Прометеус

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 21 день 22 часа 50 минут

        Когда Блейз, заспанный, с раскалывающейся головой выходит в четыре утра из дома, натянув на себя одеяло и один носок с дыркой на большом пальце, он не ожидает увидеть Патил на берегу. Возможно, он просыпает каждое её утреннее паломничество. Не то чтобы он когда-либо хотел быть жаворонком. Старые привычки глубоко срослись с ним, и вряд ли появление Падмы в жизни заставит его отказаться от них. Слюна смачивает сухое горло, когда Блейз сглатывает. Ему невероятно нужна вода, чтобы утолить посталкогольную жажду.          Слава Мерлину, на небе не остаётся и следа мёртвого блеска звёзд, вгоняющего его в депрессивное состояние. Блейз икает, размышляя о том, почему Лонгботтом не мог настроить постоянный день в сфере, которая полностью отражает его сознание. Подтверждая мысли, где-то вдалеке раздаётся гром. Как же заебало промокать каждый день до нитки от того, что ботаник распускает нюни. Или, возможно, причина другая. Отвратительная причина. Блейз ухмыляется, стараясь сдержать смешок. Падма бы точно ударила его за такие догадки.         В сфере время тянется медленно. Проходит месяц или, вероятно, больше, а их так никто и не забирает. Кажется, что-то стряслось с теми, кто там, снаружи. Блейз обдумывает варианты будущего про себя, не решаясь заговорить с Падмой об этом. Всё равно без Лонгботтома им из сферы не выбраться, а нервы у Патил последнее время ни к чёрту.         Она не общается с ним несколько дней, потому что он отказывается трястись в хлюпенькой лодке, чтобы добраться до дракклова маяка посреди морской бездны. Вот уж спасибо, пусть ему лучше отсосёт Посейдон. Хотя, наверное, это не совсем то сравнение, которое стоит привести в данном случае. Дэви Джонс был бы куда интереснее. «Блейз, притормози», — так бы сказала Панси сейчас, будь она рядом с ним, а не в грёбаной Америке на другом континенте.         Он не залезет в лодку, даже если кто-то предложит ему вакцину. По правде, этот маяк и так безмерно его пугает. Заявиться туда — не самая умная мысль.         Так или иначе, речь о другом. Почему дождь просто нельзя выключить или включить, как те крутящиеся маггловские приборы в лаборатории? Патил постоянно занимается этим, когда анализирует состав крови. Щелчки действует ему на нервы. Наблюдая за матерью Драко и близняшкой Падмы, Блейз делает один вывод: они просто подхватили сезонный грипп. Иначе как объяснить их абсолютно амёбное состояние с постоянной повышенной температурой тела? Если бы не снимки внутренних органов, образцы их чернющей крови, отвратительные язвы и кома, переживать было бы не о чем.         А ещё же недавно подыхает несколько щенков. Блейз почти отдаётся утешающей меланхолии из-за этого. Запасы его обезбола заканчиваются, а алкоголя — пополняются по расписанию. Почему-то он уверен, что это не приведёт его ни к чему хорошему. Падма даже не догадывается, что он алкаш, ёбаная суперзвезда со стажем.         Блейз никак не может отделаться от сцены разговора, который снова и снова проматывается в его голове. Какие-нибудь Гойл и Крэбб где-нибудь в закоулках Лютного выпивают по пинте сливочного и обмениваются новостями.         — Ты слышал, Забини умер?         — От чего?         — Да Ночной рыцарь сбил.         — А, это… Я думал, что грипп. Так-то не страшно.       Чёрт! Вот это жизнь! Вот это Блейз понимает.       Лучше от гриппа или бампера Рыцаря, чем захлебнувшись собственной рвотой.         Он спрыгивает с лестницы, крадётся к Патил, пока та ковыряется в песке. Плачет. Не в первый раз. Наверное, она думает, что Блейз не видит. На самом же деле он вежлив достаточно, чтобы делать вид, что ему всё равно. Даже тупой догадается о причине, но Блейз просто не любит давить на людей. Нет, это что-то в духе Поттера. Блейз же только умеет слушать.          Поэтому в этот раз он бросает одеяло на песок, опускается рядом с Патил, скрещивая ноги, и разминает плечи, будто это главное дело его жизни в данный момент. Падма, заметив его, быстро утирает слёзы и поднимает брови на его внешний вид. Но вместо того, чтобы издать смущённый смешок как каждый раз, когда он вытворяет подобное, она лишь отводит глаза, чтобы снова устало пялиться на волны прибоя.         — Что подняло тебя в такой час, детка? — растягивает слова Блейз, стараясь казаться расслабленным. — Мне казалось, что наша ссора должна бы истощить тебя на много дней.         — Я… — Падма закусывает губу. — Просто не спится, Блейз.       Надо же. Даже по имени.         — Волнуешься о Грейнджер?         — И о ней тоже.          — А что ещё? — он делает длинную паузу, как бы предлагая ей дать ответ. — Может быть, мучают прекрасные сны? Мне вот снился пастуший пирог. Ммм... Не отказался бы. Или йоркширский пудинг. Устрицы? Да, как тебе устрицы…         Падма сглатывает. Не пытается сдержать улыбку, не пытается поддержать разговор. Видимо, ему немедленно стоит заткнуться.         Прибой отбивает чёткий шуршащий ритм. Гоблин, придётся выкручиваться…          Блейз садится, рисует на песке две параллельные линии, а после выдаёт то, что сам не планировал:         — Ты выбрала сестру. Это не делает тебя плохим человеком. Ты не могла по-другому.         Падма шмыгает носом, обнимая колени и раскачиваясь из сторону в сторону. Впервые у Блейза отпадает желание шутить или иронизировать. В отличие от него Патил терзает вина. Всё же решил случай. Зачем, Мерлин, так париться? Будь Блейз на её месте, он бы не стал так терзаться…         — Я должна была спасти их обоих, — шепчет она.          — О, Патил, правда, до сих пор?         — Тебе, конечно, плевать на Дина… Но он мой хороший друг, Блейз. Он… Он не заслуживает быть подопытной крысой.         — Все бы поступили точно так же.         — Мне снится его лицо. Каждую ночь.         Блейз не знает, что сказать, поэтому просто пододвигается ближе и берёт Падму за руку. Сжимает её пальцы, дабы дать понять — она не одна. Здесь и сейчас он готов поддержать её. Пусть ему плевать на её душевные терзания, но так ведь делают во всех романтических пьесах, которые он смотрел в театре с ухажёрами матери? Вначале Падма не реагирует, а через несколько секунд отвечает на прикосновение, сжимая его ладонь. И от этого действия в центре груди разливается тепло, словно от шота отборного огневиски.         — Знаешь, я всё думаю… Никак не могу избавиться от одной мысли… Ты бы мог не спасать меня тогда. Я бы умерла, оставь ты меня там.         — Но я спас, — Блейз пожимает плечами.         — Это изменило тебя?         — Не знаю, Патил. Это был не совсем я.         — Как это «не совсем ты»?         — Ну… Я просто подбросил монетку и доверился случаю. Как тогда в Мунго.       Патил хмурится, сильнее стискивая его ладонь. Блейз откашливается, морщась от тупой боли в башке. Свободная рука находит карман, где покоится заветный кнат-спаситель.       — У меня всё намного проще, чем у тебя. Я дружу с совестью. Мы все в полной заднице, чтобы винить себя.         Всё равно, что ни делаешь, жизнь становится только дерьмовее.         — Думаешь, всё происходящее — наша вина?         — Думаю, — он проводит большим пальцем руки по её ладони, рассматривая золотые кольца, — ты пытаешься найти ответ на один вопрос.          — И какой же? — она, наконец, переводит на него задумчивый взгляд. Блейз убирает выбившуюся прядь волос за ухо Падме, и та в смущении отводит глаза. Он медлит, подавляет вздох и выдавливает:        — Это мы делаем выбор? Или всё-таки выбор создаёт нас?         — Ты знаешь ответ?         — Если бы я знал ответ на твой вопрос, Патил, то явно бы не сидел с тобой здесь и сейчас.  

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 20 дней 3 часа 50 минут 

             Её мысли плавают в темноте, растекаясь по углам темницы и улетая через прутья решётки в окно к полной, налитой серебром луне. Если протянуть руку, то можно представить, как пальцы перекатывают небесное тело в ладони. Гермиона терзает заусенец, пытаясь совладать с плотным, агонизирующим сжатием грудной клетки от отчаяния. Малфоя не возвращают. Гермиона не настолько наивна, чтобы убедить себя в том, что он в безопасности. Возможно, он уже давно мёртв, а ей остаётся несколько часов. Самое ужасное, что Блейз и Падма понятия не имеют, что они в плену. Сфера вместе с палочкой и остальными вещами Гермионы находится где-то у асов. Про местоположение Невилла и Луны ей не хочется даже думать. Как же давно Гермиона не была в ситуации полного неведения и беспомощности.         Ненависть к этим неровным стенам, которые обступают её слабое тело со всех сторон, растёт. Ноготь впивается в плоть, отдавая болью в пальце. Она упирается затылком назад, прикрывая глаза. Горло скребёт от вдоха — она простужена. Противная сырость оседает в её альвеолах, напоминая о заключении. Мышцы затекают от долгого сидения на одном месте, хотя она честно прикладывает усилия, стараясь разминаться время от времени. Волосы спутаны в колтуны. Грязь, кажется, покрывает каждый сантиметр кожи. Изо рта воняет. Спина и бока ноют от неудобной койки.         Где именно она сделала неправильный выбор, чтобы оказаться здесь? Каждый раз её мучает вопрос: был ли этот выбор вообще? Или люди, подобные ей, лишаются свободы из-за нелепого стечения обстоятельств, от которых не могут сбежать. Неужели вина каждого — это нежелание продолжать бороться изо дня в день. Неужели войны недостаточно, чтобы, наконец, сойти со страниц учебника истории…       Никто из тех, кого она знает, не хотел переживать всё то, с чем сталкивается их поколение. Ни один живой человек в здравом уме не выберет этого. Наверное, некоторые вещи просто случаются. Наверное, с этим стоит смириться, а не пытаться прокручивать тысячи сюжетов в голове, где все здоровы и счастливы. Сейчас она бы променяла лучший сценарий своей жизни на вакцину в руках. Безумная глупость. Но разве ты можешь отдать то, что никогда не принадлежало тебе?         В такие моменты Гермиона часто представляет себя маглом. Может быть, она могла бы стать библиотекарем, задыхающимся от пыли, или изношенным офисным работником, бездумно тыкающим в кнопки с разжиженным от кофе до и после работы мозгом. Это бы не избавило её от ощущения инаковости, конечно.         Иногда от этого горько: мысль «не на своём месте» никогда не покидает её. С детства она старается влиться в коллектив, но каждый раз терпит неудачу, потому что интересы сверстников удивляют и тревожат: тупые игры, поцелуи под омелой и пьянки с друзьями — прожигание времени, не более. С появлением магии в её жизни ничего не меняется. Это осознание приходит не сразу. Вместе с ним все тайные надежды стать своей в волшебном мире, которые когда-либо у неё были, рушатся. Пусть она и привыкает к обществу магов, приобретая привычки колдовать без причины и читать «Ежедневный Пророк» каждое утро.         Со стороны не скажешь, что она одинока, в глубине души неудовлетворение никогда не покидает её. Мало кто понимает, как именно Гермиона думает и о чём мечтает. Иногда ей кажется, что понимающего её человека не существует, и она умрёт, так и не встретив его.         Конечно, в школе её поддерживают Гарри и Рон, несколько неплохих друзей и добрых знакомых. Но подростки Хогвартса ничем не отличаются от миллионов обычных подростков. Сейчас Гермиона осознает, что дело далеко не только в том, маггла она или волшебница. Просто большинство людей странные для неё, а она — для них. Мириться с этим не трудно. О причинах рассуждать бесполезно.          Среди волшебников нельзя быть «другим». Поразительное «совпадение» с миром, в котором она сделала свой первый вздох. Ей всегда хочется смеяться над тем, как маги отрицают магглов: никому даже в голову не придёт, насколько их поведение схоже. И каждый раз, когда до ушей доносятся «мы» и они», глаза непроизвольно закатываются.          Магия не помогает избавиться от невежества. Как и оружие, магия — проводник для желаний того, кто ей управляет. Даже гребаным безобидным леденцом можно проткнуть глаз, если приложить достаточно усилий, что уже говорить о заклинаниях. Эпидемия сотрёт все границы, за которые волшебники так упрямо цепляются в головах.       Прежнего мира больше не существует. И вместе с ним те части себя, которые Гермиона никак не хочет отпускать, исчезают.         Последние несколько дней она всё больше вспоминает дежурства в больнице, хотя они теряют всякое значение в контексте происходящего.           Уже тогда она твердит себе о том, что сдаваться нельзя. Несмотря на то, что иногда шанс выжить у пациентов, поступающих к ней, не превышает пяти процентов. Каждый раз Гермиона борется с их проклятиями, заставляя себя верить в лучшее. Но а если они умирают, то она знает — было сделано всё возможное. Не все целители в её отделении разделяют её пыл. Джек предупреждает, что когда-нибудь это закончится для неё трагедией. Гермиона продолжает работать, как и всегда, придерживаясь собственных убеждений и никого не слушая. Пока однажды она не навещает родителей, случайно попадая на один из ужинов с их друзьями-врачами.          Несколько лиц из детских воспоминаний. Негромкие разговоры, от которых жужжит в ушах.         В волшебном мире Гермиона всегда отказывается от подобных встреч, предпочитая держаться отдельно от общей целительской тусовки. Падма же, напротив, часто бывает у Джека в гостях, рассказывая ей после о его напряжённых отношениях с женой. Чаще всего вся информация, касающаяся любых личных деталей, пролетает мимо ушей Гермионы, но Падма настойчиво продолжает делиться сплетнями, поэтому кое-что всё же запоминается. С искренней уверенностью Гермиона ожидает от ужина в доме родителей подобного. По крайней мере, так было каждый раз, когда она скоропостижно уходила от их друзей в свою комнату, когда только начала работать в Мунго.       Она несколько раз моргает, смотря на часы. Делает глоток вина, планируя встать и уйти. Диван рядом с ней прогибается от веса. Седой и вдумчивый мужчина, постоянно поправляющий идеальную белую рубашку, долго расспрашивает её о сфере деятельности, и Гермиона врёт, но всё же пытается сохранить некоторый общий правдивый фон своей биографии. Спустя полчаса разговора с магглом выстраивается история: она пишет диссертацию по редким генетическим болезням в университете, проходя практику в частной больнице в Шотландии. Коллега отца слишком пьян, чтобы уловить абсурдность деталей, но это не мешает Гермионе упрямо спорить с ним.         — Иногда от врача зависит куда меньше, чем многие думают. Лучше не расстраивать пациентов, сразу говорить о ясных перспективах лечения.         — Пациентов всегда можно спасти. Мы должны верить в это! Иначе нет смысла от лечения у врача, который не надеется на успех, — её голос к концу предложения понижается, как всегда бывает, когда она пытается настоять на своём.         — Врачи в отличие от обывателей знают смерть, мисс Грейнджер, — горько улыбается он, внимательно разглядывая её из-под очков. — Большинство моих пациентов умирает, если не начинает терапию вовремя.         — У меня ещё не было ни одного безнадёжного случая. Я делаю всё возможное, чтобы спасти пациентов!         — Не все хотят быть спасёнными.         — Каждый человек хочет жить!         — Вы настолько молоды, мисс Грейнджер. С возрастом вы станете менее идеалистичны… — хмыкает он, отпивая виски из бокала и закуривая. От едкого дыма хочется отвернуться, но Гермиона пересиливает себя, сжимая зубы.         — Мой возраст не влияет на мой опыт.         — Разве? — горько улыбается мужчина. —  У каждой жизни есть цена. В конце концов… Мы обречены выбирать, кто будет жить…         — Возмутительное предположение, — перебивает она его, не давая закончить. Гермиона не раз видела маггловских врачей с подобной позицией. Гораздо реже такие люди встречались в волшебном мире. Все они были достаточно опытны и талантливы, и ей не хотелось верить, что когда-нибудь потухший взгляд и циничная ухмылка будут её неотъемлемой частью.         Что бы ты ни говорила ему, такой циник всегда найдёт, как опровергнуть твои слова… Всегда сможет вывернуть ситуацию наизнанку.         И, ожидаемо, врач начинает забрасывать её фактами, которые доказывают его позицию.         — Скажите это детям из бедных семей, которые умирают из-за недостатка денег на иммунную терапию. Или покалеченным взрослым с кривыми костями, погрязшим в долгах из-за желания покрасоваться на мотоцикле. Или эпидемиям, способным высечь треть человечества. Вы знаете, что из-за вируса гриппа в двадцатом веке погибло больше людей, чем за две мировые войны?          — Эпидемия — не наш выбор, мистер Сэдмен.         — А чей же?         Она отводит глаза, сглатывая:        — Это чрезвычайная ситуация.            — Это природная закономерность, мисс Грейнджер. Эволюция. Слабые умирают, чтобы дать сильным жить дальше.         — Главная задача любого врача — спасти жизнь, а не рассуждать о закономерностях.         — Но вы, скорее, потратите ограниченные ресурсы на молодого пациента, чем на безнадёжного старого? Из соображений рациональности? — он поднимает брови, приоткрывая узкий рот, и с любопытством прищуривает глаза. — Я прав, мисс Грейнджер?         Она снова отводит взгляд:       — Выход всегда можно найти.         — Как, мисс Грейнджер?         — Технологии. Наука, — она пожимает плечами.         — Вы действительно всё ещё верите в волшебство, девочка?          Она долго смотрит на него, прежде чем продолжить. Магл даже не догадывается, насколько может быть абсурден её ответ.         — В мире не всё решают связи и деньги… Власть. Иногда достаточно…. — Гермиона не заканчивает, ощущая как на кончиках пальцев искрит магия.         — Что ж, позвоните мне, когда сможете найти чудо, которое излечит моих больных от аутоиммунных заболеваний, мисс Грейнджер, — раздражённо бросает ей врач, кидая визитку на стол. Он цокает языком, вставая с дивана. Остаток вечера мистер Сэдмен игнорирует Гермиону.          На следующий день к ним в отделение переводят девушку, и Гермиона моргает несколько раз, читая её диагноз, чтобы убедить себя в истинности кривых букв в карте.          — Мне сказали, что это не займёт больше недели.         — Мы пронаблюдаем вас несколько дней, прежде чем дать заключение о выписке, — говорит Падма, начиная брать кровь на анализ. — Ваш целитель ушёл в отпуск, поэтому мисс Грейнджер позаботится о вас.         Гермиона отрывается от бумаг, проговаривая:         — Кристен, здравствуйте! Я Гермиона. Приятно познакомиться с вами. Не поделитесь, какой именно у вас диагноз?         — В карте есть информация.         — Последствия тёмного проклятия. Причина болезни не установлена, — читает вслух Гермиона. — Мне это мало что может сказать.         Она явно что-то не договаривает.         Бледная девушка тупит глаза, откидываясь на подушки, складывая руки в замок на животе. Падма хмурится, поправляя рукава лимонной мантии. Смущённая её прямолинейным поведением, подруга продолжает заниматься своими делами, явно подготавливая для Гермионы список вопросов после того, как они покинут палату.         — Золотой напиток лучше любых разработанных антивирусных, — девушка слабо кашляет, так и не отрывая глаз от замка рук.         — Вы принимаете маггловские лекарства? Они же бесполезны.         — Нет, не принимаю.         В чём её грёбаная проблема…          Гермиона молчит, ожидая деталей. Взгляд снова и снова пробегает по записям в карте. Что-то не сходится. Нет ни полного описания анамнеза, ни нормального графика приёма зелий и волшебной терапии. Что-то не так.          Она никогда не общалась с Марком за пределами работы, чтобы знать о делах его пациентов. Его замкнутость в последние месяцы казалась ей забавной, будто теперь не она одна отсечена от круга общения целителей Мунго.         — Вы так быстро выздоровели, — сдавленно говорит Гермиона, ощущая как неприятное удивление щекочет её грудную клетку. — Это удивительно.         — Я здорова, да, — глухо подтверждает девушка. Вместе с этими словами из её глаз брызгают слёзы. Чёрт возьми, только истерики ей не хватало сегодня…         — Мисс Патил, вы не могли… Вы не могли бы оставить нас наедине с пациентом, пожалуйста?         — Конечно, целитель Грейнджер. Я уже закончила.         Падма пожимает плечами, когда Гермиона оглядывается на неё перед выходом. Прежде чем уйти, подруга поспешно закрывает жалюзи палочкой, и свет в палате приглушается.         Неловкая тишина.         Гермиона рассматривает плачущую девушку, гадая, почему у неё настолько бурная реакция. Она уже собирается задать вопрос, когда пациентка открывает рот, всхлипывая:        — Прошу, не увольняйте его. Марк не виноват, он просто пытался помочь…       Марк… Марк?!         Она утирает нос, шмыгая:        — Я думала, что умру. После перехода в третью стадию я… Моя старшая сестра скончалась месяц назад. Она маггла… — хрипит пациентка, снова и снова утирая слёзы. — Я думала, что это конец. Я и представить не могла, что у нас получится.         — Что получится? — заторможенно спрашивает Гермиона, несколько раз моргая.          — Я всего лишь хотела выздороветь. Вылечиться от СПИДа почти невозможно, но Марк смог найти способ. Пожалуйста, не увольняйте его…         — Вы же… Вы же сейчас не серьезно?         — Абсолютно серьёзно.         Отлично. И как воспринимать то, что буквально за стеной её коллега… Ладно, Гермиона. Сейчас это не самое важное. Намного важнее другое.         — Я, — Гермиона запинается, делая к ней шаг. Она аккуратно поправляет её одеяло. — Я очень рада за вас. Я сделаю все необходимое. Можете не переживать за… Марка. Да, совершенно точно не переживайте.         Она заполняет документы, придумывая наспех какое-то заключение. Что-то про магические пытки и ПТСР. С этого момента её жизнь в больнице меняется.          Марк отказывается объясняться с ней, когда выходит из отпуска. Единственное, чем он делится, — рецепт нового золотого напитка, пригодного для исцеления ВИЧ-инфицированных. Зелье, как и все другие, предусматривает магию при приготовлении. Золотой напиток не может быть передан магглам, так как является волшебным предметом. Забавно, но именно тогда Гермиона вспоминает слова Сэдмена.          Гермиона давит на Марка, грозя рассказать всё главе их отделения. Коллега начинает смеяться, стоит ей только упомянуть начальство. Через несколько дней постоянного обсасывания этой темы он не выдерживает, заводит её в комнату для целителей и выпаливает: «Они всё отлично знают. Отдашь зелье магглам, закончишь в Азкабане! Думаешь, я не был там? Думаешь, не пытался? Невыразимцы пригрозили мне сроком и отправили в отпуск! Они разрешили мне вылечить Кристен, но на этом всё, Гермиона. Ты угробишь себя и меня! Это ничего не изменит, а только усугубит!»         С каждым его словом злость в ней закипает всё больше. Марк хлопает дверью прямо перед носом, не желая больше выслушивать её вопросы. Гермиона утыкается в руки, раскачиваясь на стуле и не давая себе запереживать. Её разум остаётся холодным. Вечером она заходит в библиотеку Министерства, запрашивая копию «Международного статута о секретности». До полуночи Гермиона пытается найти хотя бы одну лазейку, которая позволила бы ей передать лекарства маггловским больницам. Но законы магической Великобритании не предусматривают вмешательство в жизнь обычных людей. Цена решения — десять лет в Азкабане. В тот день она приходит домой и долго вертит в руках визитку мистера Сэдмена, прежде чем набрать номер. Получается с раза пятого, настолько сильно она нервничает. Врач поднимает трубку, а Гермиона долго молчит, не зная, что именно хочет сказать. В конце концов, она сбрасывает вызов. Записывает рецепт зелья и обещает себе найти способ дать миру маглов узнать об этом.         Кингсли отрицательно качает головой, когда Гермиона пытается попросить его наладить контакт с магловским Правительством. Ничего другого она и не ожидает. Гарри слишком занят послевоенными разборками с Пожирателями, к Рону она даже не обращается. Падма через несколько знакомых узнает, что любые попытки получить лицензию на производство лекарств из волшебных ингредиентов отслеживаются и пресекаются волшебниками. Им удаётся обнаружить несколько активных дел в волшебном Арбитраже по этому поводу. Все заседания проводятся в закрытом порядке. Удивительно, что, даже несмотря на статус Гермионы, на запрос о посещении ей отвечают отказом. Всё это напоминает ей шпионский роман, в котором журналисты пытаются раскрыть обман корпорации. Падма отговаривает её, каждый раз напоминая о последствиях, но ей всё равно… Гермиона готова пойти на этот риск. Целый год она тайно разрабатывает формулы порошка в таблетках с волшебными ингредиентами. Невилл иногда недоумевает, откуда у неё потребность в столь редких компонентах, поэтому она на ходу придумывает проекты, которыми занимается для прикрытия.         В конце концов, у неё что-то да получается: с помощью друзей родителей она находит владельца сети аптек, который соглашается купить у неё переделанные ею ингибиторы.         Недоверие к Министерству растёт, как и ощущение неправильности происходящего. Понятия в голове путаются, и «преступление» уже не кажется чем-то запретным или аморальным. Она всё чаще озирается на улицах, ощущая за спиной чьё-то присутствие. Отряд Дезинформации или невыразимцы, скорее всего, отслеживают её. Хотя никто, кроме Марка и Падмы, не знает, чем она занимается вечерами в своей квартире. По какой-то причине Гермиону не останавливают, и, возможно, в будущем её ждёт множество неприятных последствий. Ей же достаточно одной попытки, чтобы осуществить задуманное. Как только магглы поймут, что нашли лекарство… К сожалению, Гермиона не успевает передать партию подготовленных таблеток с формулой золотого напитка из-за эпидемии. Теперь же она жалеет об этом. Потому что сейчас ей терять уже нечего.         Изнанка волшебного мира. Почти плевок в лицо.          Жизнь решает преподать ей урок. Как же она ошибалась, рассуждая о том, что всех можно спасти. Всем помочь. Только с течением времени Гермиона, наконец, понимает, насколько была далека от правды. Сколько не понимала и сколько не видела. Или же, возможно, не желала видеть? Как сладостно в иллюзии комфорта, который дарит волшебный мир. Ты удивляешься чуду, пока люди в маггловских больницах умирают от того, что доступно каждому здесь. Либо твои проблемы настолько поглощают тебя, что ты прекращаешь замечать несправедливость, которая тебя не касается.         Всё же у каждой жизни есть цена… И вопрос только в том, готов ли ты заплатить эту цену.         В данный момент люди, заболевшие ВИЧ-инфекцией, должно быть, страдают куда больше других. Наверняка у них заканчиваются лекарства. Наверняка они более подвержены вирусу. Если ты волшебник, то застрахован от смерти куда лучше обычного. Но самое ужасное: магия и есть тот выход, о котором Гермиона твердит старику на ужине родителей. Те, кто обладает магией, решают, кому жить, а кому умирать. И каждый целитель с маггловской родословной сталкивается с этим выбором.         Но Гермиона найдёт выход. Чего бы ей это ни стоило. Вера в победу никогда не угаснет в ней. Пережить можно всё, если знать, что все усилия — не зря. Самая страшная боль не пугает, если ты не сомневаешься в будущем. А Гермиона из тех, кто уверен — у мира есть шанс. Приметы, пророчества и судьба больше про спятивших фаталистов. Она слишком рациональна для этого. Предопределённость, о которой с начала эпидемии шушукаются между собой, возмущает её. Безразличие волшебников к бедам магглов заставляет испытывать ярость. Никто ни на небе, ни под землёй не способен переубедить её в том, что каждый день она, как и другие люди, делает выбор. Ничто: ни войны, ни болезни, ни дементоры не отнимут у неё право — решать, как жить и как умирать.         Гермиона верит в людей. Добро и зло не разделяет граница между государствами, волшебным или обычным миром, она — в бьющемся человеческом сердце. И почему-то, несмотря на то, что люди всегда разрушают то, что создают, Гермиона не теряет надежды, что когда-нибудь они всё же найдут правильный путь.         Вместе магглы и волшебники смогут справиться с любым вирусом. Всем им необходимо немного времени, чтобы предложить себе второй шанс.         Кажется, она повторяет это как мантру, надеясь, что права. Мерлин, пусть она будет права.         Малфой поспорил бы с ней. Она докажет ему обратное.         До ушей доносится знакомое тихое женское пение. Смотритель сменяется каждые три дня: сегодня опять очередь девушки. Гермиона не может рассмотреть её лицо полностью через окошко в двери, как ни пытается. Только некоторые детали: светлые жидкие волосы, красные косые глаза с бледными ресницами и тонкие губы. Признаки альбинизма, которые она помнит очень отчётливо, ещё с поступления к ним пациента с боязнью света.         Она поднимается на ноги, осматривая камеру. Глубоко вздыхает, делает несколько шагов вперёд и готовится. Секунда, и железная створка открывается, два красных усталых глаза впиваются в Гермиону через квадратное отверстие, прежде чем тонкая рука с миской высовывается из окна, чтобы передать ужин. Руки сами забирают горячую железную плошку, чтобы поставить её у ног. Гермиона наблюдает, как угловатая ладонь с протянутой чёрствой горбушкой выглядывает из окна. Гермиона обхватывает хлеб, ощущая шершавость корки и мягкость кожи. Живот неприятно сжимается, когда глаза стражницы в панике начинают бегать из стороны в сторону.          — Стой! Подожди… — она не успевает закончить предложение. Стражница выдирает руку из её пальцев и быстро задвигает створку. Гермиона чертыхается, пиная тарелку и бросая горбушку в стену. Она возвращается к стене и сползает вниз, утыкаясь затылком в камни.         Ей нужна стратегия. Возможно, стоит не отпускать руку девчонки в следующий раз. Либо Гермионе стоит быть более агрессивной, чем обычно. И сломать ей пальцы, заставив выпустить её отсюда!         Она не знает, сколько ещё пройдёт времени, прежде чем что-либо изменится в её ситуации, что уже говорить о мире.       Как же ей выбраться и спасти Малфоя, Годрик…       На протяжении двадцати минут она пялится в стену, разглядывая детские рисунки. Вдруг лязг — щеколда передвигается. Из-за двери выглядывает та самая девушка. Гермиона впивается в землю ногтями, когда та поднимает руку, чтобы позвать её за собой.         — Что ты хочешь от меня? — напряжённо говорит Гермиона, вставая с земли.         — Þarf að fara. Þarf að fara!— машет исландка ладонью, подгоняя её.         — Где Малфой? — почти рычит Гермиона, и девушка в испуге замирает, прижав руку к животу в защитном жесте. — Куда вы, чёрт возьми, увели его?          Её лицо мрачнеет, всё больше напоминая призрачное. Огромные глаза расширяются. Она… Она понимает её?         — Почему вы забрали его? Где мы?         Около секунды они сверлят друг друга взглядами, прежде чем исландка трусливо скрывается за дверью, повторяя:       — Þarf að fara. Þarf að fara.       Гермиона раздумывает, остаться ли ей в камере или все же выйти из неё. Любопытство пересиливает.  

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 21 день 2 часа 40 минут 

        Капля за каплей.         Драко ощущает, как кровь из носа стекает с подбородка в углубление ключиц. Неудачный саркастичный комментарий не остался безнаказанным. Но и Драко вряд ли тот человек, который умеет сдерживаться.         Запястья горят от попыток освободиться от тугой верёвки. После очередного сеанса с очередным бледнолицым асом проходит не более двух часов. Весь этот ничтожный народец жаждет выяснить у него что-то, чего он не знает. Все они не гнушаются использовать запрещённые методы. Сколько ещё «Круцио» ему предстоит пережить, прежде чем ему дадут передышку? Благо война помогает ознакомиться с пытками. Иногда наблюдать со стороны, а иногда испытывать на своей шкуре. Хотя бы не организовывать, иначе вряд ли бы у него осталась хоть капля вменяемости.         Это не худшая ситуация, в которой он когда-либо бывал. По крайней мере, всезнайка в безопасности, а за это стоит страдать. Хотя бы немного, чтобы после похвастаться. Бросить ей это в лицо, когда она в очередной раз начнёт осуждать его.           Мерлин, Грейнджер неисправима. Как же её желание совать нос куда не следует вымораживает его. Иногда он удивляется, как она выживает в мире, где каждый идеалист неизбежно превращается в циника. Их разговоры взаперти заставляют его сомневаться в её адекватности, но вместе с тем что-то из них он запоминает надолго. То, как Грейнджер краснеет до ушей, когда рассказывает о первом поцелуе с Крамом, и то, как грустнеет, когда упоминает своих стариков. Как тушуется, когда он пытается узнать у неё, кого она любит больше: Поттера или Уизли? Драко сразу понимает, что лучше не развивать тему. У неё странная реакция.       Гоблин, всё это ставит его в тупик.       Образ Грейнджер, который он держал в своей голове до этих отвратительно милых бесед, оживает. И от этого под рёбрами щекочет странное ощущение: что-то между страхом и предвкушением. Безумно, но каждый раз, когда она задаёт ему личный вопрос, Драко просто хочет оттолкнуть её. Подальше, чтобы не доставала его.       Со временем Грейнджер потеряет веру во спасение всех и вся. Наконец, решит заниматься исключительно своими делами. И тогда она в нём точно разочаруется, но пока у Драко есть время подсадить её на крючок. Может, что-то и выйдет из его ничтожных попыток привлечь её внимание.         Всё это неизбежно случится, но для начала необходимо выбраться. Драко ёрзает на стуле, растягивая запястьями жёсткую верёвку. Не поддаётся. И сейчас ему как никогда не хватает палочки. Он рычит, ударяя ногой о землю. И прикусывает щёку, ощущая, как колет в боку от резкого движения. Треснувшие рёбра. Иногда он забывает о том, что не бессмертен. Драккл его дери, на хера он притащился обратно в эту клоаку? Почему нельзя было сидеть у койки матери и ждать, пока вакцина просто упадёт ему в руки?         Хотя он отлично знает, почему именно. Вот так бывает, когда идёшь на поводу у чувств, а не разума.         Неизвестно, сколько он проводит времени в этом забытом всеми сарае. За спиной навоз, а впереди — деревянный стол с ржавыми инструментами, разбросанными по всей его поверхности. Досюда его ведут с мешком на голове, и, видимо, не без причины. Наверняка, боятся, что он помнит расположение их хёргов. Сейчас ему ещё больше хочется сжечь каждый драккловый дом асов к драккловым фестралам. Если Грейнджер права, и банши как-то причастны к созданию вируса, то маги — в полной заднице. Неизвестно, что долбанутые придумают сделать с ними, а ещё, учитывая их нарочное любопытство, с каждым часом вероятность выжить в этом месте уменьшается. Сектанты уходят и приходят, задавая тупые вопросы, на которые он не знает ответов.          Больше всего его раздражает лысый дрищ в лохмотьях с проколотой губой, измалёванный «альгизом» с макушки до пят. Садист херов, постоянно говорит о себе в третьем лице и красуется кинжалом с надписями. «Круцио» у него не самые сильные по последствиям, но зато он обожает дубасить Драко. Может быть, просто потому что не понимает ничего из того, что Драко пытается раз за разом ему объяснить.         Именно он расспрашивает его про Лавгудов, словно Драко изучал их биографию в Хогвартсе вместо истории магии. Чего ещё ждать от секты, в которой нормально отлизывать богине смерти. Он вздрагивает от воспоминаний про кровь на потолке в доме старика. Драконье дерьмо, его так же отправят на чердак, если он не найдёт способ убраться отсюда. Хотя, возможно, Драко стоит умереть, чтобы отдуплиться от постоянного собственного нытья. В любом случае не то чтобы он стоит спасения. Если стоит выбор между ним и Грейнджер, то тут и говорить не о чем.         Сраная боль в мышцах заставляет зажмуриться. Он до сих пор дрожит от последствий «Круцио». Ужас без конца или ужасный конец. Наверное, второе лучше, чем первое.        Где же ты, Грейнджер?         Дверь открывается, и Драко ухмыляется, когда видит знакомое лицо с нависшими веками и татуированной залысиной под капюшоном. Вот так бывает. Не зря он так настойчиво думает об этом ублюдке последние несколько минут.          В его руке знакомая сумка. Драко сжимает зубы, чтобы не начать оскорблять аса, прежде чем тот заговорит. Тот тащится до табурета, скидывает измалёванный в дерьме, ставший почти коричневым плащ с вышитым выцветшими нитями полумесяцем на пол и усаживает свою тощую задницу на хромой стул, смотрит вправо и влево, после бросает на Драко изнурённый мутный взгляд.        Остолоп херов.         — Fokka! Пришёл к чему-нибудь, fífl? — он причмокивает, тянется к сумке и вытаскивает сферу. Драко старается не подавать виду, что действия безмозглого аса беспокоят его. — Дугл знает, что это не простая штуковина! Дугл знает, волшебники врут! Лавгуд, где она?         — Я ничего не знают о Лавгудах, придурок.         — Дугл хочет видеть, что это. Расскажи Дугалу.         — Это…— обращается к нему Драко, и ас стучит кулаком по столу в ожидании. — Это подарок на Рождество, доволен? В Англии дарят такие друг другу!         — Рождество?          — Тупица… — щурится Драко, прежде чем сплюнуть кровь под его ноги и пробормотать: — Чёртова исландская обезьяна, ты же даже не понимаешь, что я говорю.          Ас крутит сферу, оставляя на ней грязные отпечатки, переворачивая и разглядывая маяк в расплескавшемся синем море.         — Дугл хочет ответа! Иначе будет плохо. Очень плохо, — говорит он, указывая на Драко, и жестом показывает, как вспарывает себе брюхо. — Тебе! Плохо! Главный придёт!         — Какой же отстой, — стонет Драко. — Просто иди нахуй.         — Иди? — ас чешет залысину, после оттягивает проткнутую костью губу и прищуривается. — Иди на… Повтори, fífl!         Видимо, до аса медленно доходит, что Драко не собирается откровенничать. Драко ухмыляется, кивает, намекая, что что-то хочет сказать ему. Ас настороженно приближается к его лицу. Когда кретин почти утыкается носом в его нос, Драко выплевывает:       — Нахуй иди, говорю!       Доходит.         В результате ас багровеет, вскакивает и вытаскивает кинжал из пояса лохмотьев, которые только с виду напоминают штаны. В следующую секунду лезвие разрезает Драко щёку, а рука аса давит на кадык.         — Что ты сказал, fífl?! Дугла не проведёшь! — верещит он, словно его укусила гребаная мандрагора. — Дугл знает, как вы все мертвячки, плохие вошебники. Псины, жрать бы вам мертвечину на улице!         Драко морщится от высоты звуков, которые издаёт кретин. Как же забавно наблюдать, как ас пучит глаза и трясёт складками обрюзгшего живота, продолжая визжать. Снова чиркает лезвием по щеке Драко, и тот улыбается во все тридцать два, прежде чем сквозь усмешку выдавить:       — Ты имел в виду волшебников?          Ас приоткрывает рот, и Драко повторяет по буквам:       — В-о-л-ш-е-б-н-и-к-и?         Через секунду его переносица встречается с мясистым кулаком. В очередной и далеко не последний раз.

 До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 21 день 2 часа 40 минут

 

      Бояться темноты всегда было невероятно глупо, но сейчас Гермионе кажется, что та душит её. Тьма съедает лунный свет, когда ноги переступают порог камеры. Холод лупит её по лицу. Ладан ударяет в нос насыщенностью и резкостью. Страх забирается к ней под одежду, оседает на коже, мешает думать.         Каждый шаг — на ощупь. Вперёд, стараясь сохранить равновесие и не оглядываться вниз, на смертельный обвал между скользкими, высеченными из горного камня лестницами. Если первое время Гермиона старается запомнить путь, то, когда они проходят третий этаж, сдаётся. Бесконечность этих лабиринтов так же стара, как плесень, оседающая на ржавых, изъеденных мольбами заключённых решётках. Клетки на этих этажах пусты. Подозрительно, учитывая рассказы Малфоя про кровожадность банши.       Цепи над головой устало стонут, когда Гермиона отмахивается от огромной паутины, закрывающей проход, задевая их. Глазами она пытается найти хоть какое-то оружие, которое сможет помочь ей. Тщетно.         Стражница впереди, босая и отрешённая, плывёт по камням, напевая уже знакомую плачущую мелодию. Кадило, украшенное маленькими сколотыми черепами в железных акациях, долетает до неё, чуть ли не ударяя в солнечное сплетение. Гермиона отскакивает, ощущая, как кружится голова от быстрого движения. Девушка останавливается, откидывая светлую косу назад и осматриваясь. Её тонкие губы, наслоенные друг на друга, — палимпсе́ст изрубленной плоти. Руки — ссохшиеся посеревшие кости. А глаза, несмотря на всю красноту, заторможены. Словно потеряны в пелене векового инея.         — Куда мы идём? — повторяет свой вопрос Гермиона, замечая затхлое свечение впереди.         — Faðir mun drepa er að breytast. Komdu bara með drottninguna og farðu. Komdu með og farðu, — голос исландки дрожит, перескакивая со звука на звук, со слова на слово.         Незнакомые тягучие слова. Опять.        Гермиона разочарованно вздыхает от очередной непонятной белиберды, вылетающей у девушки изо рта.         Они спускаются ещё на уровень через освещённый факелами туннель. Стражница гремит ключами. Гермиона быстро запоминает, с какой стороны пояса она отстёгивает их. Перед тем, как вставить ключ, исландка что-то бормочет, сжимая амулет с восьмиконечной фигурой. Гермиона узнаёт в нём оберег, но не может точно сказать, от чего именно он защищает. В отличие от старца-аса у девушки нигде нет руны альгиз, и, наверное, это что-то да значит.       Гермиона следует за ней, пригибаясь, чтобы не задеть головой нависающую арку из камня.         То, что она видит перед собой, озадачивает и разрывает на части. Первые секунды тишина нарушается только их дыханием, но вскоре вокруг поднимается гул выкриков, рычания и плевков.       Мерлин…          Глаза жжёт от выступивших слёз. Ладони потеют, и сердце Гермионы начинает биться в груди с удвоенной силой.          Дети. Неопрятные, грязные, напоминающие зверей, подползают к решёткам, чтобы выглянуть из клеток. Жуют чумазые пальцы. Сосут скатавшиеся волосы, словно карамельные конфеты. Цепляются за решётки искорёженными, израненными пальцами. Моргают огромными лупами-глазами. Бросаются на прутья, а после воют от боли, отползая в углы своих темниц. Роют землю, гогочут и кряхтят.         Она замечает маленькую девочку справа, откусывающую от ещё трепыхающейся бабочки крыло и глазеющую на неё в любопытстве. Измазанный в странной смеси сена, остатков листвы и насекомых беззубый рот приоткрывается. Рвота подкатывает к гландам, и Гермиона зажимает губы, зажмуриваясь и стараясь сделать глубокий вдох.       Мерлин, помоги ей. Гермиона в жизни не видела более пугающего зрелища.       — Ég hata þennan stað, — шипит стражница, прежде чем продвинуться дальше по коридору, освещаемому могильным мерцанием факелов.         Она будто и не замечает происходящего, продолжая качать кадило и ступать по вымощенным камнями дороге. Будто всё это рутина, которой она занимается каждый день. В какой-то момент исландка останавливается перед камерой, поднимая несколько подгнивших яблок с пола, и бросает их за решётку. Гермиона с ужасом наблюдает, как маленькие косматые существа раскачиваются на четырёх конечностях, прежде чем наброситься на добычу.         Каждый шаг до следующей двери даётся ей с большими трудом.         Их надо спасти.        Спасти. Ужасно.       Их нельзя оставлять тут.          Мысль, настойчивая и повторяющаяся, крутится в голове Гермионы, замещая любые другие. Шок от увиденного не покидает до момента, пока стражница с силой не вытягивает её за дверь. От непривычно яркого света у Гермионы рябит в глазах.

До пробуждения осталось: 2 года 11 месяцев 21 день 2 часа 20 минут

        — Молви, волшебник! Зачем вы пришли к нам? Почему не остались на своей порочной земле упиваться благами магии?          В пятый раз две минуты с пакетом на голове — вечность.         Грубый материал верёвки впивается в запястья, когда Драко дёргается, мучаясь от удушения. Бумага режет кожу, прилипает к губам, подбородку, скулам. Глаза болят от сухости. Он хватает живительный воздух ртом, когда его освобождают. Язык опухает настолько, что не помещается во рту. Слова асов замещает звон в ушах. Его лицо горит. Ощущение, что ему открыли рот и залили жидкий свинец в гортань. Углекислый газ, заполняющий лёгкие вместо кислорода, обжигает. Детали размазываются, когда Драко пытается сосредоточиться на роже старшего аса напротив. Грёбаный старик заманил их сюда специально, чтобы попытаться расквасить ему мозги, не так ли?          — Не желаешь? Не хочешь? Ох-ох-ох. Но тогда мне придётся наказать тебя, мальчик! Ты вынуждаешь меня! — пальцы аса впиваются в лоб, и ментальный щит Драко в очередной раз трескается.        Драконьи яйца, ножичек идиота-аса на прошлых пытках был куда лучше, чем то, что происходит сейчас.         Кретин Дугл привязывает его ноги к стулу, и колено Драко в судороге чуть было не разбивает асу нос. По правде, силы покидают Драко. Каждый раз он пытается сосредоточиться, избавиться от мыслей, чтобы чужак не смог ворваться в его сознание, но после каждой пытки строить защиту получается всё хуже и хуже. От удара, с которым ас набрасывается на него, хочется кричать во всю глотку. Кажется, железный привкус от крови, хлещущей из его носа, въестся в его вкусовые рецепторы. Ас раздражённо шипит, когда Драко, собирая последние силы, выталкивает его из своих мыслей.         — Ай, какой талантливый волшебник, кто бы мог подумать, — грозит пальцем старик, облизывая потрескавшиеся губы. — Но ничего. Ничего. Нам просто нужно немного времени, волшебник. И все получится. Мы подружимся, обещаю тебе.        Шизанутый садист. Салазар, пусть всё это просто закончится.       Он больше не выдержит.       Пожалуйста, пусть всё это закончится.        — Dougl, aftur!— последнее, что слышит Драко перед тем, как ненавистный пакет возвращается на голову.         До сегодняшнего дня он не осознаёт боли.       Она оказывается такой… Такой привычной, такой мирской. Боль уходит и приходит в его жизнь — Драко принимает её, дистанцируется, терпит. Смятение в образах, сменяющихся перед глазами. Однако… Мама. Панси. Блейз. Грейнджер. И боль, боль, боль... повсюду. В висках и мыслях, которые опустошают, прогибаются, увёртываются от неё. И вот он маленький мальчик в гостиной Хогвартса — убегает от огромного исландца с обезображенным глазом, хлопает дверьми, пока тот постепенно врывается в комнаты. Кабинет нумерологии, где он впервые целует Панси. «Сладкое королевство», куда они заходят с Блейзом и Тео, чтобы закупиться на выходные. А дальше зельеварение, во время которого он впервые доказывает себе, что умнее Крэбба и Гойла. Библиотека, а после спальня, в которых он успокаивается и уходит от мира, рисуя. Слой за слоем, комната за комнатой, воспоминание за воспоминанием. Они продираются сквозь сознание Драко. Попытки путать аса, попытки заманить его в ловушку и вытолкнуть с Астрономической башни. Всё это бесполезно, потому что в реальности его душат, и Драко теряет себя. Они попадают в Выручай-комнату.       Драко видит знакомый шкаф среди пирамид мебели, прячется между неустойчивых стопок. Он знает, что бежать больше некуда. Что там, за этой дверью, скрывается вход в его голову.       Всем телом Драко чувствует это. Что-то сокровенное, тайное. Честно, он и сам там никогда не был. Снейп научил его этой технике, рассчитывая, что это спасёт его от Лорда: спрятать самое ценное глубоко внутри — там, куда страшнее всего зайти. Воспоминание, благодаря которому психика будет отторгать незванных гостей, не впуская никого, кроме носителя сознания. Место, о котором никто не знает. С помощью этого у Драко получается заземлиться, сконцентрироваться на подростковом разочаровании и страхе.       Если Снейп был не прав, то ас проникнет туда за ним. Драко больше не сможет защищаться. В отражении зеркала он видит себя, маленького и запыхавшегося от бега, и себя взрослого, усталого и сутулого. И где-то за его плечом девочка с кудрявыми волосами протягивает ему ракушку под шум волн и тепло ослепительного солнца.       Но ты бы не дал им съесть меня, Дл’ако!       Не дал бы...         Когда глаза находят шкаф, внутри Драко кричит и сопротивляется его рациональная часть. Там, за дверью, — вина, от которой никак не избавиться, и оттого открывать её страшно. Драко должен справиться с этим, иначе всё сейчас же закончится. Ас смеётся, стуча посохом, когда маленький Драко цепляется за ручки, влезает в шкаф и захлопывает за собой двери.          — Где же ты, волшебник? Неужели думаешь, что я не смогу достать себя? Глупый-глупый мальчишка.        Так когда-то называл его Люциус.       Глупый ничтожный мальчишка.

 

      Драко задерживает дыхание в темноте шкафа, ожидая, что ничего не сработает. А когда ас дёргает за ручки, продолжая звать его по имени, внутри неожиданно закручивается ярость. Стенки шкафа сотрясаются, а ярость растёт и растёт, пока Драко не проваливается в темноту и не оказывается в квартире, где смеющийся Джеймс хлопает его по плечу. Лидо запутывается в его ногах, мурлыча.         Он резко оглядывается, понимая, что аса больше нет. Мир переворачивается, закручиваясь в воронку. Драко делает первый вдох, оказываясь в реальности и наблюдая, как старик утирает кровь из носа и выругивается. Бордовый отпечаток остаётся на его верхней губе, контрастируя с жёлтыми зубами под подрагивающей губой.         Гоблин, вышло! Вышло! Гребаная Цирцея, ещё чуть-чуть, и Драко стал бы грёбаным Локонсом после заклятия забвения.          Дыхание тяжёлое, прерывающееся, позволяет лёгким перекачивать кислород. Старший ас переворачивает свой стул от злости, отворачиваясь от Драко и скрываясь в другой конец сарая. Дугл лепечет очередную хрень. У Драко хватает сил на слабую, но долгожданную ухмылку.       — Faðir, ég kom með hana, — до сознания доносится девичий невыразительный голос. — Hvað með hann? Drottningin sagði að hún vildi sjá hann á lífi! Hún þarf þau bæði!       — Þú leyfir þér of mikið, barn! — угрожающе рычит ас сквозь дымку, которая окутывает мышление Драко.       — Þú pyntaðir hann! Pyntaðir! Hata þig! — рыдания.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 21 день 2 часа 10 минут

             Сердце бухает куда-то в желудок. Они в жерле горы, в её сердцевине. Эта пещера, наверное, вмещает в себя больше, чем представляется. Небольшая деревня, до которой их доводят с Малфоем, куда меньше того, что предстаёт перед её глазами. Под ногами — древние плиты. Мысок касается конца рунической надписи и части огромного круга — она не видит, куда уходит его дуга.         Кошмарная тишина двумя минутами ранее, такая же выразительная, как тени от громад, окружающих её. Гермиона сжимается от объёма помещения, следуя за стражницей в центр. Туда, где, возведя покрытые рунами руки к небу, женщины без глаз шепчут молитвы, от которых волоски на загривке встают дыбом. Гермиона никогда не видела банши вживую до этого, только на страницах учебников. Желудок скукоживается в комок, ноги парализует, и она пытается совладать с дыханием. До сих пор в сознании пульсируют детские образы в клетках. Голодные звери, желающие сожрать её.          Мрачная, разлагающаяся красота этого места пугает, но где-то в глубине души Гермиона поражена увиденным.         Стены возносятся к потолку, словно хотят прорвать и разбить пещерное небо свисающих сталактитов. Рельефы пухнут от количества сцен, а скульптуры из белого мрамора, заострённые и пугающие, кажется, двигаются в мареве из пламени свечей, парящих в воздухе. Никакой мягкости, никакого спокойствия. Только строгость, динамика, стремление ввысь. Величие колонн напоминает Вестминстерское аббатство, куда она впервые попала маленькой девочкой. Она и сейчас может восстановить в памяти то благоговение, которое ощущала под его сводами. Будто бы её ноги и руки сливаются с частью здания. И то, что происходит с ней сейчас, мало чем отличается.         Двери на верхних уровнях открываются, запускают внутрь затхлый пещерный воздух, а всасывают людской смрад. Люди разглядывают её, словно диковинку. Свисают с камней, сжимая и разжимая губы, а после исчезают в мгле, так и не выдав слов.         Справа мужчины в красных плащах с узорами знакомых рун на коже замыкают круг, двигаясь под стук барабанов, раздающийся откуда-то издали, вокруг беременных бледных, похожих на стражницу женщин. Небольшой группой они жмутся друг к другу на роскошной шкуре, небрежно раскинувшейся под их круглыми, розовыми пятками. А слева в огромной клетке спит, ровно дышит, свернувшись клубочком, дракон. Клетка сияет от наложенных чар. Видимо, чтобы звуки народца не разбудили его.       Только один его вид вызывает у Гермионы желание отвернуться или зажмуриться.       Чешуя, испещрённая глубокими сухими ранами от тяжёлых испытаний, белее кипени. Он, как и Гермиона, узник безумия, просочившегося в каждую молекулу воздуха этого забытого всеми богами места.        В этом хаосе лиц, молитв, событий огромный белый лысый дуб, вспарывающий камень под собой мощными, закрученными корнями, раскидывает ветви. Вместо листвы на них колышутся сплетённые из веток и бечевок руны. На троне из чёрного лоснящегося камня, восседает женщина — слепая, но от этого не менее устрашающая.         За ней, чуть выше — оленьи рога над вырубленным на древесине символом: солнце, окружённое двумя полумесяцами. На её голове корона, но вместо драгоценных камней и золота — кости переплетаются в узоры. Заточенными острыми концами они стремятся ввысь, тянутся, делая её выше, могущественнее. Глупо надеяться, что они не человеческие. Конечности банши неестественно длинные, а костлявые плечи покрывает белая вуаль, стекающая по поверхности трона, словно морская пена. Изящные угловатые руки с длинными когтями, покрытые серой кожей, гладят каркающего ворона. С запястий свисают красные нити. Её ступни омывает кровавое море астр. А там, где когда-то были глаза, — два засохших, обугленных, притягивающих взгляд Гермионы шрама.        Исландка-стражница падает на колени и шикает на неё, явно предлагая сделать то же самое. Ни за что. Ни перед кем Гермиона не склонит головы. Она задирает подбородок, гордо расправляет плечи и с презрением осматривает ведьму перед собой.        — Hvað ertu að gera? Hneigðu þig núna! — в панике умоляет девушка, когда Гермиона делает уверенный шаг вперёд. — Преклонись! Преклонись немедленно!        Надо же, она, получается, понимала её.       Гермиона вздыхает от злости, возвращая взгляд обратно к королеве. Она больше не боится смотреть в лицо своему страху — жизнь преподаёт достаточно ценных уроков. Гермиона готова столкнуться со страхом один на один. Банши, кажется, перестаёт двигаться, замирая в одной позе. Ворон кормится с её рук, взмахивает крыльями несколько раз, прежде чем улететь и скрыться где-то в дыре туннеля. Медленно, будто в трансе, королева встаёт, расправляет руки, как крылья, и движется к ней, приминая астры ногами. Пальцы связывают и завязывают узлы. Ведьма выпускает клубок красных ниток, и тот катится, прыгает по плитам, пока не ударяется о мыски Гермионы.       Шёпот из мглы пещеры нарастает. Вся оболочка банши сигнализирует: смерть. Её восковые, плавные контуры тела влекут взгляд, не давая Гермионе сосредоточиться. Не давая планировать, думать. Сердце стучит так, будто собирается пробить грудную клетку. Когда холодная рука королевы касается щеки, Гермиона вздрагивает. У неё ломит кости от холода. Успокойся, Гермиона.         Она давно бы убила тебя, если бы хотела. Значит, ей что-то нужно. Остаётся узнать, что именно.        — Ты… — когти впиваются в кожу, и от этого вкрадчивого, почти ласкового шёпота Гермиона дрожит. Королева приближается к ней, выдыхая в ухо и посмеиваясь. — Как же я долго ждала тебя… Гермиона...         Никто и никогда не произносил её имени с настолько пошлым, пробирающим омерзением. Она кривится.         — Ждали меня? — голос невольно дрожит, но Гермиона храбрится и продолжает: — Для чего? Чтобы я рассказала всем о том, что здесь происходит?         На лице ведьмы не проявляется ни одной эмоции. Банши отрицательно качает головой и передвигает руки ниже, к челюсти, чтобы сжать ей горло. Почему-то Гермиона чувствует её прожигающий взгляд, хотя у неё нет глаз. Королева тянет Гермиону за подбородок, заставляя поперхнуться и встать на носочки.       Какая же сильная, Годрик!         — Я… Я всего лишь хочу узнать, где мой друг, — хрипит Гермиона. — Зачем вы забрали его?         Ухмылка растягивает бледные, почти сливающиеся с остальным лицом губы:        — Друг? Нет, волшебница, он тебе не друг. И никогда другом не будет…         — Где... Где он? — давится Гермиона, пытаясь отнять её ладонь от горла, на что банши лишь усиливает хватку. — Где... чёрт... зьми?!         — Столько ярости… Столько силы… — задумчиво шепчет ведьма, прежде чем отпустить Гермиону и дать ей свободно вздохнуть. — Столько искреннего желания помочь…         Гермионе сложно устоять на ногах, поэтому она оседает и прижимает ладонь к горлу. Першит. Связки напрягаются, но не могут выдавить звук.       Надо надавить на жалость. Немедленно.         Она делает глубокий вдох, наконец собираясь с мыслями и начиная говорить:       — Мы попали сюда по ошибке. Мы всего лишь хотели узнать, где был наш знакомый два месяца назад. Отпустите моего друга, и мы исчезнем, клянусь вам. Мы ничего никому не расскажем!         — Клятвы твои ничего не стоят! — шипение разносится эхом по пещере. — Хочешь узнать, что стало с тем глупым мальчишкой, которого мы отравили, волшебница? С тем, кто в ночи забрёл в наши владения и пытался украсть наши дары?         — Вы отравили Дина? — охает Гермиона, ощущая, как желудок стягивает от испуга и осознания.         — Нет, — качает она головой, указывая на клубок нитей стражнице, нервно поглядывающей на них. — Так решила судьба, а мы не препятствуем её року.         — Зачем… — потерянно выдыхает Гермиона.         Стражница, тупившая глаза в пол несколько минут, аккуратно подбирает клубок и передаёт его королеве, не поднимая головы, а после снова занимает пресмыкающееся положение. Банши заматывает ладонь красными нитями, разглядывая её и проговаривая, смакуя каждое слово:       — Его нить прервалась, а доплести её было некому.         — Вы выпустили мор.         Ведьма улыбается, переступая по кругу, высеченному на полу:       — Хочешь узнать зачем, волшебница?         — Очевидно, — раздражённо вздыхает Гермиона.       Дурдом. Мерлин, какой дурдом! Малфой был прав. Самая настоящая чёртова секта!         — Судьба постоянно преследует тебя, а ты противишься ей. Неужели ты думаешь, что нити… — она показательно разматывает красные волокна, расщепляя одну пряжу на несколько, — что связывают всех нас, можно вот так просто разорвать? Что тебе подвластно то, что ты никогда не сможешь контролировать?         — Что вы хотите от меня? — устало говорит Гермиона. — Что вам надо?         — Цену, — сипит банши, и к ней присоединяются несколько десятков голосов. — Какую цену ты готова заплатить ради секретов, которые желаешь узнать?          — Я могу и так узнать всю правду, — зло цедит Гермиона сквозь зубы. — И мне не нужна ваша помощь.         — Хорошо, волшебница… — спокойно соглашается ведьма, прежде чем гаркнуть асам у входа и с огромной злостью отбросить шар ниток, который катится, петляет и в итоге останавливается у её трона. — Komdu með hann!         Стражница рядом с ней охает, и Гермиона переводит взгляд на место, куда та неотрывно смотрит. Из-за двери асы выводят человека, и только через несколько секунд ей удаётся узнать в нём Малфоя. Он похудел на несколько килограммов, и, похоже, совсем не соображает. Что-то стонет, обхватывает себя руками и закатывает глаза. Боже, что они делали с ним…         Запёкшаяся кровь на его лице, грязные спутавшиеся узлы светлых волос и слабые руки с браслетами кровяных корост, болтающиеся около тела. Разорванная аврорская форма, под которой виднеются сотни порезов. Гематома вокруг шеи. Лопнувшие сосуды, кровоизлияния справа от глазного яблока и глубокие воспалённые царапины на скулах. Его волочит на плече огромный ас. Тот самый старик, который так увлекательно рассказывал ей о жертвоприношении.         Сердце камнем летит вниз.          Каждую рану Малфоя, которую Гермиона успевает рассмотреть, она чувствует на своей коже.         Они пытали его, пока Гермиона сидела в своей камере, негодуя, ропща на жизнь и прокручивая в голове прошлое.          Она сжимает кулаки, ощущая, как пелена испуга спадает с разума. Её замещает ярость. Малфоя ставят на колени в двух шагах от Гермионы, жёстко пригвождая к земле и закрепляя кандалы. Исподлобья он разглядывает Гермиону, и, кажется, его взгляд всё-таки проясняется. «Грейнджер? Грейнджер, это ты?» — слабо шепчет он, и ас наносит ему удар посохом по рёбрам. Малфой стонет от боли.        Чёрт!         Королева давит ему на макушку и поворачивает его голову, усмехаясь, будто действительно видит и оценивает все увечья, которые асы продолжают наносить Малфою. Ведьма вынимает из ножен старшего аса огромный кинжал, покрытый кровью, и проводит по нему языком, сглатывая. Она закидывает голову назад, и Гермиона видит, как бугрятся мышцы её раскинутых рук от напряжения.       — Хм… — подбородок банши резко прижимается к груди. — Выход. Неожиданно…        Что она несёт..       Гермиона дёргается, когда после небольшой паузы банши приставляет лезвие к горлу Малфоя. Вот-вот надрежет кожу и пустит кровь.         — А какую бы цену ты заплатила за его жизнь, волшебница?         — Что…         — Ни враг, ни друг… Кто-то или никто?         — Я не собираюсь торговаться с тобой, ведьма! — шипит Гермиона. — Немедленно освободи нас!         — Как же ты беспощадна… — мурлычет банши, оттягивая ухо Малфоя и занося над ним остриё кинжала. — Как же глупа…         — Что... Что ты делаешь?! — вскрикивает Гермиона, бросаясь к ним, но ас преграждает ей дорогу, оттесняя её и сковывая. Гермиона делает ещё один рывок, но он сжимает её плечи, приподнимая и не давая сдвинуться с места.         Лезвие касается уха Малфоя, впивается. Ладонь банши двигается туда-сюда, сжав железную рукоятку. Малфой кричит. Пронзительно и громко.         Гермиона срывает голос, брыкаясь:       — Отпусти его, грёбаная тварь! Отпусти его немедленно, слышишь меня? Прекрати!          Банши орудует ножом, отрезая Малфою ухо. Он продолжает кричать. Столько боли. Кровь Малфоя заливает пол. Гермиона бьёт аса локтем в живот, но тот даже не морщится, продолжая возвышаться над ней грёбаной глыбой. Слёзы от бессилия и злости катятся по щекам.         — Отпусти! Отпусти его! Оставь его в покое! Мерлин, не трогай его!         Вдруг банши останавливается, замирая с занесённым ножом, и обращается к Гермионе, выделяя каждое слово:         — Ну так что, волшебница, ты готова заплатить свою цену? — банши снова слизывает кровь с кинжала, чтобы после направить остриё на неё. — Или же ты дашь ему умереть?       Малфой падает на пол, когда асы его отпускают, и прижимает ладонь к уху, издавая надломленные хрипы.    

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 21 день 3 часа 30 минут

        Блейз заходит в лабораторию, обнаруживая спящую Падму. Она сопит, уткнувшись носом в огромную книгу. На щеке отпечатываются чернила. Кажется, она не выходит отсюда больше двух дней. В этом месте никогда ничего не меняется. Образцы, колбы, растения, щенки в клетках и формулы, зачеркнутые и переписанные её аккуратным почерком на доске.         Какие-то странные четыре колонки с симптомами. Что-то новенькое, раньше этого не было. Блейз корчит несколько рож Нарциссе, утоляя детское желание подурачиться, и поднимает Падму на руки, пока та что-то возмущённо бормочет.         Он весь день бродит по острову, пытаясь составить что-то, похожее на карту. Находит горячие источники, маленькое озеро и возвышенность вдалеке. Из-за усиливающегося ливня ему приходится вернуться обратно в дом к вечеру и коротать своё время с какой-то научной книжонкой перед камином. Когда Блейз опускает Падму на постель, она неожиданно открывает глаза, сжимает его мантию и просит остаться. И кто он такой, чтобы ей отказывать.         Он зарывается пальцами в её длинные волосы, пока она размеренно дышит на его груди. В этом недолгом моменте Блейз чувствует себя абсолютно счастливым. Всё кажется настолько незначимым: вирус, алкоголь, боль. Всё оттесняется, оставляя его наедине с Падмой и теми чувствами, которые рождаются в глубине его груди от её присутствия.         У неё мягкие волосы. Приятная ровная кожа.         — Тебе часто снятся сны? — она ёрзает, поднимая к нему голову. Её тёмные глаза завораживают его, поэтому Блейз замирает, разглядывая их лимб, радужку и стараясь навсегда запомнить лицо. Такое спокойное, без складки грусти между бровей лицо. Идеальное.         — Секс с Филчем, конечно, — шутит он, скорее, чтобы позлить её, чем всерьёз.         — Перестань, Забини, — надувается она. — Вот что тебе снилось вчера?         — Нууу… — тянет он. — Ты учила меня плавать вчера.         На самом деле вчера ему ничего не снилось. Но реакция Падмы... Что ни придумаешь ради этого?         — Серьёзно? Прямо во сне? — восклицает она.         —  Да, Патил. Что тебя так удивляет?         Она пожимает плечами, а после небольшой паузы говорит:       — Если хочешь, я могу научить тебя плавать. Но не во сне, конечно. Реально. Да ты понял меня.         Блейз тянется, как кот, довольный своими манипуляциями. Он переворачивается на бок. — Да, было бы неплохо.         Они молчат какое-то время, рассматривая друг друга. Падма рисует пальцем узор на его щеке и тихо говорит:       — Мне вчера приснилось… Это так странно…         — Почему странно?         — Ну из-за обстоятельств. Момент, когда я впервые поняла, каково это — быть волшебницей.         Блейз ловит её пальцы своими, ожидая продолжения.         — Парвати отняла у меня конфету, и я так разозлилась. Ужасно. И, в общем, я вылила суп из миски прямо ей на голову. Да уж... Родители так злились в начале, а после, когда поняли… Очень обрадовались.         — У тебя всё-таки не потеряно чувство юмора, Патил. Хотя так и не скажешь, — хмыкает Блейз, целуя подушечки её пальцев. — Кто бы мог подумать, что ты такая мстительная.         — Я просто всё чаще думаю, насколько нам повезло.         — С чем?         — С магией. Знаешь, мы можем всё.          Блейз хмурится, так как впервые задумывается, где бы он был без палочки. Нет, это слишком по-патиловски.         — И сейчас… Магия уходит. Мы лишаемся этого. Может быть, это справедливо? Как думаешь?         — Твой комплекс вины расширился?         Падма вздыхает, прикрывая глаза, а после задаёт ожидаемый ненавистный вопрос:       — Похоже. А ты? Когда в первый раз понял, что умеешь колдовать?         Вместо ответа Блейз целует её.

 

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 21 день 6 часов 3 минуты

        Рассвет.          Гермиона рада ему. Это была самая долгая ночь в её жизни.         Глаза слипаются. Ноги гудят. Левое плечо болит от опирающегося на него Малфоя, которого шатает из стороны в сторону. Гермиона трогает его лоб и тут же отдёргивает руку — жар.         Его кожа сереет. Мерлин, очень плохой знак. Им следует поторопиться, хотя они не в состоянии ускориться.       Они идут так уже около часа. Монструозная гора скрывается за их спинами, впереди появляется зелёное плато со знакомой деревней, где ас оглушил их. Всю дорогу назад их сопровождает всё та же молодая исландка-стражница, которая, оказывается, умеет говорить на их языке, и хмурый парень, явно желающий молиться где-нибудь в святилище, а не тащиться с ними вниз по склону. Он держит Гермиону на острие палочки, зыркая каждый раз, стоит Малфою застонать и пошатнуться в сторону. Девушка пытается несколько раз завести с Гермионой разговор, наладить контакт, но она слишком зла и истощена, чтобы быть приветливой.          — Грейнджер… Я… — его рвёт прямо ей под ноги. Возмущённый ас отскакивает от них, жестикулируя, и исландка прикрикивает на него, заставляя притихнуть.        Гермиона наматывает свитер на рукав, утирая рвоту с уголков губ, когда Малфой глупо улыбается. У него заплетается язык, он явно бредит:       — Грейнджер, сгинь. Грейнджер… Я умер? Умер? В Лондоне… Поттер придурок… Почему Панси уехала?         Гермиона вздыхает, крепко обхватывая Малфоя за талию.         Бежать некуда. Он слишком слаб. Да и как только Гермиона задумывается об этом, королева банши тут же напоминает ей, что их поглотят дементоры. Кроме того, к ним приставлена охрана и, скорее всего, слежка.         Сделка с банши — худшее решение из череды плохих решений, которые она принимает, отправляясь сюда. Ей возвращают вещи (вместе с палочкой — неожиданно, но без сферы — ожидаемо), еле дышащего от пыток Малфоя с болтающимся, почти отрезанным ухом и задание. Грёбаный свиток с рунами жжёт руку. Почему-то её безумное величество уверена, что именно Гермиона должна расшифровать заклинание, которое не могли разгадать веками. Бред.         Последние несколько часов Гермиону не покидает ощущение нелепости происходящего. Дети, культ, банши. Их так легко отпускают, словно нарочно хотят дать обманчивое ощущение безопасности, которое вскоре отнимут. Нельзя терять бдительность ни в коем случае. Надо пользоваться возможностью, чтобы набрать силы, вылечить Малфоя и собрать как можно больше информации о том, что тут, чёрт возьми, происходит. Возможно, вирус, который бушует в Америке и почти по всей Европе, создают банши, которые так настойчиво хотят обязать её разгадывать тупые ребусы.         Малфой невыносимо тяжёлый, даже при том, что по внешнему виду его морили голодом всё это время. Бинт, который она сделала из обрывка своей футболки, давно пропитала кровь.         Их доводят до небольшой хижины. Ас-охранник исчезает, как только Гермиона открывает дверь. С помощью исландки ей удаётся уложить Малфоя на постель. Тот стонет, кашляет, выхаркивая кровь, пока Гермиона подкладывает подушку ему под голову. Девушка прижимает руку к животу и замирает в проходе, не отрывая от Малфоя взгляда. Гермиона оглядывается на неё, и исландка приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но, видимо, передумывает и захлопывает за собой дверь.         Гермиона оседает на кровать. Малфой сбоку снова надрывно стонет.          Она переводит на него взгляд, рассматривая синяки и порезы. Он почти весь покрыт кровью. Его бьёт озноб. Кольцо удушения вокруг шеи. Тёмные отпечатки чужих пальцев.         В сознании вспыхивает кинжал. Эти крики… Господи, ещё один образ, который она никогда не сможет стереть из памяти.         Неожиданно для себя Гермиона начинает рыдать. Горько. Навзрыд. Утыкается в ладони и воет от бессилия, от всех эмоций, которые заперла внутри себя в том ужасном месте. Сейчас она один на один с собой. Малфой в отключке, а ей просто нужна передышка. Короткая передышка, прежде чем она возьмёт палочку и будет лечить его. Прежде чем сожмёт зубы и продолжит быть той, кем является.         Так проходит около десяти минут. Она плачет, сжимая простыни влажными грязными руками. Дышит, словно ей не хватает воздуха.         Гермиона считает до десяти, открывает глаза. От слёз всё плывёт, но она через силу притягивает сумку, чтобы достать палочку и лекарства. Она призывает несколько зелий. Точнее, все лечебные микстуры, которые может найти в своей сумке. Аккуратно закидывает голову Малфоя назад и вливает их одну за другой. Он давится, но через силу Гермиона заставляет проглотить его всё до последней капли. Хотя знает, что глотать ему сейчас как никогда болезненно. Малфой ворочается на кровати и мотает головой, пачкая кровью бельё.         Самое сложное впереди. Она и так уже потеряла достаточно много времени.         Гермиона наколдовывает воду в найденный в углу таз. Снимает повязку, рассматривая рассечённое ухо. Промывает рану, достаёт бадьян и, не давая себе думать больше секунды, заливает им ухо. Малфой выпучивает глаза, выгибается, сжимает её предплечье, хрипит, а после, видимо, теряет сознание от боли, откидываясь на подушки.         Кожа и ткани затягиваются от шипящей субстанции. Гермиона выдыхает, стягивает с Малфоя аврорский жилет вместе с плащом и вытряхивает его из рубашки и штанов, оставляя в носках и белье.         Его измождённое тело не пугает её. Ей приходится выжать тряпку около десятка раз, прежде чем она промывает все раны и очищает кожу.          Гермиона ловит себя на мысли, что могла бы оставить его там. Но не сделала этого. Она согласилась на сделку, так как не могла позволить ему умереть.        Так странно. Она не уверена: это из-за того, какой она человек, или из-за того, как её отношения с ним меняются за короткое время, проведённое вместе в темнице.       Она сосредотачивается, ощущая призрачное тепло в груди. Не такое сильное, как раньше, но и не слабое. С кончиков пальцев магия перетекает в палочку. Гермиона действует по выученному алгоритму: шепчет заклинания, залечивая порезы и гематомы. Вычищает гной. Восстанавливает, стягивает, поправляет. Так, как делала уже сотни, тысячи раз. Постепенно Малфой перестаёт напоминать оживший труп. Жар спадает. Краснота и воспаление сходят.       Она стягивает последний глубокий порез на правой скуле, касаясь пальцами ровной здоровой кожи. Руки бьёт мелкая дрожь, настолько Гермиона выдыхается. В давящей тишине она прячет палочку в карман и сворачивается клубком около Малфоя. Поджимает колени к груди. Сглатывает вязкую слюну. Закрывает глаза.         Этот день, наконец-то, заканчивается.