Прометеус

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 10 дней 14 часов 8 минут

      Бродишь, пьёшь, бродишь и опять пьёшь. Иногда достаёшь Патил, пока та не зашипит на тебя. Великолепный обречённый на повторение план.       Волна прыгает, лижет пятки и скрывается в пучине. Он болтает ногами на причале, рассматривая маяк перед собой. Нежданный призрак. Незнакомец. Трухлявая одиночка. Непоколебимый фаллический символ. Столько он может придумать.       Море сегодня по-странному спокойное, хотя небо серое, а облака привычные, грозовые. Первый день без дождя за бесконечное время. Неизвестность. Въедливая тишина вперемешку со щекочущей истончающей нервишки тревожностью. Тёплая бутылка. Это всё, что у него есть. Малость, но он же жив.       Он откупоривает бутылку, делает последний глоток и обещает себе, что повременит со следующей. Как бы не так, убеждать себя приятно, пока губ не коснётся пойло. Перед Патил как-то неловко. От себя он такого не ожидает, но после того поцелуя ему хочется вернуться к утерянной трезвости.       Патил — другая. Патил его никогда не поймёт. Как известно, в тёмный час гаснет всё: солнце, звёзды и даже любовь. Вот что такое тьма. Она начинается с сердца, и у Блейза оно — уголёк, тлеющая ссохшаяся головёшка.       У тьмы всегда человеческое лицо, а Блейз не заглядывает в зеркало.       Вместо этого Блейз смотрит на свои ладони, исчерченные линиями-изломами. У него две руки: его правая с бутылкой подкармливает его тьму, а левая в чужой руке не даёт отвернуться от света. Блейз натворил много всего, натворит столько же в скором времени.       Мозги плавятся.       Он достаёт пустой альбом из тех, что притащил Драко после перемещения Нарциссы. Открывает, и там набросок маяка на полстраницы. Видимо, друг приходил сюда до того, как бесследно исчез. Мерлин, убереги его задницу.       Блейз присмотрел место для своих похорон на вершине горы, чтобы после смерти взлететь альбатросом в небо.       Пальцы тянутся к перу. Старая привычка — глупость.       Он смотрит на море: необъятное и прозрачное под ним. Видит рифы, ленивые оранжевые звезды и даже часть ежа среди волнистых водорослей. Чем дальше, тем темнее. Но вода-то кристальная.       «Я серый, как это море» — перо доводит последнюю букву, и Блейз тут же зачёркивает фразу. Грудную клетку стягивает. Начинается дождь. Как неожиданно. Блейз познал настоящую тьму, но ему пора возвращаться домой: пустая бутылка летит в глубину.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 9 дней 2 часа 55 минут

      Гермиона не боится темноты, приходящей после заката. Её внутренний свет уже давно куда больше внешних источников.       Ночь чернеет. Тени сгущаются. Гермиона оборачивается, рассматривая свои следы в грязи. Оранжевое окно дома напротив гаснет, и она выдыхает, наблюдая, как пар поднимается над головой. Где-то вдалеке ухает сова. Из серых облаков выплывает месяц, освещая рваное пугало в колышущихся колосьях. Пламя трепещет в клетке парящего фонаря из связанных костей около размытой от дождей тропы. Руны отливают серебряным свечением на её двери. Стражница наносит их на следующий день после их возвращения и просит не выходить из дома ночью ни при каких обстоятельствах. Она узнает всё: руну защиты, родовую и привычную руну смерти.       Молодой ас угрюмо наблюдает за ней, теребит оружие в ножнах. Ждёт, пока Гермиона закроет дверь. Ей так и хочется швырнуть в него проклятие, но на сегодня у неё другие планы.       Плечо упирается, толкает. Ворвавшийся тёплый воздух приятно колет кожу, и Гермиона быстро сбрасывает с себя тяжёлый промокший плащ. Магия запирает её внутри до утра. Ужасная ситуация, ужасная деревня, ужасные перспективы.       — Люмос, — палочка обрисовывает узор в воздухе.       Вспышка освещает небольшую комнату. Перед ней — расчищенный стол. Гермиона отодвигает сложенные свитки с записями и привычными движениями раскладывает собранные травы. Она утирает пот и пыль со лба чистой стороной ладони. Зажигает расплывшуюся над подсвечником свечу. Сверяет расстояние между стопками. Тело ломит от усталости, но Гермиона достаёт котёл, не обращая внимания на слипающиеся глаза. Крови саламандры осталось совсем немного, но Грейнджер надеется, что этого хватит до конца недели. Такая пропорция точно должна нейтрализовать токсин в его крови.       В любом случае уход с этим ингредиентом в целительских зельях из аптеки всегда срабатывает: температура падает быстро, пациент приходит в себя и выздоравливает. Правда, приходится постараться, чтобы найти всё необходимое.       Плитка загорается светлым раскалённым полукругом, и Гермиона тут же левитирует туда котёл, заполняя его водой наполовину. Она растирает корень асфоделя до мелкой золотой пудры на столе, режет кору на ровные мелкие куски, а после на протяжении десяти минут разминает пестиком листья бадьяна в ступке. Вода булькает, прежде чем зашипеть и закипеть пузырями. Тёмная густая кровь расползается пятном, окрашивая жидкость в бордовый цвет. По очереди рука смахивает ингредиенты в котёл. Мешает два раза — по часовой стрелке в течение пяти минут, пока зелье не станет лиловым. Два раза — против часов в течение десяти минут, пока субстанция не закипит и не окрасится в ярко-изумрудный. Грейнджер зачаровывает поварёшку, сосредоточенно повторяя инструкции про себя.       После Гермиона пересекает комнату и садится на край кровати, призывая свечу. Зажигает фитиль и оставляет парить источник света в воздухе. Тени от пламени наслаиваются на бледное, бескровное лицо. Рука касается горячего лба. С потрескавшихся губ срывается бормотание. Она аккуратно отворачивает его подбородок, проверяя тонкую розовую кожу у уха. Заживление идёт отлично. Гермиона механически откидывает пропитанные потом одеяла, осматривая другие участки кожи. Больше всего её беспокоит рана на плече, стянутая и покрытая бордовой коркой. Сросшийся разрез тянется от ключицы до предплечья. Кажется, он снова воспаляется несмотря на то, что Гермиона использовала целительскую магию уже дважды. Чем бы асы ни резали Малфоя, пока она сидела в темнице, лезвие явно было пропитано тёмной магией, но не такой, с которой она привыкла иметь дело. Скорее всего, оно было заговорено чем-то посильнее обычной порчи. По привычке пальцы тянутся за бальзамом, но не находят баночки. Гермиона вспоминает, что убрала её наверх вчера перед тем, как обессиленно упасть на кровать в одежде и заснуть.       Гермиона поднимается на ноги, тянется к полке, вставая на мыски, и стягивает знакомый холодный стеклянный сосуд. За ним с полки скатывается палочка Малфоя, и Грейнджер поднимает её. Местные отдали ей их палочки сразу же, а она так и не поняла причину их безрассудности. Либо они — глупцы, либо правда рассчитывают, что Гермиона не сбежит отсюда, как только Малфой окрепнет достаточно. Они явно утаивают от неё что-то, раз так боятся приближаться и разговаривать о том, что происходит в этой разрушенной деревеньке. Их взгляды постоянно следят за ней, словно она диковинка в их мире. От их придурковатого поведения Гермиона раздражается, но пока старается не вступать в конфликты и лишь наблюдает издалека за бытом деревни, выходя днём на улицу, когда устаёт читать и искать значение рун в книгах. Кажется, она способна разгадать эту загадку, но банши могут убить её и не сдержать обещания. Поэтому, Годрик, Малфою необходимо очнуться. Как можно скорее.       Пальцы стискивают палочку Малфоя в ладони. В отличие от её новой она более лёгкая и гибкая. С модной простой элегантной рукояткой, сделанной на заказ, но не мешающей Гермионе управлять ей. У неё жесткая хватка, ей необходимо ощущать полный контроль над деревом, а потому после войны новая палочка Гермионы не отличалась фигурностью. В составе все ещё была сердечная жила дракона, но виноградная лоза на удивление дополнилась металлическим стержнем. Олливандер тогда сказал, что предыдущее сочетание материалов стало для неё слишком неустойчивым, и палочка больше не может быть надёжным проводником. На утолщении палочки Малфоя серебряным тиснением отпечатаны инициалы «Д. М.» и, конечно же, фраза на латыни. Гермиона закатывает глаза. Как же Драко Малфой любит выпендриваться, ничего не меняется. Наверняка это девиз его семьи. Она прищуривается, замечая стёртые буквы и нанесённые поверх них новые: spei certus.       Нет, это что-то другое. Ладно, не важно, она всё равно бесполезная, пока Малфой не очнётся. Да, это невероятная грубость — брать чужую палочку вот так. Всё же это личное. Это неправильно.       Гермиона хмурится. Она не планирует взмахивать ей, но от небольшого движения вправо из конца вылетает сноп золотых искр.       Рот приоткрывается. В натянутых мышцах руки теплеет. Чужие палочки чаще всего не слушаются её в отличие, например, от той же Падмы. Наверное, это многое говорит о её характере. Ещё используя палочку Беллатрисы, Гермиона узнаёт, как сложно совладать с палочкой, если она не принадлежит тебе. Палочка Малфоя на удивление не противится ей. Нет, напротив, она ложится в руку, подстраиваясь. Магия мягко направляется в древко и материализуется в воздухе. Словно приглушает все эмоции, вкладываемые в заклинания, и рассеивает их. Прямота и точность её палочки обеспечивает точные удары и мощные расчёты, механические и силовые чары, но ей часто приходится прикладывать двойные усилия при гибкой и искусной работе с сознанием. Постоянная практика помогает побороть небольшую неповоротливость в воспроизведении подобных заклинаний, но сейчас же всё было куда легче и проще.       Гермиона задерживает дыхание, когда новый сноп искр взрывается в воздухе. Мурашки ползут по рукам. Удивительно.       За спиной раздаётся стон, и Гермиона вздрагивает.       Мерлин, она заигралась.       Ноги несут её обратно. Она открывает бальзам, забирает кончиками пальцев прозрачное желе со стенок и наносит его на рану. Малфой резко отворачивает голову, и Гермиона разглядывает выступающие на его шее вены, острый кадык. Мелкие царапины на щеках. Его бледная кожа краснеет. Грудная клетка вздымается. Светлые рваные следы на груди под расслабленными длинными пальцами. Как хорошо, что рёбра почти заросли. У Малфоя развитая мускулатура — Гарри говорил, что он всё ещё играет в квиддич. Годрик, его угловатое и вытянутое тело адаптировало все мышцы под себя, не давая им стать огромными и грузными. Гермиона краснеет, отводя глаза от его сокращающегося живота. Он же пациент. Ничего более.       Но как только её взгляд касается метки, нервы зудят, а глаза жжёт, и она отворачивается. Когда она впервые рассмотрела, что стало с татуировкой, то не знала, как классифицировать чувство в груди. Не знает и сейчас. Неровные уплотнения кожи вокруг метки закрывают череп, часть змеи уродливыми ошмётками отпечатывается на коже. Полная асимметрия. Малфой явно пытался избавиться от метки, но по какой-то причине ему не удалось сделать это.       Говорят, что шрамы лучше всего лечат от повторения ошибок прошлого. Вряд ли она может сказать так о буквах, спрятанных под её рукавом. Что-то ироничное есть в том, что они оба помечены одной войной. Только желания у них всегда были разные. Гермиона никогда не хотела свой шрам. А Малфой, с другой стороны… Хотя она уже ни в чём не уверена.       Она сглатывает вязкую противную слюну, и всё происходит само собой. Кончики пальцев касаются рубцов, проводят вверх-вниз. Кожа неровная, но мягкая. Малфой продолжает тяжело дышать, Гермиону не отшвыривает в другой конец комнаты. Никакой чёрной магии, проклятий и ненависти. Простое человеческое прикосновение.       Она долго смотрит на Малфоя, пытаясь втиснуть в голову понимание: он Пожиратель смерти. Ублюдок. Убийца. Годрик, она не может. Она так отчаянно желает этого, но не может. Банальное человеческое общение меняет её отношение. Они договорились: прошлое остаётся в прошлом.       Она смотрит перед собой: кривое заляпанное окно, покосившаяся пустая рама. Запах влажной земли. Скошенные неаккуратные камни.       И снова запутанный ассиметричный узор шрамов на предплечье Малфоя.       Гермиона резко отдёргивает пальцы от метки и прячет лицо в ладонях.       У тебя сдают нервы. У тебя недосып. Вот и всё.       Асимметрия пугает Гермиону. С детства она видит её повсюду. В том, как стоят книги на книжной полке — не от маленькой к большой, не по цвету, не по изданиям, а как попало. В том, как ржавые инструменты отца разбросаны по прихожей. В том, как мать берёт чашку с кофе каждый раз то левой, то правой рукой. Её видно в движениях палочки Рона, в лице Невилла, когда он улыбается, в погнутых очках Гарри. Асимметрия раздражает Гермиону. Она учится бороться с ней, раскладывая книги в нужном порядке и составляя списки, превращая неидеальное и бесформенное в строгое и прекрасное. Её стремление к великой симметрии этого мира иногда позволяет ей расслабиться.       После семнадцати асимметрия причиняет ей боль. Обратное — привилегия довоенного времени.       Потому что и руки Тонкс на груди в гробу ассиметричные.       Её мозг, сжалившись, стирает многое из её памяти, но разве этого достаточно? Поэтому их похороны она помнит отчётливо. Раннее утро, начало погожего дня, толпа незнакомцев у входа. Ни одно лицо она не запомнит. Ядовитый запах лилий.       Тонкс среди женщин — её близкий друг. Она понимала её куда лучше Джинни. Она разделяла её интересы. Они планировали вместе операции. Тонкс знала о последствиях тех решений, которые Гермиона не хотела принимать. Её поддержка не позволяла Гермионе раскиснуть и слететь с катушек.       А потом — Тонкс и Люпин посреди обломков, и Гермиона впервые осознаёт, как бывает сильна тоска и как прозорлива смерть. Она не плачет на похоронах, но и не может сдвинуться с места. Их засыпает землёй, а Гермиона не может оторвать глаз от места, где стоят гробы. Голова пуста. Ни одной эмоции, ни одной мысли.       Асимметрия. Гермиона вспоминает, что Тонкс зарыли быстрее, чем Люпина. Из-за этого она чуть не сорвалась на рабочих. Гробы были не одинаковые: один больше другого.       Когда все уходят, Рон раскрывает зонт над её головой и сжимает колено. Вместе с этим прикосновением Гермиона ощущает влагу от капель дождя на щеках.       — Пойдём домой, Гермиона. Завтра у мамы ужин. Нам бы разобрать вещи сегодня.       Его голос далеко. Словно он говорит с ней из прошлого.       — Мы победили, а они так и не узнали об этом, Рон.       — Зато они там вдвоём.       Гермиона хмыкает, издаёт натянутый смешок. Будто бы существует «там». Покажите же ей, где оно. Нимфадора и Ремус отключены от мира. Они стёрты, а «там» нет ничего. Остаётся одна лишь память.       Рон убирает руку с её колена и поправляет нелепый красный галстук в мелкий горошек. Гермиона переводит на него потерянный взгляд.       — Если люди должны страдать ради цели, почему там не мы с тобой?       Он пожимает плечами, поджимает губы и разводит руками.       — Видимо, мы обречены сражаться с несправедливостью до смерти.       — Думаю, наше время уже прошло, — улыбается Рон.       Она кладёт голову ему на плечо. С ним ей чуть-чуть спокойнее.       — Всё наладится, Гермиона.       Гермиона выныривает из воспоминаний, вздрагивая и несколько раз моргая. Рядом слышится шипение. Она подскакивает к столу, чтобы убавить огонь. Выплёскивающееся из котла зелье больше не пузырится. Гермиона остужает его, набирает в колбу и идёт к Малфою. Аккуратно поднимает его голову с подушки, опуская себе на колени и вливая зелье в рот. Малфой давится, бредит, но она заставляет его проглотить всё до последней капли и стирает остатки зелья с уголков рта. Сжимает здоровое плечо, пригвождая его к кровати. После Гермиона поит его водой, не давая подавиться. Ослабший и дрожащий, он напоминает ей того мальчишку, который дразнил её в школе, но не Пожирателя смерти, которого она ненавидела. И точно не человека, который буравил её спину взглядом и тихо проклинал её, пока она заходила к асу в дом.       Сейчас он тот, кому надо помочь. Гермиона каждый раз удивляется, как спокойно работают её руки. Вот так она выхаживает его столько времени, и её даже не съедают сомнения.       Его светлые брови сходятся на переносице, веки дрожат. Из груди вырывается кашель, и Гермиона аккуратно поправляет его голову, нечаянно касаясь щеки. Руку обжигает отросшая щетина. Неясное бормотание повторяется, и он слепо цепляется за её запястье, сжимая его. Гермиона приоткрывает рот, ощущая, как жар ползёт к лицу, и вслушивается.       — Лети… Розовые дементоры… Розовые дементоры…       Опять. В прошлый раз Малфой угрожал кому-то выкупить миллион шоколадных лягушек. Его разговоры во сне чаще всего полны огромного количества цифр, абсурдных словосочетаний и бреда. За это время Гермиона успела привыкнуть к тому, что вместо привычного потрёпанного приёмника тишину заполняет Малфой.       Вдруг его лицо напрягается. Губы кривятся. Он жмурит глаза. Выгибается, сильно сжимает руку Гермионы. Что-то не так.       — Я не хотел. Я не мог. Я не виноват.       В его словах столько боли. Что ему снится?       Гермиона взмахивает палочкой, и он тут же перестаёт бормотать. Рука Малфоя с глухим шлепком ударяется о подушку. Напряжённые мышцы лица расслабляются. Гермиона аккуратно перекладывает голову на подушки, укрывает его одеялом до подбородка. Кошмары. Не она одна бежит от них с окончания войны. Видимо, прошлое ни для кого не делает исключений.       Она обходит кровать, сбрасывает обувь с гудящих ног, забирается к стене. Подбородок утыкается в поджатые к груди колени. Глаза закрываются.       Всё наладится, Гермиона. Всё всегда налаживается.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 1 день 10 часов 5 минут

      Тьма — всегда отражение света.       Но мир переполнен тьмой. Из каждого угла и из каждой щели она, гнусная и мерзкая, подкрадывается и хочет сцапать, сожрать. В последний момент ты оборачиваешься, а там лицо, человеческое лицо.       Мысль в его голове повторяется снова и снова. Просится и просится на бумагу. Блейз пишет.       Блейз не знает, зачем. Блейзу тухло. Блейз умирает от скуки. Вот она, трезвость — тоска без сигарет, алкоголя и боли. Херово.       Неделю.       Уже который день Патил по уши в бумажках. У него же из ушей вытекает меланхолия. Вопиющая несправедливость. Вот ты почти герой, почти готов бухнуться головой вниз в трезвые воды, а твой любовный интерес застрял между страниц книг, никак не может протиснуться в реальный мир и получить удовольствие от твоего общества. Ладно, может быть, Патил специально не замечает его муки в четырёх стенах. Ему назло. Ему хочется поцелуев, а она заставляет его делать конспекты. Он надувает, а после втягивает щёки. От книги на лице пахнет старым пергаментом и занудством. Патил не сможет превратить Блейза в книжного маньяка. Хотя вряд ли она об этом мечтает, её куда больше занимают буквы, чем Блейз.       Прескучное произведение «От докси до дементоров. Распространение волшебных существ в Северной Англии» сваливается с колен на пол, подпрыгивает и закрывается. Пищит, стоит Блейзу надавить подошвой на его полосатые уши. Падма бегает глазами по строчкам. Блейз съезжает по стулу. В голове новый, на этот раз обречённый на провал план — растормошить хмурую Патил в кресле. Он размахивает руками, закидывает одну ногу на другую и мычит первый пришедший в голову мотив. Откладывает дневник, вздыхает и переводит взгляд на жёлтые круги на внутренней стенке чашки. У Патил вместо крови — чай с молоком, честное слово. Всё равно лучше, чем реки спирта в его венах.       — У меня есть идея, от которой у Салазара волосы на яйцах зашевелятся.       Она отрывается от книги и заправляет выбившуюся из хвоста прядь за ухо. Морщит нос, а у Блейза внутри пенятся и взрываются пузырьки. Чем его кровь не шампанское?       — Что?       — Говорю, тебе надо отдохнуть, милая. Немедленно отдохнуть. Несомненно, прямо сейчас отдохнуть.       — Даже не обсуждается, — она отворачивается обратно к книге. — Слишком много всего.       — Даже не обсуждается, как… Сегодня не обсуждается? — он издаёт смешок, а после меняет интонацию на шутливую. — Или вовсе не обсуждается?       — Блейз, — она обращает к нему скептический взгляд. — Я не пойду лепить Хогвартс с тобой на пляж. Не рассчитывай.       — Тогда... Ты точно хочешь меня закопать? — он обхватывает шею и высовывает язык. — Вот так? А после я стану инферналом, сожру тебя.       Падма закатывает глаза.       — Или же тебе не терпится увидеть Блейза Забини без мантии? — он играет бровями и многозначительно смотрит вниз, через секунду расстёгивает пуговицу и подмигивает Падме. Кажется, она покраснела. Кажется, она хочет расщепить его взглядом до того, как его пальцы дотронутся до следующей пуговицы.       Падма резко дёргается к столу. Надкусанное пожелтевшее яблоко пролетает мимо него: Блейз успевает увернуться. Ещё бы чуть-чуть, и оно угодило бы в лоб. Салазар, Патил применяет к нему насилие.       — Объедки? — он выпячивает губу. — Зря ты, детка. Они знают меня, а я их. Если бы мы с тобой были в помойке, то мы бы были настоящей королевской четой.       — Ты такой кретин. Мерлин, угораздило же. Невероятно.       Он издаёт лающий смешок, встаёт и протягивает ей раскрытую руку:       — В море?       — Маяк?       — Нет, хочу покупаться с тобой голышом.       — Голышом?       — Да, и спою тебе песню Тритона. Сочинял целую неделю, милая. Она про твою красоту.       Падма, видимо, не верит ему. Смеётся, наконец улыбается и качает головой.       — Блейз… У нас столько неизученной информации, — она трёт переносицу, устало вздыхая. — Нам надо работать. Я не могу позволить себе расслабиться.       — Чтобы быть счастливым, — он вытягивает книгу из её цепких рук, — не надо многого. И уж тем более мы обойдёмся без твоего одобрения.       Её глаза сужаются. Книга выскальзывает из его рук, повисает в воздухе, а после приземляется на голову. Блейз возмущённо ойкает, а в ответ Патил призывает книгу к себе и чопорно бросает:       — У тебя ещё сто страниц атласа.

      До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 8 дней 16 часов 55 минут

      Шелест бумаги. Женский голос. Невыносимо громкие звуки. Боль.       Прикосновение ко лбу. Нежное и аккуратное. Едкий запах трав. Его рвёт.       Драко справляет нужду, хочет вернуться и падает у двери. Боль. Кто-то поднимает его. Умывает лицо. Пальцы такие мягкие, лёгкие.       Качающийся деревянный потолок. Жжение. Пухлые покусанные губы.       «Всё получится. Всё получится», — шёпот. Знакомый, но чей?       Он тянется к этому голосу сквозь плотную чёрную пелену.       В темноте чьи-то ладони обхватывают его лицо. Сжимают. Горячо. Розовые круги раскрываются, смешиваются с вытянутыми бурыми линиями. Бесформенные тёмные пятна. Давление. Кровь. Зелёные вспышки.       Детское тело на его руках. Шипение.       Бей или беги.       У тебя доброе сердце, Драко.       Мама.       Сначала Драко открывает один глаз. Фотоны прожигают сетчатку. Настолько ярко, что он снова жмурится, прежде чем решиться открыть второй. Солнечные лучи освещают паутину над головой. Ладони проводят по шершавому противному хлопку. В груди кашель, выходит ржаво и слабо. Всё тело ломит, когда он пытается поднять ногу. Невыносимая дракклова боль. Губы ощущаются как чешуя змеи, когда кончик языка касается краешка рта. От него пахнет травяной целительской херью, ещё, кажется, панталонами. По крайней мере, так всегда пахло от всех женщин за пятьдесят, которые лечили его.       Его кости будто пережевал дракон.       Гоблинов хрен, что это за проклятое место? Как его сюда занесло…       Драко поворачивает голову. Серый от грязи воротник рубашки из льна с цветочными узорами. Курносый нос, спутанные кудри и тонкие руки под головой. Спокойное убаюкивающее сопение.       Слава Моргане, Грейнджер жива. Последнее, что он помнит, — крик, и как она пытается вырваться из хватки аса, сдерживающего её. Дальше — чёрная смазанная полоса из голосов и картинок.       Он снова делает попытку встать, но как только ему удаётся напрячь мышцы, боль в груди возвращается. Шипение вырывается изо рта. Он сжимает зубы до хруста.       — Малфой? — сонный голос.       Драко замирает. А через минуту над ним нависает Грейнджер. Её кудри щекочут его ключицы, и она несколько раз моргает спросонья. На её челюсти — грязное пятно, несколько тонких почти заживших царапин. На секунду тянущую боль заменяет приятное покалывание, но через мгновение всё возвращается.       — Годрик, сработало.       Он хрипит, пытаясь выдать что-то членораздельное, а получается какой-то невнятный трёп. Как от Блейза во время его постоянных пьянок. В горле булькает.       — Погоди… Погоди, не двигайся. Я помогу.       Уголки рта тянет. Она аккуратно поднимает его, и пальцы автоматически цепляются за её плечо. Опираясь на неё, Драко спускает ноги с кровати и восстанавливает дыхание. Голова кружится. Драккл, он ощущает себя настолько ничтожным. Никто и никогда не видел его в таком состоянии. Блядски унизительно. Жаль, он не может послать Грейнджер, отказаться от её помощи. Так бы ему было куда легче, чем когда её глаза полны жалости.       Она мельтешит перед ним. Драко шевелит ступнями, их покалывает. Он делает глубокий вдох и касается щеки, проводит линию к волосам и ощущает целое здоровое ухо. Пальцы дрожат. Голова гудит.       — Я не думала, что так быстро получится. Вот, держи. Это должно унять головную боль.       Грейнджер как всегда: знает всё лучше всех и всегда на подходе. Его грёбаный спасательный круг. Он ведь не просил ничего такого. Лучше бы он сдох от пыток, честное слово.       Настойчиво и грозно она суёт ему зелье в руку. Он выпивает его одним глотком. Отвратительно кислый привкус. В желудке — урчание.       — Дрянь какая…       Грейнджер закатывает глаза, опираясь рукой о стол. Позади неё — стопки книг, засушенные ветки неизвестного растения с пурпурными цветками, размазанные руны на пергаментах. Её лицо наполовину освещено тёплым оранжевым светом, наполовину — в тени. Грейнджер осунувшаяся. У неё тёмные круги под глазами.       — Прости, не разогрела тебе мёд с молоком, — голос полон слабой иронии. Она утирает лоб тыльной стороной ладони, переступает с ноги на ногу.       Драко понимает, что хочет встать, но не уверен, что не упадёт сразу же. Салазар, совсем без сил. Бесполезный кусок мяса.       Драко отбрасывает пустой пузырек и ощущает жжение в грудной клетке. Снова несдержанный кашель, от которого каждый вдох и выдох наполняются нестерпимой болью. Ладонью проводит по бинтам, и Грейнджер хмурится. Рука дёргается, но она тут же опускает её.       Ему становится лучше. Боль уходит, слабость притупляется. Постепенно Драко возвращает себе утраченную энергию.       Изо рта звучит чужой низкий голос.       — Давно… Как я здесь оказался?       — Около двух недель. В какой-то момент я думала, что твой организм не выдержит яда, которым был пропитан клинок, — Грейнджер косится на его ухо. — Пришлось пичкать тебя зельями, надеясь на лучшее.       — Как… Когда они отпустили тебя?       Её глаза поднимаются к потолку. Из груди вырывается обречённый вздох.       — Они не отпускали, — она принимается рассматривать ноги. — Фактически мы всё ещё в плену… Но главное, тебе лучше.       — Как это не отпускали?       — Я… Я пошла на сделку. Я помогу им, а взамен они отпустят нас домой. К тому же нам всё ещё нужно узнать больше про вирус.       — Гоблин, что?! — он тут же дёргается вперёд, но резкая боль вынуждает его согнуться и закашлять. — Узнать про вирус? Тебя ударил бладжер, Грейнджер?       — Я не буду снова залечивать твои рёбра, Малфой, — она сводит брови на переносице. — Так было нужно. У меня не было выхода.       У него сосёт под ложечкой. Знакомое ощущение — страх. И вместе с ним — злость, драккл, куда же без этой дрянной эмоции. Она поднимается из ниоткуда, и Драко не готов к ней. Он стискивает ладонями голову, силясь поверить в то, что Грейнджер натворила, пока он был без сознания. Возможно, сейчас они могли бы быть в Англии, а не у смерти на острие палочки.       — Драккл тебя дери, Грейнджер! Знаешь, каково это, когда тебя душат мешком? — она выглядит виноватой, так-то. Слова льются из его рта, как огненное дыхание. — Банши не заключают сделок!       — Малфой…       — Есть люди, которые ценят только силу и кровь. Ты хоть представляешь, во что мы вляпались? На что ты подписалась?       — Малфой…       — Невозможная тупость… Ты ведь даже не торговалась, так ведь? Сразу же согласилась на все условия.       — Ты…       — Вначале убьют тебя, а после — меня…       — Я спасла тебе жизнь, урод!       Драко закрывает рот, так и не успев закончить мысль. Лицо Грейнджер пылает. Грудь вздымается от частых вдохов. Глаза наполнены яростью, и Драко это не пугает. Напротив, его захватывает. Она резко подходит к нему и тычет пальцем в грудь, отчего он неловко качается.       — Уговор был такой: твоя жизнь — за мою помощь.       Тёплое дыхание касается кончика его носа. Ресницы дрожат. Так близко. Он может врезаться своим носом в её.       — Моя жизнь ничего не стоит, Грейнджер, — разочарованный шёпот. — Я не просил тебя спасать меня.       Её губы дрожат, а после сжимаются.       — Мы в ловушке! — голос хрипнет к концу. — Я думал, что ты умная ведьма, Грейнджер.       — Я не боюсь.       Липкое, скукоживающееся чувство между рёбрами.       Он сглатывает, отводит глаза, и Грейнджер фыркает. А после вздыхает с разочарованием, вставляет руки в задние карманы и отходит от него на несколько шагов.       — Вот значит, в чём дело.       Грёбаная храбрая Грейнджер.       Грёбаный постыдный внутренний червяк страха. Он никогда не задавит его. Драко — гнилое дырявое подобие человека. Какой есть — с этим он смирился давно.       — Из-за твоей глупости мы оба умрём. И не будет никакой вакцины, Грейнджер. Только твой и мой трупы.       Драккл, скоро от кудрявой пойдёт пар во все стороны.       — Я не тупая, Малфой. Я осознаю риски.       — Неужели?       По правде, Драко не знает, зачем набрасывается на неё вот так, как сорвавшийся с цепи пёс. Всё получается само собой. Слово за словом, а сейчас тишина разрастается между ними, заливается ему в уши. От этого звона хочется снова отрубиться и окунуться в бессознательную трясину. Грейнджер напряжена до предела: её плечи, сжатые челюсти и нахмуренные брови. Она сжимает губы, явно пытается сдержать эмоцию. Движения рваные, короткие.       Долбанное выработанное годами терпение.       Драко ожидает, что она на него наорёт. Даст оплеуху или толкнёт со всей силы. Сделает хоть что-нибудь, но Грейнджер продолжает слоняться по комнате. Столько контроля. Драко необходимо найти предохранитель, чтобы довести её. Когда-нибудь он обязательно нажмёт на него со всей дури.       — Опять врежешь мне, Грейнджер?       Кудри взлетают, когда она резко оборачивается, сверкает глазами. В них столько злости и обиды. Драккл, врежь мне, Грейнджер, давай, нам всё равно умирать.       Его пальцы стискивают одеяло.       — К чёрту.       Она отворачивается и подходит к двери, бросает через плечо взгляд блестящих глаз. В ответ Драко поднимает подбородок и кривится.       Дверь за Грейнджер громко хлопает. Вот так, всё, как он себе изначально и представлял.       Драко остаётся один, и вслед за ней лучи солнца, согревающие его раненое плечо, исчезают из комнаты.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 7 дней 10 часов 5 минут

      Грёбаная Патил всё же притащила его к маяку после того, как отшила его вчера. Ему нужно было сбежать. Как она всё-таки надоумила Блейза сделать два дела разом? Присмотреться к маяку и вместе с тем попробовать «окунуться». «Окунуться» — какой недоумок придумал это слово? Он, скорее всего, просто утонет. Хотя он лишь дразнил её, кто же знал, что она всё воспримет всерьёз. Или что она крепко сожмёт руку Блейза следующим утром и сама потащит его из дома, не дав даже обуться.       Мерлин, кто-нибудь… Кто-нибудь, помогите ему.       — Итак?       Блейз косится на Патил, пока та сбрасывает туфли на песок. Вытаскивает заколку из длинных чёрных волос, и те рассыпаются по её плечам. Блестят.       Кажется, он переборщил с флиртом.       — Итак? — он склоняет голову, медлит. — Я же не собирался купаться. Просто хотел вытащить тебя из книжного запоя.       — Раздевайся.       Падма идёт вперёд до самого конца причала, а он наблюдает, как двигаются её длинные изящные ноги и стройные бёдра. Где-то справа кричат чайки.       — Эээ… Патил? Ты ли это?       Она прикрывает свою улыбку ладонью, начиная расстёгивать пуговицы на лимонном рукаве с расплывшейся чёрной кляксой. Блейз поднимает одну бровь, а Падма стремительно избавляется от одежды. Она оголяется до белья, и Блейза настигает осознание — вдоха не получается. У него горят лёгкие.       — Давай же, Блейз.       — Я…       — Твоя идея была купаться голышом, нет?       — Не припоминаю такого, милая.       Ему удаётся разглядеть совсем чуть-чуть голой кожи, прежде чем слышится всплеск. Падма ныряет бомбочкой в воду. Он вздыхает, не зная, куда себя деть. Рука тянется к краю жилета. Нет, Блейз точно не будет идти у неё на поводу. Эта девчонка не сможет заманить его в мокрые объятия морских водорослей. Пусть не старается даже.       Она выплывает. Вода стекает по её лицу, оставляя после себя влажную маску. Ладонями зачёсывают волосы назад. Падма погружается в воду по переносицу, наблюдая за ним, пока её голова снова не скрывается: несколько пузырьков собираются на поверхности и лопаются.       Всё повторяется по кругу несколько раз.       — Просто прыгай в воду. Не думай, — Падма подмигивает ему. — Тут не так глубоко.       Даже на мелководье в прозрачной воде можно утонуть по собственной воле.       Блейз не может оторвать глаз от голых выступающих ключиц под смуглой кожей. У него в голове — ничего, кроме Падмы. Какой же ужас. Обычно там куда больше трухи из воспоминаний и злости, чем фантазий о женщине. Непривычно.       — Давай, Забини. Я научу тебя. Как и обещала.       Её рот приоткрывается, ловит воздух. Блестящая кожа. Она подплывает к нему, складывает руки на причале и упирается подбородком в сложенные ладони, наблюдая за ним из-под тёмных густых ресниц. Капля скатывается с кончика носа, падает, очерчивает контур губ и теряется.       Блейз не может сдвинуться с места. Его голые ступни приклеены к дереву. Пальцы сжимают ворсинки жилета. Никакой тебе свободы, впереди его ждёт бездна. Она засосёт его, как поглощают водовороты льющегося виски.       — Доверишься мне?       — Я не доверяю себе.       — Ты не сможешь научиться плавать, просто смотря на воду.       — Я же гений, детка. Овладеваю навыками посредством наблюдения. Для чего ты со мной?       Его орошает волной брызг. Конечно же, Блейз не успевает отскочить. К дракклу, может, он и не очень хотел. Вода — не самая тёплая и приятная субстанция в мире — проникает под одежду. Противными ручейками катится по позвоночнику. Блейз вздрагивает, передёргивает плечами, а Падма снова смеётся.       — Из воды никто и никогда не выходит «сухим».       — Никто, кроме меня.       Падма зачёсывает волосы у висков, а Блейз повторяет про себя: «убийственная идея». Он убеждает себя до того момента, пока голые ноги не рассекают прохладные волны, а Падма не касается рукой плеча и не шепчет ему что-то приободряющее на ухо.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 8 дней 16 часов 35 минут

      Гермионе пять. Она плачет: единственное желание — заорать, но изо рта вырываются скомканные всхлипывания. В середине груди печёт, сердце скачет в ушах, и ей хочется вернуться обратно и сделать то, что она задумала. Крошка от вафельного рожка сыпется на ботинки, когда она разжимает кулак.       — Это нечестно, мама!       — Я знаю, детка.       — Мне очень больно.       — Конечно.             — Она укусила меня! А я... я всего лишь ответила! Я могу стереть её в порошок! Могу вывернуть, — Гермиона задыхается. — Могу сломать ей руку, запутать жвачку в волосах!       — Она повела себя плохо, детка.       — Тогда почему я должна извиняться перед ней?       — Потому что ты — умная девочка, Гермиона. Умнее её. Умнее всех, даже умнее меня, — мать убирает кудряшку с её лба. — Сама знаешь, нельзя швырять в людей мороженое, даже если они ужасно к тебе относятся.       — Что, если… Что, если я хочу, мама?       — Тогда тебе не стоит выпускать отсюда это желание, — мать прижимает руку к сердцу. — Запереть его здесь и не выпускать. Ты такая умница, Гермиона. Ты всегда со всем справляешься. Если ты приложишь каплю усилий, то точно найдёшь контакт с любым человеком. Ну… Разве ты не хочешь снова подружиться с Анной?       — Я хочу расквасить ей её жирную рожу!       — Гермиона! — мать с силой сжимает её плечо, отчего она только сильнее плачет. — Контролируй себя, Гермиона. Сделай глубокий вдох.       Не получается.        Она пытается вырваться из хватки матери, но та лишь сильнее прижимает её к себе и понижает голос:       — Ты меня очень расстраиваешь, моя дорогая. Я ведь знаю, какая ты. Ты точно не злюка.       — Злюка!       — Нет, Гермиона, ты добрая. Ты хорошо относишься ко всем людям, как папа и я. Разве ты не хочешь быть, как папа и я?       Гермиона всхлипывает, утирает рукой глаза и кивает несколько раз. Во рту — горький привкус слёз. Она не понимает, что именно чувствует. Ей стыдно и одновременно горячо в голове.       — Тогда извинись перед Анной, пожалуйста.       — Ла-ла-ладно.       — Ты очень добрая, солнышко.       Гермионе двадцать три. Гермиона хочет вернуться в хижину и зарядить в Малфоя проклятием. Голос матери эхом повторяется в голове.       Ты добрая, солнышко. Ты понимаешь людей. Ты терпишь, ты ведь более мудрая.       Злость медленно нарастает в грудной клетке и опутывает всё тело. Гермиона сжимает кулаки. До ушей доносится кваканье: её ботинки размывают грязь. Местная девушка в драном платье с плетёной корзиной боязливо оглядывается на Гермиону, когда она проносится мимо. Нелепая дура.       Быстрыми шагами она доходит до уголка с единственной берёзой, возвышающейся над ярким куском земли. Пока она бродила по деревне в дневные часы в поисках златоглазок, ей попалось это место, и каждый раз здесь, между астр (бутоны похожи на них), спокойнее, чем в хижине. Небольшая скамейка из двух наспех скрученных брёвен за колодцем у трёх пирамид из камней среди унылых досок домов и лезвий гор.       Малфой. Просто не верится. После всего, после всего, что она сделала для него? Это его ответ?       Доброта Гермионы никогда не заканчивается для неё хорошо. Она хочет расквасить Малфою рожу. Так сильно, что снова и снова представляет, как сжимает руку в кулак и ударяет костяшками по носу. Как на третьем курсе. Если бы он не выглядел настолько истощённо… Если бы она не потратила столько времени и сил, чтобы вылечить его, она бы точно сломала ему нос. Малфою удаётся взбесить её за две минуты после пробуждения. Редкая удивительная способность.       Какой же мудак. Годрик, все эти его разговоры. Он абсолютно такой же, не так ли?       Красные лепестки колышутся от ветра. Гермионе даже не верится, что такой уголок может существовать в месте, где поля цветов напоминают кладбища. Она срывает астру, крутит стебель между пальцами. Розовые искры касаются подушечек. Лепестки дрожат. Необычная реакция для магловских растений. Цветок касается кончика носа, и Гермиона вдыхает сладкий приторный запах.       Неожиданно злость уходит. Будто она только что вколола себе огромную дозу успокоительного.       Ощущения притупляются. Она поднимается на ноги, пытаясь совладать с сонливостью.       За спиной раздаётся звук, будто кто-то наступил и сломал ветку, за ним следует шелест. Её подводит зрение или там, между лепестков, она только что видела движение?       Рука сама тянется к палочке. Гермиона пригибается и делает первый аккуратный шаг вперёд. Впереди всё те же высокие цветы мирно качаются в такт завывающему ветру.       Гермиона проходит глубже в рощу цветов в поле и случайно натыкается на камень. Боль в пальце заставляет её всхлипнуть и поднять ногу, а после приглядеться к виновнику: квадратный тёмный валун проглядывает между астрами. Она отодвигает цветки и проводит пальцами по высеченным буквам: «Ксенофилиус и Пандора. 1971». В памяти появляется лицо Луны. Должно быть, это нелепое совпадение. Не может быть, чтобы родители Луны были здесь три десятка лет назад, просто имена те же.       — Jæja, Sigla milli skers og báru.       Гермиона поднимает голову на глухой шёпот и видит стражницу, проводящую рукой по животу под тканью своей серой робы. Девушка всегда материализуется ниоткуда, словно она — блуждающий призрак. Ветер раздувает её светлые тонкие волосы. У неё всё такая же серая и тонкая кожа. Она — единственный человек в этой деревне, к поведению которого Гермиона не привыкает.       Стражница сжимает тонкие бледные губы в ещё более тонкую линию, вертит руну с цепочки в руках и смотрит вдаль, словно Гермионы не существует. Несмотря на то, что она помогает разобраться с ингредиентами для целительских зелий, приносит книги для изучения свитка и даже переходит на родной язык Гермионы при общении, приятного цельного впечатления о ней не складывается. Она явно более спокойная и менее зашуганная, чем жители деревни. Стражница моложе всех женщин, которых видела Гермиона. Может, чуть старше её самой. Так странно, что здесь дети не резвятся на улицах, а подростки не шушукаются по углам заброшенных зданий. Неужели они все там за прутьями? Неужели асы не знают о том, что происходит? Неужели девушка считает, что так и должно быть?       Мерлин, ей необходимо столько всего выяснить, а она продолжает штудировать книги, делая вид, что ищет расшифровку рун. На самом деле у неё из головы не уходят косматые жуткие образы детей в клетках.       Стражница явно что-то об этом знает. Учитывая то, что она забирала Гермиону из темницы. Исландка спокойно передвигается между двумя частями этого места — пристанищем банши и деревней. Любые просьбы, не касающиеся Малфоя и задания, девушка игнорирует. Как и вопросы.       Она бродит по просёлкам, и люди опускают глаза, когда сталкиваются с ней. По какой-то причине они кланяются стражнице в ноги, делая руками круг и вознося его над своей головой. Исландка же держит дистанцию, давая им прочитать молитву. На Гермиону у местных другая реакция — сильный, парализующий страх. Словно они ждут, что она выхватит палочку и заавадит их сразу же, как они заговорят с ней.       — Мне тоже любо это место, — задумчиво тянет стражница. — Как ты его нашла, волшебница?       — Зачем они тут? — Гермиона указывает на первую пирамидку в ряду. С неё скатывается круглый камень, падая на землю и разбрызгивая капли грязной воды. Вокруг каждой пирамидки разложены косточки разного размера. Возможно, она догадывается, чьи именно.       Стражница приседает и возвращает камень на место, прикусывая губу. Её голос звучит отстранённо и глухо:       — В помощь тем, кто ищет тропу. Не надобно разрушать их.       — Тропу куда?       — К dauði.       Гермиона приподнимает бровь.       — К смерти, — повторяет исландка и выпучивает на неё свои огромные глаза, словно Гермиона не понимает очевидного.       — Это моя.       — Для кого?              Стражница отводит глаза:       — Она давно познал покой и приняла судьбу.       — Умер?       — Нет, он вместе с матерью. Теперь она новый.       — Новый?       — Теперь он не помнит о тех, кто был ей близок. Она новый.       — Наверное, он скучает по своей семье.       Девушка прикрывает глаза, и Гермионе кажется, что на кончиках ресниц — влага.       — А они скучают по нему, — продолжает Гермиона.       Стражница лишь приоткрывает рот, и Гермиона ждёт, когда она что-то скажет, но вместо этого она тяжело вздыхает.       — Вы, волшебники, не уплачиваете за магию. Это у вас в роду, а мы принимаем матерь-смерть и платим за это вину.              — Платите?       — Конечно. Вы столько лукавствуете. Даже не знаете, откуда магия взялась. Нелепица.       — И откуда же магия?       Девушка боязливо оглядывается на горы. Гермиона складывает руки на груди и закатывает глаза.       — Ясно, — вздох усталый и разочарованный. — Что нужно?       — Молвят, что ты травница. Да, я сама видела. Ты излечила пленного.       Гермиона хмурится, сжимая скамейку пальцами.       Стражница тихо тянет:       — Нужна твоя помощь.       — Это ещё одна просьба королевы?       Девушка качает головой, прижимая руку к животу сильнее и снова испуганно оглядываясь. Она чего-то боится. Так сильно, что Гермиона уверена — она долго собиралась подойти и произнести просьбу. Неожиданно ей становится жалко беременную девицу, но, вспоминая её поведение, она тут же ощетинивается и оттесняет это чувство от других, не давая эмоциям взять вверх.       — У вас же точно есть целители в племени.       — Это не для люда.       — А для кого?       Стражница сглатывает, и Гермиона делает стремительный шаг вперёд. Кажется, она пугает её поднятой палочкой. Или же всем своим видом. Гермиона не настроена на понимание сегодня. Ей хватило Малфоя.       — Убери это.       — Что убрать?       — Это, — девушка указывает длинным пальцем на палочку, и тот слабо дёргается.       — Почему? — прищуривается Гермиона.       — Оно проклято! Ты убьёшь меня! — вскрикивает девушка, снова выпучивая глаза. — Волшебники убивают асов! Всегда! Волшебники — воры! Волшебники — заблудшие! Убери! Вон!       Мерлин, у неё сейчас начнётся истерика. Гермиона осторожно прячет палочку в карман, и лицо девушки расслабляется. Глаз перестаёт дергаться, и она больше не скукоживается и выпрямляет спину.       — Хорошо-хорошо.       — Ты поможешь?       Гермиона подходит к ней, нарушая её личное пространство, а стражница снова вжимает голову в плечи.       — Ты наблюдала, как моего... моего друга мучают. Почему я должна помогать тебе?       Светлые глаза стражницы бегают вверх-вниз. Она сильнее сжимает руну на цепочке.       — Мои очи нашли тропу, — вяло выдавливает она. — Я выведу тебя и пленника отсюда на Бельтейн.       — Бельтейн?       — Праздник Ást.       — Мы можем сбежать и без твоей помощи.       — Не можешь. Не можешь, — шепчет стражница. — Дементоры убьют волшебницу. Они слушаются матерь-смерть, они постоянно ночью для нас. Их час. Ты никогда не покинешь это место. Никогда. Они не дадут тебе.       Гермиона подозревала, что слежка в этих местах является принятой нормой, даже обычаем. Иначе зачем ас с пурпурным лицом преследует её вечерами, не давая оставаться на улице после двенадцати? В деревне комендантский час, и, по впечатлению, жители воспринимали его, как нечто неминуемое и обязательное. Вопрос же в том, что на самом деле происходит ночью, пока все прячутся по домам? И откуда в Исландии столько дементоров? Это союз?       Ей всегда казалось, что дементоры не способны договориться с другими волшебными народами. У них слишком сложный для изучения язык — тоновый, не имеющий письменности и не пригодный для использования где-то помимо круга учёных-лингвистов. Пусть они и сознательные существа, но куда более подверженные инстинктам, чем маги или, например, те же эльфы и гоблины. Их интересует добыча, а комплексные и сложные проблемы не волнуют. Они сжирают позитивные эмоции, они не умирают, они не знают печали и неопределённости. Гермиона недоумевает, почему с каждым годом их становится всё больше и больше: они же не размножаются. После окончания войны популяция дементоров только растёт.       В Англии было всего два переводчика, способных вести с ними полноценный диалог. Один из них умер после войны, и теперь остался его ученик, который в последнюю их встречу писал собственную книгу. Гермиона отметила для себя, что хотела бы прочитать её, а после обсудить с переводчиком всплеск нападений дементоров в городах. Он вёл преимущественно отшельническую жизнь в одном из маленьких пригородов Лондона. Ей, конечно же, так и не удалось осуществить план.       После нападения на горе она всё ещё не уверена, что сможет самостоятельно наколдовать Патронус. Неизвестно, по какой причине, но заклинание больше не поддаётся ей. Будто в груди заматывается ком, не дающий ей выпустить свою магию. Она слишком молода для того, чтобы вирус прогрессировал настолько же быстро, как у Нарциссы Малфой. Неужели это потрясение? Или всё же прошло достаточно времени?       Она не боится болезней. Гермиона ничего не боится.       — И когда же этот праздник?       — В мае.       — В мае? — охает Гермиона, и её желудок сжимается. — Это же вечность…       — Зато волшебница выживет. И её друг тоже, — девушка резко дёргает головой. На этот раз на тот же звук, который застал Гермиону врасплох несколькими минутами ранее. Её светлые брови поднимаются, а нижняя губа с руной оттопыривается, открывая пожелтевшие зубы.        У Гермионы в голове жужжит фраза Малфоя: «Ты ведь даже не торговалась, Грейнджер».       Мерлин, он ей не указ. Ни в коем случае. Кто он такой, чтобы знать, как стоит себя вести?       — Я помогу тебе.       В ответ стражница улыбается сухим уголком губ, отпуская руну из руки и склоняя голову. Глубокий вдох и резкое движение вперёд.       — Ты расскажешь мне всё, — Гермиона хватает стражницу за запястье. — Особенно о детях. Всё, что я попрошу. И выведешь нас отсюда. Поняла меня?       От прикосновения девушка вздрагивает. Ладонь Гермионы жжёт от контраста температур их тел. Годрик, холодная. Она словно прижимает ладонь ко льду замёрзшего озера.       Стражница сводит брови на переносице, смотря на смуглые пальцы Гермионы на своём запястье. Её глаза расширяются, и она задумчиво переводит на неё взгляд.       — Ты всем хочешь помогати.       — Я…       — Даже когда всё безнадёжно, ты борешься.       — Хватит!       Гермиона дёргает девушку на себя, заставляя её пошатнуться и перекатиться на мыски. Она шепчет ей в ухо, стараясь быть угрожающей:       — Хватит! Ты согласишься, иначе, Мерлином клянусь, я расскажу всё вашей драккловой тёмной матери.       — Allt í lagi! Allt í lagi! — стражница стряхивает её руку и восклицает: — Быть по-твоему!       — Отлично, — вздох облегчения. — Куда идти?       Стражница смотрит по сторонам, прежде чем аккуратно отступить от неё и прошептать:       — Я приду за тобой, когда луноликая полностью выйдет из гор.       — Что?       — Жди меня.       — Как твоё имя?       — Я Фрия. Возлюбленная.       — Когда ты?..       Гермиона не успевает закончить вопрос, стражница растворяется в воздухе.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 8 дней 15 часов 20 минут

      Мерлин всемогущий, Грейнджер одержима порядком. Он и так подозревал, но сейчас убедился в этом.       Мало того, что зубрила и моралистка, так ещё и чистюля.       Кто бы говорил, Драко.       Внутренний голос пискнул, но Драко не дал ему шанса. Не важно.       Кажется, у Грейнджер одно предназначение — выносить ему мозг. И для этого даже не нужно физического присутствия.       В котле шипит жидкость бурого цвета. Ещё чуть-чуть, и она выплеснется и набросится на него. Он кривится, отходя на безопасное расстояние. А после нерешительно медленно отодвигает котёл подальше.       Драко рассматривает стол Грейнджер, на котором предметы раздражающе аккуратно лежат на своих местах: книги не выбиваются из стопки, пергаменты справа сложены в ровный прямоугольник, чистые перья слева связаны небольшой тесёмкой, зелья расставлены строго по размеру: от маленького флакона к большому. Листки, щедро исписанные её быстрым и острым почерком, прикреплены к стене. На них постоянно меняются руны-вычисления, от которых рябит в глазах.       Его палочка. Что тут делает его палочка?       Слабым движением он убирает её к себе за пояс, задевая боковой стороной ладони блокнот. Очередной список, отмеченные даты и странные однотипные геометрические каракули на полях. Да уж, Грейнджер не отличается творческим креативным мышлением.       Губы двигаются, пока он читает про себя пункты:

1. Понять состав ядовитого вещества.

2. Подобрать антидот.

3. Записать ингредиенты.

4. Найти ингредиенты.

5. Дать Малфою сваренное зелье.

6. Не дать ранам воспалиться, не допустить заражения крови.

7. Поддерживать общее состояние.

8. Поговорить с Малфоем о том, что видела в темнице.

9. Ничего не рассказывать.

10. Оценить ситуацию и сделать вывод, можно ли ему доверять.

      Последний пункт перечёркнут несколько раз, а вместо него огромными буквами «Вылечи Малфоя!».       Смеха ради, Грейнджер так и не решила, как себя вести с ним, а он уже подтолкнул ко второму зачёркнутому варианту. Но, гоблин, Драко прав, она не должна была соглашаться оставаться тут. Грейнджер должна была уносить свою непоседливую задницу в Англию, а он бы тут погнил в темницах, а после спокойно сдох.       Она создала кучу трудностей. И теперь Драко должен думать, как вытащить эту взлохмаченную упрямую идиотку отсюда, ведь он отвечает за неё головой. Обещание Поттеру, да, но и он сам знает, что у него с ней нечто большее, помоги ему Моргана!       Пока Драко не готов признаться себе, что та мимолётная щекотка под рёбрами — отголосок чувства, которое он даже в мыслях не желает озвучивать.       Ему следует отвлечься от мыслей в этом направлении, пока не стало слишком поздно.       Палец касается одной книги, сдвигая кончик. Драко переставляет две склянки местами. Драко злорадно подбирает засушенные сорняки, чтобы раскрошить их над столом. Так-то лучше.       Его персональная месть. У Грейнджер будет сердечный приступ только от одного взгляда на рабочее место.       Драко вздрагивает, когда Грейнджер врывается в хижину. Она замирает в проходе и бросает на него вялый взгляд. Вид у неё пришибленный и усталый. В животе урчит, когда он улавливает запах костра и мяса. Ноги подкашиваются. Драккл, его покачивает.       Наверное, Грейнджер позлорадствует, если он разобьёт себе голову.       — Как скоро твоё варево взорвёт хижину?       Она сводит брови, а после фыркает. Драко видит, как Грейнджер натягивает маску хладнокровия. Она ставит тарелку, игнорируя его. Хмурится, когда замечает бардак на столе. Переводит взгляд на Малфоя, потом снова на стол. Драко чувствует, как пульсируют её извилины. Она взмахивает палочкой, возвращая предметы на места. Отправляет бумажки в сумку и оттуда же достаёт букет ярко-красных цветов.       — Не знал, что ты записалась в гербологический кружок, кудрявая.       Даже бровью не ведёт. Грейнджер подзывает вазу и наполняет её водой в воздухе. После левитирует её на стол, и ваза опускается с глухим стуком, а Грейнджер наклоняет голову, оценивая местоположение.       — Пункт восемь: поговорить с Малфоем о том, что видела в темнице, — проговаривает напыщенно Драко, желая вызвать хоть какую-то эмоцию на её ровном лице. — Когда будет исполнено?       Подбородок напрягается. Она несколько раз моргает и переводит на Драко взгляд, полный раздражения. Малфой ловит себя на мысли, что глаза у неё цвета жжёного сахара. Поджатые губы — последнее, что он видит перед тем, как она отворачивается от него и гордо выходит из хижины, оставляя его в одиночестве.

До пробуждения осталось: 2 года 11 месяцев 7 дней 9 часов 45 минут

      — Патил, нет.       — Я держу тебя, Блейз.       — Я захлебнусь.       — Поверь мне, ты не захлебнёшься. Вода удержит тебя на поверхности.       — Хера с два…       — Сделай глубокий вдох и дыши. Дыши, Блейз.       — Ты отпустишь меня.       — Не отпущу.       — Тогда меня изнасилует кальмар.       — Бред.       — Его щупальца. Патил, ты их хоть когда-нибудь видела? Эти присоски…       — Просто ложись спиной назад.       — Как тысяча анусов. На каждой! На каждой, ты представляешь. Они же…       — Блейз.       — Они же всосут меня, а там острые зубы-пилы. И всё! Крышка! Ты когда-нибудь слышала…       — Блейз.       — Да?       — Ты доверяешь мне?       — Я? Да.       — Тогда заткнись и делай, что я тебе говорю.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 3 дня 12 часов 22 минуты

      Драко будит стук. С кровати в этот раз получается встать с первой попытки.       Он долго рассматривает трещины, оставшиеся на стекле, и гадает, на хрена кому-то бросаться камнями в микроскопический квадрат? Вряд ли это Грейнджер, учитывая её презрение к инфантильным играм со школы. Она и так делает вид, что Драко не существует. Думается, это подходящая реакция для её титула «волшебной зануды».       Взгляд падает на тарелку с остывшим мясом, — кусок выглядит мерзопакостно. Одна муха ползает по кости, заветренная мокрая плёнка. Мерлин, ему дико хочется блевать.       Нужно немного целительного свежего воздуха. От постоянного сна в четырёх стенах у Драко в голове кавардак: надо на улицу. Сейчас же.       Драко ковыляет до выхода, открывает дверь с четвёртой попытки. Благо, скамейка рядом с хижиной, и он падает на неё без сил, словно прошёл милю, а не десять метров. Солнце впервые не ощущается как отвратительный ожог на коже. Напротив, оно согревает, и Драко блаженно закрывает глаза.       Грёбаная Грейнджер.       Его снова мутит, но когда он открывает рот, то ощущает лишь напряжение мышц живота и укол боли в боку. У него пустой желудок, а оттого вместо рвоты вырывается лишь кряхтение и струйка слюны. Грудь сдавливает. Рёбра. Грейнджер что-то говорила про рёбра.       Ни капли ёбаных нужных сил.       Макушка ударяется о брёвна, и Драко слышит слабое мычание слева. Он открывает глаза и периферийным зрением улавливает размытый скрюченный силуэт. Блять, только не это.       Старикашка-ас с руками, как у мантикоры, водит палкой по земле. Лохмотья шатаются от каждого его движения. Слабые ноги со взбухшими венами дрожат, и он протягивает ему сморщенную руку для милостыни.       Драко отводит взгляд, игнорируя жалобные мольбы на исландском. Плевать. Он еле дышит и не способен удовлетворять ещё и желания бомжа.       Старикашка лепечет ещё что-то несколько минут, прежде чем развернуться и потащиться обратно. Драко уже было вздыхает с облегчением, но замечает, что вместо того, чтобы пойти в том же направлении, старикан сворачивает направо, где из земли торчит огромный сломанный сук. И если напороться на него, то можно сломать себе шею. Или хуже — проткнуться насквозь.       Блять.       Вот так всегда. Прижми задницу, Драко.       Но вместо этого он собирает остатки сил, поднимает себя со скамейки и дёргает старикана в сторону свободного прохода. Сам чуть не падает, а старикан улыбается, хлопает его по плечу, когда Драко подает ему упавшую палку. Снова лепечет на исландском неразборчивое месиво из звуков, прежде чем слепыми маленькими шажками пойти дальше. Драко поддерживает его до самого выхода, пока старик не цепляется за забор, окружающий их пристанище, и не отталкивается от него, чтобы уйти.       Драко не хочет умирать молодым, но если это то, что его ждёт, — идея вполне себе неплоха.       Он вздыхает. Так чертовски хочется спать, что он лёг бы на землю и сразу закрыл глаза. Весело было бы наблюдать за лицом Грейнджер, когда она увидит его на улице в дерьме при температуре ниже нуля. Будь он Поттером, она бы просто отчитала его, а так предсказать нельзя. Можно устроить эксперимент, и если она — настоящий учёный, то точно оценит его подход.       Будь честным, она сразу же заавадит тебя, Малфой. Или, может, что похуже, учитывая то, как она носилась с тобой эти недели, а ты, мудак, всё никак не можешь утихомирить свой ублюдский характер. Блять, его понесло.       Где-то вдалеке возмущённое карканье повторяется несколько раз. До слуха доносится взмах крыльев, а за ним следует приглушённый звон разбитого стекла. Когда Драко оборачивается, то видит, как за приоткрытой дверью жестяная ваза наматывает круги по полу. Там, наверное, сейчас огромная лужа.       Вместо тарелки с едой на столе Драко находит парочку разноцветных камней, оторванный одинокий красный бутон астры. Все остальные цветки ощипаны, стебли сломаны. На каменном полу видны отпечатки подошв, ведущих к створке окна, стекло в этот раз оказывается выбитым. Незваные гости в секте, может, галлюцинации?       Какое дерьмо. Очередной позыв рвоты.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 7 дней 9 часов 20 минут

      Над головой — необъятное небо. Вода повсюду: убаюкивает и ласкает его. Вода — обманщица. На губах соль. Патил что-то говорит, а уши у Блейза заложены.       Её ладонь на его груди, вот-вот надавит и заберёт у него кусок света, чтобы отдать его глубине.       Блейз сглатывает. Ему впервые за час удаётся расслабиться. Он лёгкий и невесомый. Он парит на поверхности. Обнажённый и уязвимый человек, стремящийся к глубине или свету. Блейз и сам пока не решил.       У него словно обрубили конечности.       Патил обещает, что когда он уйдёт под воду, то увидит новый мир. Нового себя.       Патил надавливает на его грудь, и его голова погружается в воду. Она затекает в ноздри, пробирается между пальцами, давит. Свет через морскую гладь — слабый и приглушённый. Хочет ли он тянуться к нему?       Море с ним разговаривает: «Кто властен над тобой, Блейз?»       Если это хаос, то ему невозможно тесно внутри.

До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 28 дней 8 часов 2 минуты

      Очевидно, он в сознании.       Очевидно, ему всё ещё херово, раз он почти готов выблевать наружу лёгкие.       Очевидно, жив. Хотя это может измениться в любой момент, дай асам волю.       Очевидно, Грейнджер ненавидит его. Она уже неделю игнорирует. С хмурым видом роется в бумажках, пока Драко пытается уловить правильный момент, чтобы начать разговор, а после шатается хрен знает где до полуночи. Иногда он просыпается от прогибающегося матраса. Грейнджер возвращается поздно, но всегда — до двенадцати.       Его лихорадит от слабости, а Грейнджер молча приносит и уносит зелья, воду, еду. Он слишком обессилен, чтобы гоняться за ней.       Он спит, иногда ест и заливает в себя все лекарства. И всё же она не хочет укокошить его, раз продолжает носиться с ним. Желание разбить склянки пересиливает инстинкт самосохранения. Ему, очевидно, надо привлечь внимание Грейнджер. Пока она не ускакала из деревни без него, хотя Грейнджер, скорее, предложит себя в качестве жертвы на алтарь, лишь бы засунуть свой курносый нос в этот кошмар. В этом он не сомневается.       С очевидным на сегодня покончено. Теперь стоит обратиться к неочевидному.       Что, блять, здесь вообще происходит?       На пятый день он вытаскивает себя из хижины на прогулку — всё изменилось. Людей с войны стало куда больше, а в мутных окнах покосившихся домиков теперь тлеет свет. Заброшки отстроились. Поля орошаются, и на месте сухой каменистой почвы распускаются цветы. Не те, которые поставила в вазу Грейнджер. Не красные, пахнущие лакрицей и приторностью. Вид этих цветов вызывает у Драко отвращение: бутоны напоминают скомканный комок человеческой кожи. Драко никогда не видел таких. Банши явно дорожат этими посевами, а о связи этого всего с Лордом думать не хочется. Каждый раз, когда Драко смотрит на эти бескрайние поля в долине, его желудок сжимается в узел.       Бежать. Ему надо бежать.       Сегодня он продвинулся вглубь деревушки, оглядывая людей, которые одновременно глазеют и отскакивают от него, стоит ему приблизиться. Женщины в однотипных светлых робах с цветочными узорами выливают сотни галлонов зловонной субстанции в землю, а асы в красных плащах с угрюмым видом вспахивают поля. Блеют овцы, хлопают двери, торговка меняет мясо на груду овощей в центре на площади.       С виду обычный городок, даже больше похож на магловский, чем на волшебный. Если не замечать тёмные вытатуированные руны, украшающие их лица и тела. Не видеть скрученные, свёрнутые из сухих веток обереги, качающиеся над черепами у крыш. Если не вспоминать тюрьму и те заговорённые клинки, блестевшие в ножнах асов и причинившие ему боль. Если не замечать колодки там, где люди расслабленно разваливаются на покосившихся скамьях. Если не обращать внимания на святилище, вокруг которого прыгающие асы жгут жутко пахнущую траву и трясут руками, словно у них судороги. Их проколотые губы двигаются в молитве, и Драко каждый раз вздрагивает, стоит ему услышать судорожный шёпот за спиной. Их отобливиэйтило, нет? Если убрать всё это, то Драко мог бы даже подумать — ну, унылая, забытая волшебным миром деревенька. Что тут такого?       Его пронизывает порыв ветра. Драко кривится от пульсации боли в плече.       Один из асов тащит к женской статуе тушу убитого оленя. Рога застревают в грязи, из-за чего мужик сильнее тянет добычу на себя. Бок зверя разодран: у краёв раны скомкана шерсть, серые кишки проглядывают через располосованное мясо, отчего у Драко кислота подступает к горлу. Он долго наблюдает за тем, как ас возится с тушей: он собирает кровь в рог и размазывает её ладонями по каменному вытянутому идолу. Если бы вместо животного под ногами аса был человек, вряд ли бы это его остановило. Драко уверен в этом, как никогда.       Бурые капли пропитывают сухостой и ягоды в плетёных корзинах, тушат тающие свечи. Ас вырезает сердце из туши, кровь капает ему на лицо. Руки — к солнцу, после он придёт сюда вечером, чтобы повторить ритуал перед луной, овладевающей небом. Кто-то из Пожирателей, Макнейр или Долохов, рассказывали ему, что кровь и кости для них — связь с миром мёртвых. День — царствие живых, но только ночью они отдают его мёртвым, а те взамен дарят чудо жизни — магию.       Каждый из них уверен, что без связи у них не будет возможности чествовать чудо. Полная херня: если подумать, то банши крепко вцепляются в головы последователям. Не трудно догадаться, что они отпускают их только при одном условии.       Местные уверены, что без банши наступит конец света. Отравляющий яд заставляет их бояться других волшебных сообществ. Невежество втемяшивается им в мозги похуже любого проклятия. Одного Драко никак не может понять: как банши удалось запудрить головы тупым асам настолько, что те поверили в их магическое превосходство и могущество? Всё время мысли об этом мучают его, но каждый раз, стоит им дотронуться до разгадки, она снова и снова ускользает от него.       Местные проходят мимо туши, словно это обычное дело. Этот день похож на другие такие же дни с такими же тушами. Некоторые даже весело приветствуют аса, улыбаясь во все пятнадцать гнилых. Представление для гурманов. Жаль, Драко не может поймать тот же кайф, что садисты напротив.       Безумие бледного исландца продолжается для него, пока что-то не ударяется об его затылок       Что это?       Через секунду он видит маленький камешек, отскочивший в высокую траву.       Стебли колышутся на ветру. Драко прищуривается.       Сперва он думает, что это кто-то из местных, вроде Дугла, который угрюмо пялится на него с другого конца площади и кормит своего ворона потрохами. Но нет, Дугл слишком далеко, а за Драко никого нет, кроме стены травы.       Гоблин, ему чудится. Между стогами соломы только что промелькнула чья-то короткая маленькая конечность. Должно быть, кажется. Призрачное движение. После того представления на площади можно и не такое увидеть.       Как только его голова поворачивается, плечо колет от нового удара. Драккл!       Снова камень, на этот раз больше. В два раза.       — Кем бы ты ни был, выходи немедленно! Иначе, клянусь, тебе не поздоровится, трус ты херов!       Молчание. Шелест травы перемешивается со стрекотом насекомых.       Драко напрягается, всматриваясь в длинные сухие линии. Смотрит так долго, как может, и как только собирается отвернуться, то замечает — вот оно. Быстрое движение, от которого стебли приминаются в некоторых местах. Прямо перед его носом.       Воздух застывает, по ощущениям он гуще, чем топи.       Снова.       Драко быстро спускается по склону. Крошки дробятся под ногами, подошвы скользят по камушкам. В любую секунду он может повернуть назад. Он не идиот, у которого любопытства в крови больше, чем страха.       Драко замирает перед высокой травой.       Холодный воздух оседает на плечах. Кожу кусает озноб. А в воспалённом мозгу проносятся образы бешеных асов, нападающих дементоров и чёрный лоснящийся гроб, от которого несёт гнилостным землистым запахом вины. Выверты психики. Ничего более, Драко. Всё это выверты твоей психики.        На этот раз камень в три раза крупнее пролетает, слава Мерлину, мимо. А так бы булыжник наградил его очередным фингалом, а у него и так достаточно боли — внутри и снаружи.       К гоблину! Гони же страх прочь!       Драко вытаскивает палочку из кармана и прорывается сквозь стену растительности. Трава режет щёку. Некоторые стебли высотой с него, более низкие получается раздвинуть рукой. Он идёт на шелест смятой травы, но тот быстро затихает. Стена густеет, вынуждая замедлиться. Мрак знает, как подкрадываться и нападать. Мрак преследует Драко всю его жизнь.       Его собственное громкое дыхание, затерянное среди ветра и стука сердца. Озноб всё сильнее. Потные ладони сжимаются. Взгляд опускается вниз, под ногами — бутон астры. Такой же, как и тогда в доме. Интересно. Несколько камней разного цвета и текстуры, собранных кучей, и это... Это косточки от ягод? Рядом в раскрошившейся глиняной плошке — объедки. Вот куда пропала тухлая оленина в тот день.       Омерзительная херня.       Пальцы поднимают бутон, и Драко вертит его в руках, прежде чем выкинуть. Наверное, местные малолетки развлекаются, пока он пытается совладать с эмоциями.       Драко оглядывается через плечо.       Драккл, сплошная густая тьма. Ни единого проблеска факелов из мира, пусть древнего, ненавистного, но живого. Только его «Люмос» и рассеивает сужающийся вокруг него мрак.       Ладно, видимо, просто придётся пойти назад. Всего-то пару шагов. Не такое большое расстояние для такого труса, как он. Ха.       Нога поднимается: его мышцы работают, напрягаются связки, кровь в артериях пульсирует. Драко успевает подумать о раздражающей Грейнджер. О том, что ему надо вернуться к ней, чтобы заключить недолговечный хрупкий мир до следующей невыносимо тупой ссоры, когда они в очередной раз не сойдутся характерами.       В конце концов, они заодно. Пусть и смотрят на эту жизнь под разными углами, но они заодно. Точно-точно, поэтому надо заткнуть мерзкий внутренний голос и попытаться сделать шаг вперёд. Грейнджер гордая, а его гордость растоптана прошлым. С таким подходом Драко может договориться с собой.       Драко представляет, как дёрнет Грейнджер за руку, чтобы поговорить. Она вспыхнет от такого нахальства, но ему плевать.       Ветка ломается под подошвой, и вместе с этим звуком бесформенный хрипящий косматый клубок выползает из травы и рычит. Драко знал, что у него беды с башкой.

До пробуждения осталось: 1 год 10 месяцев 29 дней 15 часов 3 минуты

      — Ты помнишь о нашем уговоре?       — Ты, я, страшила в море. Как забыть такое, конфетка?       — Нам нельзя задерживаться там надолго.       — Можно просто туда не плыть.       — А мы сплаваем.       — Как же.       — Будешь поблизости?       — Да. Скажи мне, когда будешь готов.       — Договорились.       Патил удаляется от него медленным шагом.       Учиться плавать, наверное, куда легче, чем ходить. Блейз ощущает себя младенцем, пока бултыхается в воде. Он и представить себе не мог, что Патил отдаст ему столько радости. И всё даром — за несколько дней. Он мог бы наговорить сотни тупых шуток, целовать её губы, дразнить, но Патил отплатить не получится. Нет, эта цена ему не по силам.       Он вспоминает забытое.       Ему пятнадцать. Он наивный вредный мальчишка, и главная его проблема: как насолить матери и убедить Дафну обжиматься с ним в чулане. Ни войны, ни мести, ни убийств, и полное отсутствие боли. Старость наступит на следующий год, а пока на сердце легко и молодо.       Сейчас у него похожие ощущения. Только вот Блейз внутри — дряхлый пьяница. Косточки-то давно перемолоты, вены его исколоты, и горло дерёт от жажды. Только не воды, а куда более идеального напитка.       Ничего. Теперь-то Блейз умеет пользоваться руками и ногами в другом измерении. И хаотичное непредсказуемое море вдруг сужается до волн под его ладонями, до скольжения во время ныряния, до весёлого крика Падмы, когда он утаскивает её под воду.       Поцелуи под водой — попытка разделить жизнь через дыхание. Отдаёшь и забираешь по кругу. Туда и обратно, пока вас качает море.       Падма в нескольких метрах валится на песок, Блейз же бродит, словно качающаяся на волнах треснутая бутылка. Вечно в голове эти бутылки.        Волна омывает щиколотки, он разглядывает ракушки. Сам не знает, какого драккла: так не лезут хитрые проворные мысли в голову.       Видимо, вода и правда уносит на дно сделанные ошибки, оставляя тебя забывать и сбрасывать слои сморщенной кожи.       У него только начинается жизнь. Патил ему с этим точно поможет.       Он наклоняется вперёд ради морской звезды, которая кажется красной линией от ряби. Пальцы тянутся в воду, обхватывают уголок.       И в этот же миг ногу сдавливает, тянет. Прикосновение скользкое и противное. Блейз валится в воду, ударяется спиной о песочное дно, захлёбывается. Краткий миг боли в затылке. В глазах темнеет. Ноздри горят, лоб жмёт.       Через призму он видит высеченные прыгающие буквы на лбу и силуэт, от которого у него вырывается страшный истерический смех пузырьками в разные стороны.       Гребаный проклятый всеми богами пёс.       У его котелка вскипает серая жижа, иначе зачем ублюдок, которому он разукрасил лоб, топит его?       Хватка на его шее усиливается. Лёгкие заполняет вода. Уши закладывает. Блейз бултыхается. Блейз — беспомощный, слабый, дряхлый старик. У него пропадает голос, а горло разрывает, когда он открывает в немом крике рот.       У его палача нет лица, только склизкие, гладкие руки. Тьма сгущается, а свет исчезает. Блейз задыхается.       Наверное, ошибочно полагать, что есть предел ужаса. Кошмар наяву нарастает, и там, на месте воскрешённого Лазаря, валяется захлебнувшийся блевотиной или же водой (какая уж разница) Блейз с раздутыми щеками и синими веками.       В этот поворотный момент он понимает, что таких, как он, не учат плавать. Их топят.       А Блейз готов утонуть, дай только волю.