкую гальку, и боль отдаёт пульсацией в голове, вначале слабой и отдалённой, а после сбивающей с ног. Видимо, адреналиновая завеса, давшая ему фору, спадает. Блядское возращение в реальность — реки отупляющей боли. Боль настолько стремительна, что мысли не успевают полноценно формироваться. Он забывает о горящем горле, о пробирающем ознобе, о вернувшемся страхе. Ему хочется кричать, но вместо этого в лоб впиваются мелкие камни, зубы сжимаются, и из горла выходит слабый стон.       — Сейчас… — слышится хриплый голос сверху. — Сейчас… Потерпи.       Грейнджер поспевает как всегда вовремя: оттаскивает от воды, достаёт палочку. Одежда приобретает объём от тёплого воздуха — Грейнджер высушила его. Магия касается кожи, и стягивающая бечёвка на шее ослабевает. От Грейнджер исходит оранжевое сияние, и Драко наконец может сделать нормальный вдох. Её губы что-то шепчут, несколько капель с кончиков её волос падают ему на кожу, и Драко благодарит Моргану и Мерлина, что она есть в его жизни. Лучший подарок на Апокалипсис.       — Чёрт! — вырывается шёпот сверху. — Чёрт, нам нужно найти укрытие, и поскорее.       — Что…       — Дементоры, — она делает слабую попытку его поднять. Драко сжимает зубы, стараясь вставать на ноги. Вдалеке проплывает несколько тёмных облаков, сливаясь с чёрными тварями. — Я вижу пещеру на том конце берега. Нельзя быть близко к ним. Они не могут видеть нас, но зато могут учуять. Наша гормональная система работает, как приманка.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 8 дней 4 часа 50 минут

      Ситуация постепенно выходит из-под контроля, а Джинни только успевает получать новую информацию, не переварив предыдущую. Решимость направиться в Министерство тускнеет, а вместе с ней в голове возникает страх будущего. Её преследует ощущение, что, куда бы она ни ступила, везде выбоины. Что бы ни несло завтра, у неё один способ — адаптироваться и встроиться.       Изначально Джинни планирует сразу же отправиться к Рону, но вспоминает про патрули и кривится. Её одолевает беспокойство о семье. Мама в больнице. Джордж остается в Норе, и она не знает, вернулись ли папа и Перси из Министерства. Билл и Чарли в Хорватии, но кто знает, насколько быстро вирус доберётся туда. Хотя бы Рон в безопасности.       Она посылает Невиллу слепую на один глаз сову Лавгудов и терпеливо ждёт его около двух часов, терзаясь между желанием увидеть семью и необходимостью позаботиться о Луне. Зелье сна действует быстро, и Луна затихает. Джинни наблюдает за ней, не в силах заниматься ничем другим. Во сне она выглядит расслабленной, а не измождённой. Джинни хочется провести пальцами по бледной щеке. Рядом с Луной потерянность всегда исчезает, словно она служит ей якорем.       Ей плевать, кто Луна. Банши ли она, оборотень или гном, или другое волшебное существо, о котором она читала или не читала до этого. Главное — она в безопасности. Джинни готова защищать её любой ценой. Она даже готова собой пожертвовать. Пугающие мысли, но, честно, Луна — первый человек, который понимает её. Ей не надо притворяться, чтобы создать о себе адекватное впечатление. Луна всегда знала, что она немного разбитая. Откровенность подобного толка так редко можно найти во взрослом мире, и поэтому Джинни дорожит возникшей между ними интимностью.       Кошмар наяву лечится сном. Хотя с Луной вряд ли такое работает, не с её биографией. За вспышкой зелёного пламени появляется Невилл и сообщает ей, что все входы в Министерство запечатали из-за угрозы двумя часами ранее, а потому ей не стоит даже пытаться пробраться туда.       Возможно, стоит дождаться Рона дома. Она бы смогла уговорить его дать ей аврорский мундир, чтобы свободно передвигаться по Лондону при свете дня. Да и возможно, она сообщит ему новую информацию о Гарри. Хотя, может, и не стоит сообщать — Джинни подумает. Она так и не смогла точно понять причину разлада между ними. Дружба, казавшаяся крепкой в школе, после войны истончилась, а вскоре и вовсе исчезла. Наверное, приложи каждый из них достаточно усилий, можно было уладить конфликт без сжигания мостов, но к тому времени, как Джинни осознала, что именно происходит, было слишком поздно. Рон и Гарри оба слишком вспыльчивы и упрямы, чтобы признавать свои ошибки. Или все мы обречены терять друзей: это естественная часть процесса взросления. Если так, то это безумно грустно.       Хотя сейчас куда важнее успеть добиться от Рона ответов, а от Гарри — возращения в Англию, а не мусолить прошлое.       Каминная сеть Лавгудов работает. Слава Мерлину, Министерство ещё не отключило этот способ передвижения. Видимо, ситуация не настолько ужасна, насколько Луна испугана. Хотя Джинни всегда недооценивает страх. Возможно, это её небольшое преимущество.       Нора зловеще пуста. Ощущение дома, которое ассоциируется с запахом лакрицы и свежей выпечки, растворяется в тишине. Никто не смеётся, не ругается, не причитает. Посуда не свалена горой в раковине. Ни крошек от маминой стряпни, ни разбросанных неудачных экспериментов отца, ни развалившихся на диване братьев. Темно. Моток пряжи не висит в воздухе. Портрет Фреда пуст: остаётся гадать, куда он исчез. Колдографии почти не двигаются, шарахаются, когда приближаешься. Кто бы знал, что от спокойствия, о котором она так сильно мечтала в детстве, сейчас у Джинни заболит сердце.       Скрип за спиной. Она поворачивает голову и сталкивается взглядом с бледным Джорджем, который больше походит на фантома, чем на волшебника.       — Есть новости? — кашляет он в кулак. — Анджелина написала, что она не может выйти из-за патрулей. Я так и не успел провести каминную сеть в её новую квартиру в Йоркшире. Какой идиот, что медлил.       — Рон не приходил?       — Не появлялся.       — Думаю, у него можно будет попросить переправить Анжелину сюда.       — Ага. Метишь в цель, сестрёнка.       Джордж снова кашляет. У Джинни от этого зудит под ложечкой.       — Может, тебе принять зелье от простуды?       — Не стоит, — слабо улыбается Джордж. — У меня всего лишь заложен нос и побаливает горло.       — Как раз в таких случаях люди и пьют зелье, чтобы не стало хуже.       — А я всего лишь могу заложить его в ломбард, чтобы не стало хуже. Все равно галлеон от эпидемии обесценится.       Джинни качает головой, но разделяет с ним улыбку.       — Слушай, тут такое дело…— Джордж морщится, и его взгляд падает на окно, за которым небо темнеет на горизонте. — Я тут решил прогуляться и дошёл до теплиц. Там что-то очень странное.       — Как трактовать твое «странное»?       — До мурашек «странное».

До пробуждения осталось: 1 год 8 месяцев 28 дней 4 часа 10 минут

      Драко может разглядеть веснушки у Грейнджер на кончике носа. Мазки засохшей грязи на лбу. Потемневшие царапины на переносице. Волоски, завивающиеся у висков. Длинные ресницы, бросающие тень на впалые щёки. Скулу жжёт от тепла её магии. Сосредоточенная, она рисует палочкой узоры над его лицом. Боль исчезает. Воздух — влажный, густой — просачивается в лёгкие, от него тяжело делать вдох. Непривычно видеть над головой червей, которые притворяются звёздами. Благо у него есть энциклопедия в лохматом обличии, чтобы рассказать ему, что это не магия, а членистоногие Arachnocampa Luminosa, обычно обитающие в Новом Южном Уэльсе и в Голубых горах. К чему Драко эта лишняя информация?       Грейнджер передёргивает плечами, прерывая чары. Драко замечает тремор, который проходит по её рукам, когда она заканчивает.       — Грейнджер…       — Всё нормально.       Какая глупость: она валится с ног, но снова возвращается к его исцелению. На этот раз того, что осталось от его руки. Хотя Грейнджер не раз доказывает, что у неё есть мозги, но в такие моменты Драко из раза в раз сомневается. Ему хочется прервать её, но судя по тому, как она шипит на него, когда сам пытается перевязать руку, она не позволит ему.       Остаётся наблюдать и слушать качающее кровь сердце. Скрытое от чужих глаз, но не от себя. Драко знает, что его мучает.       Он бы соврал, если бы сказал себе, что его чувства к ней ослабли. Хуже — они усилились. Драко знает, что стена недопонимания между ними разрушена, а его задавленная симпатия подкрепляется и укореняется. Цепляет его, как крюк, и не даёт сдвинуться. Паршивые новости, но это было той неизбежностью, которую он предпочёл отрицать, пока она не настигла его. Как и всегда, Драко реагирует с опозданием.       На миг ему хочется привести её домой, в свою маленькую квартиру в Лондоне, захлопнуть дверь и просто поцеловать. Не трахнуть, как раньше. Нет, именно целовать. Забрать усталость, от которой Грейнджер так непривычно сутулится. Когда она начала сутулиться?       К дракклу послать всё происходящее: эпидемию, смерти и культ. Побыть на час обычными людьми, за которыми не гонится свора дементоров.       — Что ты ему сказал? Почему он набросился на тебя?       Драко тянет саднящий уголок губ. Если честно, он даже старался быть вежливым. В его понимании. Дугл, с другой стороны, мудак, просто съехал с катушек, а он даже не давал повода.       — Намекнул ему на то, что он детоубийца.       — Серьёзно? — её брови взлетают вверх.       Драко вздыхает:       — Нет, Грейнджер. Я просто попросил его перестать пялиться. Драккл знает, почему кретин так повёл себя.       — Ты нарываешься, а после я разбираюсь с последствиями.       — Мы отличный тандем, Грейнджер. Нравится тебе это или нет. Смирись.       Она давит улыбку и качает головой.       — Ты мне не нравишься.       Драко хитро смотрит на неё, и они оба знают, что она не всерьёз. Вот на какой точке они сейчас, а куда именно повернуть — знать не знают. Может, иногда стоит просто доверить себя течению.       — Фрия… Почему она поступила так? — бормочет Грейнджер. — Как странно всё это.       У неё на лице застывает виноватое выражение. К гоблину, она вправду будет убиваться по поводу аски, которая её чуть не прикончила?       — У тебя есть план, как пробраться обратно?       Он вспоминает о девочке, которую утаскивают, пока они скрываются в траве. У него впервые так сильно тянет в груди. Драко не хотел ощущать ответственность, но почему-то все равно беспокоится. Неожиданно.       — Для начала тебя надо вылечить.       Конечно, кто бы сомневался. Если бы она не сказала этого, Драко бы подумал, что их прыжок в воду — аномалия, а так всё идёт по привычному сценарию.       Побочный эффект Грейнджер — бессилие. Сострадание хуже, чем искреннее сильное Круцио. В тайне он мечтает, чтобы Грейнджер показалась ему фальшивкой, но, увы, зря надеется. Святоша грёбаная. Отдавать и не просить ничего взамен. Наверное, поэтому Грейнджер и выбирает целительство, а он — галлеоны в Гринготтсе. Его бы никогда не взяли в ряды целителей — он не приспособлен для этого.       Грейнджер для него перестаёт быть образом, набитым детскими стереотипами, изменёнными воспоминаниями и мокрыми фантазиями. Здесь, пока они были вдвоём, он узнал её настоящую.       У Грейнджер есть слабости. Она их почти никому не показывает, но для него они очевидны. Например, она никогда не ставит себя в приоритет. Салазар, за такое наказывают последствиями. Может быть, в её жизнь его закинуло именно поэтому: он отлично расправляется с приоритетами, если это касается его личности. Ему бросают в спину «эгоист», а он раз за разом отвечает ухмылкой. Лучше быть эгоистом, чем давать ложные обещания.       Драко замечает, как коротят чары. Короткие вспышки света, и Грейнджер устало вздыхает, убирает палочку и сжимает переносицу. Тепло уходит, его опять замещает усиливающаяся пульсация в висках. Драко опускает взгляд на частично затянувшуюся красную кожу на искривленной руке. Что-то не так — раны опять раскрываются, сочатся кровью. Грейнджер шипит, пробуя снова, но огонёк на конце палочки тухнет, не давая чарам разгореться и опутать его ладонь.       — Чёрт, я думаю, что это влияние вируса.       Драко непроизвольно хмурится, а лицо Грейнджер теперь сине-зелёное от свечения, исходящего сверху. Она закусывает губу, открывает сумочку и что-то сосредоточенно ищет, а после возвращает к нему усталый взгляд.       — Мне стало в разы сложнее осуществлять лечебную магию. Я не могу быстро излечить перелом, но могу кое-что попробовать, — растирает и дует на руки, и там между пальцев светится, вращается знакомый бутон. — Не знаю, сработает ли. Как раз проверим теорию.       — Скажи честно, она бездонная? Может, среди всего хлама у тебя там завалялся портключ?       Смешок.       — Нет, к сожалению. Это привычка. Ещё с войны.       — Что именно? Клептомания?       — Отстань. Я просто не люблю, когда меня застают врасплох.       Кто бы сомневался. Он вздыхает, наблюдая за её действиями. Грейнджер берёт его распухшую руку в свою тёплую ладонь и шепчет слова неизвестного ему заклинания, сжимая лепестки. Несколько капель падает на его бугрящиеся костяшки. Изо рта вырывается шипение. Жидкость из цветка обжигает. Вначале ничего не происходит, и он уже было открывает рот, чтобы выдавить что-то саркастичное, но вдруг появляется свечение. Пальцы опутывает жидкое золото. Оно опаляет кожу, вживается в ладонь неровными линиями. Его окутывает жар. Навязчивые мысли затихают. Словно он впервые понял, каково это — впитывать в себя магию. К нему возвращаются детские воспоминания о первом волшебном всплеске. Непередаваемая легкость. Он наблюдает, как кости на его руке постепенно срастаются, отечность уходит, а кожа на костяшках стягивается. Грейнджер приоткрывает рот, наблюдая за золотым сиянием. В глазах застывает восторг.       — Мерлин… — поражённо выдаёт она. — Она не врала. Ты представляешь, какой это прорыв для мира, Малфой? Полное восстановление кожных покровов за секунды. Твой перелом… Без мазей и зелий. Без лекарств.       Он не успевает ничего ответить, прерываемый стоном из глубины пещеры. Видимо, не одни они стали свидетелями исцеления дрянным чудо-цветком.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 8 дней 4 часа 30 минут

      — Где ты пропадала всё это время?       — Помогала другу, — говорит Джинни, пробираясь через заросли кустарника. — Узнала, что Гарри не в Англии.       — Эм.       Видимо, Джорджу неловко, поэтому она просто решает продолжить путь.       Когда они подходят к южной части теплицы, Джинни вспоминает, как приходила сюда множество раз. В надежде сбросить с плеч груз. Несколько горшков пружинят, когда они приближаются. Кладка с зеленью тянется к ним — мать тут выращивает спорыш. От грунта пахнет едкими удобрениями. Купол замызган от постоянных дождей, а на окнах потрескивают амулеты в виде мигающих глаз. Трещина на створке от бладжера Рона. Джордж останавливает её за плечо, не давая нажать на холодную ручку.       — Слушай, я хочу знать, что ты… Не воспринимай близко к сердцу, ладно? — бровь выразительно поднимается, и он отпускает её плечо. — Сестрёнка, просто пообещай мне, что ты не будешь сильно расстраиваться.       Она резко толкает дверь, делает шаг вперёд и замирает, не в силах сдвинуться.       У Джинни был план, простой и ясный. Отложенная идеальная система. Взращиваешь плоды, чтобы похоронить вину. Она сглатывает вязкую слюну, глядя, как чёрные споры въедаются узловатые пни, поедая их. А полные зелёные цапни превращаются в сморщенные стручки. Побеги слабо качаются, а не пытаются отхлестать, как раньше, при первом шаге за порог. Ноздри свербит от зловония.       Она стоит тут перед разгромленным садом и понимает, что вирус отнимает не только жизни. Помимо этого он ещё лишает путей искупления. Может быть, война схожа с вирусом. Словом, обе пробуждают в людях низменные желания. Обе лишают надежды.       — Ты как? — аккуратно спрашивает Джордж, подходя к ней. — Это произошло, пока тебя не было. Я зашёл утром полить грядки, как ты просила, и вот…       Возможно, произошедшее отрезвляет её. Джинни вдруг прошибает спазм в позвоночнике — время пришло. Одновременно с облегчением её накрывает осознание, что впереди ещё столько же. Новый ужасный виток.       Она жмурится, ощущая, как горло стягивает. Язык еле ворочается:       — Давай всё сожжём.       — Джин, я вижу, как тебе больно.       — Какая разница! — восклицает она, ощетинивается, а после вздыхает и концентрируется на раненых побегах. Джордж ни в чём не виноват, а она кричит на него. — Просто помоги мне. Ладно?

До пробуждения осталось: 1 год 8 месяцев 28 дней 4 часа 2 минуты

      Над головой колышутся сотни связанных амулетов из прутиков и соломы. В темноте они похожи на обглоданные рыбьи головы. Драко уже видел их в деревне у перекошенных домиков. Чем дальше они проходят, тем больше их становится. Драко кривится, когда в очередной раз спотыкается. Дракклово место — здесь хоть что-то бывает обычным? Почему даже пещера на берегу вдруг — клетка, где опять кто-то молит о помощи?       — К чему эти груды камней? — шепчет Малфой, пока они пробираются на стоны вглубь. — Ай! Драккл их дери! Больно!       — Это что-то вроде части поминального обряда. Похоронный обычай.       — Мерзко. Думаешь, мы забрели на их на кладбище?       — Это больше некрополь, судя по размерам этой пещеры. У этрусских волшебников часто находили скальные захоронения.       Огромный древний склеп.       Краем глаза Драко замечает руны на стенах. Кривые меловые надписи разбросаны в хаотичном порядке, а кое-где можно разглядеть остатки гниющей еды и труху от цветочных венков. Бусины, свисающие с черепов животных. Великолепно, Грейнджер права.       — Тут один уровень?       — Не уверена.       — Кажется, мы в очередной раз вляпались. Думаю, нам лучше вернуться обратно, пока кто-то из асов не заявился сюда.       Раздаётся глухой стон. Гермиона быстро протискивается в узкий проход, скрываясь с горящей палочкой. Гоблин её.       Прощаясь со светящимися червями, Драко следует за ней в дыру в стене. За что…       Около двух минут он тратит, чтобы, согнувшись в два раза, продвинуться по туннелю. Ударяется макушкой о верх и проклинает задницу Грейнджер за миниатюрность и скорость. Тут настолько темно, что он даже немного теряется. Сыро. Ноги быстро затекают, но он медленно двигается.       — Ты могла бы… — он затыкается, как только разгибается и видит картину перед собой.       Люмос Грейнджер освещает острия сталактитов; а под ними качается связанный человек, издавая жалкие короткие звуки. Рядом опухший гниющий фиолетовый труп. В воздухе тошнотворная сладость разложения — она резко ударяет в голову. Палочка Грейнджер двигается, и чем дальше, тем картина ярче и чётче.       У Драко есть некоторый предел переносимости отвратительного. Его не пугают вывернутые кишки, открытые раны и человеческая жестокость. Но то, что он видит перед собой, — драккл, извращённая дикость, помесь всего упомянутого. У него сразу же рождается рвотный позыв. Слева слышится рваное дыхание.       Кожа на груди стонущего человека содрана до мяса и натянута в разные стороны с помощью стальных крюков. Рёбра выломаны, на костях видны свернувшиеся красные сгустки. Драко догадывается, что если усилить освещение, то можно рассмотреть паутину спор. За выломанными костями скрываются влажные липкие лёгкие, и между ними — качающее кровь сердце.       — Драконье дерьмо, — выплёвывает он, пока Грейнджер прикрывает рот рукой и подходит ближе. — Кто это?       Очередной полный боли и мучения стон. Свет полностью освещает лицо повешенного, когда палочка поднимается выше.       Голос Грейнджер дрожит:       — Мистер Лавгуд?