Прометеус

До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 29 дней 14 часов 52 минуты

      Говорят, что больше всего надо бояться равнодушных. Безразличие — самое страшное.       Блейз не согласен. Иногда равнодушие — благословление. Оно позволяет игнорировать копошащиеся под кожей желания. Правда, если бы Патил была одной из тех, кому всё равно, он бы был давно мёртв.       Блейз вспоминает, как она вытягивает его за плечи из волн. Голова дёргается вверх-вниз, укол боли в позвонках, и за секунду Блейз — на поверхности. Ступни разрыхляют песок. От спазма дыхательных путей он не может сделать вдох. Его рот открывается и закрывается, и оттуда потоком льётся мутная противная жидкость. Патил переворачивает его, давит на корень языка и заставляет отрыгивать воду. Его носоглотку настолько сильно жжёт, что иногда Блейзу кажется, что морская соль проела дыру в середине мозга. Веселье продолжается, пока он обессиленно не валится на спину и не ощущает боль в грудной клетке, мешающую сосредоточиться на статичном объекте и нормально мыслить, как живой адекватный человек, а не труп, который в ладу с потусторонними силами. Патил рядом с ним тяжело дышит, отхаркивает воду. Наверняка сейчас его подружка по несчастью недоумевает, как ему удалось захлебнуться в воде по щиколотку. Она вряд ли видела того пса, который душил его. В этом Блейз почему-то уверен больше, чем в обратном.       Патил касалась его тела, но до сердца ей пока далеко. Патил не сможет понять его. Внутри у него только плоть, кровь и безумие. Никакой тебе паршивой души: даже дементорам пожрать нечего.       — Кажется, я побывал между мирами, — в носу щиплет, свербит до самых мозгов, и от этого голос Блейза хриплый и немного надорванный. — Мне прилетела весточка с той стороны.       Хриплый смешок — пауза — Блейз хохочет и задыхается. Ещё чуть-чуть, и связки порвутся и лишат его голоса.

До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 28 дней 7 часов 52 минуты

      Очень давно у Гермионы был белый пушистый кролик Чарли — подарок на день рождения от бабушки Энн. Она сильно любила его. Когда ей было семь, кролик неожиданно умер —убежал и попал в охотничий капкан, пока они с родителями разжигали костер.       Она держала его окровавленное тельце в руках, плакала и злилась. Так сильно, что представляла, как собирает внутреннюю боль в кулак и обрушивает её на человека, поставившего ловушку. Ей хотелось закричать: «Так не должно быть! Так нельзя! Невозможно!»       Она давилась слезами и думала о том, что все могло быть и по-другому. Может быть, если бы они остались дома, а не поехали в королевский лес Дин, Чарли был бы жив. Может быть, вместо того, чтобы помогать родителям, она бы могла играть с ним, и он бы не скрылся в лесу. Может быть, охотник тем утром мог бы заболеть и остаться дома, а не ставить силки и капканы.       Может быть, может быть, может быть…       Это была её первая встреча со смертью лицом к лицу. В тот день Гермиона выяснила для себя кое-что, но сформулировала она это куда позже, в более взрослом возрасте.       Смерть — ничто.       Гермиона никогда не будет мириться с её туго затянутым хомутом на шее. Смерть никогда не будет вмешиваться в её планы, не будет влиять на неё. Гермиона приструнит смерть, а для этого она попытается оценить её, выделить слабые и сильные стороны, а после убьёт. Гермиона до сих пор надеется победить её. Иногда она думает о том, как это глупо, но не позволяет себе долго развивать эту мысль. У неё столько дел, столько проблем, столько всего. Сомнения — слабость, которую она не может себе позволить.       Если бы смерть была человеком, как она бы описала её?       Будь смерть добра, все могли бы возвращаться на землю снова и снова, ночами и днями, чтобы наблюдать за теми, кто нам дорог. Если бы смерть была зла, то она убивала бы, пока не истребила всех на Земле.       Но смерть безлика. Засасывающая дыра времени, где нет начала и конца. После смерти все мы становимся частью этой сжимающейся пустоты. Это не страшно, не грустно, не ужасно, не радостно. Это никак. Смерть — опыт, который не под силу осмыслить человеку.       Конец не важен. Единственное, что имеет значение, — жизнь. Оттого Гермиона считает, что каждый вдох стоит усилий и борьбы. Если там, за завесой, ничего нет, то смиряться нельзя. Сердце должно биться до последней секунды. Неизбежность — иллюзия. Никто не является продуктом причин и последствий. Нас определяет только наш выбор. Не проклятия, не пророчества, а решения.       В тот вечер в горшке за Невиллом пищат и подпрыгивают поганки. Их зелёным хлыстом порывается лупить плющ, но не дотягивается. Невилл взмахивает палочкой, и растение испуганно залезает обратно в отверстие между шкафом и стеной.       Сражение с бутылкой заканчивается победой — Невилл выковыривает пробку, пока Гермиона терзает заусенец. Сегодня они должны тестировать новый состав зелья от икоты, но, если честно, у Гермионы одно желание — тупо смотреть в полоток. Завтра у неё дежурство, а послезавтра — встреча с магловской аптекаршей, которая напоминает ей своим видом огромную жабу. Всё из-за очков, которые в четыре раза больше её лица. Мерлин, нельзя говорить так о людях, с которыми она собирается сотрудничать и втюхивать ингибиторы. Гермиона залезает в кресло с ногами и выдаёт то, что мучает её с того момента, как она вышла под дождь и направилась к Невиллу в квартиру. Эти вечера вторника рядом с другом стали для нее способом расслабиться после пресной больничной рутины. Друг призывает два бокала из шкафа, и Гермиона наблюдает, как они постепенно заполняются красным, пока на заднем фоне каша проповедника выстреливает синей жижей в угол.       — Мой пациент просил меня усыпить его месяц назад, — Гермиона откашливается, продолжая терзать заусенец на большом пальце.       — Ох… Ты имеешь в виду… Он попросил тебя…       — Убить, да.       — Это разрешено?       — С прошлого года. Министр принял прошение ассоциации целителей. Теперь у нас есть «Закон о достойной смерти». В случае согласия лечащего врача можно ввести внутривенно напиток живой смерти, тот же барбитурат, вколоть миорелаксант и… конец. Просто и безболезненно.       Гермиона отлично знает, как происходит процесс. Может представить его в деталях.       Лекарство поступает в вены, усыпляет: человек впадает в глубокий сон, а после следующего этапа расслабляется мускулатура. Диафрагма перестаёт сокращаться, рёбра не двигаются, лёгкие не качают воздух, дыхание прерывается, и вот сердце больше не бьётся. Человек умирает от двух уколов. Умирает по своей воле, но с помощью твоей руки. Разве это то, для чего ты пошла работать целителем? Разве это спасение жизни?       — А… Я имею в виду… Ты?       — Я не сделала этого. То есть я не дала семье согласие.       Невилл издает вздох облегчения и ставит бутылку вина на стол.       — Что произошло?       — Он умер сегодня. В агонии. Кричал так, что казалось, в палате треснут стёкла.       — И… Ты… Ты винишь себя?       — Нет, — она сжимает переносицу. — Я не жалею. Но иногда… Иногда я думаю, что смерть — не самое страшное, знаешь? Что существуют вещи куда страшнее.       — Страшнее? Например?       Гермиона пожимает плечами. Палец кровит: она разодрала заусенец.       — Не знаю. В том и дело, я думаю так, а после вспоминаю и… Мерлин… Я не хочу смириться вот так. Не хочу признаваться себе, что где-то мы всё же бессильны. Не могу представить даже… Не могу, и всё. Одна мысль об этом приводит меня в ярость.       — Думаешь, он хотел умереть?       — Думаю, да.       — Думаешь, что-то изменилось бы, если… Если бы ты дала согласие?       — Я не знаю. Может быть. Но, Невилл, мы должны верить, что есть шанс. Хотя бы один процент на выздоровление, знаешь. Я должна за него бороться. За этот один процент. До конца.       — Я понимаю, да.       Нет, Невилл не понимает. Невиллу не знакомо то отчаяние, от которого у Гермионы зудит под кожей. Невилл никогда не поймёт. Он не наблюдает за тем, как смерть забирает людей: постепенно высасывает силы, иссушает и оставляет оживший труп, от общения с которым бьёт беспричинный озноб. Словно и тебе передаётся этот порочный микроб — страх умирающего. Нутром ощущается, что человек прокажён. Абсурд, но люди не любят наблюдать за тем, как другие уходят (не важно, близкий ли это человек или незнакомец), просто от этого процесса в них просыпается желание отвернуться. Гермиона же каждый раз заставляет себя смотреть и быть исключением.       — С окончания войны я чувствую постоянное разочарование в мире. Нормально ли это?       — Ты не одна.       — Всё наладится, да? — бормочет Гермиона, а после забирает бокал со стола и протягивает его Невиллу. — Надо почаще повторять себе это.       Вино почти переливается через край — Невилл плюёт на приличия. Растягивает губы в широкой уютной улыбке. Отпивает и проговаривает:       — Все умирают, это неизбежно.       Гермиона хмурится.       — Знаешь, что я скажу, когда буду там? Перед ней?       Гермиона издаёт смешок:       — Что?       Невилл чешет макушку и выдавливает:       — Спасибули, но вы не по адресу.       — Серьёзно?       — Ага. Тебя что-то смущает?       — Просто… — она несколько секунд смотрит на него, прежде чем прыснуть. — Боже, Невилл, это ужасно. Никогда не употребляй это слово.       — Ты имеешь в виду… — он играет бровями и выразительно повторяет: — Спасибули?       — Мерлин…       — Не надо спасибульничать, Гермиона.       — О, нет. Только не это.       Невилл закидывает голову назад и издаёт фырканье, а смеётся так громко, что, кажется, у него треснут щёки. Гермиона пытается успокоиться, на глазах выступают слёзы. Проходит несколько минут, прежде чем у них восстанавливается дыхание и они снова могут нормально разговаривать.       — Знаешь, — он облокачивается на колени и вздыхает. — Вот что. Я не боюсь умереть…       Гермиона замирает, ожидая, когда он продолжит. В груди вьётся нечто колючее. Оно терзает. Кровь приливает к лицу, и вдруг ей так неуютно. Всё так быстро меняется внутри неё. С чего бы?       — Я боюсь, что это будет бессмысленно, Гермиона.       — Ты делаешь столько для медицины, Невилл. Вряд ли всё кончится так. И до этого ещё далеко. Тебе жить и жить.       — Надеюсь.       — В любом случае, ты всегда можешь сказать: «Спасибули, но вы не по адресу».       — И она уйдёт?       — Конечно, уйдёт, как ещё?       Гермиона помнит этот момент так отчётливо. Хорошее, согревающее воспоминание. В голове звучит фантомный хриплый смех Невилла. По ощущениям, она разговаривала с ним вечность назад. Она надеется, что друг в безопасности, добрался до Лондона и не заболел. В этом месте из-за обстоятельств и попутчика Гермиона остро ощущает одиночество. Оттого воспоминания о прошлом не желают уходить из головы, как она ни старается их изгнать.       Того пациента звали Кенни Брадшо, мужчина пятидесяти лет, проработавший в Отделе тайн пятнадцать лет и с почестями ушедший на пенсию. С брюшком, лучистыми глазами и круглым румяным лицом. Его желание болтать про внуков, живущих в Шотландии, часто вынуждало Гермиону задерживаться в его палате минут на тридцать и вникать в его быстрый грубоватый говор. Говорил Кенни на жуткой помеси английского и гэльского, но всегда открыто и добро. И это подкупало любого, кто заходил к нему в палату, хотя они и пугались, когда в порыве восхищения он повышал голос и стучал кулаком по подносу с едой.       Он обожал рассыпчатое лимонное печенье, крепкий чёрный чай и второсортные детективы про ограбление Гринготтса и ирландскую мафию.       Когда его перевели к ним в отделение, Гермиона была уверена, что надолго в Мунго он не задержится. Странным было одно: несколько врачей поставили ему разные диагнозы, и все оказались ошибочными. Аффективный психоз, отравление и, о Мерлин, ликонтропию. Иногда ей казалось, что в других отделениях Святого Мунго коллеги проспали лекции по большинству предметов во время учёбы.       Кенни даже дважды побывал в палате Януса Толстого, дважды его оттуда выписывали. Никто не мог понять, почему Кенни мучали периодические сильные боли во всем теле, галлюцинации и приступы амока. Через неделю после поступления Кенни в её отделение Гермионе, наконец, пришли анализы из магловской лаборатории с повышенным уровнем СОЭ. Это был действительно её пациент: метастазы в лёгких, печени, желудке и мозге, скорее всего, вызванные нейтрализацией заговорённых гримуаров. Видимо, это было долгосрочное последствие его профессиональной деятельности. Тёмная магия разрушила его организм, пока он работал с проклятиями. Обычный процесс для тех, кто подвергается её воздействию. Тёмная магия чем-то напоминает облучение ионизирующей радиацией: она меняет структуру молекулы ДНК, оставляет там мутационный отпечаток и нарушает механизм её размножения. Возраст Кенни накладывал свой отпечаток на течение заболевания. Его организм был слишком слаб, чтобы бороться. Волшебство угасало. В отличие от молодых пациентов Гермионы Кенни начал терять настрой во второй месяц лечения. Они долго подбирали ему лекарства, план процедур. Многое перепробовали: вводили иммунные клетки, подвергали облучению. И Гермиона надеялась, что ещё чуть-чуть и сможет вытащить его с того света. Она предложила семье лобэктомию с участием магла-хирурга, но дочь отказалась, побоявшись, что он не переживёт операции. С каждым днём она видела, как Кенни покидают силы. Это пугало. Её желания было недостаточно.       Спустя месяц Гермиона зашла к нему в палату, чтобы предложить новый вид терапии, и впервые не узнала его. Это был другой человек. Теперь он был настоящим стариком. Кенни сдавал. Его глаза не светились радостью, он молча смотрел в окно, даже не поприветствовал её. Из ноздрей выходили трубки, соединяющиеся с пузырём, который подавал ему кислород в лёгкие. Он облысел, пальцы были скручены в рогалики. Его губы дёргались. Чай в чашке с надписью «Дидули! Ты луший!» остыл и покрылся пленкой. Книга свалилась и раскрылась на полу — ему не было до неё никакого дела. Хотя ещё месяц назад он увлечённо тыкал корешком Падме в лицо и рассказывал Гермионе сюжет о Перлоке Ломсе, пока у него брали кровь на анализ. Всё в нём выражало беспомощность.       Наверное, в тот момент Гермиона уже знала, о чём он попросит её. Эту просьбу — его последнее желание — она не сможет исполнить. Ей не позволят принципы и совесть.       Кенни пробудет в палате ещё месяц, прежде чем уйдёт. Боль усилится, и обезболивающее перестанет действовать. Его дети станут заходить реже. Такое часто бывает, когда родные теряют надежду, а больной непроизвольно отталкивает их, не желая становиться обузой. В какой-то момент Гермиона тоже захочет выбежать из палаты из-за гнёта криков и проклятий. Конечно же, она не сделает этого.       Гермиона в очередной раз проигрывает смерти. Её пациент хотел уйти с ней, а она помешала ему. Гермиона не может смириться. Ведь существовали сотни людей, которые выздоравливали и возвращались к обычной жизни. Благодаря ей. Почему же в этот раз всё было иначе? Права ли она?       Или, может быть, всё-таки смерть — не самое страшное? Может быть, Гермионе следует уважать её?       Возможно, смерть пытается преподать ей урок: с этим связано появление вируса, который крадёт у волшебников магию.       Глупость какая, Гермиона. Никакой связи. Ты поддаёшься эмоциям.       Огромный ворон взмахивает крыльями и приземляется на покачивающееся от ветра дерево. Лунный свет освещает его лоснящееся оперение. Одновременно страшное и красивое животное. Осторожная хищная птица. Новокаледонские вороны умеют пользоваться орудием для достижения целей, а также решать задачи. Гермиона не боится его. В какой-то степени, возможно, это существо гораздо умнее её. Издревле в культуре людей ворон был проводником в царство мёртвых, своеобразным Вергилием. Хугин прилетел к ней, чтобы передать новости.       Прелюбопытно, что именно асы используют воронов вместо сов. Видимо, так сложилась традиция.       Гермиона осторожно подходит к птице, нерешительно поднимает руку, и та щёлкает плотным клювом. Они долго смотрят друг на друга, словно каждый пытается решить: напасть или сотрудничать. Птица оправляет перья и переставляет худые сморщенные лапки на дереве. Гермионе удаётся разглядеть записку, привязанную к её лапе. Она поднимает голову и видит в небе огромную луну.       Я приду, как луноликая выйдет из гор.       Ворон взмахивает крыльями, зло каркает, будто хочет, чтобы Гермиона скрылась от его взора. От него веет стужей. Чёрные бусины глаз напряжённо таращатся на Гермиону. Наверное, впереди его ждёт перелёт в иной мир, а она тут стоит и задерживает его.       — Привет, — тихо говорит Гермиона. — Надеюсь, ты не против того, что я потревожу тебя.       Ворон перелетает к ней на руку, издавая короткий низкий звук, а Гермиона вздрагивает. Она боится сдвинуться с места, острые коготки впиваются в тыльную сторону ладони.       — Ладно, поняла… Будь по-твоему, — Гермиона аккуратно снимает записку с лапы, пока ворон дёргает головой в разные стороны. — Вот так, отлично!       Как только ей удаётся совершить задуманное, птица тут же взмахивает крыльями и скрывается в полосе берёз, затянутых туманом.       Даже не дал отблагодарить его. Сварливый мудак. Прямо как Малфой. Ох, к чёрту Малфоя.       Она разворачивает бумагу, сложенную вдвое. Через секунду записка сгорает в воздухе. Пепел от пергамента развеивается, его уносит ветер. Секрет сохранён, а впереди Гермиону ждёт очередная страшная ночь.

До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 29 дней 12 часов 52 минуты

      У него стучат зубы. Каждое движение даётся ему с трудом: Блейз преодолевает отвратительное мерзкое ощущение прилипшей к спине рубашки и пытается совладать с дрожью. Надо бы высушиться, но мышцы руки онемели: не пошевелить пальцами. Слова Патил доносятся до него так, словно он слушает помехи по радио. Возвращение в нормальное состояние из паршивого — нечто невероятное. Парализующий шок и страх — две эмоции, от которых он в данный момент на грани между безумием и яростью. Одновременно есть желание засмеяться и зарыдать. Блейз не знает, что выбрать.       — Я думаю, что твои видения — то, о чём нам говорил Невилл, — произносит Патил с важным видом, когда поднимает палочку и применяет к нему чары горячего воздуха. Блейз чуть ли не валится с дивана на пол от резкого тёплого потока. Дрожь уходит, но лучше ему не становится. — Вчера мне показалось, что я видела, как Парвати открыла глаза.       Драмечательно. Блейз не один поддался ошибке выжившего, и сейчас они дружно узнают, что видения — результат преждевременной смерти. Тусовка в лимбе вполне устраивает его: получше апокалиптической реальности.       — Плохие новости для нас, сладкая.       Патил озирается на него из-за плеча. Смотрит так, будто Блейз нарушил несколько законов, а сейчас заявляет о своей невиновности. А что ему остаётся? Преисполненная желанием найти лекарство Патил отказывается обращать внимание на настоящее.       — Они вернутся.       — Или мы обречены наслаждаться обществом друг друга до… Нет, явно не до старости.       — У каждого своя задача, — она прикрывает глаза. — Они вернутся. Вернутся и вытащат нас отсюда.       — А если их убили?       — Нет, — яростно бросает она ему из-за плеча.       Убийственный оптимизм. В руках у Падмы пакет с мутной белой жидкостью. Блейз может поспорить, что это варево на вкус отвратительно. Как тыквенный сок. Блейз в этом плане уникум: он не выносит эту оранжевую бурду.       — Что это за дрянь?       — Парентеральное питание, — говорит она, передвигаясь ближе к койке Нарциссы, и переворачивает её на бок — постоянное занятие, словно Патил не нравится, что они лежат исключительно на спине, — и меняет смятый пластиковый экземпляр на целый, переставляя трубки. — Я вынуждена поддерживать их состояние магловскими способами. Они должны очнуться. Все сроки уже давно прошли. Не знаю, как действует вирус и влияет ли он как-то на состояние коматоза, но их когнитивные функции улучшились. Вернулись глотательные рефлексы, частично — чувствительность.       — Они же… Твоя сестричка же не кроет меня проклятиями, пока наблюдает за нами со стороны?       — Пока я не вижу признаков пробуждения, но… — она качает головой. — Но я надеюсь, что они скоро очнутся. Волшебники редко впадают в коматозное состояние от травм. У магов существует достаточно способов пробудить человека, но то, что внутри… Паразит мешает этому.       — Вдруг ты обманываешь себя, что у них есть надежда на выздоровление?       — Что ж, — Падма отходит от больных и упирает руки в бока. — Иногда даже ложная надежда лучше, чем смирение. Ничего не делать — не выход.       — Лично я думаю, что это самое сложное высокоинтеллектуальное занятие.       Падма хмурится. Огорчать людей — единственное дело, в котором он преуспевает. Блейз — досадный герой своего времени. Они стоят друг друга.       — Раз тебе дана жизнь, то надо делать с ней что-то. Что-то хорошее. Что-то полезное. Надо взяться хотя бы за что-то. Мне кажется, мы недооцениваем значение решений маленького человека. Именно так люди побеждают бедность, эпидемии, войны. Каждый делает маленький шаг к цели… Каждое действие, каждая попытка… Они помогают изменить мир.       — Изменить мир? — хмыкает Блейз.       Хреновая шутка.       — Нет, изменить себя, — говорит она, наклоняясь и прикладывая ладонь к его сердцу. — А за собой — тот кусочек мира, который вокруг. И этого…       — И этого всё равно будет недостаточно, Патил, — выдыхает ей в лицо Блейз и повторяет с остервенением: — Этого никогда не бывает достаточно. Это всегда капля в море.       — Две капли.       — Какая разница.       Патил закатывает глаза, складывает руки на груди, а когда она наклоняет голову вбок, там, за её тёмной косой, Блейз видит человека у окна. Из надписи «пёс», высеченной на коже, сочится и стекает на его щёки кровь.       Он берёт шприц и улыбается Блейзу. И там, в этом шприце, — очередной способ схлопнуться и исчезнуть. Проблема в том, что Блейз никогда не знал чувства меры. Спасает, убивает или же пьёт — он никогда не думает останавливаться.       Бог не подарил ему сдержанности. О всевышнем он узнал куда позже, чем о магии и Мерлине. Узнал и ничего так и не попросил. Когда Блейз попадёт в рай, тот явно засмеётся ему в лицо и будет прав.       Мерлин, он будет прав: Блейз безнадёжен. Никто не поможет ему.       — Мне надо… Мне надо…       — Блейз?       Густая алая кровь — капля за каплей. Улыбка — хуже любой мерзости, которую он когда-либо видел.       — Я пойду.       — Блейз?

До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 28 дней 6 часов 2 минуты

      — Что это? — спрашивает Гермиона стражницу, когда та ставит перед ней ведро. Оттуда исходит зловонный запах. Стоит Гермионе приблизиться и увидеть сваленные куски сырого мяса, к горлу подкатывает тошнота. — Мерлин, зачем нам это?       — Узнаешь.       Ведро оказывается у неё в руке. Крепкое сжатие ручки, но не думать о том, что в нём, не выходит.       Они идут какое-то время по тропинке, уходящей вглубь гор. Чем дальше, тем меньше растительности и больше острых камней. Глубже и глубже в скалы. В какой-то момент они проникают в расщелину в горе, и Гермиона озирается, стараясь запомнить дорогу.       — Куда мы?       Стражница шикает на неё и начинает подниматься. Впереди Гермиону ждёт лестница, уходящая во мрак. Не та милая тропинка, по которой они с Малфоем спускались от банши. В одиночестве Гермиона бы ни за что не решилась пойти сюда, опасаясь обвала. Единственный источник света — кадило Фрии, расшатывающееся из стороны в сторону. Края белого платья впереди тащатся по влажным, покрытым мхом ступеням. Гермиона проводит ладонью по гладкому камню, собирая пальцами капли, и делает ещё один широкий шаг вперёд. Годрик, она надеется, что это не ловушка. Её дыхание сбивается за несколько подъемов и спусков.       — Как скоро мы?..       Гермиона замечает кусок звёздного неба над головой. Стражница ускоряется, и вслед за ней Гермиона набирает темп, стараясь не соскользнуть со ступенек вниз. На этот раз подъём лестницы становится крутым, с каждой ступенькой ногу приходится задирать всё выше, туннель сужается.       У Гермионы никогда не было клаустрофобии, но такими темпами боязнь тесных пространств точно появится.       Когда они выходят на поверхность, Гермиона с радостью вдыхает свежий воздух. Она отряхивает колени от грязи, в то время как исландка впереди неё останавливается, бросает кадило и подзывает Гермиону к себе. Они на поле тех жутких цветов, от которых у Гермионы мурашки по коже.       — Твоя клятва в силе?       — Да.       Стражница странно смотрит на неё, прежде чем кивнуть и пройти к камням. Её губы двигаются. Пальцы щёлкают, и камни раздвигаются. Гермиона охает, когда исландка без палочки справляется с тем, чтобы расчистить им проход в очередную пещеру.       — Как ты это делаешь?       — Иди за мной.       Она игнорирует её вопрос и исчезает в темноте. Гермиона наблюдает, как огромное серое облако закрывает луну. Отчего-то ей становится не по себе. Уверенный шаг вперёд, и тени поглощают её.

До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 28 дней 22 часа 30 минут

      Ходит ужасный слух, что Блейз — запойный алкоголик. Блейз не знает, кто распространяет бессовестную ложь, но он бы точно выпил немного огневиски за этого человека.       Его внутренности не полны липкого, приторного нектара. Пока. Блаженная тьма обволакивает его, он не может отвести глаз от вытянутой знакомой бутылки с оранжевым пойлом, которую ненавидит так же, как любит. «Возьми меня, Блейз! Возьми меня! Выпей меня», — жалобно упрашивает она, видимо, радуясь, что он разграбил очередной запас в погребе. Интересно, Патил придёт удостовериться, что он не пойдет топиться ещё раз?       В окно заглядывает луч света, а Блейзу хочется закричать: «Прочь! Прочь отсюда!»       Его не хватает надолго. Никогда ему не удаётся продержаться дольше парочки дней. Обязательно случается то, что нажимает на спусковой крючок. Тотальный разрыв шаблонов, несчастье и полная катастрофа. Одним словом — пиздец. Галлюцинации это или просто бред алкоголика, какая разница, они заставляют Блейза вспомнить о боли.       Жалко, что зло не положишь в коробочку. Оно всё равно найдёт способ открыть замок.       Кнат жжёт ладонь. Сегодня он опять решит за него. Лучший гадкий друг. Пить или не пить — вот в чём вопрос?       Блейз не знает, что лучше. Блейз устал думать. Стыд вперемешку с разочарованием заполняет его до краёв, как вино — бокал. Кто-то должен разобраться за него.       Он поднимает руку, чтобы подбросить монетку, но останавливается, так как Падма появляется перед ним из ниоткуда. По правде, по её лицу не скажешь, что девчонка задумала. Блейз открывает в тупом удивлении рот, а она подходит к бутылке, поднимает её и разглядывает, словно перед ней одна из толстых книжек, которые пылятся на полках и ждут.       — Этот путь, — тихо говорит она, — этот путь не решит твоих проблем, Блейз. Он сделает только хуже.       — Не будет боли.       — Я же дала тебе зелье, нет? У тебя достаточно запаса?       — Я не об этом.       В её глазах отражается грёбаная жалость, а этот выразительный изгиб губ… О Мерлин! Блейз столько раз видел его. Сочувствие, от которого его кожа неприятно зудит. Если Патил жалеет его, то, наверное, не всё потеряно. Точно не всё. Или же это его уникальный способ успокоиться, прежде чем снова окунуться с головой в спиртовые воды.       Она подходит к нему, опускается на колени. Взгляд падает на монетку. Падма сжимает его кулак своими пальцами.       — Иногда боль — не самое страшное. Напротив, боль… Она о жизни.       Блейз хрипло смеётся.              Да уж, тут Патил права: боль заканчивается только после смерти. А так ей нет ни конца, ни края.       — Неужели ты думаешь, что оттого, что ты… Так точно ничего не изменится.       — Новая лекция?       — Блейз.       — Я не хочу бороться. Столько херни происходит. Я не могу с ней бороться, — вдруг вскрикивает он, к гландам поднимается горечь. — Я лучше напьюсь, лишь бы… Лишь бы… Салазар, Патил, я не хочу.       — А чего хочешь?       Перестать чувствовать. Блейз невероятно увлечён идеей полного отсутствия эмоциональных реакций. Он бы лёг под нож, чтобы часть, контролирующую его эмоции, выкорчевали из него наживую.       — Бухла.       Блейз хмыкает, когда видит знакомое смятение на лице. Щелчок пальцев, и ты — разочарование века. Как же просто превратиться в пресмыкающееся ничтожество, блюющее в разные стороны от интоксикации.       — Если тебе нужно прощение, Блейз, то я могу дать тебе его, — она сжимает его колени и заглядывает ему в глаза. — Прямо сейчас.       Что такое «прощение»? Блейз никогда не понимал значения этого слова. Столько смыслов, но верного он не нашёл.       — Ты спас меня.       — И это было бессмысленно. Посмотри на нас! Хер знает где. Скоро умрём. Мозги набекрень.       — Жизнь дана не для того, чтобы пропить её, Блейз.       — Моя доказывает обратное.       — Хватит. Ты в силах прекратить.       Его начинает бить дрожь. Вдруг, неожиданно для себя, Блейз всхлипывает. Ему не хватает воздуха, чтобы наполнить лёгкие кислородом. У него мокрые щёки. Драккл, это что, слёзы? Хуже некуда, вот ещё перед Патил разводить нюни! Мерлин, он и вправду плачет.       Блейз не плакал тысячу лет. В груди — дыра, реальная и огромная. Словно вынули зажим и хлынула кровь. Никаких тебе анестетиков. Чистая честная боль.       — Ты нужен мне, Блейз.       Она обнимает его. От неё пахнет женским шампунем и сыростью. Он расслабляет кулак, и кнат падает на пол. Тонкий звон. Звук разъедает его на части. Блейз лишается последних остатков мужества, их заменяет мучительная тоска в груди. Драккл, он вправду рыдает. Так сильно, что его чувство юмора сдаёт позиции, а за этой баррикадой у него — голяк. Сила ощущений, которые он испытывает, превращает всё в спектакль. Он будто смотрит на себя со стороны и гадает, когда уже всё закончится.       Нескоро, Блейз, очень нескоро.       — Ты нужен мне. Слышишь меня?

До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 28 дней 7 часов 58 минут

      Визг.       Боль от царапины на щеке. Он успевает увернуться от маленькой занесённой вверх лапы. Драко барахтается в грязи, цепляется за сухую траву пальцами в попытке скинуть с себя существо. Затылком он чувствует влажную грязь. Его грудь придавливает весом косматого комка сверху. Пахнет помоями. Оно рычит, брыкается и явно желает убить Драко.       Его кусают за фаланги пальцев, стоит ему попытаться сбросить существо с себя. Драко зажимает щёку зубами, издавая раздражённый стон. Ему удаётся нащупать палочку в луже левой рукой, быстро произнести заклинание левитации и поднять разъярённое животное над собой. Оно расставляет конечности в разные стороны, продолжая шипеть и повизгивать.       Он выбирается из-под существа, а когда встаёт и освещает животное, то вдруг понимает, что это вовсе не оно, а настоящий человеческий ребёнок. Грязная дикая девочка. Лица не разглядеть из-за слоя засохшей грязи и царапин. Вместо нормальной одежды — лохмотья. Настолько худая, что её конечности более напоминают прутья. Тёмные длинные волосы скатаны в колтуны на маленькой голове, а в них торчат бутоны жухлых астр.       Гоблин, что за…       Существо падает ему в ноги, жалобно заскулив и сжавшись в комок. Драко медленно присаживается, а вода чавкает в ботинках. Надо обезвредить девчонку, пока она снова не напала на него. Она медленно отползает в сторону, но Драко хватает её за ногу. В ответ она издаёт настолько протяжный надрывный визг, будто Драко собрался отрезать ей конечность. Усилием воли он притягивает ребёнка к себе, пока тот пытается уцепиться за стебель травы и отползти от него. Он сжимает её маленькие плечи, а спустя некоторое время девочка обречённо повисает на его руках. Она продолжает зло сопеть и клацать зубами, но хотя бы не пытается отгрызть Драко палец.       — Эй-эй-эй, хватит! — её взгляд бегает по сторонам, пока он говорит. — Я не причиню тебе вреда. Слышишь меня?       Она скукоживается в его руках, издавая жалобный стон. Скулит, как раненый нюхль. Её начинает бить мелкая дрожь. Драко быстро снимает с себя аврорский мундир, и накрывает им ребёнка. В ответ девчонка поднимает голову и смотрит на него огромными испуганными глазищами.       Драко трёт глаза и выдыхает от облегчения. Ребёнок приоткрывает рот и наблюдает за тем, как он делает круги палочкой, наколдовывая согревающие чары. Пугающие рычащие звуки прекращаются: она завороженно рассматривает искры, трогая себя за щёку, а после садится на землю. Мундир падает с её плеч и образует комок из ткани вокруг талии. Дикарка несколько раз моргает, прижимает вторую руку к щеке. Медленно она переводит взгляд на Драко.       — Драккл, — устало говорит он, протирая щёку ладонью. Пальцы размазывают каплю крови между подушечками. — Откуда ты тут такая взялась?       Она издаёт странный рычащий звук.       — Ты забавная.       Кажется, девчонка не понимает его. Он аккуратно приближается к ней, а она напрягается. Вот-вот снова набросится на него.       — Всё нормально. Всё хорошо, — повторяет Драко, когда касается её макушки. Пальцы вынимают из головы бордовый бутон засохшего цветка. — Чем они так нравятся тебе?       Она бросается к нему, пытаясь сцапать цветок.       — Стой, стой! Что ты творишь?       В итоге дикарка оказывается проворнее. За секунду она вырывает у него растение и засовывает его в рот, начиная с удовольствием жевать.       — Гоблин, зачем ты съела его?

До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 28 дней 5 часов 55 минут

      Ничего не разглядеть. Гермиона пытается различить хоть какие-то образы, но вокруг — густая темнота. Молчаливый мрак. У неё потеют ладони. Воздух кажется невыносимо влажным. Дышать трудно. Она не знает, что ждёт её. Она хочет достать палочку, но стражница вцепляется мёртвой хваткой ей в руку.       — Что там? — её голос дрожит.       Движение, и темнота рассеивается от пламени факела в её руке. От тёплого света её лицо становится серее обычного. Шрамы на лице выразительнее, глаза мутнее.       — Не двигайся, волшебница, — шепчет она. — Иначе умрёшь.       Гермиона сглатывает. Тут настолько тихо, что она слышит, как бьётся её загнанное сердце. Скоро оно уйдёт в пятки, и рыхлый отвратительный страх завладеет ей. Стражница тихо напевает песню на исландском, а Гермиона напрягает мышцы ног, чтобы инстиктивно не попятиться назад. Грустная мелодия, навевающая тоску. Девушка оглядывается на неё, ресницы трепещут, а губы еле-слышно проговаривают:       — Ты обещала.       — Что там?       — Следуй.       Сжав руки в кулаки, Гермиона делает шаг вперёд. Стражница передаёт ей факел. Его тяжесть заставляет Гермиону напрячь мышцы. Пение снова разносится по пещере. В животе у Гермионы всё стягивает — отвратительное ощущение, как в детстве, когда качели летят вниз, а ты вцепляешься со всей дури в поручни. Она опускает взгляд вниз, на мясо в крови. Господи…       Ведро звякает о землю, когда Гермиона отпускает его.       Стражница делает около десяти шагов вперёд, замолкает, и в этот момент у Гермионы перед глазами проносится вся её жизнь. Противная пронизывающая пульсация в животе усиливается, во рту пересыхает. Вокруг вибрирует тишина.       Ни звука.       Ни дуновения ветра.       Ничего.       Гермиона не успевает додумать план побега, когда свод пещеры озаряется ярко-белой вспышкой. За ней следует рёв, и в мерцании пламени она видит гигантского белого дракона. Ряды клыков в огромной разинутой пасти, перламутровую чешую и два острых рога. От шока Гермиона роняет факел, и тот катится, отдавая их мраку.       Знакомые косые шрамы: это тот же дракон, что был в клетке, когда она стояла в храме банши. Видимо, они отвели его сюда, решив не оставлять в заточении, опасаясь нападения. Гермиона знает о драконах немало: из научного интереса она читает статьи на досуге, а общение со старшими братьями Уизли и их рассказы про ферму в письмах позволяют ей получить представление, насколько это сложные животные. Знания о том, чем отличается румынский длиннорог от перуанского змеезуба не должны были пригодиться ей, но, видимо, Гермиона не зря поглощает тонны информации в свободное время. И всё же столкновение с драконом в подземельях гоблина во время скитаний даёт толчок её любопытству. А Гермионе больше и не нужно для исследований.       Чтобы общаться с этими страшными и опасными существами, надо иметь подготовку и желание понять, а не обуздать животное. Чарли писал ей однажды: «Либо ты уважаешь дракона, либо он сжигает тебя. Никогда не отводи глаз, если хочешь сохранить жизнь».       Она помнит, как действовать, но только в теории, на практике же это гораздо более сложная задача. Ошибка может стоить ей жизни. Дракон с лёгкостью может оторвать ей голову, если вдруг посчитает её угрозой.       Стражница начинает говорить, указывая на морду с красными глазами, скрывающуюся в тени. Звяканье цепей разносится по пещере и давит на барабанные перепонки. У Гермионы, видимо, дежавю. Её сознание додумывает столько гротескных страшных деталей, обманывает её.       — Оно ранено. Его надо врачевать до Бальтейна. Сжигает каждого, кто к нему подходит, — Гермиона косится на тёмную груду впереди и сглатывает. Видимо, это те, кто попытался наладить контакт. — Может, ты сможешь помочь ему?       — Зачем он вам?       — Жертва. Потомство.       — Что? — хмурится Гермиона. — Лечить его, чтобы после убить?!       — Мы верим, что кровь драконов — прародителей асов — исцеляет недуги. Это величайший дар.       — Это варварство!       — Это подношение от отца. Он долго гонялся за ней, чтобы посадить на цепь, — стражница отводит глаза. — Если он не сделает его… Мне придётся покинуть его. Ему не справиться.       — Уйти?       Она прикусывает губу, касаясь рукой живота:       — Ты обещала помочь мне.       — Я не уверена, что смогу справиться, — говорит Гермиона, а лицо стражницы омрачается, — но… я могу попробовать. Ты же помнишь об уговоре?       — Да.       — Любой вопрос. И ты выводишь нас отсюда.       — Волшебница всё равно уйдёт.       Гермиона хмурится, не понимая, что исландка имеет в виду. Она строго говорит:       — С твоей помощью.       — Сладко пить, да горько платить, — отстранённо шепчет девушка, и её взгляд устремляется в темноту. — Örlög.       — Что?       Стражница качает головой и указывает Гермионе на ведро с мясом впереди неё:       — Олень должен помочь.       — Как же.       В глазах стражницы Гермиона видит испуг, когда она сжимает зубы и хватается за ручку ведра. Мерлин, она сошла с ума, раз всерьёз собирается подойти ближе. Гермиона всегда была достаточно благоразумна, всегда предусмотрительна. Но не сегодня. Сегодня логика и смысл исчезли, а ей остаётся выбирать, на что она готова пойти ради цели.       Она делает осторожный шаг вперёд и начинает мычать на манер исландки. Звуки должны приманить хищника. Искусство пения является обязательным курсом при обучении в лагерях драконоводов. Звуки показывают, что ты готов к разговору. Раздаётся приглушённое рычание. В следующий миг из тьмы возникают два сверкающих глаза. Две вспышки посреди сумрака.       Главное не отворачиваться, главное не бояться. Ей следует проявить жест уважения величию, которое источает животное. Драконы — не самое страшное. Бывают вещи и пострашнее. Смерть, например, с которой Гермиона борется и ради которой жертвует.       Она прикладывает руку к сердцу и делает глубокий вдох, чтобы успокоить дыхание и настроиться. От стылого дуновения волосы у висков шевелятся. Над ней нависает огромная морда. Каждая матовая светлая чешуйка — часть сложного узора из выступов и шипов. Дракон моргает, закрывая и открывая светлые кожаные мешки век. Сердцевины в зрачках светятся красным, а радужка завораживающего лазурного цвета. Гермиона не может оторвать глаз. В книгах часто пишут, что взгляд дракона лишает рассудка. Как же все ошибаются.       Вместо этого Гермиону переполняет умиротворение. Безумный отупляющий диссонанс.       Гермиона, не моргая, смотрит монстру в глаза и осторожно приседает, пока он обнюхивает её. Через какое-то время её дыхание выравнивается, синхронизируется с выдуваемым из ноздрей животного воздухом. Кончик его морды касается её лба, а после дракон опускается к ведру с мясом. Гермиона выдыхает с облегчением. Через секунду до ушей доносится звон, ещё через секунду его острые зубы разделываются с подношением. Гермиона поднимает руку и осторожно гладит дракона по мощной шее. Шершавая и на удивление тёплая кожа. В ответ слышится гортанный звук одобрения. Краем глаза ей удаётся разглядеть золотые яйца в гнезде.

      До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 27 дней 18 часов 35 минут

      Драко не спит всю ночь, пока ждёт Грейнджер. Постель омерзительно холодна. Он долго таскается по комнате от возбуждения из стороны в сторону, пока не садится, покачиваясь и прокручивая сегодняшний день в голове. Ему столько всего следует рассказать ей. Драко возвращается в хижину к полуночи и остаётся в одиночестве. Дверь запирают, а когда Драко открывает шторы, то видит огромное тёмное облако. Дементоры. Снова. Бродячие балахоны жаждут высушить кого-нибудь, оставив от него бездушную оболочку. От их вида у Драко болит живот. Его глубинный страх, о котором приходится умалчивать, чтобы не показаться слабаком.       Несмотря на появление душевсасывальщиков каждую ночь, его не мутит. Неужели в этом как-то замешаны руны на двери, и асы смогли придумать способ защищаться от влияния дружков без активной и сильной магии? Которая, кстати, по наблюдениям, есть здесь только у избранных.       Ему становится беспокойно от того, что дикая и всеми брошенная девчонка остаётся одна в высокой траве. Сколько Драко ни пытается выманить её оттуда — бесполезно. Упёртое и вредное создание отказывается следовать за ним. После пятой попытки она скрывается на всех четверых, давая понять, что не будет вестись на его уловки.       Грёбаный ребёнок-неожиданность-проклятие. Где, драккл её дери, шляется Грейнджер?..       Первые лучи солнца освещают записи на столе. Дверь с глухим хлопком распахивается, и Грейнджер вламывается в хижину. Холодный поток воздуха врезается ему в лицо. Драко кривится. Руки покрыты бордовой плёнкой, странно похожей на кровь, комки грязи налипли на красное лицо, светлая роба стала отвратительного серого цвета. Кудри спутаны, а точнее, на её голове — взрыв. В глазах блестит смесь восторга и страха. Будто она провела всю ночь, убегая от оборотней, чтобы найти сотни ценных реликвий в гробницах, а после отдать их музею и увековечить себя в истории с помощью очередного заржавевшего, запылившегося памятника. Как будто ей и так их недостаточно. Драко кривится, когда она резко захлопывает дверь. Она подходит к нему, вздыхает, убирая спутанные волосы со лба, и садится на кровать рядом.       — Где ты была всю ночь?       Он ожидает, что Грейнджер снова будет игнорировать, но она лишь внимательно изучает его, терзая большим пальцем указательный. Пахнет от неё отвратительно, но грёбаная очаровательная привычка морщить нос никуда не девается.       — У меня есть новости.       — Аналогично, кудрявая.       Грейнджер с непониманием восклицает:       — А у тебя что?       — Я был бы охренительно счастлив, если бы ничего. Но я нашёл ребёнка, Грейнджер. В траве около поля с астрами. Маленькую дикую девочку.       — О… — глаза Грейнджер расширяются. — Ребёнка?       — Мне повторить ещё раз? Или ты не понимаешь с первого раза?       — Нет, просто… Ты нашёл ребёнка. Вчера. В траве.       — Ага, — кривится он. — Жду не дождусь от тебя восклицаний, Грейнджер. И списка вопросов. Надеюсь, ты его подготовила, иначе я…       — Кажется, я сегодня приручила дракона. Стражница из темницы попросила меня, и… — перебивает она его, и Драко так и остаётся сидеть с открытым ртом, не закончив фразу. — Я смогла установить с самкой контакт и рассмотреть её рану от копья. У неё два яйца. Асы держат её в пещере на вершине горы. Они хотят заколоть её или что-то в этом роде… То ли это часть обычая, то ли прихоть. Этого я ещё не успела выяснить. Видимо, до этого они держали драконов в пещере, чтобы добить, а сейчас боятся, что она умрёт до праздника. Из-за яиц она никого не подпускает к себе.       — Просто хочу уточнить. Мы же сейчас не соревнуемся с тобой, у кого хуже прошёл день? Я всегда знал, что у тебя довольно бурная фантазия, но чтобы настолько. Если это твой способ отомстить, то вау, Грейнджер, ты довольно изобретательна. Моё уважение.       — Я абсолютно серьёзно, Малфой.       — Грёбаная Цирцея. Лучше бы ты шутила.       — По виду самка явно из семейства тупорылых. Думаю, из Швеции. А девочка… Когда меня выводили к тебе, я видела детей… — её голос дрожит. — Их там десятки, если не сотни. Все они… Все они в клетках. И явно не знают своих родителей. Феральные дети. Это ужасно, Малфой.       — Феральные?       — Да. Дети, выросшие в условиях крайней изоляции от мира людей. У них не бывает продолжительного контакта с человеком, только с животными. Волками, обезьянами, львами. Для маглов они представляют собой интересный объект для исследований.       Драко трёт переносицу, нахмуриваясь. Всё куда паршивее, чем он предполагал.       — А я думал, почему нигде не видно их отпрысков?       Она слабо улыбается.       — Я хотела рассказать тебе, но ты… — Грейнджер замолкает и отводит глаза. — Вопрос, скорее, зачем? Дракон, дети и эти цветы. Мерлин, я не понимаю, для чего они так заботятся о своей земле. Для чего им мы? Понимаешь, они отдали нам палочки. Отсюда нельзя аппарировать, но можно просто уйти. Они будто знают что-то, чего мы не знаем.       — Чокнутые. Даже Лорд опасался их.       — Почему?       — Ему было важно, чтобы они были на нашей стороне. Он несколько раз встречался с королевой. Реальную причину, зачем ему нужна была вся эта земля, никому из Пожирателей не рассказывали. Они что-то планировали.       — А есть кто-то, кто был в приближённом кругу? Кто может раскрыть эту тайну?       — Я тебя умоляю, Грейнджер. Полштаба сотрудников Министерства, должно быть, замешаны в его грязных делах. Из верхушки кто-то точно в курсе.       Грейнджер опускает глаза на ноги. По ней видно, что она чувствует себя неуютно рядом с ним. Она косится на его метку, и они погружаются в молчание, обусловленное то ли неловкостью, то ли предвкушением перемены, которая наступит после его слов.       — В одном я уверен, Грейнджер. Мы должны держаться вместе, — говорит Драко, понижая голос до шёпота. — Мы должны убраться отсюда живыми. Поттер вряд ли обрадуется, если вместо тебя я доставлю ему обугленный череп.       — Не смешно.       — Не я тут приручаю огромных ящериц. Или я чего-то не знаю, Грейнджер? Когда ты в последний раз была на драконьей ферме?       — Я просто много читаю.       — Я тоже.       — Не хочу тебя обижать, но…       — Будешь мериться со мной количеством прочитанных книг? Серьёзно?       — Но ты… Ладно, не важно.       — Стражница из темницы? Дочка садиста-старика аса?       — Её зовут Фрия. Сказала, знает, как вытащить нас.       — И?       — Скоро Бельтейн. Пока будет идти празднество, можно будет сбежать и не попасться на глаза асам.       — Скоро?!       — За это время мы успеем больше разузнать о вирусе.       — Драккл, Грейнджер! Нам явно нужен план получше.       Её взгляд смягчается.       — Если ты и дальше будешь вести себя как мудак, то вероятность успеха снизится вдвое.       Он ухмыляется и выговаривает, растягивая фразу:       — Ничего обещать не буду.       Она злится.       О, да, ничего лучше возмущённой Грейнджер не бывает на этом свете. Вот-вот пар из ушей пойдёт.       — Ты даже не извинишься?       — Нет.       — Ясно. У тебя даже нет угрызений совести, не так ли?       — В точку.       Есть, но тебе, Грейнджер, об этом знать не следует.       Кудрявая закатывает глаза и двигается прочь от него, бормоча что-то невнятное себе под нос.       — Я не лучший партнёр для поиска вакцины, Грейнджер, — тянет Драко. — И уж точно не герой, который хочет спасти всех детей и дракона в придачу. Но главное не это…       — Малфой, ты повторяешь одно и то же из раза в раз. Это утомляет.       — Ты должна доверять мне, — он становится более серьёзным. — Только так мы сможем обдурить банши, дементоров, асов.       — Хочешь сказать, что ты не рад в любой момент сбежать и бросить меня?       — Я не брошу тебя.       — Слабо верится.       — У тебя нет выхода? — бровь поднимается.       Он пожимает плечами, а Грейнджер снова впивается взглядом в метку. Она ёрзает на месте, и он непроизвольно начинает раздумывать о причинах её нездорового интереса к татуировке.       — Я хочу спасти детей и дракона в придачу.       Драккл. Кто бы сомневался.       Тяжёлый вздох. Грейнджер судорожно передёргивает плечами, прикрывает глаза и сжимает руки на коленях. Драко молчит, сжимая зубы и стараясь сделать вид, что она не выдала только что самую тупую на свете фразу.       — У тебя не будет возражений?       — Ты хочешь, чтобы я озвучил все причины, почему не стоит этого делать?       — Нет, — резко говорит она. — Я и сама могу предположить.       — Славно, Грейнджер. Будем действовать сообща, и я надеюсь, что не сдохнем в процессе.       — Вместе?       — Вместе.